1 2 3 4 5 6 7 8 
— Ой, девочки! Как ему теперь быть? — спрашивала всех Надя Глушкова.
   
— Он хотя бы нам-то сознался! Хотя бы нам-то! — кричала в ухо Зориной девочка с толстым вязаным шарфом на шее.
   
— И куда он пошел? Вот так взял и пошел, — жалобно повторяла толстушка с красными щеками, затягивая ремни на книжках. — Мы бы тут что-нибудь придумали все вместе…
   
— Уж вы бы придумали! — передразнила ее Синицына. — Он только в класс вошел, как на него все глаза вылупили, как на зверя какого!
   
— Ничего не вылупили, а только смотрели!
   
— Вы всегда так! Нападете на человека… На меня тоже сколько раз нападали!
   
— Нашла с кем себя сравнивать — с Трубачевым! — возмутились девочки.
   
— Перестаньте! — остановила их Валя Степанова. — Мы с Лидой решили пойти к Мите.
   
— К Мите? Он уже ушел!
   
— Пойдемте тогда к нему домой!
   
— Верно! Правильно! Пойдемте все! Девочки гурьбой вышли из школы.
   
— Только вы не заходите, постойте во дворе, а то нас много, — предупредила Лида.
   
Митя жил далеко. Было сыро и холодно. В мокрых варежках зябли руки. Резкий ветер трепал платки и шапки, забирался под воротники.
   
Быстро наступали сумерки. Разговор становился тише. На одной из улиц несколько девочек повернули к себе домой.
   
— Все равно всем нельзя войти… А на дворе стоять холодно…
   
— Я боюсь, меня мама заругает!
   
— А я, девочки, очень кушать хочу! — созналась толстушка.
   
— Идите, — отпустила их Лида.
   
Надя Глушкова долго не решалась уйти и, уткнув в муфту красный, замерзший нос, плелась рядом.
   
— Иди домой, Надя, — говорила ей Степанова. — Ты совсем замерзла.
   
— А вы как же?
   
Она долго смотрела им вслед.
   
Нюра Синицына шла до самого дома Мити.
   
— Нюра, ты не ходи! — строго сказала ей Лида. Синицына осталась ждать во дворе. Засунув в рукава пальто красные пальцы и постукивая замерзшими ногами, она вытягивала шею, заглядывала в освещенное окно Митиной комнаты и прохаживалась мимо крыльца.
   
Митина мама, невысокая женщина, открыла девочкам дверь:
   
— Нету, нету Мити! Вон товарищи у него сидят. Они небось знают… Где у вас, ребята, Митя-то? Девочки спрашивают.
   
За столом два Митиных товарища играли в шахматы.
   
— Он в клубе. А чего надо-то? — лениво пробасил один. — Мы сейчас туда пойдем, можно передать.
   
— А в чем дело, девочки? — весело спросил другой, отодвигая шахматы.
   
— Мы из школы. Митя наш вожатый… — смущенно начала Лида.
   
— А, из школы! Ну, говорите!
   
Девочки замялись:
   
— Нам с Митей нужно…
   
— Да постойте! Сядьте-ка!
   
Товарищи придвинули девочкам стулья. Лида и Валя присели вместе на один стул.
   
— Может, у вас случилось что? Набедокурил кто-нибудь? Говорите начистоту! Ну, кто посмелее?
   
— Мы не боимся… — начала Валя.
   
Лида поспешно перебила ее:
   
— Ничего у нас не случилось! И никто не бедокурил! Ничего подобного! — Лида дернула тесемки меховой шапки и глядела прямо в глаза. — У нас вообще… Вот пусть Валя скажет…
   
Валя встала:
   
— Наша школа самая лучшая… (Товарищи незаметно толкнули друг друга.) А к Мите мы по одному делу… Пойдем, Лида! До свиданья!
   
Она потянула за собой подругу.
   
— Ах, ах, в эдакую погоду!.. — закрывая за ними дверь, сокрушалась Митина мама.
   
Девочки вышли на крыльцо.
   
— Я так боялась, что ты скажешь, — зашептала Лида.
   
— Ну что ты! Про свой класс?.. Мити нет, — сказала Валя Синицыной.
   
— Куда же теперь?
   
Девочки стояли на улице. В домах уже зажглись огни.
   
— Если нам прямо к Трубачеву пойти, — предложила Валя.
   
— Нет! Там у него тетя… она ничего не знает, — протянула Лида.
   
— Домой к Трубачеву? — Синицына замахала руками. — Вы с ума сошли! Да он нас выгонит! Он злой сейчас…
   
— «Злой, злой»! — с раздражением оборвала ее Лида. — Ты всегда о людях плохое говоришь! Ты сама злая!
   
— Почему… я злая? — растерялась Синицына. — Я ведь как лучше хочу. Я ведь… — Она запнулась и вдруг со слезами закричала: — Вы всегда на меня нападаете! Я у вас и злая и чужая! Ну и не надо! Идите сами, когда так!
   
Она повернулась и быстро побежала по улице.
   
— Ну и лучше, — неуверенно сказала Лида. (Валя молчала.) — Она всегда так — закричит, закричит, как будто ее обидели…
   
Валя с укором взглянула на подругу:
   
— Она заплакала…
   
— Ну, заплакала… А так тоже нельзя — все ей прощать да прощать!
   
— Пойдем в школу, спросим: был Митя? — сворачивая за угол, сказала Степанова.
   
— Подожди… — Лида остановилась и, прикрыв от ветра глаза, оглянулась. — Может, еще догонит?
   
— Синицына? Нет!.. Пойдем скорее! У нас в детском доме сейчас ужин, наверно. Тетя Аня будет беспокоиться.
   
В школе Грозный встретил девочек неприветливо:
   
— Вы по какому такому расписанию являетесь?
   
— Иван Васильевич, Митя был?
   
— Был, был! Отправляйтесь по домам!
   
Прощаясь, Валя сказала подруге:
   
— Знаешь, не говори больше Нюре, что она злая. И я не буду.
   
На крыльце Лиду встретила мама. Она была в пальто и теплом платке.
   
— Ну, Лида, можно ли так делать? Я уж не знала, куда бежать.
   
— Ой, мамочка, сколько всего наслучалось в этот день! — прижимаясь к теплому маминому платку, тихо сказала Лида.
   
А в большой спальне детского дома на кровати сидела Валя и, опираясь локтем на подушку, шепотом рассказывала что-то своей воспитательнице.
   
— Постой, постой! Кто это Трубачев и какая Синицына? — переспрашивала тетя Аня.
   
  
  
   
    
Глава 28
    
    
МАЧЕХА
   
   
   
Петя Русаков избегал Мазина. Он не мог ни на что решиться. Он знал, что товарищу сейчас не до него, что он занят одной мыслью: как выручить Трубачева.
   
«И что ему Трубачев?» — ревниво думал Петя, но его самого грызло сознание своей вины перед Трубачевым.
   
После школы, когда они шли вместе, Мазин, что-то уточняя про себя, сказал загадочные слова:
   
— Сначала дурак, а потом трус…
   
Петя испугался и даже не стал спрашивать, что это значит, и успокоился только тогда, когда после долгого молчания Мазин добавил:
   
— Не похоже на Трубачева.
   
