1 2 3 4 5 6 7 8 
   
Она подняла голову и взглянула на меня.
   
— Ты уверен в этом?
   
Я перестал дышать.
   
Слово в слово я знал свой ответ. Мой ответ когда-то был таким:
   
— Нет. Честно говоря, я не уверен:
   
И тут все померкло: слова, закат, дерево — все поблекло. Вслед за этим коротким видением другого сейчас пришла глубокая грусть. Это была такая тяжелая печаль, что я ничего не мог увидеть из-за слез.
   
— Ты уже стал лучше, — сказала она медленно. — Я знаю, что сейчас ты отличаешься от того, кем был в декабре. Чаще всего ты ласков, и мы живем вместе так хорошо. Я вижу, что наше будущее, Ричард, так прекрасно! Почему ты хочешь убежать? Ты видишь это будущее, но не хочешь его, или после всего того, что было, ты совсем не видишь его?
   
В трейлере была почти полная темнота, но никто из нас не поднялся, чтобы включить свет.
   
— Лесли, я только что увидел нечто совсем другое. Не случалось ли это раньше?
   
— Ты имеешь ввиду, что этот момент уже был раньше? — спросила она. — «Deja vu»?
   
— Да. Когда ты знаешь слово в слово все, что я собираюсь сказать. У тебя не было такого чувства?
   
— Нет.
   
— А у меня было. Я точно знал, что ты должна произнести, и ты это произнесла.
   
— А что произошло потом?
   
— Не знаю, это ощущение померкло. Но я был ужасно печален.
   
Она протянула руку и легонько похлопала меня по плечу. Несмотря на темноту, я уловил на ее лице тень улыбки.
   
— Верно тебе служит.
   
— Я попробую догнать его. Дай мне десять минут: Она ничего не возразила. Я улегся на ковер на полу, закрыл глаза.
   
Один глубокий вдох (выдох).
   
Мое тело полностью расслаблено…
   
Еще один глубокий вдох (выдох).
   
Мое сознание полностью расслаблено…
   
Еще один.
   
Я стоял на пороге двери, которая распахнулась в иное время…
   
   
Трейлер. Закат. Лесли свернулась клубком на дальнем конце кровати, окруженная защитной оболочкой. Все так реально, как в стереофильме.
   
— Ох, Ричард, — сказала она устало бесцветным голосом. — Я хотела, чтобы это у нас получилось, быть вместе. А ты этого хотел?
   
— Да, хотел.
   
Хотел, но при условии, что ты позволишь мне быть самим собой, — добавил я мысленно.
   
— Я никогда не становился между тобой и твоими желаниями. Почему же ты не можешь?
   
Она расплакалась и молча уселась на том конце маленькой кровати.
   
Слез больше не было, но в воздухе повис тяжелый груз наших разногласий, наши острова находились так далеко друг от друга.
   
— Ты уверен? Уверен ли ты, что этого хотел?
   
— Нет! Если быть с тобой честным, то я не уверен. Я не думаю, что мне удастся взлететь при помощи всех этих пут, я чувствую себя так, словно угодил в веревочные сети. Пойдешь сюда — тебе не нравится, пойдешь туда — ты начинаешь на меня кричать. Мы такие разные, иногда ты меня просто пугаешь. Я честно участвовал в этом эксперименте, но если ты не хочешь позволить мне уйти и побыть наедине с самим собой пару недель:
   
Я не уверен, что я хочу, чтобы у нас вышло. Не вижу особой перспективы.
   
Она вздохнула. Даже в темноте было видно, как вокруг нее вздымаются ввысь стены; я был вне них.
   
— Я тоже не вижу особой перспективы, Ричард. Ты говорил мне, что ты — эгоист, а я не послушала. Мы попробовали — не получилось. Все должно быть по-твоему, в точности по-твоему, так, да?
   
— Боюсь, что так, Лесли — я едва не назвал ее «вуки», и в тот момент, когда это слово ускользнуло, я понял, что больше уже никогда его не произнесу. — Я не могу жить без свободы:
   
— Хватит твоей свободы, я прошу. Хватит футляров. Мне не нужно было давать себя уговорить на эту еще одну совместную попытку. С меня хватит. Будь тем, кто ты есть.
   
Я попытался приподнять часть груза.
   
— Ты сама летала на планерах. Ты теперь больше не будешь бояться полетов.
   
— Это правда. Спасибо, что ты мне в этом помог.
   
— Она встала, включила свет, посмотрела на часы. — Сегодня вечером есть рейс в Лос-Анжелес, правда? Не подбросишь ли ты меня в Феникс, чтобы я на него успела?
   
— Если ты этого хочешь. Или мы можем вернуться своим ходом, в Майерсе.
   
— Нет. Спасибо. Вечерний рейс меня вполне устроит.
   
Она за десять минут собрала свои вещи, запихнула их в два чемодана, захлопнула крышки.
   
Мы не сказали друг другу ни слова.
   
Я поставил чемоданы в машину и стал ждать ее в ночной пустыне. Низко на западе висела тоненькая четвертинка Луны. «Малышка-Луна смеялась в стороне от темноты», — так она когда-то написала. И вот та же самая Луна, проделав несколько оборотов, стала мрачной и угрюмой.
   
Я вспомнил наш девятичасовой разговор по телефону, когда мы едва спасли нашу обычную жизнь. Что я делаю? Это же самая замечательная, мудрая и красивая женщина из всех, кого я встречал в своей жизни, а я увожу ее прочь!
   
Но путы, Ричард. Ты ведь честно старался.
   
Я почувствовал, как целая жизнь, полная счастья, любопытства, учебы и радости, жизнь с этой женщиной, сдвинулась с места, наполнилась ветром, словно гигантский серебряный парус в свете луны, трепыхнулась, затем ее снова подхватил ветер и унес, унес, унес:
   
— Закроешь трейлер? — спросила она. Трейлер был теперь моим домом, не ее.
   
— Все равно.
   
Она оставила дверь не запертой.
   
— Я поведу? — спросила она. Ей никогда не нравилось, как я вожу, h(-c, ей казалось, что я делаю это слишком невнимательно и рассеянно.
   
— Какая разница, — ответил я. — Я сижу за рулем, я и поведу.
   
Мы ехали молча, все сорок миль ночной дороги в аэропорт в Фениксе. Я припарковал пикап, и пока она сдавала свой багаж, я стоял рядом молча, желая, чтобы кто-нибудь сказал то, что так и не было сказано; потом направился вместе с ней к выходу.
   
— Не беспокойся, — сказала она. — Дальше я сама. Спасибо. Мы останемся друзьями, хорошо?
   
— Хорошо.
   
— Прощай, Ричард. Когда едешь, будь:
   
Внимательнее, — хотела сказать она, будь внимательнее. Теперь уж нет. Теперь я могу ездить, как пожелаю.
   
— Прощай.
   
— До свидания. — Я наклонился, чтобы ее поцеловать, но она отвернулась.
   
У меня перед глазами висела серая пелена. Я сделал нечто непоправимое, словно выпрыгнул из самолета на высоте двух миль.
   
Она еще была в пределах досягаемости; я мог коснуться ее руки, если бы пожелал.
   
Она пошла вперед.
   
А сейчас уже поздно.
   
Разумный человек взвешивает, принимает решение, ведет себя в соответствии с ним. Бессмысленно возвращаться назад и переигрывать ситуацию. Однажды она так со мной поступила, — и ошиблась. Не стоит даже заводить разговор о том, чтобы повторить это еще раз.
   
Но Лесли, — подумал я, — я так хорошо тебя знаю, как же ты можешь меня покинуть! Я знаю тебя лучше, чем любой в этом мире, а ты знаешь меня. Ты мой самый лучший в этой жизни друг, как же ты можешь оставить меня! Разве ты не знаешь, что я люблю тебя? Я никогда никого не любил, но люблю тебя!
   
Почему я не смог ей этого сказать. Она все еще уходила, так ни разу и не оглянувшись. Потом она прошла в двери и скрылась из вида.
   
У меня в голове возник какой-то звук, похожий на шум ветра, словно тихий шум винта, полный терпеливого ожидания, что я вернусь, сяду в самолет и завершу свою жизнь.
   
Я долго еще смотрел на двери, стоял и смотрел, словно она могла возвратиться, выбежать из-за них со словами:
   
— Ох, Ричард, какие же мы с тобой дураки, какие глупые, что так поступаем друг с другом!
   
Она этого не сказала, и я не побежал за двери, чтобы ее остановить.
   
Приходится признать, что мы одиноки на этой планете, — подумал я, — каждый из нас совершенно одинок, и чем скорее мы это признаем, тем лучше для нас.
   
Многие люди живут в состоянии одиночества: и женатые и неженатые, постоянно ищут и не находят, в конце концов забывая, что они вообще ищут. Так я жил раньше, так придется жить снова. Но никогда, Ричард, никогда не позволяй никому подойти к тебе так близко, как ты позволил ей.
   
Я неспешно вышел из аэропорта, сел в пикап, не спеша отъехал от терминала.
   
Вот в западном направлении поднялся в воздух DС-8, может, она там?
   
За ним последовал Боинг-727, еще один. Вот они круто идут вверх на взлете: вот убираются шасси, втягиваются закрылки, вот разворачиваются и ложатся на курс.
   
