1 2 3 4 5 6 7 
Он  говорил это таким небрежным тоном, что я не была уверена, узнал он меня или  нет.    

– Господин,  ваш голос похож на голос моего старого друга Нобу-сан. Но вы не можете им быть,  так как у меня сложилось впечатление, что он совершенно исчез из Джиона!    

Водитель  закрыл дверь, и мы стояли в полной тишине до тех пор, пока машина не уехала.    

– Я  так рада видеть вас снова! И какое счастье для меня, что вы стоите в тени, а не  на свету.    

– Иногда  я даже не понимаю, о чем ты говоришь, Саюри. Ты, наверное, научилась этому у Мамехи.  Или, может, этому обучают всех гейш?    

– Когда  Нобу-сан стоит в тени, я не вижу сердитого выражения его лица.    

– Ясно, –  сказал он, – значит, ты думаешь, я на тебя сержусь?    

– Что  еще мне остается думать, когда старый друг исчезает на несколько месяцев? Я полагаю,  вы собираетесь сказать мне, что не приезжали в Ичирики из-за вашей чрезмерной  занятости.    

– Почему  ты спрашиваешь так, словно это не может оказаться правдой?    

– Потому  что мне удалось узнать, как часто вы приезжаете в Джион. Не пытайтесь узнать, откуда  мне это известно, я не скажу вам ничего до тех пор, пока вы не согласитесь  прогуляться со мной.    

– Хорошо, –  сказал Нобу. – Вечер становится приятным...    

– О,  Нобу-сан, не говорите так. Лучше бы вы сказали: «Так как я встретился со своим  старым другом, которого давно не видел, то могу прогуляться с ним».    

– Я  прогуляюсь с тобой, – согласился он. – А ты можешь думать, что угодно  относительно причин, по которым я это делаю.    

Я  поклонилась ему, и мы пошли по аллее по направлению к парку Маруяма.    

– Если  Нобу-сан хочет убедить меня, будто он не сердится, ему стоит проявить больше  дружелюбия и не вести себя, как пантера, которую несколько месяцев не кормили.  Не удивительно, что бедная Такацуру так вас боится...    

– Так  она разговаривала с тобой? – спросил Нобу. – Она приводит меня в  бешенство...    

– Если  она вам не нравится, зачем же вы все время, приезжая в Джион, приглашаете ее?    

– Я  никогда не приглашал ее. Ни разу! Это ее старшая сестра натравливает ее на  меня. Очень плохо, что ты мне о ней напомнила. А теперь ты вынуждаешь меня  оправдываться в том, что она мне не нравится!    

– На  самом деле, Нобу-сан, я вовсе вас ни к чему не вынуждаю. Я прогуливалась по  этой аллее в течение нескольких недель только для того, чтобы найти вас.    

Этими  словами я дала Нобу пищу для размышлений, и мы какое-то время шли молча.  Наконец он сказал:    

– Я  не удивляюсь.    

– Нобу-сан!  Что еще мне оставалось делать? Я думала, вы совершенно исчезли. Я бы даже не  знала, где вас найти, если бы Такацуру не пришла ко мне в слезах и не  рассказала, как плохо вы к ней относитесь.    

– Да,  я грубо с ней обходился. Но она не так умна, как ты, и даже не так красива.  Если ты думаешь, что я сержусь на тебя, то ты права.    

– Можно  спросить, что я сделала, чтобы так рассердить своего старого друга?    

Тут Нобу  остановился и повернулся ко мне с грустным выражением лица. Я почувствовала,  как во мне проснулась нежность, которую я испытывала по отношению лишь к  нескольким мужчинам в моей жизни. Я думала о том, как мне его не хватало и как  несправедливо я с ним обошлась. Но из-за того, что мне было стыдно, мое чувство  нежности окрашивалось оттенком грусти.    

– После  многочисленных попыток, – сказал он, – я выяснил, кто твой данна.    

– Если  бы Нобу-сан спросил у меня, я бы с удовольствием ему рассказала.    

– Я  не верю тебе. Гейши самые скрытные люди. Я по всему Джиону спрашивал о твоем  данне, все говорили, что им ничего не известно. Так никогда и не узнал бы  этого, если бы однажды не пригласил Мичезоно.    

Мичезоно  – своего рода легенда Джиона, на тот момент ей было около пятидесяти лет. Ее  сложно назвать красавицей, но порой ей удавалось развеселить даже такого  человека, как Нобу, причем иногда лишь своими гримасами.    

– Нас  было всего двое, и я уговорил ее играть в «пьяницу», – продолжал он. –  Я выигрывал и выигрывал до тех пор, пока Мичезоно довольно сильно не опьянела.  Я мог спросить ее о чем угодно, и она бы ответила мне.    

– Какую  большую работу вы проделали! – сказала я.    

– Чушь!  Я весело провел с ней время. Меньше всего это напоминало работу. Но могу я тебе  что-то сказать? Я перестал уважать тебя после того, как узнал, что твой данна –  маленький человек в форме, которого никто не любит.    

– Нобу-сан  говорит так, словно у меня есть право голоса при выборе того, кто станет моим  данной. Единственный выбор, который я совершаю, это выбор моего кимоно. Но даже  в этом случае...    

– Ты  не знаешь, почему мужчины занимаются бумажной работой? Потому что никто не доверяет  им ничего серьезного. С таким же успехом можно было заключить союз с нищим. Ты  действительно мне раньше очень нравилась, но...    

– Раньше?  То есть я больше не нравлюсь Нобу-сан?    

– Мне  не нравится глупость.    

– Какие  жестокие вещи вы говорите! Вы хотите заставить меня плакать? Вы считаете меня дурой,  потому что мой данна человек, который вам не нравится.    

– Нет  более раздражающей группы людей, чем гейши! Вы все время лазите в альманах,  приговаривая: «О, я не могу сегодня ехать на восток, ведь мой гороскоп обещает  мне там неудачу!» А потом, когда дело касается всей вашей жизни, вы ни о чем не  задумываетесь.    

– Но  нам ничего не остается, кроме как закрывать глаза на то, что мы не можем  предотвратить.    

– Разве  это так? Я очень многое узнал из разговора с Мичезоно. Ты дочь окейи, Саюри, и  не можешь не влиять на ход событий. Ты должна использовать все свои возможности  и повлиять на ситуацию, иначе будешь плыть по течению, как дохлая рыба животом  вверх.    

– Я  надеюсь, жизнь представляет собой нечто большее, чем течение, несущее нас  животом вверх.    

– Даже  если это течение, ты все равно можешь выбирать, оказаться тебе в одной его  части или в другой. Вода постоянно разделяется на ручейки, и если ты будешь  толкаться, бороться и использовать все свои преимущества, ты можешь...    

– Это  прекрасно, если у нас есть преимущества.    

– Если  бы ты удосужилась поискать, ты смогла бы найти их всюду! К примеру, если у меня  нет ничего кроме, ну, не знаю... персиковой косточки, или чего-нибудь в этом  роде, я не выброшу ее. Когда придет время, я брошу ее в кого-то, кто мне не  нравится.    

– Нобу-сан,  вы советуете мне бросаться персиковыми косточками?    

– Не  надо издеваться. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Мы очень похожи,  Саюри. Я знаю, они называют меня Господин Ящерица, а ты самое красивое создание  в Джионе. Но в первый же раз, увидев тебя на соревнованиях по сумо, много лет  назад, я понял, какая ты находчивая девушка.    

– Мне  всегда казалось, Нобу-сан считает меня лучше, чем я есть на самом деле.    

– Возможно,  ты права. Выяснилось, ты даже не понимаешь, в чем заключается твоя судьба.  Связать жизнь с человеком вроде Генерала! Я бы заботился о тебе гораздо лучше,  ты же знаешь. Я просто вне себя при мыслях об этом. Когда Генерал уйдет из  твоей жизни, тебе не о чем будет даже вспомнить. И на это ты готова потратить  свою молодость. Женщина, поступающая, как дура, и есть дура!    

Если  слишком часто тереть ткань, она быстро износится. Слова Нобу скребли по мне так  сильно, что я не могла оставаться прекрасной лакированной поверхностью, которой  мне всегда велела оставаться Мамеха. К счастью, я стояла в тени, иначе Нобу  подумал бы обо мне еще хуже, увидев, какие эмоции я испытываю. Но думаю, мое  молчание выдало меня. Он взял меня за плечо и развернул так, чтобы свет падал  мне на лицо. Когда он посмотрел мне в глаза, то издал глубокий вздох,  прозвучавший как разочарование.    

– Почему  ты мне кажешься гораздо старше, чем ты есть, Саюри? – сказал он  неожиданно. – Иногда я забываю, что ты еще девчонка. Сейчас ты наверное,  скажешь, как грубо я себя вел по отношению к тебе.    

– Не  могу надеяться, что Нобу-сан поведет себя как кто-то другой, а не как  Нобу-сан, – сказала я.    

– Я  очень плохо воспринимаю разочарования, Саюри. Ты должна это знать. Может быть,  ты не оправдала моих ожиданий из-за своей молодости. Может быть, потому, что ты  не та женщина, которая... в общем, в любом случае, ты не оправдала моих надежд.    

– Пожалуйста,  Нобу-сан, меня пугают ваши слова. Я не знаю, смогу ли жить по стандартам, которые  вы мне предъявляете...    

– Да  что это за стандарты? Я просто жду от тебя, что ты будешь жить с открытыми глазами.  Если ты будешь думать о своей судьбе, каждый момент в жизни предоставит  возможность приблизиться к ней. Я не могу ожидать понимания этого от глупой  девочки вроде Такацуру, но...    

– Но  разве Нобу-сан не называл меня глупой весь вечер?    

– Ты  ничего не нашла лучше, чем слушать сказанное мною в сердцах.    

– Так,  Нобу-сан больше не сердится? Может, он придет увидеться со мной в чайный дом Ичирики?  На самом деле я практически свободна в этот вечер. Я могу пойти даже сейчас,  если Нобу-сан попросит меня об этом.    

К этому  моменту мы прошли около квартала и стояли у входа в чайный дом.    

– Я  не попрошу тебя, – сказал он и открыл дверь.    

Я тяжело  вздохнула, и это был очень глубокий вздох, потому что он содержал много маленьких  вздохов: один вздох разочарования, другой – грусти... и еще не знаю чего.    

– О,  Нобу-сан, – сказала я, – иногда мне очень трудно вас понять.    

– Я  очень простой человек, Саюри. Я не люблю, когда вещи, которыми я не могу  обладать, находятся рядом со мной.    

 Глава 27    

     

Летом  того же, 1939 года мою жизнь так переполняли различные мероприятия, периодические  встречи с Генералом, танцевальные представления, что по утрам, пытаясь встать с  постели, я часто чувствовала себя мешком, набитым гвоздями. Обычно после  полудня об усталости мне удавалось забыть. Мама мне никогда не говорила о моих  заработках, поэтому представьте мое удивление, когда она позвала меня в комнату  и сказала, что за последние шесть месяцев я заработала больше Хацумомо и Тыквы  вместе взятых.    

– Это  означает, – сказала она, – пришло время тебе поменяться с ними  комнатами.    

Меня,  как вы понимаете, не очень порадовали ее слова. Нам с Хацумомо удалось прожить  эти несколько лет, практически не сталкиваясь друг с другом. Но я считала ее  спящим тигром, а не побежденным. Хацумомо, конечно же, восприняла бы Мамин план  обмена комнатами, как мое желание отнять у нее комнату.    

Встретившись  с Мамехой в тот вечер, я передала ей слова Мамы и упомянула о моих страхах, что  огонь внутри Хацумомо может вспыхнуть с новой силой.    

– Это  хорошо, – сказала Мамеха, – мы не покончим с этой женщиной до тех  пор, пока не увидим ее крови. А мы ее до сих пор не видели. Давай дадим ей шанс  и посмотрим, в какую мясорубку она попадет на этот раз.    

На  следующее утро Анти поднялась наверх с намерением рассказать нам, как мы будем  перевозить вещи. Сначала она привела меня в комнату Хацумомо и объявила, что  эта комната теперь принадлежит мне и я могу расставить вещи, как захочу, а  потом отвела Хацумомо и Тыкву в мою маленькую комнату. Мы упаковались, и  оставалось только перенести вещи. После обеда я начала носить свои коробки  через зал. Хотелось бы похвастать, что я собрала такую же прекрасную коллекцию  вещей, как Мамеха в моем возрасте, но, к сожалению, в стране царило совершенно  другое настроение. Косметика и перманент были недавно запрещены военным  правительством как излишества. В Джионе же выкручивались, как могли. Дорогие  подарки казались чем-то неслыханным, поэтому у меня хранилось всего несколько  свитков, ваз, коллекция стереоскопических фотографий знаменитых мест с красивым  серебряным окуляром, подаренным мне актером Кабуки Оное Егоро XVII. Как бы там  ни было, я перенесла эти вещи через зал наряду со своей косметикой, украшениями,  книгами и журналами и сложила их в углу комнаты. Но даже вечером ни Хацумомо,  ни Тыква не начали переносить свои вещи. На третий день, по дороге из школы, я  решила, что, если баночки будут по-прежнему стоять на столике для макияжа, я попрошу  Анти помочь мне.    

Поднявшись  наверх, я удивилась, увидев обе двери, в мою комнату и комнату Хацумомо,  открытыми. Разбитая баночка с кремом валялась на полу. Хацумомо сидела за  маленьким столиком, попивая что-то из стакана, и читала мою тетрадь.    

Гейши  должны проявлять особую скрытность в отношении знакомых мужчин, поэтому вы  можете удивиться, что несколько лет назад, еще начинающей гейшей, я однажды  пошла в магазин и купила красивую тетрадь, намереваясь вести дневник. Я была не  настолько глупа, чтобы записывать вещи, о которых гейша никогда не должна  рассказывать. Я писала только о своих чувствах и мыслях. Если я хотела что-то  сказать о конкретном мужчине, то давала ему кодовое имя. Например, называла  Нобу «Господином Цу», потому что иногда он издавал звуки, напоминавшие звук  «Цу». Когда я писала о Председателе, то называла его «Господином Хаа», потому  что однажды он тяжело выдохнул, и этот выдох прозвучал, как «Хаа». Но я никогда  не думала о том, что наступит момент, когда кто-нибудь прочитает мои записи.    

– Саюри,  я так рада тебя видеть, – сказала Хацумомо. – Я ждала тебя, чтобы  рассказать, как мне понравился твой дневник. У тебя приятный стиль. Меня не  впечатлила твоя каллиграфия, но...    

– А  ты не заметила запись на первой странице?    

– Не  уверена. Давай посмотрим... «личное».    

– Хацумомо,  пожалуйста, положи тетрадь на стол и выйди из моей комнаты.    

– Ты  меня удивляешь, Саюри. Я просто пытаюсь помочь тебе. Ты только послушай минутку  и увидишь. Например, почему ты дала Нобу Тощикацу имя Господин Цу. Оно ему  совершенно не подходит. Думаю, его следовало бы назвать «Господином Волдырем»  или «Господином Одноруким». Разве я не права? Ты можешь изменить имя, если  хочешь. Я не потребую за это денег.    

– Не  знаю, о чем ты говоришь, Хацумомо. Я ничего не писала о Нобу.    

Хацумомо  вздохнула, показывая тем самым, что уличила меня во лжи, и принялась листать  мой дневник дальше.    

– Если  ты пишешь не о Нобу, то скажи, пожалуйста, о каком человеке можно так написать:  «Иногда я видела, как лицо Господина Цу напрягалось от злости, если  какая-нибудь гейша смотрела на него. Я же могла смотреть на него сколько  угодно, и он никогда не испытывал отрицательных эмоций. Думаю, он относился ко  мне очень хорошо. Я не обращала внимания на его кожу и утраченную руку и не  считала эти вещи странными и пугающими». Интересно знать, кто же еще выглядит  так же, как Нобу. Думаю, ты должна их познакомить. У них так много общего!    

У меня  сильно заболело сердце. Одно дело, когда неожиданно твои секреты становятся явными,  и совсем другое, если это происходит по твоей глупости.    

Нужно  было спрятать дневник туда, где Хацумомо не смогла бы его найти. Хозяин магазина,  оставивший открытым окно, не может сердиться на ливень, испортивший его товары.    

Я  подошла к столу, намереваясь взять дневник у Хацумомо, но она схватила его,  прижала к груди и встала. В другую руку она взяла стакан с каким-то напитком.  Теперь когда я стояла ближе к ней, то почувствовала запах сакэ. Она была пьяна.    

– Саюри,  ты, конечно же, хочешь забрать свой дневник, и я, конечно же, собираюсь тебе  его вернуть, – сказала она и прошла к двери. – Проблема в том, что я  не закончила его читать. Поэтому я возьму его к себе, а затем покажу Маме.  Уверена, она с удовольствием почитает о себе.    

После ее  ухода, в панике, я подумала о том, чтобы отнять у нее дневник, но скорее всего  мне бы это не удалось. Я решила подождать, пока она расслабится, думая, что  победила, и взять у нее дневник, когда она этого не ожидает. Мне казалось это  хорошей идеей... до того момента, пока я не представила, как она прячет дневник  куда-то, где его никогда не удастся найти.    

Она  закрыла за собой дверь. Я подошла к двери и тихонько произнесла:    

– Хацумомо-сан,  прости, если я грубо разговаривала с тобой. Можно мне войти?    

– Нет,  нельзя, – сказала она.    

Я все  равно открыла дверь. В комнате царил ужасный беспорядок. Дневник лежал на столе,  а Хацумомо прикладывала полотенце к ногам. Я решила не выходить из комнаты без  дневника.    

И тут  неожиданно мой взгляд привлекла изумрудная брошь для пояса, та самая, в краже  которой Хацумомо обвинила меня много лет назад, в ночь, когда я застала ее в  комнате прислуги с любовником. Никогда не думала, что увижу ее снова. Я подошла  к ней и подняла с пола.    

– Замечательная  идея! – сказала Хацумомо. – Давай, воруй мои драгоценности. Но я  меняю драгоценности на наличность.    

– И  сколько же, по-твоему, я должна заплатить за это?    

Я  подошла к Хацумомо и показала ей брошь. Ее сияющая улыбка погасла. Пока  Хацумомо пребывала в замешательстве, я быстро взяла дневник со стола.    

Не  дожидаясь реакции Хацумомо, я быстро пошла к двери и закрыла ее за собой. У  меня мелькнула мысль сразу пойти к Маме и показать ей находку, но я понимала,  что мне лучше не идти к ней с дневником. Как можно быстрее я открыла дверь в  кладовку, где хранились кимоно, и положила дневник на полку между двумя  платьями, завернутыми в бумагу. У меня ушло на это несколько секунд, но в любой  момент Хацумомо могла открыть дверь и застать меня. Закрыв дверь в кладовую, я  бросилась в свою комнату и принялась открывать и выдвигать ящики, пытаясь  создать впечатление, что искала место, куда спрятать дневник.    

Когда я  вышла в коридор, она смотрела на меня из своей комнаты с легкой улыбкой, словно  показывая, как забавляет ее эта ситуация. Мне без труда удавалось изображать  обеспокоенность. Я понесла брошь в Мамину комнату и положила ее на стол перед  ней. Мама отложила в сторону журнал и взяла брошь в руки.    

– Это  красивая вещь, – сказала она, – но в наши дни за нее на черном рынке  никто много не даст.    

– Уверена,  Хацумомо очень щедро за нее заплатит, Мама, – сказала я. – Вы помните  брошь, которую я украла у нее много лет назад и стоимость которой вы приписали  к моим долгам? Это она. Я ее только что нашла на полу около шкатулки с  драгоценностями Хацумомо.    

– Вы  знаете, – сказала Хацумомо, входя в комнату, – Саюри права, это та  самая брошь, которую я потеряла. По крайней мере, так оказалось. Я никогда не  надеялась увидеть ее снова.    

– Да,  очень трудно находить вещи, когда ты все время пьяна, – сказала я. –  Достаточно было повнимательнее посмотреть в своей коробке с драгоценностями.    

Мама  положила брошь на стол, продолжая смотреть на Хацумомо.    

– Я  нашла брошь в ее комнате, – сказала Хацумомо. – Она спрятала ее в  ящике для косметики.    

– А  зачем ты лазила в ее ящик? – спросила Мама.    

– Не  хотела вам этого говорить, Мама, но Саюри оставила кое-что на своем столе, и я  захотела это спрятать. Понимаю, мне следовало сразу принести это вам, но...  Видите ли, Саюри ведет дневник. В прошлом году она мне его показывала. В нем  содержатся компрометирующие вещи о некоторых мужчинах. Честно говоря, несколько  абзацев посвящены вам, Мама.    

Я решила  сказать, что она лжет. Хацумомо оказалась в беде, и никакие ее доводы не изменили  бы ситуацию. Десять лет назад, когда она зарабатывала для окейи больше всех,  она могла обвинить меня в чем угодно. Могла сказать, что я съела циновки в ее  комнате, и Мама записала бы на мой счет стоимость новых. Но теперь, наконец,  ситуация изменилась. Блестящая карьера Хацумомо засыхала на ветке, а моя в это  же время расцветала. Я стала дочерью окейи и ее главной гейшей. Думаю, Маму не  сильно беспокоило, кто прав.    

– Никакого  дневника не существует, Мама, – сказала я. – Хацумомо все выдумала.    

– Да? –  спросила Хацумомо. – Тогда я пойду и найду его, и вы, Мама, сможете его  прочитать.    

Хацумомо  пошла в мою комнату, а Мама последовала за ней. Судорожно пытаясь найти дневник,  Хацумомо устроила в моей комнате беспорядок.    

– О  каком дневнике говорит Хацумомо? – спросила меня Мама.    

– Если  дневник существует, уверена, Хацумомо найдет его, – сказала я.    

– Хацумомо, –  сказала Мама, – ты заплатишь Саюри за брошь, в краже которой ты ее обвинила.    

Не знаю,  расслышала ли Хацумомо, с ненавистью смотревшая на меня, Мамины слова.    

Если бы  вы спросили меня в те годы о поворотном моменте в моих отношениях с Хацумомо, я  бы назвала мизуаж. Но, хотя мой мизуаж и поднял меня на более высокую ступень,  уже недоступную Хацумомо, мы могли бы продолжать жить рядом друг с другом до  самой старости, если бы больше между нами ничего не происходило. Поэтому  настоящий поворотный момент в наших отношениях произошел в тот день, когда  Хацумомо прочитала мой дневник, а я нашла брошь для пояса, в краже которой она  меня когда-то обвинила.    

Для того  чтобы было легче объяснить, почему это так, позвольте передать вам слова Адмирала  Ямомото Изоруко, сказанные однажды в чайном доме Ичирики. Я не была так уж  хорошо знакома с Адмиралом Ямомото, считавшимся отцом Японского Императорского  флота, но мне посчастливилось принимать участие в различных мероприятиях с его  участием. Он был маленького роста, но говорил, что палочка динамита тоже  небольшая. В присутствии Адмирала вечеринки становились более шумными. В тот  вечер он и еще один гость дошли до финального круга игры в «пьяницу» и  договорились, что проигравший пойдет покупать презерватив в ближайшую аптеку,  просто ради шутки, вы понимаете, ни для чего другого. Конечно, Адмирал победил,  и вся толпа разразилась аплодисментами.    

– Здорово,  что вы не проиграли, Адмирал, – сказал один из его помощников. –  Представьте себе бедного аптекаря, увидевшего Адмирала Ямомото по ту сторону  прилавка.    

Все  нашли это очень забавным, но Адмирал ответил, что не сомневался в своей победе.    

– Перестаньте! –  сказала одна из гейш. – Каждый время от времени проигрывает, даже вы, Адмирал.    

– Думаю,  это правда, что каждый иногда проигрывает, – сказал он, – но я –  никогда!    

Кто-то  воспринял это как бахвальство, я же придерживалась другого мнения. Адмирал мне  казался человеком, действительно привыкшим к победам. Наконец, один из гостей  спросил о секрете его успеха.    

– Я  никогда не наношу поражения человеку во время борьбы за что-то. Я наношу поражение  его уверенности. Сомневающийся мозг не может сконцентрироваться на победе.    

Два  человека равны, абсолютно равны, только когда у них одинаковое количество уверенности.    

Не  думаю, что я осознавала это в то время, но после того, как мы с Хацумомо  поссорились из-за дневника, ее мозг посетили сомнения. Она знала, ни при каких  обстоятельствах Мама больше не займет ее сторону, и от этого стала напоминать  ткань, которую достали из теплой кладовки и вывесили на улице в плохую погоду.    

Если бы  Мамеха слышала эти объяснения, она бы обязательно высказала свое несогласие. Ее  точка зрения на Хацумомо существенно отличалась от моей. Она верила, что  Хацумомо – крайне деструктивная личность, и все, что от нас требовалось, это  заставлять ее следовать в интересующем нас направлении. Возможно, Мамеха была  права, не знаю. Верно, что за годы, прошедшие со времени моего мизуажа, с  Хацумомо случилась «болезнь характера», если такая существует. Она потеряла  чувство меры в выпивке и не контролировала приступы жестокости. К этому времени  Хацумомо, казалось, перестала различать своих врагов, и иногда доставалось даже  Тыкве. Случалось, во время вечеринок она допускала оскорбительные замечания в  адрес мужчин, которых развлекала. И другое: она уже не была столь же красива,  как раньше. Ее кожа казалась восковой, а черты лица одутловатыми. Хотя,  возможно, это мое восприятие. Дерево может казаться по-прежнему прекрасным, но  когда ты замечаешь, что оно поражено вредителями и кончики веток засохли от  болезни, кажется, и само дерево теряет свою былую красоту.    

Все  знают, раненый тигр очень опасен, поэтому Мамеха настояла на том, чтобы мы сопровождали  Хацумомо по Джиону несколько следующих недель. Отчасти Мамеха решила следить за  ней, чтобы она не рассказала Нобу о содержании моего дневника и о Господине  Хаа, в котором Нобу мог узнать Председателя. Но, что более важно, Мамеха хотела  сделать жизнь Хацумомо невыносимой.    

– Когда  ты хочешь сломать доску, – сказала Мамеха, – расколоть ее посредине –  только первый шаг. Успех приходит только после того, как ты попрыгаешь на ней  вверх вниз, пока она не расколется на две части.    

Итак,  каждый вечер, за исключением тех дней, когда она не могла пропустить мероприятия,  Мамеха приходила в нашу окейю и ждала, пока Хацумомо выйдет, а затем шла за  ней. Нам с Мамехой не всегда удавалось быть вместе, но обычно, по крайней мере,  кому-то из нас удавалось следовать за ней с вечеринки на вечеринку. В первую  ночь Хацумомо нашла это занятным, но в конце четвертого дня она смотрела на нас  прищуренными злыми глазами, ей явно с трудом удавалось мило развлекать мужчину.  На следующей неделе она неожиданно развернулась в аллее и подошла к нам.    

– Собаки  преследуют своих хозяев. Вы обе следуете за мной повсюду, значит, хотите, чтобы  я относилась к вам, как к собакам? Знаете, как я поступаю с собаками, которые  мне не нравятся?    

Сказав  это, она ударила Мамеху по голове. Я закричала в надежде своим криком остановить  Хацумомо. Она посмотрела на меня налитыми злостью глазами и ушла. Все в аллее  заметили случившееся. Несколько человек подошли посмотреть, все ли нормально с  Мамехой. Она заверила их, что все хорошо, и с грустью сказала:    

– Бедная  Хацумомо! Наверное, доктор прав. Она действительно сходит с ума.    

Никакого  доктора, естественно, не существовало, но слова Мамехи произвели желанный  эффект. Вскоре по Джиону распространились слухи, что доктор объявил Хацумомо  психически неуравновешенной.    

Долгие  годы Хацумомо поддерживала близкие отношения со знаменитым актером Кабуки Бандо  Шойиро VI. Шойиро был оннагата – исполнитель женских ролей. Однажды в  журнальном интервью он назвал Хацумомо красивейшей из всех женщин, которых ему  доводилось встречать, и сказал, что на сцене часто имитирует ее жесты. Поэтому,  естественно, каждый раз, когда Шойиро приезжал в город, Хацумомо навещала его.    

Однажды,  занимаясь подготовкой чайной церемонии для группы морских офицеров, я узнала,  что Шойиро посетит одну вечеринку в районе гейш Понточчо, на другом берегу  реки. Я поспешила в окейю, но Хацумомо к тому времени уже оделась и ушла. Она  сделала то же самое, что когда-то делала я, когда не хотела, чтобы меня  преследовали Хацумомо с Тыквой.    

Мне  очень хотелось поделиться информацией с Мамехой, поэтому я пошла к ней. К сожалению,  ее не оказалось на месте. Служанка сказала мне, что она полчаса назад ушла на  службу. Я точно знала, что это означает: Мамеха пошла в небольшой храм на  востоке Джиона помолиться перед тремя статуями джизо, возведенными на ее  деньги. Джизо – души умерших детей. Мамеха поставила три статуи в память о трех  детях, которые могли бы родиться, если бы она не сделала по требованию Барона  три аборта. Если бы она была не в храме, я бы пошла ее искать, но в такой  интимный момент мне не хотелось ее беспокоить. К тому же она скорее всего не хотела,  чтобы я знала о ее походе туда. Я осталась ждать ее в апартаментах и попросила  Тацуми приготовить мне чай. Наконец, Мамеха вернулась. Из вежливости я не стала  сразу рассказывать о цели своего визита, поэтому какое-то время мы поболтали о  предстоящем Фестивале Веков, на котором Мамехе предстояло изображать Госпожу  Мурасаки Шикубу, автора Сказок Гени. Наконец, Мамеха оторвалась от чашки  черного чая, и я сообщила ей свою новость.    

– Замечательно! –  сказала она. – Хацумомо собирается расслабиться и думает, что мы ее не  найдем. Учитывая то внимание, какое ей обычно оказывает Шойиро, у нее будет  прекрасное настроение. Тут мы как раз и войдем, как врывается неприятный запах  с улицы, и совершенно испортим ей вечер.    

Помня,  как жестоко Хацумомо со мной обращалась все эти годы и как я ее ненавидела, меня  бы должен был вдохновлять этот план. Но возможность заставить Хацумомо страдать  не доставляла мне удовольствия. Я вспомнила, как в детстве, плавая в пруду  рядом с нашим подвыпившим домиком, я почувствовала ужасное жжение в плече. Меня  укусила оса и пыталась освободиться от моей кожи. Я растерялась, но один мальчишка  сорвал осу с моей кожи и держал ее за крылья. Все принялись решать, как ее  убить.    

