1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— Тот и тот армяне. Но этот наш, мусульманин. Гочи, как я! Как может гочи служить собака Арташесов!
   
Перепуганный бандит сморщил красную от оплеух физиономию и завопил по-русски:
   
— Я не Арташесову служу! Я Гаджи-ага-муаллим служу!
   
— Гаджи-ага — это Шамсиев? Такой старый, почтенный п-промышленник? — спросил Фандорин.
   
Ответила подошедшая госпожа Валидбекова:
   
— Все они почтенные. До поры до времени.
   
Эраст Петрович наклонился над вжавшимся в стену пленником:
   
— А пятеро, которых мы застрелили? Они были чьи?
   
— Один Джабарова, один Манукяна, один Расулова, один Арташесова, — поспешно ответил шамсиевский гочи. — Эти тоже арташесовские, — кивнул он на раненых.
   
Оба закивали.
   
— Джабарова я видел. Это молодой предприниматель, миллион п-пудов. — Фандорин обернулся к женщине. — Кто остальные?
   
— Все они члены правления Совета нефтепромышленников. Значит, революционеры ни при чем. Арташесов меня предупреждал, чтобы я не шла на уступки моим рабочим…
   
Саадат вынула из-за лифа свой пистолетик, приставила дуло ко лбу вислоусого.
   
Голосом, который напоминал шипение атакующей змеи, что-то проговорила.
   
Гасым перевел, неодобрительно покачивая головой:
   
— Хочет знать, где сын. Сказала: «Будешь молчать — те двое расскажут. Но ты уже не услышишь». Ай, женщина нельзя так с мужчина говорить, даже если мужчина совсем плохая. Нельзя отвечать, лучше умирать.
   
Но пленный был на сей счет иного мнения. Зажмурившись, он что-то прохрипел, и Саадат убрала оружие. Теперь сказанное перевела она сама:
   
— Турал здесь. Где именно, он и его сообщники не знают. Днем за Туралом в Катер-клуб пришла арташесовская яхта и увезла куда-то. А эти остались ждать дальнейших указаний. Господи, куда они дели моего мальчика? Где его искать?! Как?!
   
Она заплакала.
   
— Очень п-просто, — пожал плечами Фандорин и подошел к пленникам-армянам. — Значит, вы служите Арташесову? На вилле часто бываете?
   
Обоих бандитов накрыло широкой тенью. Это рядом с Эрастом Петровичем встал Гасым.
   
— Лучше правда говори, — посоветовал он.
   
   * * *
   
В спальню господина Арташесова удобней всего было проникнуть через окно. На третий этаж пришлось вскарабкаться по водосточной трубе и потом еще пройти десяток метров по узенькому пятидюймовому карнизу, но иначе понадобилось бы уложить десяток телохранителей, стороживших внизу.
   
Зато поблизости от спальни, по уверениям пленных, ночью не было ни души. Миллионер засыпал с трудом и просыпался от малейшего постороннего звука. Подниматься по лестнице кому бы то ни было строжайше воспрещалось.
   
Эраст Петрович перелез через подоконник очень деликатно. В его планы не входило тревожить чуткий сон хозяина раньше времени.
   
Мягкий свет ночника розоватым сиянием освещал пышное ложе. В комнате заливисто пели соловьи — не живые, а с граммофонной пластинки. Пластинка была гигантского размера, как, впрочем, и сам граммофон. Ничего подобного Фандорин прежде не видывал. Наверняка изготовлено по специальному заказу: чтобы записи хватило на всю ночь.
   
Арташесов сладко спал, по-детски подложив обе руки под щеку. Голову прикрывал шелковый ночной колпак с пумпончиком.
   
Под подушкой — рассказали пленные — кнопка аварийного вызова охраны. Эраст Петрович обрезал провод и только после этого прервал мирные грезы столпа нефтяной индустрии.
   
Зажал Месропу Карапетовичу ладонью рот. Приставил к переносице ствол «веблея». При необходимости Фандорин мог бы прикончить Арташесова одним пальцем, но оружие обладает особой силой убеждения.
   
Нефтегерцог пискнул. Открыл глаза. Зрачки немедленно сошлись к переносице, будто примагниченные блеском вороненой стали. Не очень скоро, секунд через десять, взгляд промышленника переместился на Эраста Петровича. Глаза несколько раз мигнули. Сначала изумленно, потом непонимающе. Фандорин вдавил дуло сильнее. Тогда взгляд сделался правильным — окоченевшим от ужаса.
   
— Малейший з-звук — убью. Ясно?
   
Веки дважды опустились. С до смерти испуганным человеком нужно говорить короткими, четкими, предельно понятными фразами.
   
— Сейчас вы снимете трубку. Начальнику охраны скажете, чтобы все убирались к черту. Мешают спать. Ясно?
   
Теперь Эраст Петрович ладонь убрал, пистолет отодвинул, но целил по-прежнему в переносицу.
   
Арташесов сел на кровати. На лбу у него выступила испарина. Сглотнул.
   
— Во…
   
— Что?
   
— Водички…
   
Поклацал зубами об стакан. Откашлялся.
   
— Если охрана что-то з-заподозрит, убью.
   
В хорошей угрозе, как в песне, важную роль играет рефрен. Здесь можно не бояться тавтологии. Эраст Петрович и еще раз повторил:
   
— Убью. Ясно?
   
— Минуточку… Сейчас, — прошептал Месроп Карапетович. — Должен предупредить… — Он извиняющимся жестом приложил руку к груди. — Я говорю с караулом по-армянски. Иначе это покажется им странным.
   
— Ничего, я знаю армянский, — небрежно сказал Фандорин.
   
Арташесов сейчас был не в той ситуации, чтобы уличить оппонента в блефе.
   
«Не рискнет. Слишком испуган».
   
Промышленник снял трубку, надавил рычажок. Раздраженным голосом произнес несколько фраз. Разъединился.
   
Не убирая пистолета, Эраст Петрович подошел к окну, выглянул из-за шторы. От дома по аллее на цыпочках просеменила вереница вооруженных людей.
   
Дождавшись, когда телохранители растают во тьме, Фандорин подал условный сигнал: мигнул фонариком.
   
— Наденьте халат и сядьте в кресло, — сказал он, вернувшись к кровати. — С вами будет говорить дама.
   
— Дама? — Голос Арташесова жалобно задрожал. — Если вы решили, будто я помогал Левончику ухаживать за вашей супругой, вы заблуждаетесь! Совсем наоборот! Посмотрев на вас, я сказал ему: «Левончик-джан, это очень серьезный человек. Оставь госпожу Лунную в покое. Добром оно не кон…»
   
На лестнице послышались шаги, Месроп Карапетович повернулся к двери и умолк на полуслове.
   
Выводить миллионера из заблуждения Эраст Петрович не стал специально. Явление матери похищенного ребенка должно было стать для Арташесова сюрпризом.
   
И сюрприз удался. Появившись на пороге и увидев съежившегося в кресле хозяина, госпожа Валидбекова с хищным криком ринулась к нему, вцепилась ногтями в лицо делового человека и разодрала кожу в кровь. Потом швырнула толстячка на пол и принялась топтать ногами.
   
— Не орать. Убью! — предупредил Фандорин избиваемого, не спеша остановить экзекуцию.
   
Месроп Карапетович не орал. Только прикрывался от ударов и охал. Саадат тоже молчала — оскаленное лицо дамы из общества было страшным.
   
Тигрица, подумал Эраст Петрович.
   
К нему подошел Гасым.
   
— Юмрубаш, скажи ей: женщина бить мужчина нельзя!
   
— Сам скажи, если не п-побоишься…
   
Однако потехе час, а делу время. Не без сожаления Фандорин произнес:
   
— Довольно, сударыня. Господин Арташесов еще не сказал нам, где он прячет вашего сына.
   
Но тигрица не послушалась. Она нагнулась, схватила магната за голову и принялась колотить ею о паркет.
   
— Ваш сын жив, жив! — взвизгивал Месроп Карапетович. — Клянусь, как принц у меня живет!
   
Попробовал Фандорин взять разъяренную мать за плечи — получил чувствительный удар локтем в солнечное сплетение.
   
Ну и темперамент! Оставалось только одно средство остановить госпожу Валидбекову, пока она не достучала затылком Арташесова до сотрясения мозга.
   
Очень аккуратно Эраст Петрович взял даму сзади за горло. Нежно и мягко, чтобы не оставить синяка, сдавил точку «суймин». Саадат немедленно обмякла и была осторожно уложена на пол рядом со стонущим хозяином дома.
   
Тут встрепенулся Зафар, до сего момента невозмутимо наблюдавший, как его госпожа колотит врага. С гортанным криком перс выхватил из-за пазухи нож.
   
— С ней всё в порядке! — быстро сказал Фандорин. — Пусть полежит, поспит.
   
Евнух покачал головой, рука была угрожающе занесена для броска.
   