Значит, он думал не о Пете.
   
Дома Екатерина Алексеевна была одна.
   
— Давай скорей обедать, Петя. Я ужасно хочу есть, еле дождалась тебя!
   
— А вы бы обедали без меня.
   
— Я не люблю одна. Мой скорей руки и садись!
   
— А папа поздно придет? — чтобы выказать ей внимание, спросил Петя.
   
— Папа большую партию обуви сдает… спешил, нервничал утром, — озабоченно сказала Екатерина Алексеевна, наливая Пете суп. — Он ведь хочет везде первым быть, наш папа!
   
— А я сегодня хорошо по русскому ответил, — ни с того ни с сего сказал Петя.
   
— Да что ты! Вот порадуем отца, а то он все беспокоится… А по какому предмету у тебя плохо? Ты мне покажи — можно разделить на небольшие кусочки и подогнать понемножку, — просто сказала Екатерина Алексеевна.
   
Голос у нее был спокойный, серые глаза смотрели на Петю дружески-ласково. Петя понял, что она совсем не собирается говорить ему надоедливые и неприятные слова: лентяй, лодырь, неблагодарный… Он стал рассказывать, принес учебники. Про арифметику он сказал с гордостью:
   
— Это у меня хорошо. Я задачи любые решаю.
   
— А я, помню, как мучилась с ними, — засмеялась Екатерина Алексеевна. — Прямо плакала иногда!
   
Она стала рассказывать о школе, в которой училась, вспоминала разные случаи. И Петя вдруг увидел, что она еще совсем не старая. Ему даже стало смешно, что она называется мачехой и что он мог ее бояться.
   
После обеда они вдвоем мыли посуду.
   
— Это твой товарищ, толстячок такой? — спросила Екатерина Алексеевна. — Я его во дворе видела. Хороший мальчик, приветливый такой, вежливый!
   
Петя удивился. Никто еще никогда не говорил так о его друге.
   
— Это Мазин! — гордо сказал он. — Я его позову как-нибудь, можно?
   
— Конечно. Комната большая — можете и почитать и позаниматься тут. И мне веселее будет.
   
— Может, сейчас его позвать? — обрадовался Петя.
   
— Когда хочешь! — расставляя в шкафу посуду, отозвалась мачеха.
   
Петя вышел во двор. По старой привычке, он сейчас же, немедленно передал бы Мазину весь этот разговор, но теперь у него на душе скребли кошки.
   
«Надо мне все обдумать самому, как быть. Если сознаваться, то сейчас, сию минуту… Хотя теперь уж все равно поздно… Надо было в школе…»
   
Петя не пошел мимо окон Мазина, он обогнул сарай и вышел на улицу с другой стороны двора, через старую калитку. Вдоль улицы бежал широкий мутный ручей. Петя вытащил из кармана обрывок бумаги, навертел его на щепку, пустил по ручью и пошел за ним. Мысли у Пети были невеселые.
   
«Если сказать Мазину, он скажет Трубачеву. А может, даже заставит сознаться перед всеми. Да еще трусом назовет и презирать меня будет. А на сборе, когда все узнают, скажут: чего молчал? И начнут прорабатывать… А там еще отца в школу вызовут… и отец…»
   
Петя похолодел. Щепка с размокшей бумагой давно уплыла с мутной, серой водой.
   
«Если бы отец выпорол где-нибудь… не дома, чтобы она не знала…»
   
Петя вспомнил ясные серые глаза Екатерины Алексеевны, их сегодняшний разговор об уроках, о Мазине.
   
Он вдруг представил себе, как она надевает свою шубку, повязывает пушистый платок и, не оглядываясь, бежит к двери.
   
И он, Петя, опять остается один на всю жизнь…
   
— Ты что в самую лужу залез? Вот мать тебе покажет за это! — проходя мимо, сказала какая-то женщина.
   
Петя пошел домой.
   
— Постой, у тебя в калошах вода хлюпает. Сними их в кухне. И ботинки сними, — сказала мачеха. — Да где ты болтался? На, мои шлепанцы надень! — Она бросила ему войлочные туфли и строго сказала: — Это не дело, Петя, так насмерть простудиться можно!
   
— А кому я нужен? — улыбнулся Петя.
   
— Такой глупый никому не нужен, — сказала Екатерина Алексеевна, присаживаясь с ним рядом и стаскивая с его ноги мокрый чулок. — А вообще никогда не смей так говорить! Не обижай папу и меня.
   
— Я не буду! — сказал Петя и тут же решил никогда, ни за что не сознаваться в своем поступке. Что бы ни было!
   
  
  
   
    
Глава 29
    
    
НАДО ПОСОВЕТОВАТЬСЯ
   
   
   
На тихой улице в маленьком домике с тремя окошками всегда далеко за полночь светился огонь. Люди, идущие на ночную смену, привыкли к этому огоньку, как привыкают к обычному уличному освещению. А когда огонь погасал, какая-нибудь соседка, зевая, говорила:
   
— Учитель свет погасил. Видно, дело к рассвету.
   
Сергей Николаевич сидел за своим письменным столом. Сбоку лежала горка журналов; под тяжестью книг сгибались полки; из портфеля выглядывала стопка тетрадей. Толстая книга с несколькими закладками лежала перед ним. Он медленно перелистывал ее, отмечая карандашом какие-то строчки, и, положив подбородок на скрещенные пальцы, думал.
   
Учитель учился.
   
Рядом, в маленькой комнатке, спал его старик-отец. Седая голова его покоилась в теплой ямке подушки, одеяло со всех сторон было заботливо подвернуто.
   
Было часов одиннадцать. Под окнами еще слышались шаги прохожих и обрывки фраз, когда Сергей Николаевич сел за свой письменный стол. Он перевернул несколько страниц книги своего любимого педагога Ушинского, отложил книгу в сторону и долго сидел задумавшись.
   
    
«Готовых рецептов, видно, нет. В каждом отдельном случае свои причины и вытекающие из них действия… Правильное решение зависит от правильного понимания ребенка…»
   
   
Думая так, Сергей Николаевич машинально ставил на листе бумаги какие-то черточки, потом так же машинально написал три фамилии: Трубачев, Одинцов, Булгаков. Осторожно соединил их стрелками, потом зачеркнул Трубачева и поставил его отдельно. И, откинувшись в кресло, устало моргая и морща лоб, он стал решать про себя какую-то трудную задачу. Ответ на нее напрашивался простой: рассердился на статью и зачеркнул свою фамилию. Но этот ответ не удовлетворял учителя. Подавленный вид Трубачева тоже ни в чем не убеждал его.
   
— Нет, это не так просто… не так просто, — тихо говорил он себе, вспоминая Трубачева другим: с открытыми, смелыми глазами, с горящим, огненным чубом на загорелом лбу. Сергей Николаевич, ловил себя на особой симпатии к этому ученику. — Может, я невольно пытаюсь оправдать его, потому что он мне симпатичен больше других?
   
Лицо его стало строгим. Во всяком случае, мальчишке не хватает дисциплины. Ушел из класса, ушел с редколлегии.
   
