1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
В автобусе круглоглазый мальчишка лет четырех с половиною глядит на похоронную процессию и говорит с удовольствием: 
    
- Все умрут, а я останусь. 
    
Великолепно выражена эта детская жажда бессмертия в той же повести Веры Пановой "Сережа": 
    
"- Мы, что ли, все умрем? [- спросил у взрослых шестилетний малыш.] 
    
Они смутились так, будто он спросил что-то неприличное. А он смотрел и ждал ответа. 
    
Коростелев ответил: 
    
- Нет. Мы не умрем. Тетя Тося как себе хочет, а мы не умрем, и, в частности, ты, я тебе гарантирую. 
    
- Никогда не умру? - спросил Сережа. 
    
- Никогда! - твердо и торжественно пообещал Коростелев. 
    
И Сереже сразу стало легко и прекрасна. От счастья он покраснел покраснел пунцово - и стал смеяться. Он вдруг ощутил нестерпимую жажду: ведь ему еще когда хотелось пить, а он забыл. И он выпил много воды, пил и стонал, наслаждаясь. Ни малейшего сомнения не было у него в том, что Коростелев сказал правду: как бы он жил, зная, что умрет? И мог ли не поверить тому, кто сказал: ты не умрешь!" 
    
- Мама, - говорит четырехлетняя Анка, - все люди умрут. Так должен же будет кто-нибудь вазочку (урну) последнего человека на место поставить. Пусть это буду я, ладно? 
    
Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых ребенок отгоняет от себя мысль о смерти. 
    
Самообслуживание оптимизмом - могучий закон детской жизни. 
    
Таточка Харитон услыхала от няни песню: 
    
И никто не узнает, 
    
Где могилка моя. 
    
И стала петь ее так: 
    
И никто не узнает, 
    
Где могилка твоя. 
    
Няня говорит: 
    
- Ты неверно поешь. Нужно петь: "Где могилка моя". 
    
- Я так и пою: "Где могилка твоя"[67]. 
    
Бабушка умерла. Ее сейчас закопают. Но трехлетняя Нина не слишком-то предается печали: 
    
- Ничего! Она из этой ямки переляжет в другую, полежит-полежит и выздоровеет! 
    
Мертвые для маленьких бессмертны. 
    
Л.М.Николаенко повела трехлетнюю Марину на кладбище и посадила на могиле ее бабушки клен. Вернувшись, девочка сказала с удовольствием: 
    
- Наконец-то я увидела бабушку Лиду! 
    
- Что ты, Мароша! Ты видела только ее могилку. 
    
- Нет, я видела, как она сама выглядывала в ту ямку, в которую вы сажали деревце. 
    
Девочка пяти лет пришла с мамой на кладбище и вдруг увидела пьяного, который шел, шатаясь, за кустами. 
    
- А этот дядя уже выкопался из могилки? 
    
У Вересаева записан такой разговор: 
    
"- Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут, потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся. 
    
- Какие ты, Глебочка, говоришь глупости. Подумай, как это может быть? Закопают человека большого, а родится маленький. 
    
- Ну что ж! Все равно как горох! Вот такой большой. Даже выше меня. А потом посадят в землю - начинает расти и опять станет большой". 
    
Прошло много лет, и мне сообщили о такой же гипотезе, снова выдвинутой трехлетним ребенком. 
    
- Хоронят старых людей, - это их в землю сеют, а из них маленькие вырастают, как цветы. 
    
Младшим дошкольникам смерть представляется сплошным удовольствием. Волик спрашивал о каком-то покойнике: 
    
- А на чем он ехал хорониться? 
    
- Ты ведь видел, как хоронят. 
    
- Это когда в ящике катают на лошадке? Да? 
    
Жалеть умирающих - не детское дело. 
    
- Я умру, - говорит мать. - Меня сожгут. 
    
- А как же твои туфли? - ужасается дочь (двух с половиною лет). 
    
Фелик вбегает в комнату: 
    
- Мама, я хочу быть курсантом: их хоронят с музыкой, - и шапка на гробу! 
    
Похороны без музыки вообще никуда не годятся. 
    
- Почему умер не играет? Я хочу, чтобы умер играл! 
    
Зато, когда "умер играет", можно встать у окна и хвастать: 
    
- Скоро и моего папу так повезут! 
    
- Наташа, кого хоронят? 
    
- Не поймешь: их много, и все шевелятся. 
    
Скончался дядя Шура. Сегодня хоронят. 
    
- А пойдет за ним музыка? 
    
- Нет, он не военный. 
    
- А ты военный? 
    
- Нет. 
    
- А дядя Гога военный? 
    
- Нет. А что? 
    
- Музыку охота послушать. 
    
- Из нашего дома вынесли лодку, а потом еще лодку, в ней умертый дядя, положили его на грузовик, закрыли другой лодкой и увезли. 
    
- Моя бабушка никогда не умрет. Дедушка умер - и хватит. 
    
В соседнем дворе умерла старуха. 
    
- Нет, старик! Я сам видел, что старик! Впереди несут гроб, а старика ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться. 
    
Хоронят женщину. Над нею плачет осиротелая дочь. Сироту уговаривают, чтобы она перестала, но она продолжает рыдать. 
    
- Какая непослушная! - возмущается Юрик и, желая, чтобы его похвалили, спешит заявить своей матери: 
    
- Вот когда ты умрешь, я ни за что плакать не буду. 
    
- Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь. 
    
Мать моей правнучки Машеньки пишет: 
    
"Вот примерная эволюция ее представлений о смерти. Сперва девочка, потом - тетя, потом - бабушка, а потом - снова девочка (в два с половиною года). Тут пришлось объяснить, что очень старенькие бабушки и дедушки умирают, их закапывают в землю. 
    
После чего она спросила у бабеньки: 
    
- А почему вас еще в земельку не закопали? 
    
Одновременно с этим возникла боязнь смерти (в три с половиною года): 
    
- Я не умру! Не хочу лежать в гробике! 
    
- Мама, ты не будешь умирать, мне без тебя скучно будет! (И слезы.) 
    
Однако к четырем годам примирилась и с этим". 
    
Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной мечтой о бессмертии всего человечества. Украинский ученый Н.Н.Гришко сообщил мне о таком разговоре: 
    
- Мама, я тоже умру? - спросила девятилетняя Галка. 
    
- Непременно. 
    
- А скоро? 
    
- Лет через сто. 
    
Галка заплакала. 
    
- Не хочу, мамочка, умирать, хочу жить тысячу лет. 
    
Пауза. 
    
- Я, знаешь, мама, буду учиться на "отлично", потом буду докторшей и выдумаю такое лекарство, чтобы люди никогда не умирали. 
    
- Это тебе не удастся. 
    
- Ну тогда, чтобы люди жили не меньше ста лет. Я буду обязательно такое лекарство выдумывать. 
    
Этот разговор замечателен тем, что в нем детский эгоцентризм сменяется (буквально у нас на глазах) горячей заботой обо всем человечестве. 
    
Ляля Цвейберг пяти лет говорит: 
    
- Вот ведь большие дяди и тети, а чем занимаются - хоронением! Я, конечно, не боюсь, нет, но ведь жалко - хороняют и хороняют, ведь людей хороняют. Пойдем и заявим в милицию - ведь жалко людей-то! 
    
Буквально такое же не-личное чувство прорвалось у пятилетней Сашеньки: 
    
- Зачем люди умирают?.. Мне жалко. Мне всех людей жалко, и чужих жалко: зачем они умирают? (Дневник Ф.Вигдоровой.) 
    
Е.Калашникова пишет мне про пятилетнего Мишу, который, услышав о смерти знакомого, сообщил одному из гостей: 
    
- Дядя, а ведь, знаете, умереть - это очень плохо. Ведь это на всю жизнь! 
    
Двое ребят: 
    
- Не ешь зеленых вишен, умрешь. 
    
- Нет, не умру. 
    
- Видел: вчера хоронили дедушку? Когда был маленький, он ел зеленые вишни - вот и умер. 
    
О своей внучке Аленушке художник В.М.Конашевич пишет: 
    
"Уговаривает нас с бабушкой не умирать, пока она не вырастет: она изобретет лекарство от старости и от смерти. Потому что смерти не должно быть". 
    
Пятилетняя Лена обещает отцу: 
    
- Я всегда буду тебя помнить - даже когда ты умрешь. 
    
И тотчас перебивает себя: 
    
- Нет, лучше мы вместе умрем. А то мне будет очень жаль, если ты умрешь скорей меня. 
    
Отражая в своем сознании реальную действительность, ребенок по самому существу - материалист. Иначе и быть не может: таким формирует ребенка его жизненная, повседневная практика. Факты, приведенные на предыдущих страницах, свидетельствуют, до какой степени чужда ему всякая мистика. 
    
Трезвость суждений ребенка способна поставить в тупик даже взрослых. Сидит, например, трехлетняя девочка, и на лице у нее трудная дума. 
    
- Наташа, о чем ты задумалась? 
    
- Кто будет хоронить последнего человека? 
    
Вопрос деловой, практический: кто похоронит покойника, когда и похоронщики будут в могиле? 
    
У Елизаветы Шабад, в ее книжке "Живое детское слово", приводится такой разговор маленького здравомысла с отцом: 
    
- Папа, если в прошлом году будет война, тебя застреляют? 
    
- Может быть. 
    
- И от тебя ничего не останется? 
    
- Нет. 
    
- Даже точки? 
    
- Да. А ты меня будешь жалеть? 
    
- Чего же жалеть, если ничего не останется![68]
   
   
    
     
VII. НОВАЯ ЭПОХА И ДЕТИ 
    
    
Подобных детских высказываний записано у меня очень много, но и приведенных достаточно, чтобы установить основные их типы. Замечательно, что некоторые из них сообщались мне дважды и трижды в разное время из разных источников, и я не мог не прийти к убеждению, что они в значительном своем большинстве характерны для очень многих нормальных детей. 
    
Как уже сказано выше, я приступил к собиранию детских выражений и слов полвека назад, даже раньше, и это дало мне возможность подметить одно очень важное качество собираемых мною материалов - их частую повторяемость, их, так сказать, однотипность: моя правнучка в своем словотворчестве идет точно тем же путем, каким шли мои дети и внуки, и не только в словотворчестве, но и в методах всей своей умственной деятельности. 
    
Эти три поколения детей, которые я мог наблюдать на протяжении столь долгого времени, давали в соответствующем возрасте одно и то же причинно-следственное истолкование одним и тем же явлениям окружающей жизни. 
    
В огромном большинстве читательских писем, получаемых мною, я нахожу уже знакомые мне наблюдения и факты или очень близкие их варианты. 
    
Например, с разных концов Советского Союза мне сообщали и сообщают о детях, которые, услышав от взрослых, что человек - потомок обезьяны, сделали из этого вывод, будто той обезьяной, от которой идет человеческий род, был в недавнее время их дедушка. 
    
Точно так же повторяются опять и опять гипотезы трехлетних-четырехлетних детей, будто девочки произведены на свет исключительно мамами, а мальчики - исключительно папами. Подобно тому как разные дети из поколения в поколение всякий раз сызнова изобретают слова всехный, кусарик, мазелин, ктойтина, рогается, пивнул, методы их умственной работы и в других областях совершенно тождественны и приводят к однородным результатам (зачастую к одинаковым ошибкам). 
    
Зато бесконечно разнообразны детские суждения и помыслы, которые отражают в себе общественные условия их жизни. 
    
Индустриализация нашей страны, например, вызвала тысячи детских речений, немыслимых в прежнее время. Вот некоторые из них, разносторонне отражающие то широчайшее внедрение техники в быт, которое в последние годы происходит у нас буквально на каждом шагу. 
    
Четырехлетний Миша Юров выписывается из больницы. Прощаясь с ним, нянечка спрашивает: 
    
- Миша, ты москвич? 
    
- Нет, я - "победа"! - отвечает мальчишка, потому что для него, как и для большинства малышей, "москвич" - это раньше всего марка автомобиля. 
    
И, конечно, не только "москвич". 
    