— Ну хорошо, — вздохнул Эраст Петрович. — Сейчас я приведу ее в чувство.
   
— А я пока буду говорить с собака. — Гасым легко поднял с пола Арташесова, отнес в угол, кинул в кресло. — Буду объяснять, что надо правда говорить.
   
— Только б-без шума, ладно?
   
Гочи зашептал что-то неласковое, нависнув над Месропом Карапетовичем, который утирал рукавом исцарапанное лицо, а Фандорин нажал на шее Валидбековой точку «мэдзамэ».
   
Женщина сразу открыла глаза. Взгляд, в первое мгновение затуманенный, прояснился.
   
— Где Турал?
   
— Сейчас узнаем. Гасым! Он понял насчет правды?
   
— Почему не понял? Всё скажет.
   
Гасым замахнулся на миллионера — тот вскинул руки.
   
— Конечно, скажу! Саадат-ханум, произошло досадное недоразумение. Я понятия не имел, что у вас такие покровители! Признаю, что я, что все мы… то есть, в первую очередь я, — залепетал Арташесов, видя, что Валидбекова движется к креслу. — Я виноват, виноват! И готов за это заплатить. Я компенсирую вам моральный, материальный, эмоциональный ущерб!
   
— Итак, похищение устроено вами и вашими партнерами, — констатировал Фандорин. — Зачем?
   
— Как зачем? Эта ду… — Месроп Карапетович шлепнул себя по губам. — …Эта достойнейшая женщина нарушила капиталистическую солидарность. Ее податливость в переговорах с рабочими принесла бы всем нам огромные убытки! Вот и возникла идея… сделать ее более покладистой.
   
— Гувернер Кауниц был с вами в сговоре? Где он?
   
Арташесов захлопал глазами, испуганно покосился на Гасыма. Тот задумчиво почесал кулачище.
   
— Я не знаю. Ей-богу! Я не вхожу в такие детали. Мне известно лишь, что наши люди при захвате немного погорячились…
   
— То есть австриец убит?
   
Хозяин пожал плечами. Его это не интересовало.
   
Фандорин нахмурился. Неужели Кауниц ни при чем? Если так, всё было зря. Это не тот хромой, нить не протянется к Одиссею-Дятлу.
   
Нет, не зря, мысленно поправил себя Эраст Петрович, поглядев на Валидбекову. Она смотрела на Арташесова грозно, но отчаяния в глазах уже не было. Только ярость.
   
Господи, она снова вытащила свой пистолетик!
   
— За Франца ты тоже заплатишь!
   
Успев перехватить тонкое запястье, Фандорин отвел оружие от физиономии магната.
   
Тот примирительно выставил ладони:
   
— Конечно заплачу. Общий баланс возмещения ущерба сто пятьдесят тысяч. Вы довольны?
   
— Ха! — презрительно фыркнула госпожа Валидбекова.
   
Эраст Петрович на всякий случай не отпускал ее руку. Оскорбленные материнские чувства — материал горючий, а идиот Арташесов своим цинизмом еще и подливал масла в огонь.
   
— Сто семьдесят пять, — сказал Месроп Карапетович.
   
Вдова провела Фандорина — взяла и перехватила пистолет левой рукой.
   
— Нет! Мне нужна возможность пользоваться вашим керосиноперерабатывающим заводом!
   
— Хорошо. — Промышленник уставился на черную дырочку дула. — Не надо, а? Уберите эту штуку, пожалуйста.
   
— Неограниченная, в любых объемах! Вне всякой очереди!
   
— Хорошо, хорошо! Договорились!
   
Саадат убрала оружие.
   
— Теперь я хочу видеть сына.
   
— Уф. — Арташесов перевел дух. — Один телефонный звонок, и его к вам доставят.
   
— Нет, пусть меня к нему отведут.
   
— Как угодно…
   
Подойдя к аппарату, Месроп Карапетович сказал по-русски:
   
— Это ты, Сурен? Как наш дорогой гость?.. Какой-какой, сын уважаемой Саадат-ханум. — Он покосился на Валидбекову. — Нет, пускай спит. К нему мама приехала. Сама разбудить хочет… Да, договорились. Снова друзья. Ты сюда иди. Встретишь, проводишь.
   
Оставив Гасыма присматривать за магнатом, Эраст Петрович спустился с госпожой Валидбековой вниз. Зафар следовал за ними в пяти шагах.
   
— Я не понимаю. Вы так легко согласились п-простить его. В обмен на какую-то керосинопереработку…
   
— «Какую-то»? — удивилась Валидбекова. — Вы действительно ничего не понимаете. Завод Арташесова напрямую соединен с Керосиновой станцией. Она казенная, ее тщательно охраняют, забастовка там исключена. Если у меня будет нефть плюс неограниченный доступ к переработке и трубопроводу, я стану царицей топливного рынка!
   
— Обязательно станете. У вас есть для этого все необходимые к-качества, — с поклоном сказал Фандорин. — Это за вами. — По дорожке к дому рысцой кто-то бе-жал. — Я возвращаюсь к Арташесову. Буду ждать от вас звонка, всё ли в порядке.
   
Саадат, подобрав подол платья, бросилась навстречу провожатому. Перс — за ней, сохраняя всё ту же почтительную дистанцию.
   
   
— С госпожой Валидбековой вы п-проблему решили. Посмотрим, удастся ли вам так же легко удовлетворить меня…
   
Эраст Петрович сидел на стуле напротив хозяина, закинув ногу на ногу.
   
— Сколько? — настороженно спросил Месроп Карапетович. — Назовите сумму, и мы ее обсудим.
   
— Не «сколько», а «что». Абсолютно п-правдивые ответы — вот что мне от вас нужно.
   
— Я тебе объяснял, да? — прогудел Гасым, стоявший позади арташесовского кресла.
   
— Если вы будете отвечать с предельной откровенностью, я оставлю вас в п-покое. Вы меня не интересуете.
   
— Это очень хорошо. Я совсем не хочу вас интересовать. — Магнат немного расслабился. — Спрашивайте.
   
— Вопрос первый. Покушения на меня — ваших рук дело?
   
Отвечать Месропу Карапетовичу ужасно не хотелось. Но Гасым положил ему руку на плечо, и миллионер сжался.
   
— Виноват. Пал жертвой родственных чувств. Левончик — он как цветок. Я берегу его. Когда он влюбился в вашу жену, я навел справки. Я всегда навожу справки, я осторожный. Связь с замужней женщиной — это всегда риск. Особенно если муж опасный человек. А вы очень опасный человек, мне рассказали… У меня есть филиал в Москве. За вами следили. И когда вы неожиданно отправились в Баку, я очень испугался… Я сделал заказ Хачатуру Однорукому… Это была ужасная ошибка! — поспешно прибавил Арташесов. — И я готов за нее заплатить. Только скажите, сколько.
   
Тягостное разочарование — вот чувство, которое сейчас испытывал Фандорин. Всё мимо цели? Никакого следа нет и не было?
   
Однако смертельно раненный анархист говорил, что однорукий главарь шайки встречался с человеком по прозвищу Дятел!
   
— Вы знаете революционера по кличке Дятел?
   
— Слышал, как же, — закивал Месроп Карапетович, демонстрируя готовность к сотрудничеству. — Это большевик. Но я не имею дела с революционерами. Никогда им не платил и не собираюсь. От революционеров откупаются мелкие и средние предприниматели, а с моей охраной бояться нечего… Разве что такого льва, как вы. — Он приложил руку к сердцу. — Но Фандорин на свете, слава богу, только один.
   
Испуганная искорка мелькнула в глазах Арташесова: как собеседник — не обиделся? Эраст Петрович нетерпеливо качнул головой: продолжайте.
   
— Ни я, ни Манташев, ни Гаджи-ага Шамсиев, никто из людей нашего уровня революционерам не платит. И они нас не трогают, кормятся рыбешкой помельче. В свое время, еще лет десять назад, чеченцы господина Мухтарова проучили большевистского вождя Кобу. Не убили, а хорошенько отмолотили. Чтобы показать: такую букашку даже убивать не стоит. Большевики усвоили урок. Это умная партия. Они никогда не кидаются на добычу, которая им не по силам.
   
Всё заново, с нуля, подумал Эраст Петрович и скрипнул зубами.
   
   
Разговор с чертом
   
Одно досаждало: вынужденная неподвижность. Каждые два-три дня на всякий случай он менял явки, но, перебравшись на новое место, старался оттуда не выходить. Слишком многое поставлено на карту. Всякий лишний риск непростителен.
   
Отлучаться было нельзя еще и потому, что вместе с ним из одной точки в другую перемещался центр координации. Связные (каждый стократно проверен и испытан) приходили с донесениями, уходили с распоряжениями. Вокруг всё бурлило и колыхалось, тучи наливались лиловой мощью, первые порывы надвигающегося урагана гнули деревья и срывали крыши — но там, где находился он, было тихо и безветренно, как в оке тайфуна.
   
