1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
– Да  что вы! Ведь это для нее большой шаг?    

– Да,  она там у одного фотографа. Все идет как по маслу. А как все ваши подопечные?    

– На  аппетит не жалуются, – ответила миссис Брин.    

А  сколько их у нее? Кругом вроде никого.    

– Я  вижу, вы в черном. У вас не…    

– Нет-нет, –  сказал мистер Блум. – Просто я с похорон.    

Теперь  целый день так будет, я чувствую. Кто умер, когда да отчего умер. Не  отвяжешься.    

– Какое  несчастье, – сказала миссис Брин. – Надеюсь, это не кто-нибудь из  близких?    

Раз уж  так вызовем у нее сочувствие.    

– Дигнам, –  сказал мистер Блум. – Из старых моих друзей. Бедняга, он умер  скоропостижно. Кажется, сердечный приступ. Похороны были сегодня утром.    

Твои похороны  завтра    

Пока ты  бредешь во-ржи    

Трампам  тамтам    

Трампам…[590]    

– Как  это грустно, терять старых друзей, – женственно-меланхолически выразил  взор миссис Брин.    

И хватит  об этом. Спокойно, просто: про мужа.    

– А  как ваш господин и повелитель?    

Миссис  Брин возвела к небу свои большие глаза. Все-таки это у ней осталось еще.    

– Ах,  ради Бога, не будем! – сказала она. – Гремучим змеям, и тем его стоит  остерегаться. Сейчас он сидит вон там со своими кодексами, ищет закон против  диффамации. Одно мучение с ним. Минутку, я сейчас покажу вам.    

Горячий  пар телячьего супа, дух свежевыпеченных сладких булочек, пудингов плыли из кафе  Гаррисона. От крепкого полдневного запаха у мистера Блума защекотало в глотке.  Собираются делать выпечку, масло, мука высший сорт, сахар из Демерары, или уже  отведывают с чайком. Или это от нее?    

Босоногий  мальчишка торчал у решетки, впивая запахи. Пытается притупить грызущий голод.  Это ему удовольствие или страдание? Обед за пенни. Вилка и нож прикованы на  цепочке к столу.    

Открывает  сумочку, потертая кожа. Шляпная булавка: с такими вещами надо поосторожней.  Может попасть кому-нибудь в глаз в трамвае. Роется. Все раскрыто. Деньги.  Хочешь – бери. Они готовы с ума сойти если потеряют хоть шестипенсовик. Мировой  скандал. Муж рвет и мечет. Где десять шиллингов что я дал тебе в понедельник?  Ты что, всех родственничков своих кормишь?    

Платок  замусоленный, пузырек от лекарства. Упало что-то таблетка. Что она там?…    

– Наверно,  сейчас новолуние, – сказала она. – В это время с ним всегда плохо.  Знаете, что он в эту ночь сделал?    

Рука ее  перестала рыться. Глаза смотрели пристально на него, тревожно расширенные, но  улыбающиеся.    

– Что  же? – спросил мистер Блум.    

Пускай  говорит. Смотри ей прямо в глаза. Я тебе верю. Можешь мне доверять.    

– Разбудил  меня ночью, – сказала она. – Ему приснился кошмарный сон.    

Несваре.    

– Сказал,  что по лестнице поднимается пиковый туз.    

– Пиковый  туз! – изумился мистер Блум.    

Она  вынула из сумочки сложенную вдвое открытку.    

– Вот,  прочтите, – сказала она. – Он получил ее этим утром.    

– Что  это такое? – спросил мистер Блум, разглядывая открытку. – К.К.?    

– К.К.:  ку-ку[591], –  сказала она. – Кто-то над ним издевается, мол, он спятил. Это стыд и позор,  кто бы ни сделал это.    

– Разумеется, –  сказал мистер Блум.    

Она со  вздохом забрала у него открытку.    

– И  сейчас он собрался в контору мистера Ментона. Он говорит, что намерен вчинить  иск на десять тысяч фунтов.    

Она  сложила открытку, сунула ее в свою неприглядную сумочку и защелкнула замочек.    

Тот же  костюм синего шевиота что два года назад, только ворс выцветает.    

Прошли  его лучшие времена. Волосы растрепались над ушами. И эта неуклюжая шляпка, три  старые виноградные грозди, чтобы хоть малость скрасить. Убогая роскошь. А ведь  раньше одевалась со вкусом. Морщинки у рта. Всего на год или около того старше  Молли.    

Но посмотри  как эта женщина ее оглядела проходя. Жестоко. Пристрастный пол.    

Он  продолжал смотреть на нее, пряча во взгляде разочарование. Острый суп из  телятины и бычьих хвостов с пряностями. Я тоже проголодался. Крошки пирога на  отворотах ее костюма; следы сахарной пудры на щеке. Пирог с ревенем и плотной  начинкой из разных фруктов. И это бывшая Джози Пауэлл. У Люка Дойла,  давным-давно. Долфинсбарн, шарады. К.К.: ку-ку.    

Переменим  тему.    

– А  вам случается видеть миссис Бьюфой? – спросил мистер Блум.    

– Майну  Пьюрфой? – переспросила она.    

Это я  подумал про Филипа Бьюфоя. Клуб театралов. Мэтчен часто вспоминает свой мастерский  удар. А воду-то я спустил? Да. Последний акт.    

– Да.    

– Сейчас  по дороге я как раз заходила узнать, не разрешилась ли она уже. Она в родильном  доме на Холлс-стрит. Доктор Хорн ее туда поместил.    

Вот уже  три дня схватки.    

– О! –  сказал мистер Блум. – Я так ей сочувствую.    

– Да, –  продолжала миссис Брин. – А дома и без того детишек полно. Эти роды у нее  очень трудные, мне так сестра сказала.    

– О! –  сказал мистер Блум.    

Его  глубокий полный жалости взгляд вбирал ее слова. Язык соболезнующе пощелкал. Це!  Це!    

– Я  так ей сочувствую, – повторил он. – Бедная женщина! Три дня! Ведь это  просто ужасно.    

Миссис  Брин согласно кивнула.    

– У  нее началось во вторник…    

Мистер  Блум тронул легонько выступ ее плечевой кости, предупреждая:    

– Посторонитесь  немного! Пускай этот человек пройдет.    

Костлявая  фигура, приближаясь со стороны реки, машисто вышагивала по тротуару, застывшим  взглядом уставясь в солнечный круг через монокль на грубой тесемке. Крохотная шапочка  обтягивала голову так туго, как будто вжималась в череп. На руке в такт шагам  болтались сложенный плащ, трость и зонтик.    

– Заметьте-ка, –  сказал мистер Блум. – Фонарные столбы он всегда обходит по мостовой.  Смотрите!    

– А  кто это, если не секрет? – спросила миссис Брин. – У него не все  дома?    

– Его  зовут Кэшел Бойл О'Коннор Фицморис Тисделл Фаррелл, – ответил мистер Блум,  улыбнувшись. – Смотрите!    

– Имен  у него хватает, – сказала она. – Таким вот Дэнис станет когда-нибудь.    

Внезапно  она прервала себя.    

– Ага,  вот и он, – сказала она. – Мне надо идти к нему. Всего хорошего.  Передавайте Молли привет, не забудете?    

– Обязательно, –  сказал мистер Блум.    

Обходя  встречных, она подошла к витринам. Дэнис Брин в ветхом сюртуке и синих парусиновых  туфлях, шаркая ногами, вышел из кафе Гаррисона, крепко прижимая к сердцу две  толстенные книги. Словно с луны свалился. Ископаемое создание. Нисколько не  удивившись ее появлению, он тут же очень серьезно принялся говорить, тыча  вперед свою грязно-серую бороду и подрагивая отваливающейся челюстью.    

Мешуге[592].  Совсем свихнувшийся.    

Мистер  Блум продолжал свой путь легкой походкой, глядя, как впереди в лучах солнца  мелькают туго обтянутый череп и болтающаяся плащезонтрость.    

Щеголь  хоть куда. Полюбуйтесь! Опять вылез за тротуар. Еще один способ идти по жизни.  И тот второй, тронутый волосан в отрепьях. Должно быть тяжко ей с ним  приходится.    

К.К.:  ку– ку. Готов поклясться это Олф Берген или же Ричи Гулдинг[593]. Спорю на что угодно  они это выдумали для смеха, сидя в пивной Скотч хаус.    

Собрался  в контору Ментона. Тот выпучит на открытку рачьи глаза. На галерке дикий восторг.    

Он  миновал редакцию «Айриш таймс». Может там новые ответы лежат. Хотел бы на все ответить.  Удобная система для преступников. Шифр. Сейчас у них обед. Там клерк в очках,  он не знает меня. Да ладно пусть полежат дозреют.    

И так  хватило возни, сорок четыре уже пришло. Требуется опытная машинистка для помощи  джентльмену в его литературных трудах. Я назвала тебя противным мой миленький  потому что мне совсем не нравится тот свет. Пожалуйста объясни мне смысл.  Пожалуйста напиши какими духами твоя жена. Объясни мне кто сотворил мир. У них  манера закидывать тебя вопросами. А эта другая, Лиззи Твигг[594]. Моим литературным  опытам посчастливилось заслужить похвалу знаменитого поэта А.Э. (мистера  Джор.Рассела). Некогда волосы как следует причесать, прихлебывает жидкий чай за  книжкой стихов.    

Для  небольших объявлений это лучшая газета, всем даст очко. Сейчас и в провинции  закрепилась. Кухарка и прислуга за все, кухня превосх., имеется горничная.  Требуется расторопный приказчик в винную лавку. Добропоряд. девушка (катол.)  ищет места во фруктовой или мясной торговле. Джеймс Карлайл все наладил[595].  Дивиденд шесть с половиной процентов. Крупно заработал на акциях Коутсов. Не  перетруждая себя. Хитроумные шотландские скряги. В новостях сплошь  угодничество. Наша милостивейшая всеми любимая вице-королева. Купил теперь еще  «Айриш филд»[596].  Леди Маунткэшел вполне оправилась после родов и приняла участие в лисьей охоте  с гончими, устроенной вчера в Рэтхоуте охотничьим обществом. Лису не едят. Хотя  охотники-бедняки ради еды. От страха выделяет соки, мясо мягчает так что  годится им. Верхом ноги по сторонам. По-мужски ездит. Двужильная охотница.    