В этот момент она летела в моем небе, как же это случилось, что я остался на земле?
   
Выбрось, это из головы. Выбрось из головы, подумаешь об этом позже.
   
Позже.
   
На следующий день мой планер оказался восемнадцатым в очереди на взлет. Крылья заполнены водным балластом, комплект необходимого снаряжения на борту, фонарь закрыт и заперт, камеры разворота проверены.
   
Так пусто было в трейлере всю эту бессонную ночь, так абсолютно тихо!
   
Неужели она и вправду уехала? Как-то даже не верится:
   
Я откинулся на сиденье, проверил органы управления, кивнул технику снаружи, даже не зная, как его зовут, мол, все в порядке, покачал педалями: вправо-влево, вправо-влево. Поехали, буксирный самолет, поехали.
   
Словно тебя запускают из катапульты, в замедленном варианте.
   
Усилились треск и рев самолета, к которому тянулся трос, мы проползли пару футов, затем покатились все быстрее и быстрее. С набором скорости ожили элероны, рули высоты и направления, и вот мы уже поднялись на фут и несемся над полосой, пока самолет завершает свой взлет и начинает набирать высоту.
   
Вчера вечером я допустил ошибку, когда сказал то, что сказал, и позволил ей уехать. Теперь, наверное, уже поздно просить ее вернуться?
   
Еще пять минут мы набирали высоту, следуя за буксирным тросом, затем — небольшой нырок, чтобы его натяжение ослабло, и я освободил его защелку.
   
Невдалеке от аэропорта есть неплохой воздушный поток, и в нем было полно планеров. Первый, кто поднялся в воздух, находит поток, а остальные тянутся за ним, словно лемминги, огромной спиралью из блестящего белого стекловолокна — целое стадо планеров, поднимающихся кругами все выше и выше в восходящем потоке теплого воздуха.
   
Осторожно, Ричард, гляди по сторонам! Заходи в поток снизу, следуй по кругу в том же направлении, что и все. Столкновение в воздухе может испортить тебе весь день.
   
Сколько я ни летал, а по-прежнему волнуюсь, хлопочу, как наседка, когда в одном месте собирается столько самолетов.
   
Крутой разворот. Быстрый разворот. Если попасть в самую сердцевину потока, он вынесет тебя наверх, словно на скоростном лифте: пятьсот футов в минуту, семьсот, девятьсот. Не лучший поток в Аризоне, но для первого подъема за сегодняшний день вполне сойдет.
   
Станет ли она со мной разговаривать, если я ей позвоню? А даже если и станет, что я ей скажу?
   
— Лесли, мне ужасно жаль?
   
— Давай пусть все снова будет по-старому?
   
Все это я уже говорил, я уже затаскал это «мне жаль».
   
На противоположной от меня стороне потока был АS-W 19, точная копия моего собственного планера, на его крыльях и хвосте было написано СZ.
   
Внизу под нами в поток вместе вошли еще три планера; вверху, над головой, их еще как минимум десяток. Снизу это смотрелось так, словно завод по выпуску планеров попал в смерч — эдакая бесшумно кружащаяся, парящая в воздухе скульптура.
   
Хотел ли я отвозить ее в аэропорт? Было ли «мне-нужно-побыть-одному» той пилюлей, которую, как я знал, она не проглотит? Был ли я в этой истории трусом? Могут ли родственные души встретиться, а затем навсегда расстаться?
   
Очень медленно я обошел на подъеме CZ — признак того, что я летаю хорошо, несмотря на всю мою усталость. Наши полеты проходили в треугольнике со стороной 145 миль, а под ним раскинулась раскаленная безлюдная земля, которая и есть пустыня. Когда стоишь на земле, кажется, будто вокруг — сплошная смерть, но в воздухе достаточно восходящих потоков, чтобы планер мог держаться на них хоть целый день.
   
Смотри в оба, Ричард! Будь внимателен. Сверху надо мной поднималась Либелла, затем Циррус и Швейцер 1-35. Я могу обойти на подъеме Швейцер, может быть Циррус, но Либеллу — нет. Скоро мы будем уже наверху, ляжем на курс, там будет попросторнее.
   
И что теперь? Проводить остаток своей жизни, летая на планерах? Как теперь такому эксперту по отступлениям, как я, убежать от жизни без женщины, для встречи с которой он был рожден? Лесли! Мне так жаль!
   
Безо всякого предупреждения мне в глаза ударил яркий луч света.
   
Вспышка, брызги плексигласовых осколков; кабину швырнуло вбок: мне в лицо ударил ветер; яркий красный свет.
   
Я повис на привязных ремнях, затем меня вдавило в сидение — перегрузка, поначалу попытавшаяся меня вышвырнуть, теперь решила меня раздавить.
   
Кабина понеслась со скоростью пули. Время буквально поползло.
   
Ричард, тебя ударили! От твоего планера почти ничего не осталось, и, если ты хочешь жить, то выбирайся из его обломков и дергай поскорее парашютный фал.
   
Я почувствовал, как планер перевернуло, и он, разваливаясь на части, понесся вниз.
   
В красной пелене передо мной мелькали то скалы, то небо. Обломки разорванного в клочья крыла облаком вертелись вокруг меня. Небо — земля — небо: Кажется, мне не добраться до замков на привязных ремнях.
   
С опытом совершенства не прибавилось. Медленно оценивает происходящее.
   
А, привет, приятель! Не подашь ли ты мне руку? Говорят, я влип в аварию. А я не влип. Просто перегрузки такие большие… Я не могу…
   
Говорит не могу, а подразумевает не хочу. Я хочу… Я отстегнусь…
   
Слушает наблюдателя в последние секунды.
   
Любопытный конец жизни.
   
ВСЕ!
   
В тот момент, когда я отстегнулся, кабина исчезла. Я ухватился за фал парашюта, дернул его, перевернулся, чтобы увидеть землю до того, как парашют раскроется: слишком поздно. Мне очень жаль, вук. Так жа:
   
Чернота.
   
   
Очнувшись на полу трейлера, я моргнул глазами, открыл их и уставился в темноту.
   
— Лесли:
   
Я лежал на полу, тяжело дыша, мое лицо было влажным от слез. Она сидела там же, на кровати.
   
— С тобой все хорошо? — спросила она. — С тобой все в порядке?
   
Я поднялся с пола, устроился рядом с ней, придвинувшись как можно ближе, и крепко ее обнял.
   
— Я не хочу покидать тебя, маленькая вуки, я никогда не покину тебя, — сказал я. — Я люблю тебя.
   
Она едва заметно пошевелилась. Наступила тишина, и казалось, что навсегда.
   
— Ты… что? — переспросила она.
  
  
   
    
Тридцать четыре
   
   
Уже после двух часов ночи, позабыв о разногласиях, мы лежали на нашей двуспальной кровати и разговаривали о цветах, изобретениях и о том, какой могла бы быть наша идеальная жизнь. Я вздохнул и сказал:
   
— Помнишь мое старое определение? Что родная душа — это тот, кто всегда соответствует всем нашим потребностям?
   
— Да.
   
— Тогда я полагаю, что мы — не родные души.
   
— Почему? — спросила она.
   
— Потому что у меня нет потребности спорить, — сказал я, — у меня нет потребности бороться.
   
— Откуда ты знаешь? — сказала она мягко. — Откуда ты знаешь, может, это единственный способ для тебя чему-нибудь научиться? Если бы борьба не была нужна тебе для того, чтобы извлечь урок, ты бы не создавал так много проблем! Иногда я не понимаю тебя, пока ты не рассердишься: и разве не бывает так, что ты не знаешь, что я имею в виду, пока я не начинаю кричать? Всегда ли соблюдается правило, что мы можем учиться только с помощью приятных слов и поцелуев?
   
Я удивленно заморгал:
   
— Я думал, что общение родных душ совершенно в любой момент, поэтому как же они могут ссориться? Ты хочешь сказать, вуки, что в этом совершенство? Ты хочешь сказать, что даже когда мы сталкиваемся, — это волшебство? Что столкновение материализует понимание между нами, которого не было раньше?
   
— Да-а, — сказала она в золотистых сумерках, — жизнь с философом:
  
  
   
    
Тридцать пять
   
   
На следующий день в полетном списке мой планер оказался двадцать третьим в очереди на взлет, предпоследним. Крылья заполнены водой для балласта, спасательное снаряжение на борту, опознавательные знаки установлены и поворотные устройства проверены. Лесли передала мне карты, список радиочастот, поцеловала меня, пожелала удачи и опустила вниз фонарь кабины. Я зафиксировал ее изнутри. Я откинулся в полулежачее кресло пилота, проверил рычаги управления, утвердительно кивнул, послал ей последний воздушный поцелуй, покачал рулевые педали из стороны в сторону. Теперь вперед, буксирный самолет, вперед!
   
Каждый взлет отличается от других, но в то же время каждый является таким же замедленным катапультным взлетом с самолетом в качестве буксира. Сильный поток мелкого мусора и рев от самолета впереди, когда он натягивает буксирный трос. Мы сдвигаемся вперед на несколько футов, затем быстрее, быстрее. Скорость дает возможность управлять с помощью элеронов, педали, подъемных устройств, и вот планер отрывается колесами от земли и ждет, пока буксир закончит разгон и начнет подниматься вверх.
   