Ночью он не спал. Лежал, смотрел в потолок. Там чернела тень, которую отбрасывала прикрытая матерчатой салфеткой лампа. Тень была похожа на голову с рожками.
   
   
Настроение у черта сегодня было приподнятое, благодушно-дурашливое.
   
— Что, птичка-невеличка, неужто слона заклюешь? Вот это будет штука, — посмеивался воображаемый собеседник.
   
Дятел улыбался. Но сердце билось чаще обычного. Из-за торжественных мыслей.
   
Подготовка к охоте шла отлично. Маленькие и немаленькие осложнения лишь делали жизнь более интересной. Слон пасся, шевелил ушами, не подозревал, что ему скоро конец.
   
Торжественные мысли, заставлявшие сердце сжиматься, были вот какие. Елки зеленые! То самое, о чем мечтали тысячи героев, отдавших свои жизни ради невообразимо далекой цели, произойдет совсем скоро. И своротят махину не Степан Разин и не Пугачев, не Рылеев с Пестелем, не Желябов, не Плеханов. Это сделаешь ты. Не в одиночку, конечно. Но замысел твой. И реализация замысла тоже твоя.
   
— Главное — последний штрих, — сказал Дятел потолку. — Вот этим я по-настоящему горд. A touch of genius, как говорят англичане.
   
— Фи, как нескромно, — ответил Лукавый. — Но не спорю. Придумано ловко. Я всё думал, как ты решишь эту загвоздку.
   
— Это часто бывает, — охотно поддержал разговор на приятную тему Дятел. — Когда возникает особенно трудная проблема, самое главное — увидеть ее в правильном ракурсе. Не является ли она ключом к разрешению еще более трудной проблемы. Знаешь, как лечат болезни ядом?
   
— Ну, про яды-то я всё знаю, — усмехнулась тень. — Ладно, умник, спи. И помни, что жизнь полна сюрпризов. В том числе неприятных.
   
— Катись к черту со своими трюизмами, — буркнул Дятел, погасил лампу и перевернулся на бок.
  
  
   
    
Свободен! Свободен!
   
   
Мальчик был жив и здоров, только бледненький и с температурой — от нервного потрясения. Заложником он пробыл меньше суток, но ужасные переживания еще дадут себя знать, в этом Саадат не сомневалась. Однако время излечивает, а детская психика, вопреки мнению венских светил, очень эластична. Самое важное сейчас увезти ребенка подальше из Баку. Арташесов в Совете не один, и когда речь заходит о прибыли, а пуще того — о финансовых потерях, деловые люди становятся опасней диких зверей. В нефтяном мире — как на войне. Если цены рванулись вверх и кто-то разоряется, а кто-то столь же быстро богатеет, будь начеку. Ворота на запор, оружие наизготовку, детей — в тыл.
   
Прямо на рассвете, обливаясь слезами, Саадат отправила сына в дальнюю дорогу. Гурам-бек повез Турала в Тебриз к родственникам, в безопасность. Четверо конных абреков-ингушей, все с превосходными рекомендациями, сопровождали экипаж.
   
Душа разрывалась. Материнский долг и материнское сердце твердили — нет, кричали: «За ним, за ним! Ты сейчас нужна ему как никогда!». Но голос нефти был сильнее. Речь шла, во-первых, о спасении предприятия. Во-вторых, — о выходе на совершенно иной уровень.
   
Рано утром Саадат пригласила к себе весь стачечный комитет. Поплакала, объяснила, как и для чего у нее похитили малютку (только имен не назвала, ни к чему это), пообещала выполнить все условия, если вышки заработают сегодня же. Стороны расстались, очень довольные друг другом.
   
Итак, первая задача выполнена. Банкротства не будет.
   
Вторую тоже можно считать гарантированной. Свободный доступ к перерабатывающим мощностям Арташесова означал, что вся валидбековская нефть превратится в драгоценный керосин, потечет по трубам в Батум, а оттуда поплывет в Новороссийск, Одессу, Константинополь, Ливорно, Марсель. Встречным потоком хлынут денежные переводы. Только бы забастовка продолжалась подольше!
   
Покончив с заботами срочными, обязательными, Валидбекова взялась за дела приятные и тоже непустяковые.
   
Всякий хороший предприниматель знает: хочешь, чтобы тебе охотно помогали, — умей быть благодарным.
   
В чем, в чем, а в науке одаривать и отдариваться Саадат знала толк. Единого рецепта здесь не существует. Люди разные, к каждому нужен свой подход. Правильно наградишь — обретешь верного союзника.
   
Проще всего было с Зафаром. Ему Саадат дала пачку сотенных. Евнух улыбнулся (это случалось с ним только при виде денег), поклонился, спрятал кредитки за пазуху. Легко и славно иметь дело с человеком, который больше всего на свете любит наличные. За свою службу перс получал хорошее жалованье плюс отдельную сумму на повседневные расходы, а перед каждым любовником — на экстраординарные. По меньшей мере половину уворовывал (в таких вещах Саадат отлично разбиралась), но не жалко. Такому ценному помощнику можно простить маленькие слабости: алчность и скупость. Зафар подолгу носил одну и ту же одежду — пока вконец не изорвется, питался скудно, зимой натапливал дом только для Саадат. Но можно ли осуждать бедного кастрата за то, что вся нерастраченная страсть у него расходуется на стяжательство? Главное, что он был очень, очень полезен и служил самоотверженно. А еще Зафар был единственным человеком на свете, кто знал Саадат до самого донышка и принимал ее такой, какая есть. Когда рядом имеется кто-то, перед кем можно не притворяться, ничего из себя не изображать — это большая удача.
   
Вот от Черного Гасыма денежной благодарностью было, пожалуй, не отделаться. Это настоящий гочи, из лучших. Такие презирают деньги, швыряют их направо и налево, раздают голодранцам. Нужно преподнести вещь, которая придется богатырю по сердцу — будет напоминать о дарительнице. Это знакомство еще пригодится.
   
Купила кинжал дамаскской стали в серебряных с золотом ножнах, два револьвера с инкрустированными перламутром рукоятками, посередке мелким жемчугом эмблема Черного Гасыма: кружок с точкой посередине. Получилось недорого — три с половиной тысячи (если отдариваться деньгами, пришлось бы дать не меньше десяти), а гочи остался очень доволен. Сказал: «Никогда не встречал женщины вроде тебя, ханум. Надеюсь, больше не встречу». Пожалуй, это следовало счесть комплиментом.
   
К акту главного благодарения Саадат подготовилась с особенной тщательностью, без спешки. Пригласила Фандорина домой, на ужин. Предварительно выспалась, привела себя в порядок, подготовила уместный антураж.
   
В углу комнаты сидели на подушках две старухи-приживальщицы, оставшиеся в наследство от покойного мужа. Без них мужчину принимать никак невозможно — скандал. Тетки были дрессированные, безобидные, по-русски ни слова не понимали. Просто сидели себе, кушали мягкую халву, запивали сладким чаем с пряностями.
   
Ужин был сервирован легкий, из французского ресторана. Изысканные холодные закуски и фрукты, без горячего — чтоб обойтись без прислуги. К тому же по Фандорину было видно, что он не из обжор. Сама Валидбекова после семи вечера никогда не ела — вредно для цвета лица.
   
Гость выслушал прочувствованную речь о вечной признательности без интереса, но посматривал выжидательно. Мол, слова словами, но вы, сударыня, мне кое-что должны.
   
Саадат вздохнула. В минуту отчаяния, сгоряча, она пообещала за спасение сына свою лучшую сураханскую вышку, которая дает сто тысяч пудов белой нефти в год. На попятный не пойдешь. Но в Сураханах компании «Валидбеков-нёют» принадлежат две вышки. Вторая довольно хилая, ее не так жалко. Фандорин в подобных вещах не разбирается. Совестно, конечно. Но ведь сто тысяч белой нефти!
   
— Я обещала вознаградить вас, — сказала Саадат проникновенно. — И сдержу слово. Завтра же переоформлю на ваше имя самую перспективную из моих скважин. Она пока недоразработана, но, по оценке специалистов, там внизу целое море первоклассной нефти. Вся эта нефть будет ваша.
   
— Помилуйте, — удивился гость. — Зачем мне ваш г-грязенасос? С некоторых пор я нефть видеть не могу.
   
И передернулся.
   
«Глупый, — подумала Валидбекова, улыбнувшись от облегчения и нового поворота мыслей. — Притом красивый, мужественный и в правильном возрасте. Все параметры совпадают. Правда, знает мое имя, но случай особенный. Пожалуй, можно сделать исключение…»
   
Скромно потупив взор, она изобразила смущение. Залепетала дамскую чушь: ах, как неудобно, да редко встретишь истинно великодушного человека, да про материнское сердце и прочее подобное. А тем временем прикидывала, как и когда можно будет устроить свидание. Сердце в груди билось совсем не по-матерински, и внутренний трепет был тот самый, сладостный, который возникает, когда созрел телесный голод.
   
