1 2 3 4 5 
   — Да.   

   — А те, с пожелтевшими кронами?   

   — Да.   

   — Так вот, все засохшие деревья загублены теми самыми   крестьянами, которых, как вам кажется, вы обезоружили своими   благодеяниями.   

   И Блонде рассказал про утренние приключения.   

   Генерал так побледнел, что Блонде испугался.   

   — Ну что же вы? Бранитесь, проклинайте, выходите из себя!   Сдержанность может еще больше вам повредить, чем гнев.   

   — Я пойду покурю, — сказал граф, направляясь в свою   беседочку.   

   Во время завтрака приехал Мишо. Он никого не поймал. Явился и Сибиле,   вызванный графом.   

   — Господин Сибиле и вы, господин Мишо, осторожно пустите слух,   что я заплачу тысячу франков тому, кто поможет мне захватить с   поличным людей, которые губят деревья. Надо узнать, чем они для этого   пользуются, где достают инструмент, и тогда... у меня есть свой план.   

   — Нет, крестьяне за деньги не выдадут, раз преступление им   выгодно и совершено преднамеренно, — ответил Сибиле. —   Ведь ясно же, что в этой дьявольской затее все заранее обдумано и   рассчитано...   

   — Да, но тысяча франков — это для них один или два арпана   земли.   

   — Попробуем, — сказал Сибиле. — За полторы тысячи   я, пожалуй, берусь найти доносчика, в особенности если все останется   в тайне.   

   — Только сделаем вид, будто мы ничего не знаем, особенно я.   Лучше пусть думают, что вы это раскрыли помимо меня, а то нас опять   обманут; их, разбойников, надо остерегаться куда больше, чем врага на   войне.   

   — Но это же и есть враг! — воскликнул Блонде.   

   Сибиле поглядел на него исподлобья, очевидно, поняв, куда метят эти   слова, и вышел из комнаты.   

   — Не люблю я вашего Сибиле, — сказал Блонде, когда   услышал звук захлопнувшейся двери, — фальшивый человек!   

   — Пока о нем нельзя сказать ничего плохого, — ответил   генерал.   

   Блонде ушел к себе, чтобы написать несколько писем. Беспечная   веселость первых дней покинула его; он был встревожен и озабочен. У   него это было не предчувствие, как у г-жи Мишо, а скорее ожидание   предвиденного и неминуемого несчастья. Он думал: «Это кончится   плохо. Если генерал не придет к определенному решению и не отступит с   поля битвы, где враг возьмет верх своей численностью, жертвы   неизбежны... Кто знает, удастся ли еще им с женой выбраться отсюда   целыми и невредимыми? Боже мой! подвергать стольким опасностям такое   прелестное, такое преданное и совершенное создание!.. И он думает,   что любит ее! Ну что ж, я разделю их участь и, если мне не удастся их   спасти, погибну вместе с ними!»   

   
     VIII   СЕЛЬСКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ   

   
        

   Было уже темно, когда Мари Тонсар, сидя на краю мостика по дороге в   Суланж, поджидала Бонебо, который, как обычно, провел весь день в   кофейне. Она еще издали услышала его шаги и по походке определила,   что он пьян и проигрался, потому что он обычно пел, когда бывал в   выигрыше.   

   — Это ты, Бонебо?   

   — Я самый, ягодка...   

   — Что с тобой?   

   — Задолжал двадцать пять франков, и сколько меня ни жми, ничего   из меня не выжмешь.   

   — Ну, так вот, мы можем получить пятьсот, — шепнула она   ему на ухо.   

   — Ого! Значит, надо кого-нибудь прикончить; а я хочу еще   немножко пожить...   

   — Молчи! Деньги предлагает Водуайе, если ты поможешь поймать   твою мать возле дерева.   

   — Я лучше убью человека, чем продам свою мать. У тебя есть   старуха бабка, почему ты ее не выдашь?   

   — Я бы не прочь, да отец осерчает, и, стало быть, ничего не   выйдет.   

