1 2 3 4 5 6 7 8 9 

Через некоторое время он уже смотрел на мастера чуть ли не с восхищением – во всяком случае, как на человека, который справедливо относится к другим – будь то белые или черные, – держит слово, честен и не замешан ни в какой коррупции и мерзости, процветавших вокруг него. Ролли почти не встречал в своей жизни людей, о которых он мог бы такое сказать или даже подумать.

Но вскоре, как это часто случается, когда людей чересчур превозносят, забыв, что у них есть человеческие слабости, наступило неизбежное разочарование.

Дело в том, что Ролли Найту предложили распространять лотерейные карточки на заводе. На этот раз к нему подкатился худощавый настырный молодой негр со шрамом на лице по имени Папочка Лестер, который работал на складе и, как всем было известно, заодно выполнял поручения заправил лотереи и ростовщиков. По слухам, шрам появился у Папочки на лице именно в тот день, когда он не сумел отдать долг. Теперь он работал на тех, кто ссужал деньгами под проценты. Папочка принес Ролли, стоявшему на своем рабочем месте, какие-то детали со склада и, пригнувшись к нему, прошептал:

– Ты им понравился. Но им показалось, что тебе они не по нраву, а раз так, они могут и обозлиться.

На Ролли это не произвело никакого впечатления.

– Ты меня, губошлеп, не запугаешь. Давай отваливай!

Ролли уже несколько недель назад решил для себя, что будет играть в лотерею, но не более. Однако Папочка нажимал:

– Человек должен делом доказать, что он мужчина, а вот ты не доказываешь. – И, помолчав, добавил:

– Во всяком случае, последнее время.

Без всякой задней мысли, просто чтобы отвязаться, Ролли сказал:

– Думаешь, что говоришь, парень? Как же я буду брать ставки, когда у меня под боком мастер?

И словно в подтверждение его слов на горизонте появился Фрэнк Паркленд.

– Да плюнь ты на него! Он шума поднимать не станет. Ему ведь платят за это, – презрительно буркнул Папочка.

– Врешь ты все!

– А если я докажу, что не вру, согласишься? Ролли отошел от машины, над которой корпел, плюнул на пол и залез в следующую. Он не знал почему, но его явно охватили сомнения.

– Слово твое гроша ломаного не стоит, – тем не менее сказал он. – Ты вот мне покажи, чтоб я сам увидел.

И на следующий же день Папочка предоставил ему такую возможность.

Словно по какому-то делу он подошел к Ролли и вытащил из кармана грязный незаклеенный конверт. Ролли увидел, что в него вложены желтая бумажка и два двадцатидолларовых банкнота.

– Ясно, дружище? – сказал Папочка. – Ну, а теперь смотри!

Он шагнул к маленькой конторке Паркленда, который в этот момент находился где-то в другом месте, и сунул конверт под пресс-папье. Затем прошел вдоль конвейера, отыскал мастера и что-то ему сказал. Паркленд кивнул в ответ и неторопливо, но и излишне не мешкая вернулся к своей конторке, взял конверт, заглянул в него и сунул во внутренний карман.

Улучив момент между отдельными операциями, Ролли стал свидетелем этой сцены – никаких объяснений больше ему не требовалось. Сомнений не было: взятка, подкуп.

До конца смены Ролли так и не сумел взять себя в руки: одни болты он вообще забывал крепить, другие затягивал кое-как. Да кому все это надо?! И почему увиденное так на него подействовало? Разве все не прогнило? Всегда было так. Разве все не берут? И эти, и другие. Ему припомнилось, как инструктор с курсов убедил его подписать чеки, а потом получил по ним деньги, причитавшиеся Ролли и другим курсантам. Сначала инструктор, а теперь вот Паркленд, так почему он, Ролли, не должен быть таким, как все?

В ту ночь Ролли сказал Мэй-Лу:

– Знаешь, детка, из чего сделан этот мир? Из дерьма! Весь этот огромный мир – одно сплошное дерьмо.

В конце той же недели Ролли стал работать на шайку, распространявшую на заводе лотерейные карточки.

Глава 15

Северная часть штата Мичиган, куда входит и озеро Хиггинса, в справочниках местной торговой палаты именуется “Зоной развлечений”.

Адам Трентон, Бретт Дилозанто и все те, кто приехал в конце мая на уик-энд к Хэнку Крейзелу, убедились, что это действительно так.

Крейзеловский “коттедж”, оказавшийся на самом деле просторным, роскошно обставленным домом с несколькими спальнями, был расположен на западном берегу озера Хиггинса, в северной его части. По своей конфигурации озеро напоминало земляной орех или эмбрион, причем выбор сравнения зависел, наверное, от того, сколь удачным оказывалось для посетителя пребывание на его берегах.

Адам без труда нашел и озеро, и “коттедж”, проехав в одиночестве за субботнее утро Понтиак, Саджино, Бэйсити, Мидленд и Хэррисон, то есть большую часть двухсотмильного расстояния по федеральному шоссе № 75. За пределами городов штат Мичиган утопал в буйной зелени и цветении. Свежий воздух был напоен ароматами. На почти безоблачном небе светило солнце. Из дома Адам выехал в весьма подавленном настроении, но по мере того как колеса автомобиля уносили его все дальше на север, он чувствовал, что начинает понемногу приходить в себя.

Его подавленное настроение объяснялось ссорой с Эрикой.

Когда недели две-три назад он рассказал ей о приглашении на мужской уик-энд, которое Крейзел передал ему через Бретта Дилозанто, она заметила в ответ: “Ну что ж, если присутствие жен нежелательно, придется мне, как видно, самой поискать для себя развлечение, так?” Под влиянием разговора с Эрикой Адам стал раздумывать, не отказаться ли ему вообще от этой поездки, которая с самого начала не очень-то его и привлекала, – просто он уступил Бретту, жаждавшему познакомить его со своим другом Хэнком Крейзелом, и Адам принял приглашение.

Но Эрика, судя по всему, не сумела ничего придумать на уик-энд, и, когда утром Адам, поднявшись с постели, стал упаковывать кое-какие вещи, она спросила его:

– Тебе действительно так уж необходимо ехать? Адам сказал, что отказываться уже поздно: он обещал приехать, и тогда она язвительно спросила:

– Мужской уик-энд – это значит вообще без женщин или только без жен?

– Без женщин, – ответил он, не зная точно, так ли это на самом деле, хотя в душе почти не сомневался в обратном, потому что уже не раз бывал на подобных уик-эндах.

– Ну разумеется! – Они находились на кухне. Эрика готовила кофе, сопровождая это грохотом кухонной посуды. – А из напитков самыми крепкими будут, очевидно, молоко и лимонад.

– Будут или не будут – не в этом дело: в любом случае обстановка там будет куда приятнее, чем здесь, – парировал он.

– А кто, по-твоему, в этом виноват?

И тут Адам взорвался:

– Не знаю я, черт возьми, кто! Но если во всем виноват я, то на других я, видимо, не действую так, как на тебя!

– Тогда и отправляйся, черт возьми, к тем другим! – воскликнула Эрика, запустив в Адама кофейной чашкой – к счастью, без кофе, которую, опять же к счастью, Адам ловко поймал и спокойно поставил на стол. А может, никакой удачи в этом и не было, потому что Адам расхохотался, что еще больше взбесило Эрику. Она стремительно выскочила из кухни, с грохотом захлопнув за собой дверь. Кипя от злости, Адам швырнул сумку с вещами в машину и уехал.

Не проехав и двадцати миль, Адам понял, что все это крайне нелепо – такое ощущение нередко бывает, когда посмотришь на семейные неурядицы некоторое время спустя. Адам знал, что, останься он дома, ссора к полудню была бы уже забыта. Возле Саджино настроение у Адама под влиянием хорошей погоды совсем улучшилось. Он позвонил домой, но никто не ответил. Видимо, Эрика куда-то уехала. Он решил, что позвонит позже.

В “коттедже” на озере Хиггинса Адама встретил Хэнк Крейзел. Высокий, сухопарый, с поистине военной выправкой, он был элегантно и в то же время по-дачному одет – в тщательно отглаженных шортах и пестрой рубашке. Обменявшись с хозяином рукопожатием, Адам поставил машину возле семи или восьми уже стоявших автомобилей сплошь последних “люксовых” моделей.

– Кое-кто приехал вчера вечером, – кивнул Крейзел в сторону машин. – Некоторые еще спят. Другие подъедут позже. – Он взял сумку Адама и повел его по выложенной тесом дорожке под навесом, которая вела от шоссе к дому. Сам дом производил солидное впечатление: наружные стены были сложены из целых бревен, фронтон покоился на массивных, отесанных топором балках. Внизу, на озере, у пристани покачивалось несколько лодок.

– Мне нравится здесь у вас, Хэнк, – заметил Адам.

– Рад это слышать. Должен сказать, здесь совсем не плохо, хотя сам я и руки не приложил. Дом я купил уже готовый. Владелец перестарался и был вынужден продать – понадобились деньги, – Крейзел криво усмехнулся. – Да разве всем нам они не нужны?

Они остановились у одной из дверей, выходивших на крытую дорожку. За дверью оказалась обшитая полированным деревом спальня. В камине, перед которым стояла двухспальная кровать, уже были приготовлены дрова.

– Считайте, вам повезло. Дело в том, что ночью здесь может быть холодно, – сказал Крейзел. И подошел к окну. – Я выделил вам комнату с красивым видом.

– Это действительно так. – Стоя рядом с хозяином, Адам залюбовался светлыми, чистыми водами озера, поражавшего своей голубизной, переходившей у кромки песчаного пляжа в зеленоватый оттенок. Озеро Хиггинса затерялось среди лесистых холмов – последние километры дорога все время шла в гору, – и вокруг “коттеджа”, да и всего озера, теснились великолепные пинии, европейские ели, бальзамник, американская лиственница, золотистые сосны и березы. Судя по открывавшемуся из окна виду, Адам догадывался, что ему досталась самая лучшая комната. Интересно почему. И кто, интересно, остальные приглашенные?

– Когда будете готовы, – сказал Крейзел, – пожалуйте в бар. Здесь и кухня есть. Но никаких твердых часов для еды не существует. Есть и пить можно круглые сутки. И вообще заниматься чем угодно. – Распахнув дверь в противоположной стене комнаты, он снова криво усмехнулся. – Здесь два выхода: эта дверь и вон та, другая. Обе закрываются на ключ. Удобно, никто не видит, когда входишь или выходишь.

– Спасибо. В случае необходимости непременно этим воспользуюсь.

Когда Крейзел ушел, Адам вынул из сумки свои вещи и вскоре вышел следом за хозяином через другую дверь. Он очутился на узкой галерее, которая шла по верху большой жилой комнаты, задуманной и оборудованной в охотничьем стиле. Ряд ступеней из скальных плит, из которых был сложен огромный камин, вел с галереи в эту комнату. Адам сошел вниз. В большой комнате никого не было, и Адам направился в ту сторону, откуда доносились голоса.

Он оказался на широкой, залитой солнцем веранде высоко над озером. Несколько человек, сбившись в кучку, о чем-то беседовали. Кто-то, заглушая остальных, раздраженно произнес:

– Ей-богу, вы в этой отрасли страдаете повышенной раздражительностью. Вы чертовски болезненно реагируете на критику и мгновенно переходите в оборону. Вы поощряете эксгибиционистов, словно они величайшие мудрецы, а не любители саморекламы, стремящиеся увидеть свое имя в газетах или на экранах телевизора. Вы только взгляните на ваши годовые общие собрания! Это же настоящий цирк! Какой-нибудь кретин, владеющий всего одной акцией, распекает в пух и прах председателя совета директоров, а тот стоит и проглатывает всю эту ерунду! Да это же все равно что послать какого-нибудь рядового избирателя в Вашингтон и с умилением слушать, как он разносит сенаторов.

– Нет, все это не так, – проговорил Адам. И хотя он не повысил голоса, разговоры вокруг умолкли. – Избиратель не имеет права выступать в сенате, а вот акционер, даже если у него всего одна акция, вправе выступить на годовом общем собрании. В этом суть нашей системы. И критики далеко не все сумасшедшие. Если мы станем так думать и не будем прислушиваться к мнению других, то окажемся отброшенными на целых пять лет назад.