Лесли проказничала сегодня утром, щедро окатывая меня ледяной водой, когда я меньше всего этого ожидал. Она была счастлива, и я тоже. Какая это была бы трагическая ошибка — стремиться к тому, чтобы покинуть ее!
   
Через пять минут подъем закончился, я спикировал, чтобы ослабить натяжение троса, и, потянув за рычаг, легко освободился от буксира.
   
Вблизи аэродрома был один хороший восходящий поток теплого воздуха, густо заполненный планерами. Я изнемогал от жары в кабине. Впереди был целый вихрь планеров. Но я был одним из последних на взлете и не мог целый день ожидать подъема. Я был нетерпелив, но внимателен. Смотри по сторонам, думал я, будь начеку!
   
Крутой разворот. Быстрый разворот. Я оказался в центре потока воздуха и начал быстро подниматься вверх: пятьсот футов в минуту, семьсот. Смотри по сторонам.
   
Моя шея ныла от быстрых поворотов то влево, то вправо, высматривания, рассчитывания. Швейцер скользнул ниже меня, круто повернув.
   
Она права. Я действительно создаю проблемы. У нас были неприятные мгновения, но разве у кого-то их нет? Приятные мгновения великолепны, они просто: Смотри по сторонам!
   
Циррус вверху слишком резко повернул и круто пошел вниз, приблизился ко мне на тридцать футов, его крыло как гигантское лезвие устремилось к моей голове. Я рванул рычаг вперед, уходя вниз и в то же время уклоняясь от планирующего подо мной.
   
— Вот как ты собрался летать! — сдавленно пробормотал я. — Ты собираешься меня потеснить!
   
Я снова вернулся в круговорот поднимающихся планеров и посмотрел на верхнюю часть этого цилиндра диаметром с полмили. Немногие пилоты, думал я, когда-либо видят такое. Когда я смотрел, вверху началось какое-то странное движение. Это был планер, идущий штопором вниз среди других планеров! Я видел и не мог поверить своим глазам: как это глупо и опасно — делать штопор среди такого большого числа аэропланов!
   
Я прищурился от солнца. Планер не пикировал для развлечения, он падал, потому что потерял крыло.
   
Смотри! Не один падает — два! Два планера, потеряв управление, опускались прямо вниз по направлению к моей кабине.
   
Я дернул рычаг влево, нажал до отказа на левую педаль и устремился прочь, подальше от опасности.
   
Дальше за моим правым крылом пронеслись, беспорядочно кувыркаясь, два столкнувшихся планера. Вслед за ними пролетело целое облако обломков, ленивых осенних листьев, кружащихся на лету.
   
Радио, которое молчало минутами, вдруг закричало:
   
— Воздух! Внимание, воздух! Прыгайте! Прыгайте!
   
И что пользы им говорить, — думал я, — по радио, чтобы они прыгали? Когда твой аэроплан развалился на куски, разве мысль о парашюте не приходит в голову довольно быстро?
   
Среди обломков падающих планеров было тело человека, неуклюже падающее вниз. Оно падало довольно долго, затем нейлон замелькал за ним, наполняясь воздухом. Он был жив; он потянул за кольцо раскрытия парашюта. Хорошо сработано, парень!
   
Парашют раскрылся и беззвучно поплыл в направлении скал.
   
— Появилось два парашюта! — сказало радио. — Внимание, земля, появилось два парашюта! Опускаются за три мили к северу. Можете отправить туда джип?
   
Я не мог увидеть другой парашют. Тот, который я видел, скомкался, когда пилот достиг земли.
   
Все еще летели части разбитых планеров, среди них один обломок с половиной крыла все кружился и кружился медленно вокруг своей оси.
   
Никогда я не видел столкновения в воздухе. На расстоянии оно выглядело мирным и тихим. Это мог быть новый спорт, изобретенный скучающими плотами, если бы только не эти куски аэропланов, несущиеся вниз. Ни один пилот не станет заниматься таким спортом, при котором для забавы нужно разбивать аэропланы.
   
Радио снова затрещало:
   
— Кто-нибудь видит пилотов?
   
— Да. Оба в поле зрения.
   
— Как они? Вы можете сказать, что с ними все о'кей?
   
— Да. С ними обоими все в порядке. Кажется, что все в порядке. Оба на земле, машут руками.
   
— Слава Богу!
   
— Хорошо, парни, давайте будем повнимательнее здесь, наверху. Здесь много аэропланов в малом пространстве.
   
Четыре пилота в нашей группе, думал я, — женщины. Каково оно быть женщиной, летать здесь, на высоте, и слышать, как к тебе обращаются «парни»?
   
Вдруг мороз пробежал у меня по коже в жаркой кабине. Я видел это! Какое стечение обстоятельств: единственное воздушное столкновение, которое я видел, случилось на следующий день после того, как я лежал на полу в трейлере и наперед воображал его!
   
Нет, я не воображал, это был я, потерявший в полете крыло! Это мог быть я, лежащий сейчас где-то в пустыне, и не такой удачливый, как те двое, влезающие в джип и мечтающие о том, чтобы описать свои увлекательные приключения.
   
Если бы Лесли покинула меня прошлой ночью, если бы я был перед взлетом уставшим и расстроенным сегодня, а не отдохнувшим и спокойным, — это вполне мог быть я.
   
Я изменил курс, хотя вокруг небо было необычайно пустынно. После всего случившегося планеристы не будут летать большими группами, если воздушных потоков хватает на всех.
   
Уйдя носом вниз, мой тихий самолетик устремился на полной скорости по направлению к горной гряде. Возле самих скал мы попадали в новый поток восходящего воздуха и кружились, быстро набирая высоту.
   
Это вчерашнее видение, думал я, оно ли спасло меня?
   
Теперь я в безопасности, конечно.
   
Сделав выбор в пользу любви, не избрал ли я при этом жизнь вместо смерти?
  
  
   
    
Тридцать шесть
   
   
Она свернулась кольцом в колее дороги, свернулась и приготовилась укусить наш пикап, который приближался к ней по ухабам со скоростью десять миль в час. Я остановил машину и потянулся за микрофоном.
   
— Привет, вук, слышишь меня?
   
Последовала небольшая пауза, и она ответила мне по радио из трейлера.
   
— Да. Почему ты остановился?
   
— Здесь змея, перегородила дорогу. Можешь найти книги по змеям? Я тебе ее опишу.
   
— Минутку, солнышко.
   
Я подал автомобиль вперед, свернув в сторону, чтобы быть рядом с животным. Змея лизала воздух своим черным языком, выражая недовольство. Когда я заводил мотор, она сместила положение своих колец и зашипела, как в пустую банку: Я предупреждаю тебя:
   
Какая смелая змея! Мне бы такую смелость. Я бы стоял, сжав кулаки, один на один с танком в три дома высотой и шесть шириной, хмурился и говорил: Не смей двигаться дальше, я предупреждаю тебя:
   
— Нашла книги по змеям, — сказала она по радио. — Теперь будь осторожен. Сиди в кабине и не открывай дверь, о'кей?
   
Да, сказала змея. Слушай ее и будь внимателен. Это моя пустыня. Ты заигрываешь со мной, и я убью твой автомобиль. Я не хочу этого, но если ты меня заставишь, мне ничего другого не останется делать. Желтые глаза не мигая смотрели на меня, язык словно пробовал воздух.
   
Лесли не могла сдерживать любопытство:
   
— Я выхожу, чтобы посмотреть.
   
— Нет! Лучше оставайся там у себя. Здесь в песке может быть целое гнездо. Хорошо?
   
Молчание.
   
— Лесли?
   
Молчание.
   
В зеркальце задасто обзора я увидел фигуру, выходящую из трейлера и направляющуюся ко мне. Одного не хватает нам в этих современных отношениях мужчины и женщины, думал я, — послушания.
   
— Извини меня, — сказал я змее. — Я сейчас вернусь.
   
Я отъехал назад по дороге и остановился перед ней. Она села в кабину справа с книгами Полевой справочник по пресмыкающимся и земноводным Северной Америки и Справочник натуралиста клуба Сьерры. Пустыни Юго-Запада.
   
— Где змея?
   
— Ждет нас, — сказал я. — Слушай, я хочу, чтобы ты оставалась в кабине. Я не хочу, чтобы ты выглядывала из машины, слышишь?
   
— Я не буду, если ты не будешь.
   
Мы почувствовали, что приближается какое-то приключение.
   
Змея не сдвинулась с места и шипением снова остановила пикап.
   
Снова вернулись? Хорошо, но дальше вы не поедете, ни на дюйм дальше, чем в прошлый раз.
   
Лесли наклонилась надо мной, чтобы посмотреть.
   
— Привет! — сказала она весело и оживленно, — здравствуй; змейка! Как дела у тебя сегодня?
   
Нет ответа. Что вы обычно говорите, когда вы — это шероховатая хитрая жесткая ядовитая пустынная гремучая змея, а ласковый голос симпатичной девушки спрашивает у вас что-то типа «Как у тебя дела?» Вы не знаете, что ответить. Вы моргаете глазами и молчите.
   
Лесли села на свое место и открыла первую книгу.
   