У меня  очень болело плечо, и я, естественно, не испытывала к ней добрых чувств. Но у меня  заболело в груди от мысли, что это крошечное существо ничто не может спасти от  смерти, от которой его отделяли мгновения. Сейчас у меня возникли те же чувства  по отношению к Хацумомо. Много вечеров подряд мы преследовали ее по Джиону до  тех пор, пока она не возвращалась в окейю, только чтобы избавиться от нас.    

Как бы  там ни было, в девять часов вечера мы направились в район Понточчо. В отличие  от Джиона, простиравшегося на несколько кварталов, Понточчо состоял из одной  улицы, расположенной вдоль берега реки. Люди часто называли этот район  «постелью угря» из-за его формы. Осенний воздух был довольно прохладным в тот  вечер, но тем не менее вечеринка Шойиро проходила на улице, на деревянной  веранде над водой. Никто не обратил на нас внимания, когда мы вошли. Веранда  красиво освещалась бумажными фонариками, а река золотилась от огромного количества  огней в ресторане на противоположном берегу. Все слушали Шойиро, рассказывавшего  историю своим певучим голосом. Надо было видеть, как скривилось лицо Хацумомо,  когда она увидела нас.    

Мамеха  села рядом с Хацумомо и поклонилась. Я же села в противоположном конце веранды,  рядом с пожилым человеком, оказавшимся музыкантом Тачибана Зенсаку, чьи старые  записи были даже у меня. Этим вечером я узнала, что Тачибана слеп. Независимо  от цели нашего визита, я получала удовольствие от беседы с этим человеком.  Неожиданно все засмеялись.    

Шойиро  обладал прекрасной мимикой. Он был стройным, как ивовая ветка, с элегантными  пальцами, очень длинным лицом, которым вытворял чудеса. Ему без труда удалось  бы обмануть группу обезьян, заставив их поверить, что он из их стаи. В тот  момент он передразнивал гейшу, женщину лет пятидесяти, сидящую рядом с ним.  Используя свои женственные жесты, играя губами и глазами, он добился такого  сходства, что я не знала, смеяться ли мне или прикрывать рукой открытый от  удивления рот. Я видела Шойиро на сцене, но то, что он проделывал здесь, оказалось  гораздо интереснее.    

Тачибана  наклонился ко мне и спросил шепотом:    

– Что  он делает?    

– Изображает  пожилую гейшу, сидящую рядом с ним.    

– А, –  сказал Тачибана. – Это Ичивари. – Затем он похлопал меня по плечу,  чтобы привлечь мое внимание. – Директор Театра Минамиза... – уточнил  он и показал мне мизинец под столом.    

В Японии  показанный мизинец означает «любовник» или «любовница». Тачибана жестом говорил  мне, что гейша по имени Ичивари – любовница директора театра. Директор тоже был  среди гостей и смеялся громче всех.    

Какое-то  время спустя, опять кому-то подражая, одним из пальцев Шойиро задрал нос. В  этот момент все разразились таким громким смехом, что веранда задрожала. Я  этого не знала, но задирать нос была известная привычка Ичивари. Когда она  увидела это, то закрыла лицо рукавом кимоно, а довольно много выпивший Шойиро  продолжал подражать ей даже после этого. Все уже смеялись гораздо сдержаннее,  потому что Шойиро переступил грань между смешным и жестоким, только Хацумомо,  казалось, продолжала находить это смешным. Наконец, директор театра сказал:    

– Ну,  хватит, Шойиро-сан, приберегите немного энергии для завтрашнего спектакля! Кстати,  вы знаете, что сидите рядом с одной из величайших танцовщиц в Джионе? Я  предлагаю попросить ее станцевать.    

Конечно,  директор говорил о Мамехе.    

– О,  нет. Не хочу сейчас никаких танцев, – сказал Шойиро, который, как я поняла  годы спустя, сам предпочитал быть центром внимания. – Кроме того, мне  весело.    

– Шойиро-сан,  вы не должны упускать возможность увидеть знаменитую Мамеху, – сказал директор  на этот раз уже более настойчиво.    

Несколько  гейш тоже высказались за, и наконец Шойиро уговорили попросить Мамеху станцевать.  Я увидела, как недовольна Хацумомо. Она налила Шойиро еще сакэ, а затем – он  ей. Они переглянулись так, словно говоря друг другу, что их вечеринка  испорчена.    

Через  несколько минут служанку послали за сямисэном, затем одна из гейш настроила его  и начала играть. Мамеха исполнила несколько коротких танцев. Практически каждый  согласился бы, что Мамеха красивая женщина, но очень немногие находили ее более  красивой, чем Хацумомо, поэтому не могу сказать точно, что привлекло в ней  Шойиро. Может быть, подействовало выпитое сакэ, а может, вьдающийся танец  Мамехи, ведь Шойиро сам был танцором. Что бы это ни было, но к тому времени,  когда Мамеха вернулась за стол, Шойиро внимательно посмотрел на нее и попросил  сесть рядом с ним. Когда она сделала это, он налил ей сакэ и повернулся спиной  к Хацумомо.    

Глаза  Хацумомо сузились, и она сжала губы. Что же касается Мамехи, то я никогда не видела  ее флиртующей с кем-нибудь более намеренно, чем сейчас с Шойиро. Ее голос стал  выше, а глаза скользили с его груди до лица и обратно. Затем одна из гейш  спросила Шойиро, слышал ли он что-нибудь о Баюри-сан.    

– Баюри-сан, –  сказал Шойиро, – в своей самой драматической манере покинул меня!    

Я  понятия не имела, о ком говорит Шойиро, но Тачибана шепотом объяснил мне, что  Баюри-сан – английский актер Базиль Радбоун, хотя и это имя мне было  неизвестно. Несколько лет назад Шойиро ездил на гастроли с Театром Кабуки в  Лондон. Он так понравился актеру Радбоуну, что при помощи переводчика между  ними завязалось нечто похожее на дружбу. Шойиро получал удовольствие от  внимания таких женщин, как Хацумомо и Мамеха, но на самом деле был  гомосексуалистом. И после его поездки в Англию ходила шутка о его разбитом  сердце, потому что Баюри-сан не интересовали мужчины.    

– Мне  грустно, – сказала спокойно одна из гейш, – что роман не состоялся.    

Все,  кроме Хацумомо, засмеялись, она же продолжала сердито смотреть на Шойиро.    

– Сейчас  я вам покажу разницу между мной и Баюри-сан, – сказал Шойиро.    

Он  встал, попросил Мамеху присоединиться и провел ее на свободное место в комнате.    

– Во  время работы я выгляжу так, – сказал он.    

Он начал  ходить из одного угла в другой, держа в руке веер и энергично работая  запястьем. Голова его при этом болталась взад-вперед, как на качелях.    

– Когда  же работает Баюри-сан, он выглядит следующим образом.    

Тут он  схватил Мамеху, при этом надо было видеть удивленное выражение ее лица, когда  он прижал Мамеху к полу в страстном объятии и осыпал поцелуями ее лицо. Все в  комнате захлопали в ладоши. Все, кроме Хацумомо.    

– Что  он делает? – тихо спросил меня Тачибана. Мне показалось, что никто не  слышал его вопроса, но, прежде чем я успела ответить, Хацумомо закричала:    

– Он  корчит из себя дурака, вот что он делает!    

– О,  Хацумомо-сан, – сказал Шойиро. – А ведь ты ревнуешь!    

– Конечно! –  сказала Мамеха. – Вы должны поцеловать ее так же, как и меня.    

Шойиро с  трудом уговорил Хацумомо, наконец она встала. Он обнял ее и наклонил к полу.  Неожиданно Шойиро вскрикнул. Хацумомо ударила его, не так сильно, чтобы  выступила кровь, но достаточно сильно, чтобы шокировать. Она встала, сверкая  глазами от злости и сжав зубы.    

– Что  случилось? – спросил меня Тачибана.    

Его  слова прозвучали так отчетливо в тихой комнате, как будто кто-то ударил в  колокол. Я не ответила, но когда он услышал хныканье Шойиро и тяжелое дыхание  Хацумомо, думаю, обо всем догадался.    

– Хацумомо-сан,  пожалуйста, – сказала Мамеха очень спокойным голосом, – сделай это  для меня... постарайся успокоиться.    

Не знаю,  то ли на нее подействовали слова Мамехи, то ли у Хацумомо действительно расстроилась  психика, но она бросилась на Шойиро и начала избивать его. Мне показалось, она  сходит с ума. Директор театра вскочил с места и побежал останавливать ее.  Мамеха куда-то убежала и через минуту вернулась с хозяйкой чайного дома. К  этому времени директор театра держал руки Хацумомо у нее за спиной. Я решила,  что кризис миновал, как вдруг Шойиро закричал так громко, что слышно было на  другом берегу реки:    

– Ты  монстр! Ты избила меня!    

Не знаю,  что бы мы делали без хозяйки. Она очень спокойно и по-доброму поговорила с  Шойиро, подав сигнал директору театра вывести Хацумомо. Как я позже узнала, он  даже не завел ее в чайный дом, а просто спустился с ней по лестнице и вытолкал  ее на улицу.    

В ту  ночь Хацумомо не вернулась в окейю. Она вернулась на следующий день с растрепанными  волосами, и от нее пахло так, словно у нее были проблемы с желудком. Мама сразу  пригласила ее в свою комнату, и Хацумомо долго оттуда не выходила.    

Через  несколько дней Хацумомо ушла из окейи в простом хлопчатобумажном платье, которое  дала ей Мама, с прической, которую я никогда не видела раньше – копна волос,  падающая на плечи, и сумкой с вещами и украшениями. Она ни с кем из нас не  попрощалась, а просто вышла на улицу. Ушла она не по своей воле. Мама прогнала  ее. Мамеха считала, что Мама пыталась избавиться от нее уже в течение  нескольких лет, так это или нет, не знаю, но уверена, Мама с радостью  избавилась от одного лишнего рта. Хацумомо уже давно не зарабатывала таких денег,  как раньше, а сейчас было как никогда трудно добывать еду.    

Если бы  не поползли слухи о психической неуравновешенности Хацумомо, другие окейи с удовольствием  бы приняли ее, даже после происшествия с Шойиро. Но она походила на чайник, который  в один прекрасный день мог обжечь руку любого, кто им воспользуется. Все в  Джионе понимали это.    

Я даже  точно не знаю дальнейшую судьбу Хацумомо. Я слышала, что через несколько лет  после войны она работала проституткой в районе Миягава-чо, но, должно быть,  пробыла там недолго. Один мужчина, тоже узнавший, что Хацумомо работает  проституткой, захотел найти ее и предложить какую-то работу в своем бизнесе. Он  искал ее, но знаю, не нашел. Спустя годы она наверняка спилась. И, конечно, она  была не первой и не последней гейшей, кого постигла такая участь.    

Так же,  как человек привыкает к больной ноге, мы все в окейе привыкли к Хацумомо. Думаю,  только со временем мы осознали, сколько же вреда она нам причиняла. Даже когда  Хацумомо не делала ничего, а просто спала в своей комнате, служанки знали, что  она там и в течение дня обязательно их унизит. Они жили в постоянном  напряжении, сравнимым с прогулкой по замерзшему пруду, когда в любой момент  может треснуть лед. Что же касается Тыквы, думаю, она привыкла к тяжелой  зависимости от своей старшей сестры и чувствовала себя потерянной без нее.    

Я стала  основным источником доходов для окейи, но даже мне потребовалось какое-то время  для избавления от ростков, посеянных Хацумомо. Даже спустя годы после ее  исчезновения каждый раз, когда мужчина как-то странно смотрел на меня, я думала  о том, что, видимо, Хацумомо наговорила ему гадостей обо мне. Каждый раз,  поднимаясь по лестнице на второй этаж окейи, замирая от страха, я боялась  увидеть на лестничной клетке Хацумомо, снедаемую постоянным желанием кого-то  обидеть. Не могу сказать вам, сколько раз я доходила до последней ступеньки и  неожиданно понимала, что Хацумомо больше нет в окейе. Она ушла, но, казалось,  даже само пространство комнаты сохраняло ее присутствие. Даже сейчас, будучи  пожилой женщиной, я иногда, глядя в зеркало своего столика для макияжа, боюсь  увидеть ее ухмыляющийся призрак.    

 Глава 28    

     

В Японии  годы от Депрессии и до конца Второй мировой войны называются куройтани – долина  мрака, – когда многие люди жили, словно накрытые волной. Хотя живущие в  Джионе чувствовали себя не так плохо. В то время как большинство японцев жили в  темной долине на протяжении всех 1930-х годов, Джион согревался лучами солнца.  Думаю, нет необходимости объяснять почему. Женщины, бывшие любовницами  министров, морских офицеров и прочих представителей элиты, жили гораздо лучше  остальных. Джион можно было сравнить с озерами на вершине горы, в которые попадает  много дождевой воды.    

Благодаря  Генералу Тоттори наша окейя тоже была одним из озер, в котором собиралась  дождевая вода. Жизнь становилась хуже и хуже, а мы даже после введения  нормирования продуктов регулярно продолжали получать еду, чай, белье и даже  такие излишества, как косметику и шоколад. Нам разумнее было бы хранить это все  у себя за закрытыми дверьми, но Джион – не то место, где это возможно. Мама  очень многое отдавала, но не потому, что была щедрой женщиной, а потому, что  все мы напоминали пауков, собравшихся на одной паутине. Время от времени  приходили люди с просьбой о помощи, и мы с радостью давали им, что могли.  Осенью 1941 года, например, военная полиция остановила служанку с коробкой, в  которой купонов оказалось в десять раз больше, чем могла иметь ее окейя. Ее  хозяйка направила девушку к нам, чтобы спрятать у нас купоны. Каждая окейя в  Джионе прятала купоны. Чем лучше окейя, тем больше у нее было купонов. Служанку  послали к нам, а не к кому-нибудь еще, потому что Генерал Тоттори велел военной  полиции не трогать нас. Так что в нашем озере была самая теплая вода.    

Но  ситуация в стране постепенно усугублялась, и наконец наступил момент, когда за  тучами скрылись последние лучи ее солнца. Это произошло неожиданно, за две  недели до Нового года, в декабре 1942-го. Я завтракала или по крайней мере  первый раз ела в тот день, когда мужской голос прокричал что-то у входа в  окейю. Я подумала, это разносчик еды, поэтому продолжала есть, но спустя  какое-то время служанка вошла ко мне и сказала, что военный полицейский  спрашивает Маму.    

– Военный  полицейский? – спросила я. – Скажи ему, что Мамы нет.    

– Я  сказала, госпожа. Он на это ответил, что хочет переговорить с вами.    

