1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
   
— И чего же тебе понадобилось здесь среди ночи? — спросил тот, что стоял у ворота.
   
— Захотелось поглядеть в последний раз.
   
Люди обменялись кислыми взглядами.
   
— Гляди на здоровье, — сказал другой. — Только смотри себе под ноги, человечек. Если ты упадешь, Старый Медведь снимет с нас шкуру.
   
Под большим подъемным краном ютился деревянный домик, Тирион успел заметить тусклое свечение жаровни и ощутил короткое теплое дуновение, когда тот, что был у ворота, быстро открыл дверь и исчез за ней. Тирион остался один.
   
Здесь было жутко холодно, ветер пытался забраться под его одежду, подобно настырной любовнице. Верх Стены был шире, чем Королевский тракт, так что Тирион не боялся упасть, хотя ноги его немного скользили. Братья разбрасывали битый камень, насыпая пешеходные тропки, но тяжесть несчетных шагов плавила Стену, лед нарастал и поглощал гравий, тогда тропа вновь становилась скользкой, и наступало время снова ломать глыбы.
   
Впрочем, дорога эта не смущала Тириона. Он поглядел: на восток и на запад перед ним тянулась Стена, просторная белая дорога, не имеющая ни конца ни начала, по обе стороны от которой разверзались темные пропасти. «На запад!» — решил он без особых причин и направился на закат по тропе у северного края Стены, где гравия было больше.
   
Холод румянил голые щеки, ноги с каждым шагом протестовали все громче и громче, но Тирион игнорировал их жалобы. Ветер кружил вокруг него, гравий поскрипывал под ногами, впереди белая лента, следуя очертаниям холмов, поднималась все выше и выше и наконец терялась за западным горизонтом. Тирион миновал высокую, как городская стена, катапульту, основание ее глубоко ушло в лед. Метательный механизм сняли, чтобы починить, а потом забыли о нем. Катапульта валялась, как сломанная игрушка какого-нибудь великана.
   
За дальней стороной механизма послышался негромкий голос:
   
— Стой! Кто идет?
   
Тирион остановился.
   
— Если я буду стоять слишком долго, то примерзну к месту, Джон, — сказал он, пока безмолвно скользнувший к нему белый силуэт обнюхивал его одежду. — Здравствуй, Призрак.
   
Джон Сноу подошел поближе. Укутанный в многочисленные слои кожи и меха, он казался этой ночью выше и тяжелее, капюшон плаща был надвинут на голову.
   
— Ланнистер, — проговорил он, разматывая шарф, чтобы открыть рот. — Вот уж не ожидал увидеть вас здесь. — В руках юноша держал тяжелое копье, заканчивающееся железом, оно было выше его роста. У бока в кожаных ножнах висел меч. На груди блестел окованный серебром черный боевой рог.
   
— Я и не собирался сюда, — признался Тирион, — но вдруг зачем-то пошел. Если я сейчас прикоснусь к Призраку, он отгрызет мне руку?
   
— Нет, пока я рядом, — пообещал Джон.
   
Тирион почесал белого волка за ухом. Красные глаза бесстрастно смотрели на него. Зверь уже сделался высоким, как его сундук… Еще год, мрачно подумал Тирион, и даже на него придется смотреть снизу вверх.
   
— Что ты делаешь здесь ночью? — спросил он. — Тут можно лишь отморозить свои мужские предметы…
   
— Меня назначили в ночную стражу, — ответил Джон. — Сир Аллисер любезно распорядился, чтобы командир дозора обращал на меня особое внимание. Должно быть, надеется, что если я прохожу здесь полночи, то усну во время утренних занятий. Пока мне удавалось разочаровывать его.
   
Тирион ухмыльнулся:
   
— А Призрак уже научился жонглировать?
   
— Нет, — Джон улыбнулся, — но Гренн сегодня выстоял против Халдера, и Пип теперь не так уж часто роняет меч.
   
— Пип?
   
— Его зовут Пипаром. Невысокий такой, лопоухий. Он увидел, как я работаю с Гренном, и попросил помочь. Торне даже не показал ему, как надо держать меч. — Он повернулся к северу. — Я должен охранять милю Стены. Ты пройдешься со мной?
   
— Если ты не будешь торопиться, — сказал Тирион.
   
— Командир стражи приказал ходить, чтобы кровь моя не замерзла, но не определил, как быстро я должен это делать.
   
Они пошли. Призрак белой тенью следовал возле Джона.
   
— Я уезжаю завтра, — сказал Тирион.
   
— Знаю. — В голосе Джона звучала странная печаль.
   
— Я намеревался остановиться в Винтерфелле по пути на юг. Если ты хочешь передать туда какую-нибудь весть…
   
— Передай Роббу, что я намереваюсь вступить в командование Ночным Дозором, чтобы он мог в покое заниматься шитьем с девчонками, и пусть Миккен перекует его меч на подковы для коней.
   
— Твой брат выше меня, — сказал Тирион с улыбкой. — Отказываюсь передавать такое послание, за которое меня могут убить.
   
— Рикон спросит, когда я приеду домой. Попытайся объяснить, где я сейчас, если сумеешь. Скажи ему, пусть пользуется всеми моими вещами, пока меня нет, ему это понравится.
   
Сегодня люди слишком многого хотят от меня, подумал Тирион.
   
— Но ты можешь все изложить в письме.
   
— Рикон еще не умеет читать. Но Бран… — Он внезапно остановился. — Я не знаю, что написать Брану. Помоги ему, Тирион.
   
— Какую помощь я могу предоставить? Я не мейстер и не могу облегчить его боль. Потом, я не знаю таких заклинаний, которые могли бы вернуть ему ноги.
   
— Ты помог мне, когда я нуждался в твоей помощи, — сказал Джон Сноу.
   
— Я ничего не дал тебе, — улыбнулся Тирион, — кроме слов.
   
— Тогда дай свои слова и Брану.
   
— Ты просишь хромого научить калеку плясать, — пошутил Тирион. — Сколь бы искренним ни было старание, результат окажется жутким. И все же я понимаю, что такое братская любовь, лорд Сноу. Я окажу Брану ту небольшую помощь, на которую способен.
   
— Благодарю вас, милорд Ланнистер. — Джон стянул рукавицы и протянул свою руку. — Друг мой.
   
Тирион обнаружил, что странным образом тронут этим жестом.
   
— Моя родня в основном бастарды, — сказал он с сухой улыбкой. — Но ты первый, кого я зову другом. — Зубами он стащил перчатку и пожал руку Сноу; плоть прикоснулась к плоти, рука мальчика была сильной и твердой.
   
Вновь надев свою перчатку, Джон повернулся и направился к низкому северному парапету. За ним Стена резко обрывалась, впереди лежали тьма и лед. Тирион последовал за ним, и бок о бок они остановились возле края мира.
   
Ночной Дозор не допускал, чтобы лес приближался к северной стороне Стены более чем на полмили. Чащобы железоствола, страж-дерева и дуба, прежде росшие здесь, были вырублены столетия назад, чтобы создать широкий простор, через который ни один враг не смог бы пробраться незамеченным. Тирион слышал, что вдоль всей Стены между тремя крепостями дикий лес медленно возвращается назад. Находились даже серо-зеленые страж-деревья и бледностволые чардрева, которые запускали корни в саму Стену, но благодаря потребности Черного замка в дровах лес удерживали топоры Черной Братии. Впрочем, он никогда не отступал далеко. Тирион повсюду видел его; темные деревья вторым бастионом вставали за прогалиной параллельно ледяной Стене. Не многим топорам случалось погулять в том черном лесу, куда не проникал даже лунный свет, неспособный пронзить древние переплетения корня, шипа и ветви. Там, вовне, деревья вырастали высокими, разведчики говорили, что они словно бы таили в себе зло и не любили людей. Нечего удивляться, что Ночной Дозор называет этот лес Зачарованным.
   
Он стоял здесь перед тьмой, не знавшей огня, под холодным, до костей пронизывающим ветром. Тирион Ланнистер ощутил, что способен поверить в россказни об Иных — о врагах, обитающих в ночи. Собственные шутки о грамкинах и снарках не казались ему теперь настолько уж забавными.
   
— Где-то там сейчас мой дядя, — громко сказал в темноту Джон Сноу, опершийся на копье. — В ту первую ночь, когда меня послали сюда, я все мечтал, что дядя Бенджен назад вернется ночью, а я увижу его и затрублю в рог. Но он не вернулся. Ни в эту ночь, ни во все остальные.
   
— Дай время, вернется, — пообещал Тирион.
   
Вдали на севере завыл волк. На зов ответил другой, потом третий… Призрак склонил голову набок прислушиваясь.
   
— Если он не вернется, — решил Джон, — мы с Призраком отправимся искать его. — Он положил руку на голову лютоволка.
   
— Верю тебе, — сказал Тирион. — Но кто тогда отправится искать тебя самого? — Он поежился.
  
  
   
    
Арья
   
   
Отцу на совете опять пришлось туго. Арья поняла это по его лицу, когда лорд Эддард вышел к обеду, вновь опоздав, что теперь случалось нередко. Первое блюдо, густой и сладкий тыквенный суп, уже собрались уносить, когда Старк вошел в Малый зал. Называли его так, чтобы отличить от Великого зала, где король мог пировать с тысячью гостей, но и в этой длинной палате с высоким сводчатым потолком можно было усадить сотни две людей за устроенные на козлах столы.
   
— Милорд, — проговорил Джори, когда отец вошел. Он поднялся на ноги, остальные последовали его примеру. Все люди были в новых плащах из плотной серой шерсти, подбитой белым атласом. Выкованная из серебра рука перехватывала у ворота шерстяные складки плащей, знаменуя их принадлежность к домашней страже королевской десницы. Старк привел с собой лишь полсотни человек, и скамьи в основном пустовали.
   
— Садитесь, — сказал Эддард Старк. — Вижу, вы начали без меня, и рад тому, что в этом городе есть еще люди, сохранившие рассудок. — Он дал знак продолжить трапезу. Слуги начали вносить блюда с ребрами, зажаренными под чесноком и травами.
   
— Во дворе ходят слухи, что у нас будет турнир, милорд, — проговорил Джори, занимая свое место. — Утверждают, что со всех сторон королевства сойдутся люди, чтобы сражением и на пиру почтить ваше назначение десницей короля.
   
Арья видела, что отец не очень рад предстоящему событию.
   
— А не говорят ли во дворе, что мне самому этот турнир совершенно не нужен?
   
Глаза Сансы округлились, словно два блюдца.
   
— Будет турнир, — выдохнула она. Санса села между септой Мордейн и Джейни Пуль, подальше от Арьи, но не настолько, чтобы отец сделал ей замечание. — А нам разрешат посетить его, отец?
   
— Ты знаешь, как я отношусь к таким вещам, Санса. Похоже, мне придется устроить королю Роберту развлечение и изобразить, что оно делается ради меня. Но это не значит, что я должен разрешить своим дочерям смотреть на подобные глупости.
   
— Ну, пожалуйста, — попросила Санса. — Я бы хотела посмотреть.
   
Заговорила септа Мордейн:
   
— Принцесса Мирцелла будет там, милорд, а она младше леди Сансы. Все дамы двора будут присутствовать на таком великом событии. К тому же турнир дается в вашу честь, и будет странно, если ваша семья останется дома.
   
Отец отвечал с болью в голосе:
   
— Должно быть, так. Ну хорошо, я устрою место для тебя, Санса. — Он посмотрел на Арью. — Для вас обеих.
   
— Мне не нужен этот глупый турнир, — скривила лицо Арья. Она знала, что там будет Джоффри, — принца она ненавидела.
   
Санса подняла голову:
   
— Нас ждет великолепное зрелище, а на тебя там никто и не посмотрит.
   
На лице отца вспыхнул гнев.
   
— Довольно, Санса! Хватит, иначе я передумаю! Я смертельно устал от вашей бесконечной войны. Вы сестры и должны вести себя соответствующим образом, понятно?
   
Санса закусила губу и кивнула. Арья угрюмо уставилась в тарелку. Она ощутила, как слезы прихлынули к глазам. И с гневом прогнала их, решив не плакать.
   
