1 2 3 4 5 6 7 8 

– «Осторожненько». Звонку ведь все равно.

Отец крикнул из комнаты:

– Владик, что там? Телеграмма?

– Илька.

– А! Тащи его в комнату!

– Тащу.

В свете солнечной комнаты Илька предстал во всей своей красе.

– Вот пижон, – сказал Иван Сергеевич с оттенком восхищения.

Илькин костюм был легок и живописен. Все те же серенькие штаны, сандалии на босую ногу и желтая косынка с черными горошинами, повязанная как галстук. За ремень был засунут крупный молоток, а из кармана торчала ручка отвертки или стамески. Вот и все. Если не считать четырех царапин, идущих наискосок через весь живот. Словно чья-то большая лапа цапнула Ильку. Царапины были красные и припухшие.

– Судя по всему, Тамара Васильевна сегодня на дежурстве? – полувопросительно заметил Иван Сергеевич. – Сын ее ведет самостоятельную и бурную жизнь.

– Веду, – со вздохом сказал Илька.

– Но даже при такой жизни следует завтракать. Этим мы сейчас и займемся.

Илька незаметно облизнулся. Но, видимо, мысли о завтраке занимали его не очень сильно. Когда Иван Сергеевич удалился на кухню, Илька деловито сообщил:

– Нужна веревка.

– Может быть, скажешь зачем? – поинтересовался Владик.

– Ага… Сейчас. – Он наморщил лоб, подбирая нужные слова.

Потом сел перед Владиком на стул, подтянул колено, почесал его об подбородок. Глянул исподлобья.

«Что он задумал?»– уже забеспокоился Владик.

– На мысе есть такой гладкий… – Илька поводил в воздухе ладонью, – ну, скос, что ли… Как стенка каменная. На обрыве у самого верха. Ее отовсюду видать. И даже сверху видно, если отойдешь чуть-чуть по берегу… Буквы бы на этом месте выбить…

– Какие буквы?

– Яшкино имя.

Он смотрел в лицо Владику не отрываясь. В его глазах была отчаянная боязнь насмешки и готовность моментально огрызнуться.

Владик молчал, вспоминая, как в прошлый раз Илька закачался на каменном карнизе.

– Если бы он просто так утонул… – тихо сказал Илька. —

А он же не просто так. Он же спасал. А никто не знает. У него даже могилы нет с именем. Это справедливо, а?

– А второго гладкого камня там нет? – очень серьезно спросил Владик.

– Зачем?

– Для тебя. Если тоже сорвешься.

– Я не сорвусь. Я сегодня пробовал. Там как раз выступ. Только неудобно держаться. А если сверху веревку спустить, будет хорошо.

– Будет хорошо… – повторил Владик, разглядывая в упор царапины на Илькином животе. – Веревку я дам. Когда Генка придет. Этой веревкой мы тебя выдерем, а потом привяжем, чтобы не лазил на обрыв. Тебе Генка что говорил?

– А мне наплевать, – надменно сказал Илька. И вдруг отвернулся. – Трус твой Генка. И ты…

– Дурак, – растерянно сказал Владик.

У Ильки дрогнуло плечо.

– Ну, послушай, – немного виновато начал Владик. – Ты там один крутишься…

– Я не один. Там Юрка и Валерик.

– Ой, да брось ты! Помогут они, что ли… Когда Яшка сорвался, они тоже были…

– Не было! Он их сам прогнал!

– Ну, не было. Все равно, какой от них толк?

– Они за веревкой следить будут. С ней совсем не опасно. А с реки еще ветер дует… Прижимает к камню…

Прижимает…

Начинается ветер.

И большие деревья шумно встряхивают плечами…

– Там же гранит, – сказал Владик. – Сколько времени надо, чтобы выбить буквы? Все лето.

– Можно все лето. По утрам, пока народу мало.

– Камень серый, и буквы серые. Будет незаметно.

Илька торопливо повернулся и замахал влажными ресницами.

– А как, чтобы заметно?

– Подожди, – сказал Владик.

Если с веревкой, то, наверно, можно. Илька ведь все равно не успокоится. А если привязаться как следует…

Владик вспомнил отвесный борт «Адмирала Нахимова», маленькую люльку на веревке, матроса с длинной кистью. Он закрашивал желтые подтеки и казался лилипутиком по сравнению с громадой корабля… Потом представился Владику другой корабль, тоже громадный, серый, как гранит, с красными буквами на борту «Яшка Воробьев». На всех, кто гибнет, не хватит кораблей. Но камень-то на обрыве есть…

– Есть такая краска, – сказал Владик. – Корабельная. Сохнет моментально. Ею днища пароходов красят. Может быть, папа достанет. Мы тогда вместе все сделаем.

– Генка, наверно, не захочет, – засомневался Илька. – Ругаться станет.

– Почему?

– Ну так… Я знаю. Потом согласится, а сперва станет ругаться.

Была в Илькиных словах какая-то правда.

– Ладно, – сказал Владик. – Если так, то вдвоем тоже можно.

Илька заулыбался.

– Так даже лучше. Он потом увидит и удивится.

В кухне затрещало масло.

– Котлеты? – с опаской спросил Илька.

– Сиди, не прыгай. Яичница, – сказал Владик.

Он думал о краске. Мысль о пунцовых буквах на граните уже нравилась ему самому. Было что-то справедливое в этом красном имени на камне. Было утверждение, что Яшка погиб не зря.

– Те, кто умылся, могут завтракать, – сообщил из кухни Иван Сергеевич.

– Илька, идем!

Все было здорово! Все было весело! Они брызгались в ванной, а потом мокрые влетели в кухню. За столом голодный Илька уронил себе на колени кусок горячей глазуньи и по-кошачьи взвыл. Владик долго не мог разогнуться от смеха.

Но сквозь этот смех и веселье почему-то продолжали стучать размеренные слова: «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь…»

– Папа, – сказал Владик, – ты ведь, кажется, кораблестроитель.

– Кажется, да. Авторитетные товарищи именно так говорят.

– Помоги построить лодку.

Илька перестал болтать ногами и положил вилку.

– Мы нашли одну лодку, – продолжал Владик. – На берегу. Но она гнилая, ее не починить. Но ведь можно построить новую. С парусом…

– Новое дело, – сказал отец, глядя в тарелку. – Зачем это?

– Чтобы плавать, конечно.

– Вот именно. Чтобы плавать. А потом потонуть. Ты даже на воде не умеешь держаться.

