1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
— Даже если меня казнят. Мое дело продолжит другой, и его успех станет моим успехом.
   
— И как же ты его себе представляешь? Неужели ты действительно веришь в союз миров, Галактическую Федерацию? Неужели ты хочешь, чтобы сантаниане занимались нашими вопросами? Или чтобы вегийцы диктовали, что нам следует делать? Скажи, неужели ты согласишься, чтобы судьба Земли зависела от случайной комбинации политических сил?
   
— Мы будем зависеть от них не больше, чем они от нас.
   
— За исключением того, что мы богаче их всех. Они будут нас грабить, чтобы поддержать разрушенную экономику миров Сириуса.
   
— Мы легко рассчитаемся за счет средств, сэкономленных на не случившихся войнах.
   
— У тебя на все вопросы есть ответы, Дик?
   
— За двадцать лет мне задали все вопросы, Джеф.
   
— Тогда ответь мне, как ты заставишь свой союз выступить против врагов человечества?
   
— Для этого я и хотел убить диаболов. — Впервые с начала разговора Альтмайер проявил раздражение. — Это привело бы к войне, в которой все человечество объединилось бы против общего врага. Все наши политические и идеологические разногласия отошли бы на второй план.
   
— Ты в самом деле так считаешь? Между прочим, диаболы еще ни разу не ущемили наших интересов. Они просто не могут жить в наших мирах. Они вынуждены обитать на планетах с сернистой атмосферой и океанами из сернокислого натрия.
   
— Человечество само разберется, Джеф. Диаболы переползают с одного мира на другой, как раковая опухоль. Они блокируют полеты в регионы с незанятыми кислородными планетами, такими, которые подходят нам. Они думают о будущем, о расселении грядущих поколений бесчисленных диаболов, в то время как мы забились в угол Галактики и бьемся друг с другом смертным боем. Через тысячу лет мы станем их рабами, через десять тысяч лет вымрем совсем. Поверь, они наш общий враг. И человечество об этом знает. Ты поймешь свою ошибку раньше, чем думаешь.
   
— Твои партийные активисты без конца твердят о Древней Греции доатомной эры, — сказал министр обороны. — Утверждают, что греки были прекрасными людьми, самым культурным и образованным народом своего времени, а может, и всех времен. Древние греки вывели человечество на дорогу, с которой, оно окончательно не, сошло до сих пор. У них был лишь один недостаток: они не могли объединиться. Потом их завоевали, а сами они вымерли. И мы следуем их путем, так?
   
— Ты хорошо усвоил урок, Джеф.
   
— А ты, Дик?
   
— Что ты имеешь в виду?
   
— Был ли у греков общий враг, против которого им следовало объединиться?
   
Альтмайер молчал.
   
— Греки сражались с Персией, могучим общим врагом. При этом немало греческих государств сражались на стороне персов.
   
— Да, так, — промолвил наконец Альтмайер. — Некоторые считали победу персов неизбежной и хотели оказаться на стороне победителя.
   
— С тех пор люди не изменились, Дик. Почему, по-твоему, диаболы прибыли к нам? Что мы с ними обсуждаем?
   
— Я не вхожу в правительство.
   
— Не входишь, — прорычал Сток. — А я вхожу!.. И знаю, что Лига Веги вступила в союз с диаболами.
   
— Не может быть! Никогда не поверю!
   
— Может. И есть. Диаболы согласились предоставить им пятьсот кораблей в любой момент, как только они вступят в войну с Землей. Взамен Вега отказывается от всех притязаний на Нигеланское звездное скопление. Так что, если бы тебе удалось убить диаболов, война бы, конечно, началась, но половина человечества сражалась бы на стороне так называемого общего врага. Мы пытаемся этого не допустить.
   
— Я готов к суду, — медленно проговорил Альтмайер. — Или меня казнят без него?
   
— Как был дураком, так дураком и остался! — всплеснул Сток. Если мы тебя расстреляем, ты станешь мучеником. А вот когда мы расстреляем всех твоих помощников, тебя заподозрят в сотрудничестве с государственными службами. Как предатель, ты будешь для нас совершенно безвреден.
   
Таким образом, пятого сентября 2788 года Ричард Сайама Альтмайер после короткого тайного судебного заседания был приговорен к пяти годам тюремного заключения. Он отбыл полный срок. В год, когда он вышел на свободу, Джеффри Сток был избран Координатором планеты Земля.
   
   
   21 декабря 2800 года
   
   
Симон Девуар не находил себе места. Это был маленький человечек с песочными волосами и покрытым веснушками румяным лицом. Он произнес:
   
— Жаль, что я согласился встретиться с вами, Альтмайер. Вам это не принесет никакой пользы. А мне может навредить.
   
— Я уже старик, — ответил Альтмайер. — Никакого вреда я вам не причиню.
   
Он и в самом деле стал стариком. К началу нового века он прожил две трети столетия, но выглядел гораздо старше; да и внутренне изрядно поизносился. Одежда болталась на нем, как на вешалке. Не постарел лишь его нос — по-прежнему тонкий, аристократический, хищный нос Альтмайера.
   
— Я боюсь не вас, — поморщился Девуар.
   
— Почему? Может, вы думаете, что я предал своих людей на процессе восемьдесят восьмого года?
   
— Нет, конечно, нет. Просто времена федералистов прошли.
   
Альтмайер попытался улыбнуться. Он был голоден, ибо за весь день так и не успел перекусить. Значит, времена федералистов прошли? Наверное, со стороны многим именно так и кажется. Движение осмеяли. Провалившийся заговор и «безнадежное дело» нередко привлекают романтиков, о нем помнят спустя многие поколения; главное, чтобы проигрыш оказался достойным. Но открыть пальбу по чучелам, дать обвести себя вокруг пальца, выставить себя на посмешище — это погибель. Это хуже, чем предательство, ошибка и грех. Не многие поверили в то, что Альтмайер купил себе жизнь, выдав товарищей, но всеобщий смех добил федерализм.
   
Лишь Ричард Альтмайер хранил упрямое достоинство.
   
Он произнес:
   
— Времена федералистов никогда не пройдут. Движение будет жить, пока живет человечество.
   
— Слова, — нетерпеливо перебил его Девуар. — В молодости я еще мог ими увлечься. Сейчас я устал.
   
— Симон, мне нужен выход на всегалактическую систему.
   
Лицо Девуара окаменело.
   
— И ты вспомнил обо мне… Извини, Альтмайер, я не позволю тебе использовать мои передачи.
   
— Ты же был федералистом.
   
— И что теперь? — огрызнулся Девуар. — Это было давно. Теперь я… теперь я никто. Девуарист, может быть. Я хочу жить.
   
— Под пятой диаболов? Хочешь жить, пока они тебе позволяют, и умереть по их приказу?
   
— Слова!
   
— Ты одобряешь всегалактическую конференцию?
   
Девуар покраснел гуще своего обычного розового цвета. На мгновение Альтмайеру показалось, что в его собеседнике слишком много крови.
   
— А почему бы и нет? Неужели так важно, каким способом мы установим Федерацию Человека? — ядовито поинтересовался Девуар. — Если ты остался федералистом, ты не можешь выступать против объединенного человечества.
   
— Объединенного диаболами?
   
— Какая разница? Человечество не способно объединиться своими силами. Пусть нам помогут, хотя бы на первоначальном этапе. Мне это все надоело, Альтмайер. Мне надоела наша бестолковая история. Я устал быть идеалистом, когда нет никаких идеалов. Люди остаются людьми, и это самое неприятное. Наверное, нам действительно нужен хороший кнут. Если так, то я не возражаю, чтобы его применили диаболы.
   
— Ты поразительно глуп, Девуар, — мягко произнес Альтмайер. Настоящего союза не получится, пойми! Диаболы созывают конференцию, чтобы выступить в роли арбитров в межчеловеческих распрях и сохранить за собой функцию верховного суда навечно. Они не заинтересованы в образовании реального единого человеческого правительства. Все пойдет по-прежнему, населенные людьми миры будут отстаивать каждый свои интересы. Зато мы начнем привыкать по малейшему пустяку обращаться за помощью к диаболам.
   
— С чего ты взял, что все будет именно так?
   
— А как еще может быть?
   
— По-разному, — Девуар пожевал нижнюю губу.
   
— Посмотри в окно, Симон. Мы потеряем последние остатки независимости.
   
— Много нам было проку с той независимости? А потом, в чем смысл? Мы все равно ничего не сможем изменить. Не думаю, чтобы Координатор Сток радовался этой конференции больше тебя, но и он здесь бессилен. Если Земли откажется участвовать в работе конференции, союз будет сформирован без нас, после чего нам придется воевать с остальным человечеством и диаболами. Это, кстати, грозит всем проигнорировавшим конференцию мирам.
   
— А теперь представь, что все правительства откажутся в ней участвовать! Тогда конференция лопнет сама по себе!
   
