1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
— Идиот! Это моя постель. И моя комната!
   
Подойдя поближе. Отмычка дыхнул на незнакомца, обдав его запахом виски, которым прополоскал рот. Он заметил, как тот отшатнулся. Теперь мозг Отмычки работал четко и хладнокровно, как всегда в таких случаях. Он уже не раз выходил сухим из подобных опасных ситуаций.
   
Он знал, что сейчас необходимо отбросить агрессивный тон и перейти к обороне, иначе владелец комнаты может испугаться и позвать на помощь.
   
Впрочем, этот незнакомец, казалось, сам мог сладить с кем угодно.
   
— В-ваша комната? — глупо ухмыльнувшись, спросил Отмычка. — А в-вы в этом ув-верены?
   
Человек в кровати еще больше разозлился.
   
— Ах ты, проклятый пьяница! Конечно, это моя комната!
   
— Это номер шестьсот четырнадцатый?
   
— Вот болван! Шестьсот сорок первый.
   
— Извините, старина. Видно, я ошибся. — Отмычка выдернул из-под мышки газету, которую намеренно брал, чтобы создать впечатление, будто он только пришел с улицы. — На вот ут-треннюю г-газету. С-специальный выпуск.
   
— На кой мне черт твоя газета. Забирай ее и уматывай!
   
Значит, сошло! Хорошо продуманный план отступления снова сработал.
   
— Еще р-раз п-повторяю: из-звини, старина, — сказал Отмычка, уже направляясь к двери. — Н-не р-расстраивайся. Я ухожу.
   
Человек продолжал сидеть в кровати и глядеть ему вслед. Сложив вдвое перчатку. Отмычка нажал на ручку двери. Итак, все позади. Он закрыл за собой дверь.
   
И остановился, напряженно прислушиваясь: вот человек встал с кровати, шлепая босыми ногами, подошел к двери, дернул ее и накинул предохранительную цепочку. Отмычка по-прежнему не шевелился.
   
Он простоял так не меньше пяти минут, выжидая — а вдруг постоялец позвонит администратору. Ему необходимо было это знать. Если позвонит, Отмычка должен тотчас вернуться к себе — до того, как поднимется крик и шум. Но из комнаты не доносилось ни звука, телефон не звонил. Опасность пока миновала.
   
Конечно, потом все может принять иной оборот.
   
Когда мистер 641 окончательно проснется, он вспомнит о ночном приключении. А поразмыслив, может задаться некоторыми вопросами. Например: даже если кто-то и ошибся комнатой, почему его ключ подошел к этой двери?
   
А уж если он вошел, то почему стоял в темноте, когда мог включить свет? И как объяснить минутную растерянность визитера? Если это человек сообразительный, то, проснувшись, он может без труда восстановить кое-какие детали и, пожалуй, переосмыслить случившееся. Так или иначе у него может появиться повод позвонить администрации отеля и выразить возмущение.
   
А администрация — в лице детектива отеля — сразу поймет, в чем дело.
   
И начнется обычное в таких случаях расследование. Вызовут обитателя номера 614 и постараются свести его с владельцем номера 641. Оба заявят, что впервые видят друг друга. Детектив нисколько не удивится: это только подтвердит его подозрение, что в отель проник вор-профессионал. Молва разнесется быстро. И против Отмычки, едва успевшего развернуть свою деятельность, будет мобилизован весь персонал отеля.
   
Не исключено и то, что отель свяжется с местной полицией. А те, в свою очередь, запросят у ФБР сведения относительно воров — специалистов по отелям, разгуливающих по стране. В любом таком списке, несомненно, будет фигурировать имя Джулиуса Милна, по прозвищу Отмычка. Да еще приложат фотографии — специальные фотографии, сделанные в полиции, которые покажут портье и всем прочим.
   
Значит, надо собираться и удирать. Если он поспешит, то будет за пределами города меньше чем через час.
   
Беда лишь в том, что не так это просто. Он порядком поистратился: заплатил за машину, за мотель, за номер в отеле, дал девчонке из стриптиза за ключ. У него почти не осталось денег. Нет, он должен разжиться в Новом Орлеане — и как следует. Подумай еще, Отмычка, сказал он себе. Хорошенько подумай.
   
Итак, он рассмотрел наихудший вариант. А что, если посмотреть на это с другой стороны?
   
Даже если события и будут развиваться так, как он сейчас думал, все равно на это уйдет несколько дней. У полиции Нового Орлеана много дел.
   
Судя по утренней газете, все детективы брошены на раскрытие трагедии, которая произошла на одном из проспектов, — шутка ли, сразу двоих убило, весь город взбудоражен. Едва ли полиция станет сейчас отвлекаться, особенно если учесть, что в отеле пока не совершено никакого преступления.
   
Рано или поздно они, конечно, до него доберутся. Как добирались всегда.
   
Так сколько же у него времени? Если не зарываться, то день у него есть, а возможно, и два. Он все тщательно взвесил. Да, этого достаточно.
   
В пятницу утром он уедет из отеля, а потом и из города и заметет за собой следы.
   
Итак, решение принято. Ну, а сейчас что делать? Вернуться в свою комнату на восьмом этаже и отложить все до завтрашнего дня или продолжать?
   
Желание остановиться было очень велико. То, что произошло несколько минут назад, — если быть с самим собой честным, — всполошило его куда больше, чем бывало в подобных случаях. И собственный номер казался ему сейчас надежным и уютным пристанищем.
   
Тем не менее Отмычка мрачно решил: надо продолжать работу. Однажды он где-то прочитал, что, если военный самолет терпит аварию не по вине летчика, этого летчика тут же отправляют в новый полет, чтобы он не потерял уверенности в себе. И он, Отмычка, должен руководствоваться тем же принципом.
   
Первый ключ, который он здесь добыл, не оправдал его надежд.
   
Возможно, это — знамение, указывающее на то, что надо изменить порядок и испробовать последний. Девица из стриптиза на Бурбон-стрит продала ему ключ от номера 1062. Вот и еще одна хорошая примета: цифра два приносит ему счастье! Считая про себя лестничные пролеты, Отмычка начал подниматься по служебной лестнице на десятый этаж.
   
Житель Айовы по имени Стэнли, простак, попавшийся на удочку в кабачке на Бурбон-стрит, наконец уснул. Он долго ждал блондинку с пышными формами, сначала уверенный в том, что она придет, потом, спустя несколько часов, со все убывающей надеждой и неприятным сознанием, что его обвели вокруг пальца, да еще как! Но вот глаза его сами собой закрылись, и он забылся тяжелым пьяным сном.
   
Он не слышал ни как вошел Отмычка, ни как тот осторожно и методично обшарил комнату. Он продолжал спать, а Отмычка вытащил все деньги из его бумажника и прикарманил часы, перстень, золотой портсигар, зажигалку и бриллиантовые запонки. Не пошевелился он и тогда, когда Отмычка тихонько вышел.
   
Было уже позднее утро, когда Стэнли из Айовы проснулся. Прошел еще час, прежде чем сознание его продралось сквозь тяжелое похмелье и он понял, что его обокрали. Когда же до него дошли размеры постигшего его несчастья, когда он подсчитал, во что ему обошелся вчерашний, ровно ничего не давший вечер, он бросился в кресло и разрыдался как ребенок.
   
Отмычка же задолго до этого уже надежно спрятал свою добычу. Выйдя из номера 1062, Отмычка решил, что стало слишком светло — продолжать работу рискованно, и возвратился к себе в номер. Первым делом он пересчитал деньги. Оказалось не так уж мало — девяносто четыре доллара, в основном пятерками и десятками, причем банкноты все замусоленные, так что не опознаешь. Обрадовавшись, Отмычка сунул их к себе в бумажник.
   
Часы и другие вещи могли доставить больше неприятностей. Он даже вначале усомнился, стоит ли брать их вообще, но жадность не позволяла упустить столь легкую добычу. Это, конечно, означало, что сегодня рано или поздно поднимется шум. Люди могут терять деньги и не вспомнить, где и при каких обстоятельствах это произошло, но пропажа драгоценностей явно указывала на кражу. Теперь уже вмешательство полиции становилось более вероятным, а значит, время, которым Отмычка мог воспользоваться, сокращалось. Впрочем, кто его знает. Он почувствовал, как возрастает его уверенность в себе, а заодно и готовность, если потребуется, идти на риск.
   
Среди его вещей был небольшой чемоданчик — с таким можно войти в отель и выйти, не привлекая к себе внимания. Отмычка переложил туда украденные вещи, прикинув, что наверняка получит за них у надежного человека не менее ста долларов, хотя стоили они значительно больше.
   
Потом он подождал, чтобы отель проснулся и вестибюль заполнился людьми. Тогда он спустился на лифте и направился со своим чемоданчиком к стоянке на Канал-стрит, где накануне оставил свою машину. Отсюда он не спеша проехал к мотелю на шоссе Шеф-Мантэр, где заранее снял комнату. По дороге он остановился — вышел из машины и поднял капот, делая вид, будто устраняет неисправность в моторе; на самом же деле ему надо было достать ключ от комнаты в мотеле, спрятанный в карбюраторе. В мотеле он долго не задерживался — лишь переложил ценности в другой чемодан и запер его. На обратном пути он повторил сцену с копаньем в моторе и снова положил ключ от комнаты в карбюратор. Таким образом, когда он поставил машину на стоянку — на этот раз в другом месте, — ни при нем, ни в его номере в отеле уже не было ничего, указывавшего на его причастность к ограблению.
   
Успех окрылил Отмычку, и он зашел позавтракать в кафе при отеле.
   
Выходя из него, он и увидел герцогиню Кройдонскую.
   
Она только что вышла из лифта в вестибюле, бедлингтон-терьеры — три с одной стороны, два с другой — мчались впереди нее, словно вестовые.
   
Герцогиня крепко и властно держала поводки, однако мысли ее были явно далеко, и смотрела она прямо перед собой, словно что-то видела за толщей гостиничных стен. Она была, как всегда, величественна и надменна. И только внимательный наблюдатель уловил бы на ее лице следы усталости и тревоги, которые не могли окончательно скрыть ни косметика, ни огромная сила воли.
   
Отмычка остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Да нет же, это она, герцогиня Кройдонская. Ошибиться Отмычка не мог: слишком много ее фотографий видел он в газетах и журналах, которые жадно просматривал. И герцогиня, судя по всему, жила в этом отеле.
   
Мысль у Отмычки стремительно заработала. Герцогиня Кройдонская славилась редчайшими в мире драгоценностями. Где бы она ни появлялась, она была всегда унизана ими. Даже сейчас глаза Отмычки сузились при виде колец и сапфировой броши, которые были на герцогине, — брошь была небрежно приколота, а ведь ей цены нет. Такая любовь к украшениям означала, что, несмотря на все меры предосторожности, герцогиня наверняка возит с собой хотя бы часть своих богатств.
   