Учитель нахмурился и протянул руку к стопке тетрадей. На одной из них было старательно выведено: «В. Трубачев». Тем же почерком чисто и старательно написаны целые страницы. Сергей Николаевич улыбнулся. Ему почему-то представилось, что когда Трубачев пишет, то обязательно высовывает кончик языка и болтает под столом ногой. И все же отличник… Самолюбивый. Умеет заставить себя заниматься. Пользуется авторитетом в классе. Выбран председателем совета отряда…
   
Мысли учителя снова возвращались к классной газете и зачеркнутой фамилии.
   
    
«Может, именно поэтому и сорвался, что самолюбив и горд? А может, это сделал кто-нибудь другой, например Одинцов, не выдержавший роли беспристрастного редактора?..»
   
   
Сергей Николаевич вспомнил Одинцова. Нет, бледный и расстроенный Одинцов не считал себя виноватым. В нем чувствовалось сознание своей правоты, несмотря ни на что… Булгаков?
   
Учитель тепло улыбнулся:
   
    
«Этот весь — раскрытая книга. Простая, искренняя душа. Все написано на его доброй, круглой физиономии».
   
   
В соседней комнате тихо и уютно тикали ходики. Они почему-то напоминали домовитого сверчка под теплой печкой.
   
Сергей Николаевич прислушался к дыханию отца.
   
    
«Надо бы чаще гулять ему, — озабоченно подумал он. — Если бы мне выкроить время как-нибудь после уроков и куда-нибудь пойти с ним».
   
   
Он вынул из кармана записную книжечку. Родительское собрание… Педсовет… Методическое совещание… Партийное собрание. Скоро учительская конференция.
   
Он закрыл книжечку и глубоко вздохнул: «Нет, гулять не придется. А эти дни вообще все заняты… Прежде всего трубачевскую историю надо распутать».
   
В окошко кто-то осторожно постучал. Сергей Николаевич увидел приплюснутый к стеклу нос и молодое встревоженное лицо.
   
Он помахал рукой и пошел к двери.
   
— Вы извините, Сергей Николаевич! Уже поздно, но такой случай… Я думаю, посоветоваться надо.
   
— Хорошо, Митя. Я ждал вас. Завтра сбор вы назначили?
   
— Ясно! — Митя пожал плечами. — Вот какая ерунда получается! Просто безобразие! Может, я сам виноват, Сергей Николаевич. Выдвинули мы такого неустойчивого парнишку, сделали его председателем совета отряда, а он черт знает что делает! — запальчиво сказал Митя, с шумом придвигая к столу табурет.
   
Сергей Николаевич показал на приоткрытую дверь в соседнюю комнату:
   
— Там у меня старик спит.
   
— Ой, простите! — шепотом сказал Митя. — Но я просто готов хоть сейчас бежать к этому Трубачеву.
   
Учитель улыбнулся:
   
— Подождите. Не принимайте скороспелых решений. Прежде всего нужно все хорошенько обдумать. Митя поднял брови и виновато улыбнулся:
   
— Это точно. Но тут случай такой, что просто голова кругом идет. На каждом сборе про эту дисциплину долбишь, долбишь… — Он махнул рукой и отвернулся. Потом вытащил клетчатый платок, шумно высморкался и с испугом покосился на дверь: — Ой, извините! Опять забыл…
   
— Постараемся разобраться вместе. Случай этот, может быть, очень простой, а может быть, и очень сложный. Его интересно обсудить на сборе. Если вы хотите, чтобы ребята что-нибудь прочно усвоили… здесь и дисциплина и всякие другие насущные вопросы… только не долбить! — Сергей Николаевич ближе придвинулся к Мите. — Только через подобные случаи, через опыт их собственной жизни, на ошибках, на хороших примерах… Вспомните себя, Митя. Поставьте себя на место Трубачева, Одинцова и других. — Сергей Николаевич взял Митю за руку. — Вожатый — это самый близкий товарищ.
   
— Сергей Николаевич! Я, вы знаете, все готов… Но эта история… — Митя развел руками.
   
Учитель перебил его:
   
— Подождите. Всяко бывает. Давайте-ка обсудим эту историю спокойно. У меня есть свои предположения…
   
Сергей Николаевич говорил, Митя слушал…
   
Далеко за полночь не гас в окошке учителя привычный огонек, освещая ровным, теплым светом тихую улицу.
   
  
  
   
    
Глава 30
    
    
ОДИНОЧЕСТВО
   
   
   
Тетка беспокоилась. Выдерживая характер, она редко заговаривала с Васьком, зато часто жаловалась Тане:
   
— И что это Павел Васильевич не едет? А тут мальчишка чудить начал. И мне грубостей наговорил, и сам как побитый ходит… То ли возраст у него ломается, то ли обижает его кто, только и с лица и с изнанки совсем не тот парень стал. А приедет отец — с меня спрашивать будет.
   
— Обязательно спросит, — качала головой Таня.
   
— Да что же, я за ним плохо смотрю, что ли?
   
Таня набралась храбрости:
   
— Плохо не плохо, да все сердитесь на него, а он на ласке вырос.
   
— «На ласке вырос»! То-то и смотрит волком на всех… «Плохо не плохо»! Ишь, яйца курицу учат! — сердилась тетка.
   
Но, учитывая про себя Танины слова и вглядываясь в потемневшее, осунувшееся лицо племянника, она решила изменить свою тактику и пойти на мировую.
   * * *
   
Васек бродил по городу, не зная, куда себя деть. Ему казалось, что все, взрослые и дети, смотрят на него и удивляются, почему он не в школе. Вот-вот кто-нибудь спросит.
   
Васек прятал под мышку сумку и старался держаться отдаленных улиц. Он чувствовал себя пропащим, конченым человеком и с горечью думал об отце: «Знал бы он все — не сидел бы там…»
   
Положение, в которое попал Васек, казалось ему безвыходным. Единственно, что могло бы оправдать его, — это полное признание Мазина.
   
«А Мазин сам меня боится, — думал Васек. — Он не знает, что я скорей умру, чем выдам его».
   
Народу на улице было мало: первая смена рабочих еще не кончила работу, все ребята сидели в школах, одни домашние хозяйки, громко переговариваясь между собой, расходились с рынка.
   
По дороге рядом с санями, нагруженными кирпичом, лениво потряхивая вожжами, шагали возчики в серых фартуках поверх теплых стеганок. Лошади, упираясь на передние ноги, вытягивали задние и, тяжело дыша, останавливались. Над боками у них поднимался теплый пар. Возчики забегали вперед, кричали, хлестали лошадей вожжами. Дорога была немощеная, талый снег густо смешивался с грязью, полозья попадали в глубокие колеи или, поскрипывая, ползли по голой земле.
   
Одни сани застряли, очевидно, давно. Лошадь была вся в пене и не двигалась с места. Она вздрагивала под ударами и бессильно вскидывала морду с падающей на глаза челкой. На санях, покрытых брезентом, высилась целая гора аккуратно сложенных кирпичей.
   
— Ишь, наложили! Чтобы скорей свезти да отделаться. Бессовестные этакие! — сказала, проходя мимо, старушка.
   
Васек остановился и с жалостью смотрел на выбившееся из сил животное.
   
— Дяденька, помоги ей, подтолкни сзади! — крикнул он возчику.
   
— Сама потянет, — откликнулся возчик, прикуривая у товарищей папироску.
   