Седло  дамское, подушка – этого ни за что. Первая на месте и первая с полем. Эти дамы-лошадницы  бывают дюжие как племенные кобылы. Прохаживается важно возле конюшни. Стаканчик  бренди махнет не успеешь моргнуть. Та что утром у Гровнора. Следом бы за ней в  кэб: пощебечем? Стену или барьер метра в два на лошади запросто возьмет. Небось  этот курносый водитель нарочно так постарался. Кого-то она напоминает. Ну да!  Миссис Мириэм Дэндрейд у которой я покупал ношеное белье черное и старые  покрывала в отеле Шелборн. Разводка из Южной Америки. На ноготь не проявила  смущения когда я копался в ее белье. Как будто я это мебель. Потом ее видел на  приеме у вице-короля когда Стаббс королевский лесничий провел меня туда вместе  с Хиланом из «Экспресса»[597].  Доедали остатки после высшего общества.    

Плотный  ужин. Я сливы там полил майонезом спутал с заварным кремом. У нее бы от стыда  уши целый месяц горели. С такой надо быть не хуже быка.    

Прирожденная  куртизанка. Возня с пеленками не для нее, большое спасибо.    

Бедная  миссис Пьюрфой! Супруг методист. Методичен в своем безумии[598]. На завтрак булочка и  молоко с содовой в семейном кафе. Ест по секундомеру, тридцать два жевка в  минуту. Но при всем том отрастил баки котлетками.    

Имеет  говорят хорошие связи. Кузен Теодора в Дублинском замке[599]. В каждом семействе по  бонтонному родичу. Подносит ей ежегодно один и тот же сюрприз. Как-то видел его  у «Трех гуляк» идет с голой головой а за ним старший мальчуган тащит еще одного  в кошелке. Пискуны. Бедное создание!    

Приходится  кормить грудью из года в год по ночам в какое угодно время. Все эти трезвенники  эгоисты. Собака на сене. Мне в чай только один кусочек, пожалуйста.    

Он  остановился на перекрестке Флит-стрит. Перерыв на завтрак. За шесть пенсов у  Роу? Надо посмотреть эту рекламу в национальной библиотеке. Тогда за восемь у  Бертона. Как раз по пути. Это лучше.    

Он шел  мимо магазина Болтона на Уэстморленд. Чай. Чай. Чай. Забыл поговорить с Томом  Кернаном.    

Ай– яй.  Це-це-це! Представить только три дня стонет в постели, живот раздут, на голове  уксусный компресс. Фу! Просто ужас! Голова у младенца слишком большая -щипцы.  Скорчен внутри нее в три погибели тычет вслепую головой нащупывает пробивает  путь наружу. Меня бы это убило. Счастье что у Молли было легко. Что-то должны  придумать чтоб прекратить такое. В жизнь – через каторжные работы. Идеи насчет обезболивания:  королеве Виктории применяли. Девять у нее было. Добрая несушка. Старушка в  ботинке жила детей у ней куча была. Говорят у нее был туберкулез[600].  Давно уж пора чтобы занялись этим, а не заливали бы про как там про серебристое  лоно да задумчивое мерцание. Морочат головы дурачкам. А тут бы легко  образовалось крупное дело полное обезболивание потом каждому новорожденному из  налоговых сумм начисляется пять фунтов под сложные проценты до совершеннолетия  пять процентов это будет сто шиллингов да те самые пять фунтов помножить на  двадцать по десятичной системе подтолкнуло бы людей откладывать деньги сто  десять и сколько-то еще до двадцати одного года это надо на бумаге выходит  кругленькая сумма больше чем сразу кажется.    

Конечно  не мертворожденным. Их даже не регистрируют. Потерянный труд.    

Забавное  было зрелище, они обе рядом, животы выпячены. Молли и миссис Мойзел. Собрание  матерей. Чахотка проходит на время а потом снова. Какими плоскими они вдруг  кажутся после этого. Глядят умиротворенно. Бремя с души. Миссис Торнтон была  милейшая старушка. Они все мои детки, так она говорила. Прежде чем их кормить,  первую ложку себе в рот. У-у, да это просто ням-ням. Сын Тома Уолла изуродовал  ей руку. Его первое приветствие публике. Голова с отборную тыкву. Старый ворчун  доктор Моррен. Народ к ним стучится в любое время. Доктор, ради всего святого.  У жены началось. А потом заставляют ждать месяцами, пока заплатят. За врачебные  услуги при родах вашей жены. В людях нет благодарности. А врачи очень гуманные,  почти все.    

Перед  большими высокими дверями Ирландского парламента вспорхнула стая голубей. Резвятся  после кормежки. Ну что, на кого б нам попробовать? Я вон на того, в черном.  Так, пошел. Так, удачно. Должно быть, интересные ощущения, когда с воздуха.  Эпджон, я и Оуэн Голдберг на деревьях возле Гус Грин, когда играли в мартышек[601]. Они  меня прозвали деляга.    

Отряд  полиции показался с Колледж-стрит, следуя шеренгой в затылок.    

Гусиным  шагом. Лица, разгоряченные плотной едой, пот из-под шлемов, помахивают дубинками.  Только что поели, заправили под ремни по доброй порции супа. Как завидна судьба  полисмена[602].  Они разбились на группы и, отсалютовав, двинулись на свои посты. Отпустили пастись.  Лучший момент для нападения – сразу же после пудинга. С правой прямо ему в  обед. Еще один отряд, шагая вразброд, обогнул ограду колледжа Тринити,  направляясь к полицейскому участку. Нацелились на кормушки. Готовьсь к атаке на  кавалерию. Готовьсь к атаке на суп.    

Он  перешел улицу под озороватым перстом Томми Мура[603]. Правильно сделали, что  поставили ему памятник над писсуаром: слияние вод. Для женщин тоже должны  устроить такие места. А то забегают в кондитерские. Надо мол шляпку поправить. Нет  на всем белом свете долины такой. Знаменитая песня Джулии Моркан[604].  Сохранила голос до самого конца. А Майкл Болф был ее учитель, кажется?    

Он  проводил взглядом широкую накидку последнего полицейского. С такими клиентами  лучше не связываться. Джеку Пауэру дано коснуться тайн[605]: папаша у него сыщик.  Если парень заставил их понервничать при аресте, то уж потом в кутузке ему  покажут райские кущи. Но в конце концов их тоже нельзя винить при такой работке  какая им достается особенно молодым. В день когда Джо Чемберлен получал степень  в Тринити тот конный полисмен уж отработал свое жалованье сполна. Уж тут ничего  не скажешь! Как его конь за нами гремел копытами по Эбби-стрит! Счастье что я  сообразил занырнуть к Маннингу, а то крупно бы влип. Но как он грохнулся, черт  возьми. Наверняка раскроил себе череп о булыжники. Не стоило мне там путаться с  этими медиками. Да с новичками из Тринити в квадратных шляпах. Сами на рожон  лезут. Но зато познакомился с этим юношей, с Диксоном[606], что потом мне в  Скорбящей забинтовал ранку от укуса[607].  Сейчас он на Холлс-стрит где миссис Пьюрфой.    

Колесо в  колесе[608].  До сих пор полицейские свистки в ушах. Все мигом наутек.    

Потому  он ко мне и привязался. Вы задержаны. На этом вот месте и началось.    

– Молодцы,  буры!    

– Ура  Де Вету[609]!    

– Вздернем  Чемберлена на кривом суку[610]!    

Дурачье:  молодые щенки готовые лаять до хрипоты. Винигер Хилл[611]. Оркестр гильдии молочников.  А через какую-нибудь пару лет из них половина в судьях или в чиновниках.  Начнется война – и все в армию как миленькие – те же которые. Если нас погибель  ждет[612].    

Никогда  не знаешь с кем говоришь. Корни Келлехер того же поля ягода что Харви Дафф[613]. Как  и тот Питер или Дэнис или может Джеймс Кэри что выдал непобедимых[614].  Член муниципалитета. Подзуживал зеленых юнцов чтоб выведывать а сам все время  за деньги работал на тайную полицию. Потом от него быстренько отделались.  Понятно почему эти в штатском всегда обхаживают служанок. Легко заприметить  человека привыкшего носить форму.    

Полюбезничает  с ней у черного хода. Слегка потискает. А потом следующий номер программы.  Скажи а кто этот господин что все захаживает сюда? А молодой хозяин что-нибудь  говорил? Подглядывает в замочную скважину.    

Подсадная  утка. Юный пылкий студент дурачится, вертится возле ее пухлых рук, пока она  гладит.    

– Это  не твои, Мэри?    

– Я  этакого не ношу… Оставьте не то скажу про вас барыне. Полночи не были дома.    

– Близятся  великие времена, Мэри[615].  Скоро сама увидишь.    

– Вот  и милуйтесь с энтими вашими временами.    

Так же  они и барменш. И продавщиц сигарет.    

Лучше  всего придумал Джеймс Стивенс. Он-то их знал. Кружки по десять человек, так что  каждый знает только свой собственный. Шинн фейн. Пойдешь на попятный тебя ждет  нож. Невидимая рука[616].  Останешься расстреляют. Дочка тюремщика устроила ему побег из Ричмонда, и через  Ласк фюйть.    

Останавливался  у них под носом, в отеле «Букингемский дворец». Гарибальди.    

Тут надо  личное обаяние. Парнелл. Артур Гриффит прямой честный малый но он зажечь толпу  не способен. Ей надо чтоб разводили треп про нашу любимую отчизну. Чушь на  постном масле. Чайная Дублинской хлебопекарной компании.    

Дискуссионные  клубы. Что республиканская форма правления наилучшая. Что проблема языка должна  решаться прежде экономических проблем. Пускай ваши дочери заманивают их к вам в  дом. Кормите и поите их до отвала. Жареный гусь на святого Михаила. Тут вот для  вас под шкуркой чудный кусочек с травками. И жирком полейте как следует покуда  он не застыл. Полуголодные энтузиасты. На пенни хлеба и шагай за оркестром[617].  Хлеборезу не остается.    

Мысль  что не ты платишь лучший соус к обеду. Устраиваются как у себя дома.    

А  подайте-ка нам вон те абрикосы то бишь персики. Не за горами тот день.    

Солнце  гомруля восходит на северо-западе.    

Он шел  дальше, и улыбка тускнела на его лице, меж тем как тяжелое облако медленно  наползало на солнце, закрывая тенью горделивый фасад Тринити. Катили в разные  стороны трамваи, съезжаясь, разъезжаясь, трезвоня. Слова бесполезны. Ничего не  меняется, изо дня в день: полицейские маршируют взад-вперед, трамваи  туда-обратно. Те двое чудиков бродят по городу. Дигнам отдал концы. Майна  Пьюрфой на койке с раздутым брюхом стонет чтоб из нее вытащили ребенка. Каждую  секунду кто-то где-то рождается. Каждую секунду кто-нибудь умирает. Пять минут  прошло как я кормил птиц. Три сотни сыграли в ящик. Другие три сотни  народились, с них обмывают кровь, все омыты в крови агнца, блеют бееее.    

