1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
— Да. — Керн кивнул. — Кроме того, я найду языку хорошее применение. По выходе из тюрьмы мне, наверно, придется податься во Францию.
    
Они уселись рядом друг с другом в углу нижних нар. Над ними орудовал растратчик. Он держал в руках огрызок карандаша и разрисовывал стены порнографическими рисунками. Профессор был очень тощим, и тюремная одежда висела на нем, как мешок. У него была дикая рыжая бородка и детское лицо с голубыми глазами.
    
— Мы начнем с самого прекрасного и самого бесполезного слова в мире, — сказал он с чудесной улыбкой, но без всякой иронии. — Со слова «свобода» — «la liberte».
    
Керн многому научился за это время. Через три дня он уже мог разговаривать, не шевеля губами, с другими заключенными, которые шли во время прогулки впереди и позади него. В портновской мастерской он таким же образом усердно заучивал с профессором французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от французского, он получал уроки от вора, который учил его делать отмычки из проволоки и обращаться с цепными собаками. Он сообщил ему также, когда созревают все дикие фрукты, и научил незаметно проникать в стога сена, чтобы переспать ночь. Растратчик принес в тюрьму контрабандой несколько журналов «Светского мира». Кроме библии, это было единственное, что они могли читать, и они почерпнули оттуда, как одеваются во время дипломатических приемов и когда следует прикалывать к фраку красную или белую гвоздику. К сожалению, вор никак не соглашался с одним: он утверждал, что к фраку нужен черный галстук, — такое сочетание он часто видел у официантов в ресторанах.
    
Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, кальфактор с такой силой толкнул Керна, что тот ударился о стену.
    
— Будь внимательнее, ты, осел! — закричал он.
    
Керн хотел сделать вид, будто не мог удержаться на ногах. Проделав такой трюк, он смог бы ударить кальфактора по голени, и это выглядело бы как случайность. Но прежде чем он успел это сделать, кальфактор схватил его за рукав и шепнул:
    
— Заяви через час, что хочешь выйти. Скажи, что болит живот. Вперед! — закричал он потом. — Ты думаешь, тебя будут ждать?
    
Во время прогулки Керн размышлял: может, кальфактор собирается спровоцировать его. Они оба не выносили друг друга. Потом, беззвучно перешептываясь в портновской мастерской, он обсудил этот вопрос с вором, который считался специалистом по тюрьмам.
    
— Выйти ты всегда можешь, — пояснил вор. — Это твое человеческое право. За это он тебе ничего не сделает. Одни выходят реже, другие — чаще, зависит от организма. Но когда выйдешь, будь начеку!
    
— Хорошо. Посмотрим, что он хочет. Во всяком случае, это хоть какое-то разнообразие.
    
Керн заявил, что у него болит живот, и кальфактор его вывел. Он привел его к нужнику и огляделся.
    
— Хочешь сигарету? — спросил он.
    
Курить было запрещено. Керн засмеялся.
    
— Вот в чем дело! Нет, мой милый, этим ты меня не купишь.
    
— А-а, помолчи! Ты думаешь, я хочу сделать тебе гадость? Знаешь Штайнера?
    
Керн уставился на кальфактора.
    
— Нет, — сказал он потом. Он предположил, что это ловушка для Штайнера.
    
— Ты не знаешь Штайнера?
    
— Нет.
    
— Хорошо. Тогда слушай внимательно. Штайнер просил передать тебе, что Рут — в безопасности. Можешь не беспокоиться. Будешь освобождаться, попроси, чтоб тебя отправили в Чехословакию, а потом вернешься обратно. Ну, как, теперь знаешь его?
    
Керн внезапно почувствовал дрожь.
    
— Дать сигарету? — спросил кальфактор.
    
Керн кивнул. Кальфактор достал из кармана пачку «Мемфиса» и коробку спичек.
    
— Вот возьми! От Штайнера. Если засыплешься с ними, я тебе их не давал. Ну, а теперь садись туда и покури. Дым выпускай под стульчак. Я покараулю снаружи.
    
Керн уселся на стульчак. Он вынул из пачки сигарету, разломил ее пополам и закурил. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер — начеку, Он уставился на грязную стену с непристойными рисунками, и уборная показалась ему самым прекрасным местом в мире.
    
— Почему ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? — спросил кальфактор, когда тот вышел.
    
— Хочешь сигарету? — спросил Керн.
    
Кальфактор покачал головой. — Нет. Это исключается.
    
— А ты его откуда знаешь?
    
— Он спас меня однажды от беды. От страшной беды. Ну, пошли!
    
Они пошли в мастерскую. Профессор и вор взглянули на Керна. Тот кивнул и сел на свое место.
    
— Все в порядке? — беззвучно спросил профессор.
    
Керн снова кивнул.
    
— Тогда продолжим, — зашептал профессор в свою рыжую бородку. — Aller. Неправильный глагол. Je vais, tu vas, il…
    
— Нет, — возразил Керн. — Давайте возьмем сегодня другой глагол. Как будет — любить?
    
— Любить? «Aimer». Но это правильный глагол…
    
— Вот поэтому мы и возьмем его, — ответил Керн.
    
Профессора выпустили через четыре недели. Вора — через шесть недель; растратчика — на несколько дней позже. В последние дни он попытался склонить Керна к педерастии, но Керн был достаточно силен, чтобы держать его на расстоянии. В конце концов ему пришлось нокаутировать его прямым коротким ударом, которому научил его светловолосый студент.
    
    
Несколько дней он сидел один. Потом в камеру поместили двух новых. Он сразу признал в них эмигрантов. Одному из них было лет тридцать; другой — пожилой, молчаливый, сразу улегся на нары. Оба были в поношенных костюмах, которые — это было заметно — лишь с трудом содержались в чистоте.
    
— Вы откуда? — спросил Керн младшего.
    
— Из Италии.
    
— Как там?
    
— Было хорошо. Я там прожил два года. Теперь конец, они все контролируют.
    
— Два года, — повторил Керн. — Это большой срок…
    
— Да. А здесь меня схватили через восемь дней. Тут всегда так?
    
— За последние полгода стало хуже.
    
Новичок схватился за голову.
    
— Везде становится хуже! Что нас еще ожидает? Ну, а как в Чехословакии?
    
— Тоже хуже. Слишком много беженцев. Вы были в Швейцарии?
    
— Швейцария слишком мала. Там быстро бросаешься в глаза. — Человек с отрешенным видом смотрел куда-то в Сторону. — Нужно бы податься во Францию.
    
— Вы говорите по-французски?
    
— Да, конечно. — Человек теребил свои волосы.
    
Керн посмотрел на него.
    
— Вы не хотите поговорить немного по-французски? Я недавно учился и не хотел бы забыть…
    
Мужчина удивленно взглянул на него.
    
— Поговорить по-французски? — Он сухо рассмеялся. — Нет, я так не могу. Меня бросили в тюрьму, а я буду вести беседы по-французски! Нелепо! Честное слово, вам приходят в голову удивительные мысли.
    
— Совсем нет. Я просто веду удивительную жизнь.
    
Керн минуту подождал, не переменит ли мужчина своего решения. Потом забрался на нары и повторял неправильные глаголы, пока не заснул.
    
Он проснулся потому, что его кто-то тряс. Это был мужчина, который не хотел говорить по-французски.
    
— Помогите! — задыхаясь, промолвил он. — Быстрее! Он повесился!
    
Керн, еще не совсем проснувшийся, сел на нары. В бледном сером свете раннего утра на фоне окна висела черная фигура с опущенной головой. Он вскочил с нар.
    
— Нож! Живо!
    
— У меня нет ножа! Может, у вас?
    
— Черт возьми, нет! Быстро снимайте. Я его приподниму. А вы снимите ремень с шеи.
    
Керн забрался на нары и попытался приподнять повесившегося. Тот был тяжел, как земной шар. Он был гораздо тяжелее, чем казался на вид. И одежда его была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все свои силы. Только с большим трудом ему удалось приподнять тело.
    
— Живо! — задыхался он. — Освободите ремень! Я не смогу его долго держать.
    
— Сейчас. — Человек взобрался на подоконник и попытался высвободить шею повесившегося. Внезапно он опустил руки и покачнулся; его вырвало.
    
— Что за свинство! — закричал Керн. — Вы что, больше ничего не можете? Освободите шею! Живо!
    
— Я не могу смотреть на него, — простонал тот. — На его глаза! На язык!
    
— Тогда спускайтесь вниз, приподнимите его, а я освобожу шею.
    