Васек подошел ближе.
   
— Тогда не бейте! — попросил он. Возчик затянулся дымом, сплюнул в сторону и взмахнул вожжами:
   
— Н-но! Отдохнула! Н-но, дьявол тебя возьми!
   
Лошадь напрягла мускулы. Под мокрой шкурой у нее пробежала дрожь. Она дернулась и остановилась. Возчик забежал вперед и с размаху ударил ее по морде.
   
— Брось! — подскочил к нему Васек и, подняв сумку, загородил от ударов морду лошади. — Не смеешь так бить! Я милицию позову!
   
— Пошел, пошел отсюда, а то и тебе попадет! — пригрозил возчик. — Не мешайся тут!
   
— Не уйду! По глазам бьете! — загораживая собой лошадь, кричал Васек.
   
— Защитник нашелся! Тебя самого представить в милицию надо!
   
— Ты кто такой есть? Почему не в свое дело лезешь? — подошел к Ваську рослый парень, товарищ возчика.
   
— Я в свое дело лезу! — сказал Васек, закидывая вверх голову. Шапка его съехала на затылок, глаза посинели от злобы. — Я пионер! Председатель совета отряда!.. Наша лошадь, государственная! Бить не дам!
   
— Ого! Ишь ты, председатель!.. Слыхал, Вань? — подмигнул своему товарищу возчик.
   
По обеим сторонам улицы останавливался народ, сбегались мальчишки. Подходили мужчины. Возчики сбавили тон:
   
— Ну что ж, Вань, может, отложить кирпичу маленько?
   
— А где ты его отложишь?
   
— Да вот около дома. А тогда заедем, возьмем, — предложил товарищ возчика.
   
— А какое вы имели право такой груз класть на одни сани? — строго спросил подошедший гражданин, вынимая из портфеля бумагу и самопишущую ручку. — Вот мы сейчас на вас акт составим. Лошади эти мне известны, возчиков я запишу. Там, где надо, вас научат, как такой груз накладывать да еще по глазам лошадь хлестать.
   
Он написал несколько строчек:
   
— Кто подтвердит, граждане?
   
Охотников подписать нашлось много. Васек тоже протянул руку. Он хотел подписать: «Трубачев, председатель совета отряда», но вдруг раздумал и тихо отошел в сторону. Ему показалось, что с тех пор, как он ушел из школы, прошло очень много времени, что за это время в школе уже решилась его судьба и что он теперь уже, наверно, не председатель совета отряда, а просто школьник, осрамивший свой класс грубым и недостойным поведением.
   
А Мазин? Что же Мазин? Как же он молчал?.. Как он допустил это? Ведь Мазин поступил с ним еще хуже, чем Одинцов. Зачем же тогда, вечером, он пришел к нему как товарищ, как друг? Разве он не пионер? Разве не дорожит своей честью?
   
Васек почему-то вспомнил, как в прошлом году он с отцом ездил в Москву. Они долго стояли на Красной площади и смотрели на Кремль. Васек стоял с красным галстуком на шее, как стоит на посту часовой. Он боялся пошевелиться. Мысленно он давал себе клятву свершить какой-нибудь небывалый подвиг во славу Родины. И не один! Васек видел себя на воде и на суше бесстрашным моряком и раненым командиром, он побеждал и умирал в жестокой схватке с врагом. Он стоял без шапки, с затуманенными глазами, и, когда отец тронул его за рукав, он молча пошел за ним, унося в душе свое торжественное обещание.
   
И сейчас, вспомнив об этом, он выпрямился, стряхнул прилипший колбу чуб… Нет, он, Васек Трубачев, еще покажет себя, он не опустит голову перед этой первой бедой в его жизни! И товарища он себе найдет! И оба они будут сражаться за Родину и вместе победят или вместе умрут на поле битвы. И тогда все ребята узнают, что такое настоящая дружба!
   
Васек не заметил, как миновал несколько улиц и очутился у своего дома.
   
Тетка увидела, что глаза у Васька блестят, и подумала про себя: «Прежний задор появился. Уж не знаю, что хуже, что лучше».
   
За обедом она торжественно сказала:
   
— Геройская картина идет. Сходим с тобой под вечер?
   
Но Васек вдруг поскучнел и тихо сказал:
   
— Спасибо, тетя, только у меня голова болит. «Не хватало еще, чтоб меня в кино видели!» — с испугом подумал он.
   
— Ну, голова твоя пройдет, — успокаивала тетка.
   
— Не пройдет!
   
— Как так — не пройдет?
   
— А так, не пройдет — и все! — упрямо сказал Васек и, не глядя на тетку, снял с вешалки отцовский пиджак и, бросившись на кровать, укрылся им с головой.
   
— Ну, коли так, завтра пойдем, — добродушно сказала тетка.
   
Васек не ответил. Он и сам не знал, что будет с ним сегодня… завтра… И только отцовский пиджак со знакомым запахом паровозной гари и табака успокаивал его сердце.
   * * *
   
Васек не пошел в школу и на другой день. Митя приходил в класс, о чем-то говорил с учителем. Ребята волновались:
   
— Митя, а как же сбор? Ведь сегодня сбор, а Трубачева нет.
   
Сбор был назначен на шесть часов вечера.
   
После уроков Сергей Николаевич вызвал в учительскую Одинцова и Булгакова.
   
— Вот что, ребята! — сказал он, перебирая на столе какие-то бумаги. — Сегодня, часиков в пять, зайдете за Трубачевым…
   
— Я не пойду, — быстро сказал Саша.
   
— Зайдете за Трубачевым, — как бы не расслышав Сашиных слов, продолжал Сергей Николаевич, — и скажете ему, что сегодня сбор… и что я тоже к нему зайду перед сбором. Понятно?
   
— Понятно, — пробормотал Одинцов.
   
Саша молчал.
   
— Да прихватите с собой Лиду Зорину. И никаких лишних объяснений… Одинцов, полагаюсь на тебя, — быстро сказал учитель, когда Саша вышел.
   
— Есть никаких объяснений! — ответил Одинцов. Он не понимал, зачем понадобилось Сергею Николаевичу послать их к Трубачеву. Его взволновало и то, что учитель сам придет к Трубачеву.
   
Выйдя из учительской, он догнал Сашу. Лицо Саши выражало протест и упрямство.
   
— Так я и пошел! Лучше и не просил бы.
   
— А он и не просил, — оглядываясь на учительскую, ответил Одинцов. — Он приказал.
   
— Мне это приказать никто не может.
   
— Тише! Ты что? Он же учитель, он же хочет как лучше сделать…
   
Саша смолк.
   
Одинцов пошел договариваться с Зориной.
   
— И никаких объяснений там. Понятно, Зорина? Полагаюсь на тебя.
   
Лида Зорина кивнула головой. Она тоже была озадачена поручением учителя.
   
— Он, верно, хочет, чтобы вы все помирились? — шепотом спросила она.
   
— Не знаю. Я не ссорился. Одним словом, пообедай и приходи в школу. За Сашей я сам зайду, и вместе пойдем!
   
  
  
   
    
Глава 31
    
    
ГОСТИ
   
   
   
День у Васька был мучительный, не похожий ни на один прежний будний день. Он валялся на кровати до десяти часов. На все вопросы тетки кратко отвечал:
   
— Сегодня нет занятий.
   