Исчезнет  полгорода народу, появится столько же других, потом и эти исчезнут, следующие  являются, исчезают. Дома, длинные ряды домов, улицы, мили мостовых, груды  кирпича, камня. Переходят из рук в руки. Один хозяин, другой. Как говорится,  домовладелец бессмертен. Один получил повестку съезжать – тут же на его место  другой. Покупают свои владения на золото, а все золото все равно у них. Где-то  тут есть обман. Сгрудились в городах и тянут веками канитель. Пирамиды в  песках. Строили на хлебе с луком. Рабы Китайскую стену. Вавилон. Остались  огромные глыбы. Круглые башни[618].  Все остальное мусор, разбухшие пригороды скороспелой постройки. Карточные  домишки Кирвана, в которых гуляет ветер[619].  Разве на ночь, укрыться.    

Любой  человек ничто.    

Сейчас  самое худшее время дня. Жизненная сила. Уныло, мрачно: ненавижу это время. Чувство  будто тебя разжевали и выплюнули.    

Дом  ректора. Досточтимый доктор О'Сетр: консервированный осетр. Прочно он тут законсервирован.  Мне приплати я б не жил в таком. Авось у них будет сегодня печенка и бекон.  Природа боится пустоты.    

Солнце  медленно вышло из-за облака и зажгло зайчики на серебре, разложенном через улицу  в витрине Уолтера Секстона, мимо которой проходил Джон Хауард Парнелл, жмурясь  от света[620].    

Вот и  он: родной брат. Как две капли воды. Это лицо всюду меня преследует.  Совпадение, конечно. Сто раз бывает что думаешь о человеке и не встречаешь его.  Идет как во сне. Никто не узнает его. Должно быть сегодня заседание в  муниципалитете. Говорят за все время что он церемониймейстер ни разу мундира не  надевал. А Чарли Болджер всегда выезжал на громадном коне, в треуголке,  выбритый, напудренный и надутый.    

Какой у  него удрученный вид. Яйцо тухлое съел. Мешки под глазами, как привидение. Я в  таком горе. Брат великого человека: брат своего брата.    

Славно  бы он выглядел на казенном скакуне. Наверняка улизнет в ДХК пить кофе да играть  в шахматы. Для его брата люди были как пешки. Пускай все хоть загнутся. Про  него боялись слово сказать. Замирали на месте под его взглядом. Вот что  действует на людей: имя. У них в роду все со сдвигом.    

Сумасшедшая  Фанни и вторая сестра, миссис Дикинсон[621],  у которой лошади с красной упряжью. Держится прямо, в точности как хирург  Макардл. А все-таки Дэвид Шихи[622]  обошел его на выборах в Южном Мите. Устроить отставку.    

Удалиться  в политику. Банкет патриота. Поедают апельсинные корки в парке[623].    

Саймон  Дедал сказал когда его провели в парламент что Парнелл восстанет из гроба чтоб  вывести его за руку из палаты общин.    

– Про  двуглавого осьминога[624],  у которого на одной голове концы света забыли сойтись между собой, а другая  разговаривает с шотландским акцентом.    

Щупальца  же…    

Они  обогнали мистера Блума, обойдя его сбоку по тротуару. Борода и велосипед.  Молодая женщина.    

И этот  тут как тут. Вот уж точно совпадение: второй раз. От грядущих событий заранее  тени видны[625].  Похвалу знаменитого поэта, мистера Джор.Рассела. Может это Лиззи Твигг с ним.  А.Э.: что бы это значило? Наверно инициалы. Альберт Эдвард[626], Артур Эдмунд, Альфонс  Эб Эд Эль Эсквайр. Что он такое нес? Концы света с шотландским акцентом.  Щупальца, осьминог. Что-то оккультное – символизм. Разглагольствует. Этой-то  все сойдет. Слова не скажет. Для помощи джентльмену в его литературных трудах.    

Глаза  его проводили рослую фигуру в домотканой одежде, борода и велосипед, рядом внимающая  женщина. Идут из вегетарианской столовой. Там фрукты одни да силос. Бифштекс  ни-ни. Если съешь глаза этой коровы будут преследовать тебя до скончания всех  времен. Уверяют так здоровей. А с этого одни газы да вода. Пробовал. Целый день  только и бегаешь. Брюхо пучит как у обожравшейся овцы. Сны всю ночь снятся.  Почему это они называют то чем меня кормили бобштекс? Бобрианцы. Фруктарианцы[627].  Чтобы тебе показалось будто ты ешь ромштекс. Дурацкие выдумки. И пересолено.  Готовят на соде. Просидишь у крана всю ночь.    

У ней  чулки висят на лодыжках. Терпеть этого не могу: настолько безвкусно выглядит.  Эта литературная публика, они все в облаках витают.    

Туманно–  эфирные символисты. Эстеты. Не удивлюсь если вдруг докажут что такой вот род  пищи он как бы и рождает поэзию какие-то что ли волны в мозгу. Вот взять любого  из тех полисменов у которых все рубахи в поту после бараньей похлебки: попробуй  из него выжми хоть полстрочки стихов. Да он вообще не знает что такое стихи.  Для этого нужен особый настрой.    

Туманно–  эфирная чайка,    

Куда  твой полет, отвечай-ка!    

Он  перешел улицу на углу Нассау-стрит и остановился перед витриной магазина «Йейтс  и сын», разглядывая цены биноклей. А может завернуть к Харрису, поболтать  малость с молодым Синклером? Вот благовоспитанный юноша. Наверное обедает. Пора  починить мои старые очки. Стекла фирмы Герц шесть гиней. Немцы пролезают всюду.  Продают на льготных условиях чтобы захватить рынок. Сбивают цены. Может  случайно повезет найти пару в бюро забытых вещей при вокзале. Поражаешься чего  только люди не оставляют в раздевалках и поездах. О чем они думают? И женщины.  Просто удивительно.    

Когда  ехал в Эннис в прошлом году подобрал сумку что дочка того фермера позабыла и передал  ей на пересадке в Лимерик. И за деньгами не являются.    

На крыше  банка там у них маленькие часы чтобы проверять эти бинокли.    

Веки его  приспустились до нижнего краешка зрачков. Нет, не вижу. Если представить их там  тогда почти видишь. Все равно не вижу.    

Он  повернулся к солнцу и, стоя между витринными навесами, вытянул в направлении к  нему правую руку. Давно собирался попробовать. Так и есть: целиком. Кончик его  мизинца закрыл весь солнечный диск. Должно быть тут фокус где сходятся все  лучи. Жаль что нет темных очков. Интересно. Сколько было разговоров о пятнах на  солнце когда мы жили на Ломбард-стрит. Эти пятна – это огромные взрывы. В этом  году будет полное затмение: где-то в конце осени.    

Ну вот,  как только я про это подумал так шар упал. Время по Гринвичу.    

Эти часы  управляются по электрическим проводам из Дансинка[628]. Стоило бы как-нибудь  туда съездить в первую субботу месяца. Если бы получить рекомендацию к  профессору Джоли или что-нибудь разузнать про его семью.    

Тоже  должно подействовать: всегда приятно для самолюбия. Лесть где ее совершенно не  ждешь. Аристократ гордится происхождением от любовницы короля. Достославная  прародительница. Главное, налегай на лесть. Ласковое теля двух маток сосет. А  не так, чтобы вошел и брякнул с порога то что сам знаешь не по твоей части: а  что такое параллакс? Проводите-ка этого господина к выходу.    

Эх.    

Он  бессильно уронил руку.    

Никогда  об этом ничего не узнают. Пустая затрата времени. Газовые шары вращаются, сливаются,  разлетаются. И так без конца эта карусель. Газ: потом твердые частицы: потом  возникает мир: потом остывает: потом несется в пространстве одна мертвая  оболочка, заледенелая корка, вроде ананасного леденца. Луна. Она сказала что  сейчас новолуние. Кажется это верно.    

Он  проходил мимо ателье «La Maison Claire». Вот смотри. Полнолуние было в ту ночь  когда мы в воскресенье две недели назад значит в точности сейчас новолуние. Шли  по берегу Толки. Неплохо для лунной ночи в Фэрвью. Она напевала. Юный май и  луна, как сияет она, о, любовь[629].  Он рядом с ней, по другую сторону. Локоть, рука. Он. И в траве светлячок свой  зажег огонек, о, любовь. Коснулись. Пальцы. Вопрос. Ответ.    

Да.    

Стоп.  Стоп. Что было то было. Должно было.    

Мистер  Блум – его дыхание участилось, а шаг замедлился – миновал Адам-корт.    

Понемногу  уфф тихо не дури тихо успокаиваясь его глаза доносили это улица середина дня  вислые плечи Боба Дорена. В своем ежегодном загуле, как сказал Маккой. Пьют  чтоб выговориться или почудить или cherchez la femme.    

Погудят  в Куме с дружками да с девками а потом весь остальной год как стеклышко.    

Ну да.  Так я и думал. Нацелился в Эмпайр. Вошел. Ему бы самое лучшее чистой содовой.  Там раньше был мюзик-холл Арфа Пэта Кинселлы до того как Уитбред стал  управляющим в театре Куинз. Отличный малый. Потешал публику в том же духе как  Дайон Бусико, с физиономией как блин и в старой шапчонке.    

Три Юных  Красотки со Школьной Скамьи[630].  Как летит время, а? В женской юбке, из-под которой длиннейшие красные  подштанники. Сидели пьянчуги, пили, хохотали, брызжа слюной, захлебывались.  Поддай жару, Пэт. Побагровелые – пьяная потеха – гогот и дым от курева.  Сними-ка этот белый колпак. Глаза у него как ошпаренные. Где-то теперь он?  Где-нибудь нищенствует. Арфа дивная голодом нас уморила[631].    

Я был  тогда счастливей. Хотя был ли это я? И сейчас я это я ли?    

Двадцать  восемь мне было. Ей двадцать три. Когда переехали с Западной Ломбард-стрит  что-то сломалось. После Руди никогда уже не получала от этого удовольствия.  Времени не вернешь назад. Воду не удержишь в ладонях.    

А хотел  бы? Вернуться назад. К самому началу. Хотел бы? Так ты несчастлив в семейной  жизни, мой бедненький противный мальчишка? Хочет мне пуговицы пришивать. Надо  ответить. Напишу ей в библиотеке.    

Грэфтон–  стрит яркопестрыми навесами дразнила чувства его. Набивной муслин, шелколеди,  величественные матроны, звяканье сбруи и глухозвук стукопыт по раскаленным  булыжникам. Какие толстые ноги у этой в белых чулках. Хорошо бы дождь их  заляпал грязью как следует. Чистопородная деревенщина. Все толстомясые  припожаловали. В таких у женщины всегда неуклюжие ноги. И у Молли не выглядят  стройными.    

Беззаботной  походкой он шел мимо витрин шелковой торговли Брауна Томаса. Водопады лент.  Воздушные китайские шелка. Наклоненный сосуд струил потоком из своего  разверстого зева кроваво-красный поплин: сверкающая кровь. Это сюда гугеноты  завезли.[632].  La causa e santa[633]!  Тара-тара. Замечательный хор. Тара. Стирать исключительно в  дождевой воде. Мейербер. Тара: бум бум бум.    

Подушечки  для булавок. Я уж давно грозился ей что куплю. А то втыкает где попало по всему  дому. В занавесках иголки.    

Он  слегка отвернул левый рукав. Царапина: уже почти зажила. Нет все-таки не  сегодня. Еще ведь надо вернуться за тем лосьоном. А может на ее день рождения?  Июниюль, авгусентябрь восьмое. Еще почти три месяца. А может это ей вовсе и не  понравится. Женщины не любят подбирать булавки.    

Говорят  оборвется лю.    

Блестящие  шелка, нижние юбки на тонких медных прутах, шелковые чулки, разложенные  расходящимися лучами.    

Что  толку о старом. Так надо было. Скажи мне все.    

Звонкие  голоса. Солнценагретый шелк. Звяканье сбруи. Это все для женщины, дома и домашний  уют, паутинки шелков, серебро, лакомые плоды, сочные из Яффы. Агендат Нетаим. Богатства  мира.    

Теплая  округлость человеческой плоти заполонила его мозг. Мозг сдался.    

Дурман  объятий всего его захлестнул. Оголодалою плотью смутно он немо жаждал любить.    

Дьюк–  стрит. Приехали. Поесть наконец. У Бертона. Сразу полегче станет.    

Он  повернул за угол у Кембриджа, еще в плену наважденья. Звяканье, стукопыт  глухозвук. Благоухающие тела, теплые, налитые. В поцелуях, объятиях, все, всюду  – среди высоких летних лугов, на перепутанной примятой траве, в сырых подъездах  многоквартирных домов, на диванах, на скрипучих кроватях.    

– Джек,  милый!    

– Ненаглядная!    

– Поцелуй  меня, Регги!    

– Мой  мальчик!    

– Любимая!    

С  неутихающим волнением в сердце он подошел к столовой Бертона и толкнул дверь.  От удушливой вони перехватило дыхание. Пахучие соки мяса, овощная бурда. Звери  питаются.    

Люди,  люди, люди.    

У стойки,  взгромоздились на табуретах в шляпах на затылок, за столиками, требуют еще  хлеба без доплаты, жадно хлебают, по-волчьи заглатывают сочащиеся куски еды,  выпучив глаза утирают намокшие усы. Юноша с бледным лоснящимся лицом усердно  стакан нож вилку ложку вытирает салфеткой. Новая порция микробов. Мужичина,  заткнувши за воротник всю в пятнах соуса детскую салфетку, булькая и урча, в  глотку ложками заправляет суп. Другой выплевывает назад на тарелку: хрящи не  осилил – зубов нету разгрыгрыгрызть. Филе, жареное на угольях. Глотает кусками,  спешит разделаться. Глаза печального пропойцы. Откусил больше чем может прожевать.  И я тоже такой? Что видит взор его и прочих[634].  Голодный всегда зол. Работают челюстями. Осторожно! Ох! Кость! В том школьном  стихотворении Кормак последний ирландский король-язычник подавился и умер в  Слетти к югу от Война[635].  Интересно что он там ел. Что-нибудь этакое.    

Святой  Патрик обратил его в христианство. Все равно целиком не смог проглотить.    

– Ростбиф  с капустой.    

– Порцию  тушеной баранины.    

Человечий  дух. У него подступило к горлу. Заплеванные опилки, тепловатый и сладковатый  дым сигарет, вонь от табачной жвачки, от пролитого пива, человечьей пивной  мочи, перебродившей закваски.    

Я тут не  смогу проглотить ни куска. Вон малый затачивает ножик об вилку готовый пожрать  все что глаз видит, старик ковыряет в последних зубенках.    

Легкая  отрыжка, сыт, пережевывает жвачку. До и после. Благодарственная молитва после  еды. Вот два изображенья: вот и вот[636].  А этот уписывает остатки, подгребает соус размокшими катышками хлеба. Давай,  друг, вылизывай прямо с тарелки! Нет, убираться отсюда.    

Зажав  нос, он оглядел застольных и застоечных едоков.    

– Два  портера сюда.    

– Порцию  солонины с капустой.    

Вон тот  герой так рьяно подпихивает в рот капусту ножом как будто его жизнь зависит от  этого. Мастерский удар. Дрожь смотреть. Для безопасности ему есть бы тремя  руками. Отрывает по жилкам. Его вторая натура. Родился в рубашке и с ножом в  зубах. Остроумно вышло. А может и нет. В рубашке значит счастливый. Тогда  просто: родился с ножом. Соль пропадает.    

Служитель  в развязавшемся фартуке с грохотом собирал липкие тарелки.    

Рок,  главный пристав, стоя у стойки, сдувал со своего пива пенистую корону. Отлично  исполнил: она расплылась желтым у его сапога. Один из обедающих, поставив локти  на стол, подняв вилку и нож, уставился поверх запятнанного листа газеты на  подъемник с блюдами. Поджидает второе. А сосед ему что-то рассказывает с  набитым ртом. Сочавственный слушатель.    

Застольная  беседа. Чавчавстенько встречав-чавкаемся по чавк-вергам. А? Да неужто?    

Мистер  Блум в нерешительности приложил два пальца к губам. Взгляд его говорил:    

– Не  здесь. Не вижу его.    

Прочь.  Не выношу свиней за столом.    

Он  попятился к двери. Лучше перекусить у Дэви Берна. Сойдет чтобы заморить  червячка. На какое-то время хватит. Завтрак был плотный.    

– Мне  бифштекс с картошкой.    

– Пинту  портера.    

Тут  каждый сам за себя, зубами и ногтями. Глотай. Кусай. Глотай. Рыла.    

Он вышел  на свежий воздух и повернул назад, в сторону Грэфтон-стрит.    

Жри или  самого сожрут. Убивай! Убивай!    

Представим  себе когда-нибудь будет коммунальное питание. Все рысью несутся с котелками и с  мисками чтоб им наполнили. Чего урвали пожирают прямо на улице. Джон Хауард  Парнелл к примеру ректор Тринити все без разбора про ректоров ваших и ректора  Тринити[637]  не будем друзья говорить дети и женщины извозчики священники католические  протестантские фельдмаршалы архиепископы. С Эйлсбери-роуд, с Клайд-роуд, из  ремесленных кварталов, из северной богадельни, лорд-мэр в роскошной карете,  дряхлая королева в кресле на колесиках. У меня пустая тарелка. Я за вами, вот  моя казенная чашка. Как у фонтана сэра Филипа Крэмптона[638]. Микробов смахивайте  платком.    

Следующий  натрясет своим новую кучу. Отец О'Флинн их на смех всех поднял в тот же миг.  Устраивают свары. Каждый лезет вперед. Детишки подрались кому выскребать котел.  Суповой котел тут нужен величиной с Феникс-парк. И гарпуном из него добывать  цельные четверти туш и бока солонины. Ненавидят всех кто вокруг. В гостинице  Городской герб она это называла табльдот.    

Суп,  жаркое, десерт. Никогда не знаешь чьи мысли пережевываешь. А кто будет мыть  потом все тарелки и вилки? Может к тому времени все начнут питаться таблетками.  Зубы все хуже будут и хуже.    

По сути  вегетарианцы во многом правы что из земли растет все то вкусней и полезней конечно  от чеснока воняет итальянцами-шарманщиками, хрусткий лук грибы трюфли. И потом  ведь животные страдают. Птицу надо ощипать выпотрошить. Бедная скотина на рынке  дожидается пока ей раскроят череп.    

Му– у.  Несчастные дрожащие телята. Ме-е. Валкие телки. Жаркое из телятины с овощами. В  ведрах у мясников колышутся легкие. Подайте-ка вон ту грудину что на крюке.  Плюх. Кровавая жуть. Освежеванные овцы с остекленелыми глазами свисают  подвешенные за окорока, овечьи морды обернуты окровавленной бумагой, кровавые  сопли капают с носов на опилки. Осердье и требуху выносят. Поосторожней с теми  кусками молодой человек.    

При  чахотке прописывают свежую еще теплую кровь. Всегда нужна кровь.    

Подстерегающие.  Лизать ее жаркодымящуюся густоприторную. Алчущие призраки[639].    

Ох как  проголодался.    

Он вошел  к Дэви Берну. Вполне пристойное заведение. Он не болтлив.    

Бывает и  поднесет стаканчик. Но это если год високосный, не чаще чем раз в четыре. Однажды  обменял мне чек на наличные.    

Чего бы  взять в такое время? Он вынул часы. Давай сообразим. Имбирного лимонаду с пивом?    

– Привет,  Блум, – сказал Флинн Длинный Нос, сидевший в своем углу[640].    

– Привет,  Флинн.    

– Как  дела?    

– Полный  порядок… Надо сообразить. Возьму стаканчик бургонского и еще… надо сообразить.    

Сардины  на полках. Посмотришь и уже ощущение вкуса. Сандвич? Ветчинкер и сыновья с  горчицей и с хлебом. Паштет. Как живется в доме без паштетов Сливи? Ну и  дурацкая реклама! И дали прямо под некрологами. Вот уж точно тоскливо. Паштет  из Дигнама. Для людоедов, с рисом и ломтиками лимона.    

Белых  миссионеров не едят, слишком солоны. Как острого засола свинина. Я думаю вождю  выделяются почетные части. Жестковаты наверно от усиленных упражнений. Все жены  собрались вокруг смотрят что будет. Как-то раз негритянский царек. Кушал  патера в летний денек. А с ними жизнь словно рай. Ну и намешали всего.  Хрящик горло требуха и гнилые потроха вместе навалено и мелко нарублено.  Загадочная картинка: найдите мясо. Кошер.    

Молоко и  мясо вместе нельзя. Теперь то же самое называется гигиена. Пост Йом Кипур: весенняя  чистка внутренностей[641].  Война и мир зависят от чьего-то пищеварения. Религии. Индейки и гуси на  Рождество. Избиение младенцев. Ешь пей и веселись. А потом толпы в приемный  покой за помощью. Головы перевязаны: сыр все переваривает кроме себя самого[642]. Был  сух стал сыр.    

– У  вас есть сандвичи с сыром?    

– Да,  сэр.    

И хорошо  бы немного маслин, если есть у них. Лучше всего итальянские.    

Добрым  стаканом бургонского все запить. Пойдет как по маслу. Том Кернан отлично готовит.  Салат всегда на чистом оливковом масле. Свеженький как огурчик. Старается.  Милли мне подала отбивную с веточкой петрушки.    

Добавить  одну луковицу. Бог создал пищу, а дьявол поваров[643]. Краб по-дьявольски.    

– Жена  здорова?    

– Спасибо,  вполне… Так значит сандвич с сыром. У вас есть горгонзола?    

– Да,  сэр.    

Длинный  Нос потягивал свой грог.    

– Случается  ей петь последнее время?    

Поглядеть  только на его губы. Мог бы сам себе насвистывать в ухо. И уши лопухами, под  стать. Музыка. Он в ней понимает как свинья в апельсинах. Но при всем том,  стоит ему расписать. Вреда не будет. Даровая реклама.    

– В  этом месяце у нее ангажемент на большое турне. Возможно, вы уже слышали.    

– Нет,  не слыхал. Ну, это шикарно. А кто это устраивает?    

Принесли  заказ.    

– Сколько  с меня?    

– Семь  пенсов, сэр… Благодарю, сэр.    

Мистер  Блум разрезал свой сандвич на тонкие ломтики. Летний денек.    

Так– то  проще чем в их туманно-кефирном стиле. Он кой-что проглотил и подъем ощутил.    

– Горчицы  не угодно ли, сэр?    

– Да,  спасибо.    

Он усеял  каждый ломтик желтыми каплями. Подъем ощутил. Ага, готово. И кой-чем он  достал потолок.    

– Устраивает? –  переспросил он. – Вы знаете, дело задумано на паях.    

Совместное  участие в прибылях и издержках.    

– А,  припоминаю теперь, – сказал Длинный Нос, запустив себе руку в карман и  почесывая в паху. – Кто же мне это говорил? И кажется, с этим связан Буян  Бойлан?    

Жар от  горчицы теплым толчком заставил вздрогнуть сердце мистера Блума.    

Он  поднял глаза и увидел, как на него желчно уставился циферблат. Два. В трактирах  на пять минут вперед. Время идет. Часы тикают. Два. Пока еще нет.    

В груди  у него что-то тоскливо поднялось, потом упало, опять поднялось тоскливо, тоскующе.    

Вина.    

Он  посмаковал благотворную влагу и, резко приказав горлу отправить ее, аккуратным  движением поставил стакан.    

– Да, –  сказал он. – Действительно, это он организатор.    

Риска  нет: мозгов нет.    

Длинный  Нос сопел и почесывался. Блоха за хорошим плотным обедом.    

– Джек  Муни мне говорил, он цапнул хороший куш на боксерском матче[644], когда Майлер Кео  победил того солдатика в Портобельских казармах. Он малыша этого держал в графстве  Карлоу, ей-богу, так он мне говорил…    

Надеюсь,  эта капля росы не упадет прямо ему в стакан. Нет, втянул обратно.    

– Почти  что месяц держал, смекаете, до самого матча. И чтоб одни сырые утиные яйца ел,  ей-богу, пока не будет распоряжений. А выпивки чтоб ни капли, это подумать, а?  Ну, Буян – дошлый мужик, ей-богу.    

Из двери  за стойкой появился Дэви Берн в рубашке с засученными рукавами, утирая губы  салфеткой. Румяная серость. Улыбка радости играет на его – каком-то там – лице[645].  Сверх меры елейно-масляный.    

– Сыт,  пьян и нос в табаке, – приветствовал его Флинн. – Вы нам не  подскажете ставочку на Золотой кубок?    

– Я  этим не занимаюсь, мистер Флинн, – отвечал Дэви Берн. – Никогда не  ставлю ни единого гроша.    

– И  правильно делаете, – сказал Флинн Длинный Нос.    

Мистер  Блум поглощал ломтики сандвича, свежий, тонкого помола хлеб, испытывая небесприятное  отвращение от жгучей горчицы и зеленого сыра, пахнущего ногами. Вино освежало и  смягчало во рту. Нет вяжущего привкуса.    

В такую  погоду у него лучше букет, когда не холодно.    

Приятное  спокойное место. Красивая деревянная панель на стойке.    

Красивые  линии. Нравится это закругление.    

– И  ни за что бы не стал этим заниматься, – продолжал Дэви Берн. – Эти  самые лошадки уже стольких пустили по миру.    

У  трактирщика своя ставка. Патент на торговлю в розлив пивом, вином и крепкими.  Орел – я выигрываю, решка – ты проиграл.    

– Как  есть истина, – подтвердил Длинный Нос. – Если только ты не в сговоре.  Честного спорта теперь не сыщешь. Иногда Ленехан подсказывает верные ставки.  Сегодня советует на Корону. А фаворит – Мускат, лорда Хауарда де Уолдена,  выиграл в Эпсоме. Жокей – Морни Кэннон. Две недели назад я мог получить семь к  одному, если б поставил на Сент-Аманту.    

– Да  неужели? – сказал Дэви Берн.    

Он  отошел к окну и, взяв расчетную книжку, принялся ее листать.    

– Вот  те крест, мог, – говорил Длинный Нос, сопя. – Просто редкостная  кобылка. От Сент-Фрускена, хозяин – Ротшильд. Выиграла в самую грозу, уши  заткнули ей. Голубой камзол и желтый картуз. Да тут черт принес Бена Долларда  верзилу с его Джоном О'Гонтом. Он меня и отговорил. И пропало.    

Сокрушенно  он прихлебнул из стакана, побарабанил по нему пальцами.    

– Пропало, –  повторил с тяжким вздохом.    

Не  переставая жевать, мистер Блум созерцал его вздох. Вот уж где олух царя  небесного. Сказать ему на какую лошадь Ленехан? Знает уже. Лучше бы позабыл.  Пойдет, еще больше проиграет. У дурака деньги не держатся. Снова капля повисла.  Как бы это он целовал женщину со своим насморком. Хотя может им это нравится.  Нравится же когда колючая борода. У собак мокрые носы. В гостинице Городской  герб у старой миссис Риордан был скай-терьер, у которого вечно бурчало в брюхе.  Молли его ласкала у себя на коленях. Ах ты собачка, ты мой гавгавгавчик!    

Вино  пропитывало и размягчало склеившуюся массу из хлеба горчицы какой-то момент противного  сыра. Отличное вино. Лучше его чувствуешь когда не хочется пить. Конечно это  ванна так действует. Ладно слегка перекусили.    

Потом  можно будет часов в шесть. Шесть. Шесть. Тогда же будет все. Она.    

Вино  мягким огнем растекалось по жилам. Мне так не хватало этого.    

Совсем  было сник. Глаза его неголодно оглядывали полки с жестянками: сардины, яркие  клешни омаров. Каких только диковин не приспособили в пищу.    

Из  раковин моллюсков шпилькой, с деревьев, улиток из земли французы едят, из моря  на крючок с приманкой. Тупая рыба в тысячу лет ничему не научится.    

Если  заранее не знаешь опасно отправлять в рот что попало. Ядовитые ягоды.    

Боярышник.  Округлость всегда привлекательна. А яркая окраска отпугивает.    

Один  предупредит другого и так далее. Сначала испробовать на собаке.    

Привлекает  запахом или видом. Искусительный плод. Мороженое в стаканчиках.    

Сливки.  Инстинкт. Те же апельсиновые плантации. Нужно искусственное орошение. Бляйбтройштрассе.  А как же тогда устрицы. Мерзкий вид. Как густой плевок. Грязные раковины. Вдобавок  чертовски трудно открыть. Кто их придумал есть? И кормятся разной дрянью, в  сточных водах. Шампанское и устрицы с Ред бэнк. Имеет сексуальный эффект.  Афроди. Он был сегодня утром в Ред бэнк. Может устрицы не станет жалкий омлет  небось в постели атлет да нет в июне ни устриц ни буквы эр. Но есть и кто любят  этакое. Дичь с душком. Заяц в горшке. За двумя зайцами погонишься. Китайцы едят  яйца которым полсотню лет уже стали сине-зеленые. Обеды из тридцати блюд.    

Каждое  по отдельности безвредно а может когда смешается. Идея для детектива с отравлением.  Кто это был кажется эрцгерцог Леопольд. Нет не он нет он или это был Отто  который из Габсбургов[646]?  Словом кто это был который имел привычку поедать перхоть с собственной головы?  Самый дешевый завтрак в городе. Конечно аристократы а потом остальные подражают  чтоб не отстать от моды. Милли тоже нефть и мука. Сырое тесто я сам люблю. Из  пойманных устриц половину выкидывают обратно чтобы не сбить цену. Будет дешево,  никто не купит. Икра. Разыгрывают из себя вельмож. Рейнвейн в зеленых бокалах.  Роскошный кутеж. Леди такая-то. Шея напудрена, жемчуга. Elite.    

Creme de  la creme[647].  Требуют особенных блюд, чтоб показать какие сами. Отшельник с горсткой бобов  умерить искушения плоти. Хочешь меня узнать поешь со мной. Королевская  осетрина. Как указано начальнику полиции, мяснику Коффи дано право торговать  олениной из лесов его сият. Полтуши обязан отсылать ему. Я видел как готовили  для банкета на кухне королевского архивариуса. Шеф-повар в белом колпаке как  раввин. Утку поливали коньяком и поджигали. Савойская капуста a la duchesse de  Parme[648].    

Хочешь  знать что ты ел непременно надо меню где все было бы написано. Если валишь все  в смесь то нельзя будет есть. По себе знаю. Навалил бульонных кубиков Эдвардса.  Гусей для них раскармливают до одурения. Омаров варят живьем. Г'екомендую вам  попг'обуйте этой куг'опатки. Я бы не отказался официантом в шикарном отеле.  Чаевые, вечерние туалеты, полуобнаженные дамы. Вы не отведали бы кусочек этого  угря, мисс Дюбеда? О, я бы да. Ясно она бы да. Надо полагать гугенотская  фамилия. Помнится, какая-то мисс Дюбеда жила в Киллини. Дю де ля это во  французском. Но рыбка-то та же самая может из улова старого Мики Хэнлона с  Мур-стрит что лезет из кожи наживая деньгу сам ловит сам потрошит а расписаться  на чеке для него такой труд такую состроит мину будто шедевр живописи должен  создать.    

Мэаикраткоекэлэ  А Ха. Туп как чурбан, и пятьдесят тысяч капиталу.    

Бились  об оконное стекло две мухи, жужжали, бились.    

Жар вина  на его небе еще удерживался проглоченного. Давят на винокурне бургундский виноград.  Это в нем солнечный жар. Как коснулось украдкой мне говорит вспоминается.  Прикосновением разбуженные его чувства увлажненные вспоминали. Укрывшись под  папоротниками на мысе Хоут под нами спящий залив: небо. Ни звука. Небо. У  Львиной Головы цвет моря темно-лиловый.    