В  прихожей я увидела полицейского, снимающего свои ботинки. Возможно, многие бы  вздохнули облегченно, увидев, что его пистолет спрятан в кожаный чехол. Но я  говорила уже, что наша окейя до этого времени жила по своим законам. Обычно  полицейский вел себя более скромно, чем большинство посетителей. Но увидеть его  снимающим ботинки и входящим независимо от того, пригласили мы его или нет... Я  поклонилась ему и поприветствовала, но он лишь бросил на меня взгляд, словно  говоря, что разберется со мной позже. Наконец, он стянул носки, отложил шляпу и  сказал, что хотел бы посмотреть наш огород, даже не извинившись за доставленное  беспокойство. В это время практически все в Киото превратили свои декоративные  сады в огороды, но мы были исключением. Генерал Тоттори обеспечивал нас всеми  необходимыми продуктами, и не было необходимости перепахивать наш сад. Мы продолжали  наслаждаться мхом, папоротниками и карликовым кленом в углу. Стояла зима, и я  надеялась, полицейский лишь посмотрит на замерзшую землю и представит, что мы  сажали тыкву и батат среди декоративных растений. Поэтому я молча проводила его  во двор. Он наклонился и потрогал землю пальцами. Думаю, хотел проверить, была  ли земля обработана для посадок.    

– Офицер, –  сказала я, – мне очень неудобно, но у нас не было возможности посадить какие-то  овощи.    

– Значит,  ваши соседи не обманули меня, – сказал он.    

Он достал  из своего кармана листок бумаги и начал зачитывать длинный список преступлений,  совершенных нашей окейей.    

Я не  помню все из них, но среди них были: нелегальное хранение хлопчатобумажных тканей,  сокрытие металлических и резиновых изделий, необходимых для военных нужд, неправильное  использование карточек и так далее. Мы действительно делали это, как и любая  другая окейя в Джионе. Наша вина, полагаю, заключалась в том, что мы жили лучше  других.    

К  счастью, вернулась Мама. Мне показалось, она совсем не удивилась, увидев  военного полицейского. Она вела себя по отношению к нему лучше, чем к самому  почетному гостю. Она провела его в приемную и угостила лучшим чаем. Дверь  оставалась закрытой, но я могла слышать кое-что из их длинной беседы. Когда она  вышла, чтобы взять что-то, она тихонько сказала мне:    

– Генерала  Тоттори арестовали этим утром. Нужно спешить и спрятать наши лучшие вещи, иначе  завтра их отберут.    

Когда-то  в Йоридо в теплые весенние дни я ходила плавать, а после этого лежала на скалах  рядом с озером и ловила солнечное тепло. Но когда солнце неожиданно скрывалось  за облаками, а это случалось довольно часто, холодный воздух, словно металл,  обволакивал мою кожу. Казалось, сейчас тоже скрылось солнце, и я вынуждена  стоять голая и мокрая на леденящем ветру. Спустя неделю после визита  полицейского наша окейя лишилась того, что другие семьи потеряли давным-давно,  а именно: запасов продуктов, нижнего белья и так далее. Мы всегда обеспечивали  Мамеху чаем, а сейчас ее запасы оказались лучше наших, и теперь она помогала  нам. К концу месяца ассоциация соседей конфисковала у нас много керамики и  свитков, чтобы продать их на так называемом «сером рынке», отличавшемся от  «черного рынка». На «черном рынке» продавались такие вещи, как топливо, масло,  продукты, металлы и так далее. Большинство из этих позиций не разрешалось  продавать. «Серый рынок» был более легальным. На нем торговали в основном  домашние хозяйки, желавшие избавиться от дорогих вещей и заработать наличность.  Наши же вещи продавались, чтобы наказать нас, а наличность предназначалась для  других. Глава нашей соседской ассоциации – хозяйка соседней окейи – чувствовала  себя очень неудобно, когда пришла забирать наши вещи. Но военная полиция  приказала ей, и она не посмела ослушаться.    

Если  первые годы войны напоминали рискованное путешествие по морю, то где-то к середине  1943 года мы поняли, что волны стали слишком высокими, чтобы спастись. Мы не  исключали, что будем погребены, как это произошло со многими. Все стали  волноваться относительно исхода войны. Что-то напоминающее шутку я услышала в  этот период от гейши Райхи. В течение нескольких месяцев ходили слухи, что  военное правительство планирует взорвать все кварталы гейш в Японии. Нас  интересовало, что же станет с нами, как неожиданно заговорила Райха:    

– У  нас нет времени думать об этом, – сказала она. – Ничто не может быть  мрачнее будущего, за исключением разве что прошлого.    

Вам это  может показаться совсем не смешным, но в тот вечер мы смеялись до слез. В один  прекрасный день кварталы гейш будут закрыты. Когда это произойдет, нам, скорее  всего, придется работать на фабриках. Чтобы вы могли представить жизнь на  фабриках, позвольте мне рассказать о подруге Хацумомо Корин.    

Прошлой  весной с Корин произошла катастрофа, которой очень боялась каждая гейша в Джионе.  Служанка, готовившая ванну в ее окейе, попыталась сжечь газеты, чтобы нагреть  воду, и устроила пожар. Вся окейя сгорела, в том числе и коллекция кимоно.  Корин вынуждена была пойти работать на фабрику. Она вставляла линзы в боевую  технику, используемую при сбрасывании бомб с самолетов. Время от времени она  приезжала в Джион. Спустя несколько месяцев мы были потрясены тем, как она  изменилась. И дело не в том, что она чувствовала себя все более несчастной, мы  все себя так чувствовали. Но у нее появился кашель, ставший частью ее натуры,  как песня у птицы. А ее кожа приобрела такой оттенок, словно она искупалась в  чернилах, потому что на фабриках использовался уголь низкого качества. Бедной  Корин приходилось работать в две смены, потому что за одну смену она получала  всего тарелку жидкого супа с несколькими макаронинами или рисовую кашу с картофельными  очистками, сваренную на воде.    

Поэтому  можете представить, как мы боялись работы на фабрике. Каждый день мы радовались,  что Джион еще не закрыт.    

Однажды,  когда январским утром следующего года я стояла в очереди за рисом, держа в  руках купоны, хозяин магазина прокричал:    

– Это  случилось!    

Мы  переглянулись. Я так замерзла, что мне было все равно, о чем он кричит.  Наконец, стоявшая передо мной гейша спросила:    

– Что,  война закончилась?    

– Правительство  объявило о закрытии районов гейш, – сказал он. – Всем вам велено явиться  в регистрационный офис завтра утром.    

Мы  прислушивались к звукам радио в магазине. Я посмотрела на лица других гейш, стоявших  рядом, и поняла, что все мы думаем об одном и том же: кто из знакомых нам  мужчин спасет нас от работы на фабриках?    

Хотя  Генерал Тоттори считался моим данной до предыдущего года, его хорошо знали многие  гейши. Я должна была найти его раньше, чем кто-либо другой. Спрятав свои купоны  в карман крестьянских брюк, я отправилась в северо-западную часть города,  несмотря на то, что была недостаточно тепло одета для такой холодной погоды.  Генерал жил под арестом в гостинице Суруйя, там же, где мы встречались дважды в  неделю много лет.    

Я  появилась в гостинице через час, трясущаяся от холода и вся запорошенная  снегом. В ответ на мое приветствие хозяйка долго смотрела на меня, прежде чем  поклониться, извиниться и сказать, что не знает меня.    

– Это  я, госпожа... Саюри! Я пришла поговорить с Генералом.    

– Саюри-сан,  боже! Никогда не думала, что ты можешь быть похожа на крестьянку.    

Она  сразу же впустила меня, но сначала провела меня наверх и дала мне одно из своих  кимоно. Она даже сделала мне макияж, чтобы Генерал узнал меня.    

Генерал  Тоттори сидел за столом и слушал радиоспектакль. Его рубаха была расстегнута и  обнажала костлявую грудную клетку с редкими серыми волосами. Я поняла, что в  последние годы ему жилось гораздо тяжелее, чем мне. Его обвинили в самых тяжких  преступлениях: в халатности, некомпетентности, злоупотреблении властью и так  далее. По мнению некоторых, ему повезло, что он избежал тюрьмы. Одна из  журнальных статей обвиняла его даже в поражениях Императорского флота в Тихом  океане, утверждая, что он недостаточно обеспечил корабли продовольствием. Есть  мужчины, которые стойко переносят трудности, но одного взгляда на Генерала было  достаточно, чтобы понять, что груз прошедшего года надломил его.    

– Вы  очень хорошо выглядите, Генерал, – сказала я, хотя, конечно, лгала. –  Какая радость видеть вас снова! Генерал выключил радио.    

– Ты  не первая приходишь ко мне, – сказал он. – Я ничем не могу помочь  тебе, Саюри.    

– Но  я так спешила. Не могу представить, что кто-то опередил меня.    

– С  прошлой недели практически все знакомые гейши приходили ко мне, но у меня  больше нет друзей, находящихся у власти. Не понимаю, почему гейша твоего уровня  обращается ко мне. Ты нравилась столь многим влиятельным мужчинам.    

– Нравиться  и быть настоящим другом, желающим помочь, – две огромные разницы, –  сказала я.    

– Да,  это так. Какого рода помощь ты хочешь от меня получить?    

– Любую  помощь, Генерал. В эти дни в Джионе только и говорят, что об ужасной жизни на  фабриках.    

– Жизнь  будет ужасной только для счастливчиков, остальным не удастся даже увидеть окончание  войны.    

– Я  не понимаю.    

– Скоро  посыпятся бомбы, – сказал Генерал. – Фабрикам же достанется в первую  очередь. Если ты хочешь остаться в живых, лучше найти кого-то, кто сможет  спрятать тебя в безопасном месте. К сожалению, я этого сделать не смогу. У меня  не осталось никакой власти.    

Затем  Генерал спросил, как чувствуют себя Мама и Анти, и попрощался со мной.    

По пути  в окейю я сказала себе, что пришло время действовать, но не могла придумать  как. Простая задача – не поддаться панике – казалась мне самым большим, на что  я была способна. Я пошла к Мамехе. Она теперь жила в другой квартире, гораздо  меньшей, в которую переехала несколько месяцев назад, потому что ее контракт с  Бароном закончился. Я надеялась, что она подскажет мне, в каком направлении  двигаться, но ее ситуация была не лучше моей.    

– Барон  не собирается мне помогать, – сказала она с грустью. – И мне не  удалось связаться больше ни с кем из знакомых мужчин. Подумай, Саюри, к кому ты  можешь обратиться за помощью, и сделай это как можно скорее.    

К этому  времени я уже больше четырех лет не общалась с Нобу и знала, что не смогу подойти  к нему. Что же касается Председателя, то я никогда бы не посмела попросить его  о каком-либо одолжении. Как бы тепло он ни говорил со мной, он никогда не  приглашал меня на свои вечеринки. Меня это задевало, но что я могла поделать? В  любом случае, даже если Председатель хотел помочь мне, он постоянно, как я  узнавала из газет, ссорился с военным правительством. У него было слишком много  своих проблем. Поэтому остаток дня я провела, навещая один чайный дом за другим  и спрашивая у хозяек, где можно найти тех или иных мужчин. Но никто ничего не  знал.    

В этот  вечер в Ичирики состоялась прощальная вечеринка. Было удивительно, до какой  степени по-разному гейши реагировали на новость. Некоторые выглядели так, словно  в них угас дух, другие напоминали статуи будд – спокойные и прекрасные, правда,  с легким оттенком грусти. Не могу сказать, как выглядела я, но мой мозг  напоминал счеты. Я была так занята планированием, обдумывая, к какому мужчине  можно обратиться и как это сделать, что едва расслышала слова служанки, сказавшей  мне, что меня приглашают в другую комнату. Я представила группу мужчин,  захотевших моего общества, но она провела меня по лестнице на второй этаж,  затем по длинному коридору в самую дальнюю комнату татами, в которой я никогда  не была раньше. И там, за столом, наедине со стаканом пива сидел Нобу.    

Прежде  чем я успела поклониться ему или произнести хоть слово, он сказал:    

– Саюри-сан,  ты меня разочаровала.    

– О  боже! Я не виделась с вами четыре года, Нобу-сан, и как-то умудрилась  разочаровать вас. Что я успела сделать неправильно за те мгновения, что вы меня  видите?    

– Я  заключил с собой пари, что при виде меня ты от удивления раскроешь рот.    

– Честно  говоря, от удивления я даже боюсь пошевелиться.    

– Заходи  и попроси служанку закрыть дверь. Но прежде попроси ее принести еще один стакан  с пивом. Мы должны с тобой кое за что выпить.    

Я  сделала так, как велел Нобу, и села на угол стола. Нобу так пристально смотрел  на меня, что казалось, будто он касается меня. Я забыла, как приятно, когда  тобою кто-то восхищается.    

– Я  вижу в твоем лице что-то новое, – сказал он мне. – Не говори мне, что  ты голодаешь, как и все. Я никогда этому не поверю.    

– Нобу-сан,  кажется, похудел.    

– Мне  хватает еды, но не хватает времени, чтобы есть.    

– Я  рада по крайней мере, что вы заняты.    

– Это  самое оригинальное из всего, что мне доводилось слышать. Когда ты видишь мужчину,  пытающегося выжить, увертываясь от пуль, то испытываешь радость за него, потому  что ему есть чем себя занять?    

– Надеюсь,  ничего в действительности не угрожает жизни Нобу-сан?    

– Никто  не собирается убивать меня, если ты это имеешь в виду. Но если «Ивамура Электрик»  – моя жизнь, тогда да, моей жизни угрожают. Лучше скажи мне, что произошло с  твоим данной.    

– Полагаю,  Генерал в такой же ситуации, как и мы. Очень мило с вашей стороны спросить о  нем.    

– Но  я вовсе не собирался быть милым.    

– В  эти дни очень немногие желают ему добра. Но давайте сменим тему разговора,  Нобу-сан. Могу я предположить, что вы приходили в Ичирики каждый вечер, но  прятались от меня в этой дальней комнате наверху?    

– Это  особая комната, правда же? Думаю, это единственная комната в чайном доме, окна  которой не выходят в сад. Если ты откроешь бумажные жалюзи, увидишь улицу.    

– Нобу-сан  хорошо знакома эта комната?    

– Не  совсем. Я здесь впервые. – Когда он сказал это, я всем своим видом давала  понять, что не верю ему. – Ты можешь думать все, что угодно, Саюри, но я  действительно никогда не был здесь раньше. Думаю, это спальня для ночных гостей  хозяйки. Она была очень добра, пустив меня сюда, когда я ей объяснил цель  своего визита.    

– Как  загадочно... значит, у вас есть какая-то цель. Могу я узнать какая?    

– Я  слышу, что служанка несет нам пиво, – заметил Нобу. – Я скажу тебе,  когда она уйдет.    

Дверь  открылась, и служанка поставила пиво на стол. Пиво стало большой редкостью в то  время, поэтому было так необычно смотреть на золотую жидкость, пенящуюся в  стакане. Когда служанка ушла, мы подняли наши стаканы, и Нобу сказал:    

– Я  пришел выпить за твоего данну!    

Услышав  эти слова, я поставила пиво на стол.    

– Не  могу понять, почему вы хотите выпить за моего данну?    

– Я  должен уточнить, за глупость твоего данны! Четыре года назад я говорил тебе,  что он недостойный человек, и он доказал мою правоту. Разве не так?    

– Дело  в том, что он больше не является моим данной.    

– Даже  если бы он и оставался твоим данной, он бы ничего для тебя не сделал, правда  же? Я знаю, что Джион собираются закрыть и все в панике. Сегодня мне в офис  позвонила одна гейша... я не хочу ее называть... и можешь себе представить, она  спросила, не смогу ли я найти ей работу в «Ивамура Электрик»!    