Слышен был лишь стук ножей и вилок.
   
— Прошу извинить меня, — объявил отец всем присутствующим. — Сегодня мне что-то не хочется есть. — И он вышел из зала.
   
Когда дверь за ним закрылась, Санса обменялась взволнованным шепотом с Джейни Пуль. В дальней части стола Джори рассмеялся шутке, и Халлен завел речь о лошадях:
   
— Твой-то он боевой, вот он и не лучший для турнира. Не то он, ох, совсем не то.
   
Мужчины уже слышали все это; Десмонд, Джекс и сын Халлена Харвин потребовали, чтобы он замолчал, а Портер попросил вина.
   
С Арьей никто не разговаривал. Ее это не волновало. Если бы ей позволили, она предпочла бы есть в своей опочивальне. Иногда так и случалось, когда отец обедал с королем, или каким-нибудь лордом, или с послами, откуда-нибудь вдруг явившимися. В основном они ели в его солярии — отец, она и Санса. Тогда Арья больше всего тосковала о своих братьях. Ей хотелось бы поддразнить Брана, поиграть с маленьким Риконом и увидеть улыбку Робба. Ей хотелось, чтобы Джон взлохматил ее волосы, назвал сестричкой, хотелось услышать его голос, заканчивающий вместе с ней фразы. Но все они были далеко, и рядом никого, кроме Сансы, сестры, даже не желавшей разговаривать с ней, если этого не требовал отец.
   
У себя в Винтерфелле они ели в большом зале едва ли не через день. Отец говаривал, что тот лорд, который хочет удержать у себя людей, должен обедать вместе с ними.
   
— Надо знать людей, которые следуют за тобой. — Она слыхала, как он говорил эти слова Роббу. — И пусть они знают тебя. Нельзя требовать, чтобы люди отдавали свою жизнь ради незнакомца.
   
В Винтерфелле отец всегда держал лишний стул за своим столом, и каждый день компанию его разделял кто-то из людей. Один вечер это мог быть Вейон Пуль, и разговор шел о медяках, хлебных запасах и слугах; на следующий день его сменял, скажем, Миккен, и отец выслушивал его рассказ о броне и мечах, и о том, каким горячим должен быть металл, и как лучше закаливать сталь. На третий день за столом оказывался Халлен с бесконечными разговорами о лошадях, а потом септон Хейли из библиотеки, а потом Джори, а потом сир Родрик… или даже старая Нэн со своими россказнями.
   
Арья ничего не любила больше, чем сидеть за столом отца, слушать их разговоры. Ей нравились и рассказы людей, сидящих на скамьях: крепких как кожа свободных всадников, учтивых рыцарей, отважных молодых сквайров, седых старых воителей. Она любила швырять в них снежками и таскала им пироги с кухни. Жены их давали Арье ячменные лепешки, она придумывала имена для их младенцев и играла в «чудовище и деву», «спрячь сокровища» и «короля замка» с их старшими детьми. Толстый Том звал ее Арьей Что-Под-Ногами, потому что она всегда оказывалась именно там. Но это было приятнее, чем слышать «Арья-Лошадка».
   
Только все это осталось в Винтерфелле, в мире, вдруг ставшем далеким. Теперь все переменилось. Сегодня они ели со своими людьми впервые с того времени, как прибыли в Королевскую Гавань. Арья ненавидела этот город. И голоса их сделались ей ненавистны, и смех, и рассказы. Люди эти были ее друзьями, она чувствовала себя среди них в безопасности, но теперь вдруг поняла, как они лгут. Это они позволили королеве убить Леди, что само по себе было ужасно. А потом Пес нашел Мику. Джейни Пуль рассказала Арье, что его изрубили в куски и получил мясник сына в мешке; поначалу бедолага решил, что они убили свинью. И никто не возвысил голос, не извлек клинок. Все смолчали… и Харвин, который всегда вел такие смелые речи, и Элин, который намеревался стать рыцарем, и Джори, капитан стражи. И даже отец.
   
— Он был моим другом, — шептала Арья в тарелку негромко, так, чтобы ее не услышали. Нетронутые ребра уже подернулись тонкой пленкой застывшего сала. Арья поглядела на них и почувствовала себя больной. Она отодвинулась от стола.
   
— И куда же вы собираетесь направиться, молодая леди? — осведомилась септа Мордейн.
   
— Я не голодна. — Арья с трудом вспомнила подобающие случаю любезные фразы. — Пожалуйста, разрешите мне выйти из-за стола, — проговорила она напряженным голосом.
   
— Не разрешаю, — сказала септа. — Ты едва прикоснулась к пище. Сядь и очисти тарелку.
   
— Очисти ее сама! — Прежде чем ее успели остановить, Арья бросилась к двери. Люди захохотали, септа Мордейн что-то закричала вслед, голос ее поднимался все выше и выше. Толстый Том находился на своем посту, охраняя дверь в башню Десницы. Он заморгал, увидев бегущую Арью и услыхав крики септы.
   
— Постой, маленькая, задержись, — проговорил он, протянув руку, но Арья скользнула между его ног и бросилась по ступенькам башни. Ноги ее стучали по камню, Толстый Том пыхтел и топал позади нее.
   
Опочивальня была единственным местом, которое Арья любила во всей Королевской Гавани, но больше всего девочке нравилась дверь — массивная плита из темного дуба, обшитая полосами черного железа. Когда она захлопывала дверь и роняла на место тяжелую защелку, никто не мог пройти в ее комнату: ни септа Мордейн, ни Толстый Том, ни Санса, ни Джори. Никто-никто! Так она поступила и сейчас.
   
Когда засов оказался на месте, Арья почувствовала себя в безопасности и разревелась.
   
Она направилась к окну и уселась возле него, хлюпая носом, полная ненависти ко всем, но более всего к себе самой. Это она была виновата в том, что случилось, так утверждали Санса и Джейни.
   
Толстый Том постучал в дверь.
   
— Арья, девочка, что случилось? — позвал он. — Ты там?
   
— Нет! — крикнула она. Стук прекратился. Спустя мгновение она услышала, как он уходит. Толстого Тома всегда легко было одурачить. Арья направилась к сундуку у изножья ее постели. Она склонилась над ним, открыла крышку и обеими руками начала доставать одежду, хватая горстями шелк, атлас, бархат и шерсть и бросая их на пол. Меч лежал на самом дне сундука, там, где она спрятала его. Арья достала оружие почти ласково; она потянула тонкий клинок из ножен.
   
Игла.
   
Она вновь подумала о Мике, и глаза ее наполнились слезами. Виновата, виновата, виновата. Ведь это она попросила его пофехтовать с ней… В дверь застучали громче, чем прежде.
   
— Арья Старк, немедленно открой дверь, слышишь меня?
   
Арья повернулась с Иглой в руке.
   
— А тебе лучше бы вообще не входить сюда! — И она отчаянно рубанула по воздуху.
   
— Десница узнает об этих словах, — рассвирепела септа Мордейн.
   
— Мне все равно! — закричала Арья. — Убирайся.
   
— Вы пожалеете о своем наглом поведении, молодая леди, обещаю вам это.
   
Арья подождала у двери и наконец услышала удаляющиеся шаги септы. С Иглой в руке она подошла к окну и поглядела на двор внизу. Если бы только она умела лазать, как Бран, тогда можно было бы выбраться из окна и спуститься по стене башни, чтобы убежать из этого жуткого места, подальше от Сансы, септы Мордейн, от принца Джоффри, ото всех. Выкрала бы еду на кухне, взяла бы Иглу, надела свои добрые сапоги и теплый плащ. Нимерия нашлась бы в диких лесах возле Трезубца, а потом они вместе вернулись бы в Винтерфелл, чтобы бежать к Джону на Стену. Арья поняла, как жалеет о том, что сводного брата сейчас нет рядом с ней. Тогда ей не было бы столь одиноко.
   
Негромкий стук в дверь отвлек Арью от окна и от мечтаний о бегстве.
   
— Арья, — послышался голос отца. — Открой дверь. Мне надо поговорить с тобой.
   
Арья пересекла комнату и подняла засов. Отец пришел один. Лицо его показалось ей скорее печальным, чем гневным. Это еще более устыдило Арью.
   
— Можно войти?
   
Арья кивнула и со стыдом опустила глаза. Отец закрыл дверь.
   
— Чей это меч?
   
— Мой. — Арья почти забыла, что Игла осталась в ее руках.
   
— Дай-ка.
   
Арья не без колебаний отдала оружие, не зная, получит ли его обратно. Отец повернул меч к свету, осмотрел обе стороны клинка. Попробовал острие пальцем.
   
— Клинок разбойника, — сказал он. — Однако мне кажется, что я знаю метку этого мастера. Работа Миккена.
   
Арья не могла солгать ему и просто потупила глаза. Лорд Эддард Старк вздохнул.
   
— Моя девятилетняя дочь вооружается в моей собственной кузнице, и я ничего не знаю об этом. Десница короля обязан править Семью Королевствами, а я, похоже, даже не способен справиться со своим собственным домом. Откуда у тебя этот меч, Арья? Как ты его получила?
   
Арья прикусила губу и промолчала. Она не могла предать Джона даже в разговоре с отцом.
   
Спустя мгновение отец проговорил:
   
— Впрочем, это ничего не значит. — И серьезно поглядел на меч в своих руках. — Оружие не игрушка для детей, во всяком случае, для девиц. Что сказала бы септа Мордейн, узнав, что ты играешь с мечом.
   
— Я не играю, — настаивала Арья. — Я ненавижу септу Мордейн.
   
— Довольно, — отвечал отец голосом резким и жестким. — Септа просто выполняет свои обязанности, и только боги знают, какими тяжкими ты сделала их для бедной женщины. Мы с твоей матерью обременили ее невозможным заданием, захотев превратить тебя в леди.
   
— А я и не хочу быть леди, — вспыхнула Арья.
   
— Мне следовало бы прямо сейчас сломать эту игрушку о колено, чтобы положить конец всей чепухе.
   
— Игла не сломается, — возмутилась Арья, но голос ее противоречил словам.
   
— Значит, у него есть имя? — Отец вздохнул. — Ах, Арья, Арья. Ты дикарка, моя девочка. Волчья кровь, как говорил мой отец. Она чувствовалась и в Лианне, и в брате моем — в еще большей степени. И обоих она привела к ранней могиле.
   
Арья услыхала скорбь в его голосе, отец нечасто упоминал о своем отце, брате и сестре, погибших еще до ее рождения.
   
— Лианна вполне способна была взять меч, если бы это разрешил ей мой лорд-отец. Иногда ты напоминаешь ее… даже внешне.
   
— Но Лианна ведь была прекрасна… — удивилась Арья. — Так говорили все! — О себе она ничего подобного не слыхала.
   
— Была, — согласился Эддард Старк, — прекрасна, своенравна и умерла прежде своего времени. — Он поднял меч, как бы пробуя его. — Арья, что ты намереваешься делать с этой… Иглой? Кого ты хочешь прошить ею? Свою сестру? Септу Мордейн? Представляешь ли ты, что нужно делать, берясь за меч?
   
Она могла вспомнить лишь тот короткий урок, который дал ей Джон.
   
— Держать его кончиком вперед, — выпалила она.
   
Отец коротко хохотнул.
   
— Ну что ж, наверное, в этом вся суть…
   
Арья отчаянно хотела объясниться, заставить отца понять ее.
   
— Я пыталась учиться, но… — Глаза ее наполнили слезы. — Я попросила Мику поучить меня. — Горе вернулось сразу. Задрожав, она отвернулась. — Это я просила его. Это моя вина. Это я…
   
Руки отца вдруг сомкнулись вокруг нее. Она повернулась, уткнувшись ему с рыданиями в грудь.
   
— Не надо, милая моя, — пробормотал он, — горюй о своем друге, но не вини себя. Не ты убила сына мясника. Кровь его легла на Пса и на жестокую женщину, которой он служит.
   