– Я научусь. Ты же разрешил купаться с Геной.

– Он научится, – поспешно пообещал Илька. – Генка научит.

– Д-да… И с чего это такая фантазия пришла?

– С парусом бы… – тихо сказал Владик.

– С парусом… А мне на работе опять ни минуты покоя не будет? Только о вас и думать.

– Раньше ты так не боялся, – обиженно сказал Владик. – Велосипед был опаснее.

– Дурень. Много ты знаешь.

– Мы бы не стали часто кататься. Можно было бы только с тобой.

– Пока не научимся сами, – добавил Илька.

– Ну, папа… Скажи хоть что-нибудь.

– А что сказать? Я инженер, но не плотник. И досок нет. Ну, посмотрим…

– А что – посмотрим? – оживился Владик.

В отцовском голосе явно слышалась уступка:

– Поговорю я… У нас на строительстве нового цеха прораб есть, рыбак. Говорил, что новую лодку купил. Спрошу, что со старой будет делать.

– Ура! – шепотом сказал Илька.

– Не очень-то «ура». Старая лодка – это дыра на дыре. Можете с ремонтом все лето провозиться. А плавать когда?

– Можно и осенью, пока не застынет, – сказал Владик.

– Можно, – подтвердил Илька.

– Может быть, и можно, – нерешительно согласился Иван Сергеевич. – Если на озера ее перебросить… Там такие места, под Ново-Каменкой. Кругом озера, а между ними протоки. Я прошлой осенью был. Вода черная, а в ней желтые листья… Но если только и в самом деле лодка будет, дурака не валять. Ясно?

– Ясно! – гаркнул Илька.

Владик помолчал, думая о желтых листьях на черной воде. Ему даже показалось, что слышен запах осеннего леса.

«По черной воде в золотых берегах плывет наш фрегат, раздвигая упавшие листья…»

Глава седьмая

Илька танцевал от нетерпения.

– Ну, мам…

– Не крутись. И не растопыривай локти. Откуда у тебя эта привычка? Чуть что не нравится – сразу локти в стороны!

Локти были ни при чем. Когда Илька хотел уговорить маму или что-то доказать, он прижимал к груди (или к животу) стиснутые кулаки. Для убедительности. Локти при этом растопыривались сами собой.

– Не пля-ши, – с расстановкой повторила мама. – Чем спокойнее будешь стоять, тем скорее кончим. Ну-ка, держи руки по швам.

Илька внутренне застонал, но перестал приплясывать и начал держать руки по швам. Лишь бы скорее.

– Не могу же я шить без примерки, – сказала мама.

Илька вкрадчиво заметил:

– Можно сейчас и не шить. Зачем мне сейчас эта куртка?

– А затем… – начала мама и повернула Ильку вокруг оси. – Затем, что всю свою одежду ты превратил в лохмотья. И не в чем тебя в люди вывести. Ну-ка, повернись боком.

Илька повернулся боком и поинтересовался, как это его собираются выводить в люди.

– Ну, в цирк, например, в чем бы ты пошел?

– В белой рубашке.

– А вечером будет прохладно.

– Не будет прохладно.

– Убери локти!

Вот и поговори. А времени уже одиннадцать. Владик пришел к Генке, и Шурик, конечно, пришел. Они не опаздывают. Сейчас сидят под навесом на чурбаках и разносят Ильку на все косточки. Потому что Илька не идет и не несет обещанные гвозди.

– Я же тороплюсь, – жалобно сказал Илька.

– Я тоже. Однако сижу и занимаюсь твоей курткой.

«Чтоб она сгорела», – про себя добавил Илька.

Мама отодвинула его и полюбовалась на свою работу.

– Ну, вот видишь! Вполне приличная курточка. Очень модный фасон. Сейчас и взрослые носят такие, без воротника.

Ильку ни капельки не интересовало, что носят взрослые. Это их взрослое дело. А ему все модные фасоны нужны, как кошке рога. Все излишки одежды хорошо бы вообще перешить на паруса и флаги. Только мама не даст…

Мама продолжала любоваться:

– Очень хорошо. Подрублю рукава, подол, пришью пуговицы, и все будет в порядке. Ну, тебе нравится?

Илька скосил глаза на темно-голубое сукно. Конечно, следовало сказать, что нравится. Но прямота характера не позволила.

– Мне в такой и ходить?

– Конечно, – сдержанно сказала мама. – А что?

– Камзол какой-то…

– Что-о?

– Длинная какая! Будто платье. Смотри, даже штанов не видать почти.

– И очень хорошо! – с радостью отозвалась мама. – По крайней мере никто не увидит, во что ты их превратил. Это были единственные приличные штаны для лета. Ты их отделал за полмесяца. Ну, что это такое?

– Это краска и капелька смолы, – осторожно объяснил Илька. – Мы же лодку конопатили. Это, мама, все отчистится ацетоном или отстирается. – Он хотел увести маму от опасного разговора, но она уводиться не хотела.

– Много ты чистишь и стираешь! Неужели нельзя надеть что-нибудь старое, когда возишься с этой вашей лодкой?

– У старых штанов ремня нет! Куда инструменты совать?

Мама печально вздохнула.

– Крепкой руки на тебя нет, вот что. Снять бы с тебя этот ремень, а потом эти штаны, которые в смоле… Ну-ка, снимай.

– Что? – испугался Илька.

– Куртку. Раз она тебе так не нравится.

– Она нравится, – тихо сказал Илька. – Только обрежь немножко, пожалуйста. Вот настолечко. – Он растопырил пальцы.

– Пожалуйста. В конце концов, тебе носить.

Пока мама решительно орудовала ножницами, Илька заталкивал за ремень молоток и стамеску, а карманы загружал гвоздями.

На стол легла широкая полоса синего сукна. Илька устремил на нее прицеливающийся взгляд.

Нерешительно потанцевал.

– Мам… Эта тряпочка ведь, наверно, не нужна?

– А можно узнать, зачем эта тряпочка тебе?

– Для пробоины. Понимаешь, в лодке есть дырка…

– Дырка?! – мамины глаза стали круглые и синие, как пуговицы для новой курточки. – И на этой лодке вы хотите плавать?

– Ну, мама! Мы не будем плавать, пока дырка. Мы ее заделаем.

– Этим лоскутком?

