1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Надо  обсудить, подумать, – протянула она.    

– Я  не люблю господина де Бражелона. Не истолкуй мои слова превратно.    

Я его  люблю, как самая нежная сестра может любить доброго брата, но не того он  просит, и не то я ему обещала.    

– Словом,  ты любишь короля, – заключила Монтале, – и это достаточное извинение.    

– Да,  я люблю короля, – тихо прошептала Лавальер, – и я дорого заплатила за  право произнести эти слова. Ну, говори же, Монтале. Что ты можешь сделать для  меня или против меня в настоящем положении?    

– Выскажись  яснее.    

– О  чем?    

– Неужели  ты не можешь сообщить мне никаких подробностей?    

– Нет, –  с удивлением проговорила Луиза.    

– Значит,  ты у меня просишь только совета?    

– Да.    

– Относительно  господина Рауля?    

– Именно.    

– Это  щекотливый вопрос, – отвечала Монтале.    

– Ничего  тут нет щекотливого. Выходить мне за него замуж или же слушаться короля?    

– Знаешь,  ты ставишь меня в большое затруднение, – улыбнулась Монтале. – Ты спрашиваешь,  выходить ли тебе замуж за Рауля, с которым я дружна и которому доставлю большое  огорчение, высказавшись против него. Затем ты задаешь вопрос, нужно ли  слушаться короля; но ведь я подданная короля и оскорбила бы его, дав тебе тот  или иной совет. Ах, Луиза, Луиза, ты очень легко смотришь на очень трудное  положение!    

– Ты  меня не поняла, Ора, – сказала Лавальер, обиженная насмешливым тоном  Монтале. – Если я говорю о браке с господином де Бражелоном, то лишь  потому, что я не могу выйти за него замуж, не причинив ему огорчения; но, по  тем же причинам, следует ли мне позволить королю сделаться похитителем  малоценного, правда, блага, но которому любовь сообщает известное достоинство?  Итак, я прошу тебя только научить меня почетно освободиться от обязательств по  отношению к той или другой стороне, посоветовать, каким образом я могу с честью  выйти из этого положения.    

– Дорогая  Луиза, – отвечала, помолчав, Монтале, – я не принадлежу к числу семи  греческих мудрецов, и я не знаю незыблемых правил поведения.    

Зато у  меня есть некоторый опыт, и я могу тебе сказать, что женщины просят подобных советов,  только когда бывают поставлены в очень затруднительное положение. Ты дала  торжественное обещание, у тебя есть чувство чести. Поэтому, если, приняв на  себя такое обязательство, ты не знаешь, как поступить, то чужой совет – а  для любящего сердца все будет чужим не выведет тебя из затруднения. Нет, я не  буду давать тебе советов, тем более что на твоем месте я чувствовала бы себя  еще более смущенной, получив совет, чем до его получения. Все, что я могу  сделать, это спросить, хочешь, чтобы я тебе помогала?    

– Очень  хочу.    

– Прекрасно,  это главное… Скажи, какой же помощи ты ждешь от меня?    

– Но  прежде скажи мне, Ора, – проговорила Лавальер, пожимая руку подруги, –  на чьей ты стороне?    

– На  твоей, если ты действительно дружески относишься ко мне.    

– Ведь  принцесса доверяет тебе все своя тайны?    

– Тем  более я могу быть полезной тебе; если бы я ничего не знала относительно  намерений принцессы, я не могла бы тебе помочь и, следовательно, от знакомства  со мной тебе бы не было никакого проку. Дружба всегда питается такого рода  взаимными одолжениями.    

– Значит,  ты по-прежнему останешься другом принцессы?    

– Конечно.  Ты недовольна этим?    

– Нет, –  пожала плечами Лавальер, которой эта циничная откровенность казалась оскорбительной.    

– Вот  и прекрасно, – воскликнула Монтале, – иначе ты была бы дурой.    

– Значит,  ты мне будешь помогать?    

– С  большой готовностью, особенно если ты отплатишь мне тем же.    

– Можно  подумать, что ты не знаешь меня, – обиделась Лавальер, глядя на Монтале  широко раскрытыми от удивления глазами.    

– Гм,  гм! С тех пор как мы при дворе, дорогая Луиза, мы очень изменились.    

– Как  так?    

– Да  очень просто; разве там, в Блуа, ты была второй королевой Франции?    

Лавальер  опустила голову и заплакала. Монтале сочувственно посмотрела на нее и прошептала:    

– Бедняжка!    

Затем,  спохватившись, сказала:    

– Бедный  король!    

Она  поцеловала Луизу в лоб и ушла в свою комнату дожидаться Маликорна.    

 Глава 43. ПОРТРЕТ    

     

Во время  болезни, известной под названием любовь, припадки повторяются сначала очень  часто. Затем они становятся все более редкими. Установив это как общую аксиому,  будем продолжать наш рассказ.    

На  следующий день, то есть в день, когда королем было назначено первое свидание у  де Сент-Эньяна, Лавальер, раздвинув ширмы, нашла на полу записку, написанную  рукой короля. Эта записка была просунута из нижнего этажа в щелку паркета.  Ничья нескромная рука, ничей любопытный взгляд не мог проникнуть туда, куда  проникла эта бумажка. Это была выдумка Маликорна. Не желая, чтобы король был  всем обязан де Сент-Эньяну, он по собственному почину решил взять на себя роль  почтальона.    

Лавальер  с жадностью прочитала записку, в которой назначалось свидание в два часа дня и  давалось пояснение, как поднимать люк. «Оденьтесь понаряднее», – стояло в  приписке. Эти слова изучили девушку, но в то же время успокоили ее.    

Время  двигалось медленно. Наконец назначенный час наступил. Пунктуальная, как жрица  Геро, Луиза подняла люк, едва только пробило два чага, и увидела внизу короля,  почтительно подавшего ей руку. Это внимание глубоко ее тронуло.    

Когда  Лавальер спустилась, к ней, улыбаясь, подошел граф и с изысканным поклоном поблагодарил  за оказанную честь. Потом, обернувшись к королю, он прибавил:    

– Государь,  он здесь.    

Лавальер  с беспокойством взглянула на Людовика.    

– Мадемуазель, –  сказал король, – я не без умысла просил вас оказать мне честь и спуститься  сюда. Я пригласил прекрасного художника, умеющего в совершенстве передавать  сходство, и желаю, чтобы вы разрешили ему написать ваш портрет. Впрочем, если  вы непременно этого потребуете, портрет останется у вас.    

Лавальер  покраснела.    

– Вы  видите, – добавил король, – мы будем здесь даже не втроем, а  вчетвером. Словом, если мы не наедине, здесь будет столько гостей, сколько вы  пожелаете.    

Лавальер  тихонько пожала пальцы короля.    

– Перейдем  в соседнюю комнату, если будет угодно вашему величеству, предложил де  Сент-Эньян.    