И безрассудный, дерзкий, невозможный замысел — такой ли уж невозможный? — понемногу начал обретать в голове Отмычки вполне определенные очертания.
   
Он неотрывно смотрел на герцогиню Кройдонскую, пока та, предшествуемая терьерами, не пересекла вестибюль и не исчезла на залитой солнцем улице.
   
Херби Чэндлер приехал на работу рано, но из соображений собственной выгоды, а вовсе не в интересах «Сент-Грегори».
   
Среди побочных доходов старшего посыльного, — как и во многих других отелях, где есть бары, — была статья, именуемая «спиртные остатки».
   
Гости, останавливающиеся в отеле и предпочитающие питаться в номере или просто любящие выпить в одиночестве, часто, уезжая, оставляют бутылки с недопитым вином. В чемодан открытые бутылки никто не кладет — из опасения, что вино прольется, или из боязни, что в аэропорту получится перевес. Но такова уж человеческая натура, что просто вылить вино невозможно, а потому его обычно оставляют на туалетном столике.
   
Посыльный, вызванный в номер, чтобы снести вниз багаж, заметив оставленные бутылки, через несколько минут возвращается и забирает их.
   
Если же гости сами выносят чемоданы, — а теперь многие предпочитают так поступать, — то об оставленном вине горничная по этажу сообщает посыльному, и он делится с ней прибылью.
   
В «Сент-Грегори» это собранное по капелькам спиртное поступало в один из углов подвальной кладовой — в единоличное владение Херби Чэндлера. И хранилось там до поры до времени под присмотром кладовщика, который, в свою очередь, пользовался помощью Чэндлера в осуществлении собственных махинаций.
   
Бутылки стаскивали сюда обычно в бельевых корзинах, с которыми посыльные могут ходить по всему отелю, не вызывая подозрений. В результате за один-два дня у Чэндлера собиралось поразительное количество спиртного.
   
Два-три раза в неделю, — а если в отеле проводились съезды, то и чаще, — старший посыльный, как, например, сегодня, сортировал свои запасы.
   
Сначала Херби отделил бутылки с джином. Затем, выбрав две бутылки с этикетками наиболее дорогих сортов, он через маленькую, видавшую виды воронку слил в них все остатки. Одна бутылка оказалась доверху полной, вторая — на три четверти. Он завинтил на обеих крышки и вторую бутылку отставил в сторону — долить в следующий раз. Потом он проделал такую же процедуру с американским виски, шотландским виски и водкой. Всего набралось семь полных и несколько неполных бутылок. Остатки водки он после некоторого колебания вылил в джин.
   
К концу дня полные бутылки будут переправлены в бар, за несколько кварталов от «Сент-Грегори». И хозяин бара, не вдаваясь в анализ качества, продаст эти напитки своим завсегдатаям, а Херби Чэндлеру выплатит половину того, что он заплатил бы обычному поставщику. Время от времени Херби выдавал дивиденды тем, кто промышлял вместе с ним в отеле, но — самые мизерные.
   
В последнее время дело со «спиртными остатками» шло хорошо и сегодняшний итог мог бы порадовать Херби, если бы его не угнетали другие мысли. Вчера поздно вечером ему позвонил Стэнли Диксон. И пересказал — в своей версии — разговор с Питером Макдермоттом. Сообщил он и о том, что Макдермотт ждет его — и его дружков — у себя в кабинете завтра — значит, уже сегодня — в четыре часа дня. Собственно, Диксон звонил затем, чтобы выяснить, много ли знает Макдермотт.
   
Херби Чэндлер не в состоянии был ответить Диксону на этот вопрос, но он посоветовал держаться настороже и все отрицать. Однако с тех пор он все думал о том, что же в действительности произошло в номере 1126-27 двое суток тому назад и насколько информирован обо всем — включая и роль в этом деле самого Чэндлера — заместитель управляющего.
   
До четырех дня оставалось еще целых девять часов. Сегодня, подумал Херби Чэндлер, эти часы покажутся ему бесконечно долгими.
   
   
Кэртис О'Киф, не меняя раз и навсегда заведенного порядка, вначале принял душ, затем помолился богу. Такая последовательность действий была вполне рациональной: во-первых, магнат чистым представал перед Всевышним, а во-вторых, за те двадцать минут, что он проводил на коленях, завернувшись в махровый халат, он успевал как следует высохнуть.
   
Яркий солнечный свет, заливавший уютные, освежаемые кондиционером апартаменты, привел О'Кифа в благодушное настроение. Это отразилось и на молитве, которая получилась многословной, скорее похожей на задушевную беседу. Магнат не забыл, однако, напомнить господу богу о своем интересе к отелю «Сент-Грегори».
   
Завтрак был подан в апартаменты Додо. Она сама сделала заказ, после того как сосредоточенно, во всех деталях прочла необъятное меню, а потом долго беседовала с официантом, несколько раз меняя при этом выбранные ранее блюда. Сегодня почему-то массу сомнений доставил ей выбор сока, и, разговаривая по телефону с невидимым человеком, принимавшим заказ, она несколько минут никак не могла решить, что же лучше: ананасовый сок, грейпфрутовый или апельсиновый. Кэртис О'Киф немало позабавился, представив себе, какая путаница из-за этого продолжительного разговора получилась в буфете одиннадцатью этажами ниже, да еще в самый час «пик».
   
В ожидании завтрака Кэртис О'Киф перелистывал утренние газеты: новоорлеанскую «Таймс-Пикайюн» и доставленную самолетом «Нью-Йорк таймс».
   
От отметил, что в местной газете не появилось никаких новых сведений о сбитых автомобилем женщине и ребенке — самом злободневном происшествии в городе. В нью-йоркской газете он просмотрел биржевую сводку, из которой явствовало, что акции отелей О'Кифа съехали вниз на три четверти пункта.
   
Падение курса было незначительным — собственно, обычное колебание на бирже, и уж, конечно, акции снова поднимутся, едва лишь молва о новом приобретении корпорации достигнет биржи, а это, по-видимому, не за горами.
   
Тут О'Киф вспомнил, что ему предстоит проскучать здесь еще целых два дня в ожидании ответа Трента. Он пожалел, что не настоял на окончательном решении вопроса вчера, но поскольку теперь он уже связал себя словом, ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Впрочем, он нисколько не сомневался в благоприятном ответе Уоррена Трента. Собственно, другого выхода у Трента не было.
   
К концу завтрака раздался телефонный звонок, и Додо подняла трубку.
   
Звонил Хэнк Лемницер, личный представитель Кэртиса О'Кифа на Западном побережье. Догадываясь о теме разговора, О'Киф попросил переключить разговор на свой телефон и закрыл дверь, соединявшую его номер с апартаментами Додо.
   
Как он и предполагал, щекотливая тема всплыла в разговоре после обычного доклада о различных финансовых операциях, не связанных с гостиничным делом, а Лемницер нарочно долго не слезал с этого конька.
   
— Есть еще один вопрос, мистер О'Киф, — наконец сказал он, по-калифорнийски растягивая слова и гнусавя. — Речь идет о Дженни Ламарш, тон самой куколке… э-э… молодой леди, к которой вы проявили интерес, когда останавливались в отеле «Беверли-хиллз». Вы ее помните?
   
Конечно, О'Киф помнил ее — яркая стройная брюнетка, с великолепной фигурой, холодной усмешкой и, живым, озорным умом. Его поразила тогда и сама женщина, и уровень, на котором она могла поддерживать разговор. Он припомнил, что кто-то сказал, будто она окончила колледж Вассара для благородных девиц. У нее был контракт с какой-то малоизвестной киностудией.
   
— Да, помню, — ответил О'Киф.
   
— Я несколько раз беседовал с ней, мистер О'Киф. Она будет рада отправиться с вами в путешествие. А может быть, и не в одно.
   
Не было необходимости спрашивать, догадывается ли мисс Ламарш о том, что повлечет за собой такое путешествие. Хэнк Лемницер уж позаботился просветить ее на этот счет. Перспектива, не мог не признаться себе О'Киф, открывалась заманчивая. Его прельщала возможность не только поболтать с Дженни Ламарш, но и установить с ней более близкие отношения. Уж она-то, конечно, сумеет найти нужный тон и поставить себя с теми, с кем им предстоит встречаться. И вряд ли ее будут разбирать сомнения относительно того, какой следует выбрать к завтраку сок.
   
И все же — к собственному удивлению — он колебался.
   
— Я бы хотел быть уверенным в одном — что будущее мисс Лэш обеспечено.
   
— И не думайте об этом, — донесся до него уверенный голос Лемницера с другого конца страны. — Я позабочусь о ней так же, как заботился обо всех остальных.
   
— Я не об этом, — резко перебил его Кэртис О'Киф.
   
Лемницер был человек, конечно, полезный, но временами ему недоставало тонкости.
   
— А о чем же, мистер О'Киф?
   
— Я хотел бы, чтобы вы подобрали что-то специально предназначенное для мисс Лэш. Что-то хорошее. И дали мне знать об этом еще до ее отъезда.
   
— Постараюсь, мистер О'Киф. — В голосе Лемницера прозвучали нотки сомнения. — Но ведь Додо звезд с неба не хватает…
   
— Не первую попавшуюся роль, ясно? — настаивал О'Киф. — Не спешите, лишь бы пристроить.
   
— А как же быть с Дженни Ламарш?
   
— У нее что, нет никаких других планов?
   
— Думаю, что нет. — Лемницера явно начало злить то, что он вынужден считаться с этим капризом своего босса, но он взял себя в руки и тут же добавил: — Хорошо, мистер О'Киф, будет исполнено. Я вам позвоню.
   
Когда Кэртис О'Киф вернулся в гостиную, Додо убирала со стола тарелки и ставила их на столик, на котором официант привез завтрак.
   
— Перестань! — раздраженно прикрикнул он. — В отеле же есть прислуга, которой платят за это деньги.
   
— Но, Кэрти, мне так нравится это делать. — Она посмотрела на него, и он увидел в ее выразительном взгляде растерянность и обиду. Все же она послушалась и перестала заниматься тарелками.
   
Не очень сам понимая, почему у него вдруг испортилось настроение, он сказал:
   
— Пойду немного пройдусь по отелю.
   
Попозже, решил он, надо будет загладить свою резкость и повести Додо посмотреть город. Ему вспомнилось, что здесь устраивают прогулки по реке вдоль порта на допотопном пароходе с гребным колесом под названием «Президент». Там всегда полно туристов, а Додо обожает, когда вокруг много народу.
   
Уже в дверях, не удержавшись, он сказал ей об этом. И она кинулась к нему на шею.
   
— Ой, Кэрти, как чудесно! Я заколю волосы, чтобы они не разлетались по ветру. Вот так!
   