— Да почему же это нет занятий? — удивлялась тетка. — Все ребята в школу бегут!
   
— А нас отпустили.
   
— Чудно! А с чего же это ты в постели валяешься? — снова подступила тетка к племяннику. — Заболел, что ли?
   
— Да нет…
   
— И в кино не пойдешь?
   
— Не пойду.
   
Тетка обиделась и говорила Тане в кухне так, чтобы слышал Васек:
   
— Все капризы какие-то у него являются. А в кино мы и сами пойдем. Уж очень, говорят, картина геройская идет!
   
Васек слышал и молчал. Ему было не до кино. Его мучила мысль о школе: «Что-то там теперь делается?»
   
После обеда тетка решительно подошла к Ваську, потрогала его лоб, заставила смерить температуру. Все было нормально.
   
— Здоров, — снимая с носа очки, объявила вслух тетка. — Просто свое «я» показываешь! Ну и сиди один!.. Таня, пойдем!
   
— Еще рано, Евдокия Васильевна, — нехотя сказала Таня.
   
Ее не на шутку беспокоил Васек, но она побаивалась тетки и не решалась при ней заговорить с Васьком.
   
«Ты мне все воспитание сбиваешь», — уже однажды упрекнула ее Евдокия Васильевна.
   
— Пойдем, пойдем! — поджимая губы и туго закручивая на затылке узел, торопила тетка. — Мороженого покушаем, получше места займем!
   
— Да места все равно согласно взятым билетам, — со вздохом сказала Таня, надевая пальто.
   
Когда они вышли, Васек подошел к окну и стал смотреть на улицу. По улице шли школьники и школьницы.
   
«Из школы идут! Поздно. Наверно, совет отряда был у них, — подумал Васек. — У нас тоже часто бывал совет отряда… я сам объявлял ребятам об этом!»
   
Васек прислонился лбом к холодному стеклу. Потом быстро отодвинулся. На улице стояли три знакомые фигуры. Одна из них отделилась и быстро ушла; Васек узнал Булгакова. «Зачем он приходил?»
   
На лестнице послышались шаги и голос Лиды Зориной:
   
— Здесь даже дверь не заперта… Трубачев, ты дома?
   
Из-за плеча Зориной выглядывал Одинцов.
   
— Я дома, — сказал Васек, вопросительно глядя на обоих. — Идите в комнату.
   
— Здорово! — развязно сказал Одинцов и тут же смутился.
   
— Здравствуй! Мы пришли узнать, как твое здоровье, — поспешила на выручку Лида и вдруг заметила измятые подушки и свисающую с кровати куртку: — Ой, какой беспорядок! Это убрать надо. Сейчас Сергей Николаевич придет.
   
— Сергей Николаевич? — Васек сдвинул брови и посмотрел на Одинцова. — Зачем?
   
Одинцов пожал плечами:
   
— Не знаю.
   
— Нет, знаешь. И говори. А то опять… сам пришел, а сам…
   
— Честное пионерское… — торжественно начал Одинцов.
   
Но Лида решительно перебила его:
   
— Никаких объяснений! Сказал — приду! И все. Понимаешь?.. А у тебя беспорядок, на полу обрезки какие-то. Давай щетку!.. Одинцов, раздевайся.
   
Лида сняла шубку и платок:
   
— Васек, на, повесь! И не стой с раскрытым ртом. Смотрите, что кругом делается!
   
В комнате действительно был беспорядок. С утра тетка ходила расстроенная и в первый раз оставила комнату неубранной. На стуле было брошено ее шитье, на письменном столе Васька валялись какие-то инструменты.
   
— Скорей, скорей! Ужас что делается! — заткнув за пояс полотенце, говорила Лида. — Одинцов, собирай в ящик инструменты!.. Васек, прибери стол! Он же первым долгом на твой стол посмотрит!
   
Мальчики, не рассуждая, принялись за работу. Поправляя постель и взбивая подушки, Лида говорила:
   
— Надо, чтобы все прилично было!
   
Васек прибрал свой стол. Одинцов сгреб со стула ворох материи:
   
— А это куда?
   
— Это теткино! — испугался Васек. — Не тронь, а то спутаешь ей все, она сердиться будет!
   
— Подожди! — Лида накрыла все газетой. — Нехорошо, но уж раз теткино…
   
— Мы за тетку не отвечаем, — решили ребята. — Надо только просто так сказать, что это ее.
   
На обеденном столе на чистой скатерти стояла плетеная сухарница.
   
— Сюда бы хорошо такую салфеточку… — сказала Лида.
   
Васек пошарил в комоде и вытащил что-то белое, с кружевами.
   
— Можно этим, — сказал он.
   
— Это ж косынка! — возмутилась Лида.
   
Васек полез в буфет.
   
— Вот! — с торжеством сказал он, вынимая оттуда вышитую салфеточку.
   
— Теперь хорошо! Совсем другое дело! — отходя от стола и склонив голову набок, радовалась Лида. И вдруг всплеснула руками: — А что, если учитель захочет… чаю?
   
Мальчики оторопели.
   
— Ну, как это захочет… — протянул Одинцов, глядя на Васька.
   
Тот пожал плечами:
   
— Я думаю — нет. Он дома напьется.
   
— А я вам говорю, может и тут захотеть. Он же в гости придет. Вот возьмет да и скажет: «Я хочу чаю».
   
— Не морочь голову! — рассердился Одинцов и передразнил девочку: — «Хочу чаю»! Ведь он же учитель.
   
— Здравствуйте! — насмешливо сказала Лида. — Если учитель, так и чаю не пьет?
   
— Нет, пьет, конечно, — озабоченно сказал Васек и вспомнил: — У нас печенье есть.
   
— Давай! — строго приказала Лида. — Все давай, что есть!
   
Васек снова полез в буфет:
   
— Держите: сахар, масло…
   
Через полчаса ребята торжественно сидели за столом, открыв в кухне входную дверь, чтобы учитель не споткнулся на лестнице. На столе стояли четыре стакана с блюдцами, сухарница с печеньем, масленка с маслом и сахар. Чайник с кипяченой водой на всякий случай был уже приготовлен.
   
История с зачеркнутой фамилией, ожидание сбора — все отодвинулось на задний план. Васек и Одинцов радовались возможности снова попросту говорить друг с другом, не касаясь недавней размолвки.
   
И хотя Васек боялся прихода учителя, но в обществе Одинцова и Лиды чувствовал себя спокойнее. А Лида вся ушла в роль хозяйки. Переставляя на столе то масленку, то сухарницу с печеньем, она отходила в сторону и любовалась сервировкой стола.
   
Одинцов радовался, что у Васька в отношении к нему уже не было враждебности. Беспокоило Одинцова только то, что Саша ослушался Сергея Николаевича и от самого дома Васька решительно повернул обратно.
   
— Чтоб я еще унижался перед Трубачевым! Этого мне никто приказать не может! Идите сами!
   
«Упрямый! — подумал Одинцов, сознаваясь себе, что, будь он на месте Саши, он тоже не пошел бы к Ваську первый. — Учителя не знают, какие ребята. У нас ведь сроду никто первый не подойдет, если поссорились!»
   