   — Это верно... Только все равно моя мать в тюрьму не пойдет...   Бедная старуха! Она мне и хлеб печет, и одежду не знаю откуда   добывает... И чтобы отправить ее в тюрьму... да еще своими руками!   Что же это, выходит, у меня ни души, ни сердца? Нет, нет! А чтоб ее   другой кто не продал, скажу ей сегодня же вечером, чтоб бросила   портить деревья...   

   — Ну что ж, пусть отец решает. Скажу ему, что есть случай   заработать пятьсот франков, пусть спросит бабку, может, она и   согласится. Семидесятилетнюю старуху в тюрьму не посадят. А потом ей   там будет лучше, чем на чердаке.   

   — Пятьсот франков!.. Я поговорю с матерью, — сказал   Бонебо. — И правда, коли она не прочь отдать их мне, я бы ей   сколько-нибудь тоже дал на прожиток в тюрьме; будет себе прясть,   время и пройдет, харч хороший, квартира теплая, забот куда меньше,   чем в Куше. До завтра, ягодка... Некогда мне с тобой болтать.   

   На следующее утро, в пять часов, еще чуть светало, а Бонебо с матерью   уже стучались в двери «Большого-У-поения», где была на   ногах только старая бабка.   

   — Мари, — крикнул Бонебо, — дело слажено!   

   — Какое такое дело, не вчерашнее ли насчет деревьев? —   спросила старуха Тонсар. — Уж договорились, я взялась.   

   — Вот еще новости! Господин Ригу обещал моему парню арпан земли   за эту цену...   

   Старухи заспорили, которой быть проданной собственными детьми.   Громкая ссора подняла весь дом. Тонсар и Бонебо взяли каждый сторону   своей матери.   

   — Тяните соломинку, — предложила жена Тонсара.   

   Счастливая соломинка досталась кабаку. Три дня спустя, на рассвете,   жандармы привели из лесу в Виль-о-Фэ старуху Тонсар, застигнутую на   месте преступления начальником охраны, лесниками и стражниками; при   ней оказались заржавленный напилок, которым она прорывала кору, и   гвоздодер, которым она заглаживала кольцевую дорожку, чтоб она   походила на след, оставляемый червяком. Протоколом было установлено,   что такому вероломному повреждению подверглось шестьдесят деревьев на   пространстве радиусом в пятьсот шагов. Старуху переправили в Оссэр,   так как дело подлежало рассмотрению суда присяжных.   

   Когда Мишо увидел старую бабку у подножия дерева, он не удержался и   сказал:   

   — Ну, что за люди!.. А граф и графиня осыпают их своими   милостями!.. Честное слово, если бы графиня меня послушалась, она не   дала бы приданого дочке Тонсара, та еще почище бабки будет.   

   Старуха подняла на Мишо свои серые глаза и злобно на него посмотрела.   Когда граф узнал, кто был виновником преступления, он действительно   запретил жене давать приданое Катрин Тонсар.   

   — Ваше сиятельство тем более правы, — сказал Сибиле, —   что земля, купленная Годэном, приобретена им, как я теперь узнал, на   три дня раньше, чем Катрин Тонсар приходила со своей просьбой к   графине. Значит, бабушка с внучкой разыграли эту сцену, рассчитывая   разжалобить графиню. От Катрин всего можно ждать, она способна   нарочно попасть в то положение, в каком она оказалась, только бы   заполучить деньги, и Годэн тут ни при чем...   

   — Что за люди! — воскликнул Блонде. — Парижские   негодяи в сравнении с ними святые...   

   — Ах, сударь, — прервал его Сибиле, — корысть всюду   толкает людей на гадости! Знаете, кто выдал старуху Тонсар?   

   — Нет!   

   — Ее внучка Мари. Она завидовала замужеству сестры и, чтобы   устроиться...   

   — Это ужасно! — воскликнул граф. — Значит, они и   убить могут?   

   — О, — ответил Сибиле, — из-за малейшего пустяка!   Они так мало дорожат жизнью, им надоело все время работать. Ах, ваше   сиятельство, в глуши деревень творятся дела похуже, чем в Париже. Вы   просто не поверите.   