Он передал тяжелое тело и вспрыгнул на нары. Вид повесившегося был ужасен. Отекшее, бледное лицо, толстый черный язык, вылезшие из орбит, словно лопнувшие глаза; Керн схватился за тонкий кожаный ремешок, который глубоко врезался в посиневшую шею.
    
— Выше! — крикнул он. — Поднимите его выше.
    
Он услышал позади себя какое-то клокотание. Мужчину снова вырвало, в тот же миг он выпустил тело из рук, от толчка глаза и язык выскочили еще больше, казалось, висельник просто насмехается над бессильными живыми людьми.
    
— Черт побери! — Керн в отчаянии посмотрел по сторонам, не зная, что предпринять. Внезапно он вспомнил сцену между светловолосым студентом и кальфактором. — Если ты, проклятый слюнтяй, сейчас же не поднимешь его, — зарычал он, — я выну из тебя внутренности! Живо, ты, несчастный трус! — В тот же момент он пнул его ногой и почувствовал, что удар оказался удачным. Он со всей силы ударил его еще раз. — Я раздроблю тебе череп! — закричал он. — Подними его сейчас же!
    
Человек, стоявший внизу, молча поднял тело.
    
— Выше! — бушевал Керн. — Выше, ты, вонючая половая тряпка!
    
Человек приподнял выше. Керну удалось растянуть петлю и спять ремень с шеи повесившегося.
    
— Ну, теперь опускай вниз!
    
Они положили безжизненное тело на нары. Керн быстро расстегнул жилет и ремень.
    
— Откройте окошечко! — сказал он. — Позовите караульных! Я сделаю искусственное дыхание.
    
Он присел на карточки позади черно-серой головы, взял холодные мертвые руки в свои, теплые и полные жизни, и начал. Он слышал какие-то хриплые и булькающие клокотания в грудной клетке, когда она поднималась и опускалась; временами он прислушивался — дыхание не появлялось. У «глазка» гремел тот, который не хотел говорить по-французски.
    
— Дежурный! Дежурный! — Его голос гулко разносился по камере.
    
Керн продолжал. Он знал, что искусственное дыхание надо делать в течение нескольких часов. Но, тем не менее, вскоре бросил.
    
— Он дышит?
    
— Нет. — Керн внезапно почувствовал, что смертельно устал. — Бессмысленно. Человек хотел умереть. Зачем мешать?
    
— Но, ради бога…
    
— Успокойтесь! — Керн сказал это очень тихо, но в его голосе послышалась угроза. Еще одно слово — и он бы не выдержал. Он знал, что ему хотел сказать этот человек. Но он знал, что несчастный повесился бы и во второй раз, если б сейчас его спасли. — Попробуйте, — сказал он спустя минуту, более спокойно. — Он-то уж наверняка знал, почему не хотел больше жить.
    
Вскоре появился дежурный.
    
— Что за шум? Вы что, спятили?
    
— Здесь повесился человек…
    
— О, боже! Еще этого не хватало! Он жив?
    
Дежурный открыл дверь. От него сильно несло вином и сервелатом. Вспыхнул карманный фонарик.
    
— Он умер?
    
— Наверно.
    
— Ну, тогда у нас есть время до утра. Пусть этим занимается Штерникош. Я ничего не знаю.
    
Он хотел уйти.
    
— Стойте! — сказал Керн. — Вы немедленно вызовете санитаров. Из скорой помощи.
    
Дежурный уставился на него.
    
— Если они не явятся через пять минут, разразится скандал, и вы лишитесь своего места!
    
— Ведь его, может быть, еще можно спасти! С помощью кислоты! — закричал человек из глубины комнаты, где он, словно тень, подымал и опускал руки повесившегося.
    
— Неплохо начинается денек, — проворчал дежурный и исчез.
    
Через несколько минут явились санитары и забрали труп. Вскоре после них снова появился дежурный.
    
— Вы должны сдать подтяжки, ремни и шнурки.
    
— Я не повешусь, — ответил Керн.
    
— Все равно. Вы должны сдать.
    
Они отдали ему вещи и присели на нары. В комнате кисло пахло рвотой.
    
— Через час рассветет, тогда вы сможете все убрать, — сказал Керн.
    
В горле пересохло. Ему очень хотелось пить. Все внутри казалось сухим и забитым, будто он наглотался угля и ваты. И будто он никогда больше не очистится от этого.
    
— Страшно, правда? — спросил другой через минуту.
    
— Нет, — ответил Керн.
    
На следующий день их перевели в большую камеру, в которой уже сидели четверо. Керну показалось, что все они были эмигрантами, но это его не интересовало. Он слишком устал и забрался на нары. Но заснуть не мог. Он лежал с открытыми глазами, уставившись на маленький зарешеченный четырехугольник окна. Поздно, около полуночи привели еще двоих. Керн их не видел, слышал только, как они устраивались на ночлег.
    
— Интересно, когда мы снова выйдем отсюда? — робко спросил в темноте один из новоприбывших.
    
Ответ последовал не сразу.
    
Затем заворчал чей-то бас.
    
— Все зависит от того, что вы натворили. За убийство с целью грабежа будете сидеть пожизненно, за политическое убийство — восемь дней.
    
— Меня только во второй раз поймали без паспорта.
    
— Это хуже, — пробурчал бас. — Можете наверняка рассчитывать на четыре недели.
    
— О боже! А у меня в чемодане курочка! Жареная курочка! Она же протухнет, пока я выйду!
    
— Несомненно, — подтвердил бас.
    
Керн прислушался.
    
— А у вас не было и раньше курочки в чемодане? — спросил он.
    
— Да, была! Правильно! — удивленно ответил новичок не сразу. — А откуда вы это знаете, любезный?
    
— И тогда вас тоже арестовали?
    
— Конечно. А кто меня спрашивает? Кто вы? И как могло случиться, что вы знаете об этом? — возбужденно спросил голос из темноты.
    
Керн расхохотался. Он чуть не задохнулся от смеха. Он смеялся, словно его заставляли, смехом, похожим на болезненную спазму, и в этом смехе разрядилось все, что накопилось в Керне за два месяца, — ярость из-за ареста, одиночество, страх за Рут, попытки не потерять себя, ужас перед висельником.
    
— Цыпленок, — едва выдавил он. — Это, действительно, Цыпленок. И снова с цыпленком в чемодане! Какое совпадение!
    
— Вы называете это совпадением? — с яростью набросился на него Цыпленок. — Это мой проклятый рок — вот это что!
    
— Вам, кажется, не везет на жареных курочек, — сказал бас.
    
— Заткнитесь! — набросился на них другой. — Чума порази ваших жареных курочек! Устроить такой концерт среди ночи. У меня в животе все перевернулось от голода.
    
— Возможно, между ним и курочками есть и более глубокая связь? — высказал предположение бас.
    
— Он с таким же успехом может иметь эту связь и с детскими куклами, — промычал человек без родины.
    
— Или с раком желудка? — взвизгнул чей-то высокий раздавленный тенор.
    
— Не был ли он раньше лисицей? — предположил бас. — А теперь курочки мстят ему…
    
Цыпленок еще раз вставил свое слово.
    
— Это же безбожная подлость — издеваться над человеком в его несчастье!
    
— Когда это было? — звучно спросил бас.
    
— Тихо! — заорал из коридора дежурный. — Это тюрьма, а не какой-нибудь ночной клуб!
   
   
    
     
2
    
    
Керн подписал свое второе обязательство о выезде из Австрии без права возвращения в эту страну когда бы то ни было. Но на этот раз он не испытал никаких горестных чувств. Он думал только, что, быть может, уже на следующее утро снова будет в Пратере.
    
— Вам нужно захватить в Вене какие-нибудь вещи? — спросил чиновник.
    
— Нет, никаких.
    
— Вы знаете, что вас ожидает по крайней мере три месяца тюрьмы, если вы снова вернетесь в Австрию?
    
— Да.
    
Минуту чиновник смотрел на Керна. Потом сунул руку в карман и достал бумажку достоинством в пять шиллингов.
    
— Вот, возьмите и выпейте по этому случаю. Я тоже не в силах изменить законы. Купите «гумбольдс-кирхнер». В этом году оно самое лучшее. Ну, с богом!
    
— Спасибо, — Керн был ошеломлен. Первый раз в жизни он получил подарок от полиции. — Большое спасибо. Я не потрачу зря эти деньги.
    
— Хорошо, хорошо. А теперь собирайтесь. Ваш провожатый уже ждет.
    