— Какого цвета, как бы ты сказал?
   
— Хорошо, — сказал я. — Она зеленоватого песочного цвета, грязно-бледнооливкового. Темные овальные горошины на спине, более темный оливковый цвет внутри горошин, почти белый сразу же вне их. У нее широкая плоская треугольная голова, короткий нос.
   
Звук листаемых страниц.
   
— Милый, здесь все какие-то неподходящие кандидатуры! — сказала она. — А она большая?
   
Я улыбнулся. Каждый из нас как-то относится к вопросам пола в настоящее время. Бывает, что изменишь свою точку зрения, если надо, после намека или замечания. Лесли явно намекала.
   
— Она — не маленькая змея, — сказал я. — Если ее растянуть во всю длину: будет, наверное, четыре фута?
   
— Ты бы сказала так: овальные отметины часто переходят в невыразительные поперечные полоски вблизи хвоста?
   
— Похоже. Но нет. Черные и белые полосы вокруг хвоста. Узкие черные, широкие белые.
   
Змея распустила кольца и направилась к зарослям полыни возле дороги. Я завел машину и нажал на газ, чтобы разогнать мотор, и тут она сразу же снова свернулась в кольца, глаза заблестели, хвост задвигался. Я предупредила тебя, и я не шучу! Если хочешь иметь мертвый автомобиль, ты его получишь! Стой там, не шевелись, а то я: — Чешуйка рельефная, по двадцать пять рядов? — спросила Лесли. — Черные и белые кольца окаймляют хвост! Посмотри на это: Тонкие полоски от глаз тянутся назад над уголками рта.
   
Видишь эту небольшую полоску возле глаза? — сказала змея. Что еще мне тебе сказать? Только протяни свою руку поближе к ним и медленно назад:
   
— Точно как ты говоришь! — сказал я. — Это она! Как ее называют?
   
— Гремучая змея Мохава, — прочла она. — Crotalus scutellatus. Хочешь увидеть ее на картинке?
   
Змея на фотографии не улыбалась.
   
Лесли открыла «Справочник натуралиста», стала листать страницы. «Доктор Лоув утверждает, что Мохава обладает „уникальным“ ядом с токсическими веществами парализующего действия, для которых еще не разработано эффективных противоядий, и что укус этой змеи намного более опасен, чем укус западной гремучей, с ромбовидным рисунком на спине, с которой ее иногда путают».
   
Тишина. Поскольку поблизости не было западной гремучей с ромбовидным рисунком на спине, эту змею не с кем было путать.
   
Мы смотрели друг на друга, Лесли и я.
   
— Наверное, будет лучше, если мы останемся в кабине, — сказала она.
   
— У меня нет сильного желания выходить, если это то, что тебя беспокоит.
   
Да, — зашипела Мохава, гордая и свирепая. — Вы ничего не спешите делать сейчас:
   
Лесли выглянула снова.
   
— Что она делает?
   
— Она говорит мне, что я не спешу ничего делать сейчас.
   
Через некоторое время змея раздернула кольца, посмотрела нам в глаза, ожидая от нас любой уловки. Но уловки не последовало.
   
Если бы она укусила меня, — думал я, — умер бы я или нет? Конечно, нет. Я бы использовал всю свою психическую защиту, превратил бы яд в воду или шипучий напиток, не говоря уже о возможности изменить систему представлений, которая бытует в мире, о том, что от укусов змей умирают. Я могу сделать это, думал я. Но не нужно проверять свои способности прямо сейчас.
   
Мы рассматривали змею, восхищаясь ею.
   
Да, вздохнул я про себя. Я почувствовал тогда обычную бестолковую предсказуемую реакцию: убей ее. Что, если она залезет в трейлер и перекусает нас всех; лучше возьми лопату сейчас и прикончи ее сразу, до того как она сделает это. Это — самая смертельно опасная змея в пустыне, возьми ружье и застрели ее прежде, чем она укусит Лесли!
   
О, Ричард, как неприятно, что в тебе существует кто-то, думающий так грубо, так жестоко. Убить. Когда ты перейдешь на такой уровень, где нет никакого страха?
   
Я обвиняю себя напрасно! Мысль о том, чтобы ее убить, была случайным испуганным невежественным безумным намеком. Я не отвечаю за этот намек, а только за свои действия, за то, что избрал в конце концов. Мой выбор состоит в том, чтобы ценить эту змею. Она — такое же подлинное и такое же притворное выражение жизни, как и этот человек, который видит себя двуногим, пользующимся техническими средствами, управляющим машиной, полужестоким, обучающимся существом. В этот момент я бы использовал лопату против каждого, кто осмелился бы напасть на нашу смелую гремучую змею Мохава.
   
— Давай дадим ей послушать немножко музыки по радио. — Лесли щелкнула переключателем, нашла канал с классической музыкой, где как раз передавали что-то в духе Рахманинова, и увеличила громкость настолько, насколько позволял регулятор. — Змеи ведь могут слышать не очень хорошо, — объяснила она.
   
Через некоторое время гремучая змея смягчилась и расслабилась: на месте защитной стены осталось лишь одно кольцо. По истечении еще нескольких минут она лизнула воздух в нашем направлении последний раз. Хорошо справились. Вы выдержали испытание. Поздравляю. Ваша музыка слишком громкая.
   
— Вон она уползает, вук! Видишь?
   
До свидания.
   
И миссис Г. З. Мохава, мягко выгибаясь, повилась прочь и вскоре исчезла среди полыни.
   
— Пока! — сказала Лесли и помахала ей, почти что с грустью.
   
Я отпустил тормоза, вернул машину обратно к трейлеру, высадил своего дорогого пассажира с его книгами о змеях.
   
— Как ты думаешь, — сказал я, — мы вообразили все, что она нам говорила? А может быть, она была воплощенным духом, который на час принял вид змеи, чтобы узнать, как мы справимся со своим страхом и желанием убивать? Может, это был ангел в шкуре змеи, явившийся нам здесь, на земле, чтобы проверить нас?
   
— Я не собираюсь этого отрицать, — сказала Лесли, — только на всякий случай, если это было не так, давай с этого времени будем громко включать музыку, когда выходим из трейлера, чтобы мы не застали ее врасплох, хорошо?
  
  
   
    
Тридцать семь
   
   
Достаточно было измениться нашим мыслям — и мир вокруг нас тоже изменился. Аризона летом стала несколько слишком жарким местом для нас, и пришло время изменить панораму. Может быть, поехать севернее, туда, где холоднее? Как насчет Невады? Перегнать трейлер с планером в Неваду?
   
Здесь было прохладнее, довольно ощутимо. Вместо 115 градусов снаружи было 110. Вместо малых гор на горизонте — большие.
   
В трейлере испортился электрический генератор: три дня поиска неисправности, пайки, и он снова заработал. Как только генератор починили, испортились водяные насосы. К счастью, перспектива жизни без воды в центре миллионов квадратных акров песков и выбеленных костей животных помогла нам отремонтировать насосы с помощью перочинного ножика и куска картона.
   
Вернувшись после шестидесятимильного пробега за водой и почтой, она стояла я кухне и читала вслух письмо из Лос-Анжелеса. Жизнь в пустыне изменила наши взгляды. Мегаполис стал таким нереальным, и теперь нам трудно было вообразить, что он все еще там, что люди по-прежнему живут в городах. Письмо напомнило нам об этом.
   
    
«Дорогой Ричард! Мне очень жаль, что я вынужден сообщить тебе о том, что Департамент по налогообложению отклонил твое предложение и требует немедленной выплаты одного миллиона долларов. Как ты знаешь, у него есть право удержания имущества до уплаты долга, которое распространяется на всю твою собственность. Он имеет юридические основания завладеть ею в любое время. Предлагаю тебе встретиться как можно скорее.»
    Искренне твой, Джон Маркворт.
   
   
— Почему они отклонили предложение? — спросил я. — Я же предлагал уплатить им всю сумму!
   
— Кто-то кого-то не так понял, — сказала Лесли. — Будет лучше, если мы съездим и разберемся сами, что к чему.
   
Мы поехали через пустыню к бензозаправке, где находился платный телефон-автомат, и назначили встречу на девять часов утра на следующий день. Мы забросили в Майерс часть одежды и погнали на большой скорости по пересеченной местности, оказавшись в Лос-Анжелесе к закату.
   
— Трудности не с твоим предложением, — сказал Маркворт на следующее утро. — Трудности с тем, что ты известен.
   
— Что? Трудности с чем?
   
— Тебе будет трудно поверить, и я сам никогда раньше о таком не слышал. Департамент придерживается политики не принимать компромиссные предложения от знаменитостей.
   
— Что заставляет их считать меня знаменитостью?
   
Он повернулся в своем кресле.
   
— Об этом я тоже спросил. Агент сказал мне, что он вышел в коридор своего офиса и начал спрашивать всех людей подряд, слышали ли они чтонибудь о Ричарде Бахе. Большинство из них слышали.
   
Мертвая тишина в комнате. Я не мог поверить в то, что услышал.
   
— Можно, я повторю все сначала, — сказала наконец Лесли. — Департамент по налогообложению; не желает принимать предложение Ричарда: потому что люди в каком-то коридоре слышали о нем. Ты это серьезно?
   