Он  открыл дверь и пропустил гостей.    

Король  шел за Лавальер, любуясь ее нежной розовой шеей, на которую спускались завитки  белокурых волос. Лавальер была в светло-сером шелковом платье; агатовое  ожерелье оттеняло белизну ее кожи. В маленьких изящных руках она держала букет  из анютиных глазок и бенгальских роз, над которыми, точно чаша с ароматами,  возвышался гарлемский тюльпан с серовато-фиолетовыми лепестками, стоивший  садовнику пяти лет усердных трудов, а королю пяти тысяч ливров.    

В  комнате, только что открытой де Сент-Эньяном, стоял молодой человек в бархатном  костюме, с красивыми черными глазами и густыми черными волосами. Это был  художник.    

Холст  был приготовлен, на палитре лежали краски. Художник поклонился мадемуазель де  Лавальер с любопытством артиста, изучающего свою модель, и сдержанно  поздоровался с королем, как с обыкновенным дворянином. Потом, подведя  мадемуазель де Лавальер к приготовленному для нее креслу, он попросил ее сесть.    

Молодая  девушка села в кресло грациозно и непринужденно; в руках она держала цветы, ноги  вытянула на подушку, и художник, чтобы придать взгляду девушки большую  естественность, предложил ей чем-нибудь заняться. Людовик XIV с улыбкой  опустился на подушки у ног своей возлюбленной. Таким образом, Лавальер сидела,  откинувшись на спинку кресла, с цветами в руке, а король, подняв глаза, пожирал  ее взглядом. Художник несколько минут с удовольствием наблюдал эту группу, а де  Сент-Эньян смотрел на нее с завистью.    

Художник  быстро сделал эскиз; затем после первых же мазков на сером фоне стало выступать  поэтичное лицо с кроткими глазами и розовыми щеками, обрамленное золотистыми  локонами.    

Влюбленные  говорили мало и все смотрели друг на друга. Иногда глаза их делались такими  томными, что художнику приходилось прерывать работу, чтобы не изобразить вместо  Лавальер Эрицину. Тогда на выручку приходил де Сент-Эньян: он декламировал  стихи или рассказывал историйку в духе Патрю или Талемаиа де Рео.    

Когда  Лавальер уставала, делали перерыв.    

Аксессуарами  к этой картине служили поднос из китайского фарфора с самыми лучшими плодами,  какие можно было найти, херес, сверкавший топазами в серебряных кубках, но художнику  предстояло увековечить только лицо, самое эфемерное явление из всего  окружающего.    

Людовик  упивался любовью, Лавальер – счастьем, де Сент-Эньян – честолюбием.    

Так  прошло два часа; когда часы пробили четыре, Лавальер встала и подала королю  знак. Людовик поднялся, подошел к картине и сделал несколько комплиментов  художнику. Де Сент-Эньян похвалил сходство, очень заметное уже после первого  сеанса. Лавальер, в свою очередь, краснея, поблагодарила художника и удалилась  в соседнюю комнату, куда за ней пошел король, позвав де Сент-Эньяна.    

– До  завтра, не правда ли? – обратился к Лавальер Людовик.    

– Но  если ко мне придут, государь, и не застанут меня?    

– Так  что же?    

– Что  будет со мной?    

– Какая  вы трусиха, Луиза!    

– А  если за мной пришлет принцесса?    

– Неужели  не наступит день, когда вы сами попросите меня не считаться ни с чем и не расставаться  с вами? – воскликнул король.    

– В  тот день, государь, я буду безумна, и вы не должны будете слушать меня.    

– До  завтра, Луиза.    

Лавальер  вздохнула; потом, не имея сил сопротивляться просьбе короля, чуть слышно произнесла:    

– Раз  вы этого хотите, государь, до завтра.    

И с  этими словами поднялась по лестнице и исчезла.    

– Что  вы скажете, государь? – спросил де Сент-Эньян, когда она скрылась.    

– Скажу,  что вчера я считал себя счастливейшим из смертных.    

– Неужели  сегодня ваше величество считает себя самым несчастным из них? – с улыбкой  сказал граф.    

– Нет.  Но эта любовь – неутолимая жажда; напрасно я ловлю капли влаги, которые  твоя изобретательность доставляет мне: чем больше я пью, тем больше мне хочется  пить.    

– Государь,  в этом отчасти повинны вы сами. Ваше величество сами создали настоящее положение  вещей.    

– Ты  прав.    

– Поэтому  в подобных случаях, государь, лучшее средство быть счастливым – считать  себя удовлетворенным и ждать.    

– Ждать?  Тебе, значит, знакомо слово «ждать»?    

– Полно,  государь, полно, не огорчайтесь. Я уже придумал кое-что, придумаю и еще.    

Король  безнадежно покачал головой.    

– Как,  государь? Вы уже недовольны?    

– Доволен,  дорогой де Сент-Эньян. Но придумывай скорее, придумывай новое.    

– Государь,  я обещаю вам подумать, вот все, что я могу сказать.    

Не имея  возможности любоваться оригиналом, король захотел еще раз взглянуть на портрет.  Он указал художнику на некоторые недостатки и ушел. После этого до Сент-Эньян  отпустил художника.    

Мольберт,  краски, палитра еще не были убраны, как из-за портьеры высунулась голова Маликорна.  Де Сент-Эньян принял его с распростертыми объятиями, но в то же время с  некоторой грустью. Облако, омрачившее царственное солнце, в свою очередь,  затмило и его верного спутника. Маликорн сразу заметил этот налет грусти на  лице де Сент-Эньяна.    

– Что  это, граф, вы так мрачны? – поинтересовался он.    

– Не  мудрено, мой милый. Поверите ли вы, что король недоволен.    

– Недоволен  лестницей?    

– Нет,  напротив, лестница ему очень понравилась.    

– Значит,  убранство комнат пришлось ему не по вкусу?    

– На  него он даже не обратил внимания. Нет, королю не понравилось…    

– Понимаю,  граф: ему не понравилось, что на любовном свидании присутствовало два свидетеля.  Как же вы, граф, не предусмотрели этого?    

– Как  мог я предусмотреть, дорогой Маликорн, если я в точности исполнил предписание короля.    

– Его  величество действительно настаивал на вашем присутствии?    

– Очень  настаивал.    

– И  пригласил также художника, которого я сейчас встретил?    

– Потребовал,  господин Маликорн, потребовал!    

– В  таком случае я отлично понимаю причину недовольства его величества.    

– Каким  же образом он мог остаться недоволен буквальным исполнением своего распоряжения?  Ничего не понимаю.    

Маликорн  почесал затылок.    

– В  котором часу король назначил свидание? – спросил он.    

– В  два часа.    

– А  вы ожидали короля с какого часа?    

– С  половины второго.    

– Неужели?    