— Я ненавижу их, — выдавила сквозь рыдания раскрасневшаяся Арья. — И Пса, и королеву, и короля, и принца Джоффри. Я ненавижу их всех. Джоффри солгал: все было не так, как он говорил. Я ненавижу и Сансу; она солгала, чтобы понравиться принцу.
   
— Все мы лжем, — проговорил отец. — И ты действительно думаешь, что я поверю в россказни, что Нимерия убежала?
   
Виноватая Арья раскраснелась.
   
— Джори обещал мне молчать.
   
— Джори сдержал свое слово, — ответил отец улыбнувшись. — Есть вещи, о которых мне не надо рассказывать. Даже слепец видит, что волчица никогда не оставила бы тебя по своей воле.
   
— Нам пришлось бросать камни, — сказала Арья несчастным голосом. — Я велела ей бежать, бежать на свободу; сказала, что больше не хочу ее. Что здесь есть волки, с которыми она сможет играть, — мы слышали их вой. А Джори сказал ей, что леса полны добычи и она добудет себе оленя. Но Нимерия увязалась следом, нам пришлось бросать камни. Я дважды попала. Она визжала и глядела на меня так, что мне сделалось стыдно. Но я ведь поступила правильно, так? Королева бы убила ее.
   
— Ты поступила правильно, — проговорил отец. — И эта ложь не была… бесчестной. — Отложив Иглу в сторону, он подошел к Арье и снова обнял ее. А потом вновь взял клинок, приблизился к окну, задержался там на мгновение, разглядывая двор, и обратил к ней задумчивые глаза. Затем опустился на сиденье возле окна с мечом на коленях. — Арья, садись. Я попытаюсь растолковать тебе кое-что.
   
Она тревожно присела на краешек постели.
   
— Ты еще слишком мала, чтобы возложить на тебя все мои заботы, — сказал он. — Но ты из Старков Винтерфеллских, ты знаешь наш девиз.
   
— Зима близко, — прошептала Арья.
   
— Пришли жестокие, злые времена, — сказал отец. — Мы изведали их и у Трезубца, дитя, и когда упал Бран. Ты родилась долгим летом, моя милая, ты не знала ничего другого, но теперь воистину зима близко. Вспомни герб нашего дома, Арья.
   
— Лютоволк, — сказала она и, вспомнив Нимерию, поджала колени к груди с внезапным испугом.
   
— Позволь мне рассказать тебе кое-что о волках, дитя. Когда выпадет снег и задуют белые ветры, одинокий волк гибнет, но стая живет. Лето — пора раздоров, но зимой мы обязаны защищать друг друга, охранять, делиться силой. Поэтому, если ты кого-то ненавидишь, постарайся обратить свою ненависть на тех, кто вредит нам. Септа Мордейн — добрая женщина, а Санса… Санса — твоя сестра. Вы не похожи, словно луна и солнце, но в ваших сердцах течет одна кровь. Ты нуждаешься в ней, а она в тебе… А я нуждаюсь в вас обеих, помогите мне боги.
   
В голосе его прозвучала такая усталость, что Арья проговорила:
   
— Я не испытываю ненависти к Сансе… настоящей. — Это была лишь половина лжи…
   
— Я не хочу пугать тебя, но и лгать тоже не следует. Мы оказались в мрачном и опасном месте, дитя мое. Это не Винтерфелл. У нас есть враги, которые готовы причинить нам зло. Мы не можем затевать войну между собой. Твое своенравие, побег, сердитые речи, неповиновение — все это уместно дома. Летние игры ребенка. Здесь — в преддверии зимы — они смотрятся по-другому. Пора взрослеть.
   
— Я вырасту, — пообещала Арья. Она никогда не любила отца так сильно, как в это мгновение. — Я умею быть сильной, я могу быть сильной, как Робб.
   
Он протянул ей Иглу рукояткой вперед.
   
— Бери.
   
Арья поглядела на меч с удивлением в глазах. Какое-то мгновение она даже боялась взять его, ей казалось, что, если она потянется к мечу, он исчезнет. Но отец сказал:
   
— Бери, он твой. — И она приняла оружие в руки.
   
— Я могу оставить его себе? — спросила Арья. — В самом деле?
   
— В самом деле. — Отец улыбнулся. — Если я заберу его, то через две недели найду под твоей подушкой метательную звезду. Попытайся не проткнуть им свою сестру, как бы тебе ни хотелось это сделать.
   
— Не проткну. Обещаю тебе. — Арья прижала Иглу к груди, и отец попрощался с ней.
   
На следующее утро, когда они позавтракали, она извинилась перед септой Мордейн и попросила прощения. Септа посмотрела на нее подозрительно, но отец кивнул.
   
Через три дня, в полдень, управляющий отца Вейон Пуль отправил Арью в Малый зал. Столы были разобраны, и вдоль всех стен стояли скамьи. Палата казалась пустой. Незнакомый голос сказал:
   
— Ты опоздал, мальчик. — Худощавый человек с лысеющей головой и огромным, похожим на клюв носом выступил из тени, держа в руках пару тонких деревянных мечей. — Завтра будешь здесь в полдень. — Акцент, интонации говорили о Вольных Городах, быть может, о Браавосе или Мире.
   
— Кто вы? — спросила Арья.
   
— Твой учитель танцев. — Он бросил ей один из деревянных клинков. Арья потянулась к нему, промахнулась, и меч упал на пол.
   
— Завтра ты поймаешь его. А теперь подбери.
   
Это была не палка, а настоящий деревянный меч с рукояткой, гардой и клинком.
   
Арья подобрала меч и, нервно вцепившись обеими руками, выставила его перед собой. Меч показался ей много тяжелее Иглы. Лысый пристукнул зубами.
   
— Так не пойдет, мальчик. Это не длинный меч, который нужно держать двумя руками. Возьми одной рукой.
   
— Он слишком тяжелый, — сказала Арья.
   
— Он достаточно тяжел, чтобы тело твое окрепло. К тому же он хорошо отцентрован. Полый внутри, он залит свинцом. Попробуй взять его одной рукой.
   
Арья сняла правую с рукояти и вытерла вспотевшую ладошку о штаны. Она держала меч в левой руке. Казалось, он одобрял.
   
— В левой держать хорошо. Все наоборот. Твоим врагам будет неловко. Но ты стоишь неправильно. Поверни тело боком, да, вот так. А знаешь, если посмотреть на тебя сбоку, ты кажешься просто копьем. Это тоже хорошо, попасть труднее. А теперь хватка. Позволь я посмотрю. — Он подошел ближе и уставился на ее руку, потом раздвинул пальцы, перекладывая их. — Вот так. Хватка должна быть ловкой и легкой.
   
— А если я выроню его? — спросила Арья.
   
— Сталь должна сделаться частью твоей руки, — сказал ей лысый. — Неужели ты можешь уронить часть руки? Нет, Сирио Форель девять лет был первым мечом морского владыки Браавоса, и он знает такие вещи. Слушай его, мальчик.
   
Мальчиком он назвал ее уже в третий раз.
   
— Я девочка, — возразила Арья.
   
— Мальчик или девочка — не важно, — отвечал Сирио Форель. — Ты фехтовальщик — и это главное. — Он пристукнул зубами. — Вот так и держи. В твоих руках не боевой топор, ты держишь…
   
— …Иглу, — докончила за него Арья свирепым голосом.
   
— Именно так. А теперь мы начнем танец. Помни, дитя, мы учимся не железной пляске Вестероса, пляске рыцаря, рубящего и молотящего. Нет. Это будет танец Браавоса, танец воды, быстрый и внезапный. Все люди созданы из воды, ты это знаешь? Так что, когда ты пронзаешь их, вода вытекает и они умирают. — Он шагнул назад, занося свой собственный деревянный клинок. — А теперь постарайся ударить меня.
   
Арья попыталась нанести ему удар. И пыталась сделать это четыре часа, пока каждая мышца в ее теле не заболела. А Сирио Форель пристукивал зубами и говорил ей, что делать.
   
На следующий день началась уже настоящая работа.
  
  
   
    
Дейенерис
   
   
— Дотракийское море, — сказал сир Джорах Мормонт, осаживая рядом с ней коня на верхушке гребня.
   
У их ног открывался необъятный простор, уходивший к далекому горизонту и исчезавший за ним.
   
Действительно море, подумала Дени. Здесь не было ни домов, ни гор, ни деревьев, ни городов, ни дорог… лишь бесконечные травы, высокие, в рост человека, колыхавшиеся волнами под ветром.
   
— Здесь столько зелени, — сказала она.
   
— Это сейчас, — согласился сир Джорах. — Но видели бы вы эти края, когда степь цветет и темно-красные цветы морем крови заливают ее от горизонта до горизонта. Но настает сухая пора, и мир этот обретает цвет старой бронзы. А это всего лишь хранна, дитя. Здесь существуют сотни разновидностей трав: со стеблями желтыми, как лимон, и темными, как индиго, синие травы, оранжевые травы, травы переливающиеся. Говорят, что в краю теней за Асшаем растут океаны призрак-травы; стебли ее бледны, как молочное стекло, и поднимаются выше головы сидящего на коне всадника. Трава эта убивает все остальные и в темноте светится отблеском пламени, сжигающего погибшие души. Дотракийцы утверждают, что однажды призрак-трава покроет весь мир, и тогда вся жизнь закончится.
   
Мысль эта заставила Дени поежиться.
   
— Я не хочу говорить об этом сейчас, — сказала она. — Здесь так прекрасно, что я не желаю думать о смерти.
   
— Как вам угодно, кхалиси, — отвечал сир Джорах с почтением.
   
Она услыхала звук голосов и повернулась навстречу им. Они с Мормонтом обогнали отряд, который только сейчас поднялся следом за ними на гребень. Служанка Ирри и молодые лучники ее кхаса скакали с непринужденностью кентавров, но Визерис все еще боролся с короткими стременами и плоским седлом. В степи брат казался жалким. Ему и не нужно было находиться здесь. Магистр Иллирио предлагал ему подождать в Пентосе, предлагал свой гостеприимный дом, но Визерис не согласился. Он решил оставаться с Дрого, пока долг не будет уплачен, пока тот не поможет ему получить обещанную корону.
   
— Ну а если он попытается надуть меня, то пусть остережется — узнает тогда, что значит будить дракона, — бахвалился Визерис, положив руку на чужой меч. Иллирио, поморгав, пожелал ему удачи.
   
Дени поняла, что она не желает сейчас слушать жалобы своего брата. День был слишком великолепен для этого. В просторной голубизне высоко над ними кружил охотничий сокол. Море травы колыхалось под вздохами ветра, теплый воздух гладил ее лицо, и Дени чувствовала покой. Не хватало еще, чтобы Визерис испортил ей настроение.
   
— Подождите здесь, — сказала Дени сиру Джораху. — Пусть все они тоже остановятся. Скажите, что я приказываю.
   
Рыцарь улыбнулся. Сира Джораха нельзя было отнести к симпатичным людям. Бычьи плечи и шея его заросли жесткой шерстью, которая покрывала руки и грудь настолько густо, что для макушки ничего уже не осталось. Но улыбка его всегда подбадривала Дени.
   
— Вы быстро научились говорить так, как подобает королеве, Дейенерис.
   
— Я не королева, — заметила Дени, — а кхалиси. — Она послала кобылу вперед — галопом и в одиночестве.
   
Склон оказался крутым и каменистым, но Дени скакала бесстрашно, и радость, сливаясь с опасностью, пела в ее сердце. Всю жизнь Визерис твердил ей, что она принцесса, но Дейенерис Таргариен никогда не ощущала себя таковой, пока не села на свою серебристую лошадь.
   
Поначалу ей было нелегко. Кхаласар свернул лагерь наутро после их брака и направился на восток к Вейес Дотраку, и уже на третий день Дени решила, что умирает. Седло натерло на ее заду жуткие кровавые мозоли. Бедра были стерты, руки пузырились от поводий, мышцы спины и ног ныли так, что она едва могла сидеть. Когда наступал вечер, служанкам приходилось помогать ей спуститься с седла.
   
