1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
Церковь там над ней соорудилась.      

Прошло малое после того время,      

Захворала молодая Павлиха.      

Девять лет Павлиха всё   хворает, —      

Выросла трава сквозь ее кости,      

В той траве лютый змей гнездится,      

Пьет ей очи, сам уходит к ночи.      

Люто страждет молода Павлиха;      

Говорит она своему господину:      

"Слышишь ли, господин ты мой,   Павел,      

Сведи меня к золовкиной церкви,      

У той церкви авось исцелюся".      

Он повел ее к сестриной церкви,      

И как были они уже близко,      

Вдруг из церкви услышали голос:      

"Не входи, молодая Павлиха,      

Здесь не будет тебе исцеленья".      

Как услышала то молодая Павлиха,      

Она молвила своему господину:      

"Господин ты мой! прошу тебя   богом,      

Не веди меня к белому дому,      

А вяжи меня к хвостам твоих коней      

И пусти их по чистому полю".      

Своей любы послушался Павел,      

Привязал ее к хвостам своих коней      

И погнал их по чистому полю.      

Где попала капля ее крови,      

Выросло там тернье да крапива;      

Где осталось ее белое тело,      

На том месте озеро провалило.      

Ворон конь по озеру выплывает,      

За конем золоченая люлька,      

На той люльке сидит сокол-птица,      

Лежит в люльке маленький мальчик;      

Рука матери у него под горлом,      

В той руке теткин нож золоченый.      

       

       15. Яныш Королевич.[84]      

       

       

Полюбил королевич Яныш      

Молодую красавицу Елицу,      

Любит он ее два красные лета,      

В третье лето вздумал он жениться      

На Любусе, чешской королевне.      

С прежней любой идет он проститься.      

Ей приносит с червонцами черес,      

Да гремучие серьги золотые,      

Да жемчужное тройное ожерелье;      

Сам ей вдел он серьги золотые,      

Навязал на шею ожерелье,      

Дал ей в руки с червонцами черес,      

В обе щеки поцеловал молча      

И поехал своею дорогой.      

Как одна осталася Елица,      

Деньги наземь она пометала,      

Из ушей выдернула серьги,      

Ожерелье на-двое разорвала,      

А сама кинулась в Мораву.      

Там на дне молодая Елица      

Водяною царицей очнулась      

И родила маленькую дочку,      

И ее нарекла Водяницей.      

       

Вот проходят три года и боле,      

Королевич ездит на охоте,      

Ездит он по берегу Моравы;      

Захотел он коня вороного      

Напоить студеною водою.      

Но лишь только запененную морду      

Сунул конь в студеную воду,      

Из воды вдруг высунулась ручка:      

Хвать коня за узду золотую!      

Конь отдернул голову в испуге,      

На узде висит Водяница,      

Как на уде пойманная рыбка, —      

Конь кружится по чистому лугу,      

Потрясая уздой золотою;      

Но стряхнуть Водяницы не может.      

Чуть в седле усидел королевич,      

Чуть сдержал коня вороного,      

Осадив могучею рукою.      

На траву Водяница прыгнула.      

Говорит ей Яныш королевич:      

"Расскажи, какое ты творенье:      

Женщина ль тебя породила,      

Иль богом проклятая Вила?"      

Отвечает ему Водяница:      

"Родила меня молодая Елица.      

Мой отец Яныш королевич,      

А зовут меня Водяницей".      

       

Королевич при таком ответе      

Соскочил с коня вороного,      

Обнял дочь свою Водяницу      

И, слезами заливаясь, молвил:      

"Где, скажи, твоя мать Елица?      

Я слыхал, что она потонула".      

Отвечает ему Водяница;      

"Мать моя царица водяная;      

Она властвует над всеми реками,      

Над реками и над озерами;      

Лишь не властвует она синим морем,      

Синим морем властвует Див-Рыба".      

Водянице молвил королевич:      

"Так иди же к водяной царице      

И скажи ей: Яныш королевич      

Ей поклон усердный посылает      

И у ней свидания просит      

На зеленом берегу Моравы.      

Завтра я заеду за ответом".      

Они после того расстались.      

       

Рано утром, чуть заря зарделась,      

Королевич над рекою ходит;      

Вдруг из речки, по белые груди,      

Поднялась царица водяная      

И сказала: "Яныш королевич,      

У меня свидания просил ты:      

Говори, чего еще ты хочешь?"      

Как увидел он свою Елицу,      

Разгорелись снова в нем желанья,      

Стал манить ее к себе на берег.      

"Люба ты моя, млада Елица,      

Выдь ко мне на зеленый берег,      

Поцелуй меня по прежнему сладко,      

По прежнему полюблю тебя   крепко".      

Королевичу Елица не внимает,      

Не внимает, головою кивает:      

"Нет, не выду, Яныш королевич,      

Я к тебе на зеленый берег.      

Слаще прежнего нам не целоваться,      

Крепче прежнего меня не полюбишь.      

Расскажи-ка мне лучше хорошенько,      

Каково, счастливо ль поживаешь      

С новой любой, молодой женою?"      

Отвечает Яныш королевич:      

"Против солнышка луна не   пригреет,      

Против милой жена не утешит".      

       

       16. Конь      

       

       

"Что ты ржешь, мой конь ретивый,      

Что ты шею опустил,      

Не потряхиваешь гривой,      

Не грызешь своих удил?      

Али я тебя не холю?      

Али ешь овса не вволю?      

Али сбруя не красна?      

Аль поводья не шелковы,      

Не серебряны подковы,      

Не злачены стремена?"      

       

Отвечает конь печальный:      

"Оттого я присмирел,      

       

Что я слышу топот дальный,      

Трубный звук и пенье стрел;      

Оттого я ржу, что в поле      

Уж не долго мне гулять,      

Проживать в красе и в холе,      

Светлой сбруей щеголять;      

Что уж скоро враг суровый      

Сбрую всю мою возьмет      

И серебряны подковы      

С легких ног моих сдерет;      

Оттого мой дух и ноет,      

Что наместо чапрака      

Кожей он твоей покроет      

Мне вспотевшие бока".      

       

       

       

 Стихотворения 1835 г      

       

(Из Анакреона)      

(отрывок)      

       

       

Узнают коней ретивых      

По их выжженным таврам,      

Узнают парфян кичливых:      

По высоким клобукам;      

Я любовников счастливых      

Узнаю по их глазам:      

[В них сияет пламень томный —      

Наслаждений знак нескромный.]      

       

       

Ода LVI      

(Из Анакреона)      

       

       

Поредели, побелели      

Кудри, честь главы моей,      

Зубы в деснах ослабели,      

И потух огонь очей.      

Сладкой жизни мне немного      

Провожать осталось дней:      

Парка счет ведет им строго,      

Тартар тени ждет моей.      

Не воскреснем из-под спуда,      

Всяк навеки там забыт:      

Вход туда для всех открыт —      

Нет исхода уж оттуда.      

       

       

Ода LVII      

       

       

Что же сухо в чаше дно?      

Наливай мне, мальчик резвый,      

Только пьяное вино      

Раствори водою трезвой.      

Мы не скифы, не люблю,      

Други, пьянствовать бесчинно:      

Нет, за чашей я пою      

Иль беседую невинно.      

       

       * * *      

       

Юношу, горько рыдая, ревнивая дева   бранила;      

К ней на плечо преклонен, юноша вдруг   задремал.      

Дева тотчас умолкла, сон его легкий   лелея.      

И улыбалась ему, тихие слезы лия.      

       

       * * *      

       

Что белеется на горе зеленой?      

Снег ли то, али лебеди белы?      

Был бы снег – он уже бы   растаял,      

Были б лебеди – они б улетели.      

То не снег и не лебеди белы,      

А шатер Аги Асан-аги.      

Он лежит в нем, весь люто изранен.      

Посетили его сестра и матерь,      

Его люба не могла, застыдилась.      

Как ему от боли стало легче,      

Приказал он своей верной любе:      

"Ты [не] ищи меня в моем белом   доме,      

В белом доме, ни во всем моем   роде".      