– Как  же иначе? Хорош был бы я, если бы опоздал!    

Несмотря  на все уважение к де Сент-Эньяну, Маликорн не удержался и пожал плечами.    

– А  художнику король тоже велел прийти к двум часам? – спросил он.    

– Нет.  Но я привел его сюда к двенадцати. Лучше, чтобы художник подождал два часа, чем  король одну минуту.    

Маликорн  залился беззвучным смехом.    

– Лучше,  мой милый, поменьше смейтесь и побольше говорите, – обиженно заметил де  Сент-Эньян.    

– Вы  требуете?    

– Умоляю.    

– Так  вот что, граф: если вы желаете, чтобы король был доволен, то в следующий же  раз, когда он придет…    

– Он  придет завтра.    

– Итак,  если вы хотите, чтобы король завтра был доволен…    

– Хочу  ли я? Что за вопрос!    

– Ну  так завтра, когда придет король, у вас должно найтись самое неотложное дело и  вам во что бы то не стало надо будет отлучиться.    

– Что  вы говорите?    

– На  двадцать минут.    

– Оставить  короля одного на целых двадцать минут?! – в ужасе воскликнул де  Сент-Эньян.    

– Ну,  ладно, допустим, что я ничего не сказал, – проговорил Маликорн,  направляясь к двери.    

– Нет,  нет, дорогой Маликорн, напротив, выскажитесь до конца, я начинаю понимать. А художник,  художник?    

– Ну,  а художник пусть запоздает на полчаса.    

– Вы  думаете, на полчаса?    

– Да,  я думаю.    

– Дорогой  мой, я так и сделаю.    

– И  я уверен, что не пожалеете. Вы мне позволите зайти завтра справиться?    

– Конечно.    

– Имею  честь быть вашим покорным слугой, господин де Сент-Эньян.    

И  Маликорн удалился с почтительным поклоном.    

– Положительно,  этот малый умнее меня, – молвил де Сент-Эньян, убежденный его доводами.    

 Глава 44. ГЕМПТОН-КОРТ    

     

Откровенная  беседа между Монтале и Луизой в конца предпоследней главы, естественно,  приводит нас к главному герою нашей повести – бедному странствующему  рыцарю, изгнанному из Парижа прихотью короля.    

Если  читателю угодно последовать за нами, мы пере – правимся вместе с ним через  пролив, отделяющий Кале от Дувра; пересечем плодородную зеленую равнину,  орошенную тысячью ручейков, которая окружает Черинг, Медстон и десяток других  городков, один живописнее другого, и окажемся, наконец, в Лондоне. А из  Лондона, узнав, что Рауль, побывав в Уайт-Холле, а затем в Сент-Джемсе, был  принят Монком и получил доступ в самое избранное общество Карла II, мы, как  ищейки, последуем за ним в одну из летних резиденций Карла II, Гемптон-Корт, на  берегу Темзы, недалеко от Кингстона.    

В этом  месте река еще не является тем оживленным путем, по которому ежедневно передвигается  до полумиллиона путешественников; тут она еще не вздымает свои волны, черные,  как воды Коцита, говоря: «Я тоже море».    

Нет, это  еще тихая и зеленая речка с мшистыми берегами, с большими широкими заводями,  отражающими ивы и буки, с редкими лодками, уснувшими там и сям среди  тростников, в бухточках, поросших ольхой и незабудками.    

Пейзаж  очень красивый и спокойный. Кирпичный дом прорывает своими трубами, откуда  вьются синие струйки дыма, плотную стену зеленого остролистника. Среди высокой  травы то показывается, то исчезает ребенок в красной блузе, словно мак,  колеблемый дуновением ветра.    

Большие  белые овцы, закрыв глаза, пережевывают жвачку в тени невысоких осин, и время от  времени мартын-рыболов, сверкая золотисто-изумрудными перьями, точно мячик,  несется над водой и легкомысленно задевает лесу своего собрата рыбака,  подстерегающего линя или окуня.    

Над всем  этим раем, сотканным из глубокой тени и мягкого света, возвышается замок Гемптон-Корт,  построенный кардиналом Уолси и внушивший зависть даже королю, так что его владелец  принужден был подарить его своему повелителю, Генриху VIII.    

Гемптон-Корт,  с коричневыми стенами, большими окнами, красивыми железными решетками, с  тысячью башенок, со странными колоколенками, с потайными ходами и фонтанами во  дворе, как в Альгамбре, Гемптон-Корт – колыбель роз и жасминов. Он радует  зрение и обоняние, он является очаровательной рамкой для прелестной любовной  картины, созданной Карлом II, среди великолепных полотен Тициана, Порденоне и  Ван-Дейка, – тем самым Карлом II, в галерее которого висел портрет  казненного Карта I и на деревянной обшивке его видны были дыры от пуританских  пуль, выпущенных солдатами в Кромвеля 24 августа 1648 года, когда они привели  Карла I в Гемптон-Корт в качестве пленника.    

Тут  собирал свой двор его сын, вечно жаждавший удовольствий, этот поэт в душе,  недавний бедняк, который днями наслаждений возмещал каждую минуту, проведенную  в лишениях и нищете.    

Не  мягкий газон Гемптон-Корта, такой нежный, что кажется, будто идешь по бархату;  не громадные липы, ветви которых, как у ив, свисают до самой земли и скрывают в  своей тени любовников и мечтателей; не клумбы пышных цветов, опоясывающих ствол  каждого дерева и служащих ложем для розовых кустов в двадцать футов вышины,  которые раскидываются в воздухе, как огромные снопы, – не эти красоты  любил Карл II в прекрасном дворце Гемптон-Корт.    

Но,  может быть, он любил красноватую гладь реки, покрывавшуюся морщинами от малейшего  ветерка и колеблющуюся, словно волнистые волосы Клеопатры? Или пруды, заросшие  ряской и белыми кувшинками, раскрывающими молочно-белые лепестки, чтобы  показать золотистую сердцевинку? Эти таинственные лепечущие воды, по которым  плавали черные лебеди и маленькие прожорливые утки, гонявшиеся за зелеными  мухами, вьющимися над цветами, и за лягушатами в их убежищах из прохладного  мха?    

Может быть,  его привлекали огромные остролистники, легкие мостики, переброшенные через  канавы, серны, мелькавшие в бесконечных аллеях, или трясогузки, порхавшие среди  букса и клевера?    

Все это  есть в Гемптон-Корте; а кроме того – шпалеры белых роз, вьющихся по высоким  трельяжам и усыпающих землю благоуханным снегом своих лепестков. В тамошнем  парке есть также старые смоковницы с позеленевшими стволами и с корнями,  ушедшими в поэтические и роскошные пласты мха.    