Даже ночи не приносили облегчения. Кхал Дрого не обращал на нее внимания в пути, как не смотрел он на нее во время свадьбы; вечера он проводил за вином в обществе воинов и кровных всадников, скакал на отборных конях, смотрел, как пляшут женщины и умирают мужчины. Дени не было места в этой части его жизни. Ей приходилось ужинать в одиночестве или с сиром Джорахом и со своим братом; после, выплакавшись, она засыпала, и каждую ночь, уже перед рассветом, Дрого приходил в ее шатер, будил во тьме и безжалостно, словно жеребец, поднимался на нее. Он всегда брал ее сзади; таков дотракийский обычай. Дени была благодарна ему: муж не видел слез, увлажнявших ее лицо, и она могла уткнуться в подушку, чтобы не вскрикнуть от боли. Покончив с делом, Дрого закрывал глаза и тихо похрапывал засыпая. А Дени лежала рядом, и тело ее ныло, не позволяя уснуть.
   
День следовал за днем, ночь сменялась ночью, наконец Дени поняла, что больше не выдержит ни мгновения. Придется убить себя, но дальше она не поедет, решила Дени однажды ночью…
   
Но когда она уснула в ту ночь, то опять увидела дракона. На этот раз обошлось без Визериса. Во сне была только она одна и дракон в черной как ночь чешуе, мокрой и скользкой от крови. От ее собственной крови, ощутила Дени. Глаза дракона казались лужицами расплавленной магмы, а когда он открыл свою пасть, из нее горячей струей ударило жаркое пламя. Она слышала, как дракон поет ей. Дени развела руки, обнимая огонь, предалась ему, позволив охватить ее целиком, очистить и закалить, залечить раны. Она ощущала, как горит и обугливается, как осыпается угольками ее плоть, чувствовала, как кипит, превращаясь в пар, кровь, но боли не было. Она ощутила незнакомую силу и ярость.
   
На следующий день, как ни странно, тело ее болело не так уж сильно. Словно бы боги услышали ее и пожалели. Служанки заметили перемену.
   
— Кхалиси, — спросила Чхику, — что случилось? Ты больна?
   
— Я была больна, — отвечала она, наклоняясь над драконьими яйцами, которые Иллирио подарил ей в день свадьбы. Дени прикоснулась к одному из них, самому большому, и ласково погладила скорлупу. «Черно-алое, — подумала она, — как дракон в моем сне». Камень показался ей странно теплым под пальцами… или она еще дремлет? Дени с опаской отдернула руку.
   
Начиная с того часа каждый день давался легче предыдущего.
   
Ноги сделались сильнее, пузыри прорвались, а на руках появились мозоли, мягкая кожа бедер окрепла.
   
Кхал велел, чтобы служанка Ирри научила Дени ездить верхом на дотракийский манер, но на деле учительницей ее была молодая кобыла. Лошадь, казалось, понимала ее настроение, словно бы сливаясь с Дени в единое существо. С каждым днем Дени чувствовала себя все увереннее в седле. Дотракийцы — жесткий и не сентиментальный народ, и не в их обычаях давать имена животным. Поэтому Дени тайно называла свою лошадь Серебрянкой. И любила ее, как никого в своей жизни.
   
Когда верховая езда перестала быть для нее испытанием, Дени начала замечать красоту этого края. Она ехала во главе кхаласара вместе с Дрого и его кровными всадниками и потому всегда видела землю свежей и невытоптанной. Это позади нее огромная орда терзала копытами землю, мутила реки и поднимала облака удушающей пыли, но поля впереди них всегда были зелены и ярки.
   
Они миновали плавные холмы Норвоса, террасные поля и небольшие деревеньки, жители которых тревожно следили за ними с белых оштукатуренных стен. Потом они переправились через три широкие спокойные реки; четвертая же, узкая, оказалась коварной и быстрой, заночевали возле высокого синего водопада, обогнули руины огромного древнего города, где, как утверждали, между почерневших мраморных колонн до сих пор стонали призраки. Они ехали по тысячелетним валирийским дорогам, прямым, как дотракийская стрела. Половину месяца они проезжали через Квохорский лес, ветви которого золотым пологом сходятся высоко над головой, а стволы деревьев никак не тоньше крепостных башен. В лесу обитали огромные лоси, пятнистые тигры и лемуры с серебристым мехом и огромными пурпурными глазами. Но все звери бежали от кхаласара, и Дени не могла их заметить. К этому времени память о перенесенных муках уже начинала блекнуть. После долгой езды тело ее до сих пор побаливало, но теперь в усталости появилось нечто приятное, и Дени с каждым днем все охотнее садилась в седло, ожидая увидеть новые чудеса далеких земель. Она начала даже чувствовать удовольствие и по ночам, а если и вскрикивала, когда Дрого брал ее, то не всегда от боли.
   
У подножия гребня высокая и гибкая трава окружила ее. Дени перешла на рысь и выехала на равнину, потерявшись в зеленом благословенном одиночестве. В кхаласаре она никогда не оставалась одна. Кхал Дрого приходил к ней лишь после заката, служанки купали ее, умывали и спали возле дверей ее шатра, кровные всадники Дрого и люди ее кхаса никогда не отходили далеко, брат бросал тоскливую тень на ночи и дни. Дени услышала его голос на вершине гребня; захлебываясь гневом, Визерис что-то кричал сиру Джораху. Она поехала дальше, погружаясь в дотракийское море.
   
Зелень поглотила ее. Воздух был полон ароматов земли и травы, к нему подмешивался запах конской плоти, пота самой Дени и масла, умащавшего ее волосы. Дотракийские запахи. Здесь они казались уместными как нигде. Дени радостно вдыхала воздух. Ей вдруг захотелось ощутить под собой землю: погрузить пальцы ног в жирную черную почву. Соскочив с седла, она пустила Серебрянку пастись, а сама потянула с ног высокие сапоги.
   
Визерис налетел на нее внезапной летней грозой. Конь встал на дыбы — он осадил его слишком резко.
   
— Как ты смеешь! — завопил Визерис. — Ты смеешь командовать мной? Мной! — Он соскочил с коня и споткнулся приземляясь. Когда он поднялся на ноги, лицо его побагровело. Он схватил ее за плечи и потряс. — Или ты забыла, кто ты такая? Погляди на себя. Погляди на себя!
   
Дени не нуждалась в зеркале: босые ноги, волосы умащены маслом, дотракийский кожаный верховой костюм — подаренные на свадьбу штаны и цветной жилет. Весь вид ее свидетельствовал о принадлежности к этой земле. Визерис же казался грязным и неряшливым в городских шелках и кольчуге.
   
Он продолжал орать:
   
— Не ты командуешь драконом. Ты понимаешь это? Я — владыка Семи Королевств и не подчинюсь приказам бабы какого-то лошадника. Ты слышала меня? — Он запустил руку под ее жилет, пальцы его болезненно впились ей в грудь. — Ты слышишь меня?
   
Напрягая все силы, Дени оттолкнула брата. Визерис поглядел на нее, не веря своим глазам. Она никогда не возражала ему, никогда не отвечала на удары. Ярость исказила черты Визериса. Сейчас он ударит ее, и очень сильно, она это знала.
   
Трах!
   
Кнут ударил как гром. Петля обхватила Визериса вокруг горла и дернула назад. Ошеломленный и задыхающийся, он полетел в траву. Дотракийские наездники, улюлюкая, окружили его. Тот, что с кнутом, молодой Чхого, выдохнул вопрос. Дени не поняла его слов, но Ирри уже была рядом, а с ней сир Джорах и остальные из ее кхаса.
   
— Чхого спрашивает, хочешь ли ты его смерти, кхалиси, — проговорила Ирри.
   
— Нет, — сказала Дени. — Нет.
   
Чхого понял это. Кто-то из дотракийцев рявкнул нечто похабное, и все расхохотались. Ирри перевела ей:
   
— Куаро считает, что у него следует отрезать ухо, чтобы научить уважению.
   
Брат ее стоял на коленях, пальцы пытались сорвать кожаную удавку, он что-то неразборчиво хрипел, пытаясь вздохнуть. Кнут туго перехватил его гортань.
   
— Скажи, что я не хочу, чтобы ему причиняли боль, — распорядилась Дени.
   
Ирри повторила ее слова по-дотракийски. Чхого потянул кнут, дернув Визериса, как марионетку на ниточке. Тот снова упал, освобождаясь от кожаного удушающего объятия, под подбородком его выступила тонкая линия крови — там, где кнут глубоко прорезал кожу.
   
— Я предупреждал его, что такое может случиться, миледи, — сказал сир Джорах Мормонт. — Я просил его остаться на гребне, как вы приказали.
   
— Я знаю это, — ответила Дени, глядя на Визериса. Побагровевший и рыдающий, лежа на земле, он с шумом втягивал воздух. Жалкое зрелище. Но Визерис всегда был жалок. Почему она никогда не замечала этого раньше? Прежний страх исчез без следа. — Возьмите его лошадь, — приказала Дени сиру Джораху. Визерис охнул. Он не верил своим ушам, не верила им и Дени. Но слова приходили сами. — Пусть брат мой пешком возвращается в кхаласар.
   
Дотракийцы считают того, кто пешком идет по степи, нижайшим из низких, не имеющим ни чести, ни гордости, — даже не мужчиной. Пусть все увидят, каков он на самом деле.
   
— Нет! — завизжал Визерис на общем языке. Он повернулся к сиру Джораху со словами, которых не понимали табунщики: — Ударь ее, Мормонт. Побей ее. Это приказывает твой король. Убей этих дотракийских псов и проучи ее.
   
Изгнанник-рыцарь перевел взгляд с Дени на ее брата: она была боса, между пальцами выступала влажная земля, волосы намаслены, а он в стали и шелках. Дени поняла решение по его лицу.
   
— Он пройдется пешком, кхалиси, — поклонился рыцарь. И придержал коня брата, пока Дени поднималась на свою Серебрянку.
   
Визерис смотрел на них раскрыв рот, а потом опустился на землю. Он молчал, не шевелился, только полные яда глаза его провожали их. Скоро он затерялся в высокой траве. Не видя его больше, Дени встревожилась.
   
— А он найдет путь назад? — спросила она у сира Джораха по дороге.
   
— Даже такой слепец, как ваш брат, способен отыскать дорогу по нашему следу, — отвечал он.
   
— Такому гордецу будет слишком стыдно возвращаться.
   
Джорах расхохотался:
   
— А что еще ему остается? Если он не сумеет найти кхаласар, то кхаласар, безусловно, найдет его. В дотракийском море, дитя, утонуть трудно.
   
Дени понимала правоту рыцаря. Кхаласар, целый кочующий город, передвигался по земле не вслепую. Перед главной колонной всегда ехали разведчики, высматривая дичь, добычу или врагов: оба фланга охраняли специальные отряды. Они ничего не пропускали, ни здесь, в этой земле, ни в том месте, откуда пришли. Эти равнины были неотъемлемой частью всего народа… а теперь и ее самой.
   
— Я ударила его, — сказала она, удивляясь себе. Теперь, когда все закончилось, случившееся казалось странным сном. — Сир Джорах, как по-вашему… Визерис будет сердиться, когда вернется?.. — Она поежилась. — Наверное, я разбудила дракона, правда?
   
Сир Джорах фыркнул.
   
— Мертвых не поднять, девочка, ваш брат Рейегар был последним из драконов, и он погиб у Трезубца. Визерис… это даже не змея — тень ее.
   
Откровенные слова испугали ее. Дени показалось, будто все то, во что она всегда верила, вдруг сделалось сомнительным.
   
— И вы… и вы присягнули ему мечом?
   
— Так я и поступил, девочка, — ответил сир Джорах. — Раз ваш брат тень змеи, каковы тогда его слуги? — сказал он с горечью в голосе.
   
— Но он все еще истинный король. Он…
   
Джорах осадил коня и поглядел на нее.
   
— Будем откровенны. Ты хочешь, чтобы Визерис сидел на троне?
   
Дени уже думала об этом.
   
— Из него ведь не получится хорошего короля, правда?
   
— Бывали и хуже… но редко. — Рыцарь пятками ударил в бока и взял с места.
   
Дени ехала рядом с ним.
   
