1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

Вперив глаза в ничто, я вверил их    

Вновь свету милой спутницы; с  улыбкой,    

Она пылала глубью глаз святых.    

     

     25    

     

«Что я смеюсь над детскою  ошибкой, –    

Она сказала, – странного в том  нет:    

Не доверяясь правде мыслью зыбкой,    

     

     28    

     

Ты вновь пустому обращен вослед.    

Твой взор живые сущности встречает:    

Здесь место тех, кто преступил обет.    

     

     31    

     

Спроси их, слушай, верь; их утоляет    

Свет вечной правды, и ни шагу он    

Им от себя ступить не позволяет».    

     

     34    

     

И я, к одной из теней обращен,    

Чья жажда говорить была мне зрима,    

Сказал, как тот, кто хочет и смущен:    

     

     37    

     

«Блаженная душа, ты, что, хранима    

Всевечным светом, знаешь благодать,    

Чья сладость лишь вкусившим  постижима,    

     

     40    

     

Я был бы счастлив от тебя узнать,    

Как ты зовешься и о вашей доле».    

Та, с ясным взором, рада отвечать:    

     

     43    

     

«У нас любовь ничьей правдивой воле    

Дверь не замкнет, уподобляясь той,    

Что ждет подобных при своем престоле.[1111]    

     

     46    

     

Была я в мире девственной сестрой;    

И, в память заглянув проникновенно,    

Под большею моею красотой    

     

     49    

     

Пиккарду[1112] ты узнаешь,  несомненно.    

Среди блаженных этих вкруг меня    

Я в самой медленной из сфер блаженна.    

     

     52    

     

Желанья наши, нас воспламеня    

Служеньем воле духа пресвятого,    

Ликуют здесь, его завет храня.    

     

     55    

     

И наш удел, столь низменней иного,    

Нам дан за то, что нами был забыт    

Земной обет и не блюлся сурово».    

     

     58    

     

И я на то: «Ваш небывалый вид    

Блистает так божественно и чудно,    

Что он с начальным обликом не слит.    

     

     61    

     

Здесь память мне могла служить лишь  скудно;    

Но помощь мне твои слова несут,    

И мне узнать тебя теперь нетрудно.    

     

     64    

     

Но расскажи: вы все, кто счастлив  тут,    

Взыскуете ли высшего предела,    

Где больший кругозор и дружба ждут?»    

     

     67    

     

С другими улыбаясь, тень глядела    

И, радостно откликнувшись потом,    

Как бы любовью первой пламенела:[1113]    

     

     70    

     

«Брат, нашу волю утолил во всем    

Закон любви, лишь то желать велящей,    

Что есть у нас, не мысля об ином.    

     

     73    

     

Когда б мы славы восхотели вящей,    

Пришлось бы нашу волю разлучить    

С верховной волей, нас внизу  держащей, –    

     

     76    

     

Чего не может в этих сферах быть,    

Раз пребывать в любви для нас necesse[1114]    

И если смысл ее установить.    

     

     79    

     

Ведь тем-то и блаженно наше esse,[1115]    

Что божья воля руководит им    

И наша с нею не в противовесе.    

     

     82    

     

И так как в этом царстве мы стоим    

По ступеням, то счастливы народы    

И царь, чью волю вольно мы вершим;    

     

     85    

     

Она – наш мир; она – морские воды,    

Куда течет все, что творит она,    

И все, что создано трудом природы».    

     

     88    

     

Тут я постиг, что всякая страна    

На небе – Рай, хоть в разной мере,  ибо    

Неравно милостью орошена.    

     

     91    

     

Но как, из блюд вкусив какого-либо,    

Мы следующих просим иногда,    

За съеденное говоря спасибо,    

     

     94    

     

Так поступил и молвил я тогда,    

Дабы услышать, на какой же ткани    

Ее челнок не довершил труда.    

     

     97    

     

«Жену высокой жизни и деяний,[1116] –    

Она в ответ, – покоит вышний  град.    

Те, кто ее не бросил одеяний,    

     

     100    

     

До самой смерти бодрствуют и спят    

Близ жениха, который всем обетам,    

Ему с любовью принесенным, рад.    

     

     103    

     

Я, вслед за ней, наскучив рано  светом,    

В ее одежды тело облекла,    

Быть верной обещав ее заветам.    