Керн спрятал деньги. На эту сумму он мог не только купить две четвертинки «гумбольдс-кирхнер», но и проехать часть пути обратно до Вены по железной дороге. Это было менее опасно.
    
Они направились по той же дороге, что и в первый раз со Штайнером. Керну казалось, что с тех пор прошло лет десять.
    
От станции они должны были пройти некоторое расстояние пешком. Вскоре они подошли к буфету, в котором продавалось молодое вино. В палисаднике стояло несколько столов и стульев. Керн вспомнил о совете чиновника.
    
— Не хотите ли выпить рюмочку? — спросил он у сопровождающего.
    
— Что?
    
— «Гумбольдс-кирхнера». В этом году оно самое лучшее.
    
— Можно… Сейчас все равно еще слишком светло, чтобы являться на таможню.
    
Они уселись в палисаднике и выпили прозрачного терпкого «гумбольдс-кирхнера». Вокруг все дышало тишиной и спокойствием. Небо было ясное, далекое и светлое. По небу в сторону Германии пролетел самолет. Хозяин принес лампу со стеклом, которое защищало огонь от ветра, и поставил ее на стол. Это был первый вечер Керна на свободе. Уже два месяца он не видел такого необъятного неба. Ему казалось, что только сейчас он снова начал дышать. Он сидел тихо и наслаждался тишиной. Через час-два снова начнутся страхи и преследование.
    
— Это, действительно, невыносимо! — проворчал чиновник.
    
Керн взглянул на него.
    
— Я тоже так думаю.
    
— Я не о том.
    
— О чем же?
    
— Я имею в виду вас, эмигрантов, — ворчливо объяснил чиновник. — Вы заставляете нас, полицейских, стыдиться своего мундира. Сейчас больше ничего не делают — только эскортируют эмигрантов! Каждый день! От Вены — до границы. Что за жизнь! Никогда больше не встретишь честный конвой с наручниками!
    
— Возможно, через год-два нас придется сопровождать к границе в наручниках, — сухо ответил Керн.
    
— Но это же не совсем то. — Чиновник посмотрел на него с откровенным презрением. — Вы же — ничто в полицейском смысле. Мне приходилось с револьвером наготове конвоировать четырежды убийцу, взломщика Мюллера II, а два года назад — Бергмана, убийцу женщин, позднее — взломщика Бруста, не говоря уже об осквернителе трупов Тедди Блюмеле. Да, вот это было времечко! А сейчас — вы… с вами можно подохнуть от скуки. — Он вздохнул и выпил вино. — Вы-то хоть разбираетесь в вине. Хотите распить еще четвертинку? На этот раз плачу я.
    
— Идет.
    
Они дружно распили вторую четвертинку. Потом отправились дальше. Постепенно стемнело. Над дорогой запорхали летучие мыши и ночные бабочки.
    
Таможня была ярко освещена. И чиновники там были все те же, знакомые. Сопровождающий сдал Керна.
    
— Присядьте пока в таможне, — сказал один из чиновников. — Еще слишком рано.
    
— Я знаю, — ответил Керн.
    
— Ах вот как, вы уже знаете?
    
— Конечно. Ведь границы и есть наше отечество.
    
    
С рассветом Керн снова был в Пратере. Он не рискнул идти в вагон к Штайнеру, и будить его, так как не знал, что произошло за это время. Он бродил поблизости от вагона. В тумане стояли пестрые деревья. Пока он сидел в тюрьме, наступила осень. На минуту он остановился перед каруселью, завешенной серой парусиной. Потом приподнял край чехла, залез внутрь и забрался в гондолу. Здесь он был надежно скрыт.
    
Он проснулся, услышав чей-то смех. Светло, парусина сброшена… Он быстро вскочил. Перед ним в синей спецовке стоял Штайнер.
    
Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Внезапно он очутился дома.
    
— Штайнер, — крикнул он, сияя. — Слава богу, я опять здесь!
    
— Я вижу. Блудный сын возвращается из полицейских подземелий. Ну-ка, подойди, дай на тебя взглянуть. Немного побледнел, похудел от тюремных харчей. А почему ты не зашел в вагон?
    
— Я ж не знал, там ли ты еще.
    
— Пока еще там. Ну, ладно, пойдем завтракать. После завтрака ты будешь смотреть на мир другими глазами. Лила! — крикнул Штайнер в сторону вагона.
    
— Наш мальчик вернулся! Ему нужно плотно позавтракать. — Он снова повернулся к Керну. — Подрос и выглядишь мужественнее. Чему-нибудь научился, малыш, за это время?
    
— Да. Я узнал, что если не хочешь подохнуть, нужно быть твердым. И понял, что им не сломить меня! Кроме того, я научился шить мешки и говорить по-французски. И узнал, что приказы действуют лучше, чем просьбы.
    
— Блестяще! — Штайнер ухмыльнулся. — Блестяще, мальчик!
    
— Где Рут? — спросил Керн.
    
— В Цюрихе. Ее выслали. Больше с ней ничего не случилось. У Лилы есть письмо для тебя. Лила — это наш почтамт. Настоящие документы только у нее. Рут писала тебе на ее имя.
    
— В Цюрихе… — повторил Керн.
    
— Разве это плохо, мальчик?
    
Керн взглянул на него.
    
— Нет.
    
— Она живет там у знакомых. Ты тоже скоро будешь в Цюрихе, это точно. Здесь постепенно становится слишком жарко.
    
— Да…
    
Подошла Лила. Она поздоровалась с Керном так, будто он просто вернулся с прогулки. Для нее два месяца тюрьмы были пустяком, о котором не стоило и говорить. Она уже двадцать лет не жила в России и видела, как из Китая и Сибири возвращаются люди, пропавшие без вести десять — пятнадцать лет тому назад. Плавным, неторопливым движением она поставила на стол поднос с чашками и кофейник.
    
— Отдай ему письма, Лила, — сказал Штайнер. — Он все равно не позавтракает прежде…
    
Лила показала на поднос. Письма лежали там, прислоненные к одной из чашек. Керн распечатал их и внезапно забыл обо всем. Это были первые письма, которые он получил от Рут. Это были первые любовные письма в его жизни. Словно по мановению волшебной палочки, с него свалилось все: страх и неуверенность, одиночество и разочарование. Он читал, и слова, написанные чернилами, начинали словно светиться — на земле жил человек, который беспокоился за него, который был в отчаянии от того, что произошло, и который говорил ему, что любит его. Твоя Рут. Твоя Рут. «Боже, — подумал он, — твоя Рут!» Это казалось почти невероятным. «Твоя Рут!» Что принадлежало ему до сих пор? Несколько флаконов с духами, немного мыла и вещи, которые он носил. А теперь? Тяжелые черные волосы. Глаза! Это почти невероятно…
    
Он поднял глаза. Лила зашла в вагон. Штайнер курил сигарету.
    
— Все в порядке, мальчик? — спросил он.
    
— Да. Она пишет, чтобы я не приезжал. Я не должен еще раз рисковать из-за нее.
    
Штайнер засмеялся.
    
— Они всегда так пишут, правда? — Он налил ему чашку кофе. — Ну, а теперь пей и ешь.
    
Он прислонился к вагону и смотрел, как Керн завтракает. Сквозь легкий молочный туман выглянуло, солнце. Керн почувствовал его лучи на своем лице. Прошлым утром в вонючей каморке он черпал из помятой оловянной миски тепловатую похлебку, к которой бродяга Лео преподносил своим задом парочку аккордов — это было его каждодневной «гимнастикой», как только он просыпался. А сейчас свежий утренний ветер касался руки Керна. Керн ел белый хлеб и пил нормальный кофе. В его кармане лежали письма от Рут, а Штайнер сидел рядом с ним, прислонившись к вагону.
    
— Одно преимущество тюрьма все-таки имеет, — сказал Керн. — После нее все кажется превосходным.
    
Штайнер кивнул.
    
— Больше всего тебе сейчас хочется уйти, уже сегодня вечером, правда? — спросил он.
    
Керн посмотрел на него.
    
— Я хочу уйти и хочу остаться. Я бы хотел, чтобы мы ушли все вместе.
    
Штайнер дал ему сигарету.
    
— Останься здесь денька на два-три, — сказал он. — Ты довольно жалко выглядишь. Тюремная похлебка тебя заморила. Поправься немного. Для проселочных дорог у тебя должна быть сила в костях. Лучше переждать здесь несколько деньков, чем распаяться в дороге и попасть в полицию. Швейцария — не детская забава. Чужая страна. Там нужно крепко держаться друг за друга.
    