«Отблагодарю тебя так, что останешься доволен, — мысленно пообещала Саадат аппетитному господину. — И сама в накладе не останусь… А плечи-то широкие, как у номера 29. М-м-м, двадцать девятый!»
   
Вслух же сказала:
   
— Мне кажется, вы чем-то опечалены. Или просто устали?
   
   * * *
   
Причина для печали была, и серьезная. Весь день Эраст Петрович провел в больнице. Поговорил с врачом, который не сообщил ничего утешительного. Потом долго сидел в палате, смотрел на бледное лицо своего друга, обретавшегося в царстве Морфея (а точнее — морфия). От переезда в сверхсовременный госпиталь раненому не стало лучше. Проклятая южная духота была губительна для простреленного легкого. Если б увезти Масу на север. Но доктор сказал, что больной не выдержит транспортировки.
   
Угнетенно вздыхая, Фандорин записывал в Никки унылое:
   
   
    
«Выходит, что я почти две недели гонялся за призраком. Все три покушения — на вокзале, у места киносъемки и в Черном Городе — были организованы одноруким Хачатуром, который выполнял заказ Арташесова. Я думал, что иду по следу, а вместо этого угодил в пошлую мелодраму с ориентальным колоритом. Единственное, за что можно уцепиться, это связь Хачатура с большевистским вожаком по кличке Дятел. Но что если это не Одиссей, а какая-то другая птица? И все же придется Дятла разыскать. Все равно больше у меня ничего нет».
   
   
   
Что за жалкий «Клинок»! Будто не из стали, а из размокшего картона.
   
«Иней» тоже вышел невеселый, под стать настроению:
   
   
    
«Адекватно могут себя оценивать лишь люди средних моральных качеств. Хороший человек не считает себя хорошим, потому что строг к себе и никогда не бывает собою доволен. Но и плохой человек не знает, что он плохой. Потому что у него точка отсчета идет от своего «пупа»: что для него самого хорошо, то и прекрасно, а стало быть, все его поступки безупречны, поскольку плохой человек всегда руководствуется шкурным интересом и никакого ущерба себе никогда не нанесет».
   
   
   
Хотелось написать что-нибудь утешительное, чтобы выйти из самоедского расположения духа, а вместо этого получилось морализаторство с нарциссическим уклоном: все плохие, один я хороший, только очень уж к себе, бедняжке, строг. Эраст Петрович скомкал листок и выкинул.
   
Может быть, это и есть старость? Подкралась откуда не ждешь. Не физическое увядание, не интеллектуальный упадок, а просто иссякает жизненная энергия. Сталкиваешься с препятствием — и не возникает, как прежде, желания прыгнуть выше, чтобы перескочить через барьер. Хочется сесть, опустить руки и опечалиться несправедливостью мира.
   
   
Об этом — о коварстве старости — Эраст Петрович и размышлял, сидя лицом к лицу с чертовски интересной дамой, которая взирала на него с приязнью и благодарностью, но безо всякого женского интереса. Это не улучшало настроения. Можно было бы придумать милосердное для самолюбия объяснение. Восточные вдовы отрешаются от всего чувственного. В Индии они вообще бросаются в погребальный костер вслед за покойным супругом. Но госпожа Валидбекова была не очень-то похожа на робкую газель.
   
«Я просто старею. Красивые женщины уже не смотрят на меня, как бывало…»
   
Он украдкой метнул взгляд в висевшее на стене зеркало.
   
Так и есть: щеголеватый перестарок с дурацкой бритой башкой, которая от проросшей щетины будто покрыта инеем. Еще и гвоздику в петлицу присобачил, идиот».
   
Будто бы в рассеянности Фандорин выдернул цветок, уронил на скатерть.
   
«Черт, что это за искорки у нее в глазах? Заметила, как я посмотрелся в зеркало?»
   
— П-прошу извинить. — Он слегка отодвинул тарелку с нетронутым паштетом. — Я понимаю, что вам хочется исполнить долг б-благодарности. Будем считать, что ритуал состоялся. Надобно идти. Дела.
   
   * * *
   
После воскрешения Эраст Петрович успел побывать в номере всего дважды, оба раза коротко. Портье и швейцары смотрели на восставшего из мертвых с любопытством, но в разговоры вступать не пытались. Однако на сей раз, когда Фандорин после грустного ужина с прекрасной дамой вернулся в гостиницу, его появление вызвало за стойкой небольшой переполох.
   
Портье бросился навстречу, вручил с поклоном два конверта. А потом — явно неспроста — кинулся обратно и, прикрыв рот ладонью, стал разговаривать с кем-то по телефону.
   
Первую записку Фандорин прочитал на лестнице.
   
«Эраст Петрович! Случилось непаправимое! Нужно погаварить!».
   
С орфографией у Симона было неважно, в свое время недоучился.
   
«Какая-нибудь очередная катастрофа на киносъемке. Пустое».
   
Второй конверт был с габсбургским орлом, а внутри, на красивой картонке, очень учтивое приглашение от консула Люста для неотложного разговора.
   
«Должно быть, хочет выяснить судьбу австрийскоподданного Кауница. Интересно, откуда Люсту известно, что я могу это знать?»
   
Ребус требовал разгадки, но времени на нее не хватило. Через десять минут после того, как Фандорин вошел в номер и сменил сюртук на бархатную домашнюю куртку, дверь без стука распахнулась.
   
На пороге стояла Клара. Бледная, с растрепанными волосами, со шляпой в руке.
   
— Мне сказали, что вы вернулись! — вскричала она и немедленно разрыдалась. — Я была у вас уже трижды, но не заставала!
   
«Вот кому телефонировал портье. Это раз. Шляпка в руке означает, что Клара сняла ее за дверью, а волосы растрепала нарочно. Это два. О Боже, сейчас кинется на шею, и избежать этого нельзя…»
   
Но жена сделала всего два шажка и замерла.
   
— Вы живы, какое счастье! — всхлипнула она.
   
— Жив, да, — кисло сказал он. — Счастье…
   
— Но я-то думала, что вы погибли! — воскликнула Клара, заламывая руки. — Конечно, я недолго держала траур, я виновата! Да-да, я бесконечно виновата! Казните меня, вините, презирайте! Моя поспешность ужасна! Я повела себя, как Гертруда! «О, женщина, неверность — твое имя! И башмаков еще не износив…». Я чудовище, я исчадие ада! Вы вправе презирать меня и ненавидеть! Мне больно и стыдно! И я представляю, как больно должно быть вам!
   
Случилось непоправимое? Вспомнив записку Симона, Эраст Петрович встрепенулся, но еще не смел поверить в такую удачу.
   
— Вы мне… изменили? — осторожно осведомился он.
   
— И вы улыбаетесь? — недоверчиво пролепетала Клара.
   
Эраст Петрович поскорее сдвинул брови, придал лицу приличествующее случаю выражение сдержанной скорби. В глазах жены сверкнули огоньки неподдельного интереса.
   
— Как это… прекрасно! Непроизвольная улыбка в трагическую минуту!
   
«Теперь использует этот прием в кадре. Зрители будут рыдать».
   
— Успокойтесь, не плачьте, — сказал он. — Вы ни в чем не виноваты. В свое время мы обещали друг другу быть ч-честными, и вы исполнили это условие. У меня не было поводов упрекнуть вас в неверности. Вдова — это не жена. Я… рад, что вы полюбили и любимы.
   
Последняя фраза была произнесена совершенно искренне.
   
— Вы даже не спрашиваете, кто это?
   
По-видимому, Клара была задета. Настроилась на душераздирающую сцену, а всё так легко устроилось.
   
— Мсье Леон Арт, разумеется, — пожал плечами Фандорин.
   
Но актрисе хотелось драмы.
   
— Боже, вы обрили голову… — Голос Клары задрожал. — Это разрывает мне сердце! Вы всегда так следили за прической, а теперь вам стало всё равно… Как мне горько, что у нас заканчивается вот так… Никто не виноват, что из нас не получилось пары. Мы слишком разные. Как лед и пламень! А с ним… — Ее лицо просветлело, и это, кажется, не было игрой. — С ним мы говорим на одном языке! Даже слов не нужно… Ах, зачем я это говорю? Это жестоко, я убиваю вас!
   
— Ничего, я выживу, — неделикатно уверил ее Эраст Петрович.
   
Клара вытерла слезы.
   
— У вас железная выдержка, я всегда это знала… Но в глубине души вы страдаете, это видно по глазам…
   
— Мне будет легче п-пережить удар вдали от вас. Расстанемся прямо сейчас. Слава богу, нам не нужно оформлять развод. Сообщите адрес, и я распоряжусь переправить ваши вещи из Сверчкова переулка… Или сам съеду оттуда. Это как вам будет угодно.
   