По радио передавали статью о волгоградском сражении. Статья была озаглавлена: "Победа на Волге". 
    
Услышав это заглавие, Славик взволнованно крикнул: 
    
- Дедушка! Авария! "Победа" налетела на "Волгу"! 
    
Трехлетний мальчик, гуляя по городу, увидел остановившуюся на улице лошадь. 
    
- Верно, току у ней нет! - сказал он и обнаружил одной этой коротенькой фразой, что уже появилось такое поколение детей, для которого электропоезда, троллейбусы, трамваи привычнее (а значит, и понятнее), чем лошадь. 
    
Еще не так давно дети всегда наделяли машину свойствами людей и животных: 
    
- Мама, смотри, какой краснощекий автобус! 
    
Но теперь, как мы видим, их так тесно обступила электромеханика, что они объясняют ею даже поведение уличной клячи. 
    
Двухлетний гражданин, у которого во время беготни оторвался шнурок от туфли, садится на траву и вздыхает: 
    
- Пеебой мотое... - что, несомненно, должно означать: "Перебой в моторе". Даже сказать эти слова не умеет как следует, а уже применяет к своей крохотной обуви технический термин. 
    
Девочка впервые увидела в Зоопарке слона. Глянула на хобот и сказала: 
    
- Это не слон, а противогаз. 
    
Кике ставили клизму. Он командовал: 
    
- Ну, включай! 
    
А потом: 
    
- Выключи, выключи! 
    
- Ах, мамочка, какая ты красивая! Как мотоциклетка! 
    
У меня в сказке "Тараканище" есть такие стихи: 
    
Зайчики 
    
В трамвайчике, 
    
Жаба на метле. 
    
Т.Л.Мотылева сообщает мне, что ее четырехлетний сын Миша читал эту сказку по-своему: 
    
Зайчики 
    
В трамвайчике, 
    
Жаба на метро, 
    
то есть модернизировал сказочный транспорт, созданный древней фантазией патриархальной деревни. 
    
Одновременно с этим драматург И.В.Шток написал мне о такой же поправке, внесенной его дочерью Икой: 
    
- Ты неправильно говоришь. Нужно "на метре", а ты говоришь "на метле". Зайчики в трамвайчике, жаба на метре. 
    
- Правда, мама, троллейбус - это помесь трамвая с автобусом? 
    
- "...Волчишко с годами превратился в матёрого волка..." 
    
Что такое "матёрый", Володя не знал и потому пересказывал эту историю так: 
    
- Волчишко поступил в монтеры... 
    
Привычка малолетних детей к автоматике стала так велика в СССР, что я не очень удивился, когда услыхал, как один мальчик, желая выпить томатного соку, громко сказал в магазине: 
    
- Мама, купи мне автоматного соку! 
    
- Давай посмотрим коров - стадо идет. 
    
- А что в них интересного? Если бы в них мотор был! 
    
Городская девочка впервые в деревне. Увидела теленка: 
    
- А он заводной? 
    
Вася воротился из колхоза. 
    
- Что ты там видел? 
    
- Лошадиный прицеп. 
    
То есть попросту - воз. 
    
Мама: 
    
- У одного мальчика два глаза, у второго тоже два глаза. Сколько у них всего глаз? 
    
Костя (с плачем): 
    
- Я глазов считать не умею. 
    
- А что ты умеешь считать? 
    
- Реактивные самолеты. 
    
Даже окраска предметов ассоциируется у современных детей с механизмами. Мне пишут из Ленинграда о пятилетнем Боре, который, увидя в книге слово "лето", напечатанное три раза - красными голубыми и черными буквами, - сказал: 
    
- Это лето - пожарные машины, это лето - поливальные машины, это лето - грузовые машины. 
    
Даже в старинные сказки умудряются советские дети внедрить современную технику. Пятилетний художник, выслушав сказку о бабе-яге, рисует ее избушку на курьих ножках с длиннейшей антенной на крыше. 
    
- Ведь она же радио слушает! 
    
- Слушай, Сереженька, сказку. Созвала как-то бабушка семерых козлят... 
    
- По телефону? 
    
Илюша Розанов (1 г. 10 м.) впервые увидел грозу. 
    
- Бабушка, смотри, какой салют! 
    
Четырехлетний сын инженера Витя Варшавский нарисовал человечка, а сбоку отдельно - нос, уши, глаза, пальцы и сказал деловито: 
    
- Запчасти. 
    
Ему показали картинку: лошадь, впряженная в плуг. 
    
- Что это такое? 
    
Объясняют: лошадка пашет землю. 
    
- Разве лошадка - трактор? - удивляется он. 
    
Вернулся из Зоопарка. 
    
- Ну, Алешенька, что ты там видел? 
    
Ждали, что он начнет говорить о тиграх, слонах, бегемотах. Но Алеша ответил коротко: 
    
- Машину! 
    
(Грузовик, поливавший дорожки.) 
    
Вопрос моего малолетнего внука: 
    
- Дед, а в лошадь бензин наливают? 
    
Лошадь попятилась от вырытой канавы. 
    
- Смотри, Николушка, лошадка испугалась! 
    
- И совсем не испугалась, просто забуксовала. 
    
Детей постарше интересуют проблемы того же порядка, но значительно более сложные. Семилетний Сережа Сосинский: 
    
- Чтоб долететь до какой-нибудь там планеты, надо сто шестьдесят девять лет. Значит, чтобы человек действительно долетел до нее, ему надо по дороге жениться и иметь детей, которые и долетят. Но могут ли рожаться дети в атмосфере? 
    
Он хотел сказать "в безвоздушном пространстве". 
    
Наташа, дочь поэта Д., сочинила такое стихотворение о Лайке: 
    
Отправили собаку 
    
Летать вокруг Земли. 
    
Ей разных бутербродов 
    
На месяц запасли. 
    
Собака громко лает 
    
В кабиночке своей, 
    
А спутник всё летает 
    
Вокруг Земли моей. 
    
Поэту захотелось приписать к этой Наташиной песенке несколько строк своего сочинения. 
    
- Пожалуйста, не надо, - сказала Наташа. - Ты ведь, я знаю, испортишь. 
    