Нет,  Карл II любил в Гемптон-Корте очаровательные женские фигуры, которые после полудня  мелькали по террасам; он, подобно Людовику XIV, приказывал выдающимся  художникам запечатлевать их красоту, так что на полотнах осталось увековеченным  множество красивых глаз, лучившихся любовью.    

В день,  когда мы приезжаем в Гемптон-Корт, небо почти так же нежно и ясно, как во Франции,  в воздухе влажная теплота; от герани, душистого горошка и гелиотропа, тысячами  разбросанных по цветнику, распространяется пьянящий аромат.    

Час дня.  Вернувшись с охоты, король пообедал, побывал у герцогини Каслмен и, доказав таким  образом свою верность официальной любовнице, может до вечера со спокойной  совестью изменять ей. Весь двор резвится и флиртует. Дамы серьезно спрашивают у  кавалеров, какие чулки им больше подходят: розовые или зеленые. Карл II  объявляет, что единственное спасение для женщины – зеленые шелковые чулки,  потому что такие чулки носит мисс Люси Стюарт.    

Пока  король убеждает других перенять его вкусы, мы займемся направляющейся ко дворцу  по буковой аллее молодой дамой в темном, об руку с другой дамой, одетой в  лиловое платье.    

Они  миновали газон, посреди которого возвышался красивый фонтан с бронзовыми сиренами,  и, беседуя, поднялись на террасу, вдоль которой тянулось несколько павильонов  различной формы; почти все они были заняты, и молодые женщины прошли мимо, не  останавливаясь, причем одна покраснела, а другая задумалась.    

Наконец  они достигли конца террасы, выходившей на Темзу, и, отыскав тенистый и прохладный  уголок, уселись на скамью.    

– Куда  мы идем, Стюарт? – спросила младшая.    

– Ты  ведешь, дорогая Грефтон, и я иду за тобой.    

– Я?    

– Конечно,  ты! Туда, где на скамейке ждет и вздыхает молодой француз.    

Мисс  Мэри Грефтон моментально остановилась.    

– Нет,  нет! Я не хочу туда.    

– Почему?    

– Вернемся,  Стюарт.    

– Напротив,  пойдем дальше и объяснимся.    

– По  поводу чего?    

– По  поводу того, что виконт де Бражелон всегда встречается с тобой, когда ты  выходишь, и ты всегда встречаешься с ним, когда он выходит.    

– И  отсюда ты заключаешь, что он меня любит или что я его люблю?    

– А  почему бы и нет? Он очаровательный гоноша. Надеюсь, никто меня не слышит? –  сказала мисс Люси Стюарт, оглядываясь с улыбкой, доказывавшей, впрочем, что ее  беспокойство не столь велико.    

– Нет,  нег, – отвечала Мэри, – король в своем овальном кабинете с герцогом  Бекингэмом.    

– Кстати,  по поводу герцога, Мэри…    

– Что?    

– Мне  кажется, что после возвращения из Франции он объявил себя твоим рыцарем. Как ты  к этому относишься?    

Мэри  Грефтон пожала плечами.    

– Ну,  хорошо! Я спрошу об этом красавца Бражелона, – засмеялась Стюарт. –  Пойдем скорей к нему.    

– Зачем?    

– Мне  нужно с ним поговорить.    

– Подожди.  Мне раньше нужно поговорить с тобой. Скажи, Стюарт, ведь ты знаешь маленькие  секреты короля?    

– Ты  думаешь?    

– Кому  же больше их знать! Скажи, почему господин де Бражелон в Англии? Что он здесь  делает?    

– То,  что делает всякий дворянин, посланный одним королем к другому.    

– Допустим.  Однако хотя мы и не сильны в политике, мы все же настолько смыслим в ней, чтобы  видеть, что у господина де Бражелона нет здесь никакого серьезного дела.    

– Послушай, –  сказала Стюарт с деланной важностью. – Я, так и быть, выдам тебе государственную  тайну. Хочешь, я перескажу тебе верительное письмо короля Людовика  Четырнадцатого к его величеству Карлу Второму, привезенное господином  Бражелоном?    

– Конечно,  хочу.    

– Вот  оно: «Брат мой! Я посылаю вам придворного, сына человека, которого вы любите.  Прошу вас хорошо принять его и внушить ему любовь к Англии».    

– Только  и всего?    

– Да…  или что-то в этом роде. Не отвечаю за точность выражений, но смысл такой.    

– И  что же отсюда следует? Или, верное, какой вывод сделал король?    

– Что  у его величества, короля Франции, был какой-то повод удалить господина де  Бражелона и женить его… где-нибудь за пределами Франции.    

– Значит,  благодаря этому письму…    

– Как  тебе известно, король и – Кольбер принял господина де Бражелона  великолепно и по-дружески; он предоставил ему лучшую комнату в Уайт-Холле, и  так как ты являешься теперь украшением двора, ты отвергла любовь короля… полно,  не красней… то король пожелал расположить тебя к французу и поднести ему  прекрасный подарок. Вот почему ты – наследница трехсот тысяч, будущая  герцогиня, красивая и добрая – участвуешь, по желанию короля, во всех  прогулках, предпринимаемых господином де Бражелоном. Словом, тут устроено нечто  вроде заговора. И вот, если ты хочешь поджечь фитиль, я даю тебе огонь.    

Мисс  Мэри очаровательно улыбнулась и пожала руку подруги:    

– Поблагодари  короля.    

– Непременно.  Но берегись, господин Бекингэм ревнив! – погрозила Стюарт.    

Не  успела она произнести эти слова, как из одного павильона на террасе появился  герцог и, подойдя к дамам, с улыбкой сказал:    

– Вы  ошибаетесь, мисс Люси. Я не ревнив, и вот вам доказательство, мисс Мэри: вон  там мечтает в одиночестве виконт де Бражелон, который, по-вашему, должен быть  причиной моей ревности. Бедняга! Надеюсь, что вы не откажетесь разделить его  одиночество, а я хочу побеседовать наедине с мисс Люси Стюарт.    

И,  поклонившись Люси, герцог прибавил:    

– Разрешите  мне предложить вам руку и проводить к королю, который ждет вас.    

С этими  словами Бекингэм увел мисс Люси Стюарт.    

Оставшись  одна, Мэри Грефтон сидела несколько мгновений неподвижно, потупив голову с  грацией, свойственной молоденьким англичанкам; глаза ее были нерешительно  устремлены на Рауля, а в сердце шла борьба, о которой можно было судить по  тому, что ее щеки то бледнели, то алели. Наконец она, по-видимому, решилась и  довольно твердыми шагами подошла к скамейке, на которой, как сказал герцог,  Рауль мечтал в одиночестве.    

Как ни  легки были шаги мисс Мэри, звук их привлек внимание Рауля. Он оглянулся, заметил  молодую девушку и пошел ей навстречу.    

– Меня  к вам послали, сударь, – заговорила Мэри Грефтон, – вы меня  принимаете?    