— Хоть раз было такое, чтобы все человеческие правительства сделали что-нибудь вместе? Ты так ничему и не научился, Альтмайер.
   
— Появились новые факторы.
   
— Какие например? Я знаю, что спрашивать глупо, но все равно расскажи.
   
— В течение двадцати лет большая часть Галактики была закрыта для пилотируемых людьми кораблей. Тебе это известно. Никто из нас не имеет малейшего понятия о том, что происходит на контролируемой диаболами территории. Между тем внутри их сферы влияния есть человеческие колонии.
   
— Ну?
   
— Время от времени жителям этих миров удается вырваться в свободные зоны. Правительство Земли получает сообщения, которые оно боится публиковать. Однако не все члены правительства готовы вечно терпеть подобную трусость. Я кое с кем встречался. Разумеется, имя должно остаться в тайне. Так вот, у меня есть документы, Девуар, надежные, официальные, достоверные.
   
— Какие? — пожал плечами Девуар и повернул настольные часы так, чтобы Альтмайер мог видеть сверкающий металлический циферблат, на котором резко выделялись светящиеся красные цифры. Часы показывали 22:31; когда он их поворачивал; единичка погасла, а на ее месте засияла двойка.
   
— Существует планета, — сказал Альтмайер, — которую ее обитатели называют Чу Хси. Население ее невелико: может быть, миллиона два. Пятнадцать лет назад диаболы захватили прилегающие к ней миры, и за все пятнадцать лет ни один пилотируемый людьми корабль не приземлился на поверхности этой планеты. В прошлом году на ней высадились сами диаболы. Они привезли с собой гигантские грузовые корабли, полные сернокислого натрия и бактериальных культур, свойственных их родным мирам.
   
— Что?.. Ты не заставишь меня в это поверить.
   
— А ты постарайся, — иронично заметил Альтмайер. — Все просто. Сернокислый натрий растворится в океане любого мира. Затем в сернистом океане начнут расти и размножаться соответствующие бактерии. Они будут выделять сероводород, который заполнит все моря и атмосферу. После этого диаболы смогут поселить там свои растения и животных, а потом поселятся и сами. Еще одна планета окажется пригодной для диаболов и непригодной для людей. Конечно, потребуется время, но время у них есть. Они представляют собой объединенный народ и…
   
— Послушай! — Девуар раздраженно покачал пальцем. — Эти россказни не проходят. У диаболов множество планет, они даже не знают, что с ними делать.
   
— Сегодня — да. Но диаболы — это раса, которая думает о будущем. У них высокая рождаемость, и рано или поздно они заполнят Галактику. Представь, насколько им будет легче, если кроме них во вселенной не будет другого разума.
   
— То, о чем ты рассказал, невозможно чисто с технической точки зрения. Представь, сколько потребуется миллионов тонн сернистого натрия, чтобы создать в океанах нужную им пропорцию?
   
— Очевидно, планетный запас.
   
— Правильно. Что же, по-твоему, они разорят один из своих миров, чтобы создать новый? Это бессмысленно.
   
— Симон, Симон, в Галактике миллионы планет, по атмосферным условиям, температуре или силе притяжения не подходящих для жизни ни людей, ни диаболов. И многие из них чрезвычайно богаты серой.
   
— А что с людьми, которые жили на той планете?
   
— На Чу Хси? Их подвергли эвтаназии, всех, за исключением немногих, кто успел вовремя смотаться. Полагаю, все произошло быстро и безболезненно. Диаболы не проявляют ненужной жестокости, они просто деятельны и исполнительны.
   
Альтмайер ждал. Девуар сжимал и разжимал кулак.
   
— Опубликуй эту новость. Распространи ее по межзвездному эфиру. Передай документы в приемные центры различных миров. Ты сможешь это сделать, и тогда межгалактическая конференция лопнет.
   
Кресло Девуара резко заскрипело. Он вскочил на ноги.
   
— У тебя есть доказательства?
   
— Ты сделаешь это?
   
— Я хочу видеть доказательства.
   
— Пойдем, — улыбнулся Альтмайер.
   
Его ждали в небольшой меблированной квартирке, где он проживал последнее время. Он ничего не заметил. Он даже не обратил внимания на небольшой автомобиль, который медленно сопровождал его на почтительном расстоянии. Альтмайер шел опустив голову, подсчитывая сколько времени потребуется Девуару, чтобы протолкнуть информацию через космические глубины; как скоро приемные станции на Веге, Сантане и Центавре распространят страшную новость по всей Галактике. Так он и вошел в подъезд, даже не взглянув на дежуривших на лестнице парней в штатском.
   
И только повернув ключ в замке, он почувствовал неладное, но люди в штатском были уже за его спиной. Альтмайер вошел в комнату и сел, неожиданно осознав, какой же он старый. Надо любой ценой задержать их на час десять минут, лихорадочно думал он.
   
Сидящий в темноте человек вытянул руку и щелкнул выключателем. В мягком, струящемся из стен свете его круглое лицо и лысеющая седая голова показались Альтмайеру до боли знакомыми.
   
— Кажется, сам Координатор оказал мне честь, — мягко сказал он.
   
— Мы с тобой старые друзья, Дик, — произнес Сток. — Правда, встречаемся редко.
   
Альтмайер промолчал.
   
— У тебя хранятся кое-какие правительственные бумаги, Дик, сказал Сток.
   
— Если ты в этом уверен, Джеф, тебе придется их поискать.
   
Сток устало поднялся с кресла.
   
— Давай без героики, Дик. Хочешь, я тебе расскажу, что это за бумаги? Это донесения о сульфации планеты Чу Хси. Не так ли?
   
Альтмайер взглянул на часы.
   
— Если ты собираешься тянуть время, то будешь сильно разочарован. Мы знаем, где ты был, знаем, что бумаги у Девуара, и точно знаем, что он собирается с ними делать.
   
Альтмайер окаменел. Тонкая кожа на его щеках задрожала.
   
— Давно знаете? — произнес он.
   
— Столько же, сколько и ты, Дик. Ты очень предсказуемый человек. По этой причине мы тебя и использовали. Неужели ты думаешь, что Фиксатор мог в самом деле прийти к тебе без нашего согласия?
   
— Не понимаю
   
— Правительство Земли, — сказал Сток, — не заинтересовано в продолжении межгалактической конференции. Между тем мы не федералисты и знаем истинную цену человечеству. Что, по-твоему, произойдет, когда остальная часть Галактики узнает, что диаболы занимаются перегонкой соленых океанов в серно-кислые?
   
Не надо, не отвечай. Ты же Дик Альтмайер, и я не сомневаюсь, что сейчас ты закипишь благородным негодованием и провозгласишь, что все человеческие миры тут же покинут конференцию, объединятся в любящий, братский союз, дружно навалятся на диаболов и, конечно же, одолеют их.
   
Сток сделал длинную паузу, и Альтмайеру показалось, что он больше не заговорит. Но Координатор добавил, перейдя почти на шепот:
   
— Чепуха. Другие миры скажут, что правительство Земли, преследуя собственные корыстные цели, запустило фальшивку и изготовило поддельные документы с целью срыва конференции. Диаболы станут все отрицать, для большинства человеческих миров окажется выгоднее поверить не нам, а им. Они вспомнят о порочности и лживости Земли, забыв о порочности и лживости диаболов. Надеюсь, ты понимаешь, что мы не можем выступить с подобным обвинением.
   
Альтмайер почувствовал себя выжатым и ненужным.
   
— Значит, вы остановите Девуара. Ты всегда думаешь о людях настолько плохо, что даже самые…
   
— Подожди! Разве я сказал, что собираюсь останавливать Девуара? Я только сказал, что правительство не может выступить с подобным обвинением, и мы действительно не станем этого делать. Но обвинение все равно прозвучит, разве что сразу после него мы арестуем тебя и Девуара и начнем все отрицать еще активнее, чем диаболы. Тогда дело примет другой оборот. Правительства населенных людьми миров решат, что ради достижения собственных эгоистических целей мы пытаемся скрыть действия диаболов и не иначе как вошли с ними в особый сговор. Этого они испугаются по-настоящему и тут же заключат против нас союз. Против нас — и против диаболов. Они станут настаивать на том, что предъявленное обвинение истинно, документы настоящие… и конференция не состоится.
   
— Это будет означать новую войну, — устало проговорил Альтмайер, — причем не с нашим истинным противником. Снова люди станут убивать друг друга, а победа, кто бы не победил, достанется диаболам.
   
— Войны не будет, — отрезал Сток. — Ни один мир не рискнет напасть на Землю, пока диаболы будут на нашей стороне. Они просто порвут с нами отношения и изменят пропагандистский уклон. Они начнут раздувать ненависть к диаболам. Позже, если нам придется воевать с диаболами, они, по крайней мере, сохранят нейтралитет.
   
«А он сильно постарел, — думал Альтмайер. — Мы все стали стариками. Пора на покой».
   
— С чего ты взял, что диаболы поддержат Землю? Ты можешь обмануть остальное человечество, сделав вид, что стараешься скрыть факты, касающиеся планеты Чу Хси, но диаболов ты никогда не проведешь. Они ни на секунду не поверят, что Земля в самом деле считает документы подделкой.
   
— Представь себе, поверят. — Джеффри Сток поднялся. — Видишь ли, документы на самом деле фальшивые. Диаболы только замышляют провести сульфацию планеты, но, насколько нам известно, еще не приступили к реализации проекта.
   
21 декабря 2800 года Ричард Сайама Альтмайер был посажен в тюрьму в третий и последний раз в своей жизни. Не было ни суда, ни определенного приговора, да и самого заключения в буквальном смысле этого слова тоже не было. Ему ограничили право передвижения и разрешили общаться только со строго определенным кругом чиновников. В остальном его удобства не нарушались. Разумеется, Альтмайера лишили доступа к средствам информации, таким образом, он не знал, что на втором году его третьего заключения разразилась война между Землей и диаболами. Все началось неожиданной атакой земной эскадры на флот диаболов в районе Сириуса.
   
В 2802 году Джеффри Сток посетил находящегося в неволе Альтмайера. Старик удивленно поднялся поприветствовать неожиданного гостя.
   
— Хорошо выглядишь, Дик, — сказал Сток.
   
Сам он этим похвастаться не мог. Лицо Координатора посерело. Он по-прежнему носил форму космического флота, но тело его давно утратило военную выправку. Он должен был умереть через год, о чем знал и к чему относился спокойно. «Я прожил все эти годы, теперь пришло время умереть», — то и дело повторял про себя Сток.
   
Выглядевшему старше Альтмайеру предстояло прожить еще более девяти лет.
   
— Рад тебя видеть, Джеф, — воскликнул он, — тем более что на сей раз ты не сможешь меня арестовать! Я уже в тюрьме!
   
— Я пришел тебя освободить, если хочешь.
   
— С какой целью, Джеф? Ты ведь все делаешь с какой-то целью. Нашел способ меня использовать?
   
— Есть идея, — по губам Стока скользнула улыбка. — Думаю, тебе понравится. Мы воюем.
   
— С кем? — Альтмайер вздрогнул.
   
— С диаболами. Война идет уже шесть месяцев.
   
Альтмайер сцепил руки, пальцы его нервно переплелись.
   
— Ничего об этом не слышал.
   
— Я знаю. — Координатор заложил руки за спину и удивился, ибо они дрожали. — Мы с тобой проделали нелегкий путь, Дик. У тебя и у меня была одна цель… Нет, дай мне закончить. Я часто хотел объяснить тебе свою позицию, но ты ни разу не выслушал меня до конца. Тебя могли убедить только результаты. Мне было двадцать пять лет, Дик, когда я впервые попал на планету диаболов. Еще тогда я понял: либо они — либо мы.
   
— Я с самого начала это утверждал, — прошептал Альтмайер.
   
— Утверждать мало. Ты стремился к объединению человеческих правительств против диаболов, что было политической утопией. Более того, это оказалось бы нежелательно. Люди не диаболы. Среди диаболов индивидуальная совесть является крайне слабым, почти несуществующим понятием. У нас она играет довлеющую роль. У них нет такого понятия, как политика, у нас нет ничего другого. Они не знают противоречий, у них не может быть двух правительств. Мы никак не можем прийти к соглашению; даже если бы мы жили на одном острове, мы бы разделили его как минимум на три части.
   
Однако в наших разногласиях заключается и наша сила! Твоя федералистская партия некогда много рассуждала о Древней Греции. Помнишь? Но вы всегда упускали самый важный момент. Греция не смогла объединиться, и из-за этого ее в конце концов покорили. Но даже в состоянии раздора ей удалось разбить гигантскую империю персов. Почему?
   
Да потому, что в течение столетий греческие города-государства воевали друг с другом. Они были вынуждены совершенствовать свое боевое мастерство и достигли не доступного персам высочайшего уровня. Это понимали даже персы, укомплектовывавшие в последнее столетие существования их империи наиболее боеспособные, элитные войска греческими наемниками.
   
То же самое можно сказать и о небольших национальных государствах доатомной Европы, которые за столетия непрерывных сражений довели свое воинское искусство до того уровня, который позволил им сдерживать многократно превосходящие их в численном отношении азиатские орды.
   
Это в равной степени относится и к нам. Диаболы, владеющие гигантскими галактическими просторами, никогда не воевали. Их огромная военная машина не имеет опыта. За последние пятьдесят лет они с грехом пополам построили военный флот, пытаясь использовать опыт некоторых населенных людьми миров. Человечество, с другой стороны, ожесточенно совершенствовалось в военном искусстве. Правительства из кожи вон лезли, чтобы опередить соперников в военной науке. У людей не было выбора! В результате наша разобщенность привела к тому, что едва ли не каждый из человеческих миров мог на равных сразиться с диаболами, при условии, что ни один из других миров не выступил бы на их стороне.
   
Именно на предотвращение подобного хода событий и была направлена вся земная дипломатия. До тех пор пока не существовало гарантии, что остальные миры сохранят нейтралитет, Земля не могла начать войну с диаболами. По той же причине мы не могли допустить единения человеческих миров, надо было поддерживать военное соперничество. Как только мы убедились, что после провала конференции, которая должна была состояться два года назад, остальные миры не вступят в конфликт на стороне диаболов, мы стали искать повода к началу военных действий. Сегодня идет война.
   
Казалось, что Альтмайер застыл. Прошло немало времени, прежде чем он смог заговорить.
   
— Что, если диаболы все-таки победят? — спросил он наконец.
   
— Не победят, — спокойно сказал Сток. — Две недели назад в бой вступили основные силы. Армады врага были полностью уничтожены, мы практически не понесли никаких потерь. Это при том, что они значительно превосходили нас в численности. Мы будто сражались с торговым флотом. Наше оружие оказалось мощнее и во много раз точнее. Мы почти в три раза превосходим их в скорости, поскольку у нас имеются антиакселерационные устройства, неизвестные диаболам. После сражения с добрый десяток других населенных людьми миров решил присоединиться к побеждающей стороне и объявил войну диаболам. Вчера диаболы запросили перемирия. Война практически окончена, впредь диаболам придется проживать исключительно на собственных планетах, а их дальнейшее распространение будет осуществляться под нашим строгим контролем.
   
Альтмайер пробормотал что-то нечленораздельное.
   
— И вот теперь возникла необходимость в союзе. После разгрома Персии греческие города-государства продолжали междоусобные войны, и это их сгубило. Македоняне, а потом римляне завоевали их территории. После того как Европа колонизировала Америку, отсекла часть Африки и завоевала Азию, серия внутренних войн привела к полному упадку Европы.
   
Разобщенность до победы, после нее — союз! Теперь заключить его несложно. Пусть мы добились успеха своими силами, плодами должны воспользоваться все человеческие миры. Древний писатель Тойнби первым указал на различие между так называемым «доминирующим меньшинством» и «творческим меньшинством».
   
Теперь мы стали творческим меньшинством. Различные человеческие правительства почти одновременно выступили за создание организации Объединенных Миров. Более семидесяти миров заявили о желании принять участие в первой сессии, на которой будет принята хартия Федерации. Другие присоединятся позже, я в этом уверен. Мы хотим, чтобы ты вошел в состав делегации Земли, Дик.
   
Из глаз Альтмайера потекли слезы.
   
— Я… я ничего не понимаю. Это… правда?
   
— Все обстоит именно так. Ты был гласом вопиющего в пустыне, Дик. Ты призывал нас к объединению. Твои слова имеют огромный вес. Помнишь, как ты сказал однажды: «Благое намерение не знает неудач».
   
— Нет! — воскликнул Альтмайер с неожиданной энергией. — Это твое намерение оказалось благим.
   
— Ты никогда не понимал человеческой природы, Дик. — Окаменевшее лицо Стока не выражало никаких эмоций. — Когда Объединенные Миры станут реальностью и новые поколения мужчин и женщин обратят сквозь столетия спокойствия и мира свои взоры к сегодняшнему дню, они забудут, что я шел к той же, что и ты, цели. Для них я буду символизировать войну и смерть. А вот твой идеализм и призывы к союзу запомнятся им навсегда.
   
Он отвернулся, и Альтмайер едва разобрал последние слова Координатора:
   
— Они прославят историю в статуях, но мне не поставят ни одной.
   
В Великом Суде, представляющем собой тихий оазис посреди пятидесяти сумасшедших квадратных миль, занятых небоскребами Объединенных Миров Галактики, есть одна статуя…
   
  
  
   
    
Что, если?..
    
   
   
    
     
What If?.. (1952)
     
Перевод: Н. Галь
    
   
   
   
Разумеется, Норман и Ливи опаздывали - когда спешишь на поезд, в последнюю минуту непременно что-нибудь да задержит, - и в вагоне почти не осталось свободных мест. Пришлось сесть впереди, так что взгляд упирался в скамью напротив, обращенную спинкой к движению и примыкавшую к стенке вагона. Норман стал закидывать чемодан в сетку, и Ливи досадливо поморщилась. 
   
Если какая-либо пара сядет напротив, придется всю дорогу до Нью-Йорка, несколько часов кряду, с глупейшим ощущением неловкости пялить глаза друг на друга, что едва ли приятнее - отгородиться барьерами газетных листов. Но искать по всему поезду, не найдется ли еще где-нибудь свободного места, тоже нет смысла. 
   
Нормана, кажется, все это ничуть не трогало, и Ливи немножко огорчилась. Обычно они на все отзываются одинаково. Именно поэтому, как уверяет Норман, он и по сей день нимало не сомневается, что правильно выбрал себе жену. 
   
"Мы подходим друг другу, Ливи, это главное, - говорил он. - Когда решаешь головоломку и один кусочек в точности подошел к другому, значит он то здесь и нужен. Никакой другой не подойдет. Ну а мне не подойдет никакая другая женщина". 
   
А она смеется и отвечает: 
   
"Если бы в этот день ты не сел в трамвай, мы бы, наверное, никогда бы и не встретились. Что бы ты тогда делал?" 
   
"Остался бы холостяком, разумеется. И потом, не в тот день, так в другой, все равно, я бы познакомился бы с тобой через Жоржетту". 
   
"Тогда все вышло бы по-другому". 
   
"Нет, так же". 
   
"Нет, не так. И потом, Жоржетта ни за что бы меня с тобой не познакомила. Она тебя приберегала для себя и уж постаралась бы не обзаводиться соперницей. Не тот уж у нее характер". 
   
"Что за чепуха". 
   
И тут Ливи - в который уже раз - спросила: 
   
– Слушай, Норман, а что если бы ты пришел на угол минутой позже и сел бы не в тот трамвай, а в следующий? Как по твоему, что бы тогда было? 
   
– А что если у всех рыб выросли крылья и они улетели бы на высокие горы? Что бы мы тогда ели по пятницам? 
   
Но они тогда все-таки сели в тот самый трамвай, и рыб не растут крылья, а потому они уже пять лет женаты и по пятницам едят рыбу. И так как они женаты уже целых пять лет, они решили это отпраздновать и едут на неделю в Нью-Йорк. 
   
Тут она вернулась к настоящему: 
   
– Неудачные нам все-таки попались места. 
   
– Да, верно, - сказал Норман. - Но ведь напротив пока никого нет, так что мы более или менее одни хотя бы до Провиденса. 
   
Но Ливи это не утешило, и недаром она огорчилась: по проходу шагал маленький кругленький человечек. Откуда он, спрашивается взялся? Поезд прошел уже пол пути между Бостоном и Провиденсом. Если этот человечек раньше где-то сидел, чего ради ему вздумалось менять место? Ливи достала пудреницу и погляделась в зеркало. Если не обращать внимания на этого коротышку, может он еще и пройдет мимо. И она поправила свои светло-каштановые волосы, которые чуточку растрепались, пока они с Норманом бежали к поезду, и принялась изучать в зеркальце голубые глаза и маленький пухлый рот - Норман уверяет, что губы ее всегда сложены для поцелуя. 
   
Недурно, подумала она, глядя на свое отражение. 
   
Потом она подняла глаза - тот человечек уже сидел напротив. Он встретился с нею взглядом и широко улыбнулся. От улыбки во все стороны разбежались морщинки. Он поспешно стянул шляпу и положил ее на свой багаж - маленький черный ящичек. Тотчас на голове у него вокруг голой, как пустыня, лысины вздыбился венчик седых волос. 
   
Ливи невольно улыбнулась в ответ, но тут взгляд ее снова упал на черный ящик - и улыбка угасла. Она тронула Нормана за локоть. 
   
Норман поднял глаза от газеты. Брови у него такие грозные - черные, сросшиеся, - что впору испугаться. Но темные глаза из под этих бровей глянули на нее, как всегда, и ласково и словно бы чуть насмешливо. 
   
– Что случилось? - спросил Норман. На человечка напротив он не взглянул. 
   
Кивком, потом рукой Ливи пыталась незаметно показать, что именно ее поразило. Но толстяк не сводил с нее глаз, и она почувствовала себя преглупо, потому сто Норман только уставился на нее, ничего не понимая. Наконец она притянула его к себе и шепнула на ухо: 
   
– Ты разве не видишь? Смотри, что написано у него на ящике. 
   
И сама посмотрела еще раз. Да, так и есть. Надпись была не очень заметна, но свет падал вкось и на черном фоне виднелось блестящее пятно, а на нем старательно округлым почерком было выведено:
   
    
ЧТО ЕСЛИ....................
   
   
Человечек снова улыбнулся. Он торопливо закивал и несколько раз кряду ткнул пальцем в эту надпись, а потом себе в грудь. 
   
Норман повернулся к жене, а потом сказал тихонько: 
   
– Наверное, его так зовут. 
   
– Да разве такие имена бывают? - возразили Ливи. 
   
Норман отложил газету. 
   
– Сейчас увидишь. - И, наклонившись к человечку, сказал: - Мистер, Если? 
   
Тот с готовностью поглядел на него. 
   
– Не скажете ли, который час, мистер Если? 
   
Человечек вытащил из жилетного кармана большущие часы и показал Норману циферблат. 
   
– Благодарю вас, мистер Если, - сказал Норман. И шепнул жене: - Вот видишь. 
   
Он уже хотел опять взяться за газету, но человечек стал открывать свой ящик и несколько раз многозначительно поднял палец, словно старался привлечь внимание Нормана и Ливи. Он достал пластинку матового стекла, примерно 9 дюймов в длину, шести в ширину и около дюйма толщиной. Края пластины были скошены, углы закруглены, поверхность совершенно слепая и гладкая. Потом человечек вытащил проволочную подставку и надежно приладил к ней пластинку. Установил это сооружение у себя на коленях и гордо посмотрел на попутчиков. 
   
Ливи вдруг ахнула: 
   
– Смотри, Норман, это вроде кино! 
   
Норман наклонился поближе. Потом поднял глаза на человечка. 
   
– Что это у вас? Телевизор новой системы? 
   
Человечек покачал головой, и тут Ливи сказала: 
   
– Норман, да это мы с тобой! 
   
– То есть как? 
   
– Разве ты не видишь? Это тот самый трамвай. Вон ты сидишь на задней скамейке, в старой шляпе, уже три года, как я ее выкинула. А вот мы с Жоржеттой идем по проходу. И толстая дама загородила дорогу. Вот, смотри! Это мы! Неужели не узнаешь? 
   
– Какой-то обман зрения, пробормотал Норман. 
   
– Но ведь ты же видишь, правда? Так вот почему он называет это "Что если". Эта штука нам сейчас покажет, что было бы, если... если бы трамвай не качнуло на повороте... 
   
Она ничуть не сомневалась. Она была очень взволнована и ничуть не сомневалась, что так оно и будет. Она смотрела на изображение в матовом стекле - и предвечернее солнце померкло, и невнятный гул голосов позади, в вагоне, начал стихать. 
   
Как она помнила тот день! Норман был знаком с Жоржеттой и уже хотел встать и уступить ей место, но вдруг трамвай качнуло на повороте, Ливи пошатнулась - и шлепнулась прямо ему на колени. Получилось очень смешно и неловко, но из этого вышел толк. Она до того смутилась, что он поневоле должен был проявить какую-то учтивость, а потом и разговор завязался. И вовсе не потребовалось, чтобы Жоржетта их знакомила. К тому времени, как они оба вышли из трамвая, Норман уже знал, где Ливи работает. 
   
Она и по сей день помнит, какими злыми глазами смотрела на нее тогда Жоржетта, как натянуто улыбнулась, когда они стали прощаться. Потом сказала: 
   
– Ты, кажется, понравилась Норману. 
   
– Что за глупости! - возразила Ливи. - Просто он человек вежливый. Но у него славное лицо, правда? 
   
Всего через каких-нибудь полгода они поженились. 
   
И вот он опять перед ними, тот трамвай, а в трамвае - Норман, она и Жоржетта. Пока она так думала, мерный шум поезда, торопливый перестук колес затихли окончательно. И вот она в тряском, тесном трамвайном вагоне. Она с Жоржеттой только что вошли. 
   
Ливи покачивалась в лад ходу трамвая, как и остальные сорок пассажиров, - все они, стоя ли, сидя ли, подчинялись одному и тому же однообразному и нелепому ритму. Потом она сказала: 
   
– Тебе кто-то машет, Жоржи. Ты его знаешь? 
   
– Мне? - Жоржетта бросила рассчитанно небрежный взгляд через плечо. Ее искусно удлиненные ресницы затрепетали. - Да, немного знаю. Как по-твоему, зачем мы ему понадобились? 
   