Девочка ехала в поезде с разговорчивой матерью, которую долго ревновала к ее собеседникам; наконец зажала ей рот: 
    
- Мама, закрой свое радио! 
    
Тут опять-таки "метастаз" техники в область бытовых отношений, процесс, противоположный тому, который приходилось наблюдать в детской речи лет тридцать назад. 
    
Е.Ковальчук (Ленинград) сообщает мне замечательный случай одного такого "метастаза", который определяется суффиксом "ист". 
    
"С сыном Эдиком мы приехали в Вильнюс. Это было в 1947 году. Тогда у вокзала стояло много извозчиков. В Ленинграде их уже давно не было, и Эдик никогда их не видел. Он знал, что на свете существуют велосипедисты, таксисты, танкисты, но названия "извозчик" не знал. 
    
Указав на дрожки, он с восторгом воскликнул: 
    
- Смотри, папа, лошадист поехал!" 
    
Иные старые слова известны советским детям главным образом в связи с современностью. Например, слово "карета". Когда в сказке Андерсена "Огниво" детям читают о том, что солдата повезли в карете, они спрашивают: "Разве он заболел?", так как единственная карета, известная им в наше автомобильное время, есть "карета скорой помощи", которая, кстати сказать, давно уже перестала быть каретой. Впрочем, в последнее время дети чаще всего говорят: "Победа" скорой помощи". 
    
Недавно я читал по радио отрывки из своей книги о Чехове. Рассказывая о его сахалинской поездке, я упомянул, между прочим, что в дороге его обокрали случайные спутники. 
    
Вскоре после этого из Севастополя мною было получено такое письмо: 
    
"Мой 4-летний сын Вова собирался гулять и, казалось, совсем не слушал вашего чтения. Вдруг на лице его появилось выражение ужаса: 
    
- Мама, ты слышишь? Спутника обокрали!" 
    
Сооружает нечто из двух табуреток. 
    
- Что это ты делаешь, Гриша? 
    
- Для твоих сапог гараж строю. 
    
Прочтя эту страницу моей книги, А.Мясникова (Куйбышев) спросила своего племянника Алика: 
    
- Как называется дом, где живут лошади? 
    
Он немедленно ответил: 
    
- Гараж. 
    
- Ну, что ты! Совсем не гараж. 
    
- Ангар. 
    
- Нет, нет, не ангар. 
    
Он замолчал и задумался. Когда же ему сообщили, что жилье лошадей конюшня, он недоверчиво замотал головой. 
    
- Такого слова нету! Выдумываешь! 
    
Этот же Алик, по словам А.Мясниковой, воскликнул, увидя купающегося в Волге коня: 
    
- Папа, лошадь по самый кузов в воду залезла! 
    
Бабушка стоит у окна, показывает двухлетнему внуку автомобиль и сюсюкает: 
    
- Бибика! Сереженька, это бибика! 
    
Внук с пренебрежением глядит на нее: 
    
- Это не бибика, а "победа". 
    
Неинтересным и убийственно скучным представляется пятилетнему Антону Иванову все, что не связано с техникой. О чем бы вы ни говорили ему, он слушает насупившись, с большой неохотой, а чаще всего и вовсе не слушает. Но чуть только дело касается радиолокаторов, динамо-машин, или блюмингов, или самой обыкновенной электрической лампочки, его круглые щеки краснеют, в глазах появляется выражение блаженства, он вскакивает с места и, бегая в восторге по комнате, засыпает говорящего сотней вопросов и не отстанет, пока не получит ответов на свои "как?", "почему?", "для чего?". 
    
Его речь перенасыщена множеством технических терминов. Он сказал, например (цитирую со стенографической точностью): 
    
- Я так устал, как лампочка на сто двадцать вольт, которую включили в сеть на двести двадцать вольт без трансформатора. 
    
И это показалось мне тем более чудесным, что растет он в семье, чрезвычайно далекой от техники: его дед - писатель (Всеволод Иванов), бабка - переводчица повестей и романов, мать - лингвистка, отец - художник (Д.Дубинский), один дядя - филолог, другой - пейзажист. 
    
В троллейбусе. 
    
- Тетя, подвиньтесь! 
    
Молчание. 
    
- Тетя, подвиньтесь, пожалуйста. 
    
Молчание. 
    
- Мама, эта тетя неозвученная? 
    
У бабушки в углу перед иконой никогда не гаснет лампадка. 
    
Леня с удивлением: 
    
- А почему у тебя все время горит стоп-сигнал? 
    
- Вот почитай стихи на кубиках. 
    
- Меня это теперь не интересует. 
    
- А что же тебя интересует? 
    
- Космос. 
    
- Эта церковь закрыта. 
    
- На переучет? 
    
- Бабушка, что с тобой? 
    
- Ох, милый, болею. 
    
- За кого? За "Спартак"? За "Динамо"? 
    
Выше говорилось о ребенке, назвавшем полумесяц "сломатой луной". 
    
Сейчас мне сообщают про мальчика (трех с половиною лет), который во время войны закричал о том же полумесяце: 
    
- Мама, мама, луну разбомбили! 
    
Мальчик лет пяти иллюстрировал Пушкина "У лукоморья дуб зеленый" и сбоку нарисовал патефон. 
    
- При чем же здесь патефон? 
    
- Ведь у Пушкина сказано: "Идет направо песнь заводит". Раз "заводит", значит патефон. 
    
- Звезды на небе не настоящие, не красные, не такие, как в праздник. 
    
- Звезды - это салютинки, которые за небо зацепились. 
    
- Когда у нас день, в Америке ночь. 
    
- Так им и надо, буржуям! 
    
Характерно, что слово "белый" советскими малышами часто воспринимается не в прямом, а в переносном смысле. Услышав о белых медведях, Вова говорит с удивлением: 
    
- Разве у зверей тоже есть буржуи? 
    
Марина Талашенко маме: 
    
- Стрекоза - это буржуи, а муравей - рабочий... Волк - тоже жадный буржуй, а журавль - рабочий. Вот только не знаю, в басне "Мартышка и Очки" кто же мартышка: буржуй или рабочий? 
    