— У вас холодное сердце, — с горечью молвила она. — Вот почему из нашего брака ничего не вышло.
   
Вдруг стало ее жалко. Теперь, когда оковы пали, Фандорин увидел эту женщину такой, какова она на самом деле. Не через золотистую пыльцу влюбленности, не через темные очки неприязни, а беспристрастно и почти безэмоционально.
   
Актриса, до кончиков ногтей. А значит, своего рода инвалидка, не умеющая отличать игру от жизни, подлинные чувства от настоящих. Дай ей бог обрести счастье с длинноносым гением кинематографа. По крайней мере у них есть нечто общее — любовь к искусству.
   
На столике зазвонил телефон. Очень кстати. Тягостную сцену пора было заканчивать.
   
— Хелло? — сказал Эраст Петрович в трубку как можно деловитей.
   
Неважно, кто это. Звонком можно воспользоваться как предлогом, чтобы немедленно уйти — якобы по срочному делу.
   
Не вышло. Главные испытания, похоже, были еще впереди.
   
— Господин Фандорин! — истерически закричала трубка. — Это портье Катечкин! К вам поднимается мсье Арт! Он не в себе! Запритесь! Я соберу всех швейцаров и приду вам на выручку!
   
— Не стоило б-беспокоиться…
   
Эраст Петрович обернулся к двери, и та буквально через секунду открылась от бешеного толчка.
   
Очевидно, теперь все будут врываться ко мне без стука, обреченно подумал Фандорин — и подобрался. В руке у режиссера был «браунинг».
   
— Виноват один лишь я! — закричал молодой человек. Его длинные черные волосы разметались по плечам, глаза сверкали, чело было бледным. — Я давно люблю Клару! Я воспользовался ее минутной слабостью! Убейте меня, но не трогайте ее!
   
Леон Арт протянул пистолет рукояткой вперед.
   
«Красивый юноша. И ведет себя прелестно».
   
Сказать, что всё в порядке и волноваться не из-за чего, Эраст Петрович не успел. Клара его опередила.
   
— Нет! Лучше убей меня!
   
В экстатическом восторге она закрыла возлюбленного телом. Клара никогда не обращалась к мужу на «ты», но так звучало возвышенней. Собственно, ей уже было известно, что никто никого убивать не собирается, но разве актриса способна удержаться от участия в столь фактурной сцене?
   
Вот только падать на колени — это уж, пожалуй, чересчур. На театральной сцене такого перебора Клара себе бы не позволила. Кинематограф губительно воздействует на вкус.
   
— Не унижайтесь перед ним! — Леон стал ее поднимать. — Вы богиня, мы все перед вами ничтожества!
   
— Я не богиня! Я грешница! Я всем приношу одно несчастье!
   
«Пожалуй, я здесь уже лишний».
   
Воспользовавшись тем, что любовники, рыдая, сжали друг друга в объятьях, Фандорин быстро-быстро скользнул к двери, цапнув на ходу с вешалки свою дурацкую панаму.
   
На лестнице ему встретилась подмога: портье Катечкин и четыре ливрейных — перепуганные и одновременно счастливые от предвкушения Настоящего Большого Скандала.
   
— Пойду п-пройдусь, — сказал им Эраст Петрович. — Ко мне в номер не входить.
   
На улице он подставил лицо восхитительно холодному лунному свету. Улыбнулся счастливой улыбкой.
   
Свободен! Наконец свободен!
  
  
   
    
Охота закончена
   
   
Ночь Фандорин провел в больнице. Спал чутко, но Маса так и не очнулся.
   
В палату то и дело наведывался медбрат, дважды заходил дежурный врач. Следовало признать, что уход в заведении добросовестный — именно в этом Эраст Петрович и желал убедиться.
   
Утром он вернулся в отель, чтобы побриться, принять душ, переодеться. Главное же — для того чтобы провести сеанс медитации: задернуть шторы, сесть в позу дзадзэн, слиться с ритмом и дыханием Вселенной. Ни о чем не думать, ничего не чувствовать, отрешиться от окружающего хаоса, припасть к источнику внутренней гармонии. Или зачерпнуть толику гармонии космической — это уж как получится.
   
Когда рациональность исчерпала свои ресурсы, нужно настроить рецепторы на обретение сатори. Озарение непременно снизойдет — многократно проверено. Ситуация, которая кажется тупиковой, предстанет в новом свете.
   
«А если не снизойдет? Если не предстанет?»
   
«Тогда просто посижу на полу в позе, способствующей циркуляции крови. А потом снова пошевелю мозгами».
   
У входа в «Националь» кто-то сидел на корточках — не в дзадзэне, но тоже в позе полного отрешения. Было видно опущенную голову в серой чалме, сцепленные на коленях костлявые руки. Вероятно, нищий — в Баку такие попадаются на каждом шагу. Странно только, что швейцар не отогнал мизерабля подальше от входа.
   
Фандорин достал бумажник — он всегда подавал нищим, которые не пристают и не клянчат. Но сидящий легко поднялся и оказался немым прислужником Саадат Валидбековой.
   
— Зафар?
   
Перс молчал. Смотрел не на Эраста Петровича, а на спускающегося с крыльца швейцара.
   
— Он вас, сударь, с вечера тут ждет. Упорный — ужас!
   
Монета досталась швейцару, а евнуха Фандорин отвел в сторону.
   
— Вас прислала госпожа Валидбекова? Что-то случилось?
   
Почему-то сжалось сердце — Эраст Петрович сам удивился. Внезапно, непонятно с чего, вспомнился ночной сон. Он был короткий и мучительный — как и положено сну, который видишь, сидя в неудобном кресле.
   
   
…Фандорину приснилось, что он мертв, лежит в гробу. Пахнет цветами, торжественно поет церковный хор. Идет поминальная служба.
   
Вот что такое смерть, думал спящий и удивлялся, как это он не понимал столь простой и очевидной вещи при жизни. Смерть — это когда из тела уходит движение. Ты не можешь пошевелиться, а все уверены, что ты кусок бесчувственной материи, которую можно разрезать, вынуть внутренности, подкрасить лицо кисточкой, выставить напоказ. Можно говорить про «дорогого покойника» любые пошлости и глупости — ты все равно не услышишь. А потом закопают в землю, и лежи там вечно, разглядывай крышку гроба. Воскресения не будет.
   
Но больше всего новопреставленный боялся не вечной тьмы, а женщины в черном. Она стояла у изголовья. Сейчас устроит спектакль, терзался Эраст Петрович. Будет картинно ломать руки, стонать, молоть всякую чушь. Поскорей бы уж закопали.
   
И вот женщина склонилась над ним. Откинула с лица черную вуаль.
   
Какое облегчение! Это не Клара, это Саадат.
   
Глаза ее были сухи, взгляд сосредоточен, таинственен.
   
Тонкими пальцами она провела по лицу покойника — и будто сняла невидимую пленку. Кожа начала дышать, стало возможно двигать ресницами.
   
Коснулась рукой груди — и вернулось дыхание.
   
«Еще, еще!» — мысленно взмолился Фандорин. Его тело жаждало новых волшебных прикосновений, чтобы пробудиться, наполниться жизнью.
   
Но в это время застонал Маса, и сон прервался.
   
   
Тряхнув головой, Эраст Петрович отогнал воспоминание о ночном видении.
   
— С госпожой Валидбековой все в порядке? Вы ведь можете кивнуть или покачать головой.
   
Евнух с поклоном подал записку.
   
   
    
«Вам все-таки не удастся уклониться от моей благодарности. Зная вас как человека благородного, не сомневаюсь, что тайна останется между нами. Зафар приведет вас туда, где нам никто не помешает».
   
   
   
Без подписи. Но она была не нужна. Фандорин ощутил легкий аромат знакомых пряных духов.
   
Скажите, какие жертвы во имя материнской любви! А каков тон!
   
Он достал серебряный карандашик, быстро написал на обороте:
   
   
    
«Я впечатлен Вашей щедростью, однако не привык принимать от женщин подобные подарки в знак благодарности».
   
   
   
— Вот. П-передайте.
   
Перс взял записку, но не спрятал за пазуху, а поднес к глазам.
   
«Он что, умеет читать по-русски?»
   
Лицо евнуха, всегда неподвижное и бесстрастное, пришло в движение: брови уползли вверх, глаза расширились, приоткрылся рот.
   
— Вам не нравится Саадат-ханум? — спросил Зафар как о чем-то совершенно невероятном. Голос был надтреснутый, с резким акцентом.
   
«И читать умеет, и говорить. Он не немой, просто молчаливый».
   
Фандорин взглянул на необычного человека словно бы по-новому, очень внимательно. Кастраты вызывают пугливое отвращение. Как будто лишение физиологической мужественности делает человека хуже. Однако несколько лет назад Эрасту Петровичу в ходе одного расследования довелось близко узнать жизнь скопческой секты — и он убедился, что в общем и целом эти люди лучше. Они вообще другие.
   