– Кому  же я обязан таким счастьем, мадемуазель, – спросил Рауль.    

– Господину  Бекингэму, – с притворной веселостью поклонилась Мэри.    

– Герцогу  Бекингэму, который так добивается вашего драгоценного общества? Возможно ли,  мадемуазель?    

– Право,  сударь, как видите, все сговорились устроить так, чтобы мы проводили вместе лучшую  или, вернее, большую часть дня. Вчера король мне приказал быть за столом подле  вас; сегодня герцог предлагает мне посидеть с вами на скамейке.    

– И  он ушел, чтобы освободить место? – в смущении произнес Рауль.    

– Посмотрите  на поворот аллеи: он уходит с мисс Стюарт. Скажите, виконт, у вас во Франции  кавалеры тоже оказывают такие любезности?    

– Я  не могу, мадемуазель, сказать вам в точности, что делают во Франции, потому что  меня едва ли можно назвать французом. Я побывал во многих странах, почти всегда  в качестве солдата; кроме того, я провел много времени в деревне. Я настоящий  дикарь.    

– Англия  вам не нравится, не правда ли?    

– Не  знаю, – рассеянно и со вздохом отвечал Рауль.    

– Как  не знаете?    

– Простите, –  поспешно проговорил Рауль, встряхивая головой и собираясь с мыслями. –  Простите, я не расслышал.    

– Ах, –  вздохнула девушка, – напрасно герцог Бекингэм прислал меня сюда!    

– Напрасно? –  с живостью спросил Рауль. – Да, вы правы, я человек угрюмый, вам со мной  скучно. Господину Бекингэму не следовало посылать вас ко мне.    

– Именно  потому, что мне не скучно с вами, – возразила Мэри своим нежным  голосом, – господину Бекингэму не следовало посылать меня к вам.    

Рауль  смутился и покраснел.    

– Каким  образом господин Бекингэм мог послать вас ко мне? Ведь он вас любит, и вы его  любите…    

– Нет, –  отвечала Мэри, – нет, герцог Бекингэм не любит меня, он любит герцогиню  Орлеанскую; что же касается меня, то я не питаю никаких чувств к герцогу.    

Рауль с  удивлением посмотрел на девушку.    

– Вы  друг герцога, виконт? – спросила она.    

– Герцог  удостаивает меня чести называть своим другом, с тех пор как мы познакомились с  ним во Франции.    

– Значит,  вы простые знакомые?    

– Нет;  потому что герцог Бекингэм близкий друг человека, которого я люблю, как брата.    

– Графа  де Гиша?    

– Да,  мадемуазель.    

– Который  влюблен в герцогиню Орлеанскую?    

– Что  вы говорите?    

– И  любим ею, – спокойно закончила девушка.    

Рауль  опустил голову; мисс Мэри Грефтон продолжала со вздохом:    

– Они  очень счастливы… Покиньте меня, господин де Бражелон, потому что герцог весьма  неудачно предложил меня вам в спутницы. Ваше сердце занято другой, и вы дарите  мне ваше внимание, как милостыню. Сознайтесь, сознайтесь… Было бы дурно с вашей  стороны, виконт, не сказать правды.    

– Извольте,  я сознаюсь.    

Грефтон  взглянула на него. Бражелон держался так просто и был так красив, в глазах его  светилось столько прямоты и решимости, что мисс Мэри не могла заподозрить его в  невежливости или глупости. Она поняла, что Рауль любит другую, любит самым  искренним образом!    

– Да,  конечно, – проговорила она. – Вы влюблены в какую-нибудь француженку.    

Рауль  поклонился.    

– Герцог  знает о вашей любви?    

– О  ней никто не знает, – отвечал Рауль.    

– Почему  же вы сказали об этом мне?    

– Мадемуазель…    

– Признайтесь.    

– Не  могу.    

– Значит,  первый шаг придется сделать мне. Вы не хотите говорить, так как убеждены теперь,  что я не люблю герцога, что я, может быть, полюбила бы вас. Вы искренний и  скромный человек, не желающий профанировать настоящее чувство; вы предпочли  сказать мне, несмотря на вашу молодость и мою красоту: «Моя любовь во Франции».  Благодарю вас, господин де Бражелон, вы благородный человек, и я впредь буду  еще больше любить вас… по-дружески. Но довольно обо мне, поговорим о вас.  Забудьте, что мисс Грефтон говорила вам о себе, скажите мне лучше, почему вы  печальны, почему за последние дни вы стали грустить еще больше?    

Рауль  был до глубины сердца взволнован этим нежным и задушевным голосом; он не нашелся,  что ответить, и Мэри снова пришла ему на помощь.    

– Пожалейте  меня, – сказала она. – Моя мать была француженка. Значит, я могу  сказать, что по крови и душой я француженка. Но над моей французской пылкостью  вечно расстилается английский туман и английская хандра. Именно у меня  рождаются золотые грезы об упоительном счастье, но туман окутывает их, и они  истаивают. Так произошло и теперь. Простите, довольно об этом, дайте мне вашу  руку и поведайте другу о своих горестях.    

– Вы  говорите, что вы француженка душой и по крови?    

– Да,  моя мать была француженкой, а мой отец, друг короля Карла Первого, эмигрировал  во Францию; таким образом, во время суда над королем и правления Кромвеля я  воспитывалась в Париже. После реставрации Карла Второго мой отец вернулся в  Англию и почти тотчас же умер. Тогда король пожаловал мне титул герцогини и  увеличил мои владения.    

– У  вас есть родственники во Франции?    

– Есть  сестра, которая старше меня на семь или восемь лет; она вышла замуж во Франции  и успела уже овдоветь. Это маркиза де Бельер.    

Рауль  встал с места.    

– Вы  ее знаете?    

– Я  слышал это имя.    

– Она  тоже любит, и ее последние письма говорят мне, что она счастлива. У меня, как я  уже сказала вам, господин де Бражелон, половина ее души, но нет и сотой доли ее  счастья. Поговорим теперь о вас. Кого вы любите во Франции?    

– Одну  милую девушку, чистую и нежную, как лилия.    

– Но  если она тоже любит вас, то почему вы печальны?    

– До  меня дошли слухи, что она меня больше не любит.    

– Надеюсь,  вы им не верите?    

– Письмо,  в котором сообщается об этом, не подписано.    

– Аноним!  Тут кроется предательство, – проговорила мисс Грефтон.    

– Взгляните, –  сказал Рауль, подавая девушке сто раз прочитанную им записку.    

Мэри  Грефтон взяла листок и прочла:    

«Виконт,  вы хорошо делаете, что развлекаетесь с придворными красавицами в Англии, потому  что при дворе короля Людовика Четырнадцатого замок вашей любви осажден.  Оставайтесь поэтому в Лондоне навсегда, бедный виконт, или скорее возвращайтесь  в Париж».    