— И все же, — сказала она, — простой народ ждет его. Магистр Иллирио утверждает, что люди шьют знамена с драконом и молятся, чтобы Визерис возвратился к ним из-за Узкого моря и освободил их.
   
— Простой народ вымаливает дождя, здоровых детей и лета, которое никогда бы не кончалось, — усмехнулся сир Джорах. — Игры высоких лордов возле престолов их не волнуют, лишь бы знать оставила народ в покое. — Джорах пожал плечами. — Так было всегда.
   
Дени какое-то время ехала тихо, обдумывая его слова, словно головоломку. Они противоречили всему, что твердил ей Визерис… Оказывается, простому народу все равно — истинный ты король или узурпатор. Но чем больше она обдумывала слова Джораха, тем больше правды чувствовала в них.
   
— А о чем молитесь вы, сир Джорах? — спросила она.
   
— О доме, — ответил он скорбным голосом.
   
— И я молюсь о доме, — сказала она, поверив себе.
   
Сир Джорах усмехнулся.
   
— Тогда оглянись вокруг себя, кхалиси. — Но Дени видела вокруг себя не равнину. Ей представлялась Королевская Гавань, огромный Красный замок, построенный Эйегоном-завоевателем. И твердыня на Драконьем Камне. В памяти ее крепость горела тысячью огней, светилось каждое окно. В памяти ее все двери были красными.
   
— Нет, мой брат никогда не вернет Семь Королевств, — сказала Дени. И вдруг поняла, что знала это давным-давно. А точнее — всю свою жизнь. Просто она никогда не позволяла себе произносить эти слова даже шепотом, а теперь сказала их вслух — перед Джорахом Мормонтом и всем миром.
   
Сир Джорах смерил ее взглядом:
   
— И вы сомневаетесь в этом?
   
— Визерис не способен возглавить войско, даже если мой благородный муж предоставит ему воинов, — сказала Дени. — У него нет ни гроша, а единственный рыцарь, который следует за ним, ценит его не дороже змеи. Дотракийцы смеются над его слабостью. Он никогда не приведет нас домой.
   
— Мудрая девочка. — Рыцарь улыбнулся.
   
— Я не девочка, — бросила она с яростью в голосе. Пятки Дени ударили в бока лошади, и Серебрянка понеслась галопом. Она мчалась быстрей и быстрей, оставляя позади Джораха, Ирри и всех остальных. Теплый ветер развевал волосы, а заходящее солнце слепило Дени глаза. Она достигла кхаласара, когда уже стемнело.
   
Рабы поставили ее палатку на берегу напоенного ручьем пруда. От сплетенного из травы дворца на холме доносились грубые голоса. Скоро начнется хохот, когда мужчины ее кхаса расскажут о том, что приключилось сегодня в траве. К тому времени Визерис уже прихромает обратно, и каждый мужчина, женщина и дитя в стане узнают, что он пешеход. В кхаласаре не может быть тайн.
   
Дени передала Серебрянку рабам, чтобы они приглядели за лошадью, и вошла в шатер. Под шелками было прохладно и сумрачно. Опуская за собой полог, Дени заметила, как далекий красный огонь ржавым пальцем прикоснулся к драконьим яйцам, лежащим в шатре. На мгновение алое пламя вспыхнуло перед ее глазами сотней языков. Дени заморгала, и они исчезли.
   
Это камень, сказала она себе. Это всего лишь камень. Даже Иллирис говорил так, ведь все драконы давно погибли. Она положила ладонь на черное яйцо, пальцы ласково обняли скорлупу. Камень был теплым. Почти горячим. «Солнце», — прошептала Дени. Это солнце согрело яйца в пути…
   
Она приказала служанкам приготовить ванну. Дореа развела огонь возле шатра, а Ирри и Чхику принесли большую медную ванну, тоже подарок к свадьбе. Они сняли ее с вьючных лошадей, а потом натаскали воды из пруда. Когда вода согрелась, Ирри помогла ей опуститься и присела рядом.
   
— А вы видели когда-нибудь дракона? — начала расспрашивать Дени, пока Ирри терла ей спину, а Чхику вычесывала песок из волос. Она слышала, что первые драконы пришли с востока, из Края Теней за пределами Асшая и с островов Яшмового моря. Быть может, в этих странных и диких краях еще обитала их родня.
   
— Драконы исчезли, кхалиси, — сказала Ирри.
   
— Они мертвы, — согласилась Чхику. — Давным-давно.
   
Визерис рассказывал ей, что последний дракон Таргариенов умер не более полутора веков назад — во время правления Эйегона III, прозванного Погубителем Драконов. На взгляд Дени, это случилось не слишком давно.
   
— Неужели они исчезли повсюду? — спросила она разочарованным голосом. — Даже на востоке?
   
Магия умерла на западе, когда Рок поразил Валирию и земли Длинного лета. И укрепленная чарами сталь, и заклинатели бурь, и драконы не смогли вернуть ее, но Дени всегда слыхала, что на востоке дела обстоят иначе. Говорили, что мантикоры еще обитали на островах Яшмового моря, что джунгли Йи Ти кишели василисками, что заклинатели бурь, колдуны и аэроманты открыто практиковали свое искусство в Асшае, ну а маги, обращавшиеся к мертвецам и крови, в черноте ночи творили свои жуткие чудеса. Неужели на всей земле не найдется места для драконов?
   
— Драконов нет, — заявила Ирри. — Отважные мужчины убивают их, потому что дракон ужасен и зол. Это известно.
   
— Известно, — согласилась Чхику.
   
— Торговец из Куарта говорил мне однажды, что драконы спустились с луны, — проговорила светловолосая Дореа, согревая полотенце у огня. Чхику и Ирри были почти ровесницами Дени, дотракийки эти попали в рабство, когда Дрого разбил кхаласар их отца. Дореа была старше, ей скоро должно было исполниться двадцать. Магистр Иллирио выискал ее в Лиссе, в одном из веселых домов. Мокрые серебристые волосы упали на глаза Дени, с любопытством повернувшей голову.
   
— С луны?
   
— Он сказал мне, что луна была яйцом, кхалиси, — проговорила лиссенийка. — Некогда на небе было две луны, но одна подошла слишком близко к солнцу и лопнула от жары. Тысяча тысяч драконов вырвались из ее недр наружу пить пламя солнца. Вот почему драконы выдыхают пламя. Однажды и вторая луна поцелуется с солнцем; она лопнет, и драконы вернутся.
   
Обе дотракийки засмеялись.
   
— Ты глупая светловолосая рабыня, — сказала Ирри. — Луна — это не яйцо. Она богиня и супруга солнца. Это известно.
   
— Известно, — согласилась Чхику.
   
Кожа Дени порозовела, когда она выбралась из ванны. Чхику уложила ее, чтобы размять и умастить тело. Потом Ирри побрызгала ее цветочными духами и киннамоном. Дореа расчесала волосы, и они заблестели, как витое серебро. А Дени все думала о луне, яйцах и драконах…
   
Ужин был прост и неприхотлив: фрукты, сыр, жареный хлеб и кувшинчик подслащенного медом вина, чтобы запить все это.
   
— Дореа, останься и поешь со мной, — проговорила Дени, отослав остальных служанок. Волосы лисенийки отливали медом, а глаза напоминали летнее небо.
   
Оказавшись с Дени вдвоем, Дореа потупила глаза.
   
— Ты милостива ко мне, кхалиси, — сказала она, хотя чести в этом не было — от нее требовались только услуги…
   
Потом, когда поднялась луна, они сидели и разговаривали.
   
Той ночью, когда явился кхал Дрого, Дени уже ожидала его. Застыв в дверях шатра, Дрого поглядел на нее с удивлением. Неторопливо поднявшись, она распахнула свои ночные шелка и позволила им опуститься на землю.
   
— Сегодня ночью мы должны выйти наружу, господин, — сказала она, потому что дотракийцы полагают, что все самое важное в жизни человека должно совершаться под открытым небом.
   
Кхал Дрого вышел за ней под лунный свет, колокольчики в его волосах негромко позвякивали. В нескольких ярдах от шатра находилась мягкая трава, туда-то и повела его Дени. Он попытался перевернуть ее, но она остановила его.
   
— Нет, — сказала Дени. — Этой ночью я должна видеть твое лицо.
   
В сердце кхаласара нет уединения. Раздевая кхала, Дени чувствовала на себе чужие глаза, она слышала негромкие голоса, проделывая то, что посоветовала ей Дореа. Все это пустяк. Разве она не кхалиси? Важен лишь его взгляд, и, сев на него, она заметила в нем такое, чего не видела прежде. Дени скакала на кхале столь же яростно, как на своей Серебрянке, и в миг высшего наслаждения кхал Дрого выкрикнул ее имя.
   
…Когда они перебрались на противоположную сторону дотракийского моря, Чхику коснулась пальцами мягкого живота Дени и проговорила:
   
— Кхалиси, ты понесла ребенка.
   
— Я знаю, — ответила ей Дени.
   
Это были ее четырнадцатые именины.
  
  
   
    
Бран
   
   
Внизу во дворе Рикон бегал с волками.
   
Бран следил за ним от окна. Куда ни поворачивал младший брат, первым там оказывался Серый Ветер, забегавший вперед, преграждая ему дорогу. Тут Рикон замечал его, разражался восторженным визгом и несся в противоположную сторону. Лохматый Песик бегал за ним, кружился и огрызался, только когда другие волки подбегали слишком близко. Шерсть его потемнела, он сделался черным, а в глазах его загорелся зеленый огонь. Бранов Лето стал серебристо-дымчатым, и желто-золотые глаза его замечали все, что было нужно. Лето был ниже ростом, чем Серый Ветер, и вел себя осторожнее. Бран считал его самым смышленым среди всего помета. До него доносилось пыхтение и смех братца Рикона, носившегося по утоптанной земле на неокрепших еще детских ножках.
   
Глаза Брана защипало. Ему хотелось спуститься вниз, смеяться и бегать. Разгневавшись на себя, Бран стер слезы, прежде чем они успели пролиться. Пришел и ушел восьмой день его именин. Теперь он стал большим, почти мужчиной, и плакать больше не собирался.
   
— Это была только ложь, — через силу сказал он, вспоминая ворона из своего сна. — Я не могу летать. Я не смогу даже бегать.
   
— Вороны всегда лгут, — согласилась старая Нэн, сидевшая в кресле со своим вязаньем. — Я знаю сказку о вороне.
   
— Мне не нужны никакие сказки, — возмутился Бран. Прежде он любил старую Нэн и ее истории. Но не сейчас. Сейчас все стало иначе. Она сидела с ним целыми днями, приглядывала за ним и убирала, старалась, чтобы он не чувствовал одиночества, но так было только хуже.
   
— Я ненавижу твои глупые россказни!
   
Старуха улыбнулась ему беззубым ртом.
   
— Мои россказни? Нет, мой маленький лорд, они не мои. Сказки эти существовали до меня, останутся и после моей смерти…
   
Уродливая старуха, презрительно подумал Бран, высохшая, морщинистая, почти слепая, у нее едва хватает сил, чтобы подняться по лестнице. А что за вид: редкие пряди белых волос едва покрывают пятнистый розовый череп! Никто не знал, сколько ей на самом деле лет, но отец утверждал, что Нэн звали старой, когда еще он был мальчишкой. Безусловно, в Винтерфелле не найти человека старше ее. А может быть, и во всех Семи Королевствах. Нэн взяли в замок к Брандону Старку в то время, когда его мать умерла при родах. Взяли к одному из малышей, скорее всего к дяде лорда Рикарда: старая Нэн по-разному рассказывала о себе. Но во всех вариантах ее истории маленький мальчик умер в три года от летней простуды, и старая Нэн осталась в Винтерфелле со своими собственными детьми. Оба ее сына погибли на войне, в которой король Роберт завоевал престол; внук был убит на стенах Пайка во время мятежа Беелона Грейджоя. Дочери давным-давно повыходили замуж, перебрались из замка и умерли от старости. Из потомков Нэн с ней оставался лишь Ходор, простодушный гигант, работавший в конюшне, а старая Нэн жила и жила, шила, вязала и рассказывала сказки.
   