— Мне нравится госпожа Валидбекова, — ответил Фандорин после секундной паузы. — И даже очень нравится. Но я вступаю в отношения с женщинами, только если возникает взаимное п-притяжение. Причем сильное.
   
Сказал и засомневался — не сложно ли выразился?
   
Зафар тоже помолчал.
   
— Как у Земли и Луны?
   
Оказывается, понял! Интересный субъект.
   
— Да. Или как у Земли и Солнца. Потому что притяжение между мужчиной и женщиной бывает двух видов: лунное и солнечное.
   
Перс задумчиво покивал, как бы соглашаясь. Даже объяснять не пришлось.
   
— Буду это знать… — Впервые он посмотрел прямо в глаза. — В благодарность за науку я вам кое-что расскажу. От женщин — понятно, а от евнухов вы принимаете благодарность?
   
«Иронизирует? А какая правильная речь! Странный человек. Очень странный».
   
   * * *
   
К дьяволу медитацию. То, что сообщил Зафар, в корне меняло картину. Она оказалась настолько тревожной, что Фандорин немедленно отправил в министерство депешу следующего содержания:
   
   
    
«Ситуация очень серьезная. Немедленно свяжитесь минуя обычные каналы. Остановился бакинской гостинице Националь».
   
   
   
Телеграмма была адресована знакомому чиновнику особых поручений, который отлично знает: если Фандорин считает, что ситуация серьезная и даже «очень серьезная», стало быть, происходит нечто исключительное. «Минуя обычные каналы» для понимающего человека означает, что через местную полицию, жандармерию и Охранку действовать нельзя.
   
«Найти способ связи — забота Петербурга. А наше дело — не терять времени».
   
Попутно пришла в голову полезная идея. Оттуда же, с телеграфа, Эраст Петрович связался по междугородной связи еще с одним знакомым, канцеляристом Жандармского корпуса. Пришлось занять телефонную линию на час с четвертью, что по сумасшедшим бакинским тарифам обошлось недешево. Однако стоило потраченных денег. Еще один фрагмент головоломки встал на место.
   
Теперь можно было приступать к действию и не дожидаясь ответа из министерства.
   
   * * *
   
— Вай, Юмрубаш! — обрадовался Гасым. — Хорошо пришел! Садись. Как раз плов кушаю.
   
— К тебе когда ни приди…
   
Эраст Петрович сел, обмахиваясь панамой. Дело было важное и срочное, но правила восточного этикета не одобряли поспешности. Вежливость предписывала хотя бы выпить чашку чая.
   
— Смотри. — Гочи с гордостью показал сверкающий кинжал, висевший на поясе. — Красиво, да? Когда покушаем, револьверы покажу. Ни у кого такие нету. А что ханум дарила тебе?
   
На соблюдение приличий была потрачена минута, чай учтиво поднесен к губам и даже пригублен. Пожалуй, уже можно.
   
— Молчи и слушай, — сказал Фандорин, наклонившись. — Тебе не показалось странным, что, когда мы подошли к Катер-клубу, внутри никого не было? Что вся шайка пряталась за штабелем? И что они открыли огонь без предупреждения, как будто знали, кто мы такие?
   
Гасым развел руками:
   
— Трехногий ишак громко шумел. Далеко слышно. На всякий случай сели в засада. Я бы тоже так сделал. А что стреляли — не спрашивали, подумаешь. В Баку всегда сначала стреляют, потом спрашивают.
   
— Я тоже так д-думал. Но Зафар прибыл на место раньше нас. Тихо, незаметно. Обошел дом сзади. Подкрался, заглянул в окна. Там никого не было. Они уже сидели в засаде. Они ждали нас. Ты понимаешь, что это значит?
   
— Нет. Не понимаю. — Гочи наморщил лоб. — Откуда знали?
   
— От подполковника Шубина. Больше не от кого. Он один был осведомлен, что мы едем в клуб, и едем на мотоцикле. Вот почему похитители открыли огонь без предупреждения. Подождали, когда мы выйдем на освещенное место, под лампу, и начали стрелять.
   
— Шубин?! — вскипел Гасым. — Ты говорил с собака Шубин?! От него про Биби-Эйбат узнал, да?
   
— Да.
   
Последовала шипяще-клекочущая тирада — несомненно какое-то туземное ругательство.
   
— Зачем меня не слушал, Юмрубаш? С полиция нельзя дело делать! Шайтан твой Шубин! А ты не Круглый Башка, ты Глупый Башка, Упрямый Башка!
   
— Тебе ведь сказано: молчи и слушай. — Фандорин сделал нетерпеливый жест. — Да, Шубин отправил нас в ловушку, на верную г-гибель. Но мы не погибли. И теперь у нас снова есть след. Совершенно очевидно, что в расширении забастовки заинтересована не только кучка алчных нефтепромышленников. Всё гораздо серьезней. Самый влиятельный из местных начальников, фактически хозяин города, которому полагалось бы охранять порядок, делает нечто противоположное: разжигает пламя. Ради этого он не останавливается даже перед преступлением. Я уверен, что Месроп Арташесов нам наврал. Он прикрывал Шубина. В то, что магнат, беспокоясь за п-племянника, нанял шайку анархистов, я не верю. Зачем, когда у него своих головорезов полно? К тому же не было за мной в Москве и потом, в пути, никакой слежки. Я бы ее почувствовал. И тем не менее Однорукий знал, каким поездом я приеду, в каком вагоне. Нечего и гадать: сообщить об этом мог только жандармский офицер, который заказывал билеты. Кому он мог сообщить? Своему коллеге жандармскому подполковнику Шубину. У них давние отношения…
   
Судя по сдвинутым бровям, Гасым не поспевал за ходом мысли, а возможно, и не всё понимал, потому что Эраст Петрович говорил очень быстро. Но эту речь Фандорин произносил главным образом для самого себя: «Клинок» в устном исполнении.
   
— Почему Арташесов умолчал про Шубина, п-понятно. Не хочет портить отношения, боится. Гораздо интереснее, зачем помощнику градоначальника нужна всеобщая стачка? Есть лишь одно рациональное объяснение. Подполковник связан с революционерами. Причем именно с Дятлом. Тогда всё логически сходится одно к одному.
   
Покончив с дедукцией, Фандорин перешел к самому главному — к тому, из-за чего отправил в Петербург срочную депешу:
   
— Главарь подпольщиков и самое влиятельное лицо бакинской администрации действуют заодно. Это чревато катастрофическими последствиями. Если полностью остановится нефтедобыча, может случиться всероссийский кризис. На одном керосине из государственного трубопровода страна не протянет.
   
Гасым подождал, не скажет ли Фандорин что-нибудь еще. Потом сделал свой собственный вывод:
   
— Понятно. Надо собака Шубин убивать.
   
— Нет. Улики у меня косвенные, отопрется. Необходимо его прижать, чтобы заговорил. Я должен разобраться, что за к-каверза здесь готовится. Шубина нужно вывести на чистую воду.
   
— Чистая вода в Баку нету. А как собака Шубин прижать — это думать надо. — Облизнув жирный от плова палец, Гасым важно приставил его ко лбу. — Сам буду думать.
   
«За тем я к тебе и пришел». Эраст Петрович выжидательно смотрел на боевого товарища.
   
— Д-долго будешь думать? Время не ждет.
   
— Буду про Шубин люди спрашивать. Люди всё скажут.
   
— Хорошо. Найдешь меня в больнице.
   
   * * *
   
На сей раз Маса был в сознании. Он полусидел, обложенный подушками. Грудастая сестра милосердия заботливо кормила раненого бульоном из ложки. В первое мгновение Эраст Петрович встрепенулся от радости. Потом увидел, что японец с трудом открывает рот, а на пышный бюст, колышущийся перед самым его носом, даже не смотрит. Второе обстоятельство показалось Фандорину особенно тревожным.
   
— П-позвольте, сестра. Я покормлю его сам.
   
Едва женщина вышла, Маса выплюнул бульон обратно в тарелку и потребовал:
   
— Рассказывайте, господин! Со всеми подробностями! Я все время спал и в снах был с вами. Потом просыпался, видел, что вас нет, плакал и снова засыпал.
   
Вначале Эраст Петрович говорил коротко, только про основные события. Но Маса, слушая, оживал на глазах. Заблестели глаза, порозовели щеки. Тогда Фандорин не пожалел красок. Принялся расписывать горящее море Биби-Эйбата, гонку по волнам на восьмидесятикилометровой скорости, схватку в подземной галерее.
   
— Я умру, — печально молвил японец, дослушав рассказ.
   
— Г-глупости! Врач сказал, что ты идешь на поправку!
   
— Я умру не от раны. У меня разорвется сердце из-за того, что я всего этого не видел…
   
Маса сложил руки на груди, словно покойник, закрыл глаза, и лицо у него приняло такой желто-восковой оттенок, что Фандорин перепугался, побежал за доктором.
   