   — Вот и будь после этого доброй, благодетельствуй людям! —   воскликнула графиня.   

   Вечером, в день ареста, Бонебо появился в «Большом-У-поении»,   где вся семья Тонсаров предавалась великому ликованию.   

   — Радуйтесь, радуйтесь! Я сейчас узнал от Водуайе, что в   наказание вам графиня не даст Катрин обещанной тысячи франков, —   генерал не позволяет.   

   — Это негодяй Мишо присоветовал ей, — сказал Тонсар. —   Матушка сама слышала, она мне рассказала в Виль-о-Фэ, когда я относил   ей деньги и вещи. Ну, и пусть не дает! Катрин отдаст за участок наши   пятьсот франков, а мы с Годэном подумаем, как рассчитаться за этот   подвох... Так! Мишо вмешивается в наши делишки? Ладно же, ему тоже   непоздоровится! Ему-то что за дело? Разве лес его? А заварил всю кашу   он... Он же и пронюхал, чем тут пахнет, — в тот день, когда   матушка перерезала глотку собаке. Ну, а если бы я вздумал совать нос   в ихние дела? Если бы я рассказал генералу, что его жена разгуливает   утром с молодым человеком по лесам, не боясь холодной росы? Видно, им   вдвоем-то тепленько.   

   — Генерал что! — воскликнул Курткюис. — С генералом   можно поладить, это все Мишо его подзадоривает... он коновод, а в   деле своем ничего не смыслит... при мне все шло по-другому!   

   — Эх, — сказал Тонсар, — вот золотое времечко   было... Верно, Водуайе?   

   — Скажу одно, — ответил Водуайе, — не будь здесь   Мишо, мы опять зажили бы спокойно.   

   — Довольно болтать, — сказал Тонсар, — поговорим об   этом в другой раз, в чистом поле, при луне.   

   В конце октября графиня уехала, оставив генерала в Эгах; он должен   был вернуться в Париж значительно позже. Ей не хотелось пропустить   премьеру в Итальянской опере; к тому же она в последнее время   чувствовала себя одинокой и скучала, так как лишилась общества Эмиля,   помогавшего ей коротать те часы, когда генерал охотился в своих   владениях или был занят хозяйством.   

   Ноябрь выдался совсем зимний, темный, хмурый, с морозами и   оттепелями, со снегом и дождем. По делу старухи Тонсар суд вызывал   свидетелей, и Мишо ездил давать показания. Г-н Ригу принял участие в   старухе, нанял для нее адвоката, который построил защиту на том, что   имелись только показания свидетелей обвинения и не было свидетелей   защиты; но показания Мишо и лесников, поддержанные показаниями   стражника и двух жандармов, оказались решающими: мать Тонсара была   приговорена к пяти годам тюрьмы, и адвокат сказал Тонсару-сыну:   

   — Вы обязаны этим показанию Мишо.   

   
     IX   КАТАСТРОФА   

   
        

   Однажды в субботний вечер Курткюис, Бонебо, Годэн, Тонсар, его   дочери, жена, дядя Фуршон, Водуайе и несколько поденщиков сидели за   ужином в трактире. Ночь была лунная; первый выпавший снег стаял,   легкий мороз подсушил землю, и шаги человека не оставляли следов, по   которым нередко открываются крупные преступления. Компания ела рагу   из зайцев, пойманных в силки; было весело и пьяно: вчера только   отпраздновали свадьбу Катрин, которую предстояло отвести в дом мужа,   стоявший недалеко от усадьбы Курткюиса. Когда Ригу продавал участок   земли, участок этот всегда находился на отлете и примыкал к лесу.   Курткюис и Водуайе были с ружьями, так как собирались провожать   молодую. Вся деревня уже спала, не светилось ни одного огонька.   Гуляли только на свадьбе и шумели вовсю. В трактир вошла старуха   Бонебо; все взоры устремились на нее.   

   — Женка его, