1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
Пятое  небо – Марс (продолжение)    

     

     

     1    

     

Сочувственная воля, истекая    

Из праведной любви, как из дурной    

И ненасытной истекает злая,    

     

     4    

     

Прервала пенье лиры неземной,    

Святые струны замиряя властно,    

Настроенные вышнею рукой.    

     

     7    

     

Возможно ль о благом просить напрасно    

Те сущности, которые, чтоб дать    

Мне попросить, умолкли так согласно?    

     

     10    

     

По праву должен без конца страдать    

Тот, кто, прельщен любовью  недостойной,    

Такой любви отринул благодать.    

     

     13    

     

Как в воздухе прозрачном ночи знойной    

Скользнет внезапный пламень иногда    

И заставляет дрогнуть взор спокойный,    

     

     16    

     

Как будто передвинулась звезда,    

Хоть там, где вспыхнул он, светил  держава    

Цела, а сам он гаснет без  следа, –    

     

     19    

     

Так от плеча, простершегося вправо,    

Скользнула вниз, вдоль по кресту  нисшед,    

Одна из звезд,[1414] чья там блистает  слава.    

     

     22    

     

И с ленты не сорвался самоцвет,    

А в полосе луча промчался, светел,    

Как блещущий за алебастром свет;    

     

     25    

     

Так дух Анхиза страстно сына  встретил,    

В чем высшая нас уверяет муза,    

Когда его в Элисии заметил.[1415]    

     

     28    

     

«О sanguis meus, о superinfusa    

Gratia Dei, sicut tibi cui    

Bis unquam coeli ianua reclusa?»[1416]    

     

     31    

     

Так этот свет; внимательно к нему я    

Возвел глаза; потом возвел к моей    

Владычице, и здесь, и там ликуя:    

     

     34    

     

Столь радостен был блеск ее очей,    

Что мне казалось – благодати Рая    

Моим очам нельзя познать полней.    

     

     37    

     

А дух, мой слух и зренье услаждая,    

Продолжил речь, но смысл был так  глубок,    

Что я ему внимал, не понимая.    

     

     40    

     

Он не нарочно мглой себя облек,    

А поневоле: взлет его суждений    

Для цели смертных слишком был высок.    

     

     43    

     

Когда же лук столь жарких изъявлений    

Был вновь ослаблен, так что речь во  всем    

Сошла до нашей умственной мишени,    

     

     46    

     

То сразу же я различил потом:    

«Благословен в трех лицах  совершенный,    

Столь милостивый в семени моем!»    

     

     49    

     

И дальше: «Голод[1417] давний и блаженный,    

Той книгою великой[1418] данный мне,    

Где белое и черное нетленны,    

     

     52    

     

Ты в этом, сын мой, утолил огне,    

Где говорю я, и да восхвалится    

Та, что тебя возносит к вышине!    

     

     55    

     

Ты веруешь, что мысль твоя стремится    

Ко мне из Первой[1419] так, как пять иль  шесть    

Из единицы ведомой лучится;[1420]    

     

     58    

     

И ты вопрос не хочешь произнесть,    

Кто я, который больше, чем вся стая    

Счастливых духов, рад тебя обресть.    

     

     61    

     

Ты в этой вере прав: здесь обитая,    

Большой и малый в Зеркало[1421]  глядят,    

Где видима заране мысль любая.    

     

     64    

     

Но чтоб любви, которой я объят,    

Бессонно зрящий, и всегда взволнован,    

Как сладкой жаждой, не было преград,    

     

     67    

     

Пусть голос твой, уверен, смел,  нескован,    

Мне явит волю, явит мне вопрос,    

Которому ответ предуготован!»    

     

     70    

     

Тогда я к Беатриче взор вознес;    

Та, слыша мысль, улыбкой отвечала,    

И, окрыленный, мой порыв возрос.    

     

     73    

     

Я начал так: «Вы – те, кому предстало    

Всеравенство[1422]; меж чувством и умом    

Для вас неравновесия не стало;    

     

     76    

     

Затем что в Солнце, светом и теплом    

Вас озарившем и согревшем, оба[1423]    

Вне всех подобий в равенстве своем.    