– Без  подписи? – спросила Мэри.    

– Без  подписи.    

– Значит,  не верьте.    

– Но  я получил еще одно письмо.    

– От  кого?    

– От  господина де Гиша.    

– О,  это другое дело! Что же он вам пишет?    

– Читайте.    

     

«Друг  мой, я ранен, болен. Вернитесь, Рауль, вернитесь!    

Де  Гиш».    

     

– Что  же вы собираетесь делать? – спросила Мэри, у которой замерло сердце.    

– Получив  это письмо, я хотел было тотчас же испросить согласия короля на отъезд.    

– Когда  же вы получили письмо?    

– Позавчера.    

– На  нем стоит пометка «Фонтенбло».    

– Странно,  не правда ли? Двор в Париже. Словом, я уехал бы. Но когда я обратился к королю  с просьбой об отъезде, он рассмеялся и сказал:    

«Господин  посол, почему вы решили уехать? Разве ваш государь отзывает вас?» Я покраснел,  смутился. В самом деле, король послал меня сюда, и я не получил от него  приказания вернуться.    

Мэри  сдвинула брови и задумалась.    

– И  вы остаетесь? – поразилась она.    

– Приходится,  мадемуазель.    

– А  та, кого вы любите…    

– Да?    

– Она  вам писала?    

– Ни  разу.    

– Ни  разу? Значит, она вас не любит?    

– По  крайней мере, со времени моего отъезда в Англию она не прислала ни одного  письма.    

– А  прежде писала?    

– Иногда…  О, я уверен, ей что-нибудь помешало!    

– Вот  и герцог: ни слова о нашем разговоре!    

Действительно,  в конце аллеи показался герцог; он был один и с улыбкой подошел к собеседникам,  протягивая им руку.    

– Договорились? –  поинтересовался он.    

– О  чем? – удивилась Мэри Грефтон.    

– О  том, что может сделать вас счастливой, дорогая Мэри, и рассеять грусть Рауля.    

– Я  не понимаю вас, милорд, – произнес Рауль.    

– Разрешите  мне говорить при виконте, мисс Мэри? – с улыбкой попросил Бекингэм.    

– Если  вы хотите сказать, – гордо отвечала Мэри, – что я готова была  полюбить господина де Бражелона, то не трудитесь. Я сама уже сказала ему об  этом.    

Немного  подумав, Бекингэм без всякого смущения ответил:    

– Я  оставил вас с виконтом именно потому, что знаю ваш тонкий ум и деликатность;  его больное сердце может исцелить только такой искусный врач, как вы.    

– Но  ведь прежде, чем заговорить о сердце господина де Бражелона, вы говорили мне о  вашем собственном. Значит, вы хотите, чтобы я принялась лечить сразу два  сердца?    

– Это  правда, мисс Мэри. Но вы должны признать, что я быстро отказался от вашей  помощи, убедившись в неизлечимости своей раны.    

Мэри на  мгновение задумалась.    

– Милорд, –  продолжала она, – господин де Бражелон счастлив. Он любит и любим. Следовательно,  и ему не нужно врача.    

– Господина  де Бражелона, – сказал Бекингэм, – ждет тяжелая болезнь, и ему  больше, чем когда-нибудь, понадобится заботливое лечение.    

– Что  вы имеете в виду, милорд? – с живостью спросил Рауль.    

– Вам  я ничего не скажу. Но если вы желаете, я посвящу мисс Мэри в такие вещи,  которых вам нельзя слышать.    

– Милорд,  вы что-то знаете и подвергаете меня пытке!    

– Я  знаю, что мисс Мэри Грефтон самое очаровательное создание, какое может  встретить на своем пути больное сердце.    

– Милорд,  я уже сказала вам, что виконт де Бражелон любит другую, проговорила Мэри.    

– Напрасно.    

– Вы  что-то скрываете, герцог! Объясните, почему я люблю напрасно?    

– Но  кого же он любит? – вскричала Мэри.    

– Он  любит женщину, недостойную его, – спокойно отвечал Бекингэм с  флегматичностью, которая свойственна только англичанам.    

Мисс  Мэри Грефтон вскрикнула, и ее порыв не меньше, чем слова Бекингэма, поверг Бражелона  в трепет.    

– Герцог,  вы произнесли слова, объяснения которых я, не медля ни секунды, отправляюсь  искать в Париже.    

– Вы  останетесь здесь, – твердо произнес Бекингэм.    

– Я?    

– Да,  вы.    

– Почему  же?    

– Да  потому, что вы не имеете права уехать, и поручения, данного королем, не бросают  ради женщины, хотя бы она была так же достойна любви, как Мэри Грефтон.    

– В  таком случае объясните мне все.    

– Хорошо.  Но вы останетесь?    

– Да,  если вы будете со мной откровенны.    

Бекингэм  открыл уже рот, чтобы рассказать все, что он знал, но в эту минуту в конце террасы  показался лакей и подошел к павильону, в котором находился король с мисс Люси  Стюарт. За лакеем следовал запыленный курьер, очевидно, всего только несколько  минут тому назад ступивший на землю.    

– Курьер  из Франции! От принцессы! – вскричал Рауль, узнав ливрею слуг принцессы.    

Курьер  попросил доложить о себе королю: герцог СЕ мисс Грефтон обменялись многозначительными  взглядами.    

 Глава 45. КУРЬЕР  ПРИНЦЕССЫ    

     

Карл II  доказывал или пытался доказать мисс Стюарт, что он думает только о ней; он  обещал ей такую же любовь, какую его дед, Генрих IV, испытывал к Габриэли. К  несчастью для Карла II, он неудачно выбрал день, ибо как раз в этот день мисс  Стюарт вздумала заставить его ревновать.    

Поэтому,  выслушав уверения короля, она совсем не растрогалась, как надеялся Карл II, а  звонко расхохоталась.    

– Ах,  государь, государь! – со смехом воскликнула она. – Если бы я захотела  попросить у вас доказательства вашей любви, как мне было бы легко уличить вас  во лжи.    

– Послушайте, –  сказал ей Карл, – вы знаете мои картины Рафаэля, знаете, как я ими дорожу.  Все мне завидуют. Вы знаете также, что мой отец купил их через Ван-Дейка.  Хотите, я сегодня же прикажу отнести их к вам?    

– Нет, –  отвечала мисс Стюарт, – держите их у себя, государь, мне негде поместить  таких знатных гостей.    

– В  таком случае я подарю вам Гемптон-Корт.    

– К  чему такая щедрость, государь, лучше любите подольше, вот все, чего я от вас  прошу.    

– Я  буду любить вас всегда. Довольно этого?    

– Вы  смеетесь, государь.    

– Разве  вы хотите, чтобы я плакал?    

– Нет,  но мне хотелось бы видеть вас в более меланхолическом настроении.    