Ребята говорили шепотом, прислушиваясь к каждому шороху.
   
— Тише, — сказала вдруг Лида. — Идет!
   
На лестнице действительно послышались шаги. Все трое наперегонки бросились туда.
   
— Пожалуйста, пожалуйста! — кричала Лида.
   
— Входите! Здесь десять ступенек, — беспокоился Васек. Одинцов держал настежь раскрытую дверь. На пороге показалась… тетка.
   
— Ой! — пискнула Лида.
   
— Это… тетя, — сказал Васек.
   
Тетка подозрительно оглядела всю компанию:
   
— Здравствуйте, дорогие гости!
   
— Здравствуйте, — поспешно сказал Одинцов, подтягиваясь и поправляя на груди галстук.
   
— Здравствуйте… Простите, пожалуйста, мы тут хозяйничали, — смущенно улыбаясь, поясняла Лида, идя за теткой и показывая ребятам глазами на сервированный стол.
   
Тетка быстро оглядела с ног до головы Лиду, так же внимательно — Одинцова, потом подошла к столу и подняла вышитую салфетку.
   
— Чаем поить гостей будешь? — обернулась она к Ваську.
   
— Да, хотим чаю, — сказал Васек.
   
Тетка поманила его пальцем и, выйдя на кухню, прикрыла за собой дверь:
   
— Приличные дети. Брат и сестра, что ли? Это чьи же такие будут?
   
— Это одного знатного стахановца ребята! — выпалил Васек.
   
Тетка высоко подняла брови и одобрительно кивнула головой:
   
— А-а, оно и видно. Не то что твой давешний толстяк. Поздороваться как следует не умеет… Ну, дружи, дружи! Только что ж мне сказать-то побоялся, что гости у тебя нынче? Я бы пирожков хоть спекла!
   
Васек усмехнулся:
   
— Так себе…
   
— То-то «так себе»! — с ласковым укором сказала тетка. — А теперь я должна идти. Там Таня с билетами сидит. Я зашла… думаю, может, сошел с тебя каприз — так побежишь.
   
— Нет.
   
— Теперь уж что, раз гости!.. Погоди, я орешков вам положу.
   
Она прошла в комнату, по пути погладила тугие косички Лиды, улыбнулась Одинцову. Насыпала полную тарелку грецких орехов.
   
— Ну, играйте, угощайтесь. А я нынче в кино иду. Очень геройская картина! До свиданья, деточки! Вашим родителям привет передайте. Скажите, что очень рада знакомству!
   
— Спасибо, спасибо, — смущалась Лида.
   
Одинцов забежал вперед и ловко распахнул перед теткой дверь.
   
«Что за уважительные ребята! — подумала тетка, выходя на улицу. Отложной воротничок Одинцова, тугие косички Лиды и разглаженные пионерские галстуки на обоих приятно подействовали на тетку. — Достойная семья. Подходящая компания».
   
Как только за теткой закрылась дверь, Лида прижала руки к бьющемуся сердцу:
   
— Ой, как я испугалась!
   
— Я тоже, — сознался Одинцов. — Я забыл, что у тебя тетя есть. Мы тут хозяйничали вовсю!
   
— Ничего. Я ей сказал, что ваш отец — знатный стахановец.
   
— А она что?
   
— Говорит: какие воспитанные…
   
Васек засмеялся. Ребята тоже расхохотались.
   
— А Одинцов-то, Одинцов! Как-то ногой шаркал! — заливалась Лида.
   
— Это я с перепугу, честное пионерское.
   
— Ха-ха-ха!.. С перепугу!
   
В шуме никто не заметил, как вошел учитель.
   
— О, да тут все товарищество! — пошутил он.
   
Ребята вскочили.
   
— Садитесь! Садитесь!
   
— Ну, зачем же я так сразу сяду, — улыбнулся учитель. — Дайте осмотреться сначала. — Он подошел к круглому шкафчику, с интересом оглядел его, потрогал на этажерке книги и, обратив внимание на накрытый стол, лукаво посмотрел на ребят. — Вот теперь я сяду. И даже выпью стакан чаю, если вы меня угостите.
   
Все трое сразу сорвались и убежали в кухню.
   
— Подогрей, подогрей! — шептал Одинцов, накачивая изо всех сил потухавший примус.
   
— Что? Я говорила, я говорила! — торжествовала Лида.
   
— Хорошо, что печенье и орехи есть, — захлебываясь от волнения, шептал Васек.
   
А учитель, оставшись один, улыбался. Глаза у него блестели. За чаем он шутил и смеялся. Рассказывал о своем детстве. Одинцов и Лида с восторгом слушали его. Васек тоже слушал, но его мучила неотвязная мысль: зачем пришел учитель? Что он думает о нем, что скажет?
   
Забывшись, он тревожно смотрел на Сергея Николаевича, но тот ничем не отличал его от Лиды и Одинцова. Посидев полчаса, он взглянул на часы и поднялся:
   
— Ну, а теперь пойдемте на сбор! Опаздывать пионерам не полагается. И учителю тоже не полагается…
   
«Вот оно!» понял Васек.
   
Он надел шапку, пальто и остановился на пороге. Учитель, проходя мимо, легонько обнял его за плечи:
   
— Пошли.
   
  
  
   
    
Глава 32
    
    
МИТЯ
   
   
   
Митя сидел в своей маленькой комнатке и сосредоточенно думал. Мысли были тревожные. Он сожалел, что раньше не пошел к Трубачеву и по-товарищески не поговорил с ним. В дружеском разговоре, один на один, всегда находятся такие простые и нужные слова. Тут и голос другой и глаза смотрят в глаза, прятаться и что-то скрывать делается невозможным. Разве мало было у Мити таких случаев? Никто в школе и не знал о них. Митя откинул со лба волосы и устремил в одну точку взволнованный взгляд.
   
«Он пионер, я комсомолец. Я сам только что вышел из пионеров; таким же, как он, был. Ошибки у всякого человека бывают — это что же, без этого не обходится. Но тут самое главное что? Чтобы он понял… Он парень неглупый… — Митя грустно покачал головой: — Эх, опоздал я… Без этого дружеского разговора теперь и на сборе не то будет. Как-то и сам не подготовлен, и парнишка внутренне не подготовлен…»
   
Митя стал думать о сборе: «С чего начать? Если прямо с заметки Одинцова? И непосредственно перейти к дисциплине? Ударить по этому вопросу!»
   
Он вспомнил совет Сергея Николаевича:
   
«Вы только не торопитесь… Не выводите поспешных заключений. Дайте ребятам высказаться, поспорить… Трубачев, возможно, заупрямится…»
   
   
   
   
«Не возможно, а наверняка, — усмехнулся Митя. — Я этого парня как свои пять пальцев знаю. Если он сразу не пришел ко мне и не рассказал, в чем дело, значит, что-то тут есть, чего он, хоть убей его, не скажет. А что? Поди вот, разбери! Верно, кто-нибудь еще впутан в это дело. Эх, пошел бы я к нему — все было бы проще!»
   
— Митенька, — окликнула его из-за перегородки мать, — обедать-то сейчас будешь или с отцом?
   