— Мне безразлично, чьи это сказки, — ответил ей Бран. — Я ненавижу их. — Он не нуждался в сказках, как и в старухе Нэн. Он хотел, чтобы рядом с ним были мать и отец. Он хотел бегать вместе со всеми, и чтобы Лето скакал возле него. Ему хотелось залезть на разбитую башню и накормить зерном ворон. Он мечтал сесть на своего пони и проехаться рядом с братьями. Он хотел снова стать таким, как прежде.
   
— Я знаю повесть о мальчике, который ненавидел сказки, — проговорила старуха Нэн с дурацкой улыбочкой. Спицы ее шевелились — цок и цок, цок и цок, — и Бран был готов уже закричать на нее.
   
Он знал, что прежнее не вернется. Ворон просто обманул его, он заманил его летать, но проснулся Бран искалеченным, и мир изменился. Все его бросили, мать и отец, сестры и даже незаконнорожденный брат Джон. Отец обещал, что он поедет на настоящем коне в Королевскую Гавань, но они уехали без него. Мейстер Лювин послал одну птицу с посланием к лорду Эддарду, другую к матери, третью к Джону, но ответов не было.
   
От Винтерфелла до Королевской Гавани много миль, много и ястребов, так что весть могла и не достичь их. И все же Брану казалось, что все они умерли, пока он спал… или же умер он сам, а они забыли его. Джори, сира Родрика и Вейона Пуля тоже не было в замке, как и Халлена, Харвина, Толстого Тома и с ними четверти гвардии.
   
Остались лишь Робб и малыш Рикон, но Робб стал другим.
   
Он превратился в лорда Робба или, во всяком случае, все время пытался сделать это. На боку его висел настоящий меч, брат никогда более не улыбался. Дни его уходили на занятия с войском и тренировки во владении мечом; Робб звенел сталью во дворе, а Бран уныло следил за ним из окна. Вечерами Робб запирался с мейстером Лювином, разговаривал с ним или занимался книгами. Иногда он выезжал с Халлисом Молленом и отсутствовал целыми днями, находясь в поездке по далеким крепостям. Когда его не было больше дня, Рикон начинал плакать и спрашивать Брана, вернется ли наконец Робб. Но когда он возвращался домой в Винтерфелл, у лорда Робба находилось больше времени для Халлиса Моллена и Теона Грейджоя, чем для своих братьев.
   
— Я могу рассказать тебе о Брандоне-Строителе, — сказала старая Нэн. — Ты всегда любил эту повесть.
   
Тысячи и тысячи лет назад Брандон-Строитель соорудил Винтерфелл и — как говорили некоторые — Стену. Бран знал всю повесть, но она никогда не была его любимой. Наверное, ее любил кто-нибудь из других Брандонов. Иногда Нэн говорила с ним так, словно он был тем Брандоном, младенцем, которого она воспитывала столько лет назад, а иногда путала с дядей Брандоном, убитым Безумным королем еще до рождения Брана. Нэн прожила столько лет, сказала ему однажды мать, что все Брандоны Старки смешались в ее голове в одно лицо.
   
— Я не люблю эту повесть, — сказал он. — Я люблю страшные. — Услыхав какое-то движение снаружи, Бран повернулся к окну. Рикон бежал по двору к сторожевой башне, волки следовали за ним. Но окно его смотрело не в ту сторону, и Бран не видел, что происходит внизу. С разочарованием он ударил кулаком по ноге и не ощутил ничего.
   
— О мое сладкое летнее дитя, — негромко проговорила старая Нэн. — Что ты знаешь о страхе? Страх бывает зимой, мой маленький лорд, когда снег заносит стены на сотню футов, а ледяной ветер с воем вырывается с севера. Страшно бывает долгими ночами, когда солнце прячет свой лик на годы и годы, и маленькие дети рождаются, живут и умирают во тьме, а лютоволки тощают и голодают, и Белые Ходоки расхаживают по лесам.
   
— Ты хочешь сказать, Иные? — спросил Бран.
   
— Иные, — согласилась старая Нэн. — Тысячи и тысячи лет назад пришла зима, холодная, жестокая, бесконечная, какой не помнили люди. А потом пришла ночь, затянувшаяся на целое поколение; короли тряслись от холода и умирали в своих замках, как простые свинопасы в хижинах. Женщины душили детей, чтобы не видеть, как они умирают, плакали и ощущали, как слезы замерзают на их щеках. — Голос ее умолк, спицы тоже. Нэн поглядела на Брана выцветшими мутными глазами и спросила: — Итак, дитя, ты хочешь услышать именно такую повесть?
   
— Ну, — нерешительно отвечал Бран. — Да, только…
   
Старая Нэн кивнула, и спицы зацокали.
   
— В этой тьме впервые появились Иные. Холодные мертвые твари, они ненавидели железо, огонь и солнечные лучи… любое создание, в жилах которого течет живая кровь. Они опустошали крепости, города и королевства, убивали героев, за их бледными конями оставались разбитые армии. Мечи мужчин не могли остановить их, даже девы и младенцы не вызывали у них жалости. Они гнали дев по замерзшим лесам и кормили своих мертвых слуг плотью детей человека.
   
Голос Нэн сделался очень тихим, она уже почти шептала, и Бран невольно пригнулся вперед, чтобы слышать.
   
— Это было во дни перед приходом андалов, задолго до бегства женщин через Узкое море из городов Ройна; сотней королевств тех времен правили Первые Люди, отобравшие эти земли у Детей Леса. Но там и здесь в обширных лесах, в деревянных городах и полых холмах жили последние Дети Леса, и лики на деревьях несли стражу. Холод и смерть полнили землю, и последний герой решил отыскать Детей, в надежде на то, что их древняя магия поможет отвоевать то, что потеряли армии мужей. Он отправился в мертвую землю с мечом в руке, взяв с собой пса и дюжину спутников. Он искал много лет и уже начал терять надежду, не умея отыскать Детей в их тайных городах посреди леса. Один за другим умирали его друзья, пал его конь, наконец сдохла даже собака, а меч промерз настолько, что клинок его переломился, когда он попытался воспользоваться им. Тогда Иные почуяли запах его горячей крови и безмолвно отправились в погоню, выслав по его следу стаи бледных пауков ростом с пса.
   
Дверь отворилась, сердце Брана подпрыгнуло в груди от неожиданного испуга, но это был лишь мейстер Лювин, позади него на лестнице маячил Ходор.
   
— Ходор! — пробурчал конюх, как было в его обычае, и широко улыбнулся.
   
Мейстер Лювин не улыбался.
   
— У нас гости, — объявил он. — Бран, твое присутствие необходимо.
   
— А я как раз слушаю повесть, — пожаловался Бран.
   
— Сказки подождут, мой маленький лорд; как только ты вернешься сюда, я продолжу, — сказала старая Нэн. — Гости не столь терпеливы, иногда они прибывают с собственными рассказами.
   
— А кто приехал? — спросил Бран у мейстера Лювина.
   
— Тирион Ланнистер, с ним люди Ночного Дозора со словом от твоего брата Джона. Сейчас с ними Робб. Ходор, поможешь ли ты Брану спуститься в зал?
   
— Ходор! — с радостью согласился конюх. Он пригнул огромную лохматую голову, чтобы пройти в дверь. В Ходоре было почти семь футов роста; трудно было поверить, что в жилах его течет та же самая кровь, что у старухи Нэн. Бран подумал: неужели и этот человек съежится, как и его прапрабабушка, когда станет старым? Впрочем, едва ли… проживи этот великан хоть тысячу лет.
   
Ходор поднял Брана буквально как перышко и прижал мальчика к могучей груди. От него сладко пахло конем, и запах этот казался приятным Брану. Могучие, заросшие коричневым волосом руки бугрились мышцами.
   
— Ходор, — проговорил он снова. Теон Грейджой когда-то сказал, что многого, конечно, Ходор не знает, но в том, что ему известно собственное имя, сомневаться не приходится. Когда Бран рассказал это старой Нэн, она раскудахталась, словно курица, и объяснила, что по-настоящему Ходора зовут Уолдер. Никто не знает, откуда взялся этот самый Ходор, сказала она, но когда Уолдер стал так говорить, все начали звать его этим именем.
   
Они оставили старую Нэн в башне вместе с ее спицами и воспоминаниями. Спускаясь с Браном вниз по ступеням, Ходор фальшиво напевал; мейстер Лювин следовал за ними торопливой походкой, стараясь приноровиться к длинным шагам конюха.
   
Робб сидел на высоком престоле отца в броне, кольчуге и вареной коже, с суровым выражением лица, подобающим Роббу-лорду. Теон Грейджой и Халлес Моллен стояли за ним. Дюжина стражников выстроилась вдоль серых каменных стен под узкими высокими окнами. В центре зала ожидал карлик со своими слугами и четырьмя одетыми в черное незнакомцами из Ночного Дозора. Бран ощутил напряженность, едва Ходор внес его в зал.
   
— Любой, кто служит в Ночном Дозоре, вправе рассчитывать на привет и долгое пребывание в Винтерфелле, — говорил Робб голосом Робба-лорда. Меч его лежал на коленях, нагую сталь мог видеть весь мир. Даже Бран понимал, что значит, когда гостя приветствуют нагой сталью.
   
— Любой, кто служит в Ночном Дозоре, — отвечал карлик, — но только не я, я правильно понял тебя, парень?
   
Робб встал и указал на карлика мечом.
   
— Пока здесь нет отца и матери, правлю я, ты понял, Ланнистер? Я тебе не мальчишка.
   
— Раз ты лорд, научись говорить вежливо, как подобает владыке, — отвечал коротышка, не обращая внимания на оказавшееся перед лицом острие. — Похоже, все манеры твоего отца достались твоему незаконнорожденному брату.
   
— Джон, — выдохнул Бран на руках Ходора.
   
Карлик обернулся к нему:
   
— Значит, мальчик действительно остался в живых, а я не мог в это поверить. Вас, Старков, трудно убить.
   
— Вам, Ланнистерам, следовало бы это запомнить, — проговорил Робб, опуская меч. — Ходор, принеси сюда моего брата.
   
— Ходор, — проговорил Ходор, с улыбкой направляясь вперед. Он опустил Брана на высокий престол Старков, на котором владыки Винтерфелла восседали с тех дней, когда они еще звали себя королями Севера. Холодный камень сиденья был отполирован несчетными прикосновениями, резные головы лютоволков скалились с концов массивных подлокотников. Бран ухватился за них, беспомощные ноги болтались внизу. В огромном сиденье он казался себе ребенком.
   
Робб опустил руку на его плечо.
   
— Ты сказал, что у тебя есть дело к Брану. Вот он перед тобой, Ланнистер.
   
Бран ощутил на себе взгляд Тириона. Черный глаз и зеленый глядели на него, изучая и взвешивая.
   
— Мне сказали, что ты прекрасно лазал, Бран, — произнес наконец человечек. — Скажи, как вышло, что в тот день ты упал?
   
— Я не падал… никогда! — настаивал Бран. Он ведь никогда не падал, никогда, никогда, никогда.
   
— Дитя не помнит ничего, что случилось в день падения; ни как он падал, ни как лез по стене, — мягко проговорил мейстер Лювин.
   
— Интересно, — сказал Тирион Ланнистер.
   
— Мой брат здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы, Ланнистер, — резко возразил Робб. — Делай свое дело и отправляйся в путь.
   
— У меня для тебя подарок, — улыбнулся карлик Брану. — Хотелось бы тебе ездить на коне, мальчик?
   
Мейстер Лювин шагнул вперед.
   
— Милорд, ребенок не способен пользоваться ногами, он не сможет усидеть на лошади.
   
— Ерунда, — возразил Ланнистер. — На хорошем коне и в хорошем седле усидит даже калека.
   
Слово это ножом пронзило сердце Брана. Он ощутил, как прихлынули к глазам непрошеные слезы.
   
— Я не калека!
   
— Тогда я не карлик, — ответил Тирион, скривив рот. — Мой отец с радостью услышит это. — Грейджой расхохотался.
   
