1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
То ли дело быть на месте,      

По Мясницкой разъезжать,      

О деревне, о невесте      

На досуге помышлять!      

       

То ли дело рюмка рома,      

Ночью сон, поутру чай;      

То ли дело, братцы, дома!..      

Ну, пошел же, погоняй!..      

       

 Медок      

(Медок в уаллах)      

       

       

Попутный веет ветр. – Идет   корабль, —      

Во всю длину развиты флаги, вздулись      

Ветрила все, – идет, и пред   кормой      

Морская пена раздается. – Многим      

Наполнилася грудь у всех пловцов.      

Теперь, когда свершен опасный путь,      

Родимый край они узрели снова;      

Один стоит, вдаль устремляя   взоры,      

И в темных очерках ему рисует      

Мечта давно знакомые предметы,      

Залив и мыс, – пока недвижны очи      

Не заболят. Товарищу другой      

Жмет руку и приветствует с отчизной,      

И господа благодарит, рыдая.      

Другой, безмолвную творя молитву      

Угоднику и [деве] пресвятой,      

И милостынь и дальних поклонений      

Старинные обеты обновляет,      

[Когда] найдет он всё благополучно.      

Задумчив, нем и ото всех далек,      

Сам Медок погружен в воспоминаньях      

О славном подвиге, то в снах надежды,      

То в горестных предчувствиях и   страхе.      

Прекрасен вечер, и попутный ветр      

Звучит меж вервей,  корабль   надежный      

Бежит, шумя, меж волн.      

Садится солнце.      

       

       * * *      

       

Стрекотунья белобока,      

Под калиткою моей      

Скачет пестрая сорока      

И пророчит мне гостей.      

       

[Колокольчик небывалый      

У меня звенит в ушах,]      

На заре алой,      

[Серебрится] снежный прах.      

       

       * * *             

«Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю…»      

       

(2 ноября)       

       

       

Зима. Что делать нам в деревне? Я   встречаю      

Слугу, несущего мне утром чашку чаю,      

Вопросами: тепло ль? утихла ли   метель?      

Пороша есть иль нет? и можно ли   постель      

Покинуть для седла, иль лучше до   обеда      

Возиться с старыми журналами соседа?      

Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,      

И рысью по полю при первом свете дня;      

Арапники в руках, собаки вслед за   нами;      

Глядим на бледный снег прилежными   глазами;      

Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,      

Двух зайцев протравив, являемся   домой.      

Куда как весело! Вот вечер: вьюга   воет;      

Свеча темно горит; стесняясь, сердце   ноет;      

По капле, медленно глотаю скуки яд.      

Читать хочу; глаза над буквами   скользят,      

А мысли далеко… Я книгу закрываю;      

Беру перо, сижу; насильно вырываю      

У музы дремлющей несвязные слова.      

Ко звуку звук нейдет… Теряю все права      

Над рифмой, над моей прислужницею   странной:      

Стих вяло тянется, холодный и   туманный.      

Усталый, с лирою я прекращаю спор,      

Иду в гостиную; там слышу разговор      

О близких выборах, о сахарном заводе;      

Хозяйка хмурится в подобие погоде,      

Стальными спицами проворно шевеля,      

Иль про червонного гадает короля.      

Тоска! Так день за днем идет в   уединеньи!      

Но если под вечер в печальное   селенье,      

Когда за шашками сижу я в уголке,      

Приедет издали в кибитке иль возке      

Нежданая семья: старушка, две девицы      

(Две белокурые, две стройные   сестрицы), —      

Как оживляется глухая сторона!      

Как жизнь, о боже мой, становится   полна!      

Сначала косвенно-внимательные взоры,      

Потом слов несколько, потом и   разговоры,      

А там и дружный смех, и песни   вечерком,      

И вальсы резвые, и шопот за столом,      

И взоры томные, и ветреные речи,      

На узкой лестнице замедленные   встречи;      

И дева в сумерки выходит на крыльцо:      

Открыты шея, грудь, и вьюга ей в   лицо!      

Но бури севера не вредны русской   розе.      

Как жарко поцалуй пылает на морозе!      

Как дева русская свежа в пыли снегов!      

       

 Зимнее утро      

       

       

Мороз и солнце; день чудесный!      

Еще ты дремлешь, друг прелестный      

Пора, красавица, проснись:      

Открой сомкнуты негой взоры      

Навстречу северной Авроры,      

Звездою севера явись!      

       

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,      

На мутном небе мгла носилась;      

Луна, как бледное пятно,      

Сквозь тучи мрачные желтела,      

И ты печальная сидела —      

А нынче… погляди в окно:      

       

Под голубыми небесами      

Великолепными коврами,      

Блестя на солнце, снег лежит;      

Прозрачный лес один чернеет,      

И ель сквозь иней зеленеет,      

И речка подо льдом блестит.      

       

Вся комната янтарным блеском      

Озарена. Веселым треском      

Трещит затопленная печь.      

Приятно думать у лежанки.      

Но знаешь: не велеть ли в санки      

Кобылку бурую запречь?      

       

Скользя по утреннему снегу,      

Друг милый, предадимся бегу      

Нетерпеливого коня      

И навестим поля пустые,      

Леса, недавно столь густые,      

И берег, милый для меня.      

       

       * * *      

       

Зачем, Елена, так пугливо,      

       

С такой ревнивой быстротой,      

Ты всюду следуешь за мной      

И надзираешь торопливо      

Мой каждый шаг? [я твой]      

       

       

Эпиграмма. «Седой Свистов! ты царствовал со славой…»      

       

       

Седой Свистов! ты царствовал со   славой;      

       

Пора, пора! сложи с себя венец:      

Питомец твой младой, цветущий,   здравый,      

Тебя сменит, великий наш певец!      

Се: внемлет мне маститый собеседник,      

Свершается судьбины произвол,      

Является младой его наследник:      

Свистов II вступает на престол!      

       

 Эпиграмма. «Мальчишка Фебу гимн поднес…»      

       

       

Мальчишка Фебу гимн поднес.      

"Охота есть, да мало мозгу.      

А сколько лет ему,   вопрос?" —      

«Пятнадцать». – «Только-то? Эй,   розгу!»      

За сим принес семинарист      

Тетрадь лакейских диссертаций,      

И Фебу в слух прочел Гораций,      

Кусая губы, первый лист.      

Отяжелев, как от дурмана,      

Сердито Феб его прервал      

И тотчас взрослого болвана      

Поставить в палки приказал.      

       

       * * *      

       

Я вас любил: любовь еще, быть может,      

В душе моей угасла не совсем;      

Но пусть она вас больше не тревожит;      

Я не хочу печалить вас ничем.      

Я вас любил безмолвно, безнадежно,      

То робостью, то ревностью томим;      

Я вас любил так искренно, так нежно,      

Как дай вам бог любимой быть другим.      

       

       

Воспоминания в Царском селе      

       

       

Воспоминаньями смущенный,      

Исполнен сладкою тоской,      

Сады прекрасные, под сумрак ваш священный      

Вхожу с поникшею главой.      

Так отрок библии, [безумный]   расточитель,      

До капли истощив раскаянья фиал,      

Увидев наконец родимую обитель,      

Главой поник и зарыдал.      

       

В пылу восторгов скоротечных,      

В бесплодном вихре суеты,      

О, много расточил сокровищ я   сердечных      

За недоступные мечты,      

И долго я блуждал, и часто,   утомленный,      

Раскаяньем горя, предчувствуя беды,      

Я думал о тебе, предел   благословенный,      

Воображал сии сады.      

       

Воображаю день счастливый,      

Когда средь вас возник лицей,      

И слышу наших игр я снова шум   и      

И вижу вновь семью друзей.      

Вновь нежным отроком, то пылким, то   ленивым,      

Мечтанья смутные в груди моей тая,      

Скитаясь по лугам, по рощам   молчаливым,      

Поэтом забываюсь я.      

       

И въявь я вижу пред собою      

Дней прошлых гордые следы.      

Еще исполнены Великою Женою,      

Ее любимые сады      

Стоят населены чертогами, вратами,      

Столпами, башнями, кумирами богов      

И славой мраморной, и медными хвалами      

Екатерининских орлов.      