– Эй! – воскликнул Бретт Дилозанто. – Эй, я рекомендую прислушаться к этой вступительной реплике и обратить внимание на того, кто приехал! – На Бретте было экзотическое одеяние в виде римской тоги пурпурных и желтых тонов, очевидно, плод собственной фантазии. Как ни странно, одеяние это было смелым и удобным. Адам, который был в свитере и брюках, сразу почувствовал, каким консерватизмом веет от его одежды.

Несколько человек, знавших Адама ранее, поздоровались с ним, в том числе Пит О'Хейген, который как раз говорил в тот момент, когда Адам появился на открытой веранде. О'Хейген представлял крупный журнал, издающийся в Детройте и распространяемый по всей стране. В обязанности О'Хейгена входило поддерживать светские знакомства с воротилами автомобильной промышленности и таким обходным, но зато эффективным путем получать заказы на рекламу. Большинство крупных иллюстрированных журналов держат таких людей, которым иногда удается стать близкими друзьями президентов компаний или других высокопоставленных людей. Рекламным агентам становится известно о подобных знакомствах, но они спокойно к этому относятся. Зато, когда встает вопрос об урезании средств на рекламу, в последнюю очередь это затрагивает журналы, имеющие связи наверху. Характерно поэтому, что О'Хейген нисколько не обиделся на Адама за его резкую отповедь, а, наоборот, только улыбнулся в ответ.

– Идите сюда, давайте знакомиться, – сказал Хэнк Крейзел и стал подводить Адама к гостям, среди которых были конгрессмен, судья, какой-то важный тип с телевидения, два поставщика автомобильных частей – коллеги Крейзела и несколько человек из дирекции компании, где работал Адам, включая трех агентов по закупкам. Был среди них и молодой человек, который, с обаятельной улыбкой протянув Адаму руку, представился:

– Меня зовут Пьер Флоденхейл. Смоки говорил мне о вас, сэр.

– Да, да, конечно. – Адам вспомнил, что это молодой гонщик, которого он видел в качестве продавца в демонстрационном зале Смоки Стефенсена. – Ну, как идет торговля?

– Совсем неплохо, сэр, когда есть время обработать покупателя.

– Забудьте это идиотское обращение “сэр”, – сказал Адам. – Тут все зовут друг друга по имени. А вам не повезло в Дейтонской пятисотке.

– Еще как. – Пьер Флоденхейл отбросил со лба непослушную белокурую прядь и сморщился. Два месяца назад он успешно преодолел сто восемьдесят изнурительных кругов в Дейтоне, вышел в лидеры, когда оставалось всего двадцать кругов, и тут у него отлетела головка блока цилиндров, из-за чего пришлось сойти с дистанции. – В тот момент у меня было откровенное желание раздавить эту проклятую тачку, – признался он.

– На вашем месте я столкнул бы ее с обрыва в море.

– Надеюсь, в следующий раз буду удачливее. – По лицу гонщика промелькнула мальчишеская улыбка; держался он все с той же приятной непосредственностью, которую подметил в нем Адам при встрече в магазине Стефенсена. – У меня такое чувство, что в этом году я обойду всех на гонке “Талладега-500”.

– Я буду в Талладеге, – сказал Адам. – Мы собираемся представить там новую концепцию-модель “Ориона”. Так что буду вам аплодировать.

Откуда-то сзади раздался голос Хэнка Крейзела:

– Адам, это Стелла. Она готова исполнить любое ваше желание.

– Например, насчет чего-нибудь выпить. – послышался приятный голос. И тут Адам увидел рядом с собой симпатичную маленькую рыжеволосую девушку. На ней было едва прикрывавшее наготу бикини. – Здравствуйте, мистер Трентон.

– Здравствуйте. – Неподалеку он заметил еще двух девушек и тотчас вспомнил, как Эрика спросила его:

“Мужской уик-энд – это значит вообще без женщин или только без жен?”

– Я рада, что вам нравится мой купальный костюм, – сказала Стелла Пьеру, заметив, как его взгляд скользит по ее телу.

– А мне показалось, что вы вообще без ничего.

– Как насчет чего-нибудь выпить? – повторила девушка, снова повернувшись к Адаму.

Он попросил принести бокал “Кровавой Мэри”.

– Не уходите далеко, – предупредила она. – Я один момент.

– Скажите, Адам, – спросил Пьер, – а что такое концепция “Ориона”?

– Это машина, изготовленная в рекламных целях до того, как начнется серийное производство. На языке коммерсантов это значит что-то вроде “сигнального экземпляра”.

– Значит, в Талладеге вы будете демонстрировать не настоящий “Орион”?

– Нет, – ответил Адам. – Настоящий “Орион” сойдет с конвейера не раньше чем через месяц. Концепция “Ориона” будет похожа на подлинник, но в какой степени – это пока секрет. Между тем мы будем широко демонстрировать его, чтобы подогреть всеобщий интерес к новой модели, чтобы люди говорили о ней, спорили, каким будет настоящий “Орион”. Можно сказать, – добавил Адам, – что этому “сигнальному экземпляру” отводится роль как бы раздражителя.

– Я тоже могла бы сыграть такую роль, – сказала Стелла, вернувшись с бокалами для Адама и для Пьера.

К ним подошел конгрессмен. У него были длинные седые волосы, добродушная манера держаться и громкий, хотя и вкрадчивый, как у проповедника, голос.

– Меня заинтересовало, мистер Трентон, то, что вы говорили об автомобильной промышленности и ее умении прислушиваться к мнению других. Надеюсь, это умение распространяется и на то, что говорят законодатели?

Адам помедлил. Его так и подмывало ответить по обыкновению резко, но он ведь был не у себя дома, а в гостях. Адам перехватил взгляд Хэнка Крейзела, который явно обладал способностью быть всюду и везде и слышать все для него существенное.

– Не стесняйтесь! – бросил Крейзел. – Хорошенькая потасовка нисколько не помешает. Да и доктор вот-вот подъедет.

– Сейчас конгресс выдает нам одни глупости, – сказал Адам конгрессмену. – Глупости, которые изрекают люди, жаждущие услышать свое имя в новостях и знающие, что добиться этого легче всего с помощью нападок – обоснованных или вздорных, не важно каких, – на автомобильную промышленность. Один американский сенатор, – продолжал Адам, и конгрессмен покраснел, – добивается, чтобы через пять лет было запрещено пользоваться автомобилями, если они по-прежнему будут работать на двигателях внутреннего сгорания, а чем заменить этот двигатель, он ни малейшего понятия не имеет. Ну что ж, если это случится, единственным положительным результатом будет то, что этот сенатор не сможет больше разъезжать со своими глупыми речами. В некоторых штатах начались судебные процессы, с тем чтобы заставить нас отозвать все автомобили, выпущенные после пятьдесят третьего года, и внести в них конструктивные изменения с учетом допустимого уровня токсичности выхлопных газов, установленного в Калифорнии в шестьдесят шестом году, а в других штатах – в шестьдесят восьмом.

– Это, конечно, крайности, – возразил конгрессмен. Он с трудом ворочал языком, и, судя по всему, бокал, который он держал в руке, был не первым за этот день.

– Согласен, что это крайности. Но мы нередко слышим подобные нарекания из уст законодателей, а это, если не ошибаюсь, и был ваш вопрос.

– Правильно, был, – радостно возвестил вновь появившийся Хэнк Крейзел. Он хлопнул конгрессмена по плечу:

– Смотрите в оба, Вуди! У этих молодых детройтских парней голова хорошо работает. Во всяком случае, лучше, чем у тех, с кем вы общаетесь в Вашингтоне.

– Вот ведь ни за что не скажешь, – заметил конгрессмен, обращаясь к собравшимся, – что, когда мы с этим Крейзелом служили в морской пехоте, он стоял передо мной навытяжку.

– Если именно этого вам недостает, генерал… – Крейзел, все еще щеголявший в своих элегантных шортах, мгновенно принял стойку “смирно”, безукоризненно отдав честь, как на плацу. Затем повелительным тоном произнес:

– Стелла, принеси сенатору еще выпить.

– Признаться, генералом я никогда не был, – заметил конгрессмен. – Я был лишь трусом-полковником, да и сенатором стать тоже не сподобился.

– Вот уж трусом, Вуди, вы никогда не были, – заверил его Крейзел. – А сенатором еще наверняка станете. Судя по всему, перешагнув через труп автомобильной промышленности.

– Судя по вам и по этому домику, о похоронах еще говорить рановато. – Конгрессмен снова обратил взгляд на Адама:

– Не хотите еще наподдать бедным политическим деятелям?

– Может быть, еще чуточку, – с улыбкой произнес Адам. – Некоторые из нас считают, что нашим законодателям пора бы предпринять хоть какие-то позитивные акции, вместо того чтобы как попугаи повторять утверждения наших критиков.

– Какие акции вы считаете позитивными?

– Ну, скажем, принять законы, которые пошли бы на пользу публике. Вот вам пример – загрязнение воздуха. О'кей, нормы, устанавливающие предел загрязнения воздуха для вновь конструируемых автомобилей, существуют. Большинство из нас, работающих в этой отрасли, считает их удовлетворительными и необходимыми – их давно следовало ввести. – Адам почувствовал, что разговоры смолкли и вокруг них образовалось плотное кольцо людей. Он продолжал:

– Однако вы требуете, чтобы мы сконструировали такое приспособление, которое обезвреживало бы выхлопные газы, никогда бы не ломалось, не нуждалось бы в проверке и наладке и надежно функционировало бы в течение всего периода эксплуатации автомобиля. Но ведь это просто-напросто невозможно. Рассчитывать на это столь же бессмысленно, как и требовать, чтобы механизм всегда идеально работал. Что же действительно требуется? Требуется “зубастый” закон – закон, предусматривающий систематическую проверку работы очистительного прибора в машине и в случае необходимости – ремонта или замены его. Но это был бы непопулярный закон, потому что публике наплевать на загрязнение воздуха, для нее главное – собственное удобство. Вот почему политические деятели опасаются принятия такого закона.

– Нет, публике не наплевать! – пылко возразил конгрессмен. – Чтобы доказать это, я покажу вам письма моих избирателей.

– Кое-кому действительно не наплевать. Но большинству безразлично. Вот уже более двух лет, – подчеркнул Адам, – мы выпускаем специально для машин старых марок приспособления, обезвреживающие выхлопные газы. Вместе с установкой это приспособление стоит двадцать долларов, и мы знаем, что оно себя оправдывает. В любом случае оно уменьшает загрязнение и способствует чистоте воздуха. Мы рекламировали этот прибор, сообщали о нем по телевидению, радио, давали объявления, и тем не менее почти никто его не покупает. Всякие дополнительные приспособления, например покрышки с белыми бортами или стереоприставки, расходятся – даже для машин старых марок – очень быстро. А вот приборы для обезвреживания выхлопных газов, оказывается, никому не нужны: их покупают очень неохотно. Да и законодатели, о которых вы меня спрашивали и которые, стоит хоть одному избирателю пискнуть, принимаются читать нам нотации, – эти самые законодатели тоже не проявляют ни малейшего интереса.

– Свиные ребрышки! Свиные ребрышки! – раздался голос Стеллы, подхваченный хором других голосов.

Группа, окружавшая Адама и конгрессмена, поредела.

– Давно пора, – произнес кто-то. – Мы ведь уже целый час ничего не ели.

При виде горы всякой снеди, возвышавшейся на буфетной стойке в глубине открытой веранды, где хозяйничал повар в белом колпаке, Адам вспомнил, что из-за скандала с Эрикой он так и не успел позавтракать, и теперь почувствовал голод. Он вспомнил также, что надо позвонить домой.

Один из агентов по закупкам, держа в руке тарелку, полную еды, воскликнул:

– Отличный корм, Хэнк!

– Рад, что вам нравится, – сказал хозяин. – К тому же потом благодаря вашему присутствию, ребята, я смогу вычесть сумму, которую потрачу на вас, из капитала, подлежащего налогообложению.

Адам и все остальные улыбнулись, зная, что Крейзел говорит правду: присутствие закупщиков превращало прием в деловую встречу, а такие расходы налогом не облагаются. Дело в том, что агенты автомобильной компании, ежегодно размещающие заказы на несколько миллионов долларов, распоряжаются жизнью и смертью таких поставщиков автомобильных частей, как Крейзел. В былые времена закупщики получали от поставщиков, которым они благоволили, роскошные подарки – вплоть до парусных яхт или обстановки для целого дома. Теперь же автомобильные компании запретили это откровенное взяточничество, и виновным, если они попадались с поличным, грозило немедленное увольнение. И все же возможности для “подмазки” закупщиков продолжали существовать, и приемы – для широкого или узкого круга лиц – были как раз одной из таких форм выражения благодарности. Существовали и другие способы: например, поставщики или их посредники оплачивали гостиничные счета закупщиков, что считалось наиболее безопасным, ибо ни деньги, ни товары не переходили зримо из рук в руки, а в случае дознания закупщик всегда мог отрицать свою причастность к делу, утверждая, что ждал, когда гостиница представит ему счет к оплате. Ну, а третьим способом оставались рождественские подарки.