– Давай выясним, - сказала Ливи с удовольствием и даже капелькой ехидства. Всем известно, что Жоржетта никому не показывает своих знакомых мужчин, будто они - ее собственность, и очень приятно ее подразнить. Да и лицо у ее знакомого, кажется, очень... занятное. 
   
Ливи стала пробираться вперед. Жоржетта нехотя двинулась следом. Наконец Ливи оказалась подле того молодого человека, и тут вагон сильно качнуло на повороте. Ливи отчаянно взмахнула рукой, стараясь ухватиться за петли. С трудом, самыми кончиками пальцев, все-таки поймала одну и удержалась на ногах. Не сразу ей удалось перевести дух. Как странно, ведь секунду назад ей казалось, что в пределах досягаемости нет ни одной петли. Почему-то у Ливи было такое чувство, что по всем законам физики она непременно должна была упасть. 
   
Молодой человек на нее не смотрел. Он с улыбкой поднялся, уступая место Жоржетте. У него были необыкновенные брови, они предавали ему вид уверенный и властный. Да, безусловно, он мне нравится, подумала Ливи. 
   
– Нет-нет, не беспокойтесь, - говорила между тем Жоржетта. - Мы скоро выходим, нам только две остановки. 
   
И они вышли. Ливи сказала: 
   
– А я думала, мы едем за покупками к Сэчу. 
   
– Мы и поедем. Просто я вспомнила, что у меня тут есть еще одно дело. Ничего, мы и минуты не задержимся. 
   
– Следующая станция - Провиденс! - завопило радио. 
   
Поезд замедлил ход, прошлое вновь съежилось и ушло в пластинку матового стекла. Человечек по-прежнему улыбался им обоим. 
   
Ливи обернулась к Норману. Ей стало страшновато. 
   
– С тобой тоже это было? - спросила она. 
   
– Что такое стряслось со временем? - спросил Норман. - Неужели уже Провиденс? Невероятно! - Он взглянул на часы. - Нет, видно так оно и есть. - И обернулся к Ливи. - На этот раз ты не упала. 
   
– Значит, ты тоже видел? - Она нахмурилась. - Как это похоже на Жоржетту! Совершенно незачем было выходить на той остановке, просто она не хотела, чтобы мы с тобой познакомились. А до этого ты долго был с ней знаком, Норман? 
   
– Нет, не очень. Просто знал в лицо, и неудобно было не уступить ей место. 
   
Ливи презрительно скривила губы. Норман усмехнулся. 
   
– Не стоит ревновать к тому, что не случилось, малышка. И даже если бы и случилось, какая разница? Ты все равно мне приглянулась, и уж я нашел бы способ с тобой познакомиться. 
   
– Ты даже не посмотрел в мою сторону. 
   
– Просто не успел. 
   
– Так как же ты бы со мной познакомился? 
   
– Не знаю. Уж как-нибудь да познакомился бы. Но согласись, довольно глупо сейчас об этом спорить. 
   
Поезд отошел от Провиденса. Ливи была в смятении. А человечек все прислушивался к их шепоту, только улыбаться перестал, давая знать, что понял, о чем речь. 
   
– Вы можете показать нам дальше? - спросила Ливи. 
   
– Постой-ка, - прервал Норман. - А зачем тебе это? 
   
– Я хочу увидеть день нашей свадьбы, - сказала Ливи. - Как бы это было, если бы в трамвае я не упала. 
   
Норман с досадой поморщился. 
   
– Слушай, это несправедливо. Может, мы бы тогда поженились не в тот день, а в другой. 
   
Но Ливи сказала: 
   
– Вы можете мне это показать, мистер Если? 
   
Человечек кивнул. 
   
Матовое стекло вновь ожило, слегка засветилось. Потом рассеянный свет сгустился в яркие пятна, в отчетливые человеческие фигурки. В ушах у Ливи слабо зазвучал орган, хотя на самом деле никакой музыки не было слышно. 
   
Норман вздохнул с облегчением: 
   
– Ну вот, видишь, я на месте. Это наша свадьба. Ты довольна? 
   
Шум в поезде снова умолк; напоследок Ливи услышала свой собственный голос: 
   
– Да, ты-то на месте. А где же я? 
   
Ливи сидела в церкви на одной из последних скамей. Сперва она совсем не собиралась быть на этой свадьбе. В последнее время она, сама не зная почему, все больше отдалялась от Жоржетты. О ее помолвке она услышала случайно, от их общей приятельницы, и, конечно, Жоржетта выходила за Нормана. Ливи отчетливо вспомнился тот день, полтора года назад, когда она впервые увидела его в трамвае. В тот раз Жоржетта поспешила убрать ее с дороги. Потом Ливи еще несколько раз встречала Нормана, но он никогда не бывал один, между ними всегда стояла Жоржетта. 
   
Что ж, тут и обижаться нечего, ведь Жоржетта первая с ним познакомилась. Она сегодня кажется куда красивее, чем обычно. А он всегда очень хорош. 
   
Ей было грустно и как-то пусто на душе, словно случилась какая-то ошибка, а какая - она толком понять не могла. Жоржетта прошествовала по проходу, словно не заметив ее, но немного раньше Ливи встретилась глазами с Норманом и улыбнулась ему. И кажется он улыбнулся в ответ. 
   
Издалека до нее донеслись слова священника: "Нарекаю вас мужем и женою..." 
   
Вновь послышался стук колес. Какая-то женщина с маленьким сынишкой возвращалась по проходу на свое место, покачиваясь в такт движению поезда. В середине вагона, где сидели четыре девочки-подростка, поминутно раздавались взрывы звонкого смеха. Мимо, озабоченный какими-то своими таинственными делами, торопливо прошелся кондуктор. 
   
Все это мало трогало Ливи, она словно застыла. 
   
Она сидела неподвижно, глядя в одну точку, а за окном, сливаясь в лохматую ярко-зеленую полосу, проносились деревья, мелькали, точно в скачке, телеграфные столбы. 
   
Наконец она сказала: 
   
– Так, значит, вот на ком ты женился! 
   
Норман посмотрел на нее в упор и уголок рта у него дрогнул. Он сказал беспечно: 
   
– Это не совсем верно, Оливия. Все-таки моя жена - ты. Вспомни об этом, пожалуйста. 
   
Она резко повернулась к нему: 
   
– Да, ты женился на мне... потому что я свалилась к тебе на колени. А если бы я не упала, ты бы женился на Жоржетте. А если бы она не захотела за тебя выйти, ты бы женился на ком-нибудь еще. На коим попало. Вот тебе и твоя головоломка! 
   
– Черт... меня... побери!.. - медленно, с расстановкой сказал Норман и ладонями пригладил волосы - они были прямые, только над ушами чуть кучерявились. Могло показаться, что это он схватился за голову от отчаяния. - Послушай, Ливи, - продолжил он, - глупо же поднимать шум из-за какого-то дурацкого фокуса. Не можешь же ты меня осудить за то, чего я не делал? 
   
– Ты бы так и сделал. 
   
– Почему ты знаешь? 
   
– Ты сам видел. 
   
– Я видел какую-то нелепость... наверное, это гипноз. - И вдруг громко, голосом, в котором прорывалось бешенство, он сказал человечку напротив: - Убирайтесь, мистер Если или Как-Вас-Там! Вон отсюда! Вы тут не нужны. Убирайтесь, пока я не выкинул вас за окно вместе с вашей хитрой механикой! 
   
Ливи дернула его за локоть. 
   
– Перестань. Перестань, сейчас же! Люди кругом! 
   
Человечек весь съежился, спрятал черный ящичек за спину и забился в угол. Норман поглядел на него, потом на Ливи, потом на пожилую даму, которая сидела по другую сторону прохода и смотрела на него с явным неодобрением. 
   
Он покраснел и поперхнулся еще какими-то злыми словами. В ледяном молчании доехали до Нью-Лондона, ни слова не сказали во время остановки. 
   
Через четверть часа после того, как поезд отошел от Нью-Лондона, Норман позвал: 
   
– Ливи! 
   
Она не ответила. Она смотрела в окно, но ничего не видела - только стекло. 
   
– Ливи, - повторил Норман. - Ливи! Да отзовись же! 
   
– Что тебе? - глухо спросила она. 
   
– Послушай, это же нелепо. Я не знаю, как он это проделывает, но даже если в этом есть на грош правды, все равно ты несправедлива. Почему ты остановилась на пол пути? Допустим, что я и впрямь женился на Жоржетте, ну а ты? Разве ты осталась одна? Откуда я знаю, может ко времени моей предполагаемой женитьбы ты уже была замужем за другим. Может поэтому я и женился на Жоржетте. 
   
– Я не была замужем. 
   
– Откуда ты знаешь? 
   
– Уж я бы разобралась. Я то знаю о чем я думала в то время. 
   
– Ну, так вышла бы замуж не позже чем через год. 
   
Ливи злилась все сильней. Краешком сознания она понимала, что злиться нет причины, но это не утешало. Напротив, досада росла. И она сказала: 
   
– А если бы и вышла, это бы тебя уже не касалось. 
   