И подняв гибкую руку, она откинула с лица пепельно-белокурые волосы и закрутила их в тугой, красивый узел. Это поднятое вверх лицо, озаренное неподдельной радостью, было исполнено такой безыскусной красоты, что у О'Кифа перехватило дыхание и он чуть было не остался. Но потом он буркнул, что скоро вернется, и захлопнул за собой дверь.
   
На лифте он спустился до бельэтажа, а оттуда по лестнице сошел в вестибюль, решительно выбросив из головы мысли о Додо. Он шел не спеша, подмечая, как поглядывают на него проходящие мимо служащие отеля, с какой неожиданной энергией бросаются что-то делать. Но они не интересовали О'Кифа — он осматривал отель с точки зрения его состояния, сопоставляя личные впечатления с данными, изложенными в секретном докладе Огдена Бейли. И то, что он видел, подтверждало высказанное им вчера мнение, что «Сент-Грегори» нужна твердая руна. Разделял он и мнение Бейли о необходимости привлечь новые капиталы.
   
По опыту он знал, например, что эти массивные колонны в вестибюле наверняка ничего не поддерживают. В таком случае не трудно было бы их выдолбить, а освободившееся пространство сдать под витрины городским торговцам.
   
Он заметил, что в галерее под вестибюлем отличное место отдано цветочному магазину. Арендная плата, которую получал с него отель, очевидно, составляла что-то около трехсот долларов в месяц. Если же немного пораскинуть мозгами и устроить здесь современный коктейль-бар (в виде, скажем, речного парохода! — чем плохо?), можно за тот же месяц легко получать пятнадцатью тысяч долларов. А цветочницу переместить.
   
Вернувшись в вестибюль, он увидел, что можно высвободить еще немало полезной площади. Если сократить место, отведенное для публики, можно не без выгоды для себя втиснуть еще с полдюжины разных киосков: по продаже авиационных билетов, прокату машин, организации экскурсии, продаже ювелирных изделии, возможно, даже аптечный киоск. Естественно, это повлечет за собой изменение атмосферы в целом; теперешний дух праздности и комфорта должен исчезнуть, а заодно с ним и все эти растения в кадках, и толстые ковры. В наше время ярко освещенные вестибюли с указателями и рекламой всюду, куда ни упадет глаз, немало способствуют тому, чтобы баланс отеля радовал душу.
   
И еще одно: следует убрать большую часть кресел. Если кому-то хочется присесть, пусть идет в один из баров или ресторанов отеля, — так будет куда выгоднее для владельца.
   
Много лет назад О'Киф получил хороший урок — он теперь знал, к чему ведет наличие бесплатных мест для сидения. Случилось это в одном небольшом городке на юго-западе страны, в самом первом его отеле, построенном на фу-фу, настоящей ловушке на случай пожара, хоть и с пышным фронтоном.
   
Отель этот отличался одной особенностью: в нем было с десяток платных туалетов, которыми пользовались — а может, это так казалось — в разное время все фермеры и сельские рабочие, жившие на расстоянии ста миль от отеля. К удивлению молодого О'Кифа, этот источник приносил солидный доход, и лишь одно мешало увеличить прибыли: по закону штата требовалось, чтобы один из десяти туалетов был бесплатный, и экономные сельские рабочие тут же приобрели привычку пользоваться именно бесплатным туалетом, хотя для этого приходилось выстаивать в очереди. О'Киф разрешил эту проблему, наняв известного в городе пьяницу. За двадцать центов в час и бутылку дешевого вина этот человек стоически просиживал в бесплатной уборной целый рабочий день. Доход от остальных незамедлительно и быстро возрос.
   
Вспомнив об этом, Кэртис О'Киф улыбнулся.
   
Тем временем в вестибюле стало оживленнее. Только что вошла целая группа приезжих и подошла к регистрационной стойке, в то время как другие еще проверяли свой багаж, выгружаемый из аэропортовского автобуса. У стойки портье образовалась небольшая очередь. О'Киф остановился понаблюдать.
   
Тут-то он и увидел то, чего пока никто еще, судя по всему, не заметил.
   
Со вкусом одетый негр средних лет с чемоданом в руке вошел в отель. И не спеша, будто прогуливаясь после обеда, подошел к регистрационной стойке. Он поставил чемодан на пол, занял очередь и стал ждать.
   
О'Киф явственно слышал весь разговор с портье, когда негр подошел к стойке.
   
— Доброе утро, — сказал негр приветливо и любезно, со среднезападным акцентом. — Я — доктор Николас, мне забронирован здесь номер. — Еще в очереди он снял шляпу и теперь стоял с непокрытой головой, его черные с проседью волосы были тщательно приглажены.
   
— Да, сэр. Пожалуйста, заполните этот бланк. — Клерк произнес это, не глядя на стоявшего перед ним человека. Потом поднял глаза, и выражение его лица изменилось. Рука взлетела и выхватила бланк, который за минуту до того клерк сам положил перед негром. — Простите, — решительно сказал он, — но в отеле нет мест.
   
Негр невозмутимо, с улыбкой возразил:
   
— Мне забронирован здесь номер. Вы прислали мне письменное подтверждение. — Рука его опустилась во внутренний карман, он достал бумажник с торчавшими из него бумажками и взял одну из них.
   
— Извините, должно быть, произошла ошибка. — Клерк даже и не взглянул на лежавшее перед ним письмо. — У нас тут сейчас конгресс.
   
— Я знаю. — Негр кивнул, улыбка начала сбегать с его лица. — Конгресс стоматологов. Я делегат этого съезда.
   
Клерк покачал головой.
   
— Ничем не могу вам помочь.
   
— В таком случае, — сказал негр, спрятав обратно свои бумаги, — я хотел бы поговорить с кем-нибудь из администрации.
   
А тем временем еще несколько приезжих встали в очередь у стойки.
   
Какой-то мужчина в плаще, перетянутом поясом, нетерпеливо спросил:
   
— В чем там задержка?
   
О'Киф молча наблюдал. У него было такое чувство, будто в переполненном вестибюле подложили бомбу с тикающим часовым механизмом, которая вот-вот взорвется.
   
— Можете поговорить с помощником управляющего. — И перегнувшись через стойку, клерк громко позвал: — Мистер Бейли!
   
Пожилой человек, сидевший за столом в глубине вестибюля, поднял голову.
   
— Мистер Бейли, пожалуйста, подойдите сюда!
   
Помощник управляющего кивнул и с чуть усталым видом поднялся. Пока он не спеша шел к ним, на его морщинистом, одутловатом лице появилась заученная улыбка.
   
Старый волк, подумал О'Киф, видимо, просидел несколько лет за стойкой портье, а теперь получил собственный стол и стул в вестибюле и право улаживать незначительные проблемы, возникавшие у гостей. Чин помощника управляющего, как и во многих других отелях, был своего рода уступкой тщеславию публики, желавшей иметь дело с более ответственным лицом, хотя на самом деле настоящее руководство отеля сидело в скрытых от глаз служебных кабинетах.
   
— Мистер Бейли, — сказал клерк, — я уже объяснил этому джентльмену, что в отеле нет мест.
   
— Я тоже объяснил, — возразил негр, — что мне забронирован номер и у меня есть документ, подтверждающий это.
   
Помощник управляющего, сияя благожелательной улыбкой, всем своим видом давал понять, что он — к услугам каждого, ожидающего своей очереди у стойки.
   
— Та-ак, сейчас посмотрим, что можно сделать. — Короткими, толстыми, прокуренными пальцами он дотронулся до рукава дорогого, хорошо сшитого костюма доктора Николаса. — Пожалуйста, пройдите сюда и присядьте. — Негр послушно пошел к нише, где стоял стол помощника управляющего; по пути тот добавил:
   
— Иногда такое, к сожалению, случается. И тогда мы стараемся как-то выправить положение.
   
Мысленно Кэртис О'Киф отметил, что этот пожилой служащий знает свое дело. Без шума, спокойно он перевел место действия назревающего скандала из центра вестибюля в боковую кулису. Тем временем и портье присоединился еще один клерк, и они быстро стали оформлять прибывших. Только моложавый, широкоплечий мужчина, в очках с толстыми стеклами, делавшими его похожим на сову, вышел из очереди и наблюдал за происходившим. Ну, может, все обойдется и без взрыва, подумал О'Киф. Тем не менее он решил подождать и посмотреть, что будет.
   
Помощник управляющего указал негру на стул и сам сел на свое место.
   
Внимательно, с бесстрастным лицом он выслушал все то, что тот уже говорил портье.
   
Когда доктор Николас кончил, помощник управляющего кивнул.
   
— Я должен извиниться перед вами, доктор, за возникшее недоразумением — бойко, деловито сказал он, — но я уверен, что мы сможем найти для вас место в другом отеле. — Одной рукой он придвинул и себе телефон и снял трубку, другой вытащил из ящика лист бумаги со списком телефонов.
   
— Одну минуту! — мягкий голос негра стал резким. — Вы говорите, что в отеле нет мест, а между тем ваши служащие и сейчас размещают приехавших. Что, у них какая-то особая броня?
   
— Очевидно, да. — Профессиональная улыбка сошла с лица мистера Бейли.
   
— Джим Николас! — Громкий веселый возглас разнесся по всему вестибюлю. К нише короткими быстрыми шажками приближался старичок с живым румяным лицом, увенчанным гривой непослушных седых волос. Негр встал.
   
— Доктор Ингрэм! Как я рад вас видеть!
   
Он протянул руку, старик схватил ее и радостно потряс.
   
— Как поживаете, Джим, мой мальчик? Нет, нет, можете не отвечать! Я и сам вижу, что у вас все в порядке. Ясно, что преуспеваете. Практика у вас, должно быть, хорошая.
   
— Да, спасибо. — Доктор Николас улыбнулся. — Правда, работа в университете все еще отнимает много времени.
   
— Да разве я этого не знаю! Разве не знаю! Я всю жизнь учу таких, как вы, а потом вы разлетаетесь в разные стороны и обзаводитесь богатой клиентурой. — Негр широко улыбнулся, и доктор Ингрэм продолжал: — Впрочем, у вас и с наукой и с практикой дело обстоит как будто неплохо: репутация у вас отличная. Эта ваша статья о злокачественных опухолях полости рта вызвала немало дискуссий, и мы с нетерпением ждем вашего сообщения по этому вопросу. Кстати, я буду иметь удовольствие представить вас конгрессу. Меня ведь избрали в этом году президентом!
   
— Да, я слышал. Думаю, они не ошиблись в выборе.
   
Помощник управляющего, слышавший все это, медленно поднялся из-за стола. Глаза его растерянно перебегали с одного на другого.
   
Маленький седовласый старичок доктор Ингрэм рассмеялся. И весело потрепал коллегу по плечу.
   
— Скажите мне номер вашей комнаты, Джим. Через некоторое время мы соберемся небольшой компанией выпить. Мне бы хотелось, чтоб и вы присоединились к нам.
   