— А я могу здесь что-нибудь делать?
    
— Ты можешь помогать в тире. А вечером — на сеансах телепатии. Правда, я уже взял другого человека, но вдвоем — лучше.
    
— Хорошо, — сказал Керн. — Ты, конечно, прав. До ухода я должен хорошенько прийти в себя. Я чувствую почему-то ужасный голод. Не в желудке — нет, в глазах, в голове, везде. Будет лучше, если я очухаюсь.
    
Штайнер засмеялся.
    
— Правильно. А вот и Лила с горячими пирогами. Заправляйся основательно, мальчик. А я пока пойду разбужу Поцлоха.
    
Лила поставила противень перед Керном. Он снова начал есть. Кушая, он все время проверял, на месте ли письма.
    
— Вы останетесь здесь? — спросила Лила на своем медленном, немного твердом немецком языке.
    
Керн кивнул.
    
— Не бойтесь, — сказала Лила. — Вы не должны бояться за Рут. С ней ничего не случится. Я прочла это на ее лице.
    
Керн хотел ей ответить, что не боится. Что он только беспокоится, как бы ее не схватили в Цюрихе раньше, чем он приедет… Но взглянув на темное, омраченное глубокой скорбью лицо русской, он промолчал. По сравнению с ним, с этим лицом, все казалось мелким и незначительным. Но Лила как будто что-то почувствовала.
    
— Ничего, — сказала она. — Ничего не страшно, пока тот, кого ты любишь, еще жив.
    
    
Это случилось через два дня, после обеда. Несколько человек вразвалку подошли к тиру. Лила была занята с группой молодых парней, и люди подошли к Керну.
    
— А ну-ка, живо! Постреляем!
    
Керн подал первому ружье. Сначала они стреляли в фигурки, которые с шумом опрокидывались, и в стеклянные шарики, танцующие в струе маленького фонтанчика. Потом начали изучать список выигрышей и потребовали мишени, чтобы что-нибудь выиграть.
    
Первые двое выбили тридцать четыре и сорок четыре очка. Они выиграли плюшевого медвежонка и посеребренный портсигар. Третий, коренастый мужчина с взъерошенными волосами и густыми темными жесткими усами, долго и тщательно целился и выбил сорок восемь очков. Его друзья зарычали от удовольствия. Лила бросила в их сторону быстрый взгляд.
    
— Еще пять выстрелов, — потребовал мужчина и сдвинул фуражку на затылок. — Из этого же ружья.
    
Керн зарядил ружье. Тремя выстрелами мужчина выбил тридцать шесть очков. Каждый раз — по двенадцати. Керн почувствовал, что серебряная корзина для фруктов вместе с приборами — семейная реликвия, которая была получена по наследству и не выигрывалась, — в опасности. Он взял одну из счастливых пуль, изготовленных директором Поцлохом. Следующий выстрел пришелся в шестерку.
    
— Холла! — мужчина отложил ружье. — Здесь что-то не так! Прицелился я безупречно.
    
— Может, вы немного вздрогнули, — высказал предположение Керн. — Это то же самое ружье.
    
— Я не вздрагиваю, — возбужденно ответил мужчина. — Старый фельдфебель полиции не вздрагивает. Я знаю, как стреляю.
    
На этот раз вздрогнул Керн. Полицейский, даже в гражданской форме, действовал ему на нервы.
    
Человек уставился на него.
    
— Здесь что-то не то, эй вы! — с угрозой промолвил он.
    
Керн ничего не ответил. Он снова подал заряженное ружье. На этот раз он вложил нормальную пулю. Прежде чем начать целиться, фельдфебель еще раз посмотрел на него. Он попал в двенадцать и отложил ружье.
    
— Ну?
    
— Бывает, — ответил Керн.
    
— Бывает? Нет, не бывает! Четыре раза — в двенадцать, и один раз — в шестерку. Вы же сами этому не верите? Так?
    
Керн промолчал. Человек приблизил к нему свое красное лицо.
    
— Ваше лицо кажется мне знакомым.
    
Друзья его перебили. Они потребовали еще один спорный выстрел.
    
— У вас, ребятки, что-то не в порядке с пулями! — закричали они. — Шестерка — недействительна.
    
Подошла Лила.
    
— Что случилось? — спросила она. — Чем могу помочь? Молодой человек здесь еще новичок.
    
Друзья начали говорить с Лилой. Полицейский не участвовал в разговоре. Он смотрел на Керна, и было видно, что он старается что-то вспомнить. Керн выдержал взгляд. Он помнил о всех уроках, которые дала ему его беспокойная жизнь.
    
— Я поговорю с директором, — небрежно сказал он. — Я не могу здесь ничего решить.
    
Он подумал, не дать ли полицейскому спорный выстрел. Но сразу представил себе, как разбушуется Поцлох, если вещь, полученная по наследству от родителей жены, полетит ко всем чертям. Он попал между Сциллой и Харибдой.
    
Керн медленно достал и закурил сигарету. Чтобы не дрожали руки, он был вынужден сильно напрячь мышцы. Затем он повернулся и вразвалку направился к месту Лилы.
    
Лила осталась на его месте. Она предложила компромисс. Полицейский сделает еще пять выстрелов. Конечно, бесплатно. Его друзья этого не захотели. Лила взглянула в сторону Керна. Она заметила, как он бледен, и поняла, что дело здесь не только в волшебных пулях Поцлоха. Внезапно она улыбнулась и уселась на стол, напротив полицейского.
    
— Такой элегантный мужчина отлично справится с этим и второй раз, — сказала она. — Давайте попробуем! Пять бесплатных выстрелов — для королевского стрелка!
    
Польщенный полицейский вытянул шею из воротничка.
    
— У кого такая рука, тот не знает страха, — сказала Лила и положила свою маленькую ручку на большую, покрытую рыжеватыми волосами, руку фельдфебеля.
    
— Страх? Это чувство нам не знакомо! — Полицейский ударил себя в грудь и засмеялся деревянным смехом.
    
— Я так и думала. — Лила с восхищением посмотрела на него и протянула ружье.
    
Полицейский взял его, тщательно прицелился и выстрелил. Двенадцать. Он с удовлетворением посмотрел на Лилу. Она, улыбаясь, снова зарядила ружье. Полицейский выбил пятьдесят восемь очков.
    
Лила, сияя, смотрела на него.
    
— Вы самый лучший стрелок, какого я вижу здесь за последние несколько лет, — сказала она. — Вашей жене действительно нечего бояться.
    
— Не женат.
    
Лила посмотрела ему в глаза.
    
— Наверно, потому, что не хотите?
    
Он ухмыльнулся. Его друзья шумно выражали свой восторг. Лила пошла достать ему корзину для пикника, которую он выиграл. Тот провел по усам и внезапно сказал Керну, сощурив маленькие холодные глазки:
    
— А с вами я еще выясню. Я еще вернусь сюда в форме!
    
Потом он, ухмыляясь, взял корзину и отправился со своими друзьями дальше.
    
— Он вас узнал? — быстро спросила Лила.
    
— Не знаю. Думаю, нет. Я его никогда не встречал. Но он меня, может, где и видел.
    
— Уйдите сейчас отсюда. Будет лучше, если вы больше не попадетесь ему на глаза. И расскажите об этом Штайнеру.
    
В тот день полицейский больше не появлялся. Но Керн решил немедленно уехать.
    
— Я должен убраться, — сказал от Штайнеру. — Я чувствую, что иначе что-нибудь случится. Я пробыл здесь два дня. И я снова вошел в норму. Ты согласен со мной?
    
Штайнер кивнул.
    
— Уезжай, мальчик. Через несколько недель я тоже отправлюсь дальше. С моим паспортом лучше находиться в любом другом месте, только не здесь. В Австрии становится опасно. Я столько наслышался за последнее время… Пойдем сходим к Поцлоху.
    
Директор Поцлох рассвирепел, узнав, что пришлось отдать корзину для пикника.
    
— Она стоит тридцать шиллингов, молодой человек, чистенькими, закупки en gros[8], — барабанил он. — Вы меня разорите!
    
— Он уезжает, — сказал Штайнер и объяснил положение. — Это было сделано в чисто оборонительных целях, — закончил он. — Иначе нам бы пришлось отдать вашу фамильную ценность.
    
Поцлох заметно испугался, потом лицо его прояснилось.
    