Как [услышала] мужнины речи,      

Запечалилась бедная Кадуна.      

Она слышит, на двор едут кони;      

Побежала Ас-агиница,      

Хочет броситься, бедная, в окошко,      

За ней вопят две милые дочки:      

"Воротися, милая мать наша,      

Приехал не муж Асан-ага,      

А приехал брат твой   Пинтор."      

Воротилась Асан-агиница,      

И повисла она брату на шею —      

"Братец милый, что за   посрамленье!      

Меня гонят от пятерых деток."      

       

 Полководец      

       

       

У русского царя в чертогах есть   палата:      

Она не золотом, не бархатом богата;      

Не в ней алмаз венца хранится за   стеклом:      

Но сверху до низу, во всю длину,   кругом,      

Своею кистию свободной и широкой      

Ее разрисовал художник быстро-окой.      

Тут нет ни сельских нимф, ни   девственных мадон,      

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых   жен,      

Ни плясок, ни охот, – а всё   плащи, да шпаги,      

Да лица, полные воинственной отваги.      

Толпою тесною художник поместил      

Сюда начальников народных наших сил,      

Покрытых славою чудесного похода      

И вечной памятью двенадцатого года.      

Нередко медленно меж ими я брожу      

И на знакомые их образы гляжу,      

И, мнится, слышу их воинственные   клики.      

Из них уж многих нет; другие, коих   лики      

Еще так молоды на ярком полотне,      

Уже состарелись и никнут в тишине      

Главою лавровой…      

Но в сей толпе суровой      

Один меня влечет всех больше. С думой   новой      

Всегда остановлюсь пред ним – и не   свожу      

С него моих очей. Чем долее гляжу,      

Тем более томим я грустию тяжелой.      

       

Он писан во весь рост. Чело, как   череп голый,      

Высоко лоснится, и, мнится, залегла      

Там грусть великая. Кругом – густая   мгла;      

За ним – военный стан. Спокойный и   угрюмый,      

Он, кажется, глядит с презрительною   думой.      

Свою ли точно мысль художник обнажил,      

Когда он таковым его изобразил,      

Или невольное то было   вдохновенье, —      

Но Доу дал ему такое выраженье.      

       

О вождь несчастливый!.. Суров был   жребий твой:      

Всё в жертву ты принес земле тебе   чужой.      

Непроницаемый для взгляда черни   дикой,      

В молчаньи шел один ты с мыслию   великой,      

И в имени твоем звук чуждый не   взлюбя,      

Своими криками преследуя тебя,      

Народ, таинственно спасаемый тобою,      

Ругался над твоей священной сединою.      

И тот, чей острый ум тебя и постигал,      

В угоду им тебя лукаво порицал…      

И долго, укреплен могущим убежденьем,      

Ты был неколебим пред общим   заблужденьем;      

И на полу-пути был должен наконец      

Безмолвно уступить и лавровый венец,      

И власть, и замысел, обдуманный   глубоко, —      

И в полковых рядах сокрыться одиноко.      

Там, устарелый вождь! как ратник   молодой,      

Свинца веселый свист заслышавший   впервой,      

Бросался ты в огонь, ища желанной   смерти, —      

Вотще! – [85]      

       

…………………………………      

…………………………………      

       

О люди! Жалкий род, достойный слез и   смеха!      

Жрецы минутного, поклонники успеха!      

Как часто мимо вас проходит человек,      

Над кем ругается слепой и буйный век,      

Но чей высокий лик в грядущем   поколенье      

Поэта приведет в восторг и в   умиленье!      

       

 Туча      

       

       

Последняя туча рассеянной бури!      

Одна ты несешься по ясной лазури.      

Одна ты наводишь унылую тень,      

Одна ты печалишь ликующий день.      

       

Ты небо недавно кругом облегала,      

И молния грозно тебя обвивала;      

И ты издавала таинственный гром      

И алчную землю поила дождем.      

       

Довольно, сокройся! Пора миновалась,      

Земля освежилась, и буря промчалась,      

И ветер, лаская листочки древес,      

Тебя с успокоенных гонит небес.      