Внучка инвалида-гардеробщика, узнав, что ее дед заболел и не пойдет сегодня вечером на службу, спросила встревоженным голосом: 
    
- А что же будет с пятилеткой? 
    
"Однажды мы взяли пятилетнего Сашу в кино, и он увидел картину "Ленин в 1918 году", - сообщает мне Мария Сластёнина. - Там эсерка Каплан стреляет в Ленина. Это страшно взволновало Сашу. Потом ту же картину показывали по телевизору. Саша сел у самого экрана и, когда Каплан стала целиться в Ленина из револьвера, с силой ударил глиняным петушком по экрану. Стекло разбилось, экран потух. Что произошло? Мы не поняли. Но потом услышали: Саша смеется и кричит с торжеством: 
    
- Не успела! Не успела! 
    
Он был уверен, что ему удалось спасти Ленина от предательской пули". 
    
Соседка. Стоит ли вам сохранять эти туфли для Наточки? Ведь через год они выйдут из моды. 
    
Мать. Мы за модой не гонимся! 
    
Ната. Мы только за мир и дружбу! 
    
Шестилетний Игорь - маме: 
    
- Ты у меня самая красивая, хорошая, миролюбивенькая. 
    
- Пушкина на дуэли убили... 
    
- А где же был милиционер? 
    
О какой бы стране ни зашел разговор, Ирочка тотчас же спросит: 
    
- А они за нас? 
    
Об Илье Муромце: 
    
- Илья Тимуровец. 
    
- ...тут баба-яга приземлилась. 
    
- И сказал колдун Олегу: "Ты умрешь от своего коня". И тогда повел Олег коня в колхоз... 
    
- Это кто нарисован? 
    
- Гном. 
    
- А он фашист или наш? 
    
Какой-то мальчишка с большим увлечением слушал пушкинскую сказку о царе Салтане. Но все время его тревожил вопрос: что же такое этот самый Салтан? С одной стороны, он как будто человек симпатичный, а с другой стороны, слишком уж поддается влиянию злой Бабарихи и ее коварных подруг. Поэтому ребенок все время перебивал рассказчика такими вопросами об этом непостижимом царе: 
    
- А что он - правильный? А он хороший? А он наш, советский? 
    
Об этом мальчике я прочитал в одной из статей профессора А.В.Запорожца[69]. 
    
Подобный же случай описан в неизданном дневнике Ф.Вигдоровой. Она решала со своей дочерью Галей кроссворд, и им встретилась такая строка: "Известный советский поэт". 
    
Галя сказала: 
    
- Некрасов. 
    
- Какой же он советский! - возразила писательница. 
    
- А разве он не советский? Ведь он же хороший. 
    
Как и для миллионов других наших граждан, "советский" и "хороший" для Гали синонимы. 
    
Правда, Гале в ту пору было уже десять лет, но нужно ли говорить, что в отношении к слову "советский" младшие дети вполне солидарны со старшими? В одной из публикаций Дома детской книги приводится такое восклицание пятилетнего мальчика о сказочном Иване-царевиче: 
    
- Он хороший, Иван-царевич, как наши бойцы. Да?[70]
    
Если бы Иван-царевич, в представлении нынешнего ребенка, не был наделен качествами советских бойцов, ребенок никогда не полюбил бы его. 
    
Так как эти патриотические чувства советских детей одинаково свойственны и младшим и старшим, я считаю возможным опять выйти за пределы того возраста, которому посвящена моя книжка, и привести из дневника Ф.Вигдоровой следующее высказывание восьмилетней Саши: 
    
- Если бы у меня была волшебная палочка, я прежде всего сделала бы так, чтобы ожил Владимир Ильич. Потом, чтобы был жив Галин папа. Потом, чтобы ожили все великие, хорошие люди прошлых веков. А потом я взмахнула бы палочкой в последний раз, чтобы стал коммунизм. 
    
Милиционер задержал машину, нарушившую правила уличного движения. Маленький сын нарушителя, с ужасом наблюдая, как советский милиционер бранит его папу и составляет на него какой-то акт, высунулся в окошечко и просит: 
    
- Дяденька, отпустите нас! Мы - за мир! 
    
- Правда ли, что в Америке все стулья - электрические? 
    
На какую-то просьбу Миши бабушка сказала ему: 
    
- Это тебе по штату не полагается! 
    
- Так ведь штаты - это в Америке, а у нас штатов нет! 
    
- Что это за собака? 
    
- Немецкая овчарка. 
    
- Она сдалась в плен, да? 
    
Пятилетний Саша: 
    
- Мама, а летом холодной войны не бывает? 
    
Играя с ребятами, Саша усвоил себе их выражения: "мирово погулял", "мирово покатался" и проч. На их жаргоне "мировое мороженое" - самое лучшее. Поэтому Саша с недоумением спрашивает: 
    
- Почему мировая война? Как же это: война и вдруг мировая? 
    
Отец Светика Гусева в шутку сказал жене: 
    
- Я тебе приказываю, и ты должна подчиниться. 
    
Светик ястребом налетел на отца: 
    
- Теперь таких мужей не бывает! Теперь такие мужья не нужны. Ты... раньшенный муж! 
    
Он хотел сказать: старорежимный. 
    
С четырехлетним Волей мы гуляли по старинному кладбищу. Среди памятников - мраморный ангел с поднятой кверху рукой. Воля смотрит на памятник и объясняет себе самому: 
    
- Это он "будь готов" делает. 
    
Вообще у огромного большинства малышей выработался своего рода иммунитет ко всему клерикальному. Вересаев рассказывает, как набожная нянька взяла с собой маленького Юрика в церковь. Юрик, вернувшись домой, сообщил со смехом своим близким: 
    
- Мы гуляли в большом, большом доме... Там Петровна голенького дядю нюхала. 
    
- Что ты, Юра, врешь? - возмутилась Петровна. - Какого дядю нюхала? 
    
- А на стенке дядя голенький был нарисован. Петровна подошла к нему близко, машет рукой и нюхает. А старушки все баловались: стукали в землю лбом... А я не баловался, нет!.. 
    
В церкви с бабушкой, увидя икону: 
    
- Чей это портрет? 
    