Юрист развел руками, не в силах изменить то, что произошло.
   
— Они согласны лишь на полную одноразовую выплату. Они не принимают выплат в рассрочку от известных людей.
   
— Если бы он был Барри Бизнесменом, они бы приняли предложение, — сказала она, — но поскольку он — Ричард Бах, они не пойдут на это?
   
— В точности так, — сказал он.
   
— Но ведь это дискриминация!
   
— Вы можете выдвинуть это обвинение в судебном порядке. Вероятно, вы выиграете дело. Но на это уйдет около десяти лет.
   
— Подождите! Кто босс этого типа? — сказал я. — Ведь должен же быть там кто-то.
   
— Тип, который занимается твоим делом сейчас, он же и есть босс. Это он сочинил Правило о Знаменитостях. Я посмотрел на Лесли.
   
— Что нам остается делать сейчас? — обратилась она к Маркворту. — У Ричарда есть деньги, чтобы расплатиться с ними. Мы продали почти все, что у него было для того, чтобы заплатить наличными! Он мог бы выписать им чек почти на половину этой суммы сегодня же, если бы они приняли его, не забирая то, что остается. Я думаю, он мог бы выплатить задолженность в течение года, особенно если он снова вернется к работе. Но он не сможет продолжить работу над фильмом, он не сможет даже писать, если эти люди набросятся и заберут его книгу прямо со стола:
   
Мое возмущение породило идею.
   
— Другой агент, — сказал я. — Наверное, существует какая-то возможность передать дело в руки другого человека?
   
Он порылся в бумагах на своем столе.
   
— Давайте посмотрим. Вашим делом уже занимались семь агентов: Булли, Парсейт, Гун, Сэйдайст, Блюцукер, Фрадиквот и Бист. Никто из них не желает брать на себя ответственность, никто не хочет связываться.
   
Терпение Лесли лопнуло.
   
— Они спятили? Разве им не нужны деньги? Неужели они не понимают, что этот человек пытается заплатить им, он не собирается убегать или заключать сделку, чтобы получить доход по тридцать центов на каждый доллар? Он пытается заплатить им полностью! ЧТО ЗА ГЛУПЫЕ ПРОКЛЯТЫЕ ИДИОТЫ, — завопила она, слезы отчаяния появились у нее на глазах.
   
Маркворт оставался таким же спокойным, будто он разыгрывал эту сцену уже много раз.
   
— Лесли. Лесли? Лесли! Слушай. Тебе важно понять вот что. Департамент по налогообложению сколочен из наименее разумных, самых боязливых, злобных, мстительных людей, которые когда-либо скрывались за стенами государственных учреждений. Я знаю это. Я работал там в течение трех лет. Каждый чиновник по налогам работает сначала на государство, чтобы изучить своего врага. Если ты не поработаешь в департаменте по налогообложению, ты не сможешь быть хорошим юристом в области налогов; ты не сможешь поверить тому, с чем имеешь дело.
   
Я чувствовал, что бледнею, а он продолжал.
   
— Если только ДН не думает, что ты собираешься улизнуть из страны, он не отвечает на письма, телефонные звонки, и мы порой не можем связаться с ними в течение месяца. Никто там не желает быть ответственным за дело такого рода, такого масштаба. Сделай ошибку — и о тебе напишут: Он выселяет сгорбленных старушек из их лачуг, но разрешает Ричарду Баху выплачивать долги в рассрочку!
   
— Но почему тогда они не хватают все прямо сейчас? Почему не возьмут все, что у меня есть?
   
— Это тоже будет ошибкой с их стороны: Ричард Бах пообещал уплатить полностью, если бы он позволил ему, но он конфисковал всю его собственность, которая оказалась не стоящей и половины того, что можно было бы от него получить: Разве ты не видишь? Ведь отсутствие решения намного лучше, чем неправильное решение.
   
— Вот почему мы перепробовали стольких агентов, — сказал он. — Каждый новый агент начинает затягивать рассмотрение этого неприятного вопроса в надежде, что ему дадут другую работу и появится еще один агент до того, как первому придется вплотную заняться работой с ним.
   
— Но наверняка кто-то вверху, — сказала Лесли, — директор всего заведения, если мы обратимся к нему: Маркворт кивнул.
   
— Я встречался с ним раньше. Сначала я долго добирался до него, потом пробился. Он говорит, что не может сделать исключение, и ты должен пройти через все инстанции, как полагается. Он говорит, что мы должны иметь дело с назначенным агентом, а затем со следующим и так далее.
   
Лесли подходила к проблеме, как к шахматной задаче:
   
— Они не хотят принимать его предложение, но он не может заплатить сразу миллион долларов. Если они конфискуют его имущество, он не сможет работать. Если они не решат этот вопрос, — он тоже не сможет работать, потому что они могут конфисковать все завтра, и работа пойдет насмарку. Если он не будет работать, он не сможет заработать денег, чтобы уплатить им долг. Мы находимся в преддверии ада уже почти год! Будет ли это продолжаться до конца времен?
   
Впервые за всю нашу встречу юрист просиял.
   
— В некотором смысле время работает в пользу Ричарда. Если это дело протянется три года без решения, он получит право оправдать невыплату долга своим банкротством.
   
Я чувствовал себя присутствующим на Безумном Чаепитии с Сумасшедшим Болванщиком.
   
— Но если я разорюсь, им ведь тоже не заплатят! Разве они этого не понимают?
   
— Конечно, понимают. Но думаю, они хотят затянуть время. Думаю, они предпочитают сделать тебя банкротом.
   
— Почему? — спросил я. — Что за ненормальные: они бы получили миллион долларов, если бы дали мне выплатить долги.
   
Он грустно взглянул на меня.
   
— Ты по-прежнему забываешь, Ричард. Если ты обанкротишься, это не будет решением ДН, это будет твоим решением — и правительство не будет виновато! Никому не придется за это отвечать. Никого не будут критиковать. Долг в юридическом порядке будет погашен. До тех пор все будет идти не так уж плохо. Если они не примут решение о конфискации, ты свободен тратить деньги. Почему бы тебе не объехать вокруг света, не пожить в самых фешенебельных гостиницах, не позванивать мне иногда из Парижа, Рима, Токио?
   
— Три года? — спросила Лесли. — Банкротство? — Она посмотрела на меня с жалостью по поводу нашей судьбы, а затем запротестовала. — Нет! Этого не случится! Мы уладим это дело! — Ее глаза сверкали. — Знаменитость или нет, повышай ставки и вноси новое предложение. Сделай его таким выгодным, чтобы они не могли отклонить его. Ради Бога, найди там одного неслабонервного человека, который согласится пойти навстречу!
   
Маркворт вздохнул и сказал, что новое предложение не поможет, но согласился попробовать.
   
Для консультации вызвали бухгалтера и других юристов. Калькуляторы снова пропускали через себя столбцы цифр, снова бумаги шуршали по столу, предлагались и отвергались стратегии действий, и новая встреча была назначена на следующий день. Так мы пытались выработать предложение, которое было бы столь безопасным, чтобы правительство не смогло отказаться от него.
   
Я смотрел в окно на небо, пока они работали. Как пилот потерпевшего аварию аэроплана, я знал, что падение неизбежно, но не боялся его. Мы пойдем на это; мы начнем все сначала. Было бы большим облегчением, если бы оно случилось.
   
— Помнишь гремучую змею? — сказала Лесли после того, как заседание было отложено, и мы спускались в лифте к стоянке автомобилей.
   
— Конечно. Croandelphilis scootamorphulus. Противоядий не известно, — сказал я. — Конечно, помню. Это была смелая змея.
   
— Теперь-то, после денька, подобного этому, когда пытаешься справиться с этими улитками из ДН, ты понимаешь, наверное, как здорово сидеть в пустыне и иметь дело с подлинно честной откровенной гремучей змеей.
   
Мы устремились назад в Неваду измотанными и обнаружили по прибытии к нашему трейлеру в пустыне, что он ограблен: дверь взломана, книжные полки пусты, содержимого выдвижных ящиков нет; все, что мы оставили в нашем маленьком домике на колесах, пропало.
  
  
   
    
Тридцать восемь
   
   
Лесли была ошеломлена. Она ходила вокруг и искала наши любимые вещи, с которыми мы жили, — своих дорогих попутчиков. Будто бы они могли внезапно появиться на своих местах. Книги, одежда, деревянные кухонные ложки, которые означали для нее домашний уют, даже ее щетки для волос — все исчезло.
   
— Не беспокойся, вук, — успокаивал я ее. — Ведь мы потеряли лишь вещи. До тех пор, пока ДН не соберется принять решение, у нас есть много денег, которые можно тратить. Одна поездка в город, и мы купим все это снова.
   
Она почти не слышала меня, осматривая пустые выдвижные ящики стола.
   
— Ричард, они забрали даже моток веревки:
   
Я отчаялся утешать ее.
   
— А мы думали, что являемся самыми экономными в мире по расходу веревок! Подумай, как счастлив благодаря нам тот: у него теперь целый моток веревки! А выжженные деревянные ложки! А тарелки с рисуночками на них!
   
— Наши тарелки были без рисунков, — сказала она. — Мы ведь покупали их вместе, неужели не помнишь?
   
