1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

Весь свет, вместить который можно было    

Природе человеческой, влила    

Создавшая и ту и эту сила;    

     

     46    

     

И странной речь моя тебе была,    

Что равного не ведала второго    

Душа,[1384] чья благость в пятый  блеск вошла.    

     

     49    

     

Вняв мой ответ, поймешь, что это  слово    

С тем, что ты думал, точно совпадет,    

И средоточья в круге нет другого.[1385]    

     

     52    

     

Все, что умрет, и все, что не умрет,[1386] –    

Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий    

Своей Любовью бытие дает;[1387]    

     

     55    

     

Затем что животворный Свет, идущий    

От Светодавца и единый с ним,    

Как и с Любовью, третьей с ними  сущей,    

     

     58    

     

Струит лучи, волением своим,    

На девять сущностей,[1388] как  на зерцала,    

И вечно остается неделим;    

     

     61    

     

Оттуда сходит в низшие начала,    

Из круга в круг, и под конец творит    

Случайное и длящееся мало;    

     

     64    

     

Я под случайным мыслю всякий вид    

Созданий, все, что небосвод кружащий    

Чрез семя и без семени плодит.    

     

     67    

     

Их воск изменчив, наравне с творящей    

Его средой,[1389] и потому чекан    

Дает то смутный оттиск, то блестящий.    

     

     70    

     

Вот почему, при схожести семян,    

Бывает качество плодов неравно,    

И разный ум вам от рожденья дан.    

     

     73    

     

Когда бы воск был вытоплен исправно    

И натиск силы неба был прямой,    

То блеск печати выступал бы явно.    

     

     76    

     

Но естество его туманит мглой,    

Как если б мастер проявлял уменье,    

Но действовал дрожащею рукой.    

     

     79    

     

Когда ж Любовь, расположив Прозренье,    

Его печатью Силы нагнела,    

То возникает высшее свершенье.    

     

     82    

     

Так некогда земная персть могла    

Стать совершеннее, чем все живое;    

Так приснодева в чреве понесла.    

     

     85    

     

И в том ты прав, что естество земное    

Не ведало носителей таких    

И не изведает, как эти двое.    

     

     88    

     

И если бы на этом я затих:    

«Так чем его премудрость[1390]  несравненна?» –    

Гласило бы начало слов твоих.    

     

     91    

     

Но чтоб открылось то, что сокровенно,    

Помысли, кем он был и чем влеком,    

Он, услыхав: «Проси!»[1391] –  молил смиренно.    

     

     94    

     

Я выразил не темным языком,    

Что он был царь, о разуме неложном    

Просивший, чтобы истым быть царем;    

     

     97    

     

Не чтобы знать, в числе их  непреложном,    

Всех движителей;[1392] можно ль заключить    

К necesse при necesse и возможном;[1393]    

     

     100    

     

И можно ль primum motum допустить;[1394]    

Иль треугольник в поле полукружья,    

Но не прямоугольный, начертить.    

     

     103    

     

Так вот и прежде речь клонил к тому ж  я:    

Я в царственную мудрость направлял,    

Сказав про мудрость, острие оружья.    

     

     106    

     

И ты взглянув ясней на «восставал»[1395],    

Поймешь, что это значит – меж царями;    

Их – множество, а круг хороших мал.    

     

     109    

     

Вот, что моими сказано словами;    

Их смысл с твоим сужденьем совместим    

О праотце и о любимом нами.[1396]    

     

     112    

     

Да будет то свинцом к стопам твоим,    

Чтобы ты шел неспешно, как усталый,    

И к «да», и к «нет», когда к ним путь  незрим;    

     

     115    

     

Затем что между шалых – самый шалый,    

Кто утверждать берется наобум    

Их отрицать с оглядкой слишком малой.    

     

     118    

     

Ведь очень часто торопливость дум    

На ложный путь заводит безрассудно;    

А там пристрастья связывают ум.    

     

     121    

     

И хуже, чем напрасно, ладит судно    

И не таким, как был, свершит возврат    

Тот рыбарь правды, чье уменье скудно.    