       

Садятся призраки героев      

У посвященных им столпов,      

Глядите; вот герой, стеснитель ратных   строев,      

Перун кагульских берегов.      

Вот, вот могучий вождь полунощного   флага,      

       

Пред кем морей пожар и плавал и   летал.      

Вот верный брат его, герой   Архипелага,      

Вот наваринский Ганнибал.      

       

Среди святых воспоминаний      

Я с детских лет   здесь возрастал,      

А глухо между тем поток народной брани      

Уж бесновался(?) и роптал.      

  обняла кровавая   забота,      

Россия двинулась и мимо нас          

И тучи конные, брадатая пехота,      

И пушек светлые ряды.      

       

—      

       

На юных ратников завистливо взирали,      

Ловили с жадностью  брани   [дальний] звук      

И детство негодуя проклинали      

И узы строгие наук.      

       

—      

       

И многих не пришло. При звуке песней   новых      

Почили славные в полях   Бородина,      

На кульмских вы, в лесах     суровых,      

Вблизи Монмар          

       

       * * *      

       

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,      

Куда б ни вздумали, готов за вами я      

Повсюду следовать, надменной убегая:      

К подножию ль стены далекого Китая,      

В кипящий ли Париж, туда ли наконец,      

Где Тасса не поет уже ночной гребец,      

Где древних городов под пеплом   дремлют мощи,      

Где кипарисные благоухают рощи,      

Повсюду я готов. Поедем… но, друзья,      

Скажите: в странствиях умрет ли   страсть моя?      

Забуду ль гордую, мучительную деву,      

Или к ее ногам, ее младому гневу,      

Как дань привычную, любовь я принесу?      

       

       * * *      

       

Еще одной высокой, важной песни      

Внемли, о Феб, и смолкнувшую лиру      

В разрушенном святилище твоем      

Повешу я, да издает   ,      

Когда столбы его колеблет буря,      

Печальный звук! Еще единый   гимн —      

Внемлите мне, пенаты, – вам пою      

Обетный гимн. Советники Зевеса,      

Живете ль вы в небесной глубине,      

Иль, божества всевышние, всему      

Причина вы, по мненью мудрецов,      

И следуют торжественно за вами      

Великой Зевс с супругой белоглавой      

И мудрая богиня, дева силы,      

Афинская Паллада, – вам хвала.      

Примите гимн, таинственные силы!      

Хоть долго был изгнаньем удален      

От ваших жертв и тихих   воз,      

Но вас любить не остывал я,   боги,      

И в долгие часы пустынной грусти      

Томительно просилась отдохнуть      

У вашего святого пепелища      

Моя душа – там мир.      

       

Так, я любил вас долго! Вас зову      

В свидетели, с каким святым   вол      

Оставил я [людское] племя,      

Дабы стеречь ваш огнь уединенный,      

Беседуя с самим собою. Да,      

Часы неизъяснимых наслаждений!      

Они дают мне знать сердечну   глубь,      

В могуществе и немощах его,      

Они [меня] любить, лелеять учат      

Не смертные, таинственные чувства,      

И нас они науке первой учат —      

Чтить самого себя.  О нет,   вовек      

Не преставал молить благоговейно      

Вас, божества домашние.      

       

       * * *      

       

Брожу ли я вдоль улиц шумных,      

Вхожу ль во многолюдный храм,      

Сижу ль меж юношей безумных,      

Я предаюсь моим мечтам.      

       

Я говорю: промчатся годы,      

И сколько здесь ни видно нас,      

Мы все сойдем под вечны своды —      

И чей-нибудь уж близок час.      

       

Гляжу ль на дуб уединенный,      

Я мыслю: патриарх лесов      

Переживет мой век забвенный,      

Как пережил он век отцов.      

       

Младенца ль милого ласкаю,      

Уже я думаю: прости!      

Тебе я место уступаю;      

Мне время тлеть, тебе цвести.      

       

День каждый, каждую годину      

Привык я думой провождать,      

Грядущей смерти годовщину      

Меж их стараясь угадать.      

       

И где мне смерть пошлет судьбина?      