— Ладно, мы купим еще тарелок. Как насчет того, чтобы на этот раз обзавестись красивой оранжевой или желтой посудой? И чашки чтобы были побольше, чем те, что были у нас. Мы можем дать себе волю в книжном магазине, да и новую одежду тоже можно приобрести:
   
— Дело не в вещах, Ричи, дело в смысле вещей. Неужели тебя не задевает то, что незнакомцы вломились в твой дом и забрали какое-то количество смысла из твоей жизни?
   
— Это задевает только тогда, когда мы позволяем ему, — сказал я. — Сейчас мы уже не можем избежать того, что случилось; оно произошло, и чем скорее мы дадим ему уйти в прошлое, тем лучше. Если бы чувство досады могло что-нибудь изменить, я бы досадовал. Но изменение может наступить только тогда, когда мы выбросим это из головы, купим новые вещи и дадим какому-то времени пройти между нами в будущем и этим днем. Пусть они забрали все, что было в трейлере, ну и что? Ведь мы — это главное, не так ли? Лучше, когда мы счастливы вместе в пустыне, чем когда мы живем отдельно во дворцах, заполненных тарелочками и веревочками!
   
Она вытерла слезы.
   
— Да, ты прав, — сказала она. — Мне кажется, я изменяю свое отношение. Я часто говорила, что если кто-то вломится в мой дом, он может брать все, что хочет, и я никогда не буду ничего предпринимать для защиты своей собственности или себя. Но теперь я скажу так. Меня грабили уже три раза, нас с тобой ограбили сегодня, и я решила, что с меня грабежей достаточно. Если мы будем жить в пустыне и дальше, будет нехорошо, если только ты один будешь защищать нас. Я собираюсь внести свою лепту. Я куплю себе оружие!
   
Через два дня одним страхом в ее жизни стало меньше. Совершенно неожиданно Лесли, которая не могла выносить одного вида пистолета, стала держать огнестрельное оружие с легкостью заправского боевика в дозоре.
   
Она усердно занималась стрельбой, час за часом; и пустыня звучала как поле последней битвы за Эль-Аламейн. Я подбрасывал консервные банки над зарослями полыни, и она попадала в нее один раз из пяти из пистолета Магнум 0.357 калибра, — затем три раза из пяти, затем четыре раза из пяти.
   
Пока она заряжала винчестер, я устанавливал в песке в качестве мишеней ряд пустых ракушек, затем отходил в сторону и наблюдал, как она целится и нажимает на курок. Теперь выстрел едва ли заставлял ее глазом моргнуть, и ее мишени исчезали одна за другой слева направо под аккомпанемент резких свистящих раскатов и сверкающих желтизной струй свинца и песка.
   
Мне было трудно понять, что случилось с ней после этого ограбления.
   
— Ты хочешь сказать, — начал я, — что если кто-то ворвется в наш трейлер, ты:
   
— Если кто-то ворвется куда угодно, где есть я, он об этом очень пожалеет! Если они не хотят получить пулю, то пусть знают, что грабить нас — не самое лучшее занятие! — Она рассмеялась, когда увидела выражение моего лица. — Не смотри на меня так! Ты скажешь то же самое, я ведь знаю это.
   
— Нет, это не так! Я скажу по-другому.
   
— Что ты имеешь в виду?
   
— Я скажу, что никто не может умереть. Не Убий — это не приказ, это обещание: Ты Не Сможешь Убить, Даже Если Захочешь, потому что жизнь неуничтожима. Но ты свободна в том, что можешь верить в смерть, если тебе так хочется.
   
Если мы пытаемся ограбить чей-то дом, и этот человек ждет нас с заряженным пистолетом, — сказал я, — что ж, мы говорим тем самым этому человеку, что мы устали от веры в жизнь на том, во что мы верим как в нашу планету. Мы просим его оказать нам услугу и переместить наше сознание с этого на другой уровень с помощью пули, которую он выпустит, защищая себя. Вот как я скажу об этом. Разве это не так, как ты думаешь?
   
Она засмеялась и вставила новую обойму в патронник своего ружья.
   
— Я не знаю, кто из нас более хладнокровен, Ричард, ты или я.
   
Затем она задержала дыхание, прицелилась и нажала на спусковой крючок. Еще одна пуля взвизгнула и исчезла в пустыне.
   
После грабежа, поломки генератора и водяных насосов, после того, как вышел из строя холодильник и лопнула труба подачи распыленного топлива в печь, в результате чего трейлер заполнился взрывоопасной смесью — после этого пришел пыльный дьявол.
   
Пыльные дьяволы — это малыши-торнадо в пустыне. Они прогуливаются в летнее время, нюхают песчаные дюны здесь, несколько стеблей полыни там, и забрасывают их на тысячу футов в небеса: пыльные дьяволы могут идти туда, куда они пожелают, и делать то, что им заблагорассудится.
   
После того как генератор заработал снова, Лесли закончила уборку трейлера, уложила пылесос и выглянула в окошко.
   
— Вуки, погляди-ка на этого громадного пыльного дьявола!
   
Я выпрямился из-под нагревателя воды, который отказывался выполнять свои функции.
   
— А он действительно большой, моя дорогая!
   
— Дай-ка мне фотоаппарат, пожалуйста, я хочу его снять.
   
— Фотоаппарат украли, — сказал я. — Мне очень жаль.
   
— На нижней полке есть маленькая новая камера. Быстро, пока он не ушел!
   
Я подал ей аппарат, и она сделала кадр из окна трейлера.
   
— Он растет!
   
— В действительности не растет, — сказал я. — Он кажется нам все больше, потому что приближается.
   
— Мы попадем в него?
   
— Лесли, все складывается не в пользу пыльного дьявола, у которого для перемещений в распоряжении вся пустыня Невада, все складывается не в его пользу, если он пожелает столкнуться с этим крохотным трейлером, затерявшимся на этих просторах. У него приблизительно один шанс из нескольких сотен тысяч, что…
   
И тут мир закачался, солнце исчезло, наш навес рванул вверх за стойки и разразился хлопаньем ткани на крыше, дверь трейлера внезапно распахнулась, окна завыли от ветра. Песок и мельчайшая пыль посыпались внутрь как от разорвавшейся мины. Занавески прямо влетели в комнату, трейлер задрожал и начал взлетать. Это очень знакомо — поломка аэроплана без высотной панорамы.
   
Затем солнце снова замигало, завывание прекратилось, вырванный навес свалился на кучу, покрывая собой часть трейлера.
   
— …но, кажется, у него… чтобы столкнуться с нами… приблизительно один шанс из двух!
   
Лесли была недовольна.
   
— Я только что закончила уборку, закончила пылесосить весь наш трейлер!
   
Если бы она могла достать своими руками шею этого торнадо, она бы показала ему, где раки зимуют.
   
Случилось так, что дьявол поработал с трейлером какие-то десять секунд, но за это время ему удалось через перегородки, окна и двери забросить в него сорок фунтов песка. Этой земли хватило бы на несколько квадратных футов — мы могли бы посадить картошку на таком огороде!
   
— Вуки, — сказала она беспомощно, — у тебя возникает иногда чувство, что нам не следует больше жить здесь? Что для нас настало время двигаться дальше?
   
Я положил на пол гаечный ключ, который сжимал в течение всего налета, и мое сердце наполнилось теплым согласием.
   
— Я как раз собирался тебя спросить то же самое. Я так устал жить в маленьком ящичке на колесиках! Это продолжается уже больше года! Может, уже хватит? Может, нам найти дом, настоящий дом где-нибудь, который не сделан из пластика?
   
Она с удивлением посмотрела на меня.
   
— Неужели я слышу, как Ричард Бах говорит о том, чтобы поселиться на одном постоянном месте?
   
— Да.
   
Она смахнула песок с одной части стула и спокойно села.
   
— Нет, — сказала она. — Я не хочу вкладывать свою душу в приобретение дома, обустройство всего, чтобы затем стать посреди него и понять, что тебе это надоело, и эксперимент не сработал. Если ты еще убежден в том, что нас рано или поздно может охватить скука, мы все еще не готовы для дома, не правда ли?
   
Я подумал об этом.
   
— Я не знаю.
   
Лесли считала, что мы открывали внутренние горизонты, возможности нашего ума; она знала, что мы находимся на пути к открытию радостей, которые ни она, ни я сами не могли бы найти. Была ли она права, или просто надеялась?
   
Мы были женаты уже больше года, и не важно, была ли у нас свадебная церемония или нет. По-прежнему ли я поклоняюсь своим старым страхам? Неужели я предал биплан и пустился в поиски родной души для того, чтобы учиться бояться? Неужели я никак не изменился в итоге всего, что мы сделали вместе, и ничему не научился?
   
Она сидела неподвижно и думала о своем.
   
Я вспомнил дни, проведенные во Флориде, когда я всматривался в свою жизнь и видел, что она мертвеет — уйма денег, аэропланов и женщин, но никакого продвижения вперед. Сейчас нет и малой части тех денег, и скоро их может уже не быть вообще. Большая часть аэропланов продана. Есть лишь одна женщина, единственная. И жизнь моя движется плавно, как гоночная лодка — так сильно я изменился и вырос вместе с ней.
   