– Да, конечно. Но это бы только доказывало, что мы не можем отвечать за то, что было бы. Если бы, да кабы, да во рту росли грибы... 
   
Ливи гневно раздула ноздри, но промолчала. 
   
– Послушай, - продолжал Норман. - Помнишь, мы встречали у Винни позапрошлый Новый Год? Было много народу и очень весело? 
   
– Как не помнить! Ты мне устроил душ из коктейля. 
   
– Это к делу не относится, да и коктейля-то было всего ничего. А я вот что хочу сказать: Винни ведь твоя лучшая подруга, мы с ней дружили давным-давно, когда мы с тобой еще не были женаты. 
   
– Ну и что? 
   
– И Жоржетта тоже с ней дружила, верно? 
   
– Да. 
   
– Ну так вот. И ты и Жоржетта все равно встречали бы у Винни Новый Год, на ком бы я не женился. Я тут ни при чем. Пускай он нам покажет, что было бы на этом вечере, если бы я женился на Жоржетте, и держу пари, ты там будешь либо с женихом, либо с мужем. 
   
Ливи заколебалась. Честно говоря, именно это ее и пугало. 
   
– Что, боишься рискнуть? - спросил Норман. 
   
И, конечно, Ливи не стерпела. Она так и вскинулась: 
   
– Ничего я не боюсь! Уж наверно я вышла замуж! Не сохнуть же по тебе! И любопытно посмотреть, как ты обольешь коктейлем Жоржетту. Она тебе при всех надает оплеух, не постесняется. Я ее знаю. Вот тогда ты увидишь, какой кусок в твоей головоломке подходящий. 
   
И Ливи сердито скрестила руки на груди и устремила вперед взор, исполненный решимости. 
   
Норман поглядел на человечка напротив, но просить ни о чем не пришлось. Тот уже установил на коленях матовое стекло. В окно косо светило закатное солнце, и венчик седых волос вокруг лысины человечка отливал розовым. 
   
– Ты готова? - напряженным голосом спросил Норман. 
   
Ливи кивнула, и они снова перестали слышать рокот колес. 
   
Раскрасневшаяся с мороза, Ливи остановилась в дверях. 
   
Она только что сняла пальто, на котором таяли снежинки, и обнаженным рукам было еще зябко. 
   
Ее встретили криками: "С Новым Годом!" - и она ответила тем же, стараясь перекричать радио, которое орало во всю мочь. Еще с порога она услышала пронзительный голос Жоржетты и теперь направилась к ней. Она больше месяца не видела ни Жоржетты, ни Нормана. 
   
Жоржетта жеманно подняла одну бровь - это она в самое последнее время завела такую манеру - и спросила: 
   
– Ты разве одна, Оливия? 
   
Окинула взглядом тех, что стоял поближе, и вновь посмотрела на Ливи. Та сказала равнодушно: 
   
– Я думаю, Дик заглянет попозже. У него там еще какие-то дела. 
   
Она не притворялась, ей и правда было все равно. 
   
– Ну, зато Норман здесь, - сказала Жоржетта, натянуто улыбаясь. - Так что ты не будешь скучать, дорогая. По крайней мере раньше ты в таких случаях не скучала. 
   
И тут из кухни лениво вышел Норман. В руке он держал шейкер, кубики льда в коктейле постукивали, точно кастаньеты, в такт словам: 
   
– Эй вы, гуляки-выпивохи! Подойдите, хлебните - от моего зелья еще не так разгуляетесь... Ба, Ливи! 
   
Он направился к ней, широко и радостно улыбаясь. 
   
– Где вы пропадали? Я вас сто лет не видал. В чем дело? Дик решил вас прятать от посторонних глаз? 
   
– Налей мне, Норман, - резко сказала Жоржетта. 
   
– Сию минуту, - не взглянув на нее, отозвался Норман. - А вам налить, Ливи? Сейчас найду бокал. 
   
Он обернулся и тут-то все и произошло. 
   
– Осторожно! - вскрикнула Ливи. 
   
Она видела, что сейчас будет, у нее даже возникло какое-то смутное чувство, словно так уже когда-то было, и все-таки это случилось, неизбежно и неотвратимо. Норман зацепился каблуком за ковер, пошатнулся, тщетно пытаясь сохранить равновесие, и выронил шейкер. Тот словно выпрыгнул у него из рук - и добрая пинта ледяного коктейля обдала Ливи, промочив ее до нитки. 
   
Она задохнулась. Вокруг стало тихо, и несколько невыносимых мгновений она тщетно пыталась отряхнуться, а Норман опять и опять все громче повторял: 
   
– Черт побери! Ах, черт побери! 
   
Жоржетта сказала холодно: 
   
– Очень жаль, что так вышло, Ливи. С кем не случается. Но это платье как будто не очень дорогое. 
   
Ливи повернулась и побежала из комнаты. И вот она в спальне, тут по крайней мере никого нет и почти не слышно шума. При свете лампы на туалетном столике, затененным абажуром с бахромой, она в куче пальто, брошенных на кровать, стала отыскивать свое. 
   
За нею вошел Норман. 
   
– Послушайте, Ливи, не обращайте внимание на то, что она сболтнула. Я просто в отчаянии. Конечно же я заплачу... 
   
– Пустяки. Вы не виноваты. - Она быстро замигала, не глядя на него. Поеду домой и переоденусь. 
   
– Но вы вернетесь. 
   
– Не знаю. Едва ли. 
   
– Послушайте, Ливи... 
   
Ей на плечи легли его горячие ладони... 
   
Что-то странно оборвалось у нее внутри, словно она вырвалась из цепкой паутины, и... 
   
...и снова послышался шум и рокот колес. 
   
Все-таки, пока она была там... в матовом стекле... что-то пошло не так, как надо. Уже смеркалось. В вагоне зажглись лампочки. Но это неважно. И, кажется, мучительное, щемящее чувство внутри понемногу отпускает. 
   
Норман потер пальцами глаза. 
   
– Что случилось? - спросил он. 
   
– Просто все кончилось, - сказала Ливи. - Как-то вдруг. 
   
– Знаешь, мы уже подъезжаем к Нью-Хейвену, - растерянно сказал Норман. Он посмотрел на часы и покачал головой. 
   
Ливи сказала с недоумением: 
   
– Ты вылил коктейль на меня. 
   
– Что ж, так было и на самом деле. 
   
– На самом деле я твоя жена. На этот раз ты должен был облить Жоржетту. Как странно, правда? 
   
Но она все думала о том, как Норман пошел за нею и как его ладони легли ей на плечи... 
   
Она подняла на него глаза и сказала с жаркой гордостью: 
   
– Я не вышла замуж! 
   
– Верно, не вышла. Но вот, значит, с кем ты повсюду разгуливала - с Диком Рейнхардтом? 
   
– Да. 
   
– Может ты за него и замуж собиралась? 
   
– А ты ревнуешь? 
   
Норман как будто смутился. 
   
– К чему ревную? К куску стекла? Нет, конечно! 
   
– Не думаю, чтобы я вышла замуж за Дика. 
   
– Знаешь, - сказал Норман, - жалко, что это так вдруг оборвалось. Мне кажется, что-то должно было случиться... - Он запнулся, потом медленно договорил: - У меня было такое чувство, будто я предпочел бы выплеснуть коктейль на кого угодно, но только не на тебя. 
   
– Даже на Жоржетту? 
   
– Я о ней и не думал. Ты мне, разумеется, не веришь. 
   
– А может быть и верю. - Ливи подняла на него глаза. - Я была глупая. Норман. Давай... давай жить нашей настоящей жизнью. Не надо играть тем, что могло бы случиться, да не случилось. 
   
Но он порывисто взял ее руки в свои. 
   
– Нет, Ливи. Еще только один раз, последний. Посмотрим, что бы мы делали вот сейчас, Ливи. В эту самую минуту! Что было бы с нами сейчас, если бы я женился на Жоржетте. 
   
Ливи стало страшно. 
   
– Не надо, Норман! 
   
Ей вспомнилось, какими смеющимися глазами и жадным взглядом смотрел он на нее, держа в руке шейкер, а Жоржетту, которая стояла тут же, словно и не замечал. Нет, не хочет она знать, что будет дальше. Пусть будет все как сейчас, в их настоящей, такой хорошей жизни. 
   
Проехали Нью-Хейвен. Норман снова сказал: 
   
– Я хочу попробовать, Ливи. 
   
– Ну, если тебе так хочется... 
   
А про себя она с ожесточением думала: это неважно! Это ничего не изменит, ничего не может измениться. Обеими руками она стиснула его руку выше локтя. Она крепко сжимала его руку, а сама думала: что бы нам там не померещилось, никакие фокусы не отнимут его у меня! 
   
– Заводите опять свою машинку, - сказал Норман человечку напротив. 
   