— К сожалению, — сказал доктор Николас, — мне сейчас сообщили, что не могут предоставить здесь номер. Видимо, из-за цвета моей кожи.
   
Наступила неловкая пауза — президент ассоциации стоматологов стал пунцовым. На щеках его заходили желваки.
   
— Я сам займусь этим делом, Джим, — сказал он. — Обещаю вам, что они извинятся и предоставят вам номер. В противном случае, заверяю вас, все стоматологи немедленно покинут этот отель.
   
Тем временем помощник управляющего уже успел кивком головы подозвать к себе посыльного. И сейчас шептал ему:
   
— Позови мистера Макдермотта — живо!
   
Для Питера Макдермотта этот день начался с одной, казалось бы, незначительной организационной проблемы. В его утренней почте была записка от портье, напоминавшего, что завтра в «Сент-Грегори» прибывают мистер и миссис Джастин Кьюбек из Таскалусы. Дело в том, что, бронируя себе номер, миссис Кьюбек поставила в известность администрацию о росте своего мужа: два метра пятнадцать сантиметров.
   
Пробежав глазами это сообщение у себя в кабинете, Питер подумал: хорошо, если бы все проблемы в отеле были так просты.
   
— Позвоните в столярную мастерскую, — велел он своей секретарше Флоре Йетс. — Наверно, у них еще сохранилась кровать и матрасы, которые мы давали генералу де Голлю. Если нет, пусть что-нибудь придумают. Завтра велите пораньше выделить Кьюбекам номер и поставить туда кровать до их приезда. Передайте также кастелянше, что понадобятся соответствующие простыни и одеяла.
   
Флора сидела у другого конца стола и сосредоточенно записывала, как обычно, не переспрашивая и не задавая вопросов. Питер знал, что все его указания будут в точности переданы, а завтра без всяких напоминаний с его стороны Флора проверит, как их выполнили.
   
Флора перешла к нему по наследству, когда он поступил в «Сент-Грегори», и с тех пор он имел возможность убедиться, что это идеальная секретарша — знающая, заслуживающая доверия; ей было около сорока, она была всем довольна, в том числе и своей семейной жизнью, и уныла, как цементная стена. С Флорой, по мнению Питера, легко было работать еще и потому, что к ней можно было прекрасно относиться, — а так оно и было, — и при этом не заводить романа. Вот если бы Кристина работала у него, а не у Уоррена Трента, размышлял Питер, все обстояло бы иначе.
   
После того как он столь неожиданно покинул квартиру Кристины прошлой ночью, он почти все время думал о молодой женщине. Даже во сне он видел ее. Ему снилось, что они мирно плывут на какой-то лодке по зеленой реке под аккомпанемент бравурной музыки, где, как ему помнилось, особенно выделялись переливы арфы. Он рассказал об этом Кристине сегодня утром по телефону, и она спросила: «А мы плыли вверх или вниз по течению? Это важно». Но он не мог вспомнить — помнит лишь, что ему это нравилось, и надеется (сообщил он Кристине), что, когда заснет сегодня, увидит сон с того места, где он прервался накануне.
   
Однако прежде — в течение вечера — они должны снова встретиться. А вот где и когда, — об этом они условятся позже.
   
«По крайней мере, у меня будет повод позвонить вам», — сказал Питер.
   
«А без повода нельзя? — парировала Кристина. — К тому же, я собираюсь утром отыскать один листочек, не имеющий особого значения, который, вдруг оказалось, необходимо передать лично вам». Она произнесла это счастливым голосом, с легкой запинкой, словно в ней все еще жило это радостное волнение, которое они пережили накануне.
   
Будем надеяться, что Кристина скоро придет, подумал Питер, и снова занялся утренней почтой и делами с Флорой.
   
Почта, как всегда, была самая разная; было в ней и несколько запросов о размещении участников съездов, чем он и занялся в первую очередь. Как обычно, Питер принял свою излюбленную позу — положил ноги на высокую корзину для мусора, откинулся в своем мягком вращающемся кресле, так что тело его приняло почти горизонтальное положение, — и стал диктовать. Он обнаружил, что так легче думается, и со временем настолько отработал угол наклона, что научился откидывать кресло до предела, — еще чуть-чуть, и оно опрокинется. В перерывах между диктовкой Флора по обыкновению выжидающе смотрела на него. Сидела и молча смотрела.
   
Было в его почте очередное письмо — и Питер тут же продиктовал на него ответ — от жителя Нового Орлеана, жена которого пять недель тому назад присутствовала на торжественном свадебном ужине, устроенном в отеле ее знакомыми. Во время ужина она положила норковый жакет на рояль, где лежали вещи, и одежда других гостей. Когда она стала надевать жакет, в нем оказалась большая дыра, прожженная сигаретой, — выяснилось, что починка будет стоить сто долларов. Муж пытался получить эти деньги с отеля и в последнем письме грозил передать дело в суд.
   
Питер ответил вежливо, но категорично. Он еще раз объяснил, что в отеле есть гардеробы, которыми жена автора письма не пожелала воспользоваться. Если бы она ими воспользовалась, отель рассмотрел бы его жалобу. В данной же ситуации «Сент-Грегори» ответственности не несет.
   
Письмо это, как подозревал Питер, скорее всего — просто попытка выудить у отеля деньги, хотя из этого, конечно, можно сделать судебное дело — подобных идиотских дел было немало. Обычно суды отклоняют претензии к отелям, требующие денежного возмещения, но досадно тратить впустую время и силы на никому не нужные выяснения. Порою кажется, думал Питер, что публика рассматривает отель как дойную корову или рог изобилия, откуда можно беззастенчиво черпать деньги.
   
Он выбрал еще одно письмо для ответа, как вдруг из секретарской послышался легкий стук в дверь. Питер поднял взгляд, ожидая увидеть Кристину.
   
— Это я, — сказала Марша Прейскотт. — Там никого нет, поэтому я… — Она увидела Питера. — О господи! Вы же сейчас упадете!
   
— Пока еще не падал, — сказал Питер и тут же свалился.
   
Страшный грохот и затем — испуганная тишина.
   
Очутившись на полу позади стола, Питер лежал на спине и пытался определить размеры повреждений. Левая лодыжка у него болела — падая, он ударился о ножку перевернувшегося кресла. Затылок заныл, как только он до него дотронулся, хотя, по счастью, толстый ковер смягчил силу удара. А главное — пострадало его достоинство, что подтверждалось серебристым смехом Марши и сдержанной улыбкой Флоры.
   
Они обошли стол, чтобы помочь ему встать. Даже в том дурацком положении, в котором очутился Питер, он не мог не залюбоваться ликующей свежестью и красотой Марши. Сегодня на ней было простое голубое бумажное платье, которое как-то особенно подчеркивало то, что перед ним еще не женщина, но уже и не дитя, а вчера он это остро ощутил. Длинные черные волосы, как и вчера, тяжелой волной лежали у нее на плечах.
   
— Вам тут нужна предохранительная сетка, — сказала Марша. — Как в цирке.
   
Питер нехотя усмехнулся.
   
— Может, еще надеть и клоунский наряд?
   
Флора подняла тяжелое крутящееся кресло. Как раз когда они с Маршей, держа Питера под руки, помогали ему встать, вошла Кристина. Она остановилась в дверях с пачкой бумаг в руке. Брови у нее поползли вверх.
   
— Я не помешала?
   
— Нет, — ответил Питер. — Я вот… упал с кресла.
   
Кристина перевела взгляд на прочно стоявшее кресло.
   
— Я перекувырнулся, — пояснил Питер.
   
— Ну, конечно, они имеют тенденцию опрокидываться, эти кресла. Так и кувыркаются. — Кристина смотрела на Маршу. Флоры в кабинете уже не было.
   
Питер представил девушек друг другу.
   
— Здравствуйте, мисс Прейскотт, — сказала Кристина. — Я о вас слышала.
   
Марша смотрела то на Питера, то на Кристину, как бы оценивая ситуацию.
   
— Очевидно, работая в отеле, вы слышите всевозможные сплетни, мисс Фрэнсис, — холодно сказала она. — Вы ведь здесь работаете, не так ли?
   
— То, что я слышала, были не сплетни, — сказала Кристина. — Но я здесь действительно работаю, это верно. И потому могу зайти в другое время, чтобы не вносить сумятицы и не вмешиваться в личные дела.
   
Питер почувствовал, как нарастает неприязнь между Маршей и Кристиной, но причины ее понять не мог.
   
И, словно угадав его мысли. Марша очаровательно улыбнулась и сказала:
   
— Пожалуйста, не уходите из-за меня, мисс Фрэнсис. Я зашла лишь на минутку напомнить Питеру об ужине сегодня вечером. — Она повернулась к нему: — Надеюсь, вы не забыли?
   
У Питера екнуло внутри.
   
— Нет, — соврал он, — не забыл.
   
В наступившей за этим тишине раздался голос Кристины:
   
— Сегодня вечером?
   
— О господи! — воскликнула Марша. — Неужели он должен работать или у него какие-то другие обязательства?
   
Кристина решительно покачала головой.
   
— Ровным счетом ничего. Я сама прослежу, чтобы его ничто не задержало.
   
— Это ужасно мило с вашей стороны. — Марша снова блеснула улыбкой. — Что ж, тогда я, пожалуй, пойду. Ах да, в семь часов, — сказала она Питеру. — Это на Притания-стрит, дом с четырьмя большими колоннами. До свидания, мисс Фрзнсис. — Она взмахнула на прощание рукой и вышла, закрыв за собой дверь.
   
— Записать вам адрес? — с самым простодушным видом спросила Кристина. — Дом с четырьмя большими колоннами. А то вдруг забудете.
   
Он с беспомощным видом поднял вверх руки.
   
— Знаю, у нас с вами назначено свидание. Но когда мы договаривались, я совсем забыл об этом приглашении, потому что вчерашний вечер… с вами… у меня все из головы вылетело. А когда мы говорили сегодня утром, я, видимо, все спутал.
   
— Я прекрасно вас понимаю, — небрежно заметила Кристина. — Кто не перепутает, когда столько женщин ползает у ног?
   
Она твердо решила: пусть это будет стоить ей усилий, но она не станет переживать и даже постарается понять его. Она напомнила себе, что, несмотря на прошлый вечер, у нее нет никаких прав на свободное время Питера и, по-видимому, он сказал правду, что все перепутал.
   
— Надеюсь, вы проведете приятный вечер, — добавила она.
   
Питер почувствовал себя неловко.
   
— Марша еще совсем ребенок, — сказал он.
   
Всему есть предел, решила Кристина, даже терпению и пониманию. Она внимательно посмотрела ему в лицо.
   
— Видимо, вы действительно этому верите. Но разрешите женщине дать вам совет и сказать, что эта малютка мисс Прейскотт так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Правда, представляю себе, как смешно мужчине, когда его съедают.
   
Он решительно замотал головой.
   