— Ну, хорошо. Это другое дело. — Он выплатил Керну деньги и повел его к тиру. — Молодой человек, — сказал он, — вы должны знать, кто такой Леопольд Поцлох — последний друг человека! Возьмите себе что-нибудь из этих вещей. На память. Для продажи, конечно. Порядочный человек не хранит подарков. Они делают жизнь его горше. Вам же еще придется торговать — правда? Ну, выбирайте.
    
И он умчался в сторону панорамы сенсаций.
    
— Продолжай спокойно торговать, — советовал Штайнер. — Хлам ты всегда продашь. Возьми маленькие легкие вещи. И выбирай побыстрее, пока Поцлох не раскаялся в своей щедрости.
    
Но Поцлох не раскаялся. Напротив. К пепельнице, расческам и игральным костям, которые выбрал Керн, он добровольно добавил еще трех маленьких нагих богинь, отлитых из доброкачественного заменителя бронзы.
    
— В маленьких городишках они будут иметь огромный успех, — объяснил он и с насмешливой улыбкой поймал свое пенсне. — У жителя маленького городка чувства притупились. Конечно, городка без борделя. Ну, да поможет вам бог, Керн. Я спешу на конференцию против высоких налогов на развлечения. Налоги на развлечения! Типично для нашего столетия. Вместо того, чтобы давать за это премии!
    
Керн приготовил чемодан. Он выстирал носки и рубашки и повесил их сушить. Потом поужинал вместе со Штайнером и Лилой.
    
— Не пытайся скрыть своей печали, мальчик, — сказал Штайнер. — Это твое право. Древние греческие герои плакали больше, чем какая-нибудь сентиментальная дура наших дней. Они знали, что этого заглушить в себе нельзя. А сейчас наш идеал — абсолютная бесчувственность статуи. Это совсем ни к чему. Грусти, давай выход чувствам, и тогда ты скорее от них избавишься.
    
— Грусть иногда бывает единственным счастьем, — спокойно сказала Лила и налила Керну тарелку борща со сметаной.
    
Штайнер улыбнулся и погладил ее по голове.
    
— Единственным счастьем для тебя, маленький космополит, в настоящее время является хороший обед. Это старая солдатская мудрость. А ты — солдат, не забывай этого. Разведчик. Первооткрыватель. Пионер мирового космополитизма. За один день ты можешь побывать на самолете в десятке стран, каждая из них нуждается в другой, и каждая из них, опасаясь другой, заковывается по самое горло в сталь и броню. Такого позднее не будет. Ты — один из первых европейцев, не забывай этого. И гордись этим.
    
Керн улыбнулся.
    
— Все это чудесно. И я горжусь. Но что я буду делать сегодня вечером, когда останусь один?
    
    
Керн уехал ночным поездом. Он взял билет в самый дешевый вагон самого дешевого поезда и окольными путями добрался до Инсбрука. Оттуда направился пешком, надеясь на попутную автомашину. Но машин не было. Вечером он зашел в небольшую гостиницу и съел порцию жареного картофеля — сытно и недорого. Ночью спал в стоге сена, следуя совету, который ему дал в тюрьме вор. Выспался он отлично. На следующее утро ему попалась машина, на которой он добрался до Ландека. Владелец машины купил у него за пять шиллингов одну из богинь директора Поцлоха. Вечером пошел дождь. Керн остался в небольшом отеле и играл в тарокк с несколькими лесорубами. Он проиграл три шиллинга. Керн так на себя обозлился за проигрыш, что не мог заснуть до самой полуночи, а потом его еще больше разозлило то, что он заплатил за ночлег два шиллинга, — и тоже впустую; только поэтому и заснул.
    
Утром Керн отправился дальше. Он остановил попутную машину, но шофер запросил за проезд пять шиллингов. Это был «аустродаймлер», который стоил 15000 шиллингов. Керн отказался. Позже часть пути он проехал на телеге крестьянина, который угостил его большим бутербродом. Вечером спал в стогу. Шел дождь, и Керн долго прислушивался к его монотонному шуму и вдыхал пряный возбуждающий аромат сырого прелого сена. На следующий день он поднялся в горы и перешел Арльбергпас. Он был очень уставшим, когда его схватили жандармы. Тем не менее, он должен был проделать обратный путь до Сан-Антонио, шагая рядом с велосипедом жандарма. Там его на ночь заперли. Он не спал ни минуты, боялся, как бы они не узнали, что он из Вены, и не вернули бы его туда для вынесения приговора. Но Керну поверили (он сказал, что хотел перейти границу) и на следующее утро отпустили. Теперь Керн послал свой чемодан по железной дороге до Фельдкирхе, чтобы не бросаться в глаза жандармам. Через день он был в Фельдкирхе, получил свой чемодан, дождался ночи, разделся и перешел Рейн, держа одежду и чемодан в высоко поднятых руках. Он был в Швейцарии. Он шел две ночи подряд, пока не выбрался из опасной пограничной зоны. После этого отправил чемодан по железной дороге и нашел попутную машину, которая довезла его до Цюриха.
    
Керн добрался до Главного вокзала во второй половине дня. Он оставил чемодан в камере хранения. Адрес Рут он знал, но не хотел подходить к ее квартире средь бела дня. Некоторое время он провел на вокзале, а потом в еврейских лавочках решил навести справки о Комитете помощи беженцам. В чулочном магазине он получил адрес религиозной общины и отправился туда.
    
Его принял молодой человек. Керн объяснил, что он вчера перешел границу.
    
— Легально? — спросил молодой человек.
    
— Нет.
    
— У вас есть документы?
    
Керн с удивлением посмотрел на него.
    
— Если б у меня были документы, меня бы здесь не было.
    
— Еврей?
    
— Нет. Полуеврей.
    
— Религия?
    
— Евангелическая.
    
— Евангелическая?.. Ну, для вас мы немного можем сделать… Наши средства очень ограничены, у нас религиозная община, нашей главной заботой являются, — вы понимаете, — евреи нашей веры.
    
— Понимаю, — сказал Керн. — Из Германии меня выгнали, потому что у меня отец — еврей. Здесь вы мне не можете помочь, потому что у меня мать — христианка. Как все странно в этом мире!
    
Молодой человек пожал плечами.
    
— Я сожалею, но в нашем распоряжении имеются только частные вклады.
    
— Может, вы мне по крайней мере скажете, где я могу прожить несколько дней нелегально?
    
— К сожалению, нет. Не знаю, и нам не разрешают это делать. Предписания очень строги, и мы должны точно их придерживаться. Вам нужно пойти в полицию и попытаться получить временное разрешение.
    
— Ну, в этом я уже имею опыт, — ответил Керн.
    
Молодой человек посмотрел на него.
    
— Подождите, пожалуйста, один момент. — Он пошел к бюро, находящемуся в конце комнаты, и вскоре вернулся. — Как исключение, мы можем вам дать двадцать франков. Большего, к сожалению, мы не можем.
    
— Большое спасибо! Я даже и не ожидал так много!
    
Керн очень тщательно свернул купюру и положил ее в бумажник. Это были его единственные швейцарские деньги.
    
    
На улице он остановился. Он не знал, куда идти.
    
— Ну, господин Керн, — насмешливо сказал кто-то за его спиной.
    
Керн быстро обернулся. Молодой, довольно элегантно одетый человек его возраста стоял позади него, и улыбался.
    
— Не пугайтесь! Я только что был там, наверху. — Он показал на дверь религиозной общины. — Вы впервые в Цюрихе, да?
    
Секунду Керн смотрел на него с недоверием.
    
— Да, — сказал он. — Я и в Швейцарии впервые.
    
— Я так и думал, судя по тому, что вы там рассказали. Вы извините меня, но история ваша довольно неудачна. Не надо было говорить, что вы евангелической веры. Правда, вам и так удалось кое-что получить. Если хотите, я вам кое-что разъясню. Меня зовут Биндер. Давайте выпьем по чашечке кофе?
    
— Да, охотно. Здесь есть кафе для эмигрантов или что-нибудь в этом роде?
    
— Даже не одно. Лучше всего нам отправиться в кафе «Грейф». Оно — недалеко, и полиция не изучила его достаточно хорошо. Во всяком случае, до сих пор там не было ни одной облавы.
    
Они отправились в кафе «Грейф». Оно, как две капли воды, было похоже на кафе «Шперлер» в Праге.
    
— Вы откуда приехали? — спросил Биндер.
    
— Из Вены.
    