— С отцом, с отцом… — рассеянно ответил Митя и вдруг, прислушавшись к возне за перегородкой, побежал в кухню. — У тебя что, мама, пирожки? Дай мне один. Вот так, в рот прямо… Во! Есть! Еще один! Для бодрости, так сказать. Еще, ладно?.. Стой, стой, хватит!
   
Он вернулся в комнату, держа на ладони пышные горячие пирожки, и, отправляя их в рот один за другим, кричал матери:
   
— Здорово ты их делаешь! Просто замечательно!
   
— Ну вот и покушай! — отвечала из-за перегородки мать. — А то все, слышу, бегаешь, бегаешь по комнате… Не ладится, что ли, у тебя что, Митенька? — просовывая в дверь голову, с беспокойством спросила она.
   
— Ничего, мама, все сладится. У нас да не сладится! — весело ответил Митя.
   
Он снова мысленно представил себе сбор, всех ребят, Трубачева и решительно стукнул кулаком по столу:
   
«Вожатый не должен допускать ни малейшего ослабления дисциплины! Трубачев — председатель совета отряда. По нему равняются другие ребята. Надо так крепко начать, чтобы сразу почувствовалось мое отношение к этому делу… со всей строгостью!»
   
Митя подошел к окну.
   
«Если б найти такие живые, настоящие слова! Ребята-то, в общем, народ чуткий. Только б начать. А потом они сами… Да, Сергей Николаевич прав!»
   
Митя взглянул на часы и стал собираться. Почистил лыжную куртку, пригладил волосы, поправил на груди комсомольский значок.
   
Пора!
   
Он вышел на улицу и зашагал к школе.
   
  
  
   
    
Глава 33
    
    
НА СБОРЕ
   
   
   
Сбор был назначен в пионерской комнате. Ребята стояли кучками, о чем-то тихо переговариваясь между собой. Девочки сидели на скамейках, подобрав ноги и сложив на коленях руки. Не было обычного шума, острот и поддразнивания друг друга.
   
Митя беглым взглядом окинул собравшихся, поздоровался и сел за стол.
   
Приход учителя вызвал движение среди ребят. Здоровались негромко, усаживались, стараясь не скрипеть стульями.
   
Васек Трубачев стоял рядом с Одинцовым. Саша незаметно для себя придвинулся ближе к Ваську. Мазин, засунув руки в карманы, стоял в стороне. Глаза у него были тусклые, лицо равнодушное.
   
Рядом с ним Петя Русаков со своим серым личиком был похож на мокрого воробушка. Он ежился и натягивал рукава курточки.
   
Лида Зорина, усадив свое звено на скамейку, сидела сбоку с напряженным, страдальческим выражением лица, склонив набок черную, гладко причесанную головку. Синицына, расталкивая локтями соседок, уселась посередине скамейки и смотрела на Митю и учителя так, чтобы они могли прочесть на ее лице, что она ни в чем не виновата. За ее спиной слышалось короткое, взволнованное дыхание Малютина — он только что спорил с кем-то из ребят и никак не мог успокоиться.
   
— Малютин, сядь! — шептала ему Валя Степанова.
   
Когда наступила полная тишина, Митя порывисто встал, с шумом отодвинув стул:
   
— Ребята! На сегодняшнем сборе мы должны обсудить поведение председателя совета отряда Трубачева. Ни для кого не секрет, что последнее время Трубачев ведет себя плохо…
   
По комнате пронесся неясный шум — все повернули головы в сторону Трубачева. Трубачев двинулся вперед. Лицо у него побелело, и рыжий чуб загорелся на лбу.
   
«Эх, жалко парня!» — с досадой подумал Митя и тут же, рассердившись на себя, крепко стукнул кулаком по столу:
   
— Да, плохо! Недостойно пионера! Срывает дисциплину в классе, самовольно уходит с уроков, не является в школу и в конце концов зачеркивает свою фамилию в статье Одинцова…
   
— Я не зачеркивал! — с силой выкрикнул Васек.
   
Кучка ребят дрогнула и сдвинулась тесней. Кто-то из девочек громко вздохнул. Валя Степанова смахнула со лба разлетающиеся ниточки волос и крепко сжала ладони. У Нади Глушковой на круглом лице выступила легкая испарина. Лида не шелохнулась.
   
— Трубачев! Подойди сюда поближе!
   
Васек подошел к столу и стал перед Митей.
   
Сергей Николаевич вдруг вспомнил, как доверчиво и решительно пошел с ним Трубачев на этот сбор — может быть, он надеялся, что учитель будет защищать его.
   
Сергей Николаевич поднял голову и посмотрел на ребят.
   
«Если бы они знали, как мне больно за этого мальчишку», — с горечью подумал он, переводя на Трубачева спокойный и строгий взгляд.
   
Этот взгляд говорил: «Ты виноват — отвечай!»
   
Но Васек не искал поддержки учителя. Он не отрываясь смотрел в лицо Мити и только иногда повторял: «Я не зачеркивал фамилии».
   
Митя внимательно посмотрел на него:
   
— Допустим, что так. Мы это разберем. Но это не снимает с тебя ответственности за другие поступки. Ты ссоришься с Сашей Булгаковым, обижаешь товарища, которого мы все уважаем за то, что он помогает своей матери. О помощи в семье мы здесь говорили не раз, а ты позволяешь себе бросать какие-то глупые насмешки. — Митя смел со стола попавшуюся ему под руку промокашку. — Это поступок нетоварищеский и непионерский. Я не знаю, как ты себя ведешь дома по отношению к своим домашним… (Васек вспомнил сморщенное обиженное лицо тетки и густо покраснел.) Об этом нужно тебе подумать, Трубачев! И крепко подумать! Стыдно! Ты меня понимаешь?..
   
Васек молчал, упрямо сдвинув брови.
   
— Я говорю не с дошкольником, а с человеком, который должен отвечать за себя. Я говорю с пионером, председателем совета отряда, Трубачев!
   
Васек крепко прижал к бокам опущенные руки.
   
— Есть… — чуть слышно сказал он.
   
— Хорошо. Это не все. Я хочу знать еще, Трубачев, как ты смел уйти самовольно с урока и на другой день не явиться в класс? Что это тебе, шутки, что ли?.. — Митя второпях не подобрал другого выражения и, снова рассердившись на себя, напал на Трубачева: — Учебу срываешь, нарушаешь дисциплину, роняешь свой авторитет в глазах товарищей! Мы тебя выбрали председателем совета отряда!.. Что это, Трубачев?
   
Васек молчал.
   
— Я спрашиваю тебя: почему ты ушел с урока? — настойчиво повторил Митя.
   
— Я ушел, потому что все думали на меня…
   
— Что думали на тебя?
   
— Что я зачеркнул фамилию…
   
— Не понимаю, — нетерпеливо сказал Митя, — объяснись… Ребята зашумели, задвигались. Сбоку, оттирая от стола Трубачева, поспешно вырос Мазин.
   
— Надо разобраться… — хрипло сказал он. — С самого начала. Тут виноват мел, понятно?
   
Ребята вытянули головы:
   
— Чего, чего?
   
Митя нахмурился:
   
— В чем дело, Мазин?
   