– Деревом. А лоскуток для прокладки. Нам Генкин папа говорил, что раньше на плотинах из сукна прокладки делали. Знаешь, как крепко получалось! Вода ни капельки не просачивалась. Мы тоже просмолим и прибьем…

– У меня такое впечатление, что вы строите не лодку, а мой собственный гроб, – сказа мама. – Я сойду в могилу. Как вспомню, у меня волосы седеют. Неужели вам хочется утонуть?

– С нами Иван Сергеевич будет.

– Да, но когда-нибудь вы поплывете и одни.

– Когда научимся…

– Ой-ой-ой, – сказала мама. – Хоть бы она дольше не ремонтировалась, эта ваша посудина… Бери сукно и убирайся, мне к докладу на собрании готовиться пора.

Илька повязывал на шее косынку.

– Почему ты не наденешь рубашку? Неужели нравится ходить таким голопузым чучелом? Пират какой-то.

– Рубашку я ведь тоже могу перемазать. И мне влетит от тебя. А пузо я отмою.

– Прекрасно, – сказала мама. – Не вздумай опоздать к обеду. Худо будет.

– Ладно… Я возьму соленый огурчик?

– Ты голодный?

– Нет. Владик говорил, что соленые огурцы морем пахнут.

– В самом деле? – удивилась мама. – Тогда принеси и мне.

Илька ускакал за огурцами, и Тамара Васильевна слышала, как он распевает в кухне песню, которую она никогда не пела ему у колыбели:

Мы днища смолили, костры разведя,
В огне обжигали мы кили,
На мачту вздымали простреленный флаг
И снова в поход уходили… 
Лодка лежала в Генкином дворе под навесом.

Ребята сидели на лодке.

Владик и Шурик смотрели на Ильку с обыкновенным нетерпением, а Генка – мрачно и пристально.

– Мама не пускала, – поспешно сказал Илька. – Зато я вот что принес. Для заплаты.

Илькину идею одобрили, и Генка не стал ворчать и ругаться. Он встал, с треском отодрав от лодки прилипшие к смоле штаны.

– Давайте за работу…

Они работали уже четвертый день. Очистили, отскребли лодку, проконопатили щели. Осталось заделать небольшую дыру в борту, а потом браться за покраску.

Банки с белилами, черной краской и суриком стояли здесь же.

За ними вчера пришлось идти на завод, потому что Иван Сергеевич брать на себя это дело не захотел:

– Значит, я должен краску под полой через проходную тащить? Чему вы меня учите? Нет уж, дудки. Идите к директору и просите сами. В порядке дружеской помощи.

Правда, к директору он пошел вместе с ребятами.

В кабинете вся компания от робости застряла у порога, а Иван Сергеевич прошел к столу.

– Вот, Владимир Леонидович, привел весь пиратский экипаж.

Директор поднял от бумаг лицо, и Генка заморгал. От неожиданности он, кажется, даже снова сказал «здравствуйте».

– Здравствуйте, – вежливо откликнулся Владимир Леонидович. – Неожиданная встреча. Ну, как тот вредный автомат? По-прежнему глотает монеты?

– Я больше не звонил, – сказал Генка.

– Мы вместе однажды телефонную аппаратуру осваивали, – объяснил директор Ивану Сергеевичу. – Ну, так… Значит, надо вам свой фрегат ремонтировать?

Он сказал, что краску, так и быть, даст. В порядке шефской помощи юным кораблестроителям и в память о знакомстве. Только если новый танкер «Иртыш» уйдет со стапелей с непокрашенной кормой, отвечать будет эта пиратская команда. Потом он позвонил на склад и в проходную.

У проходной они встретили маленького лысого прораба Павла Романовича, бывшего хозяина лодки. Павел Романович был чудесным человеком. Когда он отдавал лодку, то отказался от всяких денег. Только намекнул, что не прочь ради такого дела распить с Иваном Сергеевичем четвертиночку. Владик со смехом рассказывал, что они распили не одну, а две четвертиночки и потом долго вспоминали детские годы и удивительные случаи в истории кораблестроения.

– Довезли свой крейсер? – поинтересовался Павел Романович. – Не растрясли по досочкам?

– Целенький, – сказал Генка.

Лодку пришлось везти из-за реки, через мост. Скрипучая двухколесная тележка заваливалась на правый борт, а за спиной ругательски гудели грузовики. Но все это было теперь позади.

А впереди – работа. Красить, руль делать, мачту ставить, парус шить…

Мачту Иван Сергеевич поможет сделать. Руль тоже сколотят все вместе. Парус Шурка сошьет, он на машинке, как портниха, строчит. И выкройку для паруса уже сделал: гафельный грот. Работает у него голова.

Сначала хотели парус из старых мешков кроить, а потом вышел из дома Генкин отец, постоял у лодки, посмотрел, как они щели конопатят, и сказал:

– Чего уж с мешковиной-то плавать. Смех один. Присмотрите в магазине, какую нужно материю…

Они, конечно, присмотрели. Плотная широкая бязь. Парус будет что надо. Отец, правда, крякнул, когда услышал про цену, однако от своих слов не отказался.

Он вообще эти дни ходил очень добрый и веселый. В доме опять стали появляться шумные люди с въедливым, совсем не южным загаром на лицах. Из Москвы пришло письмо, которое отец очень ждал. Генке он сказал, что «проект в принципе одобрен, и даже очень». А потом, видимо на радостях, взялся объяснять, какой это проект и для чего он нужен. Генка ничего не понял. Вернее, понимал кое-что, пока слушал, но почти сразу забыл. Запомнилось только, что вся эта штука связана с лесохимическим комбинатом и называется технологией производства.

А вскоре выяснилось, что для дальнейшей работы над проектом отец должен оставить работу в городе и, как выражалась бабушка, «бежать в леса». Мать, когда услышала такие новости, сказала:

– На хвосте мочала – начинай сначала… Я в твоем рюкзаке картошку держу. С чем поедешь?

– Я уже новый купил, – сказал отец.

…Пробоину заделали. Изнутри и снаружи. Зачистили, просмолили заплаты. Вытянули лодку на солнце, чтобы смола просыхала скорее.

– С кормы уже красить можно, – сказал Генка. – Чего зря время тянуть.

Как ее красить, давно было решено. Днище они покроют суриком, так же как у настоящих кораблей. Верх сделают черным с тонкой белой полосой по бортам. Внутри лодка будет белой – чистой и светлой, ни единого пятнышка.

Илька вдруг спросил:

– А буквы какие будут? Красные?