- Это боженька. 
    
- А где он живет? 
    
- На небе. 
    
- Высоко? 
    
- Высоко. 
    
- А реактивка его достанет? 
    
Писатель Рудольф Бершадский сообщает: 
    
"В присутствии пятилетней дочери я однажды рассказывал, как няня постоянно водила меня в церковь. 
    
Дочь недоверчиво перебила меня: 
    
- Папа, разве ты еще при боге родился?" 
    
Тот же Светик Гусев увидел в Зоопарке слона. Он долго рассматривал огромного зверя и наконец спросил у своей матери: 
    
- Чей это слон? 
    
- Государственный. 
    
- Значит, и мой немножечко, - произнес он с большим удовольствием. 
    
Радость обладания государственной собственностью я замечал до сих пор главным образом у старших ребят. 
    
Стоит, например, школьник на уроке географии у карты и, тыча пальцем в советские тундры, говорит голосом владельца и хозяина: "Торфу мы имеем тут столько-то, ископаемых столько-то". 
    
В литературе это чувство наиболее ярко выражено В.В.Маяковским: "улица моя, дома мои", "мои депутаты", "в моем Моссовете", "моя милиция меня бережет" (поэма "Хорошо!"). 
    
Теперь оказывается, что в последние годы проявления этого нового чувства мы начинаем наблюдать и у дошкольников. 
    
Жаль, что подобные речения детей так и пропадают бесследно, никем не собираемые, никем не хранимые. Ведь в каждом из них причудливо многообразно и ярко отражается переживаемый нами период истории. И было бы поучительно познакомиться с тысячами подобных ребячьих высказываний, собранных по всему СССР, так как детская речь очень часто характеризует те социальные сдвиги, которые происходят в стране. 
    
Нередко приходится наблюдать, как отражается в детских разговорах семья. Специальные технические термины, свойственные отцовской или материнской работе, перекочевывают в речь малолетних детей и начинают своеобразно служить их интересам и надобностям. 
    
Е.В.Гусева сообщает мне о своем маленьком Светике, отец которого служит бухгалтером: 
    
"Когда я ему сказала, что он половину игрушек за лето растерял, он высыпал все игрушки из корзины на пол и говорит: "Надо сделать переучет". 
    
У четырехлетней Наташи Васильевой и мать и отец ученые: оба работают над диссертациями. 
    
Увидела Наташа в детской книжке картинку: кошка сидит за столом среди тетрадей и книг: 
    
- Кошка пишет диссертацию! 
    
А сын одного писателя, глядя на вертящуюся карусель, проговорил с нетерпением: 
    
- Папа, скажи редактору этой карусели - нельзя ли мне наконец покататься! 
    
Трехлетняя дочь сапожника, гуляя в садике детской больницы, увидела, что какая-то женщина несет ребенка в приемный покой, и сказала понимающим голосом: 
    
- Починять понесли деточку. 
    
Здесь, конечно, очень большое значение имеет склонность детей к подражанию. Девочка выросла в мире сапожных починок, и не мудрено, что лечение ребенка представилось ей чем-то вроде прибивания каблуков и подметок. 
    
Я рассказывал детям известную сказку о заколдованном царстве, где заснувшие жители не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя Клава, воскликнула: 
    
- Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили! 
    
Дима, сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской профессии для излияния родственных чувств: 
    
- Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше. 
    
Подобный же эпизод приводится в романе Галины Николаевой "Жатва". Маленькая Дуняша, дочь заведующей молочнотоварной фермой, получила в подарок игрушку - резинового петуха. Оглядев его со всех сторон тем же критическим взглядом, каким ее мать определяла достоинства каждой коровы, девочка изрекла благосклонно: 
    
- Ничего по экстерьеру. 
    
- Тебя нашли в капусте! - говорят городскому ребенку, думая, что он тотчас же представит себе традиционную капустную грядку. 
    
- Разве я был в супе? - слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в качестве горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в тарелке. 
    
К сожалению, кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и навыки. Больно видеть, что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот, например, как отчетливо отражается в их разговорах уродливая семейная пошлость. 
    
- Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж. 
    
- Зачем? 
    
- Она мне будет готовить, а я буду лежать на диване и читать газету, как папа. 
    
- У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная. 
    
- У меня папа - я не знаю кто. 
    
- А у меня папа - шофер. 
    
- А у тебя, Витенька? 
    
- А у меня папа - подлец. 
    
- Кто тебе это сказал? 
    
- Мама. 
    
- Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться! 
    
- Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал. 
    
- Твой папка коммунист? 
    
- Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается! 
    
Двухлетней Оле мать купила на день рождения бутылку квасу. Когда стали ее откупоривать, пробка вылетела, и квас, запенившись, полился на стол. Оля побежала к отцу. 
    
- Папа, папа! Бутылку стошнило! - крикнула Оля, неоднократно наблюдавшая такую же "тошноту" у отца. 
    
Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды. 
    
Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть. 
    
Девочка. Не уйду. Мне мама велела: "Как бы, говорит, она чего не взяла". 
    
Входит электроконтролер: 
    
- Ой, как вас бабушка испугалась! Прямо плитку горячую под кровать бросила. 
    
- Я выйду замуж за Вову, - говорит четырехлетняя Таня, - у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку. 
    
- А как же Леша? Ведь у него столько игрушек! 
    
- Что ж! Придется мне и за него выходить. 
    
У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью. 
    
Люда: 
    
- Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо! 
    
Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят. 
    
"Уважаемый товарищ Чуковский, - пишет мне один молодой инженер, - мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести "летопись" его жизни от 0 до 3-4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития..." 
    
Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям. 
    
Еще характернее письмо, полученное Агнией Львовной Барто от некиих юных супругов: 
    
"...С какого возраста давать детям Пушкина? И когда давать им читать Маяковского?" 
    
Можно было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о школьнике пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что родители сильно поспешили со своими вопросами, так как в ту пору их сыну было всего лишь... четыре месяца! 
    
Подобных писем становится все больше. И каждое из них продиктовано таким уважением к ребенку, какого не было и быть не могло в прежней, ветхозаветной России. 
    