     

     106    

     

Но люди, в жажде не добра, а зла,    

Меня лишили тихой сени веры,    

И знает бог, чем жизнь моя была.    

     

     109    

     

А этот блеск, как бы превыше меры,    

Что вправо от меня тебе предстал,    

Пылая всем сияньем нашей сферы,    

     

     112    

     

Внимая мне, и о себе внимал:    

С ее чела, как и со мной то было,    

Сорвали тень священных покрывал.    

     

     115    

     

Когда ее вернула миру сила,    

В обиду ей и оскорбив алтарь, –    

Она покровов сердца не сложила.    

     

     118    

     

То свет Костанцы, столь великой  встарь,    

Кем от второго вихря, к свевской  славе,    

Рожден был третий вихрь, последний  царь».[1117]    

     

     121    

     

Так молвила, потом запела «Ave,    

Maria»,[1118] исчезая под напев,    

Как тонет груз и словно тает въяве.    

     

     124    

     

Мой взор, вослед ей пристально  смотрев,    

Насколько можно было, с ней  простился,    

И, к цели больших дум его воздев,    

     

     127    

     

Я к Беатриче снова обратился;    

Но мне она в глаза сверкнула так,    

Что взгляд сперва, не выдержав,  смутился;    

     

     130    

     

И новый мой вопрос замедлил шаг.    

     

     

    

     

 Песнь четвертая    

     

Первое  небо – Луна (продолжение)    

     

     

     1    

     

Меж двух равно манящих явств,  свободный    

В их выборе к зубам бы не поднес    

Ни одного и умер бы голодный;    

     

     4    

     

Так агнец медлил бы меж двух угроз    

Прожорливых волков, равно страшимый;    

Так медлил бы меж двух оленей пес.    

     

     7    

     

И то, что я молчал, равно томимый    

Сомненьями, счесть ни добром, ни злом    

Нельзя, раз это путь необходимый.    

     

     10    

     

Так я молчал; но на лице моем    

Желанье, как и сам вопрос, сквозило    

Жарчей, чем сказанное языком.    

     

     13    

     

Но Беатриче, вроде Даниила,    

Кем был смирен Навуходоносор,    

Когда его свирепость ослепила,[1119]    

     

     16    

     

Сказала: «Вижу, что возник раздор    

В твоих желаньях, и, теснясь в  неволе,    

Раздумья тщетно рвутся на простор.    

     

     19    

     

Ты мыслишь: «Раз я стоек в доброй  воле,    

То как насилье нанесет урон    

Моей заслуге хоть в малейшей доле?»    

     

     22    

     

Еще и тем сомненьем ты смущен,    

Не взносятся ли души в самом деле    

Обратно к звездам, как учил Платон.[1120]    

     

     25    

     

По-равному твое стесняют velle[1121]    

Вопросы эти; обращаясь к ним,    

Сперва коснусь того, чей яд тяжеле.    

     

     28    

     

Всех глубже вбожествленный[1122] серафим    

И Моисей и Самуил пророки    

Иль Иоанн, – он может быть  любым,[1123]  –    

     

     31    

     

Мария – твердью все равновысоки    

Тем духам,[1124] что тебе являлись тут,    

И бытия их не иные сроки;[1125]    

     

     34    

     

Все красят первый круг[1126] и  там живут    

В неравной неге, ибо в разной мере    

Предвечных уст они дыханье пьют.    

     

     37    

     

И здесь они предстали не как в сфере,    

Для них назначенной, а чтоб явить    

Разностепенность высшей на примере.    

     

     40    

     

Так с вашей мыслью должно говорить,    

Лишь в ощутимом черплющей познанье,    

Чтоб разуму затем его вручить.    

     

     43    

     

К природе вашей снисходя, Писанье    

О божией деснице говорит    

И о стопах, вводя иносказанье;    

     

     46    

     

И Гавриила в человечий вид,    

И Михаила церковь облекает,    

Как и того, кем исцелен Товит.[1127]    

     

     49    

     

То, что Тимей[1128] о душах утверждает,    

Несходно с тем, что здесь дано узнать,    

Затем что он как будто впрямь  считает,    

     

     52    

     

Что всякая душа взойдет опять    

К своей звезде, с которой связь  порвала,    

Ниспосланная тело оживлять.    