Присутствие друг друга было для нас единственным образованием и развлечением. Наша совместная жизнь разрасталась, как летние облака. Спросите у женщины и мужчины, которые плавают на яхте по океанам, скучно ли им? Как они действительно проводят время? Они улыбнутся. Не хватает часов в году, чтобы сделать то, что нужно!
   
То же и с нами. Мы восхищались, иногда смеялись до упаду, время от времени пугались, были ласковыми, отчаянными, радостными, исследующими, страстными: но ни секунды не скучали.
   
Какая бы история из этого получилась! Как много мужчин и женщин проходят по тем же рекам, подвергаясь угрозе со стороны тех же самых жестких стереотипов, тех же самых коварных опасностей, которые нависали над нами! Если идея оправдывает себя, думал я, стоило бы снова взяться за пишущую машинку! Как бы Ричард-из-прошлого хотел узнать ответ на вопрос: «Что случается, когда мы отправляемся на поиски родной души, которой не существует, и находим ее?»
   
— Неправильно говорить «Я не знаю», вук, — сказал я после паузы. — На самом деле я знаю. Я хочу, чтобы мы нашли дом, где мы сможем в спокойствии и тишине долго-долго жить вместе.
   
Она снова повернулась ко мне.
   
— Ты считаешь, что это обязательно?
   
— Да.
   
Она поднялась со своего стула, села рядом со мной на дюйм пустыни, рассыпанной у нас на полу, и нежно поцеловала меня.
   
После продолжительного молчания она заговорила.
   
— Ты знаешь уже какое-то конкретное место?
   
Я кивнул.
   
— Если ты не будешь сильно возражать, вук, я надеюсь, что мы найдем такое место, где будет намного больше воды и намного меньше песка.
  
  
   
    
Тридцать девять
   
   
Три месяца ушло на то, чтобы тонуть в потоках каталогов торговцев недвижимостью, географических карт и провинциальных газет; целые недели ушли на полеты и осмотры с высоты из нашего Майерса в поисках идеального места для жизни в городах с названиями типа Сладкий Дом, Счастливый Лагерь и Рододендрон. Но наконец настал день, когда окна трейлера представили нашим взорам панораму не полыни, скал и иссохшейся земли, а усыпанных цветами весенних лугов, крутых холмов, покрытых зелеными лесами, и целой рекой воды.
   
Это была Долина Малых Яблочных Ворот, Орегон. С высоты нашего холма мы могли видеть на двадцать миль вокруг, и нужно было долго всматриваться, чтобы заметить другие дома. Они были, но спрятались среди деревьев и холмов. Здесь мы почувствовали себя наедине и в блаженном покое; здесь мы построим наш дом.
   
Сначала маленький домик; одну комнату с мансардой, пока будут продолжаться переговоры с ДН. Позже, когда все проблемы решатся, мы построим здесь рядом настоящий дом, а маленький будем называть домиком для гостей.
   
Департамент порыкивал про себя, пытаясь разделаться с моим новым предложением, а тем временем месяцы складывались в годы. Такое предложение мог бы сделать ребенок — я ни от чего не отказывался. Я чувствовал себя как турист из другой страны, который не знает местных денег. У меня был счет, по которому я не знал, как платить, а поэтому представил все, что у меня было, и попросил ДН взять все, что ему хочется.
   
Мое предложение перешло на стол еще одного агента в Лос-Анжелесе, который запросил отчет о текущем финансовом состоянии. Он его получил. Затем мы ничего не слышали в течение месяцев. Дело было передано в другие руки. Новый агент потребовал новый отчет о финансовом положении. Он его получил. Снова прошли месяцы. Еще отчет, еще отчет. Агенты сменяли друг друга как листки перекидного календаря.
   
Сидя в трейлере, Лесли грустила после получения очередного требования дать отчет о новом финансовом положении. Я услышал тот же самый тихий голос, который я слышал далеко отсюда, в Мадриде, двумя с половиной годами раньше.
   
— О, Ричи, если бы только я познакомилась с тобой до того, как ты влип в эту историю! Этого бы не произошло:
   
— Мы не могли встретиться раньше, — сказал я. — Если бы это случилось еще раньше, ты ведь знаешь, — я бы погубил тебя или убежал от тебя, или у тебя не хватило бы терпения, ты бы бросила меня, — и было бы за что. Ничего бы не сработало; мне нужно было самому выпутываться из этой истории. Я бы теперь ни за что этого не делал, но ведь сейчас я уже совсем другой человек.
   
— Спасибо Создателю, — сказала она. — Ну что ж, а сейчас уже есть я. Если мы переживем это, то, обещаю тебе, наше будущее никогда не будет похоже на твое прошлое!
   
Часы тикали, а ДН не замечал и не заботился о том, что наши жизни поставлены на карту.
   
Банкротство, сказал юрист. Вполне возможно, причудливая теория Джона Маркворта правильна. Не самое лучшее завершение, думал я, но все же лучше, чем эта мертвая точка, лучше, чем эти вечные повторяющиеся снова и снова запросы.
   
Мы пытались придумать что-то, но в конце концов ничего не сумели. Банкротство. Такая ужасная вещь. Никогда! Вместо путешествия по Парижу, Риму и Токио мы начали стройку на вершине холма.
   
На следующий день после того, как мы залили фундамент, делая покупки в бакалейной лавке городка, я обратил внимание на новый магазин, появившийся на улице: «Домашние компьютеры».
   
Я зашел внутрь.
   
— Лесли, я знаю, что ты будешь называть меня глупым гусем, — сказал я, когда вернулся назад к трейлеру.
   
Она была испачкана грязью, потому что закапывала канавки с трубами для подвода воды к солнечным батареям на вершине холма, взрыхляла почву своим ручным культиватором «Бобкэт», создавая огород, и щедро отдавала свою заботу и любовь этому месту, где мы наконец решили поселиться.
   
Такая красивая, думал я, будто целый отдел гримеров накладывал пыль аккуратными полосками, чтобы подчеркнуть черты ее лица. Она не обращала внимания. Она как раз собиралась принять душ.
   
— Я знаю, что ехал в город, чтобы купить для нас хлеба, — сказал я, — а еще молока, салата и помидоров, если я найду хорошие помидоры. Но знаешь, что я купил вместо них?
   
Она села, прежде чем начать говорить.
   
— О, только не это, Ричард. Ты ведь, не собираешься мне сказать, что купил: волшебный горшочек?
   
— Подарок для моей любимой! — сказал я.
   
— Помилуй, Ричард! Что ты купил? Ведь у нас нет места! Может, еще не поздно вернуть назад?
   
— Мы вернем его, если он тебе не понравится. Но он тебе понравится, ты полюбишь его. Я предрекаю: твой ум и эта машина:
   
— Ты купил машину? В бакалее? Она большая?
   
— Это в каком-то смысле продукт. Это — «Apple».
   
— Ричард, твой замысел очень приятен мне, но уверен ли ты, что мне нужно яблоко сейчас?
   
— Как только ты покажешься из душа, вук, ты увидишь чудо, прямо здесь в комнате. Я обещаю тебе.
   
— Нам еще очень много нужно сделать, и к тому же не хватает пространства. Оно большое?
   
Но я больше ничего не сказал, и она, наконец рассмеявшись, ушла в душ.
   
Я втащил ящики через узкую прихожую, убрал печатную машинку с откидного столика, положил книги на пол, затем вынул компьютер из пенопластовой упаковки и поставил его на месте машинки. Я перенес тостер и миксер в хозяйственный шкаф, чтобы освободить место для принтера на кухонном столе. Через пару минут два дисковода были подключены, и экран дисплея бледно засиял.
   
Я вставил диск с программой обработки слов и включил компьютер. Дисковод зажужжал, в течение минуты издавал негромкие звуки, как при вздохах, а затем смолк. Я напечатал сообщение и вывел его за пределы видимых строк на экране, так что один лишь маленький мигающий квадратик света остался на экране.
   
Она вернулась из ванной свежая и чистая, с волосами, завернутыми для сушки на голове в полотенце.
   
— Ну, Ричи, я не могу больше терпеть! Где оно?
   
Я сдернул с компьютера посудное полотенце.
   
— А вот!
   
— Ричард? — сказала она. — Что это?
   
— Твой самый персональный компьютер!
   
Она взглянула на меня без слов.
   
— Садись здесь, — посоветовал я, — а затем нажми клавишу, обозначенную «Ctrl», и одновременно с ней нажми «В». Это называют «Соntrol+В».
   
— Так? — спросила она.
   
Светящийся квадрат исчез, и на его месте на экране возникли слова:
   
    
Доброе утро, Лесли!
    
Я — твой новый компьютер.
    
Я рад этой возможности познакомиться с тобой и помогать тебе.
    
Я тебе понравлюсь, вот увидишь.
    Твой новый Apple.
   
   
    
Может быть, ты попробуешь написать что-нибудь в следующих за этой строках?
   
   
Разве он не прелесть, — сказала она.
   
Она попробовала набрать предложение: Сейчас пришло время всем хорошим людям начи…
   
— Я ошиблась.
   
— Переведи курсор на место, где ошибка, а затем нажми вот эту клавишу со стрелкой влево.
   
Она сделала это, и ошибка исчезла.
   
— А можно его что-нибудь попросить сделать?
   