Как пренебрежительно относились в былое время к периоду раннего детства, можно видеть из следующей типической фразы в "Записках актера Щепкина": 
    
"Тут промелькнуло мое детство, весьма неинтересное (?!), как и детство всякого (?!) ребенка"[71]. 
    
Чтобы продемонстрировать возможно нагляднее всю огромную разницу между старым и новым отношением к ребенку, приведу два письма, полученные мною в разное время. 
    
Первое написано больше полувека назад (в 1909 году) какой-то разгневанной барыней, прочитавшей в одной из тогдашних газет мои ранние заметки о языке малышей. 
    
"Что касается детского языка, - писала она, - то советую вам почитать Библию; там вы узнаете, как три тысячи лет тому назад премудрый Соломон доказал, что детского языка нет. А я, как мать многих детей, могу вам доказать, что дети, по недостатку развития своих внешних чувств и своего ума, умеют только картавить, то есть коверкать недослышанные слова взрослых, например, "шикана" - картошка, "обдядя" - губка, "панфуй" футляр и т.д.". 
    
Сбоку приписка: 
    
"Вы забыли, что яйца курицу не учат". 
    
В одной этой строке - древнее, тысячелетнее, рабье неуважение к ребенку. 
    
К письму прилагалось такое обращение в редакцию: 
    
"Ваши читатели, конечно, не иначе могут смотреть на статью некоего Чуковского "О детском языке", как на рождественскую шутку. Но всяким шуткам есть предел... Конец вашей газеты недалек, если она не перестанет брать сотрудников с одиннадцатой версты (то есть из сумасшедшего дома. - К.Ч.)". 
    
Исследовать детскую речь многие считали в то время безумием. Заявить о своем уважении к ребенку значило навлечь на себя неуважение "публики". 
    
Но вот письмо, полученное мною в 30-х годах от одного деревенского школьника: 
    
"Товарищ Чуковский! Я решил завести дневник и записывать речь маленьких людей, будущих строителей социализма. Прошу сообщить мне, как лучше урегулировать это дело. Жду с нетерпением вашего совета. Привет. 
    
Степан Родионов". 
    
Письмо суховатое. Деловое письмо. Насчет того, что детская речь представляет собою большую социальную ценность, у Степана Родионова нет ни малейших сомнений. Для него это дело решенное. Уважение к психической жизни ребенка вошло в его плоть и кровь. 
    
Он спрашивает лишь о методике этой трудной работы, которую берет на себя добровольно, без всяких сентиментальных ужимок, просто как общественную нагрузку. А нагрузок у него не так уж мало. Во втором письме он сообщает: 
    
"Сельсовет назначил меня культармейцем. Сейчас я обязан к перевыборам в Советы ликвидировать неграмотность и малограмотность [взрослых людей]". 
    
Он по самому своему существу - просветитель. Тревога о детях, забота об их приобщении к культуре - для него естественное чувство. 
    
В прежнее время нам, литераторам, писали о детях главным образом лишь матери да бабки, а теперь заурядными становятся письма на эту же тему от девушек, холостяков и подростков, то есть от таких категорий людей, которые прежде считались наиболее равнодушными к детскому быту. Теперь любовь к детям из узко материнского чувства стала массовой, всенародной, разлилась по миллионам сердец. 
    
Вот еще письмо - одно из тех, которые я теперь получаю десятками: 
    
"Я студент ленинградского втуза, не педагог, не отец семейства, и, следовательно, принципиально я далек от мира детей, но..." 
    
Дальше следует обычное признание (очень сдержанное и зачастую застенчивое) в неискоренимом пристрастии именно к "миру детей". 
    
"Я через полтора месяца кончаю десятый класс саратовской школы, пишет школьница Наташа Николюкина. - Братьев и сестер у меня не было и нет, но..." 
    
Следует такое же признание. 
    
И вот письмо московской студентки: 
    
"Я страшно люблю детей - и умных, и глупых, и красивых, и некрасивых, - и во мне вызывают умиление и восторг все их слова и поступки. Хотела бы я знать детей, понимать их, а любить их мне учиться не надо. Я бы очень хотела стать хорошим детским врачом, который сумел бы мягко, чутко и внимательно относиться к своим маленьким пациентам". 
    
Это новое чувство с большой глубиной и силой выразилось в советской художественной литературе. Маленький ребенок стал излюбленным героем таких писателей, как Аркадий Гайдар, Борис Житков, Вера Панова, Л.Пантелеев, Василий Смирнов и другие. 
    
Особенно показательна для наступившей эпохи ребенка книга Веры Пановой "Сережа", вышедшая в 1956 году. Кто из прежних писателей, и великих и малых, решился бы посвятить целую повесть - не рассказ, не очерк, а именно повесть изображению чувств и мыслей самого обыкновенного малолетнего мальчика, и притом сделать его центральной фигурой? Этого в нашей литературе еще никогда не бывало. Это стало возможным лишь нынче, при том страстном интересе к ребенку, которым в последнее время охвачены в нашей стране широчайшие слои населения. 
    
Так как я не меньше полувека пристально наблюдаю детей и всю жизнь нахожусь в постоянном общении с ними, я считаю себя вправе засвидетельствовать на основании очень долгого опыта, что детская психология изображается в этой повести правдиво и верно, с непревзойденною точностью. Пятилетние, шестилетние советские дети думают, чувствуют, играют, ненавидят и любят именно так, как это изображает Панова. Наблюдения над сотнями наших дошкольников, приведенные мною на предыдущих страницах, полностью подтверждают все то, что сообщается в "историях из жизни" Сережи. 
    
Особенно зорко подмечены талантливым автором этих "историй" неустанные усилия детского мозга, направленные к овладению знаниями, необходимыми для ориентации в окружающем мире. Автор чрезвычайно наглядно показывает, как велика та страстная пытливость, с которой каждый нормальный ребенок стремится к немедленному решению всевозможных вопросов, ежечасно встающих перед его неугомонным умом, - в том числе вопросов о рождении, жизни и смерти. 
    