Ежегодно в ноябре или декабре руководство автомобильных компаний издавало циркуляр о запрете рождественских подарков. Но с таким же постоянством секретарши отделов закупок составляли списки с указанием домашних адресов персонала, которые – стоило лишь попросить – тотчас попадали в руки поставщиков, причем такая просьба считалась столь же обычной, как традиционное пожелание приятных рождественских праздников. Домашние адреса секретарш всегда включались в эти списки, и каким-то образом – меньше всего это могли объяснить сами сотрудники отдела – их адреса тоже там фигурировали. Правда, подарки, которые никогда не доставлялись на службу, не были столь шикарными, как в былые времена, и тем не менее ни один поставщик не мог позволить себе воздержаться от подношений.

Адам продолжал наблюдать за закупочным агентом с тарелкой, полной еды, когда неподалеку от него мягкий женский голос произнес:

– Скажите, Адам Трентон, вы всегда говорите то, что думаете?

Он обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати восьми – тридцати и явно забавлялась, рассматривая его. Ее широкоскулое лицо было слегка приподнято, на влажных пухлых губах играла улыбка. Умные лучистые глаза спокойно выдержали его взгляд. Адам почувствовал мускусный запах духов, оценил изящное, гибкое тело с маленькими упругими грудями под зеленовато-голубым полотняным платьем. Женщина редкой красоты, подумал Адам. И при этом – черная. Не смуглая, а черная как смоль. Идеально гладкая кожа напоминала шелковистую древесину черного дерева. Адам с трудом подавил в себе желание дотронуться до нее рукой.

– Меня зовут Ровина, – сказала она. – А как вас зовут, я уже знаю. Меня просили принести вам что-нибудь поесть.

– Ровина, а дальше как?

Адам почувствовал, что она колеблется.

– Разве это так важно? – Она улыбнулась, и Адам снова обратил внимание на ее яркие влажные губы. – Кроме того, – сказала Ровина, – я первая задала вопрос, но вы мне не ответили.

Адам вспомнил, о чем она спрашивала: всегда ли он говорит то, что думает.

– Не всегда. И полагаю, что едва ли кто поступает иначе. – А сам подумал: “И уж тем более в данный момент”. Вслух же добавил:

– Но когда я что-нибудь говорю, то стараюсь быть честным перед самим собой.

– Я знаю. Я слышала, что вы говорили. Не многие из нас поступают так.

Глаза Ровины встретились со взглядом Адама и спокойно выдержали его. Интересно, чувствует ли она, какое оказывает на него воздействие? Наверное, да.

Повар за буфетной стойкой, следуя указаниям Ровины, положил им на тарелки еды, и они вышли на воздух, где стояли столики. Там уже сидели двое: судья, молодой негр из федерального суда в штате Мичиган, и еще один гость из той же компании, где работал Адам, инженер-конструктор средних лет по имени Фрейзон. Чуть позже появился Бретт Дилозанто в сопровождении миловидной и немногословной брюнетки, которую он представил как Элзи.

– Мы решили, что главные события развернутся здесь, – сказал Бретт. – Только не разочаровывайте нас.

– А что вы имеете в виду? – спросила Ровина.

– Вы же знаете нас, автомобилестроителей. Нас ведь интересуют только две вещи – бизнес и секс.

– Для второго еще слишком рано, – улыбнулся судья. – Может быть, начнем с бизнеса. Вы вот тут говорили о годовых собраниях вашей компании, – заметил он, обращаясь к Адаму. – Мне понравилось то, что вы сказали, а именно: что надо выслушивать даже того, кто обладает хоть одной акцией.

Словно клюнув на приманку, инженер Фрейзон отложил в сторону нож и вилку.

– Ну а мне это не понравилось. Я не могу согласиться с Адамом, и так думают многие.

– Я знаю, – бросил судья. – Я заметил, как вы реагировали. Может, объясните почему? Фрейзон нахмурил брови и задумался.

– Хорошо. Эти крикуны, обладающие одной акцией – сюда я включил бы и группы по защите интересов потребителей, и так называемый Комитет по контролю за ответственностью корпораций перед обществом, – способны только разрушать с помощью неверной подачи фактов, лжи и клеветы. Помните годовое общее собрание “Дженерал моторс”, когда банда Нейдера обозвала всех “гангстерами на службе корпораций”, а потом объявила, что мы “попираем закон и справедливость”, оказываясь соучастниками “преступлений большого бизнеса, по сравнению с которыми уличная преступность – сущий пустяк”? Уместно спросить, как нам реагировать на подобные обвинения? Может, преисполниться чувства благодарности? Как относиться к этим клоунам, болтающим такой вздор? Неужели принимать их всерьез?

– Подумать только! – вставил Бретт Дилозанто. – Оказывается, ваш брат инженер прислушивается к тому, что говорят. А мы считали, что вы прислушиваетесь только к шуму мотора.

– Они прекрасно это слышали, – сказал Адам. – Мы все слышали – и в “Дженерал моторс”, и в других компаниях. Но многие не поняли того, что приведенные здесь слова, – он сделал жест в сторону Фрейзона, – преследовали конкретную цель: вызвать гнев и ярость и тем самым предотвратить разумную реакцию на высказанные упреки. Дело в том, что протестовавшие не желали слушать разумный ответ автомобильных компаний. Если бы это произошло, мы бы доказали их несостоятельность. И то, что они задумали, сработало. А наши люди попались на удочку.

– Стало быть, вы считаете, что ругать вас – это своеобразная тактика? – уточнил судья.

– Разумеется. Это – язык нашего времени, и ребята, которые пользуются этим языком – главным образом молодые талантливые адвокаты, – точно знают, какое он оказывает воздействие на пожилых людей, восседающих за столом совета директоров автомобильных компаний. Под влиянием таких речей у них волосы встают дыбом, подскакивает кровяное давление, они ожесточаются и их с места не сдвинешь. Председатели и директора наших компаний воспитаны в духе вежливости: в их время, прикончив конкурента, говорили “извините”. Теперь такое уже не встретишь. Нынешний тон общений резкий и грубый, аргументы грешат передержками, поэтому разумные люди холодно реагируют на такие вещи, их это не трогает. А вот наши шишки этому еще не научились.

– Я тоже не научился и не собираюсь учиться, – сказал Фрейзон. – Я – за изысканные манеры.

– Это говорит инженер, выразитель ультраконсервативных взглядов! – вставил Бретт.

– Адам – тоже инженер, – заметил Фрейзон. – Беда в том, что ему пришлось слишком много общаться с дизайнерами.

Сидевшие за столиком рассмеялись.

– Вы ведь наверняка не согласны с тем, чего требуют воинствующие элементы на ежегодных собраниях: ввести кого-нибудь от потребителей в состав советов директоров и все такое прочее? – повернувшись к Адаму, спросил Фрейзон.

– А почему бы и нет? – спокойно проговорил Адам. – Это означало бы, что мы готовы проявить гибкость, так почему бы и не попробовать. А что, если ввести кого-нибудь из них в совет или, скажем, в состав присяжных, – ведь тогда он, вероятно, будет относиться ко всему серьезно и уж не станет поднимать шум ради шума. Мы и сами при этом могли бы кое-чему научиться. Это ведь все равно когда-нибудь произойдет, и поэтому лучше проявить инициативу, не дожидаясь, пока мы будем вынуждены это сделать.

– А каково ваше суждение, господин судья, после того как вы выслушали обе стороны? – спросил Бретт.

– Извините. – Судья приложил руку ко рту, стараясь подавить зевоту. – Мне на какое-то время показалось, что я в суде. – Он покачал головой с наигранной торжественностью. – Прошу прощения, но не в моей привычке выносить приговоры во время уик-энда.

– И вы абсолютно правы, – произнесла Ровина. Она дотронулась до руки Адама, одновременно слегка погладив ее. Когда он повернулся к ней, она едва слышно спросила:

– Не хотите со мной поплавать?

Они отвязали от мостков одну из лодок Хэнка Крейзела с подвесным двигателем; Адам запустил его, и лодка не спеша поплыла. Отъехав мили на четыре в восточном направлении и еще отчетливо видя берег, поросший высокими раскидистыми деревьями, Адам выключил мотор, и лодка закачалась на голубой, прозрачной воде. Несколько одиноких лодок появилось и быстро исчезло из виду. Был полдень. Солнце стояло высоко, пьянящий воздух навевал дремоту. Прежде чем сесть в лодку, Ровина надела купальник в леопардовых пятнах, еще больше обнаживший ее фигуру, подчеркивая шелковистость нежной черной кожи. Адам был в плавках. Когда мотор замолк, Адам раскурил две сигареты – для себя и для нее. Они сидели рядом на подушках и курили.

– М-м, – произнесла Ровина. – До чего же хорошо!.. – Она запрокинула голову и, ослепленная ярким солнцем и озерной гладью, закрыла глаза. Губы ее были приоткрыты.

Адам лениво выпустил колечко дыма.

– Это называется уйти от всего. – Голос его почему-то звучал нетвердо.

– Мне это знакомо. Но случается не часто. И пролетает как миг, – с неожиданной серьезностью тихо сказала Ровина.

Адам повернулся к ней. Инстинкт подсказывал, что она откликнется, если он ее коснется. Однако он не был уверен и колебался.

Словно разгадав его намерение, Ровина негромко рассмеялась.

– А вы не забыли, что мы собирались поплавать? – проговорила она, бросая в воду сигарету.

Она стремительно поднялась и прыгнула через борт в воду. Перед глазами Адама промелькнуло ее стройное темное тело, длинноногое и прямое, как стрела. Резкий всплеск – и она ушла под воду. Лодка слегка качнулась.

Немного помедлив, Адам нырнул за ней следом. После солнечного зноя вода показалась холодной как лед. С трудом переводя дыхание и дрожа от холода, он всплыл на поверхность и оглянулся.

– Эй! Я здесь! – крикнула Ровина и рассмеялась. Она ушла под воду и снова появилась на поверхности – с головы и с лица ее стекала вода. – Ну, разве не прелесть?

– Я поделюсь своими впечатлениями, когда у меня восстановится кровообращение.

– Надо разогреть вам кровь, Адам. Я поплыла к берегу. Вы тоже?

– Наверное. Только нельзя бросать лодку Хэнка.

– Тогда подгоните ее поближе. – И широкими гребками Ровина поплыла к берегу, крикнув напоследок:

– Если только вы не боитесь остаться со мной наедине.

Таща за собой лодку, Адам медленно поплыл к берегу. Он втащил лодку на берег и направился к Ровине, которая, закинув руки за голову, уже лежала на песке. За пляжем, в тени деревьев, спрятался “коттедж” – ставни на его окнах были закрыты, вокруг не было ни души.

– Раз уж вы затронули эту тему, – сказал Адам, – то сейчас я больше всего боюсь, что нам кто-нибудь помешает. – Он тоже вытянулся на песке – уже много месяцев он не чувствовал себя таким раскованным.

– Вы ведь меня не знаете.

– Вы пробудили во мне некоторые инстинкты. – Он оперся на локоть и, еще раз убедившись в том, что женщина рядом с ним действительно умопомрачительно хороша и он не обманулся в своем первом впечатлении несколько часов назад, добавил:

– И один из них – любопытство.

– Я всего-навсего одна из тех, кого Хэнк Крейзел приглашает к себе на уик-энды, чтобы развлекать гостей. И если это вас интересует, могу добавить, что нанимает он нас только для этого. А у вас были на этот счет другие мысли?

– Да.

Ровина засмеялась своим мягким смехом.

– Знаю, что да. Просто вы отличаетесь от большинства мужчин тем, что они лгут и говорят “нет”.

– Ну, а в другие дни, не в уик-энды, что вы делаете?

– Преподаю в средней школе, – сказала Ровина и осеклась. – Черт возьми! Я же не хотела вам это говорить.

– Тогда мы квиты, – рассмеялся Адам. – Я тоже не собирался кое-чего вам говорить.

– А именно?