     

     79    

     

Но мысль и воля[1424] в смертных жертвах  гроба,    

Чему ясна причина вам одним,    

В своих крылах оперены особо;    

     

     82    

     

И я, как смертный, свыкшийся с таким    

Неравенством, творю благодаренье    

За отчий праздник сердцем лишь своим.[1425]    

     

     85    

     

Тебя молю я, в это украшенье    

Столь дивно вправленный топаз живой,    

По имени твоем уйми томленье».    

     

     88    

     

«Листва моя, возлюбленная мной    

Сквозь ожиданье, – так он, мне в  угоду,    

Ответ свой начал, – я был корень  твой».    

     

     91    

     

Потом сказал мне: «Тот, кто имя роду    

Дал твоему[1426] и кто сто с лишним лет    

Идет горой по первому обводу,[1427]    

     

     94    

     

Мне сыном был, а им рожден твой дед;[1428]    

И надо, чтоб делами довременно    

Ты снял с него томительный запрет.[1429]    

     

     97    

     

Флоренция, меж древних стен,[1430]  бессменно    

Ей подающих время терц и нон,[1431]    

Жила спокойно, скромно и смиренно.    

     

     100    

     

Не знала ни цепочек, ни корон,    

Ни юбок с вышивкой, и поясочки    

Не затмевали тех, кто обряжен.    

     

     103    

     

Отцов, рождаясь, не страшили дочки,    

Затем что и приданое, и срок    

Не расходились дальше должной точки.    

     

     106    

     

Пустых домов назвать никто не мог;    

И не было еще Сарданапала,    

Дабы явить, чем может стать чертог.    

     

     109    

     

Еще не взнесся выше Монтемало    

Ваш Птичий Холм, который победил    

В подъеме и обгонит в час развала.[1432]    

     

     112    

     

На Беллинчоне Берти[1433] пояс был    

Ременный с костью; с зеркалом  прощалась    

Его жена, не наведя белил.    

     

     115    

     

На Нерли и на Веккьо[1434]  красовалась    

Простая кожа, без затей гола;    

Рука их жен кудели не гнушалась.    

     

     118    

     

Счастливицы! Всех верная ждала    

Гробница,[1435] ни единая на ложе    

Для Франции[1436] забыта не была.    

     

     121    

     

Одна над люлькой вторила все то же    

На языке, который молодым    

Отцам и матерям всего дороже.    

     

     124    

     

Другая, пряжу прядучи, родным    

И домочадцам речь вела часами    

Про славу Трои, Фьезоле и Рим.    

     

     127    

     

Казались бы Чангелла[1437]  между нами    

Иль Сальтерелло[1438] чудом дивных стран,    

Как Квинций иль Корнелия – меж вами.[1439]    

     

     130    

     

Такой прекрасный, мирный быт граждан,    

В гражданственном живущих единенье,    

Такой приют отрадный был мне дан    

     

     133    

     

Марией,[1440] громко призванной в  мученье;    

И, в древнем вашем храме восприят,    

Я Каччагвидой стал в святом крещенье.    

     

     136    

     

Моронто – брат мне, Элизео – брат;    

Супругу взял я из долины Падо;[1441]    

Отсюда прозвище ее внучат.[1442]    

     

     139    

     

Я следовал за кесарем Куррадо,[1443]    

И мне он пояс рыцарский надел,    

Затем что я служил ему, как надо.    

     

     142    

     

С ним вышел я, как мститель злобных  дел,    

На тех, кто вашей вотчиной законной,    

В чем пастыри[1444] повинны, завладел.    

     

     145    

     

Там, племенем нечистым отрешенный,[1445]    

Покинул я навеки лживый мир,    

Где дух столь многих гибнет,  загрязненный,    

     

     148    

     

И после мук вкушаю этот мир».    

     

     

    

     

 Песнь шестнадцатая    

     

Пятое  небо – Марс (продолжение)    

     

     

     1    

     

О скудная вельможность нашей крови!    

Тому, что гордость ты внушаешь нам    

Здесь, где упадок истинной любови,    

     

     4    

     

Вовек не удивлюсь; затем что там,    

Где суетою дух не озабочен,    

Я мыслю – в небе, горд был этим сам.    

     

     7    

     

Однако плащ твой быстро укорочен;    

И если, день за днем, не добавлять,    

Он ножницами времени подточен.    