Зеленый  у Драмлека. Желто-зеленый к Саттону. Подводные заросли, в траве слегка виднеются  темные линии, затонувшие города. Ее волосы лежали как на подушке на моем  пальто, я подложил руку ей под затылок жучки в вереске щекотали руку ах ты все  на мне изомнешь. Какое чудо! Ее душистая нежно-прохладная рука касалась меня,  ласкала, глаза на меня смотрели не отрываясь. В восторге я склонился над ней,  ее полные губы раскрылись, я целовал их. Ум-м. Мягким движением она подсунула  ко мне в рот печенье с тмином, которое она жевала. Теплая противная масса,  которую пережевывал ее рот, кисло-сладкая от ее слюны. Радость: я глотал ее: радость.  Юная жизнь, выпятив губки, она прильнула ими к моим. Губы нежные теплые клейкие  как душистый лукум. Глаза ее были как цветы, глаза, полные желания, возьми  меня. Невдалеке посыпались камешки. Она не пошевелилась. Коза. Больше никого.  Высоко в рододендронах Бен Хоута разгуливала как дома коза, роняя свои орешки.  Скрытая папоротниками она смеялась в горячих объятиях. Лежа на ней, я целовал  ее неистово и безумно: ее глаза, губы, ее открытую шею где билась жилка, полные  женские груди под тонкой шерстяной блузкой, твердые соски глядящие вверх.  Целуя, я касался ее своим горячим языком.    

Она  целовала меня. Я получал поцелуи. Уже вся поддаваясь она ерошила мои волосы. Осыпаемая  моими поцелуями, целовала меня.    

Меня. И  вот я теперь.    

Бились,  жужжали мухи.    

Опустив  глаза вниз, он проследил взглядом безмолвные линии прожилок на дубовой панели.  Красота: линии закругляются: округлость это и есть красота. Совершенные формы  богинь, Венера, Юнона: округлости, которыми восхищается весь мир. Можно  посмотреть на них, библиотечный музей, стоят в круглом холле, обнаженные  богини. Способствует пищеварению. Им все равно кто смотрит. На всеобщее  обозрение. Никогда не заговорят. По крайней мере с таким как флинн. А допустим  она вдруг как Галатея с Пигмалионом что она первое сказала бы? О, смертный!  Знай свое место. Вкушать нектар с богами за трапезой золотые блюда амброзия. Не  то что наши грошовые завтраки, вареная баранина, морковка и свекла, да бутылка  пива. Нектар представь себе что пьешь электричество: пища богов. Прелестные  женские формы изваяния Юноны. Бессмертная красота. А мы заталкиваем себе еду в  дырку, входная спереди, выходная сзади: еда, кишечные соки, кровь, кал, земля,  еда: без этого мы не можем как без топлива паровоз. А у них нет. Не приходило в  голову посмотреть. Посмотрю сегодня. Хранитель не заметит.    

Что–  нибудь выроню и нагнусь. Погляжу есть ли у нее.    

Из его  мочевого пузыря просочился неслышный сигнал пойти сделать не делать там  сделать. Как мужчина в готовности, он осушил свой стакан до дна и вышел, они  отдаются и смертным, влекутся к мужскому, ложатся с любовниками-мужчинами,  юноша наслаждался с нею, во двор.    

Когда  затих звук его шагов, Дэви Берн от своей книги спросил:    

– А  что он такое? Он не в страховом бизнесе?    

– Это  дело он давно бросил, – отозвался Флинн Длинный Нос. – Сейчас он  рекламный агент во «Фримене».    

– На  вид-то я его хорошо знаю, – сказал Дэви Берн. – У него что,  несчастье?    

– Несчастье? –  удивился флинн Длинный Нос. – В первый раз слышу. А почему?    

– Я  заметил, он в трауре.    

– Разве? –  спросил Флинн Длинный Нос. – А ведь верно, ей-ей. Я у него спросил, как  дела дома. Убей бог, ваша правда. В трауре.    

– Я  никогда не завожу разговор об этом, – сказал человеколюбиво Дэви  Берн, – если вижу, что у джентльмена такое несчастье. Им это только лишний  раз напоминает.    

– Точно,  что это не жена, – сказал флинн Длинный Нос. – Я его встретил позавчера  на Генри-стрит, он как раз выходил из молочной «Ирландская ферма», где торгует  жена Джона Уайза Нолана, и нес в руках банку сливок для своей драгоценной  половины. Она отлично упитанна, я вам доложу. Пышногрудая птичка.    

– А  он, значит, трудится во «Фримене»? – сказал Дэви Берн.    

Флинн  Длинный Нос значительно поджал губы.    

– С  рекламок, что он добывает, на сливки не заработаешь. Можете всем ручаться.    

– Это  как же так? – спросил Дэви Берн, оставив свою книжку и подходя ближе.    

Флинн  Длинный Нос проделал пальцами в воздухе несколько быстрых пассов фокусника. И  подмигнул глазом.    

– Он  принадлежит к ложе, – промолвил он.    

– Это  вы что, серьезно? – спросил Дэви Берн.    

– Серьезней  некуда, – сказал Длинный Нос. – К древнему, свободному и признанному  братству[649].  Свет, жизнь и любовь, во как. И они его всячески поддерживают. Мне это сказал  один, э-э, не важно кто.    

– Но  это факт?    

– У,  да это отличное братство, – сказал Длинный Нос. – Они вас никогда не  оставят в беде. Я знаю одного парня, который к ним пытался попасть, но только к  ним попробуй-ка попади. Скажем, женщин они вообще не допускают, и правильно  делают, ей-богу.    

Дэви  Берн единым разом улыбнулсязевнулкивнул:    

– Иииааааааахх!    

– Как-то  одна женщина, – продолжал Длинный Нос, – спряталась в часы  подсмотреть, чем они занимаются. Но, будь я проклят, они как-то ее учуяли и тут  же на месте заставили дать присягу Мастеру ложи. Она была из рода Сент-Леже  Донерайль[650].    

Дэви  Берн, еще со слезами на глазах после сладкого зевка, сказал недоверчиво:    

– Но  все-таки факт ли это? Он такой скромный, приличный. Я его часто тут вижу и ни  одного разу не было, чтобы он – ну знаете, что-то себе позволил.    

– Сам  Всемогущий его не заставит напиться, – энергично подтвердил Длинный  Нос. – Как чует, уже по-крупному загудели, тут же смывается. Не заметили,  как он посмотрел на часы? Хотя да, вас не было. Его позовешь выпить, так он  первое что сделает, это вытащит свои часы и по времени решит, чего ему надо  принять внутрь. Всегда так делает, вот те крест.    

– Бывают  некоторые такие, – сказал Дэви Берн. – Но он человек надежный, вот  что я вам скажу.    

– Мужик  неплохой, – опять согласился Длинный Нос, шмыгнув носом. – Про него  знают, что он и кошельком поможет при случае. Каждому надо по заслугам. Без  спору, есть у Блума хорошее. Но вот одну штуку он ни за что не сделает.    

Его рука  изобразила как бы росчерк пера подле стакана с грогом.    

– Я  знаю, – сказал Дэви Берн.    

– Черным  по белому – ни за что[651], –  сказал Длинный Нос.    

Вошли  Падди Леонард и Бэнтам Лайонс. Следом появился Том Рочфорд, поглаживая по  бордовому жилету ладонью.    

– Почтение,  мистер Берн.    

– Почтение,  джентльмены. Они остановились у стойки.    

– Кто  ставит? – спросил Падди Леонард.    

– Как  кто, не знаю, а я на мели, – ответил Флинн Длинный Нос.    

– Ладно,  чего берем? – спросил Падди Леонард.    

– Я  возьму имбирный напиток, – сказал Бэнтам Лайонс.    

– Чего-чего? –  воскликнул Падди Леонард. – Это с каких же пор, мать честная? А ты, Том?    

– Как  там канализация работает? – спросил Флинн Длинный Нос, прихлебывая.    

Вместо  ответа Том Рочфорд прижал руку к груди и громко икнул.    

– Вас  не затруднит дать стаканчик воды, мистер Берн? – попросил он.    

– Сию  минуту, сэр.    

Падди  Леонард оглядел своих собутыльников.    

– Ну  и дела пошли, – сказал он. – Вы только полюбуйтесь, чему я выпивку  ставлю. Вода и имбирная шипучка. И это парни, которые слизали б виски с волдыря  на ноге. Вот у этого за пазухой какая-то чертова лошадка на Золотой кубок. Удар  без промаха.    

– Мускат,  что ли? – спросил Флинн Длинный Нос.    

Том  Рочфорд высыпал в свой стакан какой-то порошок из бумажки.    

– Проклятый  желудок, – сказал он перед тем, как выпить.    

– Сода  хорошо помогает, – посоветовал Дэви Берн.    

Том  Рочфорд кивнул и выпил.    

– Так  что, Мускат?    

– Я  молчу! – подмигнул Бэнтам Лайонс. – Сам на это дело пускаю кровные  пять шиллингов.    

– Да  скажи нам, если ты человек, и черт с тобой, – сказал Падди Леонард. –  Сам-то ты от кого узнал?    

Мистер  Блум, направляясь к выходу, поднял приветственно три пальца.    

– До  скорого! – сказал Флинн Длинный Нос.    

Остальные  обернулись.    

– Вот  это он самый, от кого я узнал, – прошептал Бэнтам Лайонс.    

– Тьфу, –  произнес с презрением Падди Леонард. – Мистер Берн, сэр, так значит, вы  дайте нам два маленьких виски «Джеймсон» и…    

– И  имбирный напиток, – любезно закончил Дэви Берн.    

– Вот-вот, –  сказал Падди Леонард. – Бутылочку с соской для младенца.    

Мистер Блум  шагал в сторону Доусон-стрит, тщательно прочищая языком зубы. Верно что-то  зеленое: вроде шпината. С помощью рентгеновских лучей можно бы.    

На Дьюк–  лейн прожорливый терьер вырыгнул на булыжники тошнотворную жвачку из косточек и  хрящей и с новым жаром набросился на нее.    

Неумеренность  в пище. С благодарностью возвращаем, полностью переварив содержимое. Сначала  десерт потом оно же закуска. Мистер Блум предусмотрительно обошел. Жвачные животные.  Это ему на второе. Они двигают верхней челюстью. Интересно сумеет ли Том  Рочфорд что-нибудь провернуть с этим своим изобретением. Зря трудится  втолковывая этому Флинну ему бы только в глотку залить. У тощего мужика глотка  велика. Должны устроить специальный зал или другое место где изобретатели могли  б на свободе изобретать. Правда конечно туда бы все чокнутые сбежались.    

Он стал  напевать, удлиняя торжественным эхом последние ноты каждого такта:    

Don  Giovanni, a cenar teco    

M'invitasti[652].    

Получше  стало. Бургонское. Славно подняло самочувствие. Кто первый начал вино гнать?  Какой-нибудь сердяга впавший в тоску. Пьяная удаль.    