     

     124    

     

Примерами перед людьми стоят    

Брис, Парменид, Мелисс и остальные,[1397]    

Которые блуждали наугад,    

     

     127    

     

Савелий, Арий и глупцы иные,[1398]    

Что были как мечи для божьих книг    

И искривляли лица их прямые.    

     

     130    

     

Никто не думай, что он столь велик,    

Чтобы судить; никто не числи жита,    

Покуда колос в поле не поник.    

     

     133    

     

Я видел, как угрюмо и сердито    

Смотрел терновник, за зиму застыв,    

Но миг – и роза на ветвях раскрыта;    

     

     136    

     

Я видел, как, легок и горделив,    

Бежал корабль далекою путиной    

И погибал, уже входя в залив.    

     

     139    

     

Пусть донна Берта или сэр Мартино,[1399]    

Раз кто-то щедр, а кто-то любит  красть,    

О них не судят с богом заедино;    

     

     142    

     

Тот может встать, а этот может  пасть».    

     

     

    

     

 Песнь четырнадцатая    

     

Четвертое  небо – Солнце (окончание) – Пятое небо – Марс – Воители за веру    

     

     

     1    

     

В округлой чаше от каймы к средине    

Спешит вода иль изнутри к кайме,    

Смущенная извне иль в сердцевине.    

     

     4    

     

Мне этот образ вдруг мелькнул в уме,    

Когда умолкло славное светило    

И Беатриче тотчас вслед Фоме    

     

     7    

     

В таких словах начать  благоволила, –    

Настолько совершенно к их речам    

Уподобленье это подходило:[1400]    

     

     

    

     

     10    

     

«Он хочет, хоть и не открылся вам    

Ни голосом, ни даже помышленьем,    

В одной из истин снизойти к корням.    

     

     13    

     

Скажите: свет, который стал цветеньем    

Природы вашей, будет ли всегда    

Вас окружать таким же излученьем?    

     

     16    

     

И если вечно будет, то, когда    

Вы станете опять очами зримы,[1401]    

Как зренью он не причинит вреда?»    

     

     19    

     

Как, налетевшей радостью стремимы,    

Те, кто крутится в пляске круговой,    

Поют звончей и вновь неутомимы,    

     

     22    

     

Так, при словах усердной просьбы той,    

Живей сказалась душ святых отрада    

Кружением и звуков красотой.    

     

     25    

     

Кто сетует, что смерть изведать надо,    

Чтоб в горних жить, – не знает,  не вкусив,    

Как вечного дождя[1402] сладка прохлада.    

     

     28    

     

Единый, двое, трое, тот, кто жив    

И правит вечно, в трех и в двух  единый,    

Все, беспредельный, в свой предел  вместив,    

     

     31    

     

Трикраты был воспет святой дружиной    

Тех духов, и напев так нежен был,    

Что всем наградам мог бы стать  вершиной.    

     

     34    

     

И вскоре, в самом дивном из светил    

Меньшого круга,[1403] голос благочестный,    

Как, верно, ангел деве говорил,    

     

     37    

     

Ответил так: «Доколе Рай небесный    

Длит праздник свой, любовь, что в нас  живет,    

Лучится этой ризою чудесной.    

     

     40    

     

Ее свеченье пылу вслед идет,    

Пыл – зренью вслед, а зренье – до  предела,    

Который милость сверх заслуг дает.    

     

     43    

     

Когда святое в новой славе тело    

Нас облечет, то наше существо    

Прекрасней станет, завершась всецело:    

     

     46    

     

Окрепнет свет, которым божество    

По благости своей нас одарило,    

Свет, нам дающий созерцать его;    

     

     49    

     

И зрения тогда окрепнет сила,    

Окрепнет пыл, берущий мощность в нем,    

Окрепнет луч, рождаемый от пыла.    

     

     52    

     

Но словно уголь, пышущий огнем,    

Господствует над ним своим накалом,    

Неодолим в сиянии своем,    

     

     55    

     

Так пламень, нас обвивший покрывалом,    

Слабее будет в зримости, чем плоть,    

Укрытая сейчас могильным валом.    

     

     58    

     

И этот свет не будет глаз колоть:    

Орудья тела будут в меру сильны    

Для всех услад, что нам пошлет  господь».    