— Тогда кое-чему вам придется переучиваться. Будьте осторожны! Конечно, вы можете добиваться в полиции временного разрешения. Разумеется, на несколько дней, не больше. Потом вам придется покинуть страну. Шансов получить разрешение, не имея документов, — два из ста шансов быть тотчас же высланным — девяносто восемь. Хотите рискнуть?
    
— Ни в коем случае.
    
— Правильно. Кроме того, вы рискуете еще тем, что для вас будет сразу же закрыт въезд, — на год, три года, пять лет и больше, смотря по обстоятельствам. Если вас поймают после этого, попадете в тюрьму.
    
— Я знаю, — сказал Керн. — Так везде.
    
— Правильно. Но вы избегнете этого, если останетесь жить нелегально. Конечно, до тех пор, пока не попадетесь в первый раз. Это дело ловкости и удачи.
    
Керн кивнул.
    
— Ну, а как здесь с работой?
    
Биндер рассмеялся.
    
— Исключается. Швейцария — маленькая страна, в ней хватает и своих безработных.
    
— Значит, как везде, — легально и нелегально голодать и идти против законов.
    
— Точно! — быстро соглашаясь, ответил Биндер. — Ну, а теперь — вопрос о законах. В Цюрихе слишком жарко. Очень прилежная полиция. Работает в штатском, и это самое неприятное. Здесь держатся только люди, у которых большой опыт. В данный момент хорошо во французской Швейцарии. Прежде всего — в Женеве. Там социалистическое правительство. В Тессине тоже неплохо, но там слишком маленькие города. Вы как работаете? Чисто или с добавками?
    
— Как это понимать?
    
— Это значит следующее: пытаетесь ли вы продержаться только на пособие или подрабатываете еще и продажей.
    
— Я бы хотел кое-что продать.
    
— Опасно. Считается работой. Получите двойное наказание. Нелегальное проживание и нелегальная работа. Особенно, если на вас донесут.
    
— Донесут?
    
— Мой дорогой, — сказал знаток Биндер терпеливо и поучительно, — на меня уже донес один еврей, у которого больше миллионов, чем у вас франков. Он был возмущен тем, что я попросил у него денег на железнодорожный билет до Базеля. Если продавать, то только мелкие вещи: карандаши, шнурки, пуговицы, резинки, зубные щетки или что-нибудь в этом роде. Никогда не берите с собой чемодана, ящика или даже портфеля. Люди только потому и попадаются. Лучше всего носите все в карманах. Сейчас, осенью, это легче, особенно если у вас есть пальто. Вы чем торгуете?
    
— Мылом, духами, туалетной водой, расческами, английскими булавками и другими вещами.
    
— Хорошо. Чем дороже вещь, тем больше заработок. Для меня самого торговля — не главное. Живу главным образом на пособия. Этим я избегаю параграфа, карающего за нелегальную работу, и подпадаю только под параграфы, осуждающие попрошайничество и бродяжничество. Ну, а как у вас дела с адресами? У вас много адресов?
    
— Каких адресов?
    
Биндер откинулся на спинку стула и удивленно посмотрел на Керна.
    
— О, боже ты мой, — промолвил он. — Это же самое важное. Конечно, адреса людей, к которым вы можете обратиться. Вы же не будете бегать наугад от дома к дому. Так вас схватят дня через три.
    
Он предложил Керну сигарету.
    
— Я дам вам несколько надежных адресов, — продолжал он. — Трех видов: чисто еврейские, смешанные и христианские. Вы получите их бесплатно. Сам я за первые адреса был вынужден заплатить двадцать франков. Конечно, часто люди будут относиться к вам со страшным равнодушием, но во всяком случае они не доставят вам неприятностей.
    
Он посмотрел на костюм Керна.
    
— Ваша одежда в порядке. В Швейцарии надо обращать на это внимание, из-за шпиков. Хорошо должно выглядеть хотя бы пальто. Иногда оно скрывает изношенный костюм, который может вызвать подозрение. Но с другой стороны, есть много людей, которые отказывают человеку в помощи только потому, что на нем — костюм, который он бережет и содержит в порядке. У вас есть какая-нибудь хорошая история, которую вы бы могли рассказать?
    
Он поднял глаза и заметил взгляд Керна.
    
— Мой дорогой, — сказал он, — я знаю, что вы сейчас думаете. Когда-то и я так думал. Но поверьте мне: влачить нищенское существование — тоже искусство. А благотворительность подобна яловой корове. Я знаю людей, у которых в запасе есть три истории, — сентиментальная, страшная и деловая. В зависимости от того, что хочет услышать человек, который поддерживает вас несколькими франками. Вы, конечно, лжете. Но только в силу необходимости. Основная нить всегда одна и та же — нужда, бегство и голод.
    
— Да, — ответил Керн. — Я об этом совершенно не подумал. Я просто удивлен, что вы так хорошо и подробно знаете все это.
    
— Сконцентрирован опыт трехлетней, очень напряженной борьбы за жизнь. Я, конечно, большой пройдоха. Таких мало. Мой брат не был таким. Он застрелился год назад.
    
Лицо Биндера на мгновение омрачилось. Потом снова стало спокойным. Он встал.
    
— Если вы не знаете, куда идти, можете переспать ночь у меня. На неделю я случайно достал надежную каморку. Комнату цюрихского знакомого, который сейчас в отпуске. Я здесь буду в одиннадцать. В двенадцать — полицейский час. Будьте осторожны после двенадцати. В это время улицы кишат шпиками.
    
— В Швейцарии, кажется, чертовски трудно, — сказал Керн. — Слава богу, что я встретил вас. Иначе меня бы наверняка схватили в первый же день. Я от души благодарю вас. Вы очень мне помогли.
    
Биндер махнул рукой.
    
— Люди, которые сброшены на дно, разумеется, должны помогать друг другу. Товарищество нелегальных — почти как у преступников. Значит, если я вам понадоблюсь, я буду здесь в одиннадцать.
    
Он заплатил за кофе, подал Керну руку и уверенной походкой вышел из кафе.
    
    
Керн пробыл в кафе «Грейф» пока не стемнело. Он попросил дать ему план города и наметил себе маршрут к дому Рут. Потом он вышел и быстро зашагал по улице. На душе у него было тревожно. Прошло приблизительно полчаса, прежде чем он нашел дом. Он находился в отдаленной тихой части города и мерцал в лунном свете — большой и белый. Керн остановился перед дверью. Он взглянул на массивную медную ручку, и его тревога внезапно пропала. Даже не верилось, что достаточно лишь подняться по лестнице, чтобы увидеть Рут. После месяцев разлуки это казалось слишком просто. А он не привык к простым вещам. Керн поднял голову и посмотрел на окна. Может быть, ее уже нет в Цюрихе?
    
Он прошел мимо дома. В нескольких кварталах от него находилась табачная лавка. Он вошел. Из-за прилавка с недовольным видом появилась женщина.
    
— Пачку «Паризиенса», — попросил Керн.
    
Женщина подала ему сигареты. Затем сунула руку в ящик под прилавком, достала спички и положила их на сигареты, сразу две коробки, они склеились. Женщина заметила это, оторвала их друг от друга и бросила одну обратно в ящик.
    
— Пятьдесят раппен, — сказала она.
    
Керн заплатил.
    
— Можно позвонить по телефону? — спросил он.
    
Женщина кивнула.
    
— Там налево, в углу.
    
В телефонной книге Керн начал искать номер семьи Нойман… В этом городе, казалось, были сотни Нойманов.
    
Наконец он нашел, что ему было нужно. Он снял трубку и назвал номер. Женщина осталась за прилавком и наблюдала за ним. Керн досадливо повернулся к ней спиной, Прошло порядочно времени, пока на том конце провода сняли трубку.
    
— Могу я говорить с фрейлейн Голланд? — сказал он в черную воронку.
    
— Кто ее спрашивает?
    
— Людвиг Керн.
    
Голос в трубке минуту не отвечал.
    
— Людвиг… — раздался затем прерывистый голос. — Это ты, Людвиг?
    
— Да… — Внезапно Керн почувствовал, как у него застучало сердце — сильно, словно молоток. — Да. Это ты, Рут? Я не узнал твоего голоса. Мы с тобой еще никогда не говорили по телефону.
    
— Ты где? Откуда ты звонишь?
    
— Я здесь. В Цюрихе. В табачной лавке.
    
— Здесь?
    
— Да. На той же улице, что и ты.
    
— Почему же ты не заходишь? Что-нибудь случилось?
    
— Нет, ничего. Я только сегодня приехал. Я думал, что тебя уже здесь нет. Где мы можем встретиться?
    