Но в дверях столкнулся с Гасымом.
   
— Всё знаю, — сказал Гасым. — Где сейчас собака Шубин найти знаю. Едем, Юмрубаш. Будем ее прижать.
   
Эраст Петрович оттолкнул его.
   
— Не сейчас! Нужен доктор! Маса умирает!
   
— Если умирает, зачем глаза хлопает? — удивился гочи.
   
Маса действительно повернул голову и мрачно глядел на господина. Гасыма словно не замечал — должно быть, не желал смотреть на счастливого соперника.
   
— Пойдем, Юмрубаш. По дорога расскажу.
   
«Э нет, тогда Маса точно умрет».
   
— Говори здесь. Где Шубин?
   
— Вечер в Летняя казино поедет. Люди говорят, каждая среда вечер туда ездит. Играет рулетка.
   
— Каждую среду? Ну что ж, поедем и мы. Давненько не играл я в колесо Фортуны, — задумчиво протянул Эраст Петрович. — Судя по употреблению женского рода, к-казино ты не одобряешь?
   
— Шайтан твоя казино! Все деньги у меня отобрала, кинжал отобрала, газыри были чистый серебро — отобрала! Тьфу!
   
— Ну тогда ты не будешь играть.
   
Гасым подозрительно прищурился.
   
— А что буду делать?
   
Фандорин коротко объяснил. План составился легко, безо всякого Никки.
   
— Не очень понял, да? — сдвинул мохнатые брови Гасым.
   
— Я подробнее растолкую на месте, когда осмотрюсь, — успокоил его Эраст Петрович и повернулся к раненому. — Отдыхай, Маса. Набирайся сил. Мне нужно п-приготовиться к сегодняшнему вечеру.
   
Японец моргнул, стряхивая с ресниц слезинку.
   
— Я никогда никому не завидовал, всегда был доволен своей кармой. А этому тупице очень завидую. Заставляю себя сказать ему что-нибудь вежливое и не могу. Идите, господин, и не беспокойтесь обо мне. Я не умру, пока вы не вернетесь. Иначе как я узнаю, чем всё закончилось?
   
   * * *
   
В гостинице портье Катечкин сказал:
   
— Вам был звонок из Петербурга. Телефонировал некто Илларион Константинович, фамилии не назвал. Попросил связаться с ним вот по этому номеру.
   
Это был тот самый чиновник особых поручений. Бумажку с номером Эраст Петрович сунул в карман. Никуда звонить он, конечно, не собирался. Мало ли кто подслушивает междугородные разговоры на бакинском коммутаторе. Шубин давеча продемонстрировал, какие доверительные у него связи с местными телефонистами.
   
Катечкин понизил голос:
   
— И еще этот господин, очень солидный, попросил меня немедленно ему сообщить, как только вы появитесь…
   
— А вот этого не нужно. — На стойку легла красная купюра. — И вообще: кто бы ни з-звонил, всем отвечайте — отсутствует.
   
Никаких телефонных разговоров. Пусть придумают что-нибудь получше. Честно сказать, Фандорин сейчас не очень-то и хотел вступать в объяснения с Петербургом. После объяснения с Шубиным ясности прибавится, а пока в наличии одни подозрения.
   
Все навыки осторожности у Эраста Петровича были мобилизованы. Поэтому в номер он вошел с соблюдением мер безопасности, не стал раздвигать штор, но в щель между ними выглянул.
   
Как интересно! На крыше противоположного дома что-то блеснуло. Пока шел по улице, слежки не было, а тут смотрят — через бинокль. Или, может быть, через оптический прицел?
   
Заметили?
   
Он плавно отодвинулся от окна.
   
Кто приставил наблюдение? Шубин? Дятел?
   
Так или иначе охота на охотника возобновлена.
   
Задребезжал телефон.
   
«Проверяют, у себя ли? Или все-таки увидели? Почему портье соединил, ему же было велено всем отказывать?»
   
Поколебавшись секунду-другую, Эраст Петрович снял трубку. Если наблюдающие заметили в комнате движение, отмалчиваться не следует.
   
— Горничная Федотова, — пропищал Фандорин противным голоском. Давненько не доводилось прикидываться женщиной.
   
Мужчина с легким акцентом спросил:
   
— Разве господина Фандорина нет?
   
— Нету-с. Я тут прибираюсь.
   
«Акцент не кавказский».
   
— Странно. Он поднялся к себе.
   
«Немецкий или прибалтийский. Среди большевиков много латышей».
   
— Не могу знать. Должно, в колидоре задержались, сейчас придут-с. Передать что прикажете-с?
   
— …Нет. Я перезвоню.
   
«Выходит, зря дал Катечкину десятирублевку. Кто-то платит больше. Или стимулирует иными средствами…»
   
Эраст Петрович переоделся в вечернее — против своих обыкновений очень быстро. На улицу вышел через черный ход.
   
«Ничего. До вечера посижу в каком-нибудь кафе. А как только прищучу господина подполковника, жизнь сразу сделается менее таинственной».
   
   * * *
   
В веселом городе Баку помимо главного казино — превосходного палаццо, выстроенного по образцу монакского, имелось еще и казино летнее, не менее роскошное. Против Приморского бульвара, прямо в море, на столбах, стоял чудесный деревянный дворец с башенками — городская купальня. Днем он и использовался в качестве купальни для «чистой» публики, по вечерам же в главном зале собирались любители азарта. Здесь, над водой, не ощущалось знойное дыхание южного ветра гилавара, в открытые окна задувал свежий бриз, а звуки скрипок и валторн сливались с плеском волн.
   
Эраст Петрович долго прогуливался по набережной, приглядываясь к волшебному замку, похожему на мираж — так невесомо парил он, сияя огнями, пугающий и манящий, между темно-синим небом и черным переливчатым морем.
   
Шоколадный «руссо-балт» Шубина был гарирован среди других автомобилей и экипажей. Шофера нет. Значит, подполковник водит машину сам — отрадно.
   
Со стоянки Фандорин еще наведался к лодочному причалу, выкурил там сигару. И лишь после этого ленивой походкой праздного гуляки направился по длинному деревянному мосту ко входу в обитель низменных страстей.
   
В кассе, где меняли жетоны, Эраст Петрович, окончательно войдя в роль, присвистнул:
   
— Однако!
   
Здесь на мелочи не разменивались. Самая дешевая фишка, красная, была пятирублевой, синяя стоила десять рублей, желтая — четвертную. Публика в основном брала синие и желтые. У Фандорина было с собой три сотни, непустяковые деньги, но двое господ впереди поменяли один пять тысяч, другой пятнадцать.
   
— Я нынче по маленькой, — сконфуженно объяснил Эраст Петрович (верней, его персонаж) кассиру.
   
— В гардероб пожалуйте, — не слишком любезно ответил тот.
   
Справа небольшая очередь тянулась к окошку с табличкой «Гардероб», что по летнему времени было странно.
   
Пожав плечами, Фандорин хотел пройти мимо, но тут к нему сунулся невысокий человечек с мятым лицом, на котором болезненным блеском сияли черные, воспаленные глаза.
   
— Никогда вас здесь не видал, — сказал незнакомец, снимая шляпу и искательно улыбаясь. — Впервые изволите?
   
— Впервые.
   
— Могу сопроводить. Подсказать, уберечь, объяснить.
   
Типаж знакомый. Такие трутся возле игорных домов по всему миру. Есть алкоголики, есть опиоманы и кокаинисты, а это другая болезнь — называется «игромания».
   
— Красненькую фишечку пожалуйте, сударь, мне и довольно будет.
   
«Пожалуй, чичероне мне не помешает».
   
— Буду доволен — получите желтую, — пообещал Фандорин, и человечек просиял.
   
— Не разочарую!
   
— Как вас называть?
   
— Юшкой.
   
Эраст Петрович поморщился:
   
— Нет уж, вы представьтесь как-нибудь пообстоятельней.
   
— Бывали времена, когда я звался Юсуфом Абдуррахмановичем и даже Юсуф-агой. Если колесо фортуны повернется, потребую, чтобы меня вновь величали со всем почтением, а пока — Юшка и на «ты», большего не заслуживаю.
   
Попрошайка униженно поклонился. Как зовут благодетеля, спросить не осмелился.
   
— Что ж, ведите меня в вертеп порока.
   
Юшка деликатно, двумя перстами, придержал его за рукав.
   
— Должен предупредить. Если имеете при себе оружие, надобно сдать. Иначе при входе завернут. Здесь охранники ушлые, специально натасканные.
   
Лишь теперь Фандорин заметил, что гардеробщик принимает у посетителей не трости и шляпы, а кинжалы, пистолеты, револьверы.
   
— Это Баку, — повторил гид вечную местную присказку. — Народ горячий. Может случиться смертоубийство. А некоторые, бывало, и застреливались, прямо в зале.
   