– Буквы? – удивился Генка. Он не думал об этом. Лодка есть лодка. Названия бывают у пароходов. Да и не все ли равно? Лишь бы ходила как следует.

Он так и сказал. Но тут с ним никто не согласился. Даже Шурка, который вообще-то не любил спорить. Он сказал как о самой ясной вещи:

– Что ты! Название, конечно, необходимо.

– Ну ладно. А какое?

Он увидел, как Владик смущенно отвел взгляд. Будто ему стало неловко за Генку. Илька смотрел как-то полуобиженно, полувопросительно. Он-то уж не отведет глаза.

Но в чем же дело? Словно всем ясно, только он, Генка, чего-то не понимает.

– Я вчера в школе был, – беззаботным тоном сообщил Шурик. – Там ремонт, дым коромыслом. Все доски из классов в коридор выставлены, стоят рядами. Я мел подобрал и написал на каждой: «Яшка Воробьев». Потом – когда родился и когда утонул. И еще внизу: «Погиб, спасая двух человек…» Если наша историчка увидит, будет великий шум.

Яшка… Ну, так бы и сказали. Генка и сам про это думал, да потом показалось, что не надо. Вроде бы неловко называть человеческим именем небольшую лодку. А по правде говоря, даже не в этом дело. Не хотелось Генке лишнего напоминания о смерти. Он невольно старался меньше думать о таких вещах. Но раз все решили…

– Значит, имя и фамилию писать на бортах? Полностью? – спросил он.

– Можно просто имя, – быстро сказал Илька.

– С фамилией лучше, – возразил Владик. – А то непонятно: какой Яшка?

– Ребята, – озабочено сказал Шурик. – Что-то не так получается. Я только сейчас подумал. Нехорошо как-то «Яшка». Это же не на улице кричать.

Генка уже вскинулся, чтобы заспорить, но не стал. Кажется, Шурка был прав.

Владик незаметно пожал плечами. Наверно, он не считал, что «Яшка» звучит плохо.

Илька не без ехидства напомнил:

– А сам на досках писал: «Яшка Воробьев».

– Не подумал, – откликнулся Шурик. – Но доски – это пустяк. С них тут же все сотрут.

– А как же писать? – спросил Генка. – Его иначе, как Яшка, никто и не звал.

В самом деле, не писать же «Яша Воробьев». Какой же он Яша – маленький, остроносый, растрепанный Воробей? Он сам удивился бы до заиканья, если бы услышал, что его так зовут.

– Тогда «Воробей», – с усмешкой сказал Шурик.

– Фрегат «Воробышек», – отозвался Генка.

Все понимали, что это несерьезный разговор. Шутили, хотя шутить не очень хотелось.

– Какой же фрегат? – возразил вдруг Шурик. – Фрегат – это громадина с кучей парусов.

– А пусть. Все равно, – тихо и упрямо сказал Илька. – Маленький фрегат. Жалко, что ли?

– Не жалко… Но уж тогда не «Воробышек».

– «Африка»… – вдруг сказал Илька.

– Что?

– Название такое: «Африка», – повторил Илька и насупился. – А что? Яшка любил все про Африку…

– Да ну… – недовольно начал Генка и замолчал. Почувствовал, что название это единственное и что оно намертво прикипает к лодке.

– «Аф-ри-ка»… – в третий раз сказал Илька. Он будто на ладошке покачивал это слово.

– Ай да Илька! – заметил Шурик.

– Оранжевыми буквами, – предложил Владик. – Давайте, а? Оранжевое на черном будет огнем гореть.

– Нет оранжевой краски…

– У нас дома желтая есть. С красной смешаем. Принести?

«Сейчас Илька увяжется», – почему-то с неудовольствием подумал Генка.

– Я с тобой! – тут же вскочил Илька.

Если бы он пошел не с Владиком, если бы с другим, Генка наверняка бы взъелся: «А кто работать будет?» Но Владик улыбнулся Ильке: «Побежали». И Генка улыбнулся тоже.

Илька оперся ладонью о днище, прыгнул через лодку к Владику. И прежде чем оторвать руку от шероховатых досок, он незаметно и ласково погладил их.

Илька теперь любил эту лодку, как живую.

Он думал о ней все время. Думал о том, как ветер приподнимет и натянет парус, как желтая вода забормочет у черных бортов, как острый лодочный нос, качнувшись, приподнимется на пологой волне.

Карту со зверями он изрисовал силуэтами лодок и пароходов.

По ночам ему снились реки с заросшими берегами. Мачта цеплялась за сплетение веток, разгоняя оранжевых попугаев. Высокие пароходы осторожно выползали из-за мохнатых от зелени мысов и обрадованно трубили, выбравшись на широкую солнечную воду. Львы неторопливо выходили из джунглей и провожали спокойными взглядами маленький парус.

На мелководье, как громадные цветы, стояли на розовых ногах фламинго…

Глава восьмая

Смола и краска въелись в Генкины ладони. Руки пахли лодкой. У лодки был запах праздника, солнца и путешествий.

Генка приходил вечером в дом, падал в постель и засыпал, засунув ладони под щеку. Летучие сны, которых он не помнил, тоже пахли краской, смолой и мокрым песком отмелей. На этих отмелях Генка, Илька и Владик купались после работы.

Просыпался Генка словно от веселого дружеского толчка: вставай, вспомни, сколько всего впереди!

Впереди ждала радость нового дня. Вернее, много радостей. И самой главной была не лодка, не ожидание первого плавания и не свобода летних дней. Главной Генкиной радостью был Владик.

Не сразу Генка понял, что радость редко бывает без тревог. Тревога впервые кольнула его, когда Владик вдруг отложил стамеску, сел на чурбак, отвернул лицо и не ответил на какой-то вопрос. Генка не умел расспрашивать. Он молча драил наждачной бумагой оструганную мачту, а мысли его были о другом: неужели он сам, не заметив, чем-то обидел Владьку?

Он понял вдруг, что без Владьки жить спокойно не сможет. И ни при чем тут прошлый год и летучие «конверты», которые запускали вместе, и тот проклятый провод на крыше. Если бы Генка встретил Владика сейчас, было бы то же самое.

Так, по крайней мере, казалось.

Владик был нужен Генке. А нужен ли он, Генка, Владику так же сильно?

Впрочем, тревога была недолгой.

Владик обернулся, и на лице его Генка не увидел никакой обиды.

– К тете Наде ходил вчера, – сказал Владик устало, будто тетя Надя жила километров за сорок. – Не к ней самой, а на чердак… Приборы хотел взять для лодки.

– Ну и как? Все разломано, да?

– Все цело, – тоскливо сказал Владик. – Только я туда больше не пойду. И брать не буду… Я без этого чердака раньше жить не мог. Ну, понимаешь, он для меня самым главным был. А сейчас посмотрел – грязь да паутина. Железки ржавые. Компас – просто склянка с водой. И темно…

– Можно ведь все поправить, вычистить. Или тетка не разрешит?

– Не знаю… Разрешит. Только я не хочу. Там и раньше так было, просто я не видел… А сейчас как-то страшно там даже.

Он отвел взгляд и опустил плечи. Генка снова почувствовал: самый большой Владькин страх – это страх перед новой слепотой. И темные углы помогают страху оживать.

Генка взглянул на ребят. Илька с восторгом мазал красной кистью днище лодки. Шурка же бессовестно бездельничал и давал Ильке руководящие указания. Оба они на разговор не обращали внимания.

Генка решился спросить:

– Владь… А как же тогда? Помнишь, ты говорил про метеорологов.

– Помню, – твердо ответил Владик. – Не хочу. Тогда хотел, а сейчас не хочу. Думаешь, струсил?

Генка пожал плечами. Думать так было бы глупо.

– А чего хочешь? – спросил он.

– Не знаю, – тихо сказал Владик. – Я хочу чего-нибудь очень хотеть. И делать что хочется. Чтобы получалось. Но я не знаю. За что ни возьмусь, ничего не выходит. Даже рисовать не могу, только красками мажу.

– Научишься, – осторожно сказал Генка.

– Может быть… – сказал Владик.

Стояла веселая вихревая погода. В небе на разной высоте и с разной скоростью летели желтые и серые облака. Они лохматились и рвались, обгоняя друг друга. Но их косматое кипенье не закрывало синевы и солнца. Небо в эти дни казалось особенно высоким и звонким, а солнце ловко увертывалось от облачных стай и жарило мальчишкам плечи.

Как всадники, налетали удалые ветры. Гнули у заборов репейники, прижимали лопухи. Иногда вместе с ними, барабаня и звеня, проносились короткие озорные дожди. Солнце во всех краях неба строило и рассыпало горбатые радуги.

Генка рано вышел на крыльцо. Босиком. Доски были теплые и влажные после очередного дождика. Земля еще не высохла.

По двору, высоко поднимая лапы, ходил с кислой мордой полубродячий Яшкин кот Стефан.

– Кис-кис, Степка, иди ко мне, – дружелюбно сказал Генка.

Стефан пренебрежительно дернул кончиком хвоста и ушел в калитку.

– Я знаю, кто сожрал цыпленка, – сказал Генка вслед.

Стефан перешел на трусливую рысь.

Генка обогнул дом и зашагал к навесу.

Перед лодкой на корточках сидел Илька. Кончиками пальцев Илька осторожно проводил по форштевню. Сначала Генка решил, что он проверяет, высохла ли краска. Но сделал еще два осторожных шага и услышал, как Илька говорит:

– Маленький мой… Фрегатик хороший…

Генка нагнулся и шумно захлопал по штанине, будто стряхивая пыль. Краем глаза он заметил, как Илька вскочил, смущенный и готовый огрызнуться.

– Не сохнет? – спросил Генка.

Илька растопырил ладонь со следами белил.

– Зря ты лапаешь! – сердито заметил Генка. – Следы на краске будут.

– Я тихонечко, – сказал Илька и вытер ладонь о живот.

– Что за белила! – начал возмущаться Генка. – Вся краска давно сухая, а они липнут и липнут. Еще не меньше трех дней ждать придется, а то штаны от скамеек не отдерем потом.

– Лопнуть можно, – уныло откликнулся Илька.

– За три дня не лопнешь.

– Шурика жалко. Уедет, так и не поплавает с нами.

– Что ты мелешь?

– Точно. Он вечером мне сказал… Вот он идет! Спроси.

– Уезжаешь, что ли? – хмуро поинтересовался Генка.

Шурик присел на чурбак, поддернул на коленях отутюженные брюки. Он был в новой рубашке и сверхмодных сандалетах цвета кофе с молоком. Довольно скучным голосом Шурик сообщил:

– Совершенно фантастическая история. У отца объявились родственники в Подмосковье. Двоюродный брат и его жена. Пожилая пара, у которой нет детей. Узнали, что имеется у них племянник, то есть я, и пожелали видеть этого племянника в гостях у себя.

– А племянник желает их видеть? – спросил Генка.

– Племяннику выбирать не приходится. После той истории в школе ему объявили, что он не созрел для самостоятельных решений. В тисках держат.

– Да-а… – произнес Генка, не разжимая зубов.

– Переживу, – сказал Шурик. – Будут кормить вареньями. Пляж, река… Велосипед с мотором. Бесплатное кино: тетушка – администратор кинотеатра. Лес рядом…

– …и тоска зеленая, – заключил Генка.

– Есть такая опасность, – согласился Шурик. – Но у меня одно соображение появилось. Они в Дубне живут, и, возможно, мой двоюродный дядя имеет отношение к этой круглой штуке, которая называется синхро-фазо-трон. Вот если бы попасть туда…

– Так тебя и пустят, – хмыкнул Илька. – Там атомы разгоняют.

– Не атомы, а частицы… Может быть, не пустят, а может быть, и повезет. Попробовать стоит, по-моему.

– Разваливается наш экипаж, – сказал Генка. – Еще лодку не спустили на воду, а команда разбегается.

Он не то что огорчился Шуркиным отъездом. Скорее, чувствовал себя виноватым перед Шуриком: работал человек, парус шил, а плавать не будет.

– Я ведь не на все лето, – объяснил Шурик. – К августу, наверно, вернусь. Как раз, когда Владик уедет. Иначе все равно экипаж наш в лодку не влезет, если с Иваном Сергеевичем.

– Влезли бы… – сказал Генка. Напоминание об отъезде Владика еще сильнее расстроило его.

Илька не то в шутку, не то всерьез надул губы.

– Все уезжают… Я тоже хочу.

– Можешь хотеть, – сказал Генка.

– Захочу – и поеду!

– Валяй.

– В Африку, – прищурясь, сказал Илька.

– Лучше в Бразилию, на Амазонку, – предложил Шурик.