— У меня. Приходи ко мне. Быстро! Ты знаешь дом? Я живу на втором этаже.
    
— Да, знаю. А к тебе можно? Я имею в виду людей, у которых ты живешь?
    
— Здесь никого нет. Я одна. Все уехали до конца недели. Приходи.
    
— Иду.
    
Керн повесил трубку и отсутствующим взглядом посмотрел по сторонам. Лавка уже не казалось такой, как прежде. Он вернулся к прилавку.
    
— Сколько я должен за телефонный разговор?
    
— Десять раппен.
    
— Только десять раппен?
    
— Это довольно дорого. — Женщина взяла никелевую монету. — Не забудьте сигареты.
    
— Ах, да… да…
    
Керн вышел на улицу. «Я не побегу, — подумал он. — Кто бежит, тот вызывает подозрение. Нужно себя сдержать, Штайнер тоже бы не побежал. Я пойду спокойно. Никто ничего не должен заметить. Но я могу идти и быстрым шагом. Я могу идти очень быстрым шагом. Тогда это будет так же быстро, как если бы я бежал».
    
Рут стояла на лестнице. Было темно, и Керн мог видеть только ее неотчетливый силуэт.
    
— Осторожней, — сказал он хриплым голосом. — Я грязный. Мои вещи еще на вокзале. Я не мог ни вымыться, ни переодеться.
    
Она ничего не ответила. Она стояла на площадке лестницы, нагнувшись вперед, и ждала его. Он взбежал по ступенькам, и внезапно она очутилась рядом с ним — теплая и настоящая, сама жизнь, даже больше, чем жизнь.
    
В следующую секунду она уже очутилась в его объятиях. Он слышал ее дыхание и чувствовал ее волосы. Он стоял, не шевелясь, и призрачная темнота вокруг него, казалось, заколебалась. Потом он заметил, что она плачет, Он шевельнулся. Она покачала головой, прислоненной к его плечу, и не выпустила его.
    
— Не надо. Сейчас все пройдет.
    
Внизу открылась дверь. Керн осторожно, почти незаметно повернулся, так чтобы видеть лестницу. Он услышал голоса. Щелкнул выключатель, и стало светло. Рут встрепенулась.
    
— Пойдем, пойдем скорей! — И она потянула его к двери.
    
    
Они сидели в комнате семьи Нойман. Прошло довольно много времени с тех пор, как Керн в последний раз был в жилом помещении. Комната была обставлена в мещанском духе и довольно безвкусно — мебель красного дерева, персидский ковер современной работы, несколько кресел, обтянутых репсом, и несколько ламп с абажурами из цветного шелка, — но Керну все это показалось символом мира и островком безопасности.
    
— Когда кончился срок твоего паспорта? — спросил он.
    
— Семь недель назад, Людвиг.
    
Рут достала из буфета две рюмки и бутылку.
    
— Ты пыталась его продлить?
    
— Да. Я была в здешнем консульстве, в Цюрихе. Они отказали. Я и не ожидала ничего другого.
    
— Я, собственно, тоже. Несмотря на то, что я все время надеялся на чудо. Ведь мы — враги государства. Опасные государственные враги. Поэтому с нами должны обращаться осторожно — так ведь?
    
— Мне все равно, — сказала Рут и поставила бутылку с рюмками на стол. — Теперь у меня нет никаких преимуществ по сравнению с тобой, а это тоже кое-что значит.
    
Керн засмеялся. Он взял ее за плечи и показал на бутылку.
    
— Это что? Коньяк?
    
— Да. Лучший коньяк семьи Нойман. Я хочу выпить за то, что ты — снова со мной. Мне без тебя было страшно. Страшно, что ты в тюрьме. Они били тебя, эти преступники! И во всем виновата я.
    
Она смотрела на него. Она улыбалась, но Керн заметил, что она очень возбуждена. Ее голос был почти гневным, а рука дрожала, когда она наполняла рюмки.
    
— Мне было страшно, — сказала она еще раз и протянула ему рюмку. — Но теперь ты здесь.
    
Они выпили.
    
— Мне было не так уж плохо, — сказал Керн, — право, не так уж плохо.
    
Рут поставила рюмку. Она выпила все сразу, полностью. Потом обняла Керна и поцеловала его.
    
— Теперь я тебя больше не отпущу, — сказала она. — Никогда.
    
Керн взглянул на нее. Он еще не видел ее такой. Она совершенно изменилась. То, что раньше порою разделяло их, словно тень, теперь исчезло. Сейчас вся ее душа была открыта, она вся была здесь, и он в первый раз почувствовал, что она принадлежит ему. Раньше он никогда не знал этого наверняка.
    
— Рут, — сказал он, — я бы хотел, чтобы сейчас разверзлось небо, и появился самолет, и мы улетели бы на остров с пальмами и кораллами, где никто не знает, что такое паспорт и вид на жительство.
    
Она снова его поцеловала.
    
— Я думаю, что и там — то же самое, Людвиг. За пальмами и кораллами у них наверняка прячутся форты, пушки и военные корабли, и они там шныряют еще больше, чем здесь, в Цюрихе.
    
— Да, конечно. Давай выпьем еще по рюмке. — Он взял бутылку и налил. — Но в Цюрихе тоже довольно опасно. Надолго спрятаться не удастся.
    
— Тогда давай уйдем.
    
Керн окинул взглядом комнату, камчатную ткань занавесок, кресла, желтые шелковые абажуры, и лицо его изменилось.
    
— Рут, — сказал он, — мне кажется невероятным, что мы уйдем вместе. Но иначе я и не представлял. И ты должна знать, что тогда уж ничего этого не будет. Нам останутся убежища, проселочные дороги, стога сена и, если повезет, жалкие каморки в пансионах с вечным страхом перед полицией.
    
— Я знаю. Но мне все равно. Ты об этом не думай. Кроме того, мне все равно пора уехать отсюда. Нойманы боятся полиции, ведь я не прописана. Они обрадуются, когда я уйду. У меня есть немного денег, Людвиг. Я буду помогать тебе торговать. Я не буду для тебя обузой. Мне кажется, я довольно практична.
    
— Вот как? — сказал Керн. — У тебя даже есть немного денег, и ты хочешь мне помогать торговать? Еще одно слово — и я завою, как старая баба. У тебя много вещей?
    
— Немного. Все, что не нужно, я оставляю здесь.
    
— Ладно. А что мы будем делать с твоими книгами? Особенно с той толстой, по химии. Оставим их пока здесь?
    
— Я продала книги, послушалась твоего совета, который ты мне дал в Праге. Нельзя брать прошлое с собой. И нельзя оглядываться, это утомляет и ведет к гибели. Книги принесли нам несчастье. Я их продала. Кроме того, их тяжело тащить.
    
Керн улыбнулся.
    
— Ты права, Рут, ты практична. Я думаю, что сперва мы отправимся в Люцерн. Мне посоветовал это Георг Биндер, специалист по Швейцарии. Там много иностранцев, поэтому не так бросаешься в глаза. И полиция не так строга. Когда мы двинемся?
    
— Послезавтра утром. До послезавтра мы можем остаться.
    
— Хорошо. У меня есть где переспать. Я только должен быть до двенадцати в кафе «Грейф».
    
— Ты не пойдешь к двенадцати часам в кафе «Грейф». Ты останешься здесь, Людвиг. И до послезавтрашнего утра мы не покажемся на улице. Иначе я умру от страха.
    
Керн уставился на нее.
    
— Разве можно? Разве здесь нет прислуги, которая могла бы вызвать полицию?
    
— У прислуги отпуск до понедельника. Она вернется поездом в 11:40. А Нойманы — трехчасовым. До тех пор время — наше.
    
— Бог мой! — воскликнул Керн. — Мы можем распоряжаться этой квартирой так долго?
    
— Да.
    
— И мы можем здесь жить, словно она наша, — вместе с этой гостиной, спальнями и собственной столовой с красно-белой скатертью и сервизом, и, может быть, с серебряными вилками и ножами, и со специальными ножичками для фруктов, и с кофе, который мы будем пить из кофейных чашечек, и с радио.
    
— Все это будет наше. А я буду жарить и парить и надену для тебя вечерний туалет Сильвии Нойман.
    
— А я надену сегодня вечером смокинг господина Ноймана. Даже если он и будет мне велик. В тюрьме, в «Светском мире», я вычитал, как нужно одеваться.
    
— Он тебе будет как раз впору.
    