— Какую лошадь и седло ты предлагаешь? — спросил мейстер Лювин.
   
— Просто нужно подыскать умного конька, — отвечал Ланнистер. — Мальчик не может пользоваться ногами, чтобы управлять животным, поэтому следует приспособить лошадь к всаднику, приучить ее повиноваться поводьям и голосу. Я бы начал с необъезженной годовалой лошади, чтобы ее не переучивать. — Тирион достал из-за пояса свиток. — Передайте это вашему седельнику. Он сделает все нужное.
   
Любопытный, как крохотная серая белка, мейстер Лювин взял бумагу из рук карлика. Развернув листок, он пригляделся.
   
— Понимаю. Великолепный рисунок, милорд. Да, это получится. Мне следовало бы самому придумать такое седло.
   
— Мне это было проще сделать, мейстер. Это седло не столь уж отличается от моего собственного.
   
— Значит, я действительно сумею ездить верхом? — спросил Бран. Он хотел поверить, но боялся. Быть может, это еще одна ложь. И ворон обещал, что он сумеет летать.
   
— Сумеешь, — сказал ему карлик. — Клянусь тебе, мальчик, на конской спине ты будешь таким же высоким, как и все они.
   
Робб Старк казался озадаченным.
   
— Это какая-то ловушка, Ланнистер? Зачем тебе Бран? С чего ты вдруг решил помочь ему?
   
— Об этом попросил твой брат, а сердце мое полно нежности к калекам, бастардам и сломанным вещам. — Тирион Ланнистер приложил руку к сердцу и ухмыльнулся.
   
Дверь во двор распахнулась, и солнце ударило в зал. Следуя за запыхавшимся Риконом, вошли лютоволки. Широко раскрыв глаза, мальчик остановился у двери, но волки направились дальше. Они сразу увидели Ланнистера или, быть может, уловили его запах.
   
Первым заворчал Лето, Серый Ветер последовал его примеру и они подошли к человечку, остановившись по обе стороны от него.
   
— Волкам не нравится твой запах, Ланнистер, — прокомментировал Теон Грейджой.
   
— Значит, пора и откланяться, — сказал Тирион. Он отступил на шаг назад… и сзади объявился ощерившийся Лохматый Песик. Ланнистер отступил, и Лето бросился на него с другой стороны. Тот пошатнулся на кривых ногах, но Серый Ветер вцепился в рукав, оторвав от него полоску ткани.
   
— Нельзя! — выкрикнул Бран с высокого престола, когда люди Ланнистера потянулись к стали. — Лето, сюда. Лето, ко мне!
   
Услышав голос, лютоволк посмотрел сначала на Брана, потом на Ланнистера. Зверь отступил от человечка и опустился возле болтающихся ног Брана.
   
Робб затаил дыхание. А потом вздохнул и позвал:
   
— Серый Ветер! — и лютоволк без звука метнулся к хозяину. Теперь лишь Лохматый Песик ворчал на карлика, глаза его светились зеленым огнем.
   
— Рикон, отзови его! — крикнул Бран своему маленькому брату. Опомнившись, тот закричал:
   
— Домой, Лохматик, домой. — Волк последний раз рыкнул на Ланнистера и направился к Рикону, сразу обнявшему его за шею.
   
Тирион Ланнистер развязал шарф, прикоснулся ко лбу и проговорил ровным голосом:
   
— Как интересно…
   
— Все ли в порядке с вами, милорд? — спросил один из его людей с мечом в руке, с опаской поглядев в сторону лютоволков.
   
— Рукав мой порван, и штаны вдруг подмокли, но, если не считать ущерба моему достоинству, все в порядке.
   
Даже Робб казался потрясенным.
   
— Волки… не знаю, почему они так поступили…
   
— Должно быть, приняли меня за обед. — Ланнистер скованно поклонился Брану. — Благодарю вас за то, что вы их отозвали, молодой сир. Уверяю вас, звери, безусловно, сочли бы меня непригодным для еды. Ну а теперь я действительно отправляюсь.
   
— Одно только мгновение, милорд, — проговорил мейстер Лювин. Он подошел к Роббу, и они пригнули головы шепчась. Бран попытался услышать, что они говорят, но голоса были слишком тихи.
   
Робб Старк наконец опустил меч в ножны.
   
— Я… похоже, я… поторопился, — сказал он. — Вы были добры к Брану, и… — Робб с усилием овладел собой. — Словом, Винтерфелл гостеприимно примет вас, если вы хотите этого, Ланнистер.
   
— Избавь меня от этой лживой любезности, мальчик. Ты не любишь меня и не хочешь, чтобы я находился здесь. Я видел гостиницу за вашими стенами, в Зимнем городе. Я найду там постель, и каждый из нас будет спокойнее спать. За несколько медяков я даже сумею отыскать пригожую девку, которая согреет мне простыни. — Он обратился к одному из Черных Братьев, к старику с перепутанной бородой: — Йорен, с рассветом мы едем на юг. Ты найдешь меня на дороге.
   
И Тирион направился к выходу, переваливаясь по залу на коротких ногах, мимо Рикона и всех остальных. За ним последовали его люди.
   
Четверо из Ночного Дозора остались. Робб с неуверенностью повернулся к ним.
   
— Я приготовил вам комнаты, и вы найдете достаточно горячей воды, чтобы смыть дорожную пыль. Надеюсь, вы почтите нас своим присутствием за столом. — Слова звучали неловко, даже Бран это заметил: речь свою брат заучил и говорил не от сердца, но тем не менее Черные Братья поблагодарили его.
   
Лето проводил по ступеням башни Ходора, отнесшего Брана в постель. Старая Нэн спала в своем кресле. Ходор, сказав «Ходор», подхватил свою прапрабабушку и унес ее, негромко похрапывающую, в соседнюю комнату, а Бран остался лежать размышляя. Робб обещал устроить пир вместе с гостями Ночного Дозора в Великом зале.
   
— Лето, — позвал он. Волк прыгнул в постель. Бран крепко обнял его и ощутил горячее дыхание на своей щеке. — Теперь я смогу ездить верхом, — шепнул он своему другу. — И мы с тобой снова поедем в лес на охоту, как раньше. — А потом Бран уснул.
   
Во сне своем он лез, карабкался к вершине древней, лишенной окон башни, пальцы его с трудом находили зацепку между почерневшими кирпичами, ноги пытались найти опору. Все выше и выше он забирался, уходя сквозь облака в ночное небо, но башня все еще поднималась над ним. Он остановился, чтобы поглядеть вниз, но голова его закружилась, и Бран ощутил, как скользят пальцы. Бран закричал и всеми силами попытался уцепиться за камень. Земля была в тысяче миль внизу, а он не мог лететь. Не мог! Бран дождался, пока сердце перестало колотиться, и, отдышавшись, вновь полез вверх. Только назад пути не было. Высоко над ним на фоне огромной бледной луны уже вырисовывались очертания горгулий. Руки его болели и ныли, но Бран не смел передохнуть. Он заставил себя лезть быстрее. Горгульи следили за его подъемом. Глаза их горели красным жарким огнем, словно уголья в жаровне. Возможно, когда-то они были львами, но теперь лики их исказились. Бран слышал, как они перешептываются между собой негромкими, жуткими каменными голосами. Не слушай, сказал он себе. Слушать нельзя, и пока ты не слышишь их, можно не беспокоиться. Но тут горгульи отделились от камня, поползли вниз по стене башни к месту, где повис Бран, и он понял, что о безопасности нечего и думать.
   
— Я не слышал, — плакал он, а они все приближались. — Я не слышал, не слышал.
   
Он проснулся в слезах, затерявшись во тьме, и сразу увидел над собой огромную тень.
   
— Я не слышал, — прошептал Бран, сотрясаясь от страха, но тень произнесла «Ходор» и зажгла свечу возле его постели. Бран вздохнул с облегчением. Ходор отер пот с его лица влажной теплой тканью, переодел ловкими мягкими руками. Потом, когда настало время, он отнес мальчика в Великий зал, где длинный стол был разложен на козлах возле очага. Место лорда во главе стола пустовало, по правую руку сидел Робб, а Бран напротив него. В тот вечер они ели молочного поросенка, пирог с голубями и репу, прожаренную в масле, на сладкое повар обещал соты с медом. Лето хватал объедки из руки, а Серый Ветер и Лохматый Песик ссорились из-за кости в углу. Псы Винтерфелла теперь не смели приближаться к дворцовому залу. Сперва Бран находил подобную застенчивость странной, но теперь уже начал привыкать к ней.
   
Йорен был старшим среди черной братии, поэтому управляющий посадил его между Роббом и мейстером Лювином. От старика пахло кислятиной, похоже, он давно не мылся. Он рвал мясо зубами, разгрызал кости, чтобы высосать мозг. Услыхав имя Джона Сноу, он пожал плечами и буркнул:
   
— Погибель сира Аллисера, — и двое из его спутников зашлись смехом, причин которого Бран не понимал, но когда Робб спросил о дяде Бенджене, черная братия зловеще примолкла.
   
— Что такое? — спросил Бран.
   
Йорен вытер свои пальцы о жилет.
   
— Новости скверные, милорды, и жестоко платить ими за вашу трапезу и кров, но если человек задает вопрос, он должен получить ответ. Старк исчез.
   
Другой из Черных сказал:
   
— Старый Медведь отправил его разыскивать Уэймара Ройса, но он так и не вернулся, милорд.
   
— Старк слишком долго отсутствует, — сказал Йорен. — Он наверняка погиб.
   
— Мой дядя жив, — громко сказал Робб Старк, в его голосе послышался гнев. Он поднялся со скамьи и положил руку на рукоять меча. — Вы слышите меня? Мой дядя жив! — Голос его прозвенел между каменных стен, и Бран неожиданно испугался.
   
Старый, пропахший кислятиной Йорен, не смущаясь, поглядел на Робба.
   
— Как вам угодно, милорд, — проговорил он, обсасывая кусок мяса.
   
Самый молодой из черной братии неуютно поежился на своем месте.
   
— На Стене нет человека, который знал бы Зачарованный лес лучше Бенджена Старка. Он отыщет дорогу назад.
   
— Возможно, — отвечал Йорен. — Возможно, отыщет, а может быть, и нет. В этот лес, случалось, уходили весьма сведущие люди, но не возвращались обратно.
   
Бран вспомнил повесть старой Нэн об Иных и последнем герое, которого гнали сквозь ледяные леса мертвяки и пауки ростом с собаку. На миг он испугался, но наконец вспомнил, чем закончилась история.
   
— Дети помогут ему, — выпалил он. — Дети Леса!
   
Теон Грейджой расхохотался, а мейстер Лювин ответил:
   
— Бран, Дети Леса мертвы, они исчезли тысячелетие назад. От них остались только лики на деревьях.
   
— Здесь внизу[8] ваши слова, может, и верны, мейстер, — сказал Йорен. — Но наверху, за Стеной, кто может быть в чем-либо уверен? Наверху человек не всегда может сказать, что живет, а что уже умерло…
   
Той ночью, после того как тарелки были очищены, Робб сам унес Брана в постель. Серый Ветер шел первым, Лето последним. Робб был силен для своих лет, и хотя Бран весил не более чем узел с бельем, но на крутой и темной лестнице Робб успел запыхаться.
   
Он опустил Брана в постель, укрыл его одеялом и погасил свечу. Какое-то время Робб посидел возле него во тьме. Бран хотел заговорить с ним, но не знал, что сказать.
   
— Обещаю, мы подыщем для тебя лошадь, — шепнул наконец Робб.
   
— А они когда-нибудь вернутся? — спросил Бран.
   
— Да, — ответил Робб с такой надеждой в голосе, что Бран понял: это голос его брата, а не лорда Робба. — Мать скоро вернется домой. Быть может, мы сумеем верхом встретить ее. Правда, она удивится, увидев тебя на лошади. — Даже в темной комнате Бран ощущал улыбку брата. — Ну а потом мы сможем съездить на север, поглядеть на Стену. Мы даже не предупредим Джона о нашем приезде, просто нагрянем к нему однажды вдвоем. Вот будет приключение!
   