— Вы абсолютно неправы. Просто так получилось, что два дня назад на ее долю выпали серьезные переживания и…
   
— И ей необходим друг.
   
— Совершенно верно.
   
— И тут явились вы!
   
— Мы с ней разговорились. И я пообещал прийти к ней на ужин сегодня вечером. Там будут и другие.
   
— Вы в этом уверены?
   
Он не успел ответить — зазвонил телефон. Досадливо взмахнув рукой, он взял трубку.
   
— Мистер Макдермотт, — произнес взволнованный голос, — здесь в вестибюле скандал, и помощник управляющего просит вас срочно спуститься.
   
Когда он повесил трубку, Кристины в комнате уже не было.
   
А все-таки наступает момент, мрачно думал Питер Макдермотт, когда человеку приходится принимать решения, с которыми, ты думал, жизнь тебя никогда не столкнет. И если такая минута тем не менее наступает, кажется, будто это происходит в кошмарном сне. Более того, кажется, будто твою совесть, убеждения, порядочность, верность определенным принципам разрывают на куски.
   
Питеру понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять обстановку, сложившуюся в вестибюле, хотя разговоры все еще продолжались. Достаточно было взглянуть на пожилого негра, сидевшего со спокойным достоинством у столика в нише, на негодующего доктора Ингрэма, почтенного президента ассоциации стоматологов, на равнодушного помощника управляющего, слушавшего его теперь уже с безразличным видом, поскольку бремя ответственности принял на себя другой.
   
Было совершенно ясно, что возникла кризисная ситуация и, если действовать неумело, то произойдет взрыв.
   
Заметил Питер и двух зрителей. Одним из них был Кэртис О'Киф, знакомый Питеру по многочисленным фотографиям и с интересом наблюдавший издали за происходящим. Другой — моложавый, широкоплечий человек в очках с толстой оправой, в серых фланелевых брюках и твидовом пиджаке. Он стоял чуть поодаль с видавшим виды чемоданом и как бы между прочим оглядывал вестибюль, тогда как на самом деле внимательно наблюдал за сценой, разыгрывавшейся у столика помощника управляющего.
   
Президент ассоциации стоматологов выпрямился во весь свой небольшой рост, его круглое румяное лицо пылало гневом, губы были плотно сжаты, непослушные седые волосы растрепались.
   
— Мистер Макдермотт, если вы и ваш отель будете упорствовать и не перестанете наносить людям подобные оскорбления, то, предупреждаю: у вас возникнут серьезные неприятности. — Глазки доктора Ингрэма возмущенно сверкнули, голос поднялся до крика. — Доктор Николас — высоко уважаемый представитель нашей профессии. Разрешите вам заявить, что, отказывая ему в номере, вы тем самым наносите личное оскорбление мне и всем участникам нашего съезда.
   
«Будь я сторонним наблюдателем, — подумал Питер, — я, наверное, сейчас зааплодировал бы этому старику». Но действительность напомнила о себе: «Я на службе. И мой служебный долг — любыми средствами притушить скандал в вестибюле». И он предложил:
   
— Не согласитесь ли вы и доктор Николас, — тут Питер почтительно посмотрел на негра, — подняться ко мне в кабинет, где мы могли бы все обсудить в спокойной обстановке.
   
— Нет, сэр, мы, черт побери, будем обсуждать это здесь. — И раскипятившийся доктор постучал ногой по полу. — Нечего прятаться по углам. Так вот, я вас спрашиваю: предоставите вы номер моему другу и коллеге доктору Николасу или нет?
   
Головы стали поворачиваться в их сторону, кое-кто из проходивших по вестибюлю остановился. Мужчина в твидовом пиджаке все с тем же безразличным видом подошел ближе.
   
Какая ирония судьбы, промелькнуло в голове искренне огорченного Питера Макдермотта, что он оказался противником такого человека как доктор Ингрэм, которым, по сути, следует восхищаться. И не насмешка ли то, что не далее как вчера именно Питер доказывал Уоррену Тренту несостоятельность его политики, которая, собственно, и привела к сегодняшнему скандалу.
   
Президент ассоциации стоматологов, потеряв терпение, спросил его напрямик: «Предоставите вы номер моему другу?»
   
На мгновение у Питера появилось искушение ответить «да» и плюнуть на последствия. Но он знал, что из этого все равно ничего не выйдет.
   
Он мог давать распоряжения портье, но не о том, чтобы поселить негра.
   
На этот счет существовали строгие, неукоснительные правила, отменить которые мог лишь сам владелец, отеля. Пререкаться из-за этого с клерками значило бы только усугубить конфликт, а пользы не было бы никакой.
   
— Я огорчен не меньше вас, доктор Ингрэм, — сказал Питер. — К сожалению, в отеле существуют определенные правила, которые не позволяют мне предоставить номер доктору Николасу. Я был бы рад изменить существующий порядок, но на это у меня нет полномочий.
   
— А заблаговременное бронирование с последующим подтверждением — это что же, не принимается у вас в расчет?
   
— Безусловно, принимается. Но нам, видимо, следовало оговорить некоторые моменты при заключении контракта на обслуживание вашего конгресса. Мы этого не сделали, и в этом наша вина.
   
— Если бы вы заговорили об этом раньше, — резко перебил его доктор Ингрэм, — уверяю вас, вам не пришлось бы обслуживать конгресс. И, более того, даже теперь мы можем отказаться от ваших услуг.
   
— Я предложил подыскать для этого джентльмена другой отель, мистер Макдермотт, — вставил помощник управляющего.
   
— А нам это не нужно! — Доктор Ингрэм снова повернулся к Питеру. — Мистер Макдермотт, вы человек молодой и, видимо, неглупый. Неужели вы со спокойной совестью поступаете так?
   
«К чему юлить?» — подумал Питер. И сказал:
   
— Откровенно говоря, доктор, не помню, чтобы мне когда-либо было так стыдно. — А про себя добавил: «Будь у меня достаточно мужества и убежденности в своей правоте, я бы вышел сейчас из этого отеля и никогда бы не вернулся». Но разум возражал: чего он достигнет, поступив так?
   
Доктору Николасу номер все равно не дадут, а сам он, Питер, уже не сможет спорить с Уорреном Трентом по поводу его позиции, как это делал вчера и намерен делать и впредь. Хотя бы ради этого разве не стоит остаться — а может быть, в конечном счете и удастся что-то предпринять? Правда, ему хотелось бы иметь хоть маленькую уверенность, что это удастся.
   
— Клянусь честью, Джим, я этого так не оставлю, — произнес старый доктор дрожащим от негодования голосом.
   
Негр покачал головой.
   
— Честно говоря, это обидно, и мои воинствующие друзья наверняка скажут, что мне следует активнее отстаивать свои права. — Он пожал плечами. — Ну, а я предпочитаю заниматься научной работой. В полдень уходит самолет на Север, я попытаюсь улететь этим рейсом.
   
Доктор Ингрэм резко повернулся к Питеру.
   
— Да неужели вы не понимаете? Это же всеми уважаемый профессор и исследователь. И он должен делать один из наиболее важных докладов.
   
«Должен же быть какой-то выход из положения», — в отчаянии думал Питер.
   
— А что, если бы я предложил вам следующее, — сказал он. — Пусть доктор Николас согласится жить в другом отеле, я же договорюсь, чтобы его пускали сюда на заседания вашего конгресса. — Питер сознавал, что устроить это будет нелегко, придется говорить с Уорреном Трентом напрямик. Но он сумеет этого добиться или уйдет.
   
— Ну, а на прочие мероприятия — на обеды и ужины? — Негр в упор смотрел на него.
   
Питер отрицательно покачал головой. К чему давать обещание, которое он не сможет выполнить?
   
Доктор Николас передернул плечами — на щеках его заиграли желваки.
   
— Нет смысла настаивать, доктор Ингрэм. Я пришлю вам доклад, чтобы вы могли распространить его среди делегатов. Там есть вещи, которые, по-моему, могут вас заинтересовать.
   
— Джим! — Седой старичок был не на шутку взволнован. — Джим, я не знаю, что вам сказать, но я этого без последствий не оставлю.
   
Доктор Николас оглянулся, ища свой чемодан.
   
— Я сейчас вызову посыльного, — сказал Питер.
   
— Нет! — Доктор Ингрэм отстранил его. — Нести этот чемодан привилегия, которую я оставляю за собой.
   
— Извините, джентльмены, — раздался рядом голос человека в твидовом пиджаке и в очках. Все обернулись, и в ту же секунду щелкнул затвор фотоаппарата. — Отлично! — сказал человек в очках. — Разрешите еще один кадр. — Он прищурился в видоискатель «роллейфлекса», и затвор щелкнул снова. Затем, опустив камеру, он заметил: — Эти новые пленки просто великолепны. Еще совсем недавно мне для такой же съемки понадобилась бы лампа-вспышка.
   
— Кто вы такой? — резко спросил его Питер Макдермотт.
   
— Вы хотите знать фамилию или профессию?
   
— В любом случае вы нарушили право частной собственности. Этот отель…
   
— Давайте не будем! Это слишком старая песня. — Фотограф стал регулировать фокус. В эту минуту Питер шагнул к нему, и он тотчас оторвался от своего занятия. — И не пытайтесь пускать руки в ход, приятель. Ваш отель крепко засмердит, когда я это напечатаю, а если охота добавить еще один кадр с дракой, тогда валяйте. — И он ухмыльнулся, увидев, что Питер остановился в нерешительности. — Я вижу, смекалка у вас работает как надо.
   
— Вы из газеты? — спросил доктор Ингрэм.
   
— Отличный вопрос, доктор. — Человек в очках ухмыльнулся. — Иногда мой редактор говорит «нет», хотя сегодня он, пожалуй, этого не сказал бы.
   
Особенно после того, как я пришлю ему эту маленькую драгоценность, добытую во время отпуска.
   
— Из какой газеты? — спросил Питер, надеясь, что это что-нибудь малоизвестное.
   
— «Нью-Йорк геральд трибюн».
   
— Прекрасно! — Президент ассоциации удовлетворенно кивнул. — Они-то сумеют сделать из этого сенсацию. Надеюсь, вы поняли, что здесь произошло?
   
— Можете считать, что мне все ясно, — ответил корреспондент. — Необходимы лишь детали, чтобы ваши фамилии были написаны правильно. Впрочем, сделаем-ка сначала еще один снимок на улице — вы вместе с другим доктором.
   
Доктор Ингрэм схватил своего негритянского коллегу под руку.
   
— Вот как надо с этим бороться, Джим. Мы протащим этот отель через все газеты страны.
   
— Тут вы правы, — согласился корреспондент. — И телеграфные агентства это возьмут. С моими фотографиями — уж точно.
   
Доктор Николас медленно кивнул.
   
Вот теперь уж ничего не поделаешь, мрачно подумал Питер, ровным счетом ничего.
   