– Впервые в жизни я понял, что значит: “Черное – это красиво”, – тихо произнес Адам.

Она молчала, и он подумал, уж не обидел ли ее. До его слуха доносились плеск волн, жужжание насекомых, далекий стрекот подвесного лодочного мотора. Ровина продолжала молчать. Вдруг, словно повинуясь какому-то импульсу, она наклонилась над Адамом и поцеловала его в губы.

Прежде чем он успел прийти в себя от неожиданности, она вскочила и побежала к воде. Остановившись у самой воды, она громко сказала:

– Поручая мне особо заняться вами, Хэнк сказал, что вы слывете милым человеком. А теперь нам пора возвращаться.

– Что еще сказал Хэнк? – поинтересовался Адам, когда они сели в лодку и направились к западному берегу. Ровина призадумалась.

– Сказал, что на этом приеме вы будете самым важным лицом и что когда-нибудь станете во главе вашей компании.

На этот раз рассмеялся Адам.

И тем не менее ему страшно хотелось знать, почему Хэнк Крейзел приставил ее к нему.

С закатом солнца веселье в “коттедже” Крейзела не стихло, а наоборот, с каждым часом становилось все более бурным. Прежде чем солнце окончательно скрылось за стволами берез, стоявших словно часовые, озеро засветилось всеми цветами радуги. Легкий бриз, принесший настоянную на сосне свежесть, рябил поверхность воды. Незаметно подкрались сумерки, и настала ночь. Когда на небе засветились звезды и опустилась ночная прохлада, гости с открытой веранды потянулись в помещение, где в камине, сложенном из огромных камней, потрескивали в огне хворост и поленья.

Как и в течение всего дня, Хэнк Крейзел оставался любезным и внимательным хозяином и, казалось, поспевал всюду. Оба бара и кухня работали с максимальной нагрузкой. Слова Крейзела о том, что поесть и выпить можно в любое время суток, не были преувеличением. В просторном помещении, обставленном в охотничьем стиле, гости разделились на несколько групп, которые то сливались, то вновь распадались. Собравшиеся вокруг Пьера Флоденхейла засыпали его вопросами об автогонках:

– …вы говорили, что гонку можно выиграть или проиграть уже в боксах. Вы это познали на собственном опыте?

– Да, но немаловажное значение имеет план, который гонщик составляет для себя. Накануне гонки детально отрабатывается методика преодоления каждого круга. Во время гонки в мыслях у него только одно: как пройти следующий круг, во имя чего иной раз вносятся коррективы в первоначальный план…

Телевизионщик, который поначалу держался несколько особняком, теперь вдруг словно пробудился от сна и стал остроумно пародировать президента США, который в ходе вымышленного телеинтервью беседует с автомобилестроителем и ученым – специалистом по охране окружающей среды и пытается примирить их точки зрения:

– Загрязнение воздуха, несмотря на все его отрицательные моменты, – неотъемлемая часть нашей самой передовой американской техники… Мои советники по научным вопросам заверили меня, что современные автомобили в меньшей степени загрязняют воздух, чем раньше, – во всяком случае, так было бы, если бы общее количество автомобилей оставалось неизменным… – Троекратное покашливание! – …Я торжественно заявляю, что мы снова обеспечим этой стране чистый воздух. Политика моей администрации направлена на то, чтобы закачать его в каждый американский дом… – Двое или трое из слушавших состроили кислую гримасу, но большинство дружно смеялись.

Две-три девушки, в том числе Стелла и Элзи, переходили от одной группы к другой. Ровина же держалась Адама.

Постепенно с наступлением ночи ряды гостей стали редеть. Зевая и устало потягиваясь, они поднимались по каменной лестнице и уже с галереи желали спокойной ночи тем, кто оставался внизу. Человека два-три вышли на открытую веранду. Судя по всему, они добирались до своих комнат другим путем, который Крейзел показал раньше Адаму. В конце концов со стаканом бурбона в руке поднялся наверх и сам Крейзел. А вскоре, как заметил Адам, исчезла и Элзи. Следом за нею – Бретт Дилозанто с рыжеволосой Стеллой – последний час они сидели вместе.

В огромном камине осталась одна зола. Кроме Адама и Ровины, расположившихся на софе возле камина, лишь несколько человек в другом конце комнаты продолжали пить и шуметь, явно не собираясь расходиться.

– Еще глоток на сон грядущий? – спросил Адам. Ровина покачала головой. Последней порции шотландского виски с содовой ей хватило на целый час. Они проговорили весь вечер, в основном об Адаме, но совсем не по его инициативе, а потому, что Ровина ловко избегала почти всех вопросов, касавшихся ее самой. Тем не менее ему удалось разузнать, что она преподает английский. Говоря об этом, она со смехом процитировала Сервантеса: “Память у меня слаба, и забывать все стала я – даже как зовут меня”. Первым поднялся Адам.

– Выйдем на воздух?

– С удовольствием.

Они направились к выходу – никто в комнате даже не посмотрел им вслед.

На небе появилась луна. Ночь была холодная и светлая. Поверхность озера блестела от лунного света. Адам почувствовал, что Ровина стала мерзнуть, и обнял ее за плечи.

– Кажется, уже почти все пошли спать, – сказал Адам. Ровина снова тихонько рассмеялась.

– Я видела, что вы это заметили.

Адам повернул ее к себе, откинул ее голову и поцеловал.

– И мы пойдем.

Губы их снова встретились. Он почувствовал, как она крепко обняла его.

– Все, что я раньше говорила, – правда. Это не записано в контракте, – прошептала она.

– Я знаю.

– Сама девушка может здесь о чем угодно договариваться, но Хэнк строго следит за тем, чтобы все происходило на сугубо добровольных началах. – Ровина еще ближе прильнула к нему. – Хэнку наверняка хотелось бы, чтобы вы это знали. Ему важно, какого вы будете мнения о нем.

– В данный момент, – прошептал он в ответ, – Хэнк меня вообще не интересует.

Они вошли в спальню Адама через наружную дверь – тем же путем, каким попал туда Адам утром. В комнате было тепло. Кто-то предусмотрительно растопил камин, и теперь языки пламени отбрасывали свет и тени на потолок. Покрывало с двуспальной кровати было снято, верхняя простыня отвернута.

…Когда забрезжил рассвет, она спросила его с чуть насмешливой улыбкой:

– Ты все еще продолжаешь считать, что черное – это прекрасно?

– Еще в большей степени, чем прежде, – ответил Адам, и он действительно так думал.

Они спокойно лежали рядом. Ровина оперлась на локти и посмотрела на него. Затем улыбнулась.

– А из проклятых бледнолицых вы далеко не худший вариант.

Как и накануне, Адам раскурил две сигареты и одну из них протянул Ровине.

– Думаю, правильно говорят, что черное – это прекрасно, – мгновение спустя произнес он. – И еще я считаю, все действительно прекрасно, если смотреть на это через призму приятного для тебя дня.

– А сегодня выпал именно такой день?

– Знаешь, что я сказал бы сегодня? Сегодня я бы сказал: “Уродство – это прекрасно”.

– Мне хотелось бы увидеть тебя снова. Скажи, как это сделать? – проговорил Адам.

Впервые за все время в голосе Ровины зазвучали резкие нотки:

– Это исключено, и мы оба это знаем. Адам стал возражать, но Ровина приложила палец к его губам.

– До сих пор мы не лгали друг другу. Поэтому и сейчас не будем.

Адам понимал, что Ровина права: то, что здесь началось, здесь же должно и кончиться. Детройт – это не Париж, и не Лондон, и даже не Нью-Йорк. В сущности, Детройт, несмотря ни на что, – небольшой город, который только-только начинал проявлять большую терпимость к людям и происходящим вокруг них событиям, поэтому Адаму трудно было бы сохранить для себя одновременно и Детройт, и Ровину. При мысли об этом ему стало грустно. Ощущение грусти не покидало его целый день и даже поздно вечером, когда, простившись с озером Хиггинса, он двинулся в южном направлении к себе домой.

Когда Адам перед отъездом прощался с гостеприимным хозяином, тот сказал:

– Нам почти не удалось поговорить, Адам. А хотелось бы. Не возражаете, если я позвоню на следующей неделе?

Адам ответил, что будет рад.

Ровины, с которой Адам простился ранее за двумя закрытыми дверьми, нигде не было видно.

Глава 16

– О Боже праведный! – воскликнул Адам. – Я же совсем забыл позвонить жене. – И он виновато подумал, что еще в субботу утром намеревался позвонить Эрике, чтобы помириться. Сейчас уже воскресный вечер, а он так и не снял трубки. Правда, все это время мысли его были заполнены Ровиной, да и посмотреть Эрике в глаза после всего происшедшего Адаму было неловко.

– А может, нам свернуть с шоссе и поискать телефонную будку? – спросил Пьер Флоденхейл. Они ехали на юг по федеральному шоссе № 75 и находились в пригородах Флинта. Пьер вел автомобиль Адама от самого “коттеджа”. Дело в том, что молодой гонщик приехал туда не один, но его спутник отбыл раньше, поэтому Адам охотно предложил Пьеру подвезти его и вместе вернуться в Детройт. И когда Пьер, в свою очередь, предложил Адаму сесть вместо него за руль, тот обрадовался, так как это позволило ему немного подремать.

Между тем на землю спустились сумерки. Фары их автомобиля пронзали темноту, как и фары других машин, возвращавшихся из-за города.

– Нет, – сказал Адам. – На это уйдет слишком много времени. Давайте не будем останавливаться.

Адам протянул было руку, нащупывая трубку радиотелефона, который был установлен у него под щитком приборов. Они ведь скоро въедут в Большой Детройт, и вполне возможно, что у Эрики, как обычно в течение недели, включен на кухне радиотелефон. Но Адам опустил руку, решив все же не звонить. Он чувствовал, что начинает нервничать при одной мысли о разговоре с Эрикой; нервозность все сильнее охватывала его, когда через полчаса они миновали Блумфилд-Хиллз и вскоре свернули с автострады на запад, в направлении озера Куортон.

Сначала он хотел, чтобы Пьер довез его домой и на этой же машине отправился к себе в Дирборн. Но потом Адам предложил Пьеру зайти и обрадовался, когда тот согласился. Так, подумалось Адаму, он хоть будет под прикрытием гостя, когда окажется лицом к лицу с Эрикой.

Но ему не нужно было волноваться.

Когда автомобиль, скрипя тормозами, застыл на посыпанной гравием площадке перед домом Трентонов, вспыхнул свет, распахнулась дверь, и навстречу ему выпорхнула радостная Эрика.

– Здравствуй, милый! Я так соскучилась по тебе! – Эрика поцеловала мужа, тем самым давая ему понять: субботний инцидент исчерпан и не стоит вспоминать о нем.

В тот момент Адам не мог только знать, что хорошее настроение Эрики частично объяснялось причудливыми часиками, которые были у нее на руке и которые она в очередной раз “прихватила” в магазине, пока муж был в отъезде.

Между тем Флоденхейл вылез из машины, и Адам представил его Эрике.

Эрика одарила гостя своей очаровательной улыбкой.

– Я видела вас во время автогонок. – И добавила:

– Если бы я знала, что вы везете Адама домой, то, наверное, очень бы нервничала.

– Пьер ездит намного медленнее меня, – заметил Адам. – Он даже ни разу не превысил скорости.

– Как скучно! Надеюсь, хоть у вас там было веселее.

– Не так чтобы очень, миссис Трентон. По сравнению с другими компаниями, в которых мне доводилось бывать, здесь все было спокойно. Это, наверное, всегда так, когда собираются одни мужчины.

“Только не перебарщивай, дружок!” – чуть не вырвалось у Адама. Он почувствовал, как Эрика бросила на Пьера испытующий взгляд: видимо, молодой гонщик не привык общаться с умными, проницательными женщинами. Однако Эрика явно произвела впечатление на Пьера – она выглядела такой молоденькой и хорошенькой в своем шелковом брючном костюме, с длинными пепельными волосами, рассыпанными по плечам.

Войдя в дом, мужчины смешали себе по коктейлю и отправились с ними на кухню, где Эрика приготовила сандвичи с яичницей и кофе. Адам оставил Пьера с женой; ему надо было позвонить куда-то, а также подобрать материалы, над которыми, несмотря на усталость, он собирался поработать ночью, чтобы подготовиться к завтрашнему утру. Когда Адам вернулся, Эрика внимательно слушала Пьера, рассказывавшего об автогонках, – на этот раз, видимо, более подробно, чем в “коттедже”.