– Если  не сложно, скажите, пожалуйста, что вы ей ответили?    

– У  меня нет работы ни для кого, даже для себя. Даже Председатель может скоро  лишиться работы и оказаться в тюрьме, если он не будет выполнять требования  правительства. Он убедил представителей правительства, что у нас нет средств на  производство штыков и патронов, но сейчас они хотят, чтобы мы проектировали и  строили самолеты. Ты представляешь? Мы строим самолеты. Иногда я удивляюсь, чем  они думают.    

– Нобу-сан,  говорите тише.    

– Кто  может меня услышать! Этот твой Генерал?    

– Я  виделась сегодня с Генералом и просила его о помощи, – сказала я.    

– Тебе  повезло, что ты застала его живым.    

– Он  болел?    

– Нет,  но думаю, если у него хватит смелости, он убьет себя в один из этих дней.    

– Нобу-сан,  пожалуйста, не надо.    

– Ведь  он не помог тебе?    

– Нет,  он сказал, что уже не в состоянии это сделать.    

– А  я в состоянии это сделать. Почему же ты не пришла ко мне?    

– Но  мне казалось, вы на меня сердитесь. Только посмотрите на себя, Нобу-сан. Как я  могла посметь к вам обратиться?    

– А  как ты могла не обратиться? Я могу спасти тебя от работы на фабрике. У меня  есть возможность отправить тебя на небеса. И поверь мне, это потрясающее место,  как гнездо для птицы. Ты единственная, кого я пущу туда, Саюри. Но я не сделаю  это даже для тебя, пока ты не поклонишься мне прямо сейчас и не признаешь, как  ошиблась четыре года назад. Ты, безусловно, права, я очень сердит на тебя. Мы  оба можем умереть до того, как увидим друг друга опять. Может быть, я упустил  свой единственный шанс, а ты потратила лучшие годы своей жизни на дурака,  человека, не способного вернуть долги даже своей стране, не говоря уж о тебе. А  он продолжает жить, словно не сделал ничего плохого.    

Можете  себе представить мои чувства в тот момент. Нобу мог бросаться словами, как камнями.  И дело было не столько в самих словах или их значении, сколько в манере их  произнесения. Сначала я заставляла себя сдерживать слезы, независимо от  произнесенных им слов, но вскоре выяснилось, что Нобу как раз и добивался моих  слез. И от этого мне стало легче. Каждая слезинка, стекавшая по моим щекам,  была вызвана той или иной причиной. Я плакала за Нобу и за себя, плакала  потому, что не знала, что с нами произойдет. Я даже плакала за Генерала Тоттори  и за Корин, почерневшую от жизни на фабрике. А затем я сделала то, чего от меня  хотел Нобу. Я вышла из-за стола и низко поклонилась.    

– Простите  мне мою глупость, – сказала я.    

– Встань, –  сказал Нобу. – Обещай мне, что больше не совершишь такой ошибки.    

– Не  совершу.    

– Каждая  минута, проведенная с этим человеком, выброшена на ветер. Я говорил тебе, что  так и будет. Надеюсь, теперь ты извлекла урок и впредь будешь следовать своей  судьбе.    

– Я  буду следовать своей судьбе, Нобу-сан, – сказала я. – Это все, чего я  хочу от жизни.    

– Я  очень рад слышать это. И куда же ведет тебя твоя судьба?    

– К  человеку, возглавляющему «Ивамура Электрик». Конечно, я имела в виду Председателя.    

– Это  так, – сказал Нобу. – А теперь давай выпьем пива. Я лишь намочила  губы, потому что была слишком расстроена, чтобы хотеть пить. После этого Нобу  рассказал мне о «гнезде» – доме его хорошего друга Арашино Исаму, мастера,  изготавливающего кимоно. Не знаю, помните ли вы его, но он был виновником  торжества в имении Барона несколько лет назад, на котором присутствовали Доктор  Краб и Нобу. Дом господина Арашино, служивший ему также мастерской,  располагался на берегу реки Камо в пяти километрах от Джиона. Несколько лет  назад он вместе с женой и дочерью сделал кимоно в стиле Юцзэн, благодаря  которому и стал знаменит. Позже всех изготовителей кимоно заставили шить  парашюты, так как они привыкли работать с шелком.    

– Эту  работу ты сможешь быстро освоить, – сказал Нобу, – и семья Арашино с  удовольствием примет тебя. А я договорюсь с властями.    

Он  написал адрес господина Арашино на клочке бумаги и протянул его мне.    

Несколько  раз я повторила Нобу, как благодарна ему. С каждым разом его вид становился все  более довольным. Когда я предложила ему прогуляться по свежему снегу, он  посмотрел на часы и допил последний глоток пива.    

– Саюри, –  сказал он, – не знаю, когда мы увидимся и как к тому времени изменится  мир. Но я буду думать о тебе каждый раз, когда захочу вспомнить о существующей  в мире красоте и доброте.    

– Нобу-сан,  вы должны были стать поэтом!    

– Во  мне нет ничего поэтического, и ты прекрасно об этом знаешь.    

– Произнесенные  вами волшебные слова подсказывают мне, что вы собираетесь уходить. А как же  наша прогулка?    

– Сейчас  слишком холодно. Давай ты меня проводишь до двери, и мы попрощаемся там.    

Я  спустилась за Нобу по лестнице и у входа в чайный дом помогла ему обуться.  Затем надела свои высокие деревянные гета, подходящие для глубокого снега, и  вышла с Нобу на улицу. Несколькими годами раньше его обязательно ждала бы  машина, но во время войны на машинах ездили только государственные деятели,  потому что всем остальным бензин стал недоступен. Я предложила Нобу проводить  его до троллейбуса.    

– Я  не хочу, – сказал Нобу. – Мне предстоит встреча с нашим  дистрибьютором в Киото и нужно очень многое обдумать.    

– Должна  вам сказать, Нобу-сан, мне показались более приятными ваши прощальные слова,  сказанные в дальней комнате.    

– В  таком случае, встретимся там в следующий раз.    

Я  поклонилась и попрощалась с Нобу. Большинство мужчин обернулись бы и посмотрели  через плечо, но Нобу, не оглядываясь дошел до угла и свернул на проспект Шийо.  В руке я держала клочок бумаги с адресом Арашино, сжимая его так сильно, что он  мог легко порваться. Я не могла понять, почему так нервничаю и чего так боюсь.  Но глядя на падающий снег и на глубокие следы Нобу, мне показалось, я поняла  причину моего беспокойства. Когда я снова увижу Нобу? Или Председателя? И даже  Джион? Однажды ребенком меня оторвали от дома. Думаю, во мне жила память о том  ужасном времени, заставлявшая меня чувствовать одиночество.    

 Глава 29    

     

Я была  удачливой молодой гейшей с огромным количеством поклонников, и вы можете подумать,  что нашелся бы кто-то кроме Нобу, кто смог бы мне помочь. Но нуждающаяся гейша  не похожа на драгоценный камень, оброненный на улице, который всякий рад  поднять. Каждая из сотен гейш в Джионе боролась, пытаясь найти гнездо, в  котором она могла бы укрыться от войны, и лишь немногим посчастливилось найти  его. Поэтому с каждым днем, проведенным с семьей Арашино, я чувствовала себя  все в большем долгу перед Нобу.    

Я  поняла, как мне повезло, весной следующего года, узнав о гибели гейши Райхи при  бомбардировке Токио. Именно Райха, заставляла нас смеяться, говоря, что хуже  будущего только прошлое. Она и ее мать были гейшами, а отец принадлежал к  известной фамилии торговцев, и нам казалось, что Райхе легче всего пережить  войну. Она погибла, читая книгу одному из своих племянников, в имении отца в  Токио. По иронии судьбы во время этого же обстрела был убит знаменитый борец  сумо Миягияма. Они оба жили в относительно комфортных условиях, А Тыква, след  которой я потеряла, сумела выжить, несмотря на то, что фабрика, где она  работала в Осака, подвергалась бомбардировке пять или шесть раз. В тот год я  поняла, что невозможно предсказать, кто выживет в войну, а кто нет. Мамеха  выжила, работая помощницей медсестры в небольшом госпитале префектуры Фукуи. А  ее служанка Тацуми погибла во время атомного взрыва в Нагасаки. И ее костюмер,  господин Ичода, умер от разрыва сердца во время одной из бомбардировок.  Господин Бэкку, с другой стороны, работал на военно-морской базе в Осака и  каким-то чудом уцелел. Генерал Тоттори прожил в гостинице Суруйя до самой  смерти в середине 1950-х годов. Барон утопился в своем красивом пруду после  того, как у него отобрали титул и большую часть имущества. Думаю, он просто не  смог жить в мире, в котором невозможно стало удовлетворять любую свою прихоть.    

Что же  касается Мамы, то я никогда не сомневалась, что она выживет. С ее феноменальной  способностью извлекать выгоду из страданий других людей она так втянулась в  работу на «сером рынке», словно всю жизнь только этим и занималась. Она даже  обогатилась во время войны, покупая и продавая фамильные вещи, принадлежавшие  другим людям. Когда господин Арашино продал кимоно из своей коллекции, чтобы  заработать наличные деньги, он попросил меня обратиться к Маме, чтобы она  попробовала вернуть его. Многие кимоно, проданные в Киото, проходили через ее  руки. Господин Арашино надеялся, что Мама учтет свой интерес и подержит его  кимоно несколько лет, пока он не сможет его выкупить опять, но она не нашла его  или, по крайней мере, так сказала.    

Семья  Арашино относилась ко мне очень по-доброму в течение всех тех лет, пока я жила  в их доме. Ночью я спала с их дочерью и внуком на полу в мастерской. У нас было  так мало угля, что мы жгли листья, газеты и журналы, все, что могли найти. Еды  становилось все меньше, и вы даже не можете представить себе, что мы научились  есть: соевые отходы, которыми обычно кормят домашний скот, идиотскую вещь под  названием нукапан – рисовые отруби, обжаренные в пшеничной муке. Это блюдо  выглядело как высушенная кожа, хотя, уверена, кожа гораздо приятнее на вкус.  Изредка у нас появлялось немного картошки или батата, сушеного китового мяса  или сардин, которые мы, японцы, всегда рассматривали как удобрение. За эти годы  я так похудела, что меня бы никто не узнал на улицах Джиона. Иногда маленький  внук Арашино, Юнтаро, плакал от голода, и тогда господин Арашино обычно  продавал очередное кимоно из своей коллекции.    

Однажды  ночью, весной 1944 года, через несколько месяцев после того, как я поселилась в  семье Арашино, мы пережили первую бомбардировку. Бомбы, падающие с ясного  звездного неба, напоминали падающие звезды. Наша жизнь вполне могла тогда  оборваться. Но бомбы обходили нас стороной, и не только в ту ночь, но и каждую  ночь. Часто, вечерами, мы наблюдали за тем, как от пожаров в Осака и Токио  краснела луна, а иногда в воздухе кружился, подобно падающим листьям, пепел. Я  сильно волновалась за Председателя и Нобу, чья компания располагалась в Осака,  а дома – и в Осака, и в Киото. Меня интересовало, что происходит с моей сестрой  Сацу, где бы она ни была. С момента ее побега у меня не исчезала уверенность в  том, что когда-нибудь наши жизненные пути пересекутся. Я надеялась, что она  может послать мне письмо в окейю Нитта или приехать в Киото и попытаться  разыскать меня. Однажды, прогуливаясь с маленьким Юнтаро вдоль реки, мы бросали  камешки в воду, и я почувствовала, что Сацу никогда не приедет в Киото. Тогда  было невозможно себе представить поездку в какой-нибудь отдаленный город, да и  мы вряд ли узнали бы друг друга. В своих фантазиях я так надеялась получить от  нее письмо, совершенно не отдавая себе отчет в том, что Сацу не могла знать  название окейи Нитта. Она не могла написать мне, даже если бы захотела.  Конечно, она могла разыскать господина Танака, но ей бы это не пришло в голову.  Пока маленький Юнтаро бросал камешки в реку, я обливала свое лицо водой,  улыбаясь ему и делая вид, что мне просто жарко. Моя маленькая хитрость удалась,  и Юнтаро не заметил моих слез.    

Несчастья  подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного  пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле  являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Дочь господина Арашино,  например, во время войны потеряла мужа и после этого посвятила себя двум вещам:  заботе о своем маленьком сыне и шитью парашютов для солдат. Казалось, она жила  только для этого. Она становилась все тоньше и тоньше, и мы знали, на что уходил  каждый ее грамм. К концу войны она хваталась за ребенка так, словно он был  скалой, за которую она держалась, чтобы не упасть в пропасть.    

Я уже  однажды прошла через несчастья, и во время войны словно вспоминала о своих  прошлых бедах. Если убрать элегантную одежду, умение танцевать и вести умную  беседу, то моя жизнь была столь же проста, как камень, падающий на землю.  Последние десять лет моей главной задачей было добиться любви Председателя.  День за днем я смотрела на воды реки Камо и иногда бросала в них лепесток или  соломинку, зная, что они проплывут мимо Осака прежде, чем попадут в море. Возможно,  Председатель, сидя за столом в своем кабинете, выглянет в окно и увидит эти  лепесток или соломинку и, может быть, вспомнит обо мне. Но потом я начинала  думать, что даже если он откинется в своем кресле и увидит этот лепесток, то  скорее всего подумает не обо мне. Он всегда был добр ко мне, и это правда, но  он просто добрый человек. Он никогда не давал понять, что я та самая девочка,  которую он когда-то утешил.    

Однажды  мне пришла в голову мысль, более болезненная, чем даже внезапное осознание  того, что мы с Сацу вряд ли увидимся. Полночи я впервые думала о том, что  будет, если до конца моей жизни Председатель не обратит на меня внимания. На  следующее утро я внимательно изучила свой альманах в надежде найти какой-то  знак, что моя жизнь не пройдет бесцельно. Я была так благодарна Арашино,  заметившему мое настроение и отправившему меня за иголками в магазин, располагавшийся  в тридцати минутах ходьбы от дома. На обратном пути меня чуть не задавил  военный грузовик. В тот момент я ближе всего подошла к смерти. И только на  следующее утро прочитала в альманахе предостережение о путешествии в  направлении Кролика, как раз в этом направлении и находился магазин. Я смотрела  только на какие-то знаки, касающиеся Председателя, и не заметила этого  предостережения. Из этого опыта я поняла, как опасно фокусироваться на  несуществующем. Что, если бы я, умирая, осознала, что каждый день думала о человеке,  который никогда не будет со мной? Как горько было бы понимать, что я больше  никогда не попробую любимую еду, не увижу привычных мест только потому, что  мысли о Председателе поглощали все мое существо, даже в то время, когда жизнь  пыталась ускользнуть от меня. Я напоминала себе танцовщицу, с детства  репетирующую танец для представления, которое никогда не состоится.    

Война  закончилась для нас в августе 1945 года. Большинство живущих в то время в Японии  людей подтвердили бы, что наступил самый мрачный период в длинной темной ночи.  Наша страна не просто потерпела поражение, она была уничтожена, я имею в виду  не бомбами, как бы ужасны они ни были. Когда ваша страна проигрывает войну и  армия победителей входит на ее территорию, вы чувствуете себя так, словно вас  ведут на смертную казнь, ставят на колени, связывают сзади руки, и вы начинаете  ждать, когда на вас упадет меч. В течение года или больше я ни разу не слышала  смеха, разве что от маленького Юнтаро. Но даже когда Юнтаро смеялся, дедушка  старался успокоить его. Я часто замечала позже, что мужчины и женщины, детство  которых пришлось на эти тяжелые, лишенные смеха годы, были серьезнее остальных.  Весной 1946 года мы начали осознавать, что пережили тяжкое испытание  поражением. Появились те, кто начал верить в обновленную Японию. Все истории о  вторжении американских солдат, убивающих и насилующих нас, оказались вымыслом.  Более того, мы стали понимать, что в целом американцы довольно добрые люди.  Однажды колонна американских грузовиков проехала по нашему населенному пункту.  Я стояла, наблюдая за ними рядом с другими женщинами, жившими по соседству. За  годы жизни в Джионе я привыкла относиться к себе как к жителю особого мира,  отделявшего меня от других женщин, редко задумываясь над тем, как живут другие  женщины, даже жены мужчин, которых я развлекала. Теперь же я стояла в паре  рваных чулок, со свисающими волосами, не мывшаяся несколько дней, потому что у  нас не хватало топлива, чтобы подогревать воду чаще нескольких раз в неделю. С  точки зрения американских солдат, проезжавших мимо, я ничем не отличалась от  окружавших меня женщин. Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты  можешь продолжать называть себя деревом? «Я крестьянка, – говорила я  себе, – а вовсе никакая не гейша». Мне было страшно смотреть на свои  грубые руки. Чтобы отвлечься, я посмотрела на солдат, проезжавших мимо. Разве  это не те же американские солдаты, которых нас научили ненавидеть, бесчеловечно  бомбившие наши города? Теперь они проезжали по нашим городам и деревням,  разбрасывая конфеты детям.    

Я упорно  трудилась все эти годы. Но каждую ночь, ложась спать, думала о Джионе. Все  районы гейш в Японии открылись через несколько месяцев после капитуляции, но я  не могла вернуться до тех пор, пока Мама не позовет меня. Она довольно неплохо  жила, продавая кимоно, произведения искусства и японские сабли американским  солдатам. Она и Анти жили на маленькой ферме западнее Киото, где открыли  магазинчик. Я же продолжала жить и работать с семьей Арашино. Учитывая, что  Джион находился совсем недалеко от меня, вы можете решить, что я часто туда  ездила, но за пять лет я лишь однажды навестила Джион. Это произошло весной, спустя  почти год после окончания войны. Я возвращалась с лекарством для маленького  Юнтаро из госпиталя. Я шла вдоль проспекта Каварамачи, а затем по Шийо, а затем  по мосту перешла в Джион.    

В Джионе  я узнавала многих гейш, хотя, конечно, они не узнавали меня, и я ни о чем с ними  не разговаривала, надеясь взглянуть на Джион глазами постороннего. Но мне  удавалось только мысленно воскрешать эпизоды из прошлого. Я шла по набережной  ручья Ширакава и думала о том, как часто мы гуляли здесь с Мамехой. Рядом  стояла лавочка, на которой мы с Тыквой однажды ночью сидели с двумя  кастрюльками лапши, и я просила ее о помощи. Неподалеку проходила аллея, в  которой Нобу отчитывал меня за то, что Генерал стал моим данной. Затем я прошла  полквартала до поворота на проспект Шийо, где молодой разносчик уронил коробки  с ланчами. Я чувствовала себя стоящей на сцене много часов спустя после  окончания танца, когда пустой театр погружается в такое тяжелое молчание, как  земля, которая укрывается снежным покрывалом. Я подошла к нашей окейе и долго  смотрела на тяжелый висячий замок на двери. Когда меня запирали внутри, я  хотела выйти наружу. Теперь жизнь так изменилась, что, находясь снаружи, я  мечтала попасть внутрь. И при этом я была уже взрослой женщиной, вольной  покинуть Джион в любой момент и никогда не возвращаться.    

Однажды,  в холодный ноябрьский полдень, спустя три года после окончания войны, когда я  грела руки над кастрюлей с краской, вошла госпожа Арашино и сказала, что кто-то  хочет меня видеть. По выражению ее лица было понятно, что это явно не соседка.  Но можете себе представить, как я удивилась, увидев Нобу. Он сидел в мастерской  с господином Арашино и держал в руках пустую чайную чашку, словно какое-то время  уже общался с господином Арашино. Увидев меня, Арашино встал.    

– Мне  нужно кое-что сделать в соседней комнате, Нобу-сан, – сказал он. – Вы  можете остаться здесь и поговорить. Я рад, что вы приехали повидать нас.    

– Не  заблуждайся, Арашино, – ответил Нобу. – Я приехал повидаться с Саюри.    

Я  подумала, что это невежливо со стороны Нобу и тем более не смешно, но господин  Арашино после этих слов засмеялся и закрыл за собой дверь.    

– Мне  казалось, весь мир изменился, – сказала я, – но, видимо, это не так,  потому что Нобу-сан все такой же.    

– Я  никогда не меняюсь, – сказал он. – Но я пришел сюда не болтать. Я  хочу узнать, что с тобой случилось?    

– Ничего  не случилось. Разве Нобу-сан не получал моих писем?    

– Твои  письма читаются как поэма! Ты никогда не пишешь ни о чем, кроме как о «прекрасной  журчащей воде» или подобной ерунде.    

– Нобу-сан,  я больше не стану тратить время и писать вам письма!    

– Лучше  не писать вовсе, чем писать такие. Почему ты не можешь просто рассказать мне о  том, что меня интересует, например, когда ты возвращаешься в Джион? Каждый  месяц я звоню в Ичирики и спрашиваю о тебе, но хозяйка постоянно, в той или  иной форме, дает отрицательный ответ. Я думал, ты заболела, но, на мой взгляд,  ты выглядишь здоровой. Что держит тебя здесь?    

– Я  каждый день думаю о Джионе.    

– Твоя  подруга Мамеха вернулась уже больше года назад. Даже престарелая Мичизоно показалась  на открытии чайного дома. Но никто не смог мне вразумительно ответить, почему  не возвращается Саюри.    

– Честно  говоря, не я принимаю решения. Я жду, пока Мама вновь откроет окейю. Я так же хочу  вернуться в Джион, как Нобу-сан хочет меня там увидеть.    

– Тогда  позвони Маме и скажи, что пришло время открываться. Я ждал последние шесть месяцев.  Ты разве не поняла, о чем я писал тебе в своих письмах?    

– Когда  вы говорили, что хотите моего возвращения в Джион, я думала, вы имеете в виду,  что надеетесь меня там вскоре увидеть.    

– Если  я говорю, что хочу твоего возвращения в Джион, то хочу, чтобы ты упаковала чемоданы  и возвращалась в Джион. Я совершенно не понимаю, почему ты должна ждать Маму!  Если она не чувствует, что пора возвращаться, то она просто дура.    

– Лишь  немногие могут сказать о ней что-нибудь хорошее, но уверяю вас, она не дура.  Она даже может понравиться Нобу-сан, если он с ней познакомится. Она неплохо  живет, продавая сувениры американским солдатам.    

– Солдаты  здесь не навсегда. Скажи ей, что твой хороший друг Нобу жаждет твоего возвращения  в Джион.    

Он взял  небольшой сверток и молча бросил его на циновку рядом со мной.    

– Чем  это Нобу-сан швыряется? – спросила я.    

– Это  подарок. Открой его.    

– Если  Нобу-сан дарит мне подарок, я должна принести ему свой подарок.    

Я пошла  в угол комнаты, где хранились мои вещи, и нашла сложенный веер, который решила  подарить Нобу. Вам может показаться, что веер – слишком простой подарок для  мужчины, спасшего меня от работы на фабрике. Но для гейши веер, используемый в  танце, – своего рода священный предмет. А этот веер подарила мне  учительница танцев по достижении мною уровня шишка в школе танца Иннуэ. Я  никогда раньше не слышала, чтобы гейша расставалась с подобными вещами, поэтому  решила, что это достойный подарок для Нобу.    

Я  завернула веер в ткань и, вернувшись, протянула его Нобу. Как я и ожидала, он  слегка удивился. Я постаралась объяснить, почему у меня возникло желание  подарить его.    

– Это  очень мило с твоей стороны, – сказал он, – но я не достоин такого  подарка. Подари его кому-нибудь, кто любит танцы больше, чем я.    

– Мне  некому его подарить. Это часть меня, и я дарю ее Нобу-сан.    

– В  этом случае я очень благодарен и приму подарок. А теперь открой мой сверток.    

В  свертке находился камень размером с кулак. Уверена, меня так же удивил этот  камень, как и Нобу – мой веер. Приглядевшись повнимательней, я увидела, что это  вовсе не камень, а кусок бетона.    

– Ты  держишь в руках булыжник с нашей фабрики в Осака, – сказал мне Нобу. –  Две из четырех наших фабрик разрушены. Есть опасность, что наша компания не  выживет. Если ты отдала мне кусочек себя с этим веером, то я также отдал тебе  частицу себя.    

– Если  это частица Нобу-сан, то я приму этот подарок.    

– У  меня есть для тебя задание в Джионе. Если все случится так, как я задумал, наша  компания встанет на ноги уже через год. Когда я попрошу у тебя этот кусок  бетона и отдам вместо него драгоценный камень, придет наконец время становиться  твоим данной.    

Моя кожа  похолодела как стекло, но я не подала виду.    

– Какая-то  мистика, Нобу-сан. Задание, которое я должна выполнить, может оказаться полезным  для «Ивамура Электрик»?..    

– Не  стану тебе лгать, это ужасное задание. Последние два года перед закрытием Джиона  его, в качестве гостя управляющего префектурой, посещал человек по имени Сато.  Я хочу, чтобы ты вернулась в Джион и развлекала его.    

Я не  могла не засмеяться.    

– Разве  это ужасное задание? Чем больше он не нравится Нобу-сан, тем лучше я стану его  развлекать.    

– Если  ты видела его, то наверняка не забыла, до какой степени он ужасен. Надоедлив и  ведет себя как свинья. Он рассказывал мне, что всегда садился напротив тебя,  чтобы наблюдать за тобой. И может говорить только о тебе, когда вообще говорит,  потому что в основном он молчит. Может, ты встречала статьи о нем в новых  газетах и журналах, потому что недавно его назначили Министром финансов.    

– О  боже! Видимо, он очень способный.    

– Я  знаю только о его способности вливать себе в рот сакэ. И это трагедия, что  будущее такой огромной компании, как наша, зависит от подобного человека! Мы  живем в ужасное время, Саюри.    

– Нобу-сан!  Вы не должны говорить таких вещей.    

– Почему,  в конце концов, нет? Меня никто не слышит.    

– Дело  не в том, что кто-то может вас услышать. Дело в вашем отношении. Вы не должны  так думать.    

– Почему  не должен? Компания никогда не оказывалась в худшем состоянии. Всю войну  Председатель отказывался делать то, что велело ему правительство. А когда он,  наконец, согласился сотрудничать, война осталась позади, и ничего из сделанного  нами для них, ни один предмет, не было использовано на фронте. Но разве это  остановит американцев от того, чтобы классифицировать «Ивамура Электрик», как  зайбацу, так же, как Мицубиси. В сравнении с Мицубиси мы напоминали воробья,  поджидающего льва. И если мы не убедим их в своей правоте, «Ивамура Электрик»  уничтожат, а активы компании используют для выплаты военных репараций. Две  недели назад я бы назвал наше положение довольно скверным, но они назначили Сато  ответственным за принятие решения по нашему делу. Американцы думают, что они  умно сделали, назначив японца. Лучше бы они назначили собаку, чем этого  человека.    

– Неожиданно  Нобу прервался. – Что случилось с твоими руками?    

Я  старалась прятать свои руки, но Нобу увидел их.    

– Господин  Арашино был добр ко мне и поручал готовить краску.    

– Надеюсь,  он знает, как удалить эти пятна, – сказал Нобу. – Ты не можешь в  таком виде возвращаться в Джион.    

– Нобу-сан,  мои руки – далеко не единственная моя проблема. Я не уверена, что смогу вернуться  в Джион. Я сделаю все, что в моих силах, и постараюсь уговорить Маму, но ведь  решение принимает она, хотя, думаю, есть гейша, которая может помочь...    

– Я  не хочу слышать ни о какой другой гейше. Послушай меня. Несколько дней назад я  пригласил министра Сато и еще несколько человек в чайный дом. Он молчал больше  часа, но, наконец, прочистил горло и произнес: «Это не Ичирики». На что я  ответил ему: «Конечно, ты прав». Он хрюкнул, как свинья, и сказал: «В Ичирики  развлекает Саюри». И я сказал ему: «Министр, если бы она была в Джионе, она бы  пришла сюда развлекать вас. Но ее нет в Джионе».    

– Я  надеюсь, вы обходились с ним более вежливо.    

– Конечно,  нет! Я могу выдержать его компанию не более получаса, после чего не отвечаю за  свои слова. Это причина, по которой я хочу видеть тебя на встречах с ним. И не  говори мне, что ты опять ничего не решаешь. Ты должна сделать это для меня, ты  это прекрасно знаешь. Хотя мне бы и самому хотелось провести с тобой время.    

– И  мне бы хотелось провести время с Нобу-сан.    

– Но,  пожалуйста, не питай никаких иллюзий после возвращения.    

– За  последние несколько лет у меня не осталось никаких иллюзий. Но, может, Нобу-сан  имеет в виду что-нибудь конкретное?    

– Не  надейся, что я стану твоим данной через месяц, вот что я имею в виду. До тех  пор, пока «Ивамура Электрик» не восстановится, я не смогу сделать тебе такого  предложения. Я очень волновался о будущем компании. Но, честно говоря, у меня  появилось гораздо больше оптимизма относительно будущего после встречи с тобой,  Саюри.    

– Нобу-сан,  как мило!    

– Не  смейся, наши с тобой судьбы тесно сплетены. Но я никогда не стану твоим данной,  если «Ивамура Электрик» не возродится.    

В  последние годы войны я научилась не задаваться вопросами, что произойдет, а что  нет. Я часто говорила соседским женщинам, что не уверена, вернусь ли  когда-нибудь в Джион, но, честно говоря, всегда верила, что вернусь. Моя  судьба, какой бы она ни была, всегда ждала меня там. За эти годы вода, из  которой состояла моя личность, превратилась в лед. Теперь, когда Нобу напомнил  о моей судьбе, лед начал таять, и во мне снова проснулись желания.    

– Нобу-сан, –  сказала я, – если важно произвести благоприятное впечатление на Министра Сато,  может, вы попросите Председателя присоединиться к нашей компании?    

– Председатель  – занятой человек.    

– Но  если Министр важен для будущего компании...    

– Ты  думай о том, как самой попасть в Джион. Я же позабочусь о том, что лучше для компании.  Ты меня очень расстроишь, если не приедешь в Джион в конце месяца.    

Нобу  встал, чтобы успеть вернуться в Осака засветло. Я проводила его до крыльца и помогла  надеть пальто и обуться. Затем положила ему на голову шляпу. Когда я со всем  управилась, он постоял, пристально глядя на меня. Я думала, он собирается, как  обычно, сказать мне, как я красива, но неожиданно он, нахмурившись, произнес:    

– О  боже, Саюри, ты выглядишь, как крестьянка! После этих слов он развернулся и  ушел.    