     

     55    

     

Но может быть – здесь мысль походит  мало    

На то, что выразил словесный звук;    

Тогда над ней смеяться не пристало.    

     

     58    

     

Так, возвращая светам этих дуг    

Честь и позор влияний, может статься,    

Он в долю правды направлял бы лук.[1129]    

     

     61    

     

Поняв его превратно, заблуждаться    

Пошел почти весь мир, и так тогда    

Юпитер, Марс, Меркурий стали зваться.[1130]    

     

     64    

     

В другом твоем сомнении[1131]  вреда    

Гораздо меньше; с ним пребудешь  здравым    

И не собьешься с моего следа.    

     

     67    

     

Что наше правосудие неправым    

Казаться может взору смертных, в том    

Путь к вере, а не к ересям лукавым.    

     

     70    

     

Но так как человеческим умом    

Глубины этой правды постижимы,    

Твое желанье утолю во всем.    

     

     73    

     

Раз только там насилье, где теснимый    

Насильнику не помогал ничуть,    

То эти души им не извинимы;    

     

     76    

     

Затем что волю силой не задуть;    

Она, как пламя, борется упорно,    

Хотя б его сто раз насильно гнуть.    

     

     79    

     

А если в чем-либо она покорна,    

То вторит силе; так и эти вот,    

Хоть в божий дом могли уйти повторно.    

     

     82    

     

Будь воля их тот целостный оплот,    

Когда Лаврентий[1132] не встает с решетки    

Или суровый Муций руку жжет,[1133] –    

     

     85    

     

Освободясь, они тот путь короткий,    

Где их влекли, прошли бы сами вспять;    

Но те примеры – редкие находки.    

     

     88    

     

Так, если точно речь мою понять,    

Исчез вопрос, который, возникая,    

Тебе и дальше мог бы докучать.    

     

     91    

     

Но вот теснина предстает другая,    

И здесь тебе вовеки одному    

Не выбраться; падешь, изнемогая.    

     

     94    

     

Как я внушала, твоему уму,    

Слова святого никогда не лживы:    

От Первой Правды не уйти ему.    

     

     97    

     

Слова Пиккарды, стало быть, правдивы,    

Что дух Костанцы жаждал покрывал,    

Моим же как бы противоречивы.    

     

     100    

     

Ты знаешь, брат, сколь часто мир  видал,    

Что человек, пред чем-нибудь робея,    

Свершает то, чего бы не желал;    

     

     103    

     

Так Алкмеон[1134], ослушаться не смея    

Родителя, родную мать убил    

И превратился, зла страшась, в  злодея.    

     

     106    

     

Здесь, как ты сам, надеюсь, рассудил,    

Насилье слито с волей,[1135] и  такого    

Не извинить, кто этим прегрешил.    

     

     109    

     

По сути, воля не желает злого,    

Но с ним мирится, ибо ей страшней    

Стать жертвою чего-либо иного.    

     

     112    

     

Пиккapдa мыслит в повести своей    

О чистой воле, той, что вне упрека;    

Я – о другой;[1136] мы обе правы с ней».    

     

     115    

     

Таков был плеск священного потока,    

Который от верховий правды шел;    

Он обе жажды утолил глубоко.    

     

     118    

     

«Небесная, – тогда я речь  повел, –    

Любимая Вселюбящего, светит,    

Живит теплом и влагой ваш глагол.    

     

     121    

     

Таких глубин мой дух в себе не  встретит,    

Чтоб дар за дар воздать решился он;    

Пусть тот, кто зрящ и властен, вам  ответит.    

     

     124    

     

Я вижу, что вовек не утолен    

Наш разум, если Правдой непреложной,    

Вне коей правды нет, не озарен.    

     

     127    

     

В ней он покоится, как зверь  берложный,    

Едва дойдя; и он всегда дойдет, –    

Иначе все стремления ничтожны.    

     

     130    

     

От них у корня истины встает    

Росток сомненья; так природа властно    

С холма на холм ведет нас до высот.    

     

     133    

     

Вот что дает мне смелость, манит  страстно    

Вас, госпожа, почтительно спросить    

О том, что для меня еще неясно.    

     

     136    

     

Я знать хочу, возможно ль возместить