В бою ли, в странствии, в волнах?      

Или соседняя долина      

Мой примет охладелый прах?      

       

И хоть бесчувственному телу      

Равно повсюду истлевать,      

Но ближе к милому пределу      

Мне всё б хотелось почивать.      

       

И пусть у гробового входа      

Младая будет жизнь играть,      

И равнодушная природа      

Красою вечною сиять.      

       

 Кавказ      

       

       

Кавказ подо мною. Один в вышине      

Стою над снегами у края стремнины;      

Орел, с отдаленной поднявшись   вершины,      

Парит неподвижно со мной наравне.      

Отселе я вижу потоков рожденье      

И первое грозных обвалов движенье.      

       

Здесь тучи смиренно идут подо мной;      

Сквозь них, низвергаясь, шумят   водопады;      

Под ними утесов нагие громады;      

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;      

А там уже рощи, зеленые сени,      

Где птицы щебечут, где скачут олени.      

       

А там уж и люди гнездятся в горах,      

И ползают овцы по злачным стремнинам,      

И пастырь нисходит к веселым долинам,      

Где мчится Арагва в тенистых брегах,      

И нищий наездник таится в ущельи,      

Где Терек играет в свирепом весельи;      

       

Играет и воет, как зверь молодой,      

Завидевший пищу из клетки железной;      

И бьется о берег в вражде   бесполезной,      

И лижет утесы голодной волной…      

Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:      

Теснят его грозно немые громады.      

       

       

Обвал      

       

       

Дробясь о мрачные скалы,      

Шумят и пенятся валы,      

И надо мной кричат орлы,      

И ропщет бор,      

И блещут средь волнистой мглы      

Вершины гор.      

       

Оттоль сорвался раз обвал,      

И с тяжким грохотом упал,      

И всю теснину между скал      

Загородил,      

И Терека могущий вал      

Остановил.      

       

Вдруг, истощась и присмирев,      

О Терек, ты прервал свой рев;      

Но задних волн упорный гнев      

Прошиб снега…      

Ты затопил, освирепев,      

Свои брега.      

       

И долго прорванный обвал      

Неталой грудою лежал,      

И Терек злой под ним бежал,      

И пылью вод      

И шумной пеной орошал      

Ледяный свод.      

       

И путь по нем широкий шел:      

И конь скакал, и влекся вол,      

И своего верблюда вёл      

Степной купец,      

Где ныне мчится лишь Эол,      

Небес жилец.      

       

 Делибаш      

       

       

Перестрелка за холмами;      

Смотрит лагерь их и наш;      

На холме пред казаками      

Вьется красный делибаш.      

       

Делибаш! не суйся к лаве,       

Пожалей свое житье;      

Вмиг аминь лихой забаве:      

Попадешься на копье.      

       

Эй, казак! не рвися к бою:      

Делибаш на всем скаку      

Срежет саблею кривою      

С плеч удалую башку.      

       

Мчатся, сшиблись в общем крике.      

Посмотрите! каковы?…      

Делибаш уже на пике,      

А казак без головы.      

       

       

Монастырь на Казбеке      

       

       

Высоко над семьею гор,      

Казбек, твой царственный шатер      

Сияет вечными лучами.      

Твой монастырь за облаками,      

Как в небе реющий ковчег,      

Парит, чуть видный, над горами.      

       

Далекий, вожделенный брег!      

Туда б, сказав прости ущелью,      

Подняться к вольной вышине!      

Туда б, в заоблачную келью,      

В соседство бога скрыться мне!..      

       

       * * *      

       

Меж горных    несется Терек,      

Волнами точит дикий берег,      

Клокочет вкруг огромных скал,      

То здесь, [то там] дорогу роет,      

Как зверь живой, ревет и воет —      

И вдруг утих и смирен стал.      

       

Всё ниже, ниже опускаясь,      

Уж он бежит едва живой.      

Так, после бури истощаясь,      

Поток струится дождевой.      

И вот обнажилось      

Его кремнистое русло.      

       

       * * *      

       

И вот ущелье мрачных скал      

Пред нами шире становится,      

Но тише Терек злой стремится,      

Луч солнца ярче засиял.