В желтом свете ламп все шло как-то медленнее. Понемногу прояснилось матовое стекло, будто рассеялись облака, гонимые неощутимым ветром. 
   
– Что-то не так, - сказал Норман. - Тут только мы двое, в точности, как сейчас. 
   
Он был прав. В вагоне поезда, на передней скамье, сидели две крошечные фигурки. Изображение ширилось, росло... они слились с ним. Голос Нормана затихал где-то вдалеке. 
   
– Это тот самый поезд, - говорил он. - И в окне сзади такая же трещина... 
   
У Ливи голова шла кругом от счастья. 
   
– Скорей бы Нью-Йорк! - сказала она. 
   
– Осталось меньше часа, любимая, - отвечал Норман. - И я буду тебя целовать. - Он порывисто наклонился к ней, словно не собирался ждать ни минуты. 
   
– Не злись же! Ну что ты, Норман, люди смотрят! 
   
Он отодвинулся. 
   
– Надо было взять такси, - сказал он. 
   
– Из Бостона в Нью-Йорк? 
   
– Конечно. Зато мы были бы только вдвоем. 
   
Ливи засмеялась: 
   
– Ты ужасно забавный, когда разыгрываешь пылкого любовника. 
   
– А я не разыгрываю. - Голос его вдруг стал серьезнее, глуше. Понимаешь, дело не только в том, что ждать еще целый час. У меня такое чувство, будто я жду уже пять лет. 
   
– И у меня. 
   
– Почему же мы с тобой не встретились раньше? Сколько времени прошло понапрасну. 
   
– Бедная Жоржетта, - вздохнула Ливи. 
   
Норман нетерпеливо отмахнулся. 
   
– Не жалей ее, Ливи. Мы с ней сразу поняли, что ошиблись. Она была только рада от меня избавиться. 
   
– Знаю. Потому и говорю - бедная Жоржетта. Мне ее жалко: она тебя не оценила. 
   
– Ну смотри, сама меня цени! - сказал Норман. - Цени меня высоко-высоко, безмерно, бесконечно высоко, больше того: цени меня по крайней мере вполовину так, как я ценю тебя! 
   
– А не то ты и со мной тоже разведешься? 
   
– Ну, уж это - только через мой труп! - заявил Норман. 
   
– Как странно, - сказала Ливи. - Я вот все думаю, что, если бы тогда под Новый Год ты не вылил на меня коктейль? Ты бы не пошел за мной, и ничего бы мне не сказал, я бы ничего и не знала. И все сложилось бы по-другому... Совсем-совсем иначе... 
   
– Чепуха. Было бы все тоже самое. Не в этот раз, так в другой. 
   
– Кто знает... - тихо сказала Ливи. 
   
Стук колес того поезда перешел в нынешний стук колес. За окном замелькали огни, стало шумно, пестро - это был Нью-Йорк. В вагоне поднялась суета, пассажиры разбирали свои чемоданы. 
   
В этой суматохе лишь одна Ливи словно застыла. Наконец Норман тронул ее за плечо. Она подняла глаза. 
   
– Все-таки головоломка складывается только так. 
   
– Да, - ответил Норман. 
   
Она коснулась его руки. 
   
– И все равно вышло нехорошо. Напрасно я это затеяла. Я думала, раз мы принадлежим друг другу, значит и все другие - те, какими стали бы мы, если б жизнь сложилась по-иному, - тоже принадлежали бы друг другу. А на самом деле неважно, что могло бы быть. Довольно того, что есть. Понимаешь? 
   
Норман кивнул. 
   
– Есть еще тысячи разных "если бы", - сказала Ливи. - И я не хочу знать, что бы тогда было. Никогда больше даже слов таких не скажу - что если... 
   
– Успокойся, родная, - сказал Норман. - Вот твое пальто. 
   
И потянулся за чемоданами. 
   
Ливи вдруг сказала резко: 
   
– А где же мистер Если? 
   
Норман медленно обернулся, напротив никого не было. Оба пытливо оглядели салон. 
   
– Может быть он перешел в другой вагон? - сказал Норман. 
   
– Но почему? И потом, он бы тогда не оставил шляпу. - Ливи наклонилась и хотела взять ее со скамьи. 
   
– Какую шляпу? - спросил Норман. 
   
Ливи замерла, рука ее повисла над пустотой. 
   
– Она была тут... я чуть чуть до нее не дотронулась! - Ливи выпрямилась. - Норман, а что если... 
   
Норман прижал палец к ее губам. 
   
– Родная моя... 
   
– Прости, - сказала она. - Дай-ка я помогу тебе с чемоданами. 
   
Поезд нырнул в туннель под Парк-авеню, и перестук колес обратился в гром.
   
  
  
   
    
Салли
    
   
   
    
     
Sally (1953)
     
Перевод: А. Александрова, Б. Кукаркин, А. Шапиро
    
   
   
   
Салли спускалась по дороге к озеру, и я помахал ей и окликнул по имени. Мне всегда было приятно видеть Салли. Остальные тоже мне, конечно, нравились, но Салли бесспорно была самой прелестной из всей компании. Когда я помахал ей, она стала двигаться быстрее. Ничего вульгарного в ее движениях не было. Этого за ней никогда не водилось. Она просто достаточно увеличила скорость, чтобы показать, что ей тоже приятно меня видеть. Я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной.
   
– Это Салли, – сказал я.
   
Он улыбнулся мне и кивнул. Привела его миссис Хестер.
   
– Джейк, это мистер Гелхорн, – сказала она. – Вы помните, он прислал вам письмо, прося о встрече?
   
На самом деле миссис Хестер прекрасно знала, что никакого письма я не читал. На ферме у меня миллион дел, и почта – одна из тех вещей, на которые я не могу тратить время. Вот почему я нанял миссис Хестер. Она живет поблизости и хорошо разделывается со всякими глупостями, приходящими по почте, а самое главное, ей нравится Салли и все остальные. Есть люди, которым они не нравятся.
   
– Рад встретиться с вами, мистер Гелхорн, – сказал я.
   
– Раймонд Дж. Гелхорн, – уточнил он и подал мне руку.
   
Он был крупным парнем, на полголовы выше меня, и шире в плечах, и, пожалуй, вдвое моложе – где-то под тридцать. Волосы у него были черные, гладко причесанные, с пробором посередине, усы тонкие, аккуратно подстриженные, а челюсти такие выступающие, что казалось, будто у него легкая форма свинки. В кино он бы, конечно, играл злодея, из чего я заключил, что он славный человек. На кино всегда можно положиться, если знать, как к этому подойти.
   
– Меня зовут Джейкоб Фолкерс, – сказал я, – Что я могу для вас сделать?
   
Он ухмыльнулся. Это была широкая, белозубая улыбка.
   
– Не расскажете ли вы мне немного о вашей ферме, если можно.
   
Я услышал за спиной приближающуюся Салли и протянул руку. Салли прильнула к ней, и ощущение твердой, гладкой поверхности ее крыла согрело мне ладонь.
   
– Красивый автомобиль, – сказал Гелхорн.
   
Можно, конечно, назвать ее и так. Салли представляла собой модель 2045соткидным верхом, с позитронным мотором Хеннис-Карлтона и шасси Армата, Она обладала самыми пропорциональными формами, какие я только видел. Пять лет – с тех пор, как она появилась на ферме, – она была моей любимицей, и я снабдил ее всеми усовершенствованиями, какие только мог придумать. За все эти годы никто никогда не сидел за ее рулем. Ни разу.
   
– Салли, – сказал я, нежно похлопывая ее, – познакомься с мистером Гелхорном.
   
Урчание мотора Салли сделалось на тон выше. Я всегда очень внимательно прислушиваюсь к работе двигателей моих подопечных. В последнее время в моторах почти всех автомобилей часто возникал стук, и замена масла нисколько не улучшала ситуацию. Однако сейчас звук двигателя Салли был таким же ровным, как и ее отполированная поверхность.
   
– Вы всем своим машинам даете имена? – спросил Гелхорн.
   
Его голос звучал насмешливо, а миссис Хестер не нравились люди, которые подсмеиваются над фермой. Она язвительно сказала:
   
– Конечно, ведь у машин есть свои индивидуальности, не так ли, Джейк? Все седаны – мальчики, а все машины с откидным верхом – девочки.
   
Гелхорн опять усмехнулся.
   
– И вы их держите в отдельных гаражах, мадам?
   
Миссис Хестер бросила на него испепеляющий взгляд.
   
Гелхорн сказал, обращаясь ко мне:
   
– Нельзя ли нам поговорить наедине, мистер Фолкерс?
   
– Смотря о чем, – ответил я. – Вы репортер?
   
– Нет, сэр. Я торговый агент. То, о чем я хочу поговорить, не для печати, Уверяю вас, я заинтересован в строгой секретности.
   
– Давайте пройдемся немного вдоль дороги. Там есть скамейка, на которой мы могли бы посидеть.
   