     

     

    

     

     10    

     

На «вы», как в Риме стали величать,[1446]    

Хоть их привычка остается зыбкой,    

Повел я речь, заговорив опять;    

     

     13    

     

Что Беатриче, в стороне, улыбкой    

Отметила, как кашель у другой[1447]    

Был порожден Джиневриной ошибкой.    

     

     16    

     

Я начал так: «Вы – прародитель мой;    

Вы мне даете говорить вам смело;    

Вы дали мне стать больше, чем собой.    

     

     19    

     

Чрез столько устий радость овладела    

Моим умом, что он едва несет    

Ее в себе, счастливый до предела.    

     

     22    

     

Скажите мне, мой корень и оплот,    

Кто были ваши предки и который    

В рожденье ваше помечался год;    

     

     25    

     

Скажите, велика ль была в те поры    

Овчарня Иоаннова,[1448] и в ней    

Какие семьи привлекали взоры».    

     

     28    

     

Как уголь на ветру горит сильней,    

Так этот светоч вспыхнул блеском  ясным,    

Внимая речи ласковой моей;    

     

     31    

     

И как для глаз он стал вдвойне  прекрасным»,    

Так он еще нежней заговорил,    

Но не наречьем нашим повсечасным:    

     

     34    

     

«С тех пор, как „Ave“ ангел возвестил    

По день, как матерью, теперь святою,    

Я, плод ее, подарен свету был,    

     

     37    

     

Вот этот пламень, должной чередою,    

Пятьсот и пятьдесят и тридцать крат    

Зажегся вновь под Львиною пятою.[1449]    

     

     40    

     

Дома, где род наш жил спокон, стоят    

В том месте, где у вас из лета в лето    

В последний округ всадники спешат.[1450]    

     

     43    

     

О прадедах моих скажу лишь это;    

Откуда вышли и как звали их,    

Не подобает мне давать ответа.    

     

     46    

     

От Марса к Иоанну,[1451] счет таких,    

Которые могли служить в дружине,    

Был пятой долей нынешних живых.    

     

     49    

     

Но кровь, чей цвет от примеси  Феггине,    

И Кампи, и Чертальдо помутнел,[1452]    

Была чиста в любом простолюдине.    

     

     52    

     

О, лучше бы ваш город их имел    

Соседями и приходился рядом    

С Галлуццо и Треспьяно ваш предел,[1453]    

     

     55    

     

Чем чтобы с вами жил пропахший  смрадом    

Мужик из Агульоне[1454] иль иной    

Синьезец,[1455] взятку стерегущий  взглядом!    

     

     58    

     

Будь кесарю не мачехой дурной    

Народ, забывший все, – что в  мире свято,    

А доброй к сыну матерью родной,    

     

     61    

     

Из флорентийцев, что живут богато,    

Иной бы в Симифонти поспешил,[1456]    

Где дед его ходил с сумой когда-то.    

     

     64    

     

Досель бы графским Монтемурло[1457]  слыл,    

Дом Черки оставался бы в Аконе,[1458]    

Род Буондельмонти бы на Греве[1459]  жил.[1460]    

     

     67    

     

Смешение людей в едином лоне    

Бывало городам всего вредней,    

Как от излишней пищи плоть в уроне.    

     

     70    

     

Ослепший бык повалится скорей    

Слепого агнца; режет острой сталью    

Единый меч верней, чем пять мечей.    

     

     73    

     

Взглянув на Луни и на Урбисалью,[1461]    

Судьба которых также в свой черед    

И Кьюзи поразит, и Синигалью,[1462]    

     

     76    

     

Ты, слыша, как иной пресекся род,    

Мудреной в этом не найдешь загадки,    

Раз города, и те кончина ждет.    

     

     79    

     

Все ваше носит смертные зачатки,    

Как вы, – хотя они и не видны    

В ином, что длится, ибо жизни кратки.    

     

     82    

     

Как берега, вращаясь, твердь луны    

Скрывает и вскрывает неустанно,    

Так судьбы над Флоренцией властны.    

     

     85    

     

Поэтому звучать не может странно    

О знатных флорентийцах речь моя,    

Хоть память их во времени туманна.    

     

     88    

     

Филиппи, Уги, Гречи видел я,    

Орманни, Кателлини, Альберики –    

В их славе у порога забытья.    

     

     91    

     

И видел я, как древни и велики    

Дель Арка и Саннелла рядом с ним,    

Ардинги, Сольданьери и Бостики.[1463]    

     

     94