— Приключение, — повторил Бран с завистью. Он услышал короткое рыдание брата. В комнате было так темно, что он не мог видеть слез на лице Робба, и потому просто протянул руку. Пальцы их соединились.
  
  
   
    
Эддард
   
   
— Смерть лорда Аррена глубоко опечалила всех нас, милорд, — проговорил великий мейстер. — И я буду рад поведать всем то, что знаю об этом. Садитесь же. Хотите подкрепиться? Быть может, вам угодно фиников? У меня есть великолепная хурма. Увы, вино теперь возмущает мое пищеварение, но я могу предложить вам чашу подслащенного медом мороженого молока. На такой жаре оно освежает.
   
Жара действительно угнетала. Нед ощущал, что шелковая рубашка липнет к его груди. Густой влажный воздух покрывал город, словно мокрое шерстяное одеяло. Возле реки царил беспорядок: беднота оставила свои жаркие, лишенные воздуха обиталища и устроилась спать у воды, где только и можно было вздохнуть.
   
— Это будет весьма любезно с вашей стороны, — отвечал Нед усаживаясь.
   
Большим и указательным пальцами Пицель приподнял крохотный серебряный колокольчик и негромко позвонил. Стройная молодая служанка торопливо вошла в солярий.
   
— Мороженого молока для королевской десницы и для меня самого; будь добра, деточка, сделай послаще.
   
Девушка отправилась за питьем, а великий мейстер сплел пальцы вместе и опустил ладони на чрево.
   
— Простонародье утверждает, что последний год лета всегда бывает самым жарким. Это далеко не так, однако порой народные поверья оказываются справедливыми. В подобные дни я завидую вам, северянам, привыкшим к летнему снегу. — Тяжелая, усыпанная драгоценными камнями цепь на шее старика мягко звякнула, когда он переменил позу. — Конечно, лето Мейекара было жарче этого и лишь немного короче. Даже в Цитадели находились дураки, предполагавшие, что пришло наконец великое лето, которое никогда не закончится, но на седьмой год вышел срок и ему, и после короткой осени на нас обрушилась жуткая долгая зима. Летняя жара была кошмарной. Старый город днями исходил по́том и варился в тени; он оживал только ночью, мы гуляли в садах возле реки и спорили о бегах. Я помню запах этих ночей, милорд, — духи и пот; помню дыни, лопавшиеся от спелости, персики и гранаты, ночные тени и лунный свет. Тогда я был молодым человеком, и цепь моя еще ковалась. Жара не утомляла меня так, как сейчас. — Тяжелые веки прикрывали глаза Пицеля, он казался почти уснувшим. — Извините меня, лорд Эддард. Вы явились сюда не для того, чтобы слушать дурацкие воспоминания о лете, закончившемся еще до рождения вашего отца. Простите старческую болтливость, если сумеете. Ум — словно меч: старый клинок рассыпается ржавчиной. А вот и молоко. — Служанка поставила между ними блюдо, и Пицель улыбнулся ей: — Милая девочка! — Он приподнял чашу, попробовал и кивнул. — Благодарю, можешь идти.
   
Когда девица ушла, Пицель обратил к Неду свои бледные, выцветшие, в прожилках глаза.
   
— Итак, о чем мы говорили? Ах да! Вы спрашивали о лорде Аррене…
   
— Да. — Нед вежливо пригубил ледяное молоко, оно приятно холодило горло, но на его вкус казалось чересчур сладким.
   
— Откровенно говоря, десница некоторое время казался непохожим на самого себя, — проговорил Пицель. — Мы много лет заседали вместе в совете, и знаки были вполне очевидны, но я относил их на счет великой тяжести, которую лорд Аррен так долго и верно нес. На его широкие плечи легли все тяготы королевства. Более того, сын его вечно болел, а леди-жена так волновалась за мальчика, что не отпускала его от себя. Уже этого достаточно, чтобы утомить даже крепкого человека, а лорд Джон был не слишком молод. Поэтому я не удивлялся его усталости и грусти. Так мне казалось в то время, но сейчас я менее уверен в прошлом. — Он затряс головой.
   
— А что вы сможете сказать мне о его последней болезни?
   
Великий мейстер развел руки жестом беспомощной печали.
   
— Однажды он явился ко мне и попросил некую книгу, крепкий и здоровый как всегда, хотя мне и показалось, что какая-то мысль глубоко тревожит его. А на следующее утро он уже корчился от боли и не мог подняться с постели. Мейстер Колемон решил, что он застудил желудок. Погода была жаркой, и десница часто употреблял вино со льдом, что могло расстроить пищеварение. Лорд Джон продолжал слабеть, и я отправился к нему сам, но боги не даровали мне сил, чтобы спасти его.
   
— Я слыхал, что вы отослали мейстера Колемона?
   
Утвердительный кивок великого мейстера совершился медленно и непреклонно — как движение ледника.
   
— Да, так я поступил тогда и, боюсь, что леди Лиза никогда не простит мне этого. Возможно, я ошибался, но в то время я не видел лучшего выхода. Мейстер Колемон для меня словно сын, и я никогда не позволил бы себе усомниться в его способностях, но он был еще так молод! А молодые нередко не понимают всей хрупкости старого тела. Он очищал организм лорда Аррена слабительными настоями и перечным соком, и я побоялся, что такое лечение может убить больного.
   
— Может быть, лорд Аррен что-нибудь говорил в последние часы своей жизни?
   
Пицель нахмурил чело.
   
— На последней стадии лихорадки десница несколько раз произнес имя «Роберт», но кого он звал — короля или сына, я сказать не могу. Леди Лиза не позволяла мальчику входить к больному, чтобы он не заразился. Король пришел и несколько часов просидел возле постели, занимая лорда Джона разговором и надеясь шутками подбодрить его. Король просто был полон сострадания!
   
— И это все? Какими были последние слова лорда Аррена?
   
— Увидев, что надежд больше нет, я дал деснице маковое молоко, чтобы избавить его от мук. Но перед тем, как закрыть глаза в последний раз, лорд Джон что-то шепнул королю и своей жене и благословил своего сына. «Крепкое семя», — проговорил он. А потом его речь сделалась слишком неразборчивой, чтобы ее можно было понять. Смерть пришла лишь следующим утром, но лорд Джон находился в глубоком забытьи. Он более не открыл уст.
   
Нед еще раз глотнул молока, пытаясь подавить отвращение к приторному питью.
   
— А вы не находили в смерти лорда Аррена чего-нибудь неестественного?
   
— Неестественного? — переспросил древний мейстер едва ли не шепотом. — Нет, я бы так не сказал. Смерть всегда приносит с собою скорбь, но на свой собственный лад она — самое естественное событие из всех, приключающихся с человеком, лорд Эддард. Джон Аррен теперь упокоился с миром, избавившись от своих тягот.
   
— А как насчет болезни, которая унесла его? — проговорил Нед. — Приключалось ли нечто подобное с другими людьми?
   
— Почти сорок лет я был великим мейстером Семи Королевств, — проговорил Пицель. — Под нашим добрым королем Робертом, и под предшественником его Эйерисом Таргариеном, и отцом его Джейехерисом Вторым, помню даже несколько коротких месяцев правления отца Джейехериса — Эйегона Удачливого, милорд. Но скажу вам одно: каждый случай не похож на другие, и все они как один. Смерть лорда Джона была не страннее любой другой.
   
— Его жена полагает иначе.
   
Великий мейстер кивнул:
   
— Теперь я вспомнил, вдова Джона Аррена является сестрой вашей благородной жены, но простите старику прямолинейность; горе может повергнуть в смятение даже могучий и дисциплинированный ум, каковым леди Лиза, увы, не обладает. После последних неудачных родов она видела врагов в каждой тени, а смерть лорда-мужа вывела ее из равновесия.
   
— Итак, вы вполне уверены в том, что Джон Аррен умер от внезапной хвори?
   
— Да, — ответил Пицель серьезным голосом. — Что же еще могло явиться причиной этой смерти, как не болезнь, мой добрый лорд?
   
— Яд, — негромко предположил Нед.
   
Сонные глаза Пицеля разом открылись. Древний мейстер неуютно поежился на своем месте.
   
— Возмутительная мысль. У нас не Вольные Города, где подобные преступления нередки. Великий мейстер Эйтельмур писал, что все люди лелеют убийство в своем сердце, но и тогда отравитель не достоин даже пренебрежения. — Он помолчал мгновение, погрузившись в думу. — Ваше предположение вполне допустимо, милорд, однако я сомневаюсь. Распознать яды может каждый деревенский мейстер, а лорд Аррен не обнаруживал признаков отравления. Кроме того, десницу любили все. Только чудовище, воплотившееся в человеческую плоть, осмелилось бы отравить столь благородного лорда.
   
— Говорят, что яд — это оружие женщины.
   
Пицель задумчиво погладил бороду.
   
— Так говорят. Женщины, труса… и евнуха. — Он прокашлялся и сплюнул на тростник густой ком мокроты. Вверху громко каркнул ворон. — Лорд Варис был рожден рабом в Лисе, вы знаете это? Не доверяйте паукам, милорд.
   
Подобных слов можно было и не говорить. От присутствия Вариса по плоти всегда бежали мурашки.
   
— Я запомню ваши слова, мейстер. Благодарю вас за помощь. Похоже, я отнял у вас достаточно много времени. — Лорд Эддард встал.
   
Великий мейстер Пицель с трудом, медленно поднялся из кресла и проводил Неда до двери.
   
— Надеюсь, я некоторым образом помог вашему уму избавиться от тяжести. Если я смогу помочь вам чем-нибудь еще, стоит лишь попросить.
   
— Еще одна вещь, — проговорил Нед. — Мне хотелось бы посмотреть книгу, которую вы одолжили Джону перед его внезапной болезнью.
   
— Боюсь, что вы найдете ее неинтересной, — проговорил Пицель. — Этот увесистый том великий мейстер Маллеон посвятил родословиям великих домов.
   
— И все же мне хотелось бы посмотреть его.
   
Старик открыл дверь.
   
— Ну, как угодно. Книга у меня где-то здесь. Когда я найду ее, то прикажу немедленно доставить прямо в ваши палаты.
   
— Вы в высшей степени любезны, — ответил Нед и, словно бы вдруг припомнив, проговорил: — Кстати, не позволите ли вы мне задать самый последний вопрос? Вы упомянули, что король находился возле смертного одра лорда Аррена. Интересно, а сопутствовала ли ему королева?
   
— Вовсе нет, — покачал головой Пицель. — Она вместе с детьми как раз отъехала на Бобровый утес в обществе своего отца. Лорд Тайвин прибыл в город вместе со свитой на турнир в честь именин принца Джоффри и, вне сомнения, рассчитывал, что его сын Джейме завоюет венец чемпиона, но ему пришлось перенести жестокое разочарование. Мне выпало отослать королеве слово о внезапной кончине лорда Аррена. Никогда не отсылал я птицу с более тяжелым сердцем.
   
— Черные крылья, черные слова, — пробормотал Нед. Пословицу эту старая Нэн часто повторяла, когда он был мальчишкой.
   
— Так говорят рыбацкие женки, — согласился великий мейстер Пицель. — Но мы знаем, что так бывает отнюдь не всегда. Когда птица мейстера Лювина принесла весть о вашем Бране, каждое верное сердце в замке возрадовалось, разве не так?
   
— Благодарю вас, мейстер.
   
— Боги милостивы. — Пицель склонил голову. — Приходите ко мне почаще, лорд Эддард. Я здесь, чтобы служить.
   
«Да, — подумал Нед, закрывая за собой дверь, — но кому?»
   
Возвращаясь в свои покои, он застал Арью на ступенях винтовой лестницы башни Десницы. Она крутила руками, как ветряная мельница, пытаясь застыть на одной ноге. К грубому камню прикасались босые ноги. Нед остановился и поглядел на нее.
   
— Арья, что ты делаешь?
   
— Сирио говорит, что водяной плясун может стоять на одном пальце несколько часов. — Девочка замахала руками, потеряв равновесие.