Мы направились к скамейке, миссис Хестер ушла, а Салли двинулась за нами. Я спросил:
   
– Вы не против, если Салли составит нам компанию?
   
– Нет, конечно. Ведь она никому не расскажет о нашем разговоре, не так ли? – Он посмеялся своей шутке, протянул руку и погладил Салли по радиатору.
   
Салли резко увеличила обороты двигателя, и Гелхорн отдернул руку.
   
– Она не привыкла к незнакомым, – сказал я. Мы сели на скамейку под большим дубом, откуда открывался вид на пруд и нашу собственную скоростную дорогу за ним. День выдался теплый, и большинство машин вышло на прогулку, – на дороге их было не менее тридцати. Даже на таком расстоянии я видел, как Джереми проделывает свой обычный трюк, подкрадываясь и пристраиваясь позади какой-нибудь степенной и старой модели, затем внезапно набирая скорость и обгоняя старушку, тормозя перед самым ее носом. Две недели назад он таким образом совсем оттеснил старого Ангуса с асфальта, и в наказание я выключил его мотор на два дня. Это, однако, не помогло, и, боюсь, тут уже ничего не поделаешь. Джереми – спортивный автомобиль, а машины этого типа очень возбудимы.
   
– Ну, мистер Гелхорн, – сказал я, – можете вы мне сказать, зачем вам нужна информация?
   
Вместо ответа он посмотрел по сторонам и сказал:
   
– У вас тут просто потрясающе, мистер Фолкерс.
   
– Зовите меня просто Джейк, как все.
   
– Хорошо, Джейк. Сколько у вас здесь машин?
   
– Пятьдесят одна. Каждый год у нас появляется одна или две новых. Был год, когда прибавилось целых пять. Мы еще ни одной не потеряли, и они все в рабочем состоянии, У нас даже есть модель Мат-о-Мот пятнадцатого года выпуска – это один из самых ранних автомобилей-роботов, и он еще на ходу. С него и началась ферма.
   
Добрый старый Мэтью. Сейчас он большую часть дня стоит в гараже, но ведь он дедушка всех автомобилей с позитронным мотором. Когда они появились, владельцами машин-роботов могли быть только слепые ветераны, больные параплегией[5] и губернаторы штатов. Но мой босс – Сэмсон Хэрридж – был достаточно богат, чтобы обойти все запреты и купить такую машину. В те времена я служил у него шофером.
   
Вспоминая те дни, я чувствую себя старым. Я ведь еще помню время, когда на свете не было ни одного автомобиля даже с таким малюсеньким мозгом, который позволил бы ему найти дорогу домой. Я водил безжизненные глыбы машин, которые нуждались в человеческих руках, управляющих ими каждую минуту. Ежегодно такие машины убивали на дорогах десятки тысяч человек.
   
Автоматика исправила положение. Позитронный мозг, конечно, работает много быстрее человеческого и гораздо лучше управляет автомобилем. Ты садишься в машину, набираешь адрес и предоставляешь ей действовать но своему усмотрению.
   
Сейчас мы воспринимаем это как должное, а ведь какой крик поднялся, когда появились законы, запрещавшие ездить на старых автомобилях и предписывавшие использовать только машин-роботов, Законодателей обзывали по-всякому, от коммунистов до фашистов, но, благодаря новым правилам, на дорогах стало свободнее и безопаснее, поток смертей прекратился, а большинство населения получило возможность удобно и быстро путешествовать. Конечно, автомобиль-робот стоит в десятки раз дороже, чем обыкновенный, и немногие могли его себе позволить. Тогда промышленность стала выпускать автоматобусы. Достаточно было позвонить в соответствующую фирму, и через несколько минут робот-омнибус тормозил у ваших дверей. Конечно, вам приходилось ехать с попутчиками, но что в этом плохого?
   
Однако у Сэмсона Хэрриджа машина-робот была в личном владении, и я не отходил от нее с первой же минуты, как ее доставили. Тогда этот автомобиль еще не был для меня Мэтью. Я и предположить не мог, что в один прекрасный день он окажется старейшиной на ферме среди десятков машин-роботов, а я буду их смотрителем. Тогда я только знал, что он отнимает у меня работу, и ненавидел его. Я спросил хозяина:
   
– Вы больше не нуждаетесь во мне, мистер Хэрридж?
   
– Не беспокойся, Джейк. Уж не думаешь ли ты, что я доверю себя этой штуковине? Ты останешься за рулем.
   
– Но она же все делает сама, мистер Хэрридж. Она видит дорогу, реагирует на препятствия, людей и другие машины, запоминает путь.
   
– Так говорят. Так говорят. Все равно сиди за рулем, на всякий случай.
   
Забавно, как ненависть превращается в любовь. В скором времени я уже называл автомобиль-робот Мэтью и проводил все свое время, полируя и ублажая его. Для того чтобы позитронный мозг был в наилучшей форме, нужно, чтобы он постоянно контролировал всю механическую часть, а это значит, что бензобак нужно держать полным и дать мотору возможность понемногу работать днем и ночью. Через некоторое время я мог уже по звуку мотора сказать, как Мэтью себя чувствует.
   
Хэрридж тоже по-своему привязался к Мэтью. Ему просто больше некого было любить. Он развелся с тремя женами и пережил пятерых детей и троих внуков. Так что не удивительно, что он завещал все свое состояние на создание фермы для вышедших в отставку автомобилей со мной во главе и с Мэтью в качестве родоначальника благородного семейства.
   
Это стало моей жизнью. Я так и не женился. Нельзя как следует заботиться одновременно и о собственном семействе, и о десятках автомобилей-роботов.
   
Все газеты подняли затею с фермой на смех, но через некоторое время перестали шутить. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя. Может быть, вам не по карману машина-робот, может быть, вы всю жизнь будете ездить только на автоматобусах, но поверьте мне, автомобили-роботы нельзя не любить. Они трудолюбивы и привязчивы. Только бессердечный человек может дурно обращаться с машиной-роботом или спокойно наблюдать, как это делают другие.
   
Так получилось, что, если у человека какое-то время был автомобиль-робот, он обязательно завещал его ферме – конечно, при условии, что у него не оказывалось наследника, который бы обеспечил машине хороший уход.
   
Я объяснил все это Гелхорну.
   
Он сказал:
   
– Пятьдесят одна машина! Это же куча денег!
   
– Первоначальный взнос при покупке – минимум пятьдесят тысяч за один автомобиль, – сказал я. – Сейчас они стоят гораздо больше. Я в них многое усовершенствовал.
   
– Должно быть, очень дорого содержать ферму?
   
– Еще бы. Ферма – благотворительное учреждение, и это несколько снижает налоги, и к тому же вновь поступающие автомобили обычно имеют собственные фонды. Но все равно я постоянно нуждаюсь в деньгах – ведь расходы все время растут. Нужно содержать ферму в порядке – асфальтировать новые дороги и ремонтировать старые; нужны бензин, машинное масло и техническое обслуживание. Все это довольно дорого стоит.
   
– И сколько же времени вы этому посвятили?
   
– Много, мистер Гелхорн, Тридцать три года.
   
– Ну, мне кажется, Джейк, что вы не так уж много получаете за свои труды.
   
– Не так уж много? Вы меня удивляете, мистер Гелхорн. У меня есть Салли и пятьдесят других. Вы только посмотрите на нее.
   
Я не мог удержаться от улыбки. Салли была такая чистая, что глазам становилось больно. Как раз в этот момент о ее ветровое стекло разбилась мошка, и Салли тут же принялась за дело. Она высунула инжектор и побрызгала на стекло тегросолом, а потом дворником согнала жидкость в специальную канавку, Ни капли не попало на сверкающий яблочно-зеленый капот.
   
Гелхорн сказал:
   
– Я никогда не видел, чтобы какая-нибудь машина это делала.
   
– Наверняка не видели, – ответил я. – Только мои машины снабжены такими приспособлениями. Автомобили очень заботятся о своей внешности. Они все время чистят свои стекла, Им нравится прихорашиваться. Я даже снабдил Салли трубочкой с воском. Она так себя полирует, что в нее можно смотреться, как в зеркало. Если бы я мог наскрести достаточно денег, я и остальных девочек оснастил бы так же. Машины с откидным верхом очень тщеславны.
   
– Я скажу вам, как наскрести денег, если вам действительно интересно.
   
– Конечно интересно. Так как же?
   
– Разве это не очевидно, Джейк? Вы же сами сказали, что любая машина-робот стоит минимум пятьдесят тысяч. Бьюсь об заклад, большая их часть потянет на шестизначное число.
   
– Ну и что?
   
– А вы никогда не думали о том, чтобы продать несколько штучек?
   
– Вы неверно меня поняли, мистер Гелхорн. Я не могу продать ни одну из них. Они принадлежат ферме, а не мне.
   
– Но ведь деньги и пошли бы на нужды фермы.
   
– В уставе записано, что все машины, попавшие к нам, обслуживаются пожизненно и не могут быть проданы.
   
– А как тогда насчет моторов?