– Боже  сохрани, красавица. Я уже достаточно погоревал: четырнадцать лет изгнания, бедности,  унижений! Мне кажется, долг уплачен; кроме того, меланхолия нам не к лицу.    

– Вы  ошибаетесь: взгляните на молодого француза.    

– На  виконта де Бражелона? Вы тоже? Вот проклятие! Видно, все мои дамы с ума сойдут  из-за него. Но ведь у него есть причина для меланхолии.    

– Какая?    

– Вы  хотите, чтобы я выдал вам государственную тайну?    

– Да,  хочу; ведь вы сказали, что готовы сделать все, чего я пожелаю.    

– Ну,  хорошо, ему здесь скучно. Довольны вы?    

– Ему  скучно?    

– Да.  Разве это не доказывает, что он глуп?    

– Почему  же глуп?    

– Да  как же! Посудите: я ему позволяю любить мисс Мэри Грефтон, а он скучает!    

– Мило!  Значит, если бы мисс Люси Стюарт не любила вас, вы утешились бы, полюбив мисс  Мэри Грефтон?    

– Я  этого не говорю. Ведь вы отлично знаете, что Мэри Грефтон меня не любит, а  утратив любовь, человек утешается, только найдя новую любовь.    

Но,  повторяю, речь идет не обо мне, а об этом молодом человеке. Правда, подумаешь,  что та, кого он покидает – Елена; понятно, Елена до Париса.    

– Значит,  этот молодой человек кого-то покидает?    

– Вернее,  его покидают.    

– Бедняга!  Ну что ж, поделом!    

– Почему  поделом?    

– А  зачем он уехал?    

– Вы  думаете, он уехал по своей воле?    

– Неужели  его заставили?    

– Ему  приказали, дорогая Стюарт; он уехал из Парижа по приказанию.    

– По  чьему же приказанию?    

– Угадайте.    

– По  приказанию короля?    

– Именно.    

– Вы  мне открываете глаза.    

– По  крайней мере, никому не говорите об этом.    

– Вы  знаете, что я сдержаннее иного мужчины. Итак, его услал король?    

– Да.    

– Ив  его отсутствие похищает его возлюбленную?    

– Да,  и представьте, бедный мальчик, вместо того чтобы благодарить короля, жалуется!    

– Благодарить  короля за похищение возлюбленной? Разве можно говорить такие вещи при женщинах,  особенно при любовницах, государь?    

– Но  поймите меня: если бы та, кого отнимает у него король, была мисс Грефтон или  мисс Стюарт, я разделял бы его мнение и даже считал бы, что он мало горюет; но  это какая-то чахоточная хромоножка… К черту верность, как говорят во Франции!  Отказываться от богатой ради бедной, от любящей ради обманщицы, – да  виданное ли это дело?    

– А  вы думаете, государь, что Мэри действительно хочет понравиться виконту?    

– Думаю.    

– Тогда  виконт привыкнет к Англии. Мэри девушка с головой и добьется своего.    

– Боюсь,  дорогая мисс Стюарт, что этого не будет: только вчера виконт просил у меня разрешения  уехать.    

– И  вы ему отказали?    

– Еще  бы; Людовик очень желал его увидеть, а мое самолюбие теперь задето; я не хочу,  чтобы говорили, будто я предложил этому юноше самую соблазнительную приманку в  Англии…    

– Вы  очень любезны, государь, – с очаровательной улыбкой сказала мисс Стюарт.    

– Разумеется,  мисс Стюарт не в счет, – извинился король. – Она приманка  королевская, и раз я попался на нее, надеюсь, никто другой на нее не покусится…  Итак, я не хочу понапрасну строить глазки этому юнцу; он останется здесь и  здесь женится, клянусь вам!..    

– И  надеюсь, когда женится, не станет сердиться на ваше величество, а будет вам  признателен. Здесь все наперерыв стараются угодить ему, даже господин Бекингэм,  который – невероятная вещь! – уступает ему дорогу.    

– И  даже мисс Стюарт, которая называет его очаровательным!    

– Послушайте,  государь, вы достаточно хвалили мне мисс Грефтон, разрешите же и мне похвалить  немного господина де Бражелона. Кстати, с некоторых пор ваша доброта удивляет  меня; вы думаете об отсутствующих, прощаете обиды, вы почти что совершенство.  Откуда это?..    

Карл II  рассмеялся.    

– Все  это потому, что вы позволяете мне любить себя.    

– О,  наверное, есть еще и другая причина!    

– Да,  я оказываю любезность моему брату, Людовику Четырнадцатому.    

– И  это не все.    

– Ну,  если вы уж так добиваетесь, я вам скажу: Бекингэм поручил моему попечению этого  юношу, сказав: «Государь, ради виконта де Бражелона я отказываюсь от мисс  Грефтон; последуйте моему примеру».    

– О,  герцог – рыцарь, что и говорить!    

– Полно!  Теперь вы стали расхваливать Бекингэма. Кажется, вы намерены извести меня сегодня.    

В этот  момент в дверь постучали.    

– Кто  смеет беспокоить нас?    

– Право,  государь, – сказала Стюарт, – ваше «кто смеет» чересчур самонадеянно,  и чтобы наказать вас…    

Она сама  подошла к двери и открыла ее.    

– Ах,  это курьер из Франции! Может быть, от моей сестры? – вскричал Карл.    

– Да,  государь – поклонился лакей – с чрезвычайным поручением.    

– Пусть  войдет поскорее, – приказал Карл.    

Курьер  вошел.    

– У  вас письмо от ее высочества герцогини Орлеанской?    

– Да,  государь, – отвечал курьер, – и настолько спешное, что я затратил  только двадцать шесть часов на доставку его вашему величеству, причем потерял в  Кале три четверти часа.    

– Ваше  усердие будет вознаграждено, – сказал король, вскрывая письмо.    

Прочитав  его, он расхохотался.    

– Право,  я ничего не понимаю.    

И снова  прочитал письмо.    

Мисс  Стюарт держалась почтительно, подавляя жгучее любопытство.    

– Френсис, –  обратился король к лакею, – велите угостить курьера и уложите его спать, а  завтра у изголовья он найдет кошелек с пятьюдесятью луидорами.    

– Государь!    

– Ступай,  друг мой, ступай! У моей сестры были основания торопить тебя; дело спешное.    

И он  расхохотался еще громче.    

Курьер,  камердинер и сама мисс Стюарт не знали, как держаться.    

– Ах! –  воскликнул король, откидываясь на спинку кресла. – Подумать только, что ты  загнал… сколько лошадей?    

– Двух.    

– Двух  лошадей, чтобы привезти это известие! Ступай, друг мой, ступай.    

Курьер  удалился в сопровождении камердинера.    

Карл II  подошел к окну, открыл его и, высунувшись наружу, крикнул:    

– Герцог  Бекингэм, дорогой Бекингэм, идите скорее сюда!    