Достаточно хоть бегло ознакомиться с приведенными мною материалами, чтобы прийти к убеждению, что именно эти вопросы неизбежно встают перед каждым ребенком уже с трехлетнего, четырехлетнего возраста (см. в настоящей книге стр. 451-493). 
    
Но получилась очень странная вещь: вместо того чтобы обрадоваться замечательной книге Пановой, нашлись критики, которые по непонятной причине встретили ее вопиюще несправедливыми, мелочными придирками, словно задались специальною целью во что бы то ни стало отнять у новейшей советской литературы одно из лучших ее достижений[72]. 
   
   
    
     
VIII. СЛЕЗЫ И ХИТРОСТИ 
    
    
На одной из предыдущих страниц я приводил заявление Нюры: 
    
- Я плачу не тебе, а тете Симе! 
    
Нюра точно выразила отношение многих здоровых трехлетних детей к социальной ценности слез. 
    
Ребенок от двух до пяти нередко плачет "кому-нибудь" - с заранее поставленной целью. И отлично управляет своим плачем. 
    
Мать не позволила трехлетнему Коте кидать мячиком в люстру. Он начал бурно и громко реветь, сидя на полу среди комнаты. Мать спряталась за ширму. Он подумал, что она ушла, вытер лицо кулаками, оглянулся и сказал: 
    
- Чего же я реву-то? Никого нет. 
    
И пошел разыскивать мать и, пока разыскивал, не плакал. Матери не нашел, привязался к работнице и тотчас заревел еще пуще. 
    
Профессор К.Кудряшов сообщает в письме, что трехлетний Сережа в разговоре с ним, между прочим, сказал: 
    
- Когда папа и мама приходят домой, я реву. 
    
- А без них? 
    
- При бабуле не реву. 
    
- Почему же? 
    
Сережа развел руками: 
    
- Бесполезно. 
    
Писатель Н.Г.Кон передал мне свой разговор с трехлетней Саррочкой Брахман: 
    
- Я сегодня упала и сильно ушиблась. 
    
- Плакала? 
    
- Нет. 
    
- Почему? 
    
- А никто не видал. 
    
Плакать в одиночку, без слушателей, здоровые дети зачастую считают излишним. 
    
У двух близнецов отец совершенно глухой. Поэтому они ревут лишь при матери. Когда же остаются с отцом, охота плакать у них пропадает. 
    
Тот же Сережа (из повести Веры Пановой) умело управляет своими слезами: когда старшие мальчики прогнали его, "у него дрогнула губа, но он крепился: подходила Лида, при ней плакать не стоит, а то задразнит: "Плакса! Плакса!" 
    
Часто случается видеть, как ребенок несет свой плач какому-нибудь определенному адресату. 
    
Его, скажем, обидели в далеком конце парка, и он бежит к отцу или матери по длинной тропинке и при этом нисколько не плачет, а разве чуть-чуть подвывает. Он бережет всю энергию плача до той минуты, когда добежит до сочувственных слушателей. А покуда тратит эту энергию скупо, минимальными порциями, хорошо понимая, что расходовать ее зря не годится. 
    
Вообще эта "энергия плача" исчерпывается у детей очень быстро. 
    
Вова Воронов плакал на улице. 
    
- Подожди, не плачь, - сказала мать, - сейчас будем дорогу переходить. Здесь реветь некогда, надо смотреть, чтобы на нас машина не наехала. Вот дорогу перейдем, тогда можешь снова плакать. 
    
Вова замолчал. Когда перешли дорогу, он попробовал опять зареветь, но ничего не вышло, и он заявил: 
    
- Уже весь рёв кончился. 
    
Поводы для детского плача нередко бывают ничтожными. Мать рассердилась на Лену и назвала ее Ленкой, а потом, когда накрыли на стол, с улыбкой сказала бабушке: 
    
- Ах, ты и селедочку приготовила! 
    
Этого было достаточно, чтобы Лена заревела безутешно. 
    
- Ты даже селедку называешь селедочкой, а меня - Ленкой! 
    
Дети в возрасте от двух до пяти вообще очень склонны к проливанию слез. Недаром говорится: "Он плачет, как ребенок". 
    
- Бабуся, ты куда собираешься? 
    
- К доктору. 
    
Девочка - в слезы. И спрашивает, не переставая рыдать: 
    
- Когда ты уйдешь? 
    
- Да вот сию минуту. 
    
- Зачем же ты мне раньше не сказала - я бы раньше начала плакать! 
    
Еще более выразительный случай произошел недавно в одной московской коммунальной квартире. Женщина с трудом убаюкала грудного ребенка, но на душе у нее неспокойно: за тонкой стеной у соседей проживает трехлетний Ваня, страшный крикун и плакса. Стоит ему закричать, и он разбудит грудного. Желая задобрить этого зловредного Ваню, женщина дает ему большую конфету и просит, чтобы он помолчал хоть часок. Ваня уходит к себе в комнату, послушно молчит, но вскоре возвращается и протягивает конфету соседке: 
    
- На, возьми, не могу - буду реветь. 
    
И с громким ревом выбегает из комнаты. 
    
Дико было думать, что так поступают все дети - всегда, во всех случаях. Чаще всего они плачут бесхитростно, - от боли, от тоски или от обиды. Вспомним, как плакал Сережа (в той же повести Веры Пановой), когда оказалось, что взрослые решили покинуть его. "Он рыдал, обливаясь слезами. Его не берут! Уедут сами, без него!.. Все вместе было - ужасная обида и страдание". 
    
Это плач, выражающий непритворное детское горе, подлинную душевную муку. 
    
Но здесь я говорю не об этих искренних детских слезах, проливаемых без всякой оглядки на взрослых. Сережа рыдал всерьез, ибо не мог не рыдать. Я говорю о тех, к сожалению, многочисленных случаях, когда дети пытаются при помощи слез достигнуть каких-нибудь благ. Как бы ни были забавны эти слезы, сколько бы улыбок ни вызывали они у взрослых, поощрять их, конечно, нельзя. Опрометчиво поступают те взрослые, которые с нелепой угодливостью торопятся исполнить любые желания ребенка, выраженные нарочитым нытьем, и тем самым приучают его с первых же месяцев его бытия к умелому использованию слез.