Сейчас  надо в национальную библиотеку за этой «Килкенни пипл». Сияющие чистотой унитазы,  ждущие своего часа, в витрине Уильяма Миллера: оборудование для ванн и  уборных, – вернули прежний ход его мыслям. Да, это могли бы: и проследить  весь путь, иногда проглоченная иголка выходит где-нибудь из ребер через  несколько лет, путешествует по всему телу изменяется желчные протоки селезенка  брызжет печень желудочный сок кольца кишок как резиновые трубки. Вот только  горемычному старикашке пришлось бы все это время стоять, выставив нутро  напоказ. Ради науки.    

– A  cenar teco.    

Что бы  это значило teco. Наверно сегодня вечером.    

О дон  Жуан, меня ты пригласил    

Прийти  на ужин сегодня вечером    

Та– рам  тара-там.    

Нескладно  выходит.    

Ключчи:  если уговорю Наннетти на два месяца. Это будет примерно два фунта десять или  два фунта восемь. Три мне должен Хайнс. Два одиннадцать.    

Реклама  для Прескотта: два пятнадцать. Итого около пяти гиней. Вроде везет.    

Пожалуй  можно будет купить для Молли какую-нибудь из тех шелковых комбинаций, под цвет  к новым подвязкам.    

Сегодня.  Сегодня. Не думать.    

Потом  турне по югу. Чем плохо бы – по английским морским курортам?    

Брайтон,  Маргейт. Гавань при свете луны. Ее голос плывет над водой. Те приморские красотки.  Напротив пивной Джона Лонга сонно привалился к стене бродяга, в тяжком раздумье  кусая коростовые костяшки пальцев. Мастер на все руки ищет работу. За скромное  вознаграждение. Неприхотлив в еде.    

Мистер  Блум повернул за угол у витрины кондитерской Кэтрин Грэй с нераскупленными  тортами и миновал книжный магазин преподобного Томаса Коннеллана. «Почему я  порвал с католической церковью»[653].  «Птичье гнездышко».    

Женщины  там заправляют всем. Говорят во время неурожая на картошку они подкармливали  супом детей бедняков, чтобы переходили в протестанты. А подальше там общество  куда папа ходил, по обращению в христианство бедных евреев. Одна и та же  приманка. Почему мы порвали с католической церковью.    

Слепой  юноша стоял у края тротуара, постукивая по нему тонкой палкой.    

Трамвая  не видно. Хочет перейти улицу.    

– Вы  хотите перейти? – спросил мистер Блум.    

Слепой  не ответил. Его неподвижное лицо слабо дрогнуло. Он неуверенно повернул голову.    

– Вы  на Доусон-стрит, – сказал мистер Блум. – Перед вами Моулсворт-стрит.  Вы хотите перейти? Сейчас путь свободен.    

Палка,  подрагивая, подалась влево. Мистер Блум поглядел туда и снова увидел фургон красильни,  стоящий у Парижской парикмахерской Дрейго. Где я и увидел его напомаженную шевелюру  как раз когда я. Понурая лошадь. Возчик – у Джона Лонга. Промочить горло.    

– Там  фургон, – сказал мистер Блум, – но он стоит на месте. Я вас провожу  через улицу. Вам нужно на Моулсворт-стрит?    

– Да, –  ответил юноша. – На Южную Фредерик-стрит.    

– Пойдемте, –  сказал мистер Блум.    

Он  осторожно коснулся острого локтя – затем взял мягкую ясновидящую руку, повел  вперед.    

Сказать  ему что-нибудь. Только не разыгрывать сочувствие. Они не верят словам.  Что-нибудь самое обыкновенное.    

– Дождь  прошел стороной.    

Никакого  ответа.    

Пиджак  его в пятнах. Наверно не умеет как следует есть. Все вкусы он чувствует  по-другому. Кормить приходилось сначала с ложечки. Ручка как у ребенка. Как  раньше у Милли. Чуткая. Я думаю он может представить мои размеры по моей руке.  А интересно имя у него есть. Фургон. Палка чтоб не задела лошади за ноги  скотинка притомилась пусть дремлет. Так. Все как надо. Быка обходи сзади –  лошадь спереди.    

– Спасибо,  сэр.    

Знает  что я мужчина. По голосу.    

– Все  в порядке? Теперь первый поворот налево.    

Слепой  нащупал палкой край тротуара и продолжал путь, занося палку и постукивая ею перед  собой.    

Мистер  Блум следовал позади, за незрячими стопами и мешковатым твидовым костюмом в  елочку. Бедный мальчик! Но каким же чудом он знал что там этот фургон? Стало  быть как-то чувствовал. Может у них какое-то зрение во лбу: как бы некоторое  чувство объема. Веса. А интересно почувствует он если что-нибудь убрать.  Чувство пустоты. Какое у него должно быть странное представление о Дублине из  этого постукивания по камням. А смог бы он идти по прямой, если без палки?  Смиренное и бескровное лицо как у того кто готовится стать священником.    

Пенроуз!  Вот как фамилия того парня.    

Смотри  сколько разных вещей они могут делать. Читать пальцами. Настраивать рояли. А мы  удивляемся что у них есть какой-то разум. Любой калека или горбун нам сразу кажется  умным едва он что-то скажет что мы бы сами могли. Конечно другие чувства  обостряются. Могут вышивать. Плести корзины. Люди должны им помогать. Положим я  бы подарил Молли корзинку для рукоделья ко дню рождения. А она терпеть не может  шитья. Еще рассердится.    

Темные,  так их называют.    

И  обоняние у них наверное сильней. Запахи со всех сторон, слитые вместе. У каждой  улицы свой запах. У каждого человека тоже. Затем весна, лето: запахи. А вкусы?  Говорят вкус вина не почувствуешь с закрытыми глазами или когда простужен. И  если куришь в темноте говорят нет того удовольствия.    

А скажем  с женщинами. Меньше стыда если не видишь. Вон проходит девчонка, задравши нос,  мимо Института Стюарта. Глядите-ка на меня. Вот она я, при всех доспехах.  Должно быть это странно если не видишь ее. В воображении у него есть какое-то  понятие о форме. Голос, разность температур когда он касается ее пальцами  должен почти уже видеть очертания, округлости. К примеру, он проводит рукой по  ее волосам.    

Допустим,  у нее черные. Отлично. Назовем это черным. Потом он гладит ее белую кожу.  Наверно другое ощущение. Ощущение белого.    

Почта.  Надо ответить. Чистая волынка сегодня. Послать ей перевод на два шиллинга или  на полкроны. Прими от меня маленький подарок. Вот и писчебумажный магазин  рядом. Погоди. Сначала подумаю.    

Легкими  и очень медленными касаниями его пальцы осторожно пощупали волосы, зачесанные  назад над ушами. Еще раз. Как тонкие-претонкие соломинки. Затем, столь же легко  касаясь, он пощупал кожу у себя на правой щеке. Тут тоже пушистые волоски. Не  совсем гладкая. Самая гладкая на животе. Вокруг никого. Только тот поворачивает  на Фредерик-стрит. Не иначе, настраивать рояль в танцевальных классах  Левенстона. Может быть, это я поправляю подтяжки.    

Проходя  мимо трактира Дорена, он быстро просунул руку между брюками и жилетом и, оттопырив  слегка рубашку, пощупал вялые складки на своем животе. Но я же знаю что он  беловатый желтый. Надо посмотреть что будет если в темноте.    

Он  вытащил руку и оправил свою одежду.    

Бедняга!  Еще совсем мальчик. Это ужасно. Действительно ужасно. Какие у него могут быть  сны, у незрячего? Для него жизнь сон. Где же справедливость если ты родился  таким? Все эти женщины и дети что сгорели и потонули в Нью-Йорке во время  морской прогулки[654].  Гекатомба. Это называется карма такое переселение за твои грехи в прошлой жизни  перевоплощение метим псу хвост. Боже мой. Боже, Боже. Жаль конечно – но что-то  такое есть почему с ними нельзя по-настоящему сблизиться.    

Сэр  Фредерик Фолкинер[655]  входит в здание масонской ложи. Важный как Трои[656].    

Успел  плотно позавтракать у себя на Эрлсфорт-террас. Со старыми приятелями-судейскими  изрядно заложили за воротник. Истории о судах и выездных сессиях, рассказы про  синемундирную школу[657].  И отвесил я ему десять годиков. Я думаю он бы только скривился от того вина что  я пил. Для них из фирменных погребов, бутылки пыльные, на каждой поставлен год.  У него есть свои понятия о том что такое справедливость в суде. Старикан с  добрыми побуждениями. Полицейские сводки битком набиты делами, это они  натягивают себе проценты, фабрикуют преступления из любых пустяков. А он им все  такие дела заворачивает обратно. Гроза для ростовщиков. Рувима Дж. уж совсем  смешал с грязью. А что, тому только по заслугам если его назовут грязным жидом.  Большая власть у судей. Старые сварливые пьяницы в париках. Смотрит зверем. И  да помилует Господь твою душу.    

Гляди,  афиша. Благотворительный базар Майрас. Его сиятельство генерал-губернатор.  Шестнадцатого. Значит, сегодня. В пользу больницы Мерсера[658]. Первое исполнение  «Мессии» было в пользу этой больницы. Да.    

Гендель.  А может сходить туда: Боллсбридж. Заглянуть к Ключчи. Да нет, не стоит уж так  приставать к нему. Только отношения портить. Наверняка при входе кто-нибудь  попадется знакомый.    

Мистер  Блум вышел на Килдер-стрит. Сюда первым делом. В библиотеку.    

Соломенная  шляпа блеснула на солнце. Рыжие штиблеты. Брюки с манжетами.    

Так и  есть. Так и есть.    

Его  сердце дрогнуло мягко. Направо. Музей. Богини. Он повернул направо.    

А точно?  Почти уверен. Не буду смотреть. У меня лицо красное от вина.    

Что это  я? Чересчур помчался. Да, так и есть. Шагом. И не смотреть. Не смотреть. Идти.    

Приближаясь  к воротам музея размашистым и нетвердым шагом, он поднял глаза. Красивое  здание. По проекту сэра Томаса Дина[659].  Он не идет за мной?    

Может  быть не заметил меня. Солнце ему в глаза.    

Его  дыхание стало коротким и прерывистым. Быстрей. Прохладные статуи: там  спокойствие. Еще минута и я спасен. Нет, он меня не заметил. После двух. У  самых ворот.    

Как  бьется сердце!    

Его  зрачки пульсируя неотрывно смотрели на кремовые завитки камня. Сэр Томас Дин  был греческая архитектура.    

Ищу что–  то я.    

Торопливую  руку сунул быстро в карман, вынул оттуда, прочел, не разворачивая, Агендат  Нетаим. Куда же я?    