Герцог  поспешил на зов, но, увидев мисс Стюарт, остановился на пороге, не решаясь  войти.    

– Войди  же, герцог, и запри за собой дверь.    

Бекингэм  повиновался и, видя, что король весел, с улыбкой подошел к нему.    

– Ну,  дорогой герцог, как твои дела с французом?    

– Я  почти в отчаянии, государь.    

– Почему?    

– Потому  что очаровательная мисс Грефтон хочет выйти за него замуж, а он не желает жениться  на ней.    

– Да  этот француз какой-то простак! – воскликнула мисс Стюарт. Пусть он скажет  да или нет. Нужно этому положить конец.    

– Но  вы знаете или должны знать, сударыня, – серьезно произнес герцог, –  что господин де Бражелон любит другую.    

– В  таком случае, – заметил король, приходя на помощь мисс Стюарт, пусть он  попросту скажет нет.    

– А  я ему все время доказывал, что он поступает дурно, не говоря да!    

– Значит,  ты сообщил ему, что Лавальер его обманывает?    

– Да,  совершенно недвусмысленно.    

– Что  же он сказал в ответ?    

– Так  подпрыгнул, точно собирался перескочить Ла-Манш.    

– Наконец-то  он сделал хоть что-нибудь! – вздохнула мисс Стюарт. – И то хорошо.    

– Но  я удержал его, – продолжал Бекингэм, – я оставил его с мисс Мэри и  надеюсь, что теперь ни не уедет, как собирался.    

– Он  собирался ехать? – воскликнул король.    

– Одно  мгновение мне казалось, что никакими человеческими силами его невозможно будет  удержать; но глаза мисс Мэри устремлены на него: он останется.    

– Вот  ты и ошибся, Бекингэм! – сказал король, снова расхохотавшись. Этот  несчастный обречен.    

– Обречен  на что?    

– На  то, чтобы быть обманутым или еще хуже: собственными глазами удостовериться в  этом.    

– На  расстоянии и с помощью мисс Грефтон удар будет ослаблен.    

– Ничуть;  ему не придет на помощь ни расстояние, ни мисс Грефтон.    

Бражелон  отправится в Париж через час.    

Бекингэм  вздрогнул, мисс Стюарт широко открыла глаза.    

– Но  ведь ваше величество знаете, что это невозможно, – пожал плечами герцог.    

– Увы,  дорогой Бекингэм, теперь невозможно обратное.    

– Государь,  представьте, что этот молодой человек – лев.    

– Допустим.    

– И  что гнев его ужасен.    

– Не  спорю, друг мой.    

– И  если он увидит свое несчастье воочию, тем хуже для виновника этого несчастья.    

– Очень  может быть. Но что же делать?    

– Будь  этим виновником сам король, – вскричал Бекингэм, – я не поручился бы  за его безопасность!    

– О,  у короля есть мушкетеры, – спокойно проговорил Карл. – Я знаю, что  это такое: мне самому приходилось дожидаться в передней в Блуа. У него есть  господин д'Артаньян. Вот это телохранитель! Я не побоялся бы двадцати  разъяренных Бражелонов, если бы у меня было четверо таких стражей, как  д'Артаньян!    

– Все  же, ваше величество, подумайте об этом, – настаивал Бекингэм.    

– Вот  смотри, – ответил Карл II, протягивая письмо герцогу, – и суди сам.  Как бы ты поступил на моем месте?    

Бекингэм  взял письмо принцессы и медленно прочитал его, дрожа от волнения:    

     

«Ради  себя, ради меня, ради чести и благополучия всех немедленно отошлите во Францию  виконта де Бражелона.    

Преданная  вам сестра Генриетта».    

     

– Что  ты на ото скажешь, герцог?    

– Ей-богу,  ничего, – отвечал ошеломленный Бекингэм.    

– Неужели  ты посоветуешь мне, – с ударением произнес король, – не послушаться  моей сестры, когда она так настойчиво просит меня?    

– Боже  сохрани, государь, и все же…    

– Ты  не прочитал приписки, герцог; она внизу, и я сам не сразу заметил ее, читай.    

Герцог  развернул лист и прочитал:    

     

«Тысяча  приветствий тем, кто меня любит».    

     

Герцог  побледнел и поник головой; листок задрожал в его пальцах, точно бумага превратилась  в тяжелый свинец.    

Король  подождал с минуту и, видя, что Бекингэм молчит, заговорил:    

– Итак,  пусть он повинуется своей судьбе, как мы повинуемся нашей.    

Каждый  должен перенести свою меру страданий: я уже отстрадал за себя и за своих, я нес  двойной крест. Теперь к черту заботы! Пришли мне, герцог, этого дворянина.    

Герцог  открыл решетчатую дверь павильона и, показывая королю на Рауля и Мэри, которые  шли бок о бок, проговорил:    

– Ах,  государь, какая это жестокость по отношению к бедной мисс Грефтон.    

– Полно,  полно, зови! – сказал Карл II, хмуря черные брови. – Как все здесь  стали чувствительны! Право, мисс Стюарт вытирает себе глаза. Ах, проклятый  француз!    

Герцог  позвал Рауля, а сам предложил руку мисс Грефтон.    

– Господин  де Бражелон, – начал Карл II, – не правда ли, третьего дня вы просили  у меня разрешения вернуться в Париж?    

– Да,  государь, – отвечал Рауль, озадаченный таким вступлением.    

– И  я вам отказал, дорогой виконт?    

– Да,  государь.    

– Что  же, вы остались недовольны мной?    

– Нет,  государь, потому что, конечно, у вашего величества были основания для отказа.  Ваше величество так мудры и так добры, что все ваши решения надо принимать с  благодарностью.    

– Я  как будто сослался при этом на то, что французский король не выражал желания отозвать  вас из Англии?    

– Да,  государь. Вы действительно сказали это.    

– Я  передумал, господин де Бражелон; король действительно не назначил срока для  вашего возвращения, но он просил меня позаботиться о том, чтобы вы не скучали в  Англии; очевидно, вам здесь не нравится, если вы просите меня отпустить вас?    

– Я  не говорил этого, государь.    

– Да,  но ваша просьба означала, что жить в другом месте вам было бы приятнее, чем  здесь.    

В это  мгновение Рауль обернулся к двери, где, прислонившись к косяку, рядом с  герцогом Бекингэмом, стояла бледная и расстроенная мисс Грефтон.    

– Вы  не отвечаете? – продолжал Карл. – Старая пословица говорит:    

«Молчание –  знак согласия». Итак, господин де Бражелон, я могу удовлетворить ваше желание;  вы можете, когда захотите, уехать во Францию. Я вам разрешаю.    

– Государь!.. –  воскликнул Рауль.    

– Ах! –  вздохнула Мэри, сжимая руку Бекингэма.