— Грандиозно! И у нас будет праздник! — Керн вскочил, воодушевленный. — Тогда я могу принять и горячую ванну с мылом, правда? Я давно был лишен этого. В тюрьме можно вымыться лишь в какой-то лизольной дряни.
    
— Конечно, горячую ванну, и даже с всемирно известными духами «Фарр» фирмы Керн.
    
— Их я уже распродал.
    
— А у меня еще есть флакон. Тот, который ты мне подарил в кино, в Праге. В наш первый вечер. Я сохранила его.
    
— Вот это да! — воскликнул Керн. — Благословенный Цюрих! Это уж слишком, Рут! Нам, кажется, начинает везти…
   
   
    
     
3
    
    
В Люцерне Керн в течение двух дней осаждал виллу коммерции советника Арнольда Оппенгейма. Его белый дом стоял на холме над озером Фирвальдштет, словно замок. В списках, которые дал Керну знаток Биндер, против имени Оппенгейм значилось: «немецкий еврей; помогает, но после нажима; националист, не любит, когда речь заходит о сионизме».
    
На третий день Керна впустили. Оппенгейм принял его в большом саду среди множества астр, подсолнухов и хризантем. Это был коренастый мужчина с пухлыми короткими пальцами и маленькими густыми усиками. Он был в хорошем настроении.
    
— Вы приехали прямо из Германии? — спросил он у Керна.
    
— Нет. Я уехал из Германии два года назад.
    
— А откуда вы родом?
    
— Из Дрездена.
    
— Ах, из Дрездена? — Оппенгейм провел рукой по блестящему голому затылку и мечтательно вздохнул: — Как красив и великолепен этот Дрезден! Одна только Брюссельская терраса чего стоит! Нечто неповторимое, не правда ли?
    
— Да, конечно, — поддакнул Керн. Ему было жарко, и он с удовольствием выпил бы стаканчик виноградного сока, который стоял перед Оппенгеймом на каменном столе. Но у того и в мыслях не было предложить Керну выпить. Он задумчиво смотрел в прозрачную даль.
    
— А тюрьма… Замок… Террасы… Вам, конечно, все это хорошо известно, не так ли?
    
— Не очень хорошо. Больше с внешней стороны…
    
— Вот как, мой дорогой юный друг? — Оппенгейм с упреком посмотрел на Керна. — Не познакомились с такими вещами? Ведь это шедевры немецкого барокко. Вы что-нибудь слышали о Даниэле Поппельмане?
    
— Конечно, слышал! — Керн не имел ни малейшего понятия о мастере барокко, но он хотел понравиться Оппенгейму.
    
— Ну, вот видите! — Оппенгейм откинулся в своем кресле. — Вот какова наша Германия! Другой такой не будет!
    
— Конечно, не будет! И это очень хорошо…
    
— Хорошо? Почему хорошо? Что вы имеете в виду?
    
— Все очень просто. Это хорошо для евреев. Иначе мы бы все погибли…
    
— Ах, вот оно что! Вы — в политическом смысле… Все бы погибли! Все бы погибли! Слишком громкие слова! Поверьте мне, сейчас совсем не так уж плохо, как говорят. Я знаю это из надежных источников… Сейчас совсем не так плохо!
    
— Вот как?
    
— Да, да! — Оппенгейм нагнулся вперед и доверительно зашептал: — Между нами говоря, евреи сами виноваты во многом из того, что сейчас происходит! Это говорю вам я, а я знаю, что говорю! Многое, что они делали, совсем не нужно было делать! В этом я кое-что понимаю…
    
«Сколько он мне даст? — подумал Керн. — Хватит ли мне этого, чтобы добраться до Берна?»
    
— Вспомните, например, восточных евреев, переселенцев из Галиции и Польши, — продолжал Оппенгейм и выпил глоток виноградного сока. — Разве нужно было их всех впускать? Что нужно было всем этим людям в Германии? Я тоже придерживаюсь политики правительства. Евреи есть евреи, так было всегда! Но что общего между грязным торговцем в сальном кафтане и с пейсами, с одной стороны, и старой буржуазной еврейской семьей — с другой? Семьей, которая живет оседло уже столетия?
    
— Одни переселились раньше, другие — позже, — ляпнул Керн, не подумав, и тут же испугался — он ни в коем случае не хотел разозлить Оппенгейма.
    
Но тот был слишком углублен в свою проблему и даже не заметил промаха Керна.
    
— Одни ассимилировались, превратились в знатных, почетных, равноправных в национальном отношении граждан, а другие — просто переселенцы из других стран! Вот в чем все дело, мой дорогой! И что прикажете делать с этими людьми? Ничего, совершенно ничего! Пусть бы и жили себе в Польше!
    
— Но их там тоже не хотят…
    
Оппенгейм широко развел руками.
    
— Но какое это имеет отношение к Германии? Ведь это совершенно другой вопрос! Нужно быть объективным! Ненавижу, когда люди все пытаются свалить в одну кучу. О Германии можно сказать все, что захочешь, — вот этим и занимаются люди, которые живут вне Германии. И они кое-чего достигают. Уж с этим-то вы должны согласиться, Не так ли?
    
— Конечно…
    
«Двадцать франков, — подумал Керн. — На них можно прожить четыре дня… А может быть, даст и больше».
    
— Ну, а то, что какому-нибудь человеку или определенной группе людей приходится тяжело, — Оппенгейм тихонько засопел, — это объясняется жесткой политической необходимостью. Политике на высоком уровне чужда сентиментальность. И мы должны это принять как должное…
    
— Конечно…
    
— Понимаете, народу предоставляется работа, — продолжал Оппенгейм. — На высоту поднимается национальное достоинство. Разумеется, не обходится без перегибов, но так всегда бывает вначале. Вы только посмотрите, каким стал наш вермахт! Это нечто особенное! Внезапно мы снова превратились в полноценную нацию! Народ без большой и боеспособной армии — это ничто, абсолютное ничто.
    
— В этом я мало разбираюсь, — сказал Керн.
    
Оппенгейм искоса посмотрел на него.
    
— А вы должны разбираться! — сказал он и поднялся. — Именно потому, что вы живете за границей. — Он прихлопнул комара и тщательно его растер. — И нас снова начинают бояться. А страх — это все, поверьте мне! Только запугав людей, можно от них чего-нибудь добиться.
    
— Это я понимаю, — заметил Керн.
    
Оппенгейм выпил виноградный сок и сделал несколько шагов по саду. Внизу, словно голубая и упавшая с неба огромная вывеска, блестела вода озера.
    
— Ну, а как лично ваши дела? — спросил Оппенгейм изменившимся тоном. — Куда вы держите путь?
    
— В Париж.
    
— Почему именно в Париж?
    
— Не знаю… Ведь человеку нужна какая-нибудь цель. Кроме того, там, видимо, легче скрываться.
    
— А почему бы вам не остаться в Швейцарии?
    
— Господин коммерции советник… — У Керна вдруг перехватило дыхание. — Если бы я мог… Если бы вы помогли остаться мне здесь… Ведь достаточно какой-либо рекомендации… Или какой-нибудь работы у вас. Достаточно будет вашего имени, чтобы…
    
— Нет, нет, лично я ничего сделать не могу, — поспешно перебил его Оппенгейм. — Совершенно ничего. И я этого не имел в виду. Я просто спросил. В политическом отношении я должен быть абсолютно нейтральным. Абсолютно. И не могу ни во что вмешиваться.
    
— Это же не имеет ничего общего с политикой…
    
— В наше время все связано с политикой. В Швейцарии я — гость. Нет, нет, на это вы не рассчитывайте… — Оппенгейм все больше и больше раздражался. — Ну, а о чем вы еще хотели спросить у меня?
    
— Я хотел спросить, может быть, вам окажутся полезными в хозяйстве вот эти мелочи? — Керн вынул из кармана несколько вещей.
    
— Что там у вас? Духи? Одеколон… Не нужно! — Оппенгейм отодвинул флакончики в сторону. — Мыло?.. Ну, это можно взять. Мыло всегда пригодится. Покажите-ка! Прекрасно, прекрасно! Оставьте кусок здесь… Минутку… — Он сунул руку в карман, помедлил мгновение, сунул две монеты обратно в карман и выложил на стол два франка. — Вот! Я думаю, это — хорошая цена, не так ли?
    
— Даже очень хорошая, господин советник! — ответил Керн. — Мыло стоит один франк.
    
— Ну, это не имеет значения! — великодушно ответил Оппенгейм. — Только никому не говорите об этом. И так все делают из мухи слона.