Обернувшись, он увидел, что Кэртис О'Киф исчез.
   
А корреспондент и врачи двинулись к выходу.
   
— Мне не хотелось бы надолго откладывать этот вопрос, — говорил доктор Ингрэм. — Как только вы нас снимете, я займусь тем, чтобы перевести участников конгресса из этой гостиницы. Единственный способ подействовать на подобных людей — ударить их по больному месту, то есть по карману. — И звуки его голоса поглотила улица.
   
   
— У полиции есть какие-нибудь новые сведения? — спросила герцогиня Кройдонская.
   
Время приближалось к одиннадцати утра. В уединении президентских апартаментов герцогиня и ее муж, крайне взволнованные, вновь встретились с начальником охраны отеля. Огромное, разжиревшее тело Огилви едва умещалось в кресле с плетеным сиденьем. Когда он поворачивался, кресло протестующе скрипело.
   
Они сидели в просторной, залитой солнцем гостиной, двери в которую были плотно закрыты. Как и накануне, герцогиня отослала секретаря и горничную, придумав им какие-то поручения.
   
Огилви ответил не сразу.
   
— Они знают немало закоулков, где можно спрятать машину, которую они ищут. Как мне сказали, они сейчас рыщут в пригородах и в окрестностях, все силы на это брошены. Дел у них еще хватит, но, думаю, к завтрашнему дню они уже начнут искать в городе.
   
Со вчерашнего дня в отношениях между герцогской четой и Огилви произошла некоторая перемена. Прежде они были противниками. Сейчас же вошли в сговор, хотя еще и не окончательно, а как бы лишь намечая условия для такого союза.
   
— Если времени у нас осталось так мало, чего же мы ждем? — спросила герцогиня.
   
Поросячьи глазки детектива сузились.
   
— А вы что же, хотите, чтобы я вывел машину прямо сейчас? Днем? Да еще, может, поставил ее на самом видном месте на Канал-стрит?
   
Неожиданно в разговор вмешался герцог Кройдонский:
   
— Моя жена немало пережила за это время. Не нужно ей грубить.
   
Огилви и бровью не повел. Все с тем же хмурым, скептическим выражением он вытащил сигару из кармана пиджака, посмотрел на нее и сунул обратно.
   
— Все мы немало пережили. И еще напереживаемся, пока эта петрушка не кончится.
   
— Это не имеет значения, — нетерпеливо прервала его герцогиня. — Меня интересует, что происходит сейчас. Догадалась ли полиция, что им нужно разыскивать «ягуар»?
   
Огромная голова детектива с тройным подбородком медленно качнулась из стороны в сторону.
   
— Если б догадалась, мы бы уже слышали. Я ведь говорил вам: машина у вас иностранная, так что отыскать ее можно за два-три дня.
   
— А есть какие-нибудь признаки того, что… ну, словом, что их это стало меньше занимать? Бывает же так, что интерес к чему-то вспыхивает, а через день-другой, если ничего не происходит, — угасает.
   
— Да вы в своем уме? — На лице толстяка появилось выражение крайнего изумления. — Вы что, не читали сегодняшних газет?
   
— Читала, — ответила герцогиня. — Должно быть, мне просто хотелось бы принять желаемое за действительное.
   
— Ничего не изменилось, — заявил Огилви. — Разве что полиция стала еще больше на стреме. Немало репутаций зависит от того, удастся ли раскрыть это убийство, и ребята понимают: если они не размотают все до конца, будет хорошенький разнос, и начнут его с верхов. Сам мэр города дал это понять, так что тут еще теперь и политика примешана.
   
— Значит, вывести машину из города будет еще труднее, чем прежде?
   
— Очевидно, там, герцогиня. Каждый полицейский, находящийся на посту, знает, что, если ему посчастливится засечь машину — вашу машину, — он сразу получит еще одну лычку. Да они во все глаза глядят. Вот так-то!
   
Наступило молчание, нарушаемое лишь тяжелым дыханием Огилви.
   
Всем было ясно, какой вопрос должен теперь последовать, но никому не хотелось его задавать, словно от ответа на него зависело, останется ли надежда или она будет разрушена.
   
Наконец герцогиня Кройдонская спросила:
   
— Когда же вы предполагаете выехать? Когда вы двинетесь на Север?
   
— Сегодня вечером, — ответил Огилви. — Именно поэтому я и пришел к вам.
   
Герцог громко, с облегчением вздохнул.
   
— Но как же вы поедете? — спросила герцогиня. — Вас наверняка заметят.
   
— Ручаться, что не заметят, не стану. Но я сделал кой-какие расчеты.
   
— Дальше.
   
— Я думаю, что лучше всего выехать около часу.
   
— Около часу ночи?
   
Огилви кивнул.
   
— На улицах к тому времени народу никого. И движение затихает. Хотя не совсем.
   
— Но ведь и тогда вас могут заметить?
   
— Заметить могут всегда. А попытать счастья надо.
   
— Если вам удастся уехать — выбраться из Нового Орлеана, — как далеко вы сумеете угнать машину?
   
— В шесть утра рассветает. Наверно, к этому времени я уже буду в штате Миссисипи. Скорей всего, где-то возле Мейкона.
   
— Но это же совсем близко! — запротестовала герцогиня. — Вы проедете всего лишь половину штата Миссисипи. Значит, меньше четверти пути до Чикаго.
   
Толстяк резко повернулся — кресло под ним протестующе заскрипело.
   
— А вы считаете, что я должен гнать как сумасшедший? Может, установить рекорд скорости? И может, прицепить себе на хвост какого-нибудь полицейского, которого хлебом не корми, дай сорвать штраф?
   
— Нет, я этого вовсе не хочу. Я просто думаю о том, чтобы угнать машину как можно дальше от Нового Орлеана. А что вы будете делать днем?
   
— Съеду с дороги. И где-нибудь укроюсь. В Миссисипи полно таких мест.
   
— А потом?
   
— Как только стемнеет, припущу дальше. Через Алабаму, Теннесси, Кентукки, Индиану.
   
— Когда можно считать, что вы в безопасности? В полной безопасности?
   
— Наверно, в Индиане.
   
— И в Индиане вы пробудете всю пятницу?
   
— Пожалуй.
   
— А в Чикаго приедете в субботу?
   
— В субботу утром.
   
— Прекрасно, — заключила герцогиня. — Мы с мужем вылетим в Чикаго в пятницу вечером. Остановимся в отеле «Дрейк» и будем ждать там от вас вестей.
   
Герцог пристально разглядывал свои руки, стараясь не встречаться взглядом с Огилви.
   
— И дождетесь, — отрезал детектив.
   
— Вам что-нибудь нужно от нас?
   
— Я бы хотел получить записку в гараж. На всякий случай. Что вы доверяете мне взять машину.
   
— Сейчас напишу. — Герцогиня прошла в другой конец комнаты к секретеру, быстро что-то написала и тут же вернулась со сложенным листком бумаги, на котором стояла эмблема отеля. — Извольте.
   
Не взглянув на записку, Огилви положил ее во внутренний карман. Он по-прежнему не сводил глаз с лица герцогини.
   
Наступило неловкое молчание.
   
— Вам нужно что-то еще? — неуверенно спросила герцогиня.
   
Герцог Кройдонский поднялся со своего места, прямой как палка, и пошел куда-то.
   
— Денег, — раздраженно произнес он, останавливаясь, но не поворачиваясь к ним. — Он хочет денег.
   
Толстое лицо Огилви расплылось в ухмылке.
   
— Совершенно верно, герцогиня. Десять тысяч сейчас, как условились. Остальные пятнадцать в Чикаго, в субботу.
   
Герцогиня с рассеянным видом прижала к вискам пальцы, унизанные кольцами.
   
— Право, не понимаю, как это я… забыла… Столько было всяких дел.
   
— Неважно. Я бы напомнил.
   
— Займемся этим сегодня к вечеру. Наш банк позаботится…
   
— Деньги наличными, — перебил герцогиню толстяк. — Купюры не крупнее двадцаток и не новые.
   
— Это еще почему? — метнула на него недоумевающий взгляд герцогиня.
   
— А чтобы по ним ничего нельзя было распознать.
   
— Вы что же, не доверяете нам?
   
Огилви потряс головой.
   
— В такой ситуации лишь круглый дурак может кому-нибудь доверять.
   
— Тогда почему же мы должны доверять вам?
   
— Да потому что мне с вас еще пятнадцать косых причитается. — В высоком фальцете появились нотки нетерпения. — И запомните: тоже в мелких купюрах, причем банки по субботам не работают.
   
— Теперь представим себе, — сказала герцогиня, — что в Чикаго мы вам ничего не платим.
   
Улыбка мгновенно сошла с лица детектива — даже намека на нее не осталось.
   
— Я, скажем прямо, рад, что вы подняли этот вопрос, — сказал он. Чтобы все между нами было ясно.
   
— Думаю, мне и так все ясно, но все же объясните.
   
— В Чикаго, герцогиня, будет вот как: я ставлю машину в укромном месте, но где — вы не будете знать. Потом иду в отель и получаю свои пятнадцать косых. После этого я возвращаю вам ключи и говорю, где спрятана машина.
   
— И все же вы не ответили на мой вопрос.
   
— Сейчас, сейчас. — Поросячьи глазки детектива сверкнули. — Если что вдруг не так — ну, к примеру, если вы заявите, что у вас нет наличных, потому как вы забыли, что банки в этот день не работают, — я вызову полицию там же, в Чикаго.
   
— Но ведь и вам тогда придется многое объяснять. Хотя бы почему вы перегнали машину на север.
   
— Ничего нет проще. Скажу, что вы заплатили мне пару сотен — они как раз будут при мне, — чтоб я пригнал вашу машину в Чикаго. Вы-де сказали, что для вас этот путь слишком утомителен. Сами же с герцогом пожелали лететь. А я, только когда добрался до Чикаго и как следует пригляделся к машине, понял, что к чему. Вот так-то… — Детектив передернул своими огромными плечищами.
   
— Мы не собираемся изменять своему слову, — заверила его герцогиня Кройдонская. — Но как и вам, мне хотелось убедиться, что мы понимаем друг друга.
   
Огилви кивнул.
   
— По-моему, понимаем.
   
— Приходите в пять, — сказала герцогиня. — Деньги будут приготовлены.
   
После ухода Огилви герцог Кройдонский покинул свое добровольное уединение и возвратился на прежнее место. На столике стояли рюмки и бутылки — запас их со вчерашнего дня был обновлен. Налив в стакан виски, герцог плеснул туда немного содовой и залпом выпил.
   
— Я вижу, вы с самого утра опять за свое, — ехидно заметила герцогиня.
   
— Надо же прополоскать себя. — Герцог снова налил висни, но на этот раз отхлебнул совсем немного. — Я словно весь вывалялся в грязи после того, как побыл в одной комнате с этим типом.
   