– Хочу в Африку, – дурачась, настаивал Илька.

– «В Африке акулы, – напомнил Генка. – В Африке гориллы… В Африке большие злые крокодилы…»

– В Африке расисты, – серьезно сказал Шурик. – И всякие другие гады. Это вам не крокодилы. С крокодилами еще можно договориться, а как ты договоришься с такими скотами, которые отрезают детям головы и насаживают на штыки?

– Разве с ними надо договариваться? – спросил Генка.

– Все равно. Там и свободные страны есть, – упрямо сказал Илька.

– Есть, – согласился Шурик. – И свободные страны. И рабство. И партизаны. И львы с крокодилами, и пальмы с пирамидами. И много-много туристов.

– Я не к туристам. Я к партизанам сбегу, – пообещал Илька.

– Ой-ой! – сказал Генка.

Илька глянул на него зло и быстро.

– А что скажет мама? – спросил Генка.

– Не дразнись, – вмешался Шурик. – Что за радость довести человека до слез?

– Я не дразнюсь, – серьезно сказал Генка. – Я вспомнил Яшкину мать.

Илька подошел к лодке и поцарапал краску на буквах.

– Не лапай! Сколько раз говорить? – прикрикнул Генка.

– Яшкина мама Владику свитер отдала, – вдруг сказал Илька. – Для Яшки вязала, да не успела. Владику в самый раз. Синий с белыми кубиками.

– Владик взял? – спросил Генка и поежился, как от холодка.

– Ага… Сначала я примерил, но он большой для меня.

– Когда это вы успели?

– А вчера. Когда с мыса вернулись. Шли мимо и зашли…

– Зачем вас к мысу носило? – настороженно спросил Генка.

– Лодку размалевывали. Помнишь ту, старую? Глаза нарисовали, пасть. Будто чудовище на берегу. Еще чешую нарисовать бы.

– Забавно, – заметил Шурик.

– Допрыгаются они, – сказал Генка.

– Не допрыгаемся, – сказал Илька. И прыгнул через лодку.

В середине дня, не заслоняя солнца, опять прошумел пятиминутный ливень. Последние капли еще бились о стекло, а из Соснового тупика уже летел шум футбольного побоища. Генка отодвинул книгу и лениво прислушался. Идти к футболистам без Владика, без Ильки и Шурика не хотелось. Книжка тоже была так себе. Генка зевнул.

Впервые среди суматохи последних дней выдался свободный час, и вот – скучно.

Капли перестали стучать, и вместо них послышался стук в дверь. Торопливый, нервный какой-то. «Нет, не заскучаешь», – машинально подумал Генка и пошел в коридор.

Он очень удивился, когда увидел на пороге Илькину мать. Вместе с ней пришел Иван Сергеевич, но это было не так странно: он заходил и раньше. А Тамара Васильевна пришла впервые.

– Гена, – встревоженно сказала она, – ребята у тебя?

– Илька? Давно уже ушел. И Владик тоже, – сказал Генка, взглянув на Ивана Сергеевича.

– Куда? – спросил тот.

– Я думал, домой. Обедать. Делать пока нечего, лодка сохнет.

– Ну что за отвратительный мальчишка! – с беспомощной досадой сказала Тамара Васильевна. – Я же ему говорила: в час будь дома. Уже без четверти три. Такой дождь, а он даже без рубашки.

– Рубашка в такой дождь как раз и ни к чему, – заметил Иван Сергеевич. – Интересно другое: где их черти носят? Ты не знаешь, Гена?

– Не знаю, – сдержанно ответил Генка, и стало как-то неуютно от знакомого предчувствия близкой опасности. Потому что он знал. По крайней мере догадывался.

– Может, в кино ушли? – спросил он как можно спокойнее.

– Денег у них нет, – возразила Тамара Васильевна. – Я очень боюсь, что они пошли купаться.

– Не бойтесь, – твердо сказал Генка. – Владик без меня купаться не будет и не даст Ильке.

– Где же они тогда?

– Они срочно нужны? – спросил Генка.

– Честно говоря, не очень, – сказал Иван Сергеевич. – Просто нервы не на месте. Ты ведь знаешь…

– Я могу поискать…

– Если не трудно, Гена, пожалуйста, – заговорила Тамара Васильевна. – И если найдешь, пусть оба ко мне идут. Я Ивану Сергеевичу позвоню на работу.

Прежде чем выйти на улицу, Генка заглянул под навес. В углу среди инструментов и красок он не нашел банки с суриком. Сомнений почти не оставалось: Генка помнил Илькин рассказ про размалеванную лодку.

Он выскочил за калитку и торопливо зашагал к реке. Снова жарило солнце, и асфальт высыхал на глазах. Прицепившись к уходящему дождевому облаку, таял розовый обломок радуги. Трое малышей-дошколят с лохматым щенком скакали через лужу и верещали от счастья, когда удавалось перепрыгнуть. Щенок сипло тявкал.

Но все это солнце и веселье пролетало мимо Генки почти незамеченным. Он спешил, спешил на берег.

Чтобы опять не перебираться через ручей, он вышел на обрыв левее мыса и, скользя по глинистой тропинке, почти кубарем скатился к воде.

Мыс закрывал от него лодку. Прижимаясь грудью к камням, Генка по выступам и карнизам обошел мыс над самой водой. Прыгнул на песчаный пятачок. Лодка лежала, устрашающе глядя на Генку круглыми нарисованными глазами величиной с тарелку. Красная пасть лодки-чудовища была насмешливо оскалена.

Один борт оказался приподнят и опирался на обрубок бревна. Из-под лодки торчали Илькины ноги, перемазанные глиной и краской. Генка сначала увидел шевелящуюся ногу, а потом услышал, что под лодкой идет негромкий разговор.

От радости, что ничего не случилось, Генка позабыл разозлиться на беглецов. Прыгнул к лодке, кулаком забарабанил по днищу.

– Эй вы, в тереме! Медведя дожидаетесь?

Илькина нога поспешно втянулась, и появилось его лицо. На лице были разводы краски и нерешительная улыбка.

– Ой, Гена…

Рядом с Илькой высунул голову Владик.

– Гена! Мы здесь дождь пережидали.

– Пора перестать, – сказал Генка. – Дождя давно нет.

– Мы здесь сказки рассказывали, – объяснил Илька.

– Сказки будете родителям рассказывать, – мрачнея, заметил Генка. – Они вас по всему городу ищут.