Перед Пьером лежал лист бумаги, на котором он изобразил гоночную трассу:

– …так вот, когда выходишь на отрезок перед трибунами для зрителей, важно нащупать строго прямую колею. Если на скорости двести миль в час машина начнет “рыскать”, потерянное время уже не наверстать. Обычно ветер дует под углом к треку, из-за чего приходится теснее прижиматься к стене, ну прямо в обнимку со старой доброй стенкой…

– Я наблюдала, как это делают гонщики, – заметила Эрика. – От одного вида у меня мурашки бегут по спине. А если на такой скорости зацепить стену…

– Уж если такое случится, лучше удариться боком, миссис Трентон. Мне, например, пришлось познакомиться с несколькими стенками…

– Зовите меня просто Эрика, – сказала она. – Неужели и такое случалось?

Адам забавлялся, слушая Пьера. Он несколько раз брал Эрику с собой на гонки, но никогда не замечал, чтобы она проявляла к ним такой интерес. Ему подумалось: наверное, это потому, что Эрика и Пьер инстинктивно прониклись симпатией друг к другу. Да это было и заметно: молодой гонщик так и сиял, по-мальчишески реагируя на проявляемый Эрикой интерес. Адам был благодарен случаю за то, что ему удалось восстановить душевное равновесие, не оказавшись в центре внимания жены. Хотя он и вернулся домой, мысли о Ровине не покидали его.

– Каждый трек, на котором проходят гонки, Эрика, – говорил Пьер, – гонщик обязан знать ну как… – Он замешкался, подыскивая сравнение, и добавил:

– Как музыкант свой инструмент.

– Или как мужчина женщину, – произнесла Эрика. Оба рассмеялись.

– Надо знать каждую кочку, каждую ямку, как меняется поверхность трассы от жарких солнечных лучей или под воздействием мелкого дождика. Поэтому беспрерывные тренировки, гоняешь и гоняешь, пока не нащупаешь наилучший и самый быстрый вариант.

Обложившись бумагами, Адам сидел в другой половине комнаты.

– Все это очень напоминает нашу каждодневную жизнь, – произнес он.

Но те двое, видимо, не расслышали его реплики. И Адам решил про себя, что они, вероятно, не будут возражать, если он немного поработает.

– Когда вы участвуете в длительной гонке, например на пятьсот миль, – поинтересовалась Эрика, – бывает, чтобы вы отвлеклись? Вам случается подумать о чем-то другом?

Пьер снова улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

– Боже избави, нет! Это исключено, если хочешь победить или хотя бы остаться целым и невредимым. – И он пояснил:

– Дело в том, что во время гонки приходится о многом помнить и многое держать под контролем. Каково положение других гонщиков на трассе, как обойти идущих впереди и как не дать отстающим обогнать тебя. А то вдруг неприятности – например, стерлась покрышка, – это неминуемо влечет за собой падение скорости по крайней мере на десятую долю секунды. И как только почувствуешь, что это случилось, то начинаешь размышлять и делать прикидки, чтобы вычислить наиболее подходящий момент, когда можно сменить колесо, что либо обеспечит тебе победу, либо лишит всяких шансов на успех, а пятьдесят ярдов до виража обязательно проверяешь давление масла, затем на витке назад – работу всех приборов и все время чутко прислушиваешься к пению мотора. А потом надо еще следить за сигналами, которые подает группа обслуживания. Иной раз так и посадил бы рядом секретаршу, чтоб помогла…

К этому времени Адам, всецело погрузившись в чтение документов, уже не слышал, о чем говорили Пьер и Эрика.

– Раньше я не имела об этом ни малейшего понятия, – сказала Эрика. – Теперь уж я буду смотреть на все другими глазами. Буду чувствовать себя как бы “своей”.

– Мне бы очень хотелось, Эрика, чтобы вы увидели меня во время гонок. – Пьер прострелил взглядом комнату, потом снова посмотрел на Эрику. И чуть приглушенным голосом проговорил:

– Адам сказал, что вы приедете на гонки “Талладега-500”, но до того будут еще и другие.

– Где же?

– В Северной Каролине, например. Может быть, все-таки приедете? – Он смотрел на нее в упор, и она впервые почувствовала в нем этакое высокомерие, синдром звездной болезни, сознание того, что он – идол толпы. На его пути было, наверно, немало женщин.

– Северная Каролина – это ведь не очень далеко, – с улыбкой заметила Эрика. – Пожалуй, стоит подумать, а?

Некоторое время спустя до сознания Адама дошло, что Пьер Флоденхейл поднялся с кресла.

– Думаю, мне пора домой, Адам, – сказал Пьер. – Большое спасибо за то, что подвезли меня и пригласили зайти.

Адам положил в портфель папку с бумагами – прогнозы миграции населения в ближайшие десять лет с целью изучения тенденций спроса на легковые автомобили.

– Извините, что оказался не слишком гостеприимным хозяином, – сказал он. – Надеюсь, что жена восполнила этот пробел.

– Да, конечно.

– Можете взять мою машину. – Адам опустил руку в карман, чтобы достать ключи. – Завтра утром позвоните моей секретарше и сообщите, где находится машина. Секретарша распорядится, чтобы ее пригнали.

– Спасибо, – промямлил Пьер, – но Эрика сказала… В этот момент Эрика торопливо вошла в гостиную, на ходу надевая поверх брючного костюма легкое автомобильное пальто.

– Я отвезу Пьера домой.

– Но в этом нет необходимости… – попробовал возразить Адам.

– Сегодня чудесный вечер, – настаивала Эрика. – И мне хочется немного проветриться.

Несколько мгновений спустя с шумом захлопнулась дверца автомобиля, взревел мотор, и звуки отъезжающей машины растаяли вдали. Дом Трентонов погрузился в тишину.

Адам поработал еще полчаса, потом поднялся в спальню. Он уже ложился в постель, когда Эрика вошла в дом, но к тому моменту, как она поднялась в спальню, Адам уже спал.

Адаму снилась Ровина.

Эрике снился Пьер.

Глава 17

Среди тех, кто занимается конструированием автомобилей, распространено убеждение, что самые удачные идеи рождаются неожиданно, словно взметающаяся в небо ракета, во время задушевных бесед поздно ночью, когда люди сидят и вслух размышляют, положив ноги на стол.

В отдельных случаях так оно и было. Именно таким образом возник у Форда “мустанг”, самая потрясающая модель, родившаяся на заводах Детройта и предопределившая тенденцию автомобилестроения на целый период после второй мировой войны, предшественница целого поколения машин, выпущенных “Фордом”, “Дженерал моторс”, “Крайслером” и “Америкэн моторе”; подобным же образом, хотя и без особых сенсаций, возникали и другие модели. Поэтому, когда нормальные люди уже давно спят, дизайнеры нередко засиживаются в своих кабинетах, дымят и обмениваются идеями, надеясь на внезапное озарение.

Как-то ночью в начале июня – через две недели после загула в “коттедже” Хэнка Крейзела – именно этим и занимались Адам Трентон и Бретт Дилозанто.

Поскольку концепция “Ориона” зародилась ночью, они вместе с другими надеялись, что муза посетит их точно так же и при конструировании “Фарстара”, очередной сенсационной модели. Уже несколько месяцев подряд шли бесконечные заседания “мозгового треста” – расширенные и в узком составе, а чаще всего с участием всего двух человек: Адама и Бретта, и тем не менее четко определить направление работы над моделью “Фарстар” никак не удавалось. “Фундамент” (как выражался Бретт Дилозанто) был заложен. В основном была подготовлена документация, необходимая для осуществления проекта и в какой-то мере отвечавшая на следующие возможные вопросы: какова ситуация на сегодняшний день? Кто продает и кому? В чем мы правы? В чем ошибаемся? Чего покупатели ждут от машины? Что они на самом деле хотят получить? Какие потребности будут у них через пять лет и каких рубежей к тому времени достигнем мы? В политическом, социальном, интеллектуальном, сексуальном планах? Какова будет численность населения? Вкусы? Мода? Какие новые проблемы будут волновать людей? Какова будет возрастная структура населения? Кто будет богатым? Кто – бедным? Кто – между ними? Где? Почему? Эти и множество других вопросов, фактов, статистических данных были пропущены через электронные мозги компьютеров. Теперь же требовалось то, на что не способен ни один компьютер: внутреннее чутье, толчок, озарение, гений.

Одна из проблем заключалась, к примеру, в следующем: чтобы определить внешний облик “Фарстара”, надо было знать, как пойдут дела с “Орионом”. Но “Орион” предстанет на суд публики только через четыре месяца, а то, как он “прошел”, ясно будет лишь полтора года спустя. Поэтому конструкторам приходилось заниматься гаданием – тем, чем вынуждена заниматься вся автомобильная промышленность, раз требуется столько времени для разработки каждой новой модели.

Сегодняшнее бдение Адам и Бретт начали в “лаборатории вивисекции”, где автомобили разбирают на части.

Это была не просто лаборатория, а отдел, занимавший целое здание, – хранилище секретов, которое тщательно оберегалось и куда редко проникал кто-либо из посторонних. Однако перед тем, кто туда попадал, открывался удивительный мир правдивейшей информации, так как здесь разбирали и разрезали на части и собственные изделия, и изделия конкурентов, а затем объективно сравнивали их. У каждого из трех гигантов автомобильной промышленности были такие лаборатории или нечто подобное.

Здесь полагалось честно и откровенно говорить, если автомобиль конкурента или его отдельные узлы и агрегаты оказывались надежнее, легче, экономичнее, были рациональнее смонтированы или обнаруживали другие преимущества. Характерно, что преданность той или иной компании никогда не влияла на такие суждения.

Исследования этой лаборатории иной раз ставили в весьма неприятное положение инженеров и дизайнеров, хотя им было бы еще неприятнее, если бы об этом стало известно прессе или широкой публике. Но это случалось довольно редко. Да и компании не позволяли себе распускать слухи о дефектах, обнаруженных в автомобилях конкурентов, ибо подобная тактика уже назавтра могла повлечь за собой ответную реакцию. Так или иначе, лаборатории делали нужное дело: проверяли изделия и конструкции своей компании и учились у других.

Адам и Бретт явились сюда, чтобы посмотреть три разобранных малолитражных автомобиля: выпускаемую их компанией малолитражку, “фольксваген” и еще один импортный автомобиль – японский.

Техник, задержавшийся после работы по просьбе Адама, впустил их в залитый светом холл, откуда, миновав еще несколько дверей, они попали в просторное помещение с высокими потолками, окаймленное стеллажами, которые поднимались от пола до потолка.

– Извините, что испортил вам вечер, Нил, – сказал Адам. – Раньше у нас никак не получалось.

– Не страшно, мистер Трентон. Мне ведь платят сверхурочные. – Немолодой уже техник, человек квалифицированный, некогда работавший механиком на конвейере, а теперь помогавший разбирать автомобили, подвел их к секции, из которой было выдвинуто несколько ящиков. – Тут все, о чем вы просили.

Бретт Дилозанто окинул взглядом помещение. Хотя он бывал здесь достаточно часто, процесс демонтажа неизменно завораживал его.

Лаборатория приобретала автомобили, как обычные покупатели – через магазины. В качестве покупателя выступало всегда какое-нибудь частное лицо, так что агенту по продаже и в голову не приходило, что данная машина предназначена не для езды, а для детального лабораторного исследования. В качестве объекта изучения намеренно брались стандартные серийные машины.

Как только поступал новый автомобиль, его тотчас отправляли в подвальное помещение на демонтаж. Там его разбирали на части, и сами части – на отдельные составные элементы, каждый из которых пронумеровывали, заносили в каталог и описывали, включая вес каждой детали. Замасленные, грязные части оттирали.

Четырем техникам требовалось от десяти дней до двух недель, чтобы разобрать стандартный автомобиль на части, каталогизировать их и разложить на стендах.

Здесь иногда рассказывали такую историю – правда, никто не знал, насколько она соответствует действительности: группа, занимавшаяся демонтажем, решила как-то подшутить над своим коллегой, и, пока тот проводил отпуск в Европе, они на досуге разобрали его машину. Когда хозяин вернулся из отпуска, его автомобиль по-прежнему был в гараже, но только разобранный на несколько тысяч частей. Человек этот был опытным механиком, немало лет проработавшим в лаборатории, и он решил собрать свой автомобиль. На это у него ушел год.

Техника демонтажа столь сложна, что для этого существуют специальные уникальные инструменты.

Разобранные части хранятся в выдвижных ящиках, объединенных в секции. Это позволяет рассматривать детали, как анатомированные трупы, и сопоставлять их.

Сюда, например, могли вызвать инженера компании и сказать ему: “Вы только посмотрите на фары конкурентов! Они составляют единое целое с креплением радиатора, а не торчат сами по себе. Их метод дешевле и лучше. Нам надо учесть!”

Это называлось экономией на производстве и сокращало расходы, так как каждый цент, сэкономленный на отдельно взятом автомобиле, оборачивался тысячами долларов при его серийном выпуске. Так, в шестидесятые годы компании “Форд” удалось сберечь колоссальную сумму, экономя на каждом автомобиле всего двадцать пять центов. Произошло это благодаря изменению конструкции главного тормозного цилиндра после изучения этой детали у “Дженерал моторс”.

Другие специалисты, как сейчас Адам и Бретт, изучали автомобили конкурентов, чтобы быть в курсе конструкторских новинок и черпать вдохновение для своей работы.

В выдвижных ящиках, к которым подвел их техник, были разложены детали новенького “фольксвагена”. С плохо скрываемым раздражением он сказал:

– Вот уже сколько лет разбираю “фольксвагены”. И, черт возьми, качество всегда отменное.

Бретт кивнул в знак согласия:

– Хотелось бы, чтобы и о нашей продукции можно было сказать то же самое.

– Мне тоже хотелось бы, мистер Дилозанто. Но не получается. По крайней мере здесь. – Когда они подошли к ящикам, где лежали детали их собственной малолитражки, он заметил:

– На этот раз наша модель показала себя совсем неплохо. Если б не этот немецкий “жук”, мы были бы в полном порядке.

– А все потому, что сборка американских малолитражек во многом автоматизирована, – сказал Адам. – Выпуск “веги” на новом заводе в Лордстауне вызвал значительные перемены. А чем больше автоматизирован процесс, чем меньше людей у конвейера, тем выше качество.

– Может, оно где и повышается, но только не в Японии, – заметил техник, – во всяком случае, не на том заводе, который производит вот этих клопов. Ей-богу, мистер Трентон! Ну посудите сами!

И все стали разглядывать детали японского автомобиля – третьей машины, ради которой они сюда пришли.

– Папье-маше и солома, – сказал Бретт.

– Одно вам скажу, сэр. Не хотел бы я, чтобы близкий мне человек ездил в такой штуковине. Это же мопед на четырех колесах, причем плохой.

Они еще долго стояли у стендов, внимательно изучая детали интересовавших их автомобилей. Затем пожилой техник проводил их до дверей.

У выхода он спросил:

– Чем теперь порадуете, господа? Я имею в виду нашу лабораторию.

– Хорошо, что вы мне напомнили, – сказал Бретт. – Мы затем и пришли сюда, чтобы вас об этом спросить.

В любом случае это будет малогабаритная машина – так считали все. Оставалось решить главное: какая это будет машина.

Когда они вернулись к себе в административное здание, Адам заметил:

– Долгое время, вплоть до семидесятых годов, большинство людей в нашем деле считали, что малолитражка – это мода, которая скоро пройдет.

– И я был одним из них, – признался Элрой Брейсуэйт. Серебристый Лис присоединился к ним вскоре после того, как они вернулись из лаборатории. Теперь уже впятером – Адам, Бретт, Брейсуэйт и еще двое плановиков – сидели в кабинете Адама и на первый взгляд сотрясали воздух, болтая на отвлеченные темы, а на самом деле надеялись таким путем пробудить друг у друга новые идеи. На столах и подоконниках стояли грязные кофейные чашки и переполненные окурками пепельницы. Было уже за полночь.

– Я думал, что увлечение малолитражками продлится недолго, – сказал Брейсуэйт. Он провел рукой по своей серебристой гриве, которая в этот вечер была необычно взъерошена. – Я тогда работал тоже в весьма влиятельной компании, но все мы ошибались в своих расчетах. Насколько я сейчас вижу, автомобильная промышленность еще долго будет нацелена на производство малолитражных машин.

– Может быть, даже – отныне и вовеки, – заметил один из плановиков, интеллигентный молодой негр в больших очках по имени Кэстелди, которого год назад взяли на работу прямо из Йельского университета.

– Ничто не вечно, – возразил Бретт Дилозанто. – Мода на автомобили столь же капризна, как длина юбок, прическа или язык тинейджеров. Но в данный момент я согласен с Элроем: малолитражка – символ нынешнего общества, и похоже, что это надолго.

– Кое-кто, – заметил Адам, – считает, что малолитражка никакой не символ. Просто людям стало наплевать на то, что думают по поводу их положения в обществе.

– Вы этому не верите так же, как и я, – возразил Бретт.

– И я тоже не верю, – сказал Серебристый Лис. – За последние несколько лет, конечно, изменилось многое, но только не натура человека. Разумеется, налицо синдром “перевернутых ценностей” – в смысле положения в обществе. Да, это модно, но все сводится к тому же, что и всегда: стремлению человека не быть похожим на окружающих или же возвышаться над ними. Даже отщепенец, переставший мыться, жаждет занять свое особое положение в обществе.

– В таком случае, – заметил Адам, – может быть, нам нужен автомобиль, который устраивал бы тех, кто стремится к антиценностям.

– Едва ли. – Серебристый Лис только покачал головой. – Мы все же вынуждены считаться со вкусами обывателей – этой прочной основы нашей клиентуры.

В разговор вступил Кэстелди.

– Но большинство обывателей себя таковыми не признают, – сказал он. – Поэтому теперь и президенты банков носят бакенбарды.

– Как, впрочем, все мы! – И Брейсуэйт пригладил свои. Все рассмеялись.

– А может быть, все это не столь уж и смешно, – заметил Адам. – Может быть, именно это подсказывает нам путь к пониманию того, какая модель нам не нужна. Очевидно, нам не нужна машина, похожая на те, что мы выпускали до сих пор.

– Ну, это чересчур расплывчато, – возразил Серебристый Лис.

– Вместе с тем эту идею нельзя сбрасывать со счетов, – задумчиво произнес Бретт.

– Окружающая среда, – вставил Кэстелди, – тоже обусловливает стремление к “перевернутым ценностям”, как мы это назвали. Я еще включил бы сюда общественное мнение, недовольство публики, положение национальных меньшинств, экономические и финансовые трудности и все остальное.

– Это верно, – сказал Адам и, подумав, добавил:

– Как известно, мы уже не раз обсуждали эту тему, но давайте еще раз перечислим факторы, составляющие окружающую среду.

Кэстелди заглянул в свои записи.

– Загрязнение воздуха – люди хотели бы что-то в этой связи предпринять.

– Позвольте внести поправку, – проговорил Бретт. – Все хотят, чтобы другие что-то предприняли. Но ни один человек не намерен отказываться от личных средств передвижения – каждый хочет ездить в собственном автомобиле. Этот вывод подтверждается всеми нашими опросами.

– Так это или нет, – сказал Адам, – но автомобилестроители кое-что предпринимают для предотвращения загрязнения воздуха, в то время как отдельные граждане мало чего тут могут добиться.

– И тем не менее, – не отступал Кэстелди, – многие считают, что маленький автомобиль загрязняет атмосферу меньше, чем большой. Это подтверждают и наши исследования. – Он снова заглянул в свои записи. – Можно я продолжу?

– Я постараюсь больше вас не перебивать, – заметил Бретт. – Но ручаться не могу.

– В экономическом плане, – продолжал Кэстелди, – главная проблема сейчас не количество бензина, расходуемого на милю, а стоимость парковки.

Адам кивнул:

– Не спорю. На улице поставить машину становится все труднее, а стоянки все дорожают.

– Но во многих городах парковка малолитражных автомобилей обходится дешевле. Отсюда и желание приобрести такой автомобиль.

– Все это нам известно, – раздраженно заметил Серебристый Лис. – И мы ведь уже договорились, что малолитражка заслуживает предпочтения.

Во взгляде Кэстелди за стеклами очков появилась явная обида.

– Элрой, – сказал Бретт Дилозанто, – молодой человек помогает нам размышлять на эту тему. Так что, если вы разделяете это желание, перестаньте его одергивать.

– О Господи! – взмолился Серебристый Лис. – До чего же вы обидчивы. Я ведь просто высказал то, что у меня было на душе.

– Представьте себе, что вы просто симпатичный малый, – не отступался Бретт. – А не вице-президент компании.

– Ну и наглец! – Брейсуэйт усмехнулся. Затем, обращаясь к Кэстелди, добавил:

– Извините. Пожалуйста, продолжайте.

– Я хотел сказать, мистер Брейсуэйт…

– Элрой…

– Да, сэр. Так вот, я хотел сказать, что все это – часть общей картины.

Они потолковали еще некоторое время об окружающей среде и проблемах, стоящих перед человечеством: перенаселении, сокращении пространства на душу населения, загрязнении воздуха и воды, натравливании народов друг на друга, бунтах, новых представлениях и новых ценностях у молодежи, той самой, которая скоро будет править миром. Однако, несмотря на все эти перемены, автомобили в обозримом будущем, видимо, по-прежнему будут существовать. Но какие автомобили? Наверняка будут и такие, как сейчас, или похожие, но, безусловно, не могут не появиться и другие, в большей мере отвечающие потребностям общества.

– Раз уж мы заговорили о потребностях, – заметил Адам, – давайте попробуем их обобщить.

– Для начала поищем какое-нибудь емкое слово, – тотчас откликнулся Кэстелди. – Я бы сказал – “целесообразный”.

– Век целесообразности, – произнес Бретт Дилозанто, словно пробуя это словосочетание на язык.

– В какой-то мере – да, – сказал Серебристый Лис. – Но не полностью. – Он жестом попросил внимания, собираясь с мыслями. Все замолчали. Наконец он проговорил по слогам:

– О'кей, итак, концепция “целесообразности” принята. Это новейший символ общественного положения, отвечающий стремлению к “перевернутым ценностям”, или как там его ни назови, – все мы согласны, что суть от этого не меняется. Я даже взял бы на себя смелость утверждать, что этому символу, наверное, принадлежит будущее. Однако человеку присуща не только жажда целесообразности, но и многое другое: в нас от рождения заложена тяга к передвижению; затем к этому прибавляется жажда власти, быстроты, сильных ощущений – все это остается с нами до конца наших дней. В самой натуре нашей заложена тяга к экстравагантности, и вопреки целесообразности нас тянет на всякие штучки-дрючки. От этого никуда не уйдешь. Никогда.

– Тут я с вами, пожалуй, соглашусь, – сказал Бретт. – В качестве доказательства достаточно вспомнить ну хотя бы тех, кто мастерит “песчаные” вездеходы. Они – ярые приверженцы малолитражки, и вместе с тем в них живет тяга к экстравагантности.

– Вездеходов выпущено уже десятки тысяч, – задумчиво добавил Кэстелди. – И их становится все больше. Сейчас их можно встретить даже в городах.

Серебристый Лис передернул плечами.

– Они берут практичный “фольксваген” без всяких штучек-дрючек, разбирают его до шасси, а потом добавляют всякие штучки-дрючки.

В голове Адама шевельнулась одна мысль. Она была связана с тем, о чем они говорили.., с разобранным на части “фольксвагеном”, который он видел раньше.., и с чем-то еще – смутным, неуловимым.., какая-то фраза, которую он не мог вспомнить… Остальные продолжали беседовать, Адам же судорожно напрягал память.

Услышанная где-то фраза так и не пришла ему на ум, зато он вспомнил иллюстрацию, которую видел в журнале дня два назад. Этот журнал все еще лежал у него в кабинете. Он извлек его из стопки газет и журналов в другом конце комнаты и раскрыл на нужной странице. Остальные с любопытством смотрели на Адама.

Иллюстрация была цветная. На берегу моря, среди дюн, по крутому склону карабкался вездеход. Все колеса его остервенело вращались, судорожно нащупывая сцепление с почвой и оставляя позади песчаное облако. Фотограф искусно подобрал такую выдержку, что контуры машины смазались, в результате чего острее ощущалась стремительность движения. Подпись под фотографией гласила, что число владельцев таких машин “растет не по дням, а по часам”: уже почти сто фирм делают для них кузова. В одной только Калифорнии выпущено восемь тысяч вездеходов.