— Зато так называемый «тип» явно менее разборчив, — парировала жена.
   
— А то он мог бы сказать, что не желает быть в одной комнате с пьяницей, сбившим ребенка…
   
Герцог побелел. Трясущимися руками он поставил стакан.
   
— Ну, уж это удар ниже пояса, дорогая.
   
— …и постыдно бежавшим потом, — добавила герцогиня.
   
— Ну нет, клянусь, это вам с рук не сойдет! — гневно вскричал герцог. Он сжал кулаки и, казалось, сейчас набросится на нее и ударит. — Ведь вы же виноваты, вы! Это вы заставили меня уехать, даже остановиться не дали. Если б не вы, я бы остановился. Вы сказали, что это ни к чему: что сделано, то сделано. Вот вчера хотел же я пойти в полицию. Вы воспротивились! А теперь у нас на шее сидит эта проказа… этот мерзавец, который лишает нас последних остатков… — Герцог не договорил и умолк.
   
— Можно считать вашу истерику оконченной? — осведомилась герцогиня. Ответа не последовало, и она продолжала: — Могу ли я напомнить вам, что мне не пришлось долго вас убеждать. Если бы вы захотели или намеревались поступить иначе, мое мнение не имело бы для вас никакого значения. А что касается проказы, то вы едва ли заразитесь: вы так старательно отходили подальше, — предоставив мне одной вести все переговоры с этим чудовищем.
   
— Зря я начал этот разговор, — вздохнул герцог. — Простите великодушно.
   
— Если вам необходимо поспорить, чтобы привести в порядок свои мысли, — безразличным тоном заметила герцогиня, — извольте: я не возражаю.
   
Герцог снова взял свой стакан.
   
— Странно, — сказал он, медленно поворачивая стакан в руке, — но у меня некоторое время назад вдруг появилось такое чувство, будто случившееся, несмотря на весь ужас, как-то сблизило нас!
   
Это было сказано явно с намерением заключить мир, и герцогиня заколебалась. Для нее разговор с Огилви тоже был унизительным и тягостным.
   
Где-то глубоко внутри у нее тоже возникла жажда покоя.
   
И все же она не могла пересилить себя и пойти на примирение с герцогом.
   
— Если даже и так, — сказала она, — то я этого не почувствовала. — И не без яда добавила: — Во всяком случае, сейчас не время для нежностей.
   
— Вы правы! — И точно слова супруги были сигналом, снимавшим запрет, герцог одним духом допил виски и снова наполнил стакан.
   
Герцогиня бросила на него испепеляющий взгляд:
   
— Была бы вам очень признательна, если бы вы, по крайней мере, сохранили ясность сознания. Полагаю, мне самой придется иметь дело с банком, но может понадобиться ваша подпись на документах.
   
   
Уоррену Тренту предстояло выполнить две добровольно взятые на себя миссии, и обе были ему неприятны.
   
Во-первых, предъявить Тому Эрлшору обвинение, с которым выступил против него накануне Кэртис О'Киф. «Он беззастенчиво обирает вас, — сказал магнат о старшем бармене. — И, судя по всему, уже давно».
   
О'Киф сдержал слово и подкрепил свое обвинение документом.
   
Утром, в начале одиннадцатого, некий молодой человек, который назвался Шоном Холлом из корпорации отелей О'Кифа, вручил Уоррену Тренту докладную на семи страницах, составленную на основе наблюдений, — с фактами, датами и даже указанием точного времени. Человек, доставивший этот доклад лично Уоррену Тренту в его апартаменты на пятнадцатом этаже, был явно смущен. Владелец отеля поблагодарил его и тут же сел читать документ.
   
По мере того как Трент читал, выражение лица его становилось все мрачнее. В отчете разоблачались не только махинации Тома Эрлшора, но и других служащих, которым Трент доверял. Особенно неприятным было то, что его обманывали главным образом те работники, которых он вообще не считал необходимым проверять, а некоторых — как, например, Тома Эрлшора — даже считал своими личными друзьями.
   
Было также очевидно, что в масштабе всего отеля эти хищения приводили к более значительным убыткам по сравнению с указанными в отчете.
   
Внимательно прочитав отпечатанные на машинке страницы. Трент аккуратно сложил их и спрятал во внутренний карман пиджака.
   
Трент понимал, что, если бы поддался первой реакции, его ярость не знала бы предела и тогда он стал бы изобличать и карать одного за другим всех тех, кто обманул его доверие. От такого поступка он мог бы даже получить некоторое, хоть и грустное, удовлетворение. Но чрезмерный гнев в последнее время оставлял у него чувство опустошенности. Надо самому лично, лицом к лицу встретиться с Томом Эрлшором, решил он, и больше ни с кем другим.
   
Этот отчет, думал Уоррен Трент, оказался полезным, по крайней мере, в том, что освободил его от всяких обязанностей по отношению к служащим. До вчерашнего вечера, размышляя о «Сент-Грегори», Уоррен Трент всегда помнил о своем долге перед преданными ему подчиненными. Теперь же, убедившись в их нечестности, он был свободен в своих действиях.
   
И как результат перед ним открывалась возможность, которую до этого он старался избегать, а именно: распорядиться отелем так, как он сам сочтет нужным. Но даже и теперь такая перспектива казалась ему в высшей степени отталкивающей, и именно поэтому он решил сделать то, что ему было менее неприятно, — до конца выяснить отношения с Томом Эрлшором.
   
Бар «Понталба» находился на первом этаже отеля и сообщался с вестибюлем через украшенные бронзой и кожей двустворчатые двери, которые вращались в любую сторону. Три застланные ковром ступеньки вели в помещение, где были расставлены столики и удобные мягкие кресла, а также находились отдельные кабины.
   
В отличие от других баров и коктейль-холлов «Понталба» был ярко освещен. Завсегдатаи могли видеть друг друга и весь бар, напоминающий по форме букву "Г". Перед стойкой бара высилось около десяти табуретов с мягкой обивкой — для посетителей, пришедших в бар в одиночестве. Эти табуреты вращались, что позволяло людям обозревать весь бар.
   
Было без двадцати пяти двенадцать, когда Уоррен Трент вошел в бар «Понталба». Зал был почти пуст, если не считать молодой парочки в одной из кабин да двух мужчин со значками участников конгресса, которые негромко беседовали за столиком у дверей. Приток посетителей ожидался лишь минут через пятнадцать, когда наступит время ленча, и уж тогда Тренту навряд ли представилась бы возможность спокойно все выяснить. Но ему, решил владелец отеля, хватит и десяти минут для того разговора, который он намеревался провести.
   
Официант, заметив хозяина, ринулся было к нему, но тот движением руки дал понять, что не нуждается в его услугах. Том Эрлшор стоял за стойкой бара спиной к залу и сосредоточенно рассматривал таблицу в газете, разложенную на кассовом аппарате. Уоррен Трент решительно прошел через зал и сел на табурет у стойки. Теперь ему хорошо было видно, что старший бармен изучает бюллетень скачек. «Значит, вот куда уплывают мои денежки», — подумал Уоррен Трент.
   
Эрлшор резко повернулся — на лице его отразился испуг, тотчас сменившийся легким удивлением, а затем и показной радостью.
   
— Ах, мистер Трент, так ведь можно человека и на тот свет отправить. — Он проворно сложил бюллетень и сунул в задний карман брюк. Его испещренное морщинами лицо и обрамленное, как у Деда Мороза, бахромой седых волос вокруг лысой макушки, расплылось в улыбке. «Почему я раньше не замечал, что улыбка у него такая заискивающая?» — подумал Уоррен Трент. — Давненько вы к нам не заглядывали, мистер Трент.
   
— А ты хотел бы, чтоб было иначе?
   
Эрлшор помедлил, прежде чем ответить.
   
— Почему же?..
   
— Я, например, считал, что, когда человека не беспокоят, это ему только на руку.
   
Еле заметная тень промелькнула по лицу старшего бармена. И он принужденно рассмеялся.
   
— Вы всегда любите пошутить, мистер Трент. Но раз уж вы заглянули сюда, я сейчас вам кое-что покажу. Давно собирался подняться к вам в кабинет, да все никак не было времени. — Эрлшор открыл ящик под полками, достал конверт и вынул цветную фотографию. — Это Дерек — мой третий внук. Здоровый растет чертенок, весь в мать, а все благодаря тому, что вы для нее сделали. Этель — вы, конечно, помните, так зовут мою дочь, — часто спрашивает про вас, всегда посылает вам приветы, как и вся моя семья. — Он положил фотографию на стойку бара.
   
Уоррен Трент взял снимок и, даже не взглянув на него, тут же вернул назад Эрлшору.
   
— Что-нибудь случилось, мистер Трент? — в замешательстве спросил Том Эрлшор. И не получив ответа, добавил: — Может быть, смешать вам коктейль?
   
Трент было отказался, но передумал:
   
— Джина с шипучкой.
   
— Слушаю, сэр! Сейчас будет готов! — Том Эрлшор быстро взял с полок нужные бутылки. Наблюдать за его работой всегда было удовольствием.
   
Обычно, принимая у себя гостей, Уоррен Трент вызывал Тома Эрлшора обслуживать их, главным образом, чтобы похвастать искусством своего бармена, чья техника в приготовлении коктейлей не уступала их вкусовым качествам. Вот и сейчас тот с блеском продемонстрировал свое искусство и, в последний раз высоко взмахнув миксером, поставил напиток перед хозяином.
   
Уоррен Трент отхлебнул и удовлетворенно кивнул головой.
   
— Угодил? — спросил Том Эрлшор.
   
— Вполне, — ответил Уоррен Трент. — Ничуть не хуже тех, что ты обычно готовишь. — Взгляды их встретились. — Мне особенно приятно сказать тебе это, Том, потому что это твой последний коктейль в моем отеле.
   
Смущение бармена сменилось явным испугом.
   
— Вы, конечно, это не серьезно, мистер Трент. Вы не могли сказать такое всерьез.
   
Пропустив мимо ушей эти слова, хозяин отодвинул стакан.
   
— Зачем ты это делал, Том? Почему именно ты — из всех моих служащих?
   
— Клянусь богом, я не понимаю…
   
— Не обманывай меня, Том. Ты и так слишком долго меня обманывал.
   
— Я же говорю вам, мистер Трент…
   
— Брось врать! — резкий окрик разорвал тишину зала.
   
Мирный говор за столиками смолк. По тому, как тревожно забегали глаза старого бармена, Уоррен Трент понял, что за его спиной все повернулись в их сторону. Он почувствовал, как гнев, которому он не хотел давать воли, захлестывает его.
   
Эрлшор судорожно глотнул.
   
— Прошу вас, мистер Трент. Ведь я работаю здесь уже тридцать лет. И вы никогда не говорили со мной в таком тоне. — Голос его был еле слышен.
   