       

       

Из А. Шенье      

       

       

Покров, упитанный язвительною кровью,      

Кентавра мстящий дар, ревнивою   любовью      

Алкиду передан. Алкид его приял,      

В божественной крови яд быстрый   побежал.      

Се – ярый мученик, в ночи скитаясь,   воет;      

Стопами тяжкими вершину Эты роет;      

Гнет, ломит древеса; исторженные пни      

Высоко громоздит; его рукой они      

В костер навалены; он их зажег; он   всходит;      

Недвижим на костре он в небо взор   возводит;      

Под мышцей палица; в ногах немейский   лев      

Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист   и рев;      

Треща горит костер; и вскоре пламя,   воя,      

Уносит к небесам бессмертный дух   героя.      

       

       * * *             

«На Испанию родную…»      

       

       I.      

       

На Испанию родную      

Призвал мавра Юлиан.      

Граф за личную обиду      

Мстить решился королю.      

       

Дочь его Родрик похитил,      

Обесчестил древний род;      

Вот за что отчизну предал      

Раздраженный Юлиан.      

       

Мавры хлынули потоком      

На испанские брега.      

Царство готфов миновалось,      

И с престола пал Родрик.      

       

Готфы пали не бесславно:      

Храбро билися они,      

Долго мавры сомневались,      

Одолеет кто кого.      

       

Восемь дней сраженье длилось;      

Спор решен был наконец:      

Был на поле битвы пойман      

Конь любимый короля;      

       

Шлем и меч его тяжелый.      

Были найдены в пыли.      

Короля почли убитым,      

И никто не пожалел.      

       

Но Родрик в живых остался,      

Бился он все восемь дней —      

Он сперва хотел победы,      

Там уж смерти лишь алкал.      

       

И кругом свистали стрелы,      

Не касаяся его,      

Мимо дротики летали,      

Шлема меч не рассекал.      

       

Напоследок, утомившись,      

Соскочил с коня Родрик,      

Меч с запекшеюся кровью      

От ладони отклеил,      

       

Бросил об земь шлем пернатый      

И блестящую броню.      

И спасенный мраком ночи      

С поля битвы он ушел.      

       

       II.      

       

От полей кровавой битвы      

Удаляется Родрик;      

Короля опередила      

Весть о гибели его.      

       

Стариков и бедных женщин      

На распутьях видит он;      

Все толпой бегут от мавров      

К укрепленным городам.      

       

Все, рыдая, молят бога      

О спасеньи христиан,      

Все Родрика проклинают;      

И проклятья слышит он.      

       

И с поникшею главою      

Мимо их пройти спешит,      

И не смеет даже молвить:      

Помолитесь за него.      

       

Наконец на берег моря      

В третий день приходит он.      

Видит темную пещеру      

На пустынном берегу.      

       

В той пещере он находит      

Крест и заступ – а в углу      

Труп отшельника и яму,      

Им изрытую давно.      

       

Тленье трупу не коснулось,      

Он лежит окостенев,      

Ожидая погребенья      

И молитвы христиан.      

       

Труп отшельника с молитвой      

[Схоронил] король,      

И в пещере поселился      

Над могилою его.      

       

Он питаться стал плодами      

И водою ключевой;      

И себе могилу вырыл,      

Как предшественник его.      

       

Короля в уединеньи      

Стал лукавый искушать,      

И виденьями ночными      

Краткий сон его мутить.      

       

Он проснется с содроганьем,      

Полон страха и стыда;      

Упоение соблазна      

Сокрушает дух его.      

       

Хочет он молиться богу      

И не может. Бес ему      

Шепчет в уши звуки битвы      

Или страстные слова.      

       

Он в унынии проводит      

Дни и ночи недвижим,      

Устремив глаза на море,      

Поминая старину.      

       

       III.      

       

Но отшельник, чьи останки      

Он усердно схоронил,      

За него перед всевышним      

Заступился в небесах.      

       

В сновиденьи благодатном      

Он явился королю,      

Белой ризою одеян      

И сияньем окружен.      

       

И король, объятый страхом,      

Ниц повергся перед ним,