– Уж не собираетесь ли вы заняться выпуском вездеходов? – шутливо бросил Бретт, заглянув в журнал через плечо Адама.

Адам покачал головой. Как бы ни расширялся круг владельцев этих “песчаных” автомобилей, они все равно лишь дань моде, рафинированная выдумка конструкторов, и не Большой тройке заниматься таким делом. В этом Адам был убежден. Но та фраза, которую он вспоминал, была как-то связана с этим… Так ничего и не вспомнив, он бросил журнал на стол.

И тут, как часто бывает в жизни, на помощь пришел случай.

Над столом, на который Адам швырнул журнал, висела в рамке фотография лунной капсулы “Аполлона-11” при первой посадке на Луну. Кто-то подарил ее Адаму. Она понравилась ему, он поместил ее в рамку и повесил на стену. На переднем плане была капсула, астронавт стоял над нею.

Бретт взял со стола журнал с изображением вездехода и показал собеседникам.

– Эта штука несется как угорелая, я сам однажды на такой ехал, – заметил Бретт. И, посмотрев на иллюстрацию, добавил:

– Но уродлива до чертиков.

“И лунная капсула тоже”, – подумал Адам.

И ведь действительно уродлива: одни острые края и углы, то там, то здесь что-то торчит, сплошные несуразности, никакой симметрии, ни одной четкой кривой. Но поскольку лунная капсула отлично выполнила свое назначение, никто уже не замечал, что она уродлива, она даже казалась по-своему красивой.

И тут он вспомнил.

Ту фразу произнес он сам. Наутро после проведенной с Ровиной ночи он сказал: “Знаешь, что бы я сказал сегодня? Я сказал бы: уродство – это прекрасно”.

Уродство – это прекрасно.

Лунная капсула уродлива. И вездеход тоже. Но оба функционально полезны, оба сконструированы для конкретной цели и отвечают ей. А почему не должен быть такой же автомобиль? Почему бы совершенно сознательно не попытаться сконструировать автомобиль – уродливый по существующим стандартам, но настолько отвечающий потребностям и девизу нашего времени, которое можно назвать “веком целесообразности”, что в силу этого он покажется красивым?

– У меня мелькнула идея насчет “Фарстара”, – сказал Адам. – Только не давите на меня. Дайте объяснить все по порядку.

В комнате воцарилась тишина. Адам собрался с мыслями и, тщательно подбирая слова, начал излагать свою идею.

Все они в этой группе обладали достаточно большим опытом, чтобы мгновенно с восторгом ухватиться за чью-то идею. Тем не менее Адам сразу ощутил напряженность, которой не было прежде, и возрастающий интерес, с каким его слушали. Серебристый Лис погрузился в раздумье, прикрыв глаза. Юный Кэстелди почесывал мочку уха, что указывало у него на сосредоточенную работу мысли, а другой конструктор, который до сих пор в основном отмалчивался, не сводил глаз с Адама. Пальцы у Бретта Дилозанто так и чесались. Полубессознательно Бретт придвинул к себе блокнот.

Когда Адам закончил, Бретт вскочил с кресла и стал ходить по комнате. Обрывки мыслей, фраз сыпались, словно мелкие куски, выпавшие из мозаики…

– На протяжении многих веков художники видели красоту в уродстве… Достаточно вспомнить изломанные, искореженные скульптуры – от Микеланджело и Эо Генри Мура… А в наше время приваренные друг к другу куски металла – у одних это вызывает усмешку, кажется им бесформенным, но ведь не у всех…Или возьмите живопись: авангардистские формы – картонные коробки для яиц, суповые консервные банки в коллажах… А сама жизнь! Юная, миловидная девушка или беременная туша – кто из них прекрасней?.. Все всегда зависит от того, как на это смотреть. Форма, симметрия, стиль, красота – всегда относительны.

Бретт ударил кулаком по ладони другой руки.

– У нас перед глазами Пикассо, а мы создаем такие модели, словно они только что сошли с полотен Гейнсборо.

– Кажется, в Книге бытия, – заметил Серебристый Лис, – сказано: “Да отверзнутся очи ваши”. – И осторожно добавил:

– Только давайте не увлекаться. В этом что-то есть. Но если даже мы и нащупали решение, нам предстоит еще долгий путь.

Бретт уже делал наброски, его карандаш вычерчивал на бумаге какие-то формы, потом он столь же импульсивно откидывал их в сторону. Бретт отрывал лист за листом из своего блокнота и бросал их на пол. Так мыслят дизайнеры. Позже надо будет подобрать все брошенные листы – ведь если в эту ночь выкристаллизуется что-то существенное, все наброски пригодятся.

Однако Бретт знал, что Элрой Брейсуэйт прав. Серебристый Лис, проработавший в автомобильной промышленности гораздо дольше любого из присутствовавших здесь, видел, как новые модели автомобилей возникали и доходили до практической реализации, но знал и такие случаи, когда проект, поначалу выглядевший весьма перспективным, затем отбрасывался по непонятным причинам или вообще без причин.

Внутри самой компании на пути любой новой идеи возникали бесчисленные барьеры, которые надо было преодолевать, неисчислимые критические замечания, которые надо было опровергать, бесконечные заседания, где противники новой идеи встречали ее в штыки. Но даже если новая концепция проходила все эти препоны, были еще первый вице-президент, президент и председатель совета директоров компании, которые могли в любой момент наложить вето…

И тем не менее некоторые идеи все же пробивали себе дорогу и становились реальностью.

Так, например, случилось с моделью “Ориона”. И.., может быть.., эта концепция, родившаяся сейчас в голове конструкторов, эти семена, посеянные здесь сегодня, воплотятся в “Фарстар”.

Кто-то принес еще кофе, и разговоры затянулись далеко за полночь.

Глава 18

Кейс Йетс-Браун в своем рекламном агентстве Оу-Джи-Эл волновался и нервничал из-за того, что документальный фильм “Автосити” снимался без сценария.

– Сценарий должен быть, – заявил Йетс-Браун Барбаре Залески, позвонив ей из Нью-Йорка. – Если его не будет, как мы сможем отсюда защищать интересы клиента и делать предложения?

На другом конце провода, в Детройте, Барбаре так и хотелось ответить директору-распорядителю, что меньше всего здесь требуется вмешательство начальства с Мэдисон-авеню. Тогда из искреннего и честного фильм превратится в выхолощенную, лакированную поделку. Но Барбара не сказала этого, а лишь повторила точку зрения режиссера Веса Гропетти, весьма способного и уже достаточно зарекомендовавшего себя человека, с авторитетом которого нельзя было не считаться.

А Гропетти заявил: “Можно, конечно, что угодно написать на бумаге, но это ни в коей мере не будет отражать атмосферы, царящей в Детройте, потому что мы еще толком ее не знаем. Вооружившись самой современной съемочно-звуковой аппаратурой, мы и прибыли сюда, чтобы попытаться ее уловить”.

Невысокого роста, с густой, окладистой бородой, режиссер был похож на взъерошенного воробья. Он всегда ходил в черном берете и куда больше заботился о зрительных образах, чем о словах. “Я хочу, – заявил он, – чтобы обитатели городского гетто – работяги, девушки и парни – рассказали нам, что они думают о своей жизни и как смотрят на нас, подонков. А это значит – о том, кого и что они ненавидят, каковы их надежды, радости, разочарования, чем они дышат, как спят, развратничают, потеют, что видят и чем пахнут. Все это я собираюсь заснять на пленку – их рожи, голоса, причем без каких-либо проб и репетиций. И пусть говорят так, как умеют. Не исключено, что я пну одного-другого в зад, чтобы он взвился от злости, но так или иначе заставлю говорить, и, пока они будут говорить, камера будет скользить по лицам, словно натренированный глаз проститутки, и мы увидим Детройт, как они его видят – взглядом обитателей городского гетто”.

И этот подход вполне себя оправдывает, заверила Барбара Йетс-Брауна.

Гропетти решил снимать методом Sinema verite[12] и теперь с камерой в руках и с минимальным количеством съемочных приспособлений бродил по улицам города в сопровождении операторов, убеждая людей свободно и непринужденно – а иногда и взволнованно – рассказывать о своей жизни. Барбара, которая обычно сопровождала его в киноэкспедициях, знала, что, обладая гениальным инстинктом выбора, Гропетти умел заставить отобранных для съемки людей забыть о том, что на них направлены объектив и осветительная аппаратура. Никто не знал, что нашептывал маленький режиссер людям, прежде чем они открывали рот перед камерой; иногда, склонив голову, он несколько минут проникновенно смотрел им в глаза. И это всегда вызывало ответную реакцию – смех, антипатию, человеческий контакт, стремление замкнуться, угрюмость, наглость, настороженность, гнев, а иногда – как в случае с молодым черным активистом, который вдруг так разговорился, что не остановишь, – даже откровенную ненависть.

Почувствовав, что встретил подходящего собеседника, Гропетти мгновенно отскакивал в сторону, чтобы оператор по его тайному сигналу успел зафиксировать на пленку выражение лица и невольно вырвавшиеся у человека слова. А потом Гропетти мог с безграничным терпением повторять одно и то же, пока не добивался того, чего хотел, – раскрытия личности, не важно, доброй или злой, симпатичной или безумной, зато жизненно правдивой и реальной, не скованной присутствием неуклюжего интервьюера.

Барбара уже видела отдельные кадры и целые сюжеты, отснятые на улицах города, и пришла в полный восторг. С операторской точки зрения отснятый материал вызывал в памяти портреты Кэрша, оживленные и озвученные магией Гропетти.

– Поскольку фильм будет называться “Автосити”, – заметил Йетс-Браун, выслушав Барбару, – может, вы все же напомните Гропетти, что в городе есть не только люди, но и автомобили и что мы надеемся увидеть на экране некоторые из них, причем желательно те, что выпускает наш заказчик.

Барбара почувствовала, что старший инспектор уже начал сожалеть о своем решении: не стоило давать ей всю полноту власти над фильмом. Вместе с тем он понимал, что съемки любого фильма должен возглавлять кто-то один и что, пока агентство не отстранит Барбару или не уволит, таким человеком будет она.

– Автомобили непременно будут в фильме, – заверила Барбара Йетс-Брауна, – причем автомобили именно нашего заказчика. Мы это не акцентируем, но и не скрываем, поэтому большинство зрителей их узнает. – И она рассказала о съемках, уже начавшихся в сборочном цехе автомобильной компании, с упором на показ неквалифицированных рабочих, набранных среди жителей гетто, в том числе Ролли Найта.

Во время съемок рабочие на конвейере даже не заметили, что камера была направлена на Ролли. Частично это объяснялось просьбой самого Ролли, а частично – стремлением реалистически показать окружающую обстановку.

Леонард Уингейт, заинтересовавшийся проектом, над которым работала Барбара, еще в тот вечер, когда они встретились на квартире у Бретта Дилозанто, помог им без излишнего шума организовать съемки. На заводе стало известно лишь то, что снимают какой-то участок конвейера, причем никому толком не было известно, с какой целью. Только Вес Гропетти, Барбара да оператор и звукооператор знали, что большую часть времени они лишь делают вид, будто снимают производство, тогда как на самом деле главной их заботой было снять Ролли Найта.

На пленку же записывались только производственные шумы. Потом Барбаре воспроизвели сделанную запись. Это была жуткая какофония, которая, однако, могла служить на редкость удачным фоном для отснятых кадров.

Голос Ролли Найта Гропетти решил наложить позже, записав его прямо на квартире, где Ролли проживал со своей подружкой Мэй-Лу. При этом обещал присутствовать и Леонард Уингейт. Кроме того, хотя Барбара не сообщила этого Кейсу Йетс-Брауну, будет и Бретт Дилозанто.

– Не забывайте только, – предупредил ее по телефону Кейс Йетс-Браун, – что мы тратим массу денег нашего клиента, за которые придется отчитываться.

– Мы не выходим за рамки сметы, – ответила Барбара. – А клиенту, похоже, нравится то, что мы до сих пор отсняли. Во всяком случае, таково мнение председателя совета директоров.

В телефонной трубке послышался какой-то грохот – по всей вероятности, Кейс Йетс-Браун вскочил с кресла.

– Вы обращались к председателю совета директоров?! – Наверное, упоминание папы римского или президента Соединенных Штатов не произвело бы на него столь сильного впечатления.

– Он приезжал посмотреть, как мы снимаем. А на другой день Вес Гропетти взял отснятые пленки и продемонстрировал их председателю прямо у него в офисе.