     

     61    

     

Казались оба хора так умильны,    

Стремясь «Аминь!»[1404] проговорить скорей,    

Что им был явно дорог прах  могильный, –    

     

     64    

     

Быть может, и не свой, а матерей,    

Отцов и всех, любимых в мире этом    

И ставших вечной чередой огней.    

     

     67    

     

И вот кругом, сияя ровным светом,    

Забрезжил блеск над окаймлявшим нас,    

Подобный горизонту пред рассветом.    

     

     70    

     

И как на небе в предвечерний час    

Рождаются мерцанья, чуть блистая,    

Которым верит и не верит глаз,    

     

     73    

     

Я видел – новых бестелесных стая    

Окрест меня сквозит со всех сторон,    

Два прежних круга третьим окружая.    

     

     76    

     

О Духа пламень истинный! Как он    

Разросся вдруг, столь огнезарно ясно,    

Что взгляд мой не стерпел и был  сражен!    

     

     79    

     

Но Беатриче так была прекрасна    

И радостна, что это воссоздать    

Мое воспоминание не властно.    

     

     82    

     

В ней силу я нашел глаза поднять    

И увидал, что вместе с ней мгновенно    

Я в высшую вознесся благодать.    

     

     85    

     

Что я поднялся, было несомненно,    

Затем что глубь звезды,[1405]  раскалена,    

Смеялась рдяней, чем обыкновенно.    

     

     88    

     

Всем сердцем, речью, что во всех  одна,    

Создателю свершил я всесожженье[1406]    

За то, что эта милость мне дана;    

     

     91    

     

Еще в груди не кончилось горенье    

Творимой жертвы, как уже я знал,    

Что господу угодно приношенье;    

     

     94    

     

Затем что сонм огней так ярко ал    

Предстал мне в двух лучах, что,  созерцая:    

«О Гелиос,[1407] как дивно!» – я  сказал.    

     

     97    

     

Как, меньшими и большими мерцая    

Огнями, Млечный Путь светло горит    

Меж остий мира, мудрецов смущая,    

     

     100    

     

Так в недрах Марса, звездами увит,    

Из двух лучей, слагался знак  священный,    

Который в рубежах квадрантов скрыт.[1408]    

     

     103    

     

Здесь память победила разум бренный;    

Затем что этот крест сверкал Христом    

В красе, ни с чем на свете  несравненной.    

     

     106    

     

Но взявший крест свой, чтоб идти с  Христом,    

Легко простит мне упущенья речи,    

Узрев тот блеск, пылающий Христом.    

     

     109    

     

Сияньем озарив и ствол, и плечи,    

Стремились пламена,[1409] искрясь сильней    

При прохожденье мимо и при встрече.    

     

     112    

     

Так, впрямь и вкривь, то тише, то  быстрей,    

Подобные изменчивому рою,    

Крупинки тел, короче и длинней,    

     

     115    

     

Плывут в луче, секущем полосою    

Иной раз мрак, который, хоронясь,    

Мы создаем искусною рукою.    

     

     118    

     

Как струны арф и скрипок, единясь,    

Звенят отрадным гудом неразымно    

Для тех, кому невнятна в звуках  связь,    

     

     121    

     

Так в этих светах, блещущих взаимно,    

Песнь вдоль креста столь дивная  текла,    

Что я пленился, хоть не понял гимна.    

     

     124    

     

Что в нем звучит высокая хвала,    

Я понял, слыша: «Для побед  воскресни»,    

Но речь невнятной разуму была.    

     

     127    

     

Я так влюбился в голос этой песни,    

И так он мной всецело овладел,    

Что я вовек не ведал уз чудесней.    

     

     

    

     

     130    

     

Мне скажут, что язык мой слишком смел    

И я принизил очи заревые,[1410]    

В которых всем мечтам моим предел;    

     

     133    

     

Но взвесивший, что в высоте живые    

Печати всех красот[1411] мощней царят,    

А там я к ним поздней воззрел  впервые,[1412]    

     

     136    

     

Простит мне то, в чем я виниться рад,    

Чтоб быть прощенным, и воздаст мне  верой;    

Святой восторг отсюда не изъят,[1413]    

     

     139    

     

Затем что он все чище с каждой  сферой.    

     

     

    

     

 Песнь пятнадцатая