Перед помпезным входом двое гибких молодцев выделывали руками пассы, будто обмеряли фигуру пузатого господина в туземном наряде. По повадке видно — мастера обыска. Пожалуй, «веблей» придется сдать. Маленький «дерринджер», прицепленный сзади к поясу — тоже. Эти найдут.
   
«Пожалуй, оно и кстати. Облегчит задачу».
   
— Сразу видно солидного человека, — одобрил Юшка «дерринджер». — Два пистолета всегда лучше, чем один. Не угодно ли для начала прогуляться?
   
— Угодно.
   
Эраст Петрович медленно двинулся по просторной зале, где играли, кажется, во все существующие азартные игры от «железки» до покера, но большинство столов все же были рулеточные. Табачный дым тянулся к люстрам, на подиуме нежно пели скрипки, официанты разносили вино и закуски. Человек сто здесь было, не меньше.
   
«Всё это чудесно, но где же синий мундир?»
   
Экскурсовод переступал бочком вперед, не умолкал ни на миг.
   
— Обратите внимание. — Показал на тощего субъекта, торчавшего за спинами у играющих. — Здешняя достопримечательность. Унаследовал от отца миллионы и все спустил. Собрался наложить на себя руки. На последние рубли закатил прощальный банкет. Там к нему подошел друг покойного отца, передал запечатанный конверт. Открывает — письмо от родителя. Так, мол, и так, знаю, что ты, мерзавец, после моей смерти всё нажитое продуешь. Черт с тобой, не жалко. Только вот тебе моя отцовская воля. Стреляться не смей — возьми и повесься на люстре у меня в кабинете, где я непосильным трудом заработал миллионы, которые ты пустил на ветер. Сын так и поступил. Прицепил веревку, спрыгнул со стула, а люстра возьми да свались. И из-под лепнины вываливается мешок с червонцами! Хотел папаша с того света дать сыну урок, чтоб образумился, не дурил.
   
— И что же? — с интересом спросил Фандорин.
   
— Не помогло. Проиграл и червонцы. Теперь как я. Ходит, побирается.
   
По гладкости рассказа чувствовалось, что чичероне рассказывает его не в первый раз и, наверное, привирает. Хотя с пропащими игроманами случаются и не такие пертурбации.
   
— А взгляните вот на этого, — задышал в самое ухо Юшка, кивнув на сонного господина, который сдвинул со стола груду желтых фишек со словами «всё на зеро» и зевнул. — Мартиросян, величайший из дирекчилеров!
   
— Из кого?
   
— Дирекчилер — тоже своего рода игрок. Только делает ставки не на столе, а на земле. Покупает задешево участки и ждет — вдруг рядом найдут нефть? Мартиросян был никто, почтовый служащий. Однажды выиграл в лотерею пятьсот рублей и купил одну десятину бесплодной, удаленной от промыслов пустыни. Вдруг появляется некто, предлагает тысячу. Мартиросян уж хотел согласиться, но что-то ему померещилось в покупателе странное. Велел зайти завтра. Побежал узнавать — оказывается, неподалеку собираются бурить. Это уже повышает цену минимум вдесятеро. Но Мартиросян не продал и за пять тысяч. У соседей пошла нефть. За десятину сразу стали давать сто двадцать тысяч. И снова он отказался! — Юшка смотрел на сонного игрока с восхищением. — Вот что такое нюх! Продал Мартиросян только тогда, когда на самой границе его участка ударил фонтан. За полтора миллиона! На половину купил тысячу новых участков и ждет покупателей, а вторую половину проживает в свое удовольствие…
   
— Любопытно, — признал Эраст Петрович, подумав, что и он, пожалуй, мог бы сыграть в такую игру. Но от одной мысли о нефти замутило, а во рту возник отвратительный масляный привкус.
   
— Старый паук Рафалов. — Экскурсовод показал на почтенного старика, дремавшего в кресле у стены. — Слышали когда-нибудь про игорных стервятников? Этот — самый хищный. Никогда не ставит, просто сидит. Если кто-то проигрался в пух, а уходить не хочет, вошел в азарт, Рафалов предлагает взаймы под дикие проценты или под залог недвижимости. У него тут в буфете всегда дежурит нотариус…
   
За одним из столов стало шумно. Кто-то там громко требовал шампанского, кто-то кричал «Нет! Боже, нет!»
   
У почтенного старца немедленно открылся один глаз, желтый и круглый, как у филина.
   
Но гид вел Фандорина дальше.
   
— Смотрим влево. Под пальмой господина с проваленным носом видите? Интереснейшая личность, некто Шунтиков, прославившийся тем, что…
   
Но чем прославился некто Шунтиков, Эраст Петрович так и не узнал. В самом углу зала, на окруженном перильцами возвышении поблескивала знакомая малиновая лысина. Шубин нынче был в цивильном, оттого Фандорин не увидел его издалека.
   
— Благодарю вас. Довольно. Держите желтую… — На ближайшем столе как раз заканчивали принимать ставки. — А впрочем, я сам за вас поставлю.
   
Не глядя, Фандорин кинул двадцатипятирублевую фишку на игровое поле и двинулся по направлению к Шубину.
   
— Позвольте, но я всегда ставлю на черное! — завопил сзади Юшка. — Крупье, требую переставить!
   
— Как угодно-с. Сдвигаю с 23 на черное. Les jeux sont faits![7]
   
Эраст Петрович уже и думать забыл про бывшего Юсуфа Абдуррахмановича. Встал за перилами — решил подождать, пока Шубин сам его заметит, и посмотреть, как отреагирует в первый миг, еще не справившись с лицом.
   
Подполковник покуривал папиросу, водил пальцем по краешку бокала с коньяком. Удивительно, но других игроков за столом не было.
   
— Куда прикажете? — спросил крупье.
   
Ногтем Шубин толкнул столбик из шести желтых жетонов.
   
— Право не знаю. На восемнадцать?
   
Тут крупье проделал не вполне понятную манипуляцию — одну фишку аккуратно отодвинул обратно.
   
— Обсчитаться изволили, Тимофей Тимофеевич.
   
— В самом деле? — Толстая щека пошла складками — помощник градоначальника улыбнулся.
   
Колесо закрутилось. Шарик остановился на 18.
   
У Эраста Петровича двинулись брови, а крупье сказал:
   
— Поздравляю. Повезло. Теперь, быть может, довольно?
   
Вопрос из уст служащего казино звучал необычно.
   
Вдруг веко у Шубина дернулось. Тыквообразная голова качнулась. Он заметил Фандорина.
   
Реакция была такая, как следовало ожидать: сокращение окологлазных мышц, непроизвольное сжатие пальцев. По психофизиогномической науке это означало «неприятный сюрприз, сигнал опасности».
   
Знает кошка, чье мясо съела. Виновен, никаких сомнений!
   
Широчайшая улыбка засияла на пухлом лице Тимофея Тимофеевича.
   
— Какая чудесная неожиданность! Признаться, я за вас беспокоился. Полиция утром обнаружила около Катер-клуба мотоцикл, принадлежащий градоначальству, и три мертвых тела с огнестрельными ранениями. Все в недоумении, что там могло произойти.
   
«Не слишком старательно прикидывается. Понимает, что отпереться не удастся».
   
Эраст Петрович сел, высыпал на зеленое сукно свои фишки.
   
— Сыграем?
   
Глаза подполковника сузились. Он уже не улыбался.
   
— С удовольствием. Ставлю… на вторую терцию. — Многозначительный взгляд на крупье — тот обреченно кивнул. И, понизив голос: — Чем закончилась ваша ночная прогулка?
   
Фандорин на колесо Фортуны не смотрел, но рука сама потянулась ко второму ряду цифр. Притяжение исходило оттуда. Три фишки легли на семерку, три на восьмерку и три на девятку. Точнее пункт не определился — Эраст Петрович был весь сосредоточен на собеседнике.
   
— Ставки сделаны! — объявил крупье и запустил рулетку.
   
— П-прекрасно. А теперь отойдите от стола. Нам нужно поговорить наедине.
   
— Но… Слушаюсь.
   
Не выдержав фандоринского взгляда, крупье попятился. При этом с извиняющимся видом пожал плечами. Жест адресовался Шубину, но тот глядел на Эраста Петровича.
   
— Вы и так знаете, чем закончилась моя п-прогулка.
   
В глазах подполковника блеснули насмешливые огоньки.
   
— Вот как вы заговорили? Интересно. Значит, встреча неслучайна. У нас, я так понимаю, будет непростой разговор?
   
«Уверен, что ему нечего опасаться. Или же любит острые коллизии. Если так — двойная осторожность».
   
Сердце застучало чуть быстрее. Эраст Петрович и сам испытывал слабость к рискованным ситуациям.
   
— Семь! — объявил крупье. — Ваша удача, сударь.
   
Отсчитал и пододвинул лопаточкой немаленькую кучку жетонов, а фишки Шубина забрал.
   
— Еще прикажете?