Беспокойно  ища.    

Быстро  сунул обратно Агендат.    

Она  сказала после полудня.    

Я ищу  это. Да, это. Смотри во всех карманах. Носовой, «Фримен». Куда же я? Ах, да. В  брюках. Картофелина. Кошелек. Куда?    

Спеши.  Иди спокойно. Еще момент. Как бьется сердце.    

Рука его  искавшая тот куда же я сунул нашла в брючном кармане кусок мыла лосьон забрать  теплая обертка прилипшее Ага мыло тут я да. Ворота.    

Спасен!    

 Эпизод 9[660]    

     

Деликатно  их успокаивая, квакер-библиотекарь вполголоса ворковал:    

– И  ведь у нас есть, не правда ли, эти бесценные страницы «Вильгельма Мейстера»[661]. Великий  поэт – про своего великого собрата по ремеслу.    

Колеблющаяся  душа, что в смертной схватке с целым морем бед, терзаемая сомнениями и  противоречиями, как это бывает в реальной жизни.    

Он  выступил на шаг вперед в контрдансе скрипнув воловьей кожей и на шаг назад в  контрдансе по торжественному паркету он отступил[662].    

Безмолвный  помощник, приотворив осторожно дверь, сделал ему безмолвный знак.    

– Сию  минуту, – сказал он, уходяще скрипнув, хоть уйти медля. – Прекрасный  и неприспособленный мечтатель в болезненном столкновении с жестокой  реальностью. Постоянно убеждаешься, насколько истинны суждения Гете. Истинны  при более глубоком анализе.    

Двускрипно  в куранте унес он анализ прочь. Плешивый, с высшим вниманьем, у двери словам  помощника подставил большое ухо: слова выслушал: удалился.    

Остались  двое.    

– Мсье  де ла Палисс[663], –  язвительно усмехнулся Стивен, – был еще жив за четверть часа до смерти.    

– А  вы уже отыскали шестерку доблестных медиков[664], –  вопросил желчным старцем Джон Эглинтон, – которые бы переписали  «Потерянный рай» под вашу диктовку? Он его называет «Горести Сатаны».    

Усмехайся.  Усмехайся усмешкой Крэнли.    

Сперва  ее облапил    

Потом ее  огладил    

А после  взял и вдруг    

Катетер  ей приладил.    

Ведь он  был просто доктор    

Веселый  парень док…[665]    

– Я  думаю, для «Гамлета» вам понадобится на одного больше. Число семь драгоценно  для мистиков. Сияющая седмица[666],  как выражается У.Б.    

Блескоглазый  с рыжепорослым черепом подле зеленой настольной лампы вглядывался туда где в  тени еще темнозеленей брадообрамленное лицо, оллав, святоокий[667]. Рассмеялся тихо: смех  казеннокоштного питомца Тринити: безответный.    

Многоголосый  Сатана, рыдая[668],    

Потоки  слез лия, как ангелы их льют.    

Ed egli  avea del cul fatto trombetta[669]    

Мои  безумства у него в заложниках.    

Крэнли  нужно одиннадцать молодцев из Уиклоу, чтобы освободить землю предков[670]. Щербатую  Кетлин[671]  с четырьмя изумрудными лугами: чужак у нее в доме. И одного бы еще, кто бы его  приветствовал: аве, равви: дюжина из Тайнахили. Он воркует в тени долины,  сзывая их[672].  Юность моей души я отдавал ему, ночь за ночью. Бог в помощь. Доброй охоты.    

Моя  телеграмма у Маллигана.    

Безумство.  Поупорствуем в нем.    

– Нашим  молодым ирландским бардам, – суровым цензором продолжал Джон  Эглинтон, – еще предстоит создать такой образ, который мир поставил бы  рядом с Гамлетом англосакса Шекспира, хоть я, как прежде старина Бен[673], восхищаюсь  им, не доходя до идолопоклонства.    

– Все  это чисто академические вопросы, – провещал Рассел из своего темного  угла, – о том, кто такой Гамлет – сам Шекспир или Яков Первый или же  Эссекс[674].  Споры церковников об историчности Иисуса. Искусство призвано раскрывать нам  идеи, духовные сущности, лишенные формы[675].  Краеугольный вопрос о произведении искусства – какова глубина жизни, породившей  его. Живопись Гюстава Моро – это живопись идей[676]. Речи Гамлета,  глубочайшие стихи Шелли дают нашему сознанию приобщиться вечной премудрости,  платоновскому миру идей. А все прочее – праздномыслие учеников для учеников.  А.Э. рассказывал в одном интервью, которое он дал какому-то янки. Н-ну, тыща  чертей, вы молодчага, проф!    

– Ученые  были сначала учениками, – сказал Стивен с высшею вежливостью.    

– Аристотель  был в свое время учеником Платона.    

– Смею  надеяться, он и остался им, – процедил лениво Джон Эглинтон. – Так и  видишь его примерным учеником с похвальной грамотой под мышкой.    

Он снова  рассмеялся, обращаясь к брадообрамленному ответно улыбнувшемуся лицу.    

Лишенное  формы духовное. Отец, Слово и Святое Дыхание. Всеотец, небесный человек, Иэсос  Кристос, чародей прекрасного. Логос, что в каждый миг страдает за нас. Это  поистине есть то. Я огнь над алтарем. Я жертвенный жир.    

Данлоп, Джадж,  что римлянин был самый благородный, А.Э., Арвал, Несказанное Имя, в высоте  небес, К.Х., их учитель, личность которого не является тайной для посвященных.  Братья великой белой ложи неусыпно следят, не требуется ли их помощь. Христос с  сестрою-невестой, влага света, рожденная от девы с обновленной душой, софия  кающаяся, удалившаяся в план Будд. Эзотерическая жизнь не для обыкновенного  человека. О.Ч. сначала должен избавиться от своей дурной кармы. Однажды миссис  Купер Оукли на мгновение улицезрела астральное нашей выдающейся сестры Е.П.Б.[677]    

Фу, как  нехорошо! Pfuiteufel[678]!  Право, негоже, сударыня, совсем негоже глазеть, когда у дамы выглядывает  астральное.    

Вошел  мистер Супер – младой, высокий, легкий и деликатный. Рука его с изяществом держала  блокнот – большой, красивый, чистый и аккуратный.    

– Вот  этот примерный ученик, – сказал Стивен, – наверняка считает, что  размышления Гамлета о будущей жизни его сиятельной души – весь этот  ненатуральный, ненужный, недраматичный монолог – такие же плоские, как и у Платона.    

Джон  Эглинтон сказал, нахмурившись, дыша ярым гневом:    

– Я  клянусь, что кровь моя закипает в жилах, когда я слышу, как сравнивают  Аристотеля с Платоном.    

– А  кто из них, – спросил Стивен, – изгнал бы меня из своего Государства[679]?    

Кинжалы  дефиниций – из ножен! Лошадность – это чтойность вселошади. Они поклоняются  зонам и волнам влечений. Бог – шум на улице: весьма в духе перипатетиков.  Пространство – то, что у тебя хочешь не хочешь перед глазами. Через  пространства, меньшие красных шариков человечьей крови, пролезали они следом за  ягодицами Блейка в вечность, коей растительный мир сей – лишь тень. Держись за  здесь и теперь, сквозь которые будущее погружается в прошлое[680][681].    

Мистер  Супер, полный дружеского расположения, подошел к своему коллеге.    

– А  Хейнс ушел, – сообщил он.    

– Вот  как?    

– Я  ему показывал эту книгу Жюбенвиля[682].  Он, понимаете, в полном восторге от «Любовных песен Коннахта» Хайда. Мне не  удалось привести его сюда послушать дискуссию. Он тут же побежал к Гиллу  покупать их.    

Спеши  скорей, мой скромный труд,    

К  надменной публике на суд[683].    

Как  горький рок, тебя постиг Английский немощный язык.    

– Дым  наших торфяников ему одурманил голову, – предположил Джон Эглинтон.    

Мы,  англичане, сознаем. Кающийся вор. Ушел. А я курил его табачок.    

Мерцающий  зеленый камень. Смарагд, заключенный в оправу морей[684].    

– Люди  не знают, как могут быть опасны любовные песни, – оккультически  предостерегла Расселова яйцевидная аура. – Движения, вызывающие мировые  перевороты, рождаются из грез и видений в душе какого-нибудь крестьянина на  склоне холма[685].  Для них земля не почва для обработки, а живая мать.    

Разреженный  воздух академии и арены рождает грошовый роман, кафешантанную песенку. Франция  рождает в лице Малларме изысканнейший цветок развращенности, но вожделенная  жизнь – такая, какой живут феаки Гомера, открывается только нищим духом[686].    

При этих  словах мистер Супер обратил к Стивену свой миролюбивый взор.    

– Понимаете, –  сказал он, – у Малларме есть чудные стихотворения в прозе, Стивен Маккенна  мне их читал в Париже[687].  Одно из них – о «Гамлете»[688].    

Он  говорит: «Il se promene, lisant au livre de lui-meme»[689], понимаете, читая книгу  о самом себе. Он описывает, как дают «Гамлета» во французском городке,  понимаете, в провинции. Там выпустили такую афишу.    

Его  свободная рука изящно чертила в воздухе маленькие значки.    

HAMLET  ou LE DISTRAIT    

Piece de  Shakespeare[690]    

Он  повторил новонасупленному челу Джона Эглинтона:    

– Piece  de Shakespeare, понимаете. Это так похоже на французов, совершенно в их духе.  Hamlet ou…    

– Беззаботный  нищий[691], –  закончил Стивен.    

Джон  Эглинтон рассмеялся.    

– Да,  это подойдет, пожалуй, – согласился он. – Превосходные люди, нет  сомнения, но в некоторых вещах ужасающе близоруки.    

Торжественно-тупое  нагроможденье убийств.    

– Роберт  Грин назвал его палачом души[692], –  молвил Стивен. – Недаром он был сын мясника[693], который помахивал  своим топором да поплевывал в ладонь.    

Девять  жизней заплачено за одну – за жизнь его отца[694].  Отче наш иже еси во чистилище. Гамлеты в хаки стреляют без колебаний[695].  Кровавая бойня пятого акта – предвидение концлагеря, воспетого Суинберном[696].    

Крэнли,  я его бессловесный ординарец, следящий за битвами издалека.    

Врагов  заклятых матери и дети,    

Которых  кроме нас никто б не пощадил…    

Улыбка  сакса или ржанье янки. Сцилла и Харибда.    

– Он  будет доказывать, что «Гамлет» – это история о призраках, – заметил Джон  Эглинтон к сведению мистера Супера. – Он, как жирный парень в «Пиквикском  клубе», хочет, чтоб наша плоть застыла от ужаса[697].