— Он сам научит тебя. Нажми на «Escape» дважды и на «М» несколько раз, а затем сделай то, что будет написано на экране:
   
Это были мои последние слова, которые я сказал Лесли за следующие десять часов. Она, как в трансе, сидела перед экраном и изучала систему команд. Затем она стала набирать на компьютере файлы с разнообразной информацией: график постройки дома, списки идей, деловую переписку.
   
Компьютер не требовал бумаги до того, пока текст не набит и не готов к печати. Деревьям не нужно было умирать, чтобы стать бумагой, которую потом выбрасывают из-за опечаток.
   
— Вуки, — сказала она после полуночи, — извини меня. Я была не права.
   
— Все в порядке, — сказал я. — В чем ты была не права?
   
— Я думала, что ты — глупый гусенок, который купил как раз то, что нам не надо — большую электронную игрушку, и она займет весь трейлер, а мы останемся под дождем. Я не сказала тебе этого, потому что это был твой искренний подарок. Я ошибалась! Этот компьютер такой — она взглянула на меня, затем поискала его на экране и навела на него курсор, — организованный! Он изменит нашу жизнь!
   
Она была так очарована возможностями компьютера, что больше чем по разу в каждый из последовавших дней я должен был очень вежливо спрашивать, можно ли мне тоже посидеть несколько минут перед экраном. Я тоже хотел учиться.
   
— Бедный мой, — говорила она с отсутствующим видом, набирая что-то на клавиатуре. — Конечно, ты хочешь учиться. Через несколько минуточек:
   
Минуточки обращались часами, днями; я не мог ее оторвать. Вскоре я вновь побывал в эппловском магазине и приволок на буксире второй компьютер. Для него нам пришлось установить разборный чертежный столик в самом свободном углу трейлера, превратив его тем самым в самый заваленный.
   
Компьютеры были очень увлекательны, но это не все. Они стали также нашим компасом в лесу идей, расписаний и стратегий, которые требовали к себе внимания. Впридачу к этому они могли выдавать финансовые отчеты быстрее, чем ДН успевал моргнуть глазом; нажимая одну клавишу, мы могли похоронить их в кипе бумаг.
   
Ко времени окончания строительства нашего маленького домика мы оба стали приличными экспертами в общении с нашими небольшими смышлеными машинками. Мы приспособили их для наших персональных нужд: выключатели установлены в точности там, где нужно, дополнительные платы с оперативной памятью вставлены, налажена связь по проводам с телефонной линией для получения доступа к гигантским компьютерам на расстоянии.
   
Через неделю после нашего переезда в новый дом компьютеры работали по шесть часов в день, стоя рядом друг с другом на столе в углу нашей спальни, который мы превратили в офис.
   
Наш лексикон тоже изменился.
   
— Моя новая примочка повисла, вуки! — И она показала мне экран, заполненный вереницами замерзших муравьев. — С тобой так часто бывает?
   
Я понимающе кивнул.
   
— Да. Это что-то с диском или с драйвером, — сказал я. — Ведь у тебя 80-символьная клавиатура. Перезагрузись, если можешь, и попробуй войти с моего дисковода. Если с моего сработает, тогда, значит, виновата не твоя клавиатура, а твой диск. Может быть, упала скорость вращения твоего дисковода, и твой диск заедает в нем. Надеюсь, что это не так, но мы починим его в любом случае.
   
— Дело не в диске, ведь я бы тогда получила ошибку на вводе, — сказала она, нахмурившись. — Мне нужно внимательно разобраться и найти причину, изза которой вылетает вся программа и мой компьютер зависает. Вот смотри, я нажимаю, например:
   
Вдруг мы услышали с улицы невозможный звук, шуршание шин по гравию. По нашему крутому подъему на холм, вопреки пяти предупреждающим знакам — Проезда нет. Любой ценой держись подальше отсюда, говорят тебе! — поднимался автомобиль.
   
Из него вышла женщина с пачкой бумаг в руках. Она осмелилась вторгнуться в наше драгоценное уединение.
   
Я вскочил из-за моего компьютера, выбежал на улицу и встретил ее в пяти шагах от дома.
   
— Доброе утро, — сказала она вежливо с приятным британским акцентом. — Я надеюсь, я вас не сильно побеспокоила:
   
— Побеспокоили, — рявкнул я. — Неужели вы не заметили знаков? Знаков Проезда нет?!
   
Она замерла, как лань, глядящая в упор в дуло охотничьего ружья.
   
— Я хотела лишь сказать вам — они собираются срубить все деревья, которые больше никогда не вырастут!
   
— И она устремилась подальше от опасности назад к своей машине.
   
Лесли выбежала из дома, чтобы задержать ее.
   
— Они: кто они? — спросила она. — Кто собирается рубить деревья?
   
— Правительство, — сказала леди, поглядывая нервно на меня через плечо Лесли, — Комитет по земельным ресурсам. Это незаконно, но они сделают это, потому что никто не останавливает их!
   
— Заходите, — сказала ей Лесли, кивнув мне без слов: Свои, Кинг! — как будто я был семейной сторожевой собакой, — пожалуйста, заходите, и давайте поговорим об этом.
   
Вот так, с поднятой шерстью на загривке, я начал заниматься общественной деятельностью — хотя я и сопротивлялся этому началу приблизительно с того времени, когда научился ходить.
  
  
   
    
Сорок
   
   
Дениз Финдлейсан оставила нам пачку документов, развеивающийся шлейф пыли на дороге и тяжелое чувство подавленности. Не достаточно ли для меня моих собственных хлопот с правительством, чтобы мне теперь беспокоиться, как бы оно не уничтожило саму местность, окружающую нас?
   
Я обложился подушками на кровати и прочел первые несколько страниц. Сообщения о масштабах заготовки лесоматериалов местными властями. Я вздохнул и сказал:
   
— Все это выглядит очень официально, вуки; кажется, мы выбрали плохое место для постройки дома. Как ты относишься к тому, чтобы продать его и двинуться дальше на север, в Айдахо, например, или Монтану?
   
— А разве не в Айдахо они занимаются добычей полезных ископаемых открытым способом? — сказала она, почти не отрываясь от документов, которые держала в руках. — И разве не в Монтане находятся урановые рудники и радиоактивные полевые цветочки?
   
— Вижу, что ты хочешь мне что-то сказать, — ответил я. — Почему бы нам не развернуть наши карты прямо здесь, на кровати, и не посмотреть на все то, о чем мы сейчас говорим?
   
Она отложила страницу с государственным петитом.
   
— Давай не будем убегать до тех пор, пока обстоятельства не вынудят нас окончательно. Узнаем прежде всего, что здесь происходит. Ты когда-нибудь вступал в борьбу с несправедливостью?
   
— Никогда! Ты ведь знаешь. Я не верю в несправедливость. Мы сами создаем для себя все события, все: разве ты не согласна с этим?
   
— Возможно, — сказала она. — Зачем же тогда ты создал эту проблему? Ты считаешь, что для того, чтобы правительство вырубило лес на следующий день после того, как мы отсюда уедем? Для того, чтобы было от чего убегать? Или для того, чтобы чему-то научиться?
   
Если любимая очень сообразительна, думал я, это радость, но иногда она колется.
   
— И чему же следует учиться?
   
— Если мы захотим этого, мы можем изменять события, — сказала она, — ведь какими могущественными мы можем быть вместе, как много хорошего можем мы сделать.
   
Я загрустил. Она была готова умереть для того, чтобы изменить обстоятельства, закончить войну, исправить ошибки, которые она замечала в окружающем мире. И то, что она решила изменить, менялось.
   
— Разве ты не исчерпала еще свою социальную активность? Разве ты не говорила уже раньше: «Никогда впредь!»?
   
— Это было, — сказала она. — Думаю, что я уплатила все долги обществу на следующие десять жизней вперед, и после кампании с КVSТ я поклялась держаться подальше от этих мероприятий до конца дней этой. Но бывают моменты, когда…
   
Я чувствовал, что она не хочет говорить то, что собиралась сказать, и что она ищет слова, чтобы выразить никогда-невыразимое.
   
— Я могу поделиться с тобой тем, чему я научилась, — сказала она, — а не тем, что я знаю. Если ты хочешь узнать, можешь ли ты делать добро, вместо того, чтобы отступать, я бы на твоем месте вышла из уединения. Я ничуть не сомневаюсь: если мы захотим предотвратить вырубку правительством леса, который больше не вырастет, мы сможем это сделать. Если вырубка незаконна, мы добьемся своего. Если законна, мы всегда успеем уехать в Айдахо.
   
Ничего не было для меня более неинтересным, чем убеждать правительство в необходимости изменить его решение. Люди попусту тратят свои жизни, пытаясь сделать это. Если мы в конце концов победим, это будет победа над бюрократией, которая в этом случае не сделает того, что она с самого начала и не должна была пытаться делать. Нет ли более утомительного занятия, чем удерживать чиновников в пределах закона?
   
— Прежде чем мы уедем, — сказал я, — можно было бы быстро убедиться в том, что они делают все правильно. Пустим в дело наши компьютеры. Но уверяю тебя, мой маленький олененок, мы не заставим правительство Соединенных Штатов изменить его собственные законы!
   
Была ее улыбка ласковой или горькой?