– И вы пустили этого сквернослова, этого хиппи Гропетти на пятнадцатый этаж?

– Вес считает, что они с председателем нашли общий язык.

– Он так считает! А вы даже не пошли с ним?

– В тот день я никак не могла.

– О Господи! – Барбара представила себе, как побледнел старший инспектор и в отчаянии схватился за голову.

– Вы ведь сами мне говорили, – напомнила Барбара, – что председатель заинтересован в этом проекте и что мне время от времени придется информировать его о том, как идет работа.

– Да, но не так вот – мимоходом! Даже не поставив нас здесь в известность, чтобы мы могли заранее решить, в каком ключе вам докладывать. А уж послать Гропетти одного…

– Я еще не успела вам сказать, – проговорила Барбара, – что на другой день председатель совета позвонил мне. Он сказал, что наше агентство проявило похвальную широту взглядов – это буквальные его слова, – пригласив работать над фильмом режиссера Веса Гропетти, и советовал ни в коей мере не ограничивать Веса, так как фильм должен быть хорошо срежиссирован. При этом председатель добавил, что все это он изложит в письме, которое направит в агентство.

Барбара услышала сопение на другом конце провода.

– Письма мы пока еще не получили. Когда оно придет… – Пауза. – Барбара, по-моему, вы прекрасно делаете свое дело. – В голосе Йетс-Брауна послышались умоляющие нотки. – Только прошу вас, пожалуйста, не надо рисковать, и немедленно ставьте меня в известность о любых контактах с председателем совета директоров заказчика.

Барбара пообещала, после чего Кейс Йетс-Браун – все так же нервно – повторил, что все-таки надо было бы иметь сценарий.

Несколько дней спустя Вес Гропетти решил – все так же без сценария – приступить к съемкам заключительных кадров, посвященных Ролли Найту и найму неквалифицированной рабочей силы в черте города.

Вечерело.

В душную до тошноты, плохо обставленную комнатенку набилось восемь человек.

В Детройте – и особенно в городском гетто – стоял знойный, безветренный летний день. Даже сейчас, после захода солнца, было жарко – и в помещении, и на улице.

Ролли Найт и Мэй-Лу находились в числе этих восьми, ибо в данный момент это было их обиталище. Хотя комнатенка была совсем крошечная, она служила им одновременно и спальней, и жилой комнатой; в примыкавшей к ней кухоньке, похожей на чулан, имелись раковина, кран с холодной водой (горячей не было), растрескавшаяся от старости газовая плита и несколько простых деревянных полок. Ни туалета, ни ванной. Эти удобства находились этажом ниже, ими, кроме Ролли и Мэй-Лу, пользовались обитатели еще шести квартир.

У Ролли был угрюмый вид, словно он раскаивался, что вообще впутался в эту историю. Мэй-Лу, похожая на девчонку-переростка, с тонкими ногами и костлявыми руками, почему-то выглядела испуганной, но постепенно стала успокаиваться, когда Вес Гропетти в своем неизменном черном берете, который он не снимал даже в жару, тихо заговорил с нею.

За спиной у режиссера находились оператор и звукооператор, с трудом расставившие в тесноте свое оборудование. Рядом с ними пристроилась Барбара Залески с раскрытым блокнотом в руках.

Бретт Дилозанто забавлялся, глядя на Барбару, – она по обыкновению сидела, подняв на лоб темные очки.

Софиты еще не были включены. Но все знали, что, как только они загорятся, в комнате станет еще жарче.

Леонард Уингейт то и дело вытирал белоснежным полотняным платком пот с лица. Они с Бреттом стояли, прижавшись к стене, и старались занимать как можно меньше места.

Вдруг – по знаку, незаметно поданному Гропетти, – оба техника включили софиты, и на магнитофоне завертелась пленка.

Мэй-Лу сощурила глаза. Но режиссер продолжал тихо беседовать с ней – она кивнула и перестала морщиться. Чтобы не попасть в кадр, Гропетти быстро отошел в сторону.

Мэй-Лу заговорила естественно, словно размышляя вслух:

– Какой смысл думать о будущем, хоть нам и говорят, что, мол, надо, – ведь будущего-то у таких, как мы, никогда не было и не будет. – Она пожала плечами. – Так оно было, так оно и сейчас – ничего не меняется.

– Стоп! – скомандовал Гропетти.

Софиты погасли. Режиссер подошел к Мэй-Лу и стал что-то шептать ей на ухо. Через несколько минут, пока другие молча ждали, софиты загорелись снова. Гропетти отскочил назад.

Лицо Мэй-Лу оживилось.

– Ясное дело, забрали у нас цветной телевизор. – Она бросила взгляд в пустой угол комнаты. – За ним явились два парня, сказали, что мы сделали всего один взнос, а больше не платим. Один из парней поинтересовался, для чего мы тогда покупали. Я ответила: “Мистер, вот сегодня я внесла первый взнос и вечером уже могу смотреть телевизор. Хотя бы несколько дней – и то хорошо!” – Ее голос зазвучал глуше. – Мне бы надо ему сказать: “Да разве кто уверен, что будет завтра?”

– Стоп!

– Зачем все это снимают? – спросил шепотом Бретт стоявшего рядом Уингейта.

Важный неф все вытирал пот с лица.

– Дело в том, что у них большие неприятности, – тихо произнес он. – У обоих впервые в жизни появились какие-то деньги – вот они и начали вовсю транжирить: купили мебель, цветной телевизор, нахватали всего в кредит, а выплатить не могут. И кое-что им пришлось вернуть. Но это еще не все.

Тем временем Гропетти велел Найту и Мэй-Лу поменяться местами. Теперь в камеру смотрел Ролли.

– А что еще произошло? – спросил шепотом Бретт.

– Это называется “подсечка”, – пояснил Уингейт. – Тут вступает в силу отвратительный, давно изживший себя закон, который – все политические деятели так считают – следовало бы изменить, но никто ничего не предпринимает.

Вес Гропетти, склонив голову, по своему обыкновению что-то тихо говорил Ролли Найту.

– Найту один раз уже “подсекли” жалованье, – сказал Уингейт Бретту. – На этой неделе состоялось второе решение суда, а по договору с профсоюзом две “подсечки” автоматически влекут за собой увольнение.

– Вот черт! А вы можете что-нибудь предпринять?

– Не исключено. Но здесь многое зависит от самого Найта. Когда все это закончится, я поговорю с ним.

– Как вы считаете, стоит ему так выворачиваться перед камерой?

В ответ Леонард Уингейт только пожал плечами.

– Я сказал ему, что это не обязательно – это ведь его сугубо личное дело. Но, судя по всему, он не возражает, как и его девчонка. Возможно, им все равно, а возможно, они считают, что тем самым помогут кому-то. Не знаю.

Барбара, услышав их разговор, повернулась к ним.

– Вес говорит, что это дополняет картину. Кроме того, он смонтирует все с самым добрым к Найту отношением.

– Если бы я ему не доверял, – сказал Уингейт, – нас бы сегодня здесь не было.

Режиссер продолжал инструктировать Ролли.

– Наверное, половина того, что происходит с Ролли Найтом, предопределена нашим собственным отношением ко всему этому – отношением самого истэблишмента, а значит, и таких людей, как вы оба и я, – продолжал, обращаясь к Барбаре и Бретту, Уингейт; голос его звучал тихо, но напряженно. – О'кей, мы оказываем помощь таким вот, как эта юная пара, но, не успев оказать им помощь, уже считаем, что они должны воспринять все наши мелкобуржуазные ценности, которые мы создали в результате многих лет жизни, по нашим стандартам. То же самое и в отношении денег. Хотя Найт не привык обращаться с деньгами, потому что их у него не было, мы считаем, что он должен распоряжаться деньгами так, будто они были у него всю жизнь. А если он распоряжается ими иначе – что тогда? Его вызывают в суд, “подсекают” жалованье и выгоняют с работы. При этом мы забываем, что многие из нас, у кого всегда были деньги, залезают в долги, из которых никак не могут выпутаться. Но стоит этому парню пойти тем же путем, – неф кивнул в сторону Ролли Найта, – и наша система мигом вышвырнет его назад на помойку.

– Вы не допустите этого, – тихо проговорила Барбара. Уингейт нетерпеливо мотнул головой.

– Я ведь не волшебник. А таких, как Найт, много. Снова зажглись софиты. Режиссер взглядом дал понять, что просит тишины. В душной комнате, где неожиданно стало тихо, отчетливо зазвучал голос Ролли Найта:

– Если здесь поживешь, конечно, много чего узнаешь. К примеру, сколько бы тебя ни убеждали, лучше все равно не станет. И еще одно: ничто не вечно. – Неожиданно лицо Ролли озарила улыбка, и тут же, словно пожалев об этом, он насупился. – Так что лучше ничего и не ждать. Ведь когда нет ничего, и терять не страшно.

– Стоп! – скомандовал Гропетти.

Съемки продолжались еще целый час. Гропетти то терпеливо слушал, то уговаривал Ролли, и тот рассказывал о жизни в городском гетто и о работе на сборке автомобилей, где он все еще трудится. Хотя молодой рабочий-негр говорил просто, порой запинаясь, тем не менее из его слов складывалась картина реального положения вещей и представление о нем самом – не всегда благоприятное, но и не принижающее Найта. Барбара, видевшая уже отснятые фрагменты фильма, была убеждена, что фонограмма с ответами будет звучать убедительно и волнующе.

Наконец был отснят заключительный кадр, софиты погасли, и Вес Гропетти, сбросив свой черный берет, вытер вспотевшую голову большим грязным носовым платком.

– Выключай! – проговорил он, обращаясь к техникам. – Дело в шляпе.

Все гуськом стали выходить из комнаты, прощаясь с Ролли и Мэй-Лу; остался только Уингейт. Бретт Дилозанто, Барбара Залески и Вес Гропетти решили зайти поужинать в детройтский пресс-клуб, и Уингейт должен был вскоре присоединиться к ним.

Он терпеливо ждал, пока через обшарпанный коридор с облупившейся краской на стенах и единственной тусклой лампочкой все выйдут на лестницу и, спустившись по скрипучим деревянным ступеням, окажутся на улице. Из коридора пахнуло отбросами. Мэй-Лу закрыла дверь.

– Хотите чего-нибудь выпить, мистер? – спросила она. Уингейт собирался отказаться, но передумал:

– Да, если можно.

Молодая женщина достала с кухонной полки бутылку, в которой совсем на донышке было немного рома, и поровну налила его в два стакана. Добавив льда и кока-колы, она протянула один стакан Уингейту, другой – Ролли. Затем все трое уселись в их единственной комнате.

– Агентство заплатит за пользование вашей квартирой для съемки, – сказал Уингейт. – Правда, немного – у них всегда так. Но я постараюсь, чтобы эти деньги не затерялись.

По лицу Мэй-Лу промелькнула робкая улыбка. Ролли Найт молчал.

– Вы знали, что на ваше жалованье наложен арест? Во второй раз? – спросил Уингейт, сделав глоток из стакана. Ролли продолжал молчать.

– Кто-то сказал ему сегодня на работе, – включилась в разговор Мэй-Лу. – Ему сказали, что он больше не получит чека с жалованьем. Это правда?

– Нет, у него удержат только часть. Но если он лишится работы, то вообще не будет ничего получать. – И Уингейт объяснил им про “подсечку”: арест, налагаемый судом на жалованье согласно иску кредиторов. Он добавил, что, хотя автомобильные компании и другие работодатели питают отвращение к этой системе, они тем не менее вынуждены уважать закон.

Как и предполагал Уингейт, ни Ролли, ни Мэй-Лу ничего не поняли, когда в первый раз лишились части денег по решению суда, да и теперь Ролли не знал, что вторая “подсечка” – согласно соглашению, существующему между администрацией и профсоюзами, – будет автоматически означать увольнение с завода.

– Все это имеет свои причины, – сказал Уингейт. – “Подсечки” добавляют работу бухгалтерии, а это обходится компании в кругленькую сумму.

– Вот дерьмо! – вырвалось у Ролли. Он встал и начал ходить по комнате.

Леонард Уингейт вздохнул.

– Если желаете знать мое мнение, я думаю, что вы правы. Поэтому я и намерен по возможности вам помочь. Разумеется, если вы сами этого хотите.

Мэй-Лу бросила взгляд на Ролли. И провела влажным языком по губам.

– Он хочет, хочет, мистер! Последнее время он какой-то сам не свой. Он.., словом, он такой расстроенный…