– Ох… – вполголоса сказал Владик и торопливо выбрался из своего укрытия.

За ним Илька. Генка с усмешкой оглядел перемазанных друзей.

– Ну и хороши вы…

– Искупаться бы, – робко предложил Илька.

– Ну уж дудки! Вас и так дома ждут. И все равно вы краску не смоете, только глину. Нахлобучка так и так будет.

– Думаешь, будет? – с беспокойством спросил Илька.

– Про Владьку не знаю, Иван Сергеевич на работу ушел. А тебе-то уж точно будет, – обнадежил Генка.

Илька задумался.

Генка взглянул на них обоих.

– Как вы сумели так извозиться?

Они не ответили. Молчали и смотрели куда-то вверх. Генку слегка обидело и рассердило это загадочное молчание. Он отвернулся и зашагал к тропинке.

Не посмотрел вверх и не заметил на плоском гранитном выступе красную надпись, видную издалека. Там, под звездой с тремя языками огня, были слова:

ЯШКА ВОРОБЬЕВ

1955 – 1966

…Нахлобучки не было. Тамара Васильевна лишь печально посмотрела на Ильку и сказала:

– Совести у тебя нет ни капельки, – и отвернулась.

Илька засопел.

Владик стоял за ним и переступал босыми ногами. Раскисшие тапочки он бросил в коридоре.

Генка тоже чувствовал себя неловко. Словно виноват был он, а не Илька и Владик.

– Ну, мам… – сипло сказал Илька.

– Не желаю я с тобой разговаривать.

Илька горестно вздохнул и начал оттирать с живота краску.

Тамара Васильевна обернулась:

– Ну, скажи, пожалуйста! Прилично ли ходить по улицам в таком жутком виде?

– Я вымоюсь, – поспешно пообещал Илька.

– Воображаю! Нет уж, ласточка, на этот раз за тебя я сама возьмусь. Здесь нужен бензин и железная терка… Боже мой, Владик! И ты? У вас было соревнование по прыжкам в краску? Или в лужу? Кто победитель?

– Понимаете, Тамара Васильевна, – нерешительно произнес Владик, – такой дождь.

– Понимаю, – сказала Илькина мама. – Дождь из масляной краски и глины. – Она приняла решительный вид. – Оба в ванну. Сию же минуту и без всяких разговоров. Быстро, быстро!

– Ну, ма… – воспротивился Илька и растопырил локти.

– Никаких «ма». Владик…

Владик вздохнул, ухватил Ильку за плечо и легким подзатыльником направил к ванной. Потом, у двери, виновато улыбнулся Генке: «Что поделаешь…»

«Ничего, – глазами ответил Генка. – Терпи, раз влип». И сказал в закрывшуюся дверь:

– До завтра. Я пошел.

Он шагал к дому и думал о непонятном: почему Владик так легко и безропотно подчиняется Илькиной матери? Даже отцу он всегда готов сказать свое резкое «я сам», а при Тамаре Васильевне делается маленьким и послушным…

Эти размышления занимали Генку довольно долго. И потому другие мысли, тревожные и невеселые, пришли к нему позже.

Глава девятая

В шесть часов неожиданно пришел Илька. Отмытый, причесанный, в белых гольфах, в синей куртке без воротника. Совершенно на себя не похожий. Новые сандалеты хрустели, как вафли. На отчищенных от глины и краски штанах появились складочки, отутюженные до убийственной остроты. Но сам Илька был настроен сдержанно. Наверно, парадная эта одежда сковывала его прыгучий характер.

– Что скажешь? – спросил Генка.

– Так просто, – сказал Илька. Сел на подоконник, покачал ногой.

Генка вдруг вспомнил, что раньше Илька никак не мог дотянуться ногой до пола, когда сидел здесь. А теперь царапает сандалией половицы. Вырос.

– Хотел узнать, как лодка сохнет, – сказал Илька.

– Сохнет…

Илька дыхнул на стекло и нарисовал рожицу.

– Чего это ты так нарядился? – спросил Генка.

Илька стер рожицу ладошкой, нерешительно посмотрел на Генку.

– В цирк идем.

– А-а… Ты к лодке пока не суйся, а то перемажешься.

– Иван Сергеевич три билета купил, – тихо сказал Илька. – Себе, Владику… и еще один. Меня зовут.

– Ну и хорошо.

– Может быть, ты пойдешь? – спросил Илька, глядя в пол.

– Я? Зачем?

– Ну, так… Я потом с мамой схожу.

– Меня ведь не звали, – равнодушным голосом произнес Генка и почувствовал, как стремительно уходят от него все радости. – Тебя одного звали.

Илька промолчал. Опять подышал на стекло, но оно, протертое ладонью, уже не запотело.

– Иди, Илька, раз зовут, – повторил Генка. – Ты уже и оделся как следует…

– Подумаешь, оделся…

– Я этот цирк терпеть не могу. Особенно акробатов. Прыгают, прыгают, а что толку?

– Правда? – с облегчением спросил Илька.

– Меня туда и насильно не затащишь. – Генка старательно зевнул.

– Я пойду тогда…

– Пока.

Илька ушел, а он лег на диван и закинул руки за голову. И вот тут-то на него, на лежачего, навалились все горькие, беспокойные мысли.

Не стоило себя обманывать. Все так ясно: Владику очень хорошо вдвоем с Илькой. Без него, без Генки. Это было заметно и раньше, только не хотелось так думать. А сейчас вот хочешь не хочешь, а думается.

Все, что Генка старался забыть, вспоминалось теперь подробно и ярко. Если идут втроем, Генка – чуть в стороне, а Илька – рядышком с Владиком, за рукав цепляется. Если разговаривают, Владик Ильке три слова скажет, Генке – одно. Да разве в словах дело? Они иногда молча разговаривают. Взглянет Илька на Владика, Владик на Ильку, и сразу понимают друг друга. Будто у них тайна какая-то…

Заглянула в комнату бабушка.

– И чего это разлегся на диване-то? Накидушку не убрал.

– Захотел и разлегся, – взвинченно сказал Генка.

– Ну, лежи, лежи, бог с тобой.

– Ну и лежу…

Он отвернулся к стене.

А если разобраться, то что случилось?

Ничего не случилось. Ведь дела идут как раньше. Каждый день прибегает Владик, вместе возятся с лодкой. Все у них по-хорошему.

Не поссорились же они.

Генка резко поднялся на локте. Лезут в голову глупости!

Но рассердиться на себя не удалось. «Глупости» были сильнее и лезли в голову снова. Ведь почему-то не Генку, а Ильку, одного Ильку, позвали Владик с отцом в цирк. Генка бы и не пошел, но обидно, когда про тебя забывают. И даже не обидно, а просто очень грустно.

Хорошо, что хватило выдержки сказать Ильке спокойно: «Иди, раз зовут». Не крикнул: «Ну и мотайте, без вас проживу!» Не крикнул, пожалел Ильку. А может, не Ильку пожалел? Побоялся настоящей ссоры…

Если бы не Владька, а кто другой, сто раз плюнул бы Генка на такое дело. В конце концов, мало ли хороших ребят? Хотя бы Антон Калинов. Такой не изменит… Да беда в том, что ни Антон и никто Генке Владика не заменит…

Генка задремал. Стала сниться всякая чепуха, а потом вдруг увидел Владика. Будто выходит Владька на берег прямо из желтой реки, мокрый, волосы на лбу приклеились, а на груди плоский черный автомат. «Илька поплыл на нашей «Африке», – говорит Владик. – К югу поплыл. А там на берегу фашисты засели. Пришлось расчищать дорогу». «Опять Илька», – с досадой подумал Генка. И проснулся.

Ему казалось, что спал он пять минут. Но солнца в окнах уже не было, в комнату проползли вечерние тени. «Десятый час», – подумал Генка. Значит, прошло около двух часов.

Сон ему не помог. Те же мысли крутились в голове, и голова гудела, как от задачи в восемь действий. Вот ведь как по-дурацки устроен человек! Ничего не случилось, а спокойной жизни нет.

И только одним путем Генка мог вернуть эту спокойную жизнь: пойти встретиться с Владиком. Сегодня же, сейчас. Поговорить с ним. О разных вещах поговорить, просто так. Да, но как придешь к людям почти ночью без всякой причины? «А, ладно, – решил Генка, – книжку попрошу какую-нибудь. Скажу, спать не хочется, а читать нечего».

Только неизвестно, вернулся ли Владик из цирка. Представление часа три тянется. Начало в семь. Сейчас без четверти десять. Пожалуй, рано.

Все равно!

Ждать – это слишком тошно. Может быть, представление не такое уж длинное.

Ему повезло: еще издалека он увидел в окне Владькиной квартиры свет. Неяркий свет зеленого абажура. Генка взбежал на второй этаж и коротко надавил кнопку, похожую на рыбий глаз.

Дверь открыл Владик. Он не удивился. Сказал:

– Заходи.

– Скучно что-то, – объяснил Генка. – Я ходил-бродил… Смотрю, окошко светится, значит, ты дома. А я думал, что цирк еще не кончился.

– Не пошел я в цирк, – сказал Владик. – Что там хорошего? Там фонари жгучие, смотреть больно. Да еще места на самой верхотуре. Папа последние три билета купил. Они с Илькой ушли. Может быть, Тамару Васильевну по дороге уговорили, не знаю.

Генке показалось, что зеленый свет лампы стал праздничным и ярким.

Они сели рядом на узкую Владькину кушетку.

– Завтра еще посохнет – и порядок, – сказал Генка про лодку.

– Скорей бы, – сказал Владик и улыбнулся.

Но слова его и улыбка были скучноватыми. Это снова встревожило Генку.

– Читаешь? – он кивнул на книгу, которая лежала у лампы.

– Учебник. «Природоведение». Чепуха такая, а надо все равно читать. Перед школой спросят.

Генка вдруг подумал, что даже не знает толком, как у Владьки дела с занятиями. Ему ведь придется сдавать за четвертый класс. Надо было спросить об этом хотя бы сейчас. Но Генка посмотрел на Владика и понял, что он думает совсем не про школу.

Тогда Генка спросил напрямик:

– А правда, почему не пошел в цирк?

Владик поднялся и отошел к столу.

– Письмо хотел написать, – сказал он, не обернувшись. – От матери письмо пришло. – Он зашелестел на столе бумагой. – Раньше она папе писала, а в этот раз прислала мне.

Вот оно что!

– А ты? – вырвалось у Генки.

– Не знаю… – почти шепотом сказал Владик.

Генке показалось, что он сдерживает слезы и поэтому боится обернуться.

– Брось ты, – неловко сказал Генка. Подошел и встал рядом.

Но Владик не собирался плакать, лицо его было спокойным, только невеселым.

– Ты бы с отцом поговорил, – посоветовал Генка.

– Нет. Я ему про письмо не скажу. Я ведь знаю, что написать. Только не знаю как. Всего два слова получается: «Не надо, не приезжай».

– Тогда и напиши эти два слова, – сказал Генка.

– Напишу.

Он прикрыл вдруг один глаз ладонью и повернул лицо к абажуру.

– Ты что? – испугался Генка.

– Ты знаешь, Гена, я, кажется, вижу свет. Вторым глазом. Я уже несколько раз замечал. Если на яркий свет смотрю, то не вижу, а если на такой, на зеленый, будто что-то светлеет. Думаешь, вру, да?

– Ничего я не думаю. Надо врачам сказать.

– Я еще проверю сначала.

– А вдруг это нельзя? Может, опасно?

– Я же не здоровый глаз проверяю.

– Владька! – в сердцах сказал Генка. – Ты стал дурной, как Илька. Глаза не бережешь, по обрывам скачешь…

Владик медленно покрутил головой.

– Глаза я очень берегу. А по обрыву мы не скакали. Мы с Илькой надпись на камне делали. «Яшка Воробьев».

– Зачем?

– Так, – сказал Владик. – Просто надпись… Мне папа рассказывал, что если рыбаки в море гибнут, их имена выбивают на скалах.

– Это я знаю, – тихо сказал Генка. – А почему меня не позвали?

– Илька хотел, чтобы ты удивился.

– Удивился… – с усмешкой повторил Генка. – Козел.

Владик подпрыгнул и сел на стол, закрыв спиной лампу. Генка почти не видел в тени его лица.

– Знаешь, Гена, с Илькой история получается, – как-то нерешительно начал Владик. – Тамара Васильевна хочет на август в пионерский лагерь ехать работать. У нее отпуск в августе, а она отдыхать дома не будет, там врачом поработает одну смену. Говорит, что все-таки лишние деньги. Ильке на зиму пальто нужно да костюм…

– Ну и что?