Уоррен Трент достал из внутреннего кармана пиджака докладную, подготовленную людьми О'Кифа, перевернул две страницы и, закрыв рукой часть текста на третьей, рявкнул:
   
— Читай!
   
Эрлшор нащупал очки, надел их на нос. Руки его дрожали. Он пробежал глазами несколько строчек и остановился. Затем бросил взгляд на Уоррена Трента. Теперь в его глазах уже не было оскорбленного изумления. Только животный страх загнанного зверя.
   
— Вы ничего не сумеете доказать.
   
Уоррен Трент стукнул ладонью по стойке. Уже не обращая внимания на посетителей, он повысил голос и дал волю гневу:
   
— Если я пожелаю этим заняться, то докажу. И не заблуждайся на этот счет. Ты воровал и обманывал меня и, как все воры и преступники, оставил за собой следы.
   
От страха Тома Эрлшора прошиб пот. У него было такое чувство, словно мир, в котором он чувствовал себя так уверенно и безнаказанно, вдруг взорвался и рассыпался на куски. Он уже и не помнил, когда начал обманывать хозяина, и за эти годы привык к мысли о своей неуязвимости. И сейчас он со страхом думал о том, догадывается ли владелец отеля, как велик отхваченный им кусок.
   
Уоррен Трент ткнул пальцем в лежавшую между ними на стойке докладную.
   
— Эти люди почуяли вонь, потому что — в противоположность мне — у них не было слепого доверия к тебе, они не считали тебя своим другом. — От внезапного волнения у него перехватило дыхание. — Но если понадобится, продолжал он, — я найду улики. На твоей совести ведь куда больше грехов, чем здесь написано, так?
   
Том Эрлшор нехотя кивнул.
   
— Ладно, можешь продолжать спать спокойно: я не собираюсь отдавать тебя под суд. Если я это сделаю, у меня будет такое чувство, точно я уничтожил часть себя.
   
Некое облегчение отразилось на лице старшего бармена, но он все еще желал лучшего исхода.
   
— Клянусь вам, — взмолился он, — если вы поверите мне, это никогда больше не повторится.
   
— Ты хочешь сказать, что теперь, когда тебя накрыли после стольких лет мошенничества и воровства, ты наконец окажешь мне честь и перестанешь у меня воровать?
   
— Мне ведь будет очень трудно, мистер Трент, в мои-то годы найти себе другую работу! А у меня семья…
   
— Знаю, Том, — спокойно сказал Уоррен Трент. — Я это хорошо помню.
   
Эрлшор покраснел, и это свидетельствовало хоть о каком-то запоздалом пробуждении совести.
   
— Денег, которые я здесь получал, — неуклюже начал он, — никогда не хватало. Всегда долги: то что-то надо купить детям…
   
— И еще букмекеры, Том. Не будем забывать о них. Букмекеры вечно преследовали тебя, не так ли? Вечно требовали денег. — Это был выстрел наугад, но молчание Тома Эрлшора показывало, что Трент попал в цель. — Ну, хватит, Том, — резко сказал Уоррен Трент, — мы уже достаточно наговорились. А теперь вон из отеля и никогда больше не смей сюда приходить.
   
Тем временем зал бара стал наполняться, люди шли через широкие двери из, вестибюля, громко переговариваясь. Шум возобновился и все нарастал.
   
Молодой помощник бармена подбежал к стойке и стал поспешно готовить напитки, которые уже нетерпеливо ожидали официанты. Он изо всех сил старался не глядеть на владельца отеля и своего бывшего начальника.
   
Том Эрлшор растерянно моргал глазами. Машинально он пробормотал:
   
— Ведь уже час ленча…
   
— Это тебя теперь не касается. Ты больше не работаешь здесь.
   
По мере того как бывший бармен осознавал безнадежность своего положения, выражение лица его разительно менялось. Маска почтительности сошла, на ее месте появилась кривая усмешка.
   
— Хорошо, — объявил он, — я уйду. Но и вы здесь недолго задержитесь, великий и всемогущественный мистер Трент, потому что вас тоже вышвырнут отсюда, как собаку, — все об этом знают.
   
— Что же они такое знают?
   
Глаза Тома Эрлшора сверкнули.
   
— Они знают, что вы уже ни на что не способны, вы — отработанный пар, вздорный полоумный старик, который, куда там отелем, пустой коробкой из-под сигарет не способен распорядиться. Вот почему вам не видать скоро этого отеля, как своих ушей. И когда вы наконец полетите отсюда вверх тормашками, я вместе с другими от души повеселюсь. — Он на секунду умолк, тяжело дыша и прикидывая, продолжать поношения или лучше остановиться. Возобладала жажда мщения. — Всю жизнь, насколько я себя помню, вы распоряжались такими, как я, словно своей собственностью. Допустим, вы действительно платили на несколько центов больше других и бросали своим служащим подачки, корча из себя Иисуса Христа и Моисея в одном лице. Но вам не удалось никого из нас одурачить. Мы все раскусили: вы делали это, чтоб заткнуть рот профсоюзам, а еще потому, чтобы иметь возможность сказать: вот какой я щедрый и великодушный. Так что эта милостыня нужна была больше вам самому, чем нам. Ну, а мы уж сами о себе заботились и потешались над вами вдосталь. Можете мне поверить, никто не терялся, и вам никогда не узнать всей правды.
   
Эрлшор наконец умолк, сам испугавшись, не слишком ли далеко он зашел.
   
Позади них зал быстро наполнялся. Уже были заняты два последних табурета рядом с ними у стоики. Под нарастающий гул зала Уоррен Трент барабанил пальцами по обтянутой ножен стойке. Странно, но злость его куда-то ушла. Ее место заняла твердая решимость не медлить больше и тотчас взяться за выполнение второй миссии.
   
Он поднял глаза на человека, которого, как ему казалось, так хорошо знал в течение тридцати лет, но в котором на самом деле ошибался.
   
— Том, тебе никогда не понять, каким образом и почему ты оказал мне сейчас большую услугу. А теперь уходи, пока я не передумал и не отправил тебя в тюрьму.
   
Том Эрлшор повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала.
   
Уоррен Трент прошел через вестибюль гостиницы по направлению к выходу на Каронделет-стрит, стараясь избегать взглядов своих служащих, которые с почтительностью смотрели вслед ему. Он был в плохом настроении, убедившись сегодняшним утром, что улыбка может прикрывать предательство, а за радушием способно скрываться самое мерзкое неуважение.
   
Язвительные слова о том, что над его попытками улучшить положение служащих весело глумились, основательно ранило его, главным образом, потому, что в этом была известная доля правды.
   
Ну хорошо, думал он, дайте мне еще пару дней, тогда посмотрим, кто будет смеяться последним.
   
Он вышел на залитую солнцем улицу. Завидев его, швейцар в форме почтительно шагнул к нему навстречу.
   
— Такси! — приказал Трент.
   
Вообще-то он намеревался пройти квартала два пешком, но резкая боль в ноге, как ножом полоснувшая его, когда он спускался по ступенькам, заставила изменить решение.
   
Швейцар свистнул, из плотного потока машин вынырнуло такси и подкатило к подъезду. Уоррен Трент с трудом уселся на заднее сиденье.
   
Швейцар подобострастно прикоснулся к фуражке и услужливо захлопнул дверцу.
   
Вот еще один никому не нужный жест, подумал Уоррен Трент. Он знал, что с сегодняшнего дня будет с подозрением относиться ко многому, на что раньше не обращал внимания.
   
Машина тронулась, и, поймав в зеркальце вопрошающий взгляд шофера.
   
Трент сказал:
   
— Поезжайте прямо. Мне нужен телефон.
   
— Телефонов полно в гостинице, босс, — ответил шофер.
   
— Это уж мое дело. Мне нужен телефон-автомат. — Трент не склонен был объяснять, что предстоящий телефонный разговор слишком секретный, чтобы вести его из отеля.
   
Шофер пожал плечами. Проехав два квартала, он свернул к югу на Канал-стрит и еще раз внимательно посмотрел на своего пассажира в зеркальце машины.
   
— Прекрасный сегодня денек… А телефоны там, у гавани.
   
Уоррен Трент кивнул, довольный тем, что у него есть еще несколько минут до решающего шага.
   
После того как они пересекли Чупитулас-стрит, движение на улицах стало заметно меньше. Вскоре машина остановилась у стоянки напротив здания управления порта. Телефонная будка находилась всего в нескольких шагах.
   
Трент дал шоферу доллар и не взял сдачи. Потом, уже направившись к будке, вдруг передумал, пересек площадь Иле-плаза и остановился на набережной Миссисипи. Полуденная жара сразу навалилась на него, тепло асфальта проникало даже сквозь подошвы ботинок. Солнце, вот кто истинный друг стариковских косточек, подумал Трент.
   
На другом берегу реки, ширина которой здесь составляла полмили, в жарком мареве виднелся город Алджирс. В этот день от реки шло особенно сильное зловоние. Впрочем, нечистоты, грязь и тухлый запах ила давно уже стали неотъемлемым свойством владений Отца Вод. Таи и в нашей жизни, подумал Уоррен Трент, застой и грязь неизменно окружают тебя.
   
Мимо в сторону моря проплыло грузовое судно, — его сирена заунывно приветствовала шедший навстречу караван барж. Баржи несколько изменили курс, и грузовое судно прошло мимо них, не сбавляя хода. Скоро оно сменит одиночество реки на еще большее одиночество океана. Интересно, подумал Уоррен Трент, сознают ли это люди там, на борту, или же им это безразлично. Быть может, нет. А может быть, как и он сам, они давно уже свыклись с мыслью, что в этом мире нет места, где человек не был бы одинок.
   
Трент вернулся к телефонной будке, вошел и плотно прикрыл за собой дверь.
   
— Оплата в кредит — по абонементу, — сказал он телефонистке. — Вашингтон, округ Колумбия.
   
Несколько минут ему пришлось отвечать на вопросы, по какому делу он звонит, прежде чем его наконец соединили с человеком, который ему был нужен. В трубке послышался резкий, грубоватый голос одного из самых влиятельных в стране профсоюзных лидеров, и, как поговаривали, одного из самых продажных.
   
— Слушаю. Да говори же.
   
— Доброе утро, — сказал Уоррен Трент. — Я надеялся, что успею вас застать до того, как вы уйдете обедать.
   
— Вы заказали три минуты, — вмешалась телефонистка, — прошло уже пятнадцать секунд.
   
— Некоторое время назад, — быстро заговорил Уоррен Трент, — при нашей встрече вы сделали мне одно предложение. Возможно, вы уже и не помните о нем…
   
— Я всегда все хорошо помню, хотя кое-кому и хотелось бы, чтоб это было не так.
   
— Очень сожалею, что в тот раз я был чрезмерно краток.
   
— Передо мной секундомер. Прошло полминуты.
   
— У меня к вам есть деловое предложение.