 Глава 30    

     

В ту  ночь я написала Маме письмо. Или же оно подействовало на Маму, или Мама сама  была готова снова открыть окейю, не знаю, но через неделю я услышала старческий  голос и, открыв дверь, увидела Анти. Ее щеки впали в тех местах, где у нее не  было зубов, а серая кожа напомнила сашими, оставленные в тарелке на ночь. Но  она по-прежнему обладала достаточной силой, потому что в одной руке держала  мешок угля, а в другой – продукты, принесенные Арашино в благодарность за его  доброту ко мне.    

На  следующий день я со слезами на глазах попрощалась с семьей Арашино и вернулась  в Джион, где мы с Мамой и Анти принялись наводить порядок. Когда я прошла по  окейе, то подумала, что дом наказал нас за годы пренебрежения. Нам пришлось  провести четыре или пять дней в решении самых сложных задач: вытирании пыли,  толстым слоем лежавшей на мебели, выуживании грызунов из колодца, приведении в  порядок комнаты Мамы, где птицы порвали циновки татами и использовали солому  для строительства гнезда в нише. К моему удивлению, Мама работала так же  усердно, как и мы, частично потому, что мы могли себе позволить лишь повариху и  одну служанку. Еще у нас появилась девятилетняя Этцуко, дочь человека, на чьей  ферме жили Мама и Анти. Она напомнила мне о том, как я девятилетней девочкой  впервые приехала в Киото. Казалось, она относится ко мне с таким же страхом, с  каким я когда-то относилась к Хацумомо, хотя я старалась всегда улыбаться ей  при встрече. Она была высокой и тонкой, как швабра, с длинными волосами,  развевавшимися во время ходьбы, с лицом узким, как рисовое зернышко, которое  однажды тоже бросят в кастрюлю с водой, и оно разбухнет, побелеет и станет  пригодным к употреблению.    

Когда  окейя вновь ожила, я решила пройти по Джиону и начала с того, что позвонила Мамехе,  жившей теперь в однокомнатной квартире над аптекой около святилища Джиона. У  нее уже не было данны, чтобы оплачивать что-то более роскошное. Она поразилась,  увидев меня, как она сказала, из-за моих сильно заострившихся скул. А я еще  больше поразилась, увидев ее. Прекрасный овал лица сохранился, но шея обвисла.  Очень странно выглядел ее сморщенный рот. У нее выпало несколько зубов, из-за  чего она походила на старуху. Мы долго разговаривали, после чего я спросила,  состоятся ли Танцы древней столицы следующей весной. Представления не было уже  несколько лет.    

– Почему  нет? – сказала она. – Им можно было бы дать название «Танцы в ручье»!    

Если вы  хоть раз посещали курорты с горячими источниками и видели девушек, развлекающих  там отдыхающих и маскирующихся под гейш, вы бы поняли шутку Мамехи. Женщина,  представляющая «Танцы в ручье», на самом деле занимается стриптизом. Она все  глубже и глубже заходит в воду, постепенно поднимая подол кимоно все выше и  выше до тех пор, пока мужчины, наконец, не видят то, что они жаждали увидеть.    

– При  таком огромном количестве американских солдат в Джионе, – продолжала  она, – только танцами представление не ограничится. Театр Кабуреньо уже превратился  в кабаре.    

Раньше я  никогда не слышала этого слова, но вскоре узнала, что оно означает. Даже живя с  семьей Арашино, мне приходилось слышать истории об американских солдатах и их  шумных вечеринках. Я испытала потрясение, когда, войдя однажды вечером в холл  чайного дома, вместо ряда мужских ботинок у первой ступеньки обнаружила  армейские ботинки, каждый размером больше, чем Мамина собачка Таку. В первой же  комнате я увидела американца в нижнем белье, спрятавшегося под полкой в нише, и  двух гейш, пытавшихся достать его оттуда. Я увидела темные волосы на его руках  и груди и почувствовала, что ничего более грубого мне не доводилось видеть. Он  явно проиграл свою одежду при игре в «пьяницу» и пытался спрятаться, но вскоре  женщины вытащили его за руки и вернули в комнату.    

Спустя  неделю после моего возвращения я была готова выйти в свет в качестве гейши. Я  провела день, бегая от парикмахера к предсказателю и отмачивая руки, стараясь  удалить все пятна. Мне уже было около тридцати, и я не должна была постоянно делать  белый макияж. Я провела полчаса за макияжем, пытаясь использовать различные  тени, применяемые в европейском макияже. Когда господин Бэкку пришел одевать  меня, молодая Этцуко смотрела на меня так, как я когда-то смотрела на Хацумомо.  Увидев ее потрясенное лицо, я поняла, что действительно выгляжу, как гейша.    

Когда  наконец я вышла в тот вечер на улицу, весь Джион покрывал красивейший снег,  словно тончайшее покрывало, убиравшееся легчайшим дуновением ветерка. На плечи  я накинула роскошную шаль, а в руках держала лакированный зонтик. Думаю, теперь  во мне сложно было узнать крестьянку, какой я вернулась в Джион. Лишь около  половины гейш, встречавшихся на моем пути, были мне знакомы. Легко было узнать  тех, кто жил в Джионе до войны, по тому, как они элегантно кланялись, проходя  мимо, даже если не узнавали меня. Остальные ограничивались кивком головы.    

Постоянно  встречая на улицах солдат, я думала о том, что ожидает меня в Ичирики. Действительно,  около входа стоял ряд черных начищенных офицерских ботинок, но, как это ни  странно, чайный дом казался спокойнее, чем в те дни, когда я была начинающей  гейшей. Нобу еще не появился, по крайней мере я не видела никаких примет,  свидетельствующих о его присутствии. Меня провели в одну из больших комнат и  сказали, что он скоро подойдет. Обычно я ждала в комнате прислуги, где могла  погреть руки и выпить чашку чая, никакая гейша не хочет, чтобы ее застали за  ничегонеделанием. Но, не собираясь в прямом смысле ждать Нобу, я сочла за  счастье провести несколько минут наедине с собой. Я истосковалась по красоте за  прошедшие пять лет, а эта комната не могла не поражать своей красотой.    

Я  ожидала увидеть одного Нобу, но когда я, наконец, услышала его голос в  коридоре, поняла, что он привел с собой еще и Министра Сато. Меня не волновало,  что Нобу застанет меня ждущей его, но мне показалось ужасным показаться  непопулярной в глазах Министра. Поэтому я быстро проскользнула через другую  дверь в смежную комнату. Это дало мне шанс услышать, как Нобу старается  казаться любезным.    

– Согласитесь,  очень хорошая комната, – сказал он, и в ответ послышалось негромкое хрюканье. –  Я заказал ее специально для вас. Эта картина в стиле Дзен просто великолепна,  правда же? – Затем, после долгой паузы, Нобу добавил: – Удивительный  вечер! А вы не пробовали особый сорт сакэ, который подают только в Ичирики?    

Разговор  продолжался в этом же духе. Нобу явно чувствовал себя так же комфортно, как  слон, пытающийся порхать, как бабочка. Когда я, наконец, открыла дверь в их  комнату, Нобу с облегчением вздохнул.    

Я смогла  впервые рассмотреть Министра только после того, как представилась и села за  стол. До этого мне не доводилось встречать никого, кто бы с таким трудом  ворочал головой. Он опирался подбородком о грудную клетку так, словно был не в  состоянии удерживать голову. Слегка кивнув головой в мою сторону и  представившись, он очень долго не издавал никаких звуков, кроме хрюкающих.  Хрюканьем он отвечал практически на все.    

Я  старалась все время о чем-нибудь рассказывать, пока не появилась служанка с  подносом с сакэ. Я налила Министру сакэ и поразилась, что он вылил его в себя  так, словно в раковину – на какое-то время закрыл рот, а когда открыл, сакэ  исчезло, хотя никаких глотательных движений я не заметила.    

Я  рассказывала Министру истории, шутила и задавала различные вопросы около  получаса в надежде раскрепостить его. Он же в ответ произносил не более одного  слова. Я предложила ему поиграть в «пьяницу», даже спросила, не хочет ли он  попеть, и на это услышала из его уст первый вопрос. Он спросил, танцую ли я.    

– Конечно.  Может, Министр хочет, чтобы я исполнила короткий танец?    

– Нет, –  ответил он.    

Я  заметила, что он не любит смотреть людям в глаза, но очень любит изучать свою  еду. Служанка принесла обед для двух мужчин. Прежде чем забросить что-нибудь в  рот, Министр долго держал кусочки деревянными палочками и изучал их,  поворачивая и разглядывая со всех сторон, и если не узнавал еду, то спрашивал  меня, что это. «Это кусочек угря, отваренного в соевом соусе и сахаре», –  говорила я, если он держал что-нибудь оранжевое. На самом деле, я понятия не  имела, угорь ли это или кусочек китовой печени, или что-нибудь еще, но мне  кажется, Министра это и не волновало. Позже, когда он держал кусочек  маринованной говядины и спросил меня, что это, я решила поиздеваться над ним.    

– О,  это полоска маринованной кожи, – сказала я. – Это блюдо исключительно  этого чайного дома! Оно изготавливается из слоновьей кожи.    

– Слоновьей  кожи?    

– Да  ладно, Министр, я шучу! Это кусочек говядины. Почему вы так внимательно рассматриваете  пищу? Боитесь, что вам подсунут собачатину или что-нибудь в этом роде?    

– Я  ел собачатину, – сказал он мне.    

– Это  очень интересно. Но сегодня вечером не готовили собачатину. Так что можете не  волноваться.    

Вскоре  мы начали играть в «пьяницу». Нобу ненавидел эту игру, но я подала ему знак, и  он не возражал. Глаза Министра быстро остекленели. Возможно, он проигрывал  чаще, чем мы. Неожиданно он встал и пошел в угол комнаты.    

– Министр, –  сказал ему Нобу, – куда вы собрались идти?    

Министр  хрюкнул, но это был даже хороший для человека, находящегося в его состоянии, ответ.  Стало понятно, что его тошнит. Мы с Нобу бросились ему помогать, но он уже  зажал рот рукой. Не оставалось ничего другого, кроме как открыть стеклянную  дверь в сад, чтобы его вырвало на снег. Вас может шокировать подобная ситуация,  но могу вас заверить, что Министр был не первый, кто так делал. Мы, гейши,  часто сопровождаем мужчин в туалет, а когда они до него не доходят, нам  приходится открывать дверь или окно в сад. Если мы говорим служанке, что  мужчина побывал в саду, она прекрасно знает, что это означает, и сразу идет  туда убирать.    

Мы с  Нобу придерживали Министра за руки, но, несмотря на наши усилия, он упал в  снег, напоминая громоздкий кусок мяса. Нам с трудом удалось перевернуть его на  спину.    

Мы в  растерянности смотрели друг на друга, а Министр неподвижно лежал на снегу, как  упавшая с дерева ветка.    

– Да,  Нобу-сан, – сказала я. – Я и не надеялась на такие приключения с  вашим гостем.    

– Думаю,  мы добили его. Но, честно говоря, он заслуживает этого. Ужасно надоедливый человек!    

– Так  вы относитесь к уважаемым гостям? Вам следует вывести его на улицу и  прогуляться с ним, чтобы привести его в чувства. На холоде ему станет лучше.    

– Он  лежит в снегу. Разве этого недостаточно?    

– Нобу-сан! –  сказала я.    

Нобу  вздохнул и пошел в сад, чтобы постараться привести Министра в чувства. Пока он  этим занимался, я нашла служанку, которая могла бы помочь ему, так как сложно  было представить Нобу, заносящего Министра в чайный дом при помощи одной руки.    

Когда я  вернулась в комнату, Нобу с Министром уже сидели за столом. Можете себе представить,  как выглядел Министр и какой от него исходил запах. Я принялась стягивать с  него мокрые носки, при этом стараясь как можно дальше отстраниться. Как только  я закончила, Министр упал на циновки и на какое-то время впал в бессознательное  состояние.    

– Как  вы думаете, он слышит, о чем мы говорим?    

– Думаю,  он, даже будучи в сознании, не слышит нас, – сказал Нобу. – Встречала  ли ты в своей жизни большего идиота?    

– Нобу-сан,  пожалуйста, потише, – прошептала я. – Думаете, ему понравился  сегодняшний вечер? Я имею в виду, получился ли вечер таким, как вы хотели?    

– Совершенно  не важно, что я хотел.    

– Надеюсь,  на следующей неделе мы не совершим такой ошибки.    

– Если  Министру понравился вечер, значит, и мне он понравился.    

– Нобу-сан,  пожалуйста... Ведь вам же не понравилось. Вы выглядели таким несчастным, каким  я вас никогда не видела. Судя по его состоянию, думаю, у Министра сегодня не  лучшая ночь в жизни.    

– Ты  ничего не можешь утверждать за него.    

– Уверена,  ему больше понравится, если мы сможем создать более праздничную атмосферу,  правда же?    

– Пригласи  еще несколько гейш в следующий раз, если надеешься помочь этим делу, – сказал  Нобу. – Мы встретимся в следующие выходные. Пригласи свою старшую сестру.    

– Мамеха,  конечно, умна, но Министра так утомительно развлекать. Нужна гейша, которая не  умолкает. И я думаю, нам нужен еще один гость, не только другая гейша.    

– Я  не вижу в этом смысла.    

– Если  Министр только и делает, что ест, а вас он все больше и больше раздражает, нам  вряд ли удастся устроить радостный праздник, – сказала я. – Мне  кажется, Нобу-сан, в следующий раз вы должны привести с собой Председателя.    

Как вы  можете догадаться, я весь вечер потихоньку подводила Нобу к этой мысли. Вернувшись  в Джион, больше всего на свете я хотела проводить время с Председателем. Согласитесь,  я хотела не так много: сидеть с ним в одной комнате, поддерживать беседу и  чувствовать запах его кожи. Я понимала, что моя жизнь все сильнее связывалась с  Нобу, и мне хватало ума понять, что мне не под силу изменить направление своей  судьбы.    

Но я не  могла потерять последние следы надежды    

– Я  думал о том, чтобы привести Председателя, – ответил Нобу. – Министру  он очень нравится. Но я тебе уже говорил, Саюри, он очень занятой человек.    

Министр  начал ворочаться на циновках, словно кто-то растолкал его, а затем потихоньку  поднялся и сел за стол. Нобу с отвращением посмотрел на его одежду и послал  меня за служанкой с мокрым полотенцем. После того как служанка почистила пиджак  Министра и оставила нас одних, Нобу сказал:    

– Да,  Министр, мы провели вместе прекрасный вечер. В следующий раз будет еще веселее,  потому что вас вырвет не только на меня, но и на Председателя, а может, и на  другую гейшу.    

Меня  очень порадовало упоминание о Председателе, но я не подала виду.    

– Мне  нравится эта гейша, – сказал Министр, – и я не хочу никакой другой.    

– Ее  зовут Саюри, лучше называйте ее в следующий раз по имени. А теперь вставайте, Министр.  Сейчас мы проводим вас домой.    

Я  проводила их к выходу, помогла одеться и обуться. Нобу взял Министра под руку,  и они вышли на улицу.    

Позже, в  тот же вечер, я встретилась с Мамехой на вечеринке с огромным количеством  американских офицеров. Когда я появилась, совершенно пьяный переводчик был уже  не в состоянии выполнять свои профессиональные обязанности. Все офицеры узнали  Мамеху и стали подавать ей руками знаки, чтобы она станцевала. Я думала, мы  сможем спокойно сидеть и наблюдать за ее танцем, но когда она начала танцевать,  несколько офицеров поднялись на сцену и начали кружиться вокруг нее. Это зрелище  развеселило меня, и я рассмеялась. Давно я не получала такого удовольствия.  Закончилось все игрой, во время которой мы с Мамехой играли на сямисэнах, а  офицеры танцевали вокруг стола. Когда мы переставали играть, они занимали свои  места за столом. Тот, кто садился за стол последним, выпивал штрафной стакан  сакэ.    

В самый  разгар вечеринки я сказала Мамехе, что мы веселимся с людьми, с которыми не  можем переброситься даже словом, так как разговариваем на разных языках. В то  же время на предыдущей вечеринке с Нобу и еще одним японцем мы ужасно провели  время. Мамеха спросила меня о вечеринке.    

– Трех  человек явно недостаточно, – сказала она после того, как я рассказала ей  суть происшедшего, – особенно, если один из них – Нобу в отвратительном  настроении.    

– Я  предложила ему в следующий раз пригласить Председателя. И нам также нужна  другая гейша, как ты думаешь? Какая-нибудь громогласная и смешная.    

– Да, –  сказала Мамеха, – наверное, я бы согласилась...    

Меня  поразили ее слова. Никто бы не назвал Мамеху «громогласной и смешной». Я хотела  повторить ей свои слова, но она осознала комичность ситуации и сказала:    

– Да,  я бы согласилась... но если ты хочешь позвать кого-нибудь громогласного и смешного,  тебе лучше обратиться к своей старой подруге Тыкве.    

После  возвращения в Джион я всюду натыкалась на следы Тыквы. Первое время каждый раз  входя в окейю, я вспоминала ее стоящей у входа в день закрытия Джиона. Она  низко поклонилась мне на прощание, как дочери окейи. Когда мы убирали в окейе,  я не переставала думать о ней и представляла ее сидящей во внутреннем дворе и  играющей на сямисэне. Пустое пространство выглядело очень тоскливо. Неужели  прошло так много времени с тех пор, когда мы дружили девчонками. Думаю, я бы не  вспоминала о наших отношениях с такой грустью, если бы Хацумомо не испортила  нашу дружбу. Мое удочерение стало для нее последней каплей, поэтому я  чувствовала себя в долгу перед Тыквой. Она делала мне только добро. Я должна  найти какой-нибудь способ отблагодарить ее.    

Как это  ни странно, я не подумала о Тыкве, пока Мамеха не предложила ее кандидатуру. Я  не сомневалась, что наша встреча будет не очень приятной, но успокаивала себя  тем, что Тыкву обрадует возможность оказаться среди людей высшего круга,  особенно после солдатских вечеринок. Правда, я преследовала другую цель –  возобновить нашу дружбу.    

Я  практически ничего не знала о Тыкве, кроме того, что она вернулась в Джион,  поэтому я пошла поговорить с Анти, несколько лет назад получившей от нее  письмо. Выяснилось, в письме Тыква очень просилась в окейю, когда та откроется,  говоря, что иначе ей будет сложно найти себе место. Анти не возражала, но Мама  отказала, считая Тыкву плохим объектом для инвестирования.    

– Она  живет в очень бедной окейе в районе Ханами, – сказала мне Анти – Но не  жалей ее и не приглашай в окейю. Мама не захочет ее видеть. Думаю, не имеет  смысла даже разговаривать с ней об этом.    

– Должна  признаться, я никогда не представляла, что может произойти между мной и Тыквой...    

– А  между вами ничего и не произошло. Тыква проиграла, а ты выиграла. В любом  случае, сейчас она неплохо живет. Американцам она очень нравится. Она грубая,  ты же помнишь, и этим очень похожа на них.    

В тот же  вечер я пошла в район Ханами-чо и нашла окейю, о которой мне говорила Анти.  Помните подругу Хацумомо Корин, окейя которой сгорела в самые тяжелые годы  войны? Так вот, этот пожар повредил и окейю, в которой сейчас жила Тыква.  Сильно обгорели стены с наружной стороны, а часть крыши сгорела полностью, и ее  наспех залатали досками.    

Молодая  служанка проводила меня в приемную, пропитанную запахом сырого пепла, и  вернулась через какое-то время с чашкой слабо заваренного чая. Прошло довольно  много времени, прежде чем дверь открылась, и вошла Тыква. В полумраке комнаты я  практически не видела ее лица, но встреча с ней всколыхнула во мне такие нежные  чувства, что я подошла к ней и крепко обняла. Она же отошла на два шага и  поклонилась мне так официально, словно я была Мамой. Меня очень поразило это.    

– Тыква,  это же я, я одна! – воскликнула я.    

Она даже  не взглянула на меня, а опустила глаза на циновку, словно служанка, ожидающая  приказаний. Расстроенная, я вернулась на свое место за столом.    

Во время  нашей последней встречи в войну лицо Тыквы оставалось таким же полным и  круглым, как у ребенка, но с непривычным оттенком грусти. С тех пор она сильно  изменилась. После закрытия оптической фабрики, где она работала, Тыква более  двух лет занималась проституцией в Осака. Ее рот немного уменьшился, может,  из-за того, что она держала его закрытым. И хотя лицо осталось по-прежнему  широким, щеки опали, отчего она стала гораздо элегантнее. Я не стану сравнивать  Тыкву с Хацумомо, но в ее лице после перенесенных лишений появилось гораздо  больше женственности.    

– Знаю,  эти годы оказались непростыми для тебя, Тыква, – сказала я, – но  выглядишь ты прекрасно.    

Тыква не  ответила, а лишь слегка наклонила голову, показывая, что слышит меня. Я поздравила  ее с популярностью и попыталась расспросить о ее жизни после войны. Но она  оставалась такой безучастной, что я начала сожалеть о своем визите. Наконец,  после тяжелого молчания, она заговорила.    

– Ты  пришла сюда поговорить, Саюри? Но я ничего интересного не могу тебе рассказать.    

– Дело  в том, – начала я, – что недавно я видела Нобу Тощикацу, и... Он  регулярно привозит в Джион одного важного гостя. Я хотела узнать, не будешь ли  ты так любезна помочь нам развлечь его.    

– Ты  наверняка передумала делать мне это предложение, увидев меня.    

– Почему  же? Думаю, Нобу Тощикацу и Председателю, то есть Ивамуре Кену, доставит  удовольствие общение с тобой. Все очень просто.    

Какое-то  время Тыква сидела, глядя в пол.    

– Я  перестала верить, что в жизни все так же просто, как кажется, – сказала  она наконец. – Я знаю, ты считаешь меня дурой...    

– Тыква!    

–...но я  думаю, существует какая-то другая причина, которую ты мне не называешь.    

Тыква  слегка поклонилась, словно извиняясь за свои слова.    

– У  меня есть другая причина, – сказала я. – Честно говоря, я надеялась,  что после всех этих тяжелых лет мы должны стать друзьями. Мы столько всего  пережили вместе, прежде всего Хацумомо. Мне кажется совершенно естественным,  что мы должны снова видеться.    

Тыква  ничего не ответила.    

– Председатель  Ивамура и Нобу пригласили Министра в следующую субботу в чайный дом  Ичирики, – сказала я. – Если ты составишь нам компанию, я буду очень  рада.    

Я  положила на стол принесенный ей в подарок пакет чая, поднялась из-за стола и  попыталась перед уходом сказать что-то приятное. Но она выглядела такой  озадаченной, что я решила уйти.    

 Глава 31    

     

В  течение пяти лет, пока я не видела Председателя, я время от времени читала в  газетах о трудностях, испытываемых компанией – не только о противоречиях с  военным правительством в последние годы войны, но и борьбе против Оккупационных  властей, желавших ликвидировать его компанию. Я бы не удивилась, если бы эти  трудности его сильно состарили. На одной из фотографий у него был очень  напряженный взгляд.    

В  субботу утром я проснулась очень рано и, раздвинув жалюзи, увидела сильный  дождь, бьющий по стеклу. В такой тоскливый день я даже побоялась читать свой  альманах. К полудню температура понизилась. Почти все вечеринки из-за ужасной  погоды отменили. Анти позвонила в Ичирики, чтобы удостовериться, что вечеринка  «Ивамура Электрик» состоится. Хозяйка сказала, что она не может дозвониться до  Осака из-за оборванных телефонных линий. Поэтому я приняла ванну, оделась и,  взяв под руку господина Бэкку, отправилась в чайный дом.    

В  Ичирики прорвало водопровод, и там царил хаос. Все служанки были заняты, и на  меня никто не обратил внимания. Я прошла в комнату, где неделю назад развлекала  Нобу и Министра, не надеясь увидеть в ней кого-нибудь из них. Мамеха оказалась  за городом, и скорее всего ей было трудно вернуться. Прежде чем открыть дверь,  я села на колени с закрытыми глазами. В комнате не было слышно даже шороха. С  ужасным чувством разочарования, понимая, что комната пуста, я готова была  встать и уйти, но решила на всякий случай открыть дверь... И увидела  Председателя. Он сидел с журналом в руках и смотрел на меня поверх очков. От  неожиданности и потрясения я потеряла дар речи. Наконец, собралась и  проговорила:    

– О  боже, Председатель! Кто оставил вас здесь в одиночестве? Хозяйка очень  огорчится.    

– Она-то  и оставила меня здесь, – сказал он и закрыл журнал. – Интересно, где  она.    

– Вам  даже нечего выпить. Давайте я принесу немного сакэ.    

– Это  же сказала хозяйка. Поэтому если ты уйдешь, то, видимо, тоже не вернешься, и я  останусь один на один с журналом на всю ночь. Я гораздо с большим удовольствием  побуду в твоем обществе.    

Он снял  очки и, убирая их в карман, долго смотрел на меня, прищурив глаза.    

Просторная  комната с бледно-желтыми стенами начала казаться мне очень маленькой по мере  приближения к Председателю, потому что ни одна комната не смогла бы вместить  всех моих чувств к нему. Когда я увидела его снова, что-то безумное проснулось  во мне. Удивительно, что я почувствовала скорее грусть, чем радость. Временами  я переживала, что Председатель может сильно постареть во время войны, как это  произошло с Анти. Уголки его глаз стали более острыми. Кожа вокруг рта начала  обвисать, хотя, мне показалось, это придало его сильной челюсти своеобразное  достоинство. Я уже хотела начать беседу, но он заговорил первый.    

– Ты  по-прежнему очень красива, Саюри.    

– Я  больше не поверю ни одному вашему слову. Этим вечером мне пришлось полчаса провести  за косметическим столом, чтобы придать щекам румянец.    

– Я  знаю, тебе очень нелегко жилось последние несколько лет.    

– Нобу  рассказывал о трудностях, испытываемых вашей компанией...    

– Давай  не будем говорить об этом. Иногда мы сталкиваемся с неприятностями только потому,  что представляем мир таким, каким рисуем его в нашем воображении, а не таким,  какой он есть на самом деле.    

Он  грустно улыбнулся, и я не могла оторвать глаз от его рта. Его улыбка показалась  мне прекрасной.    

– Я  предлагаю тебе на свое усмотрение изменить тему разговора, – сказал он.    

Я не  успела ничего ответить, как открылась дверь, и вошли Мамеха с Тыквой. Я очень  удивилась, увидев Тыкву. Что же касается Мамехи, то она только вернулась из  Нагой и очень спешила, потому что сильно опаздывала. Первое, что она спросила,  поздоровавшись с Председателем и поблагодарив его за что-то, сделанное для нее  вчера, почему нет Нобу и Министра. Председатель сказал, что ему тоже это  непонятно.    

– Сегодня  был какой-то особенный день, – сказала Мамеха, как будто сама себе. –  Поезд почти час стоял недалеко от станции Киото, и мы не могли выйти. Два  молодых человека, наконец, выпрыгнули в окно. Думаю, один из них сильно  ударился. А когда я, наконец, доехала до Ичирики, то у входа никого не  оказалось, кроме бедной Тыквы, не понимающей, что происходит. Вы знакомы с  Тыквой, Председатель?    

До этого  я не приглядывалась к Тыкве, но тут заметила на ней пепельно-серое кимоно с  юбкой, расшитой бриллиантовыми точечками на фоне рисунка, изображающего горы и  море, освещенные солнцем. Ни мое кимоно, ни кимоно Мамехи не могло сравниться с  ним. Председателю также очень понравилось кимоно, и он попросил Тыкву встать и  пройтись в нем. Тыква очень скромно встала и один раз повернулась.    

– Я  подумала, что не могу появиться в Ичирики в обычном кимоно, – сказала  она. – Большинство кимоно в моей окейе не столь красивы, хотя американцы,  кажется, вообще не видят между ними разницы.    

– Если  бы ты не откровенничала с нами, мы бы решили, что ты всегда носишь такие кимоно, –  сказал Председатель.    

– Вы  издеваетесь? За свою жизнь я никогда не надевала такого роскошного кимоно. Я  арендовала его в окейе, расположенной на нашей же улице. Вы не представляете,  сколько они запросили за него!    

Председателя  позабавили ее слова, потому что гейша никогда не рассказывает в присутствии  мужчины о таких вещах, как стоимость кимоно. Мамеха повернулась, чтобы сказать  ему что-то, но Тыква перебила.    

– Думаю,  сегодня вечером будет кто-то очень важный.    

– Может,  ты имеешь в виду Председателя, – спросила Мамеха. – Ты не считаешь  его важным гостем?    

– Он  сам знает, важный ли он гость. Я не хочу решать, так это или нет.    

Председатель  посмотрел на Мамеху и от удивления приподнял брови.    

– Как  бы там ни было, Саюри говорила о ком-то еще, – продолжала Тыква.    

– Сато  Норитака, Тыква, – сказал Председатель. – Это новый Министр финансов.    

– О,  я знаю этого Сато. Выглядит, как огромная свинья.    

Мы  засмеялись.    

– Да,  Тыква, – сказала Мамеха, – ты выдаешь такие вещи...    

В этот  момент дверь открылась, и вошли Нобу с Министром, оба раскрасневшиеся от холода.  За ними шла служанка с подносом, уставленным закусками и сакэ. Нобу стоял,  съежившись и переминаясь с ноги на ногу. После того как всех представили друг  другу, Тыква сказала:    

– Привет,  Министр. Бьюсь об заклад, что вы меня не помните, но я очень много о вас знаю.    

Министр  влил в себя чашечку сакэ и хмуро посмотрел на Тыкву.    

– А  что ты знаешь? – спросила Мамеха. – Расскажи нам что-нибудь.    

– Я  знаю, что младшая сестра Министра замужем за мэром Токио, – сказала  Тыква. – А еще знаю, что он занимался каратэ и сломал себе руку. Вы ведь  знаете, как выглядит Премьер-Министр? – спросила она. – А встречали  вы его хоть раз? Может, конечно, и встречали... Сейчас я приведу пример. Вы  знаете, как выглядит Император, хотя ни разу не удостаивались чести встретиться  с ним.    

– Председатель  встречался с Императором, Тыква, – сказал Нобу.