Сергей Николаевич с интересом смотрел на крепкую, коренастую фигуру Мазина, на живые, острые щелочки его глаз и спокойное упорство в лице.
   
— Из-за чего вышла ссора в классе? Из-за мела. Вот он! — Мазин вытащил из кармана кусок мела и положил его на стол.
   
Девочки ахнули и зашептались. Ребята заглядывали через головы друг другу — каждому хотелось посмотреть на тоненький, длинный кусочек мела.
   
— Вот он, проклятый мел! Трубачев тут ни при чем. В тот день Русакова должны были вызвать, а он не знал… как это… глаголов, что ли… И я стащил мел, чтобы Русакова не успели спросить… Это раз. — Он обернулся, поглядел на испуганное лицо Пети и усмехнулся: — Ладно, я все на себя беру… А насчет ссоры… Это тоже надо разобраться. И Булгакову нечего обиженного из себя строить. Если ко всему придираться, так мы друг другу много насчитать можем. А по мне так: взял да ответил хорошенько, а то и другим способом расквитался за обиду, а цацкаться с этим… — Мазин презрительно скривил губы и пожал плечами. Разбираться так разбираться. Вот Одинцов статью написал и все на Трубачева свалил, а Булгаков тоже не молчал. Он сам Трубачева обозлил! Ты, говорит, весь класс подвел, а тому, может, это хуже всего на свете! И мел он клал? Клал. А я стащил… И дело с концом…
   
— Ты все сказал? — спросил Митя.
   
— Нет, не все. — Мазин заспешил: — Одинцов тоже… не разберется, а пишет. А потом кто-то фамилию зачеркнул, и опять все на Трубачева… — Мазин кашлянул в кулак, говорить ему было больше нечего. — Проклятый мел! — пробормотал он, не выдержав пристального взгляда учителя.
   
— Мазин, сядь! Мы с тобой еще поговорим. Просто стыдно перед Сергеем Николаевичем, какие возмутительные вещи тут открываются!
   
— Прошу слова! — крикнул кто-то из ребят.
   
Митя поднял руку.
   
— Я еще не кончил. Когда кончу, кто хочет — возьмет слово… Так вот, Трубачев, я хочу, чтобы ты ответил мне сам: почему ты ушел с урока? Если даже тебя заподозрили в том, что ты зачеркнул свою фамилию, а ты, скажем, этого не делал, так неужели ты не мог найти способ выяснить это? Почему ты не пришел ко мне, к Сергею Николаевичу?
   
Трубачев молчал.
   
— Я не думаю, Трубачев, что ты трус, но я боюсь, что ты и в этом виноват. Я думаю, что если ты не сам зачеркнул свою фамилию, то ты хорошо знаешь, кто это сделал.
   
— Я не знаю, — твердо сказал Трубачев, сжимая зубы. «Пусть Мазин сам сознается, если хочет», — подумал он.
   
— Трубачев, ты знаешь, — тихо и настойчиво сказал Митя.
   
Трубачев опустил голову.
   
Ребята заволновались:
   
— Трубачев, сознавайся!
   
— Трубачев, говори!
   
Малютин протиснулся через толпу и вытянул вперед худенькую руку.
   
— Я прошу слова, Митя! Митя, слова! — прорываясь к столу, кричал он.
   
— Дайте ему слово, — шепнул Мите учитель.
   
— Сергей Николаевич, это не он! Митя правильно сказал. Я Трубачева знаю — про себя он бы сразу сказал. Это кто-то другой… Ребята! — Сева повернулся к молчаливым, взволнованным ребятам. — Если сейчас здесь сидит человек, который сделал это, и если он молчит, то этот человек… последний…
   
Петя Русаков вдруг вынырнул из кучки ребят и бросился к Малютину:
   
— Ты… не твое дело… Я не последний человек… Я сам скажу… — Петя поискал глазами Мазина. — Мазин! Мазин! Это я зачеркнул фамилию! Я хотел сделать лучше, я не думал, что скажут на Трубачева!..
   
Петя весь дрожал, поворачиваясь во все стороны. Мазин, расталкивая ребят, подошел к нему и обнял его за плечи.
   
— Не реви, — сказал он, отводя его в сторонку и смахивая с его щек слезы. — Ну, не реви…
   
Васек стоял ошеломленный и смотрел им вслед. Тишина внезапно прорвалась шумом голосов. Ребята поднимали руки, требовали слова. Митя быстро взглянул на учителя и сел:
   
— Степанова, говори!
   
— Ребята, я хочу сказать… — голос у Вали сорвался, она глубоко вздохнула, — что мы мало знаем друг друга…
   
— Что? Почему? Как? — зашумели ребята.
   
Валя поправила на лбу волосы, перекинула через плечо косу.
   
— Потому что вот Мазин и Русаков сейчас как-то так хорошо поступили, что у меня просто… ну… Я их обоих как будто знала и раньше, в классе, а по-настоящему узнала только сейчас… Но я… мне… — Она остановилась, подыскивая слова.
   
— Говори! Говори! — одобрительно зашумели опять ребята.
   
— И все равно мне многое непонятно. Например, почему Русаков фамилию зачеркнул? И еще… Знал или не знал об этом Трубачев? Если не знал, то почему он как-то странно молчал? Как будто что-то скрывал, что ли… Вот, ребята, если кто понял, — скажите, или пусть Трубачев сам все расскажет!
   
— Верно! Верно!..
   
— Трубачев, говори!
   
— Мы тоже не поняли!
   
— Я и сам ничего не понял, — неожиданно сказал Васек, все еще глядя на Русакова и Мазина. — Я сейчас все начистоту расскажу, как было. Я пришел, а фамилия зачеркнута… А вечером… ну, перед этим… Мазин меня около дома ждал, поздно уже… Я после редколлегии так себе гулял… А он пришел ко мне и говорит: «Мы тебя выручим». Я и думал, что это он выручил. — Васек грустно усмехнулся и посмотрел на ребят. — Не мог же я про него говорить.
   
— Ты про меня думал? — вдруг отозвался Мазин. — А я про тебя! Эх, жизнь! — Он хлопнул себя ладонью по щеке и засмеялся. — А это Русаков Петька!
   
— А при чем Русаков?
   
— Пусть Русаков говорит!
   
— Разбираться так разбираться!
   
— Тише!
   
— Говори, Петя!
   
Митя и учитель сидели молча, с интересом слушая разбор дела. Ребята разгорелись, заспорили, останавливая друг друга:
   
— Тише! Тише!
   
— Не мешайте! Пусть сами скажут!
   
Кто-то тихонько подтолкнул к столу Петю Русакова.
   
— Это я… — Петя взмахнул длинными ресницами в сторону Мазина. — Для Мазина я это сделал… И еще потому, что из-за нас у Трубачева ссора вышла. И про него статью написали. — Петя развел руками. — Только я, ребята, когда зачеркивал, не думал, что на него подумают.
   
— А что же ты думал? — крикнул Белкин.
   
— Просто… ничего не думал… Я хотел выручить.
   
Кто-то засмеялся. Петя махнул рукой и отошел от стола.
   
— Что у нас только делается! — всплеснула руками Синицына. — Один за другого… один за другого… И все виноваты. — Она всхлипнула в платочек и, заметив взгляд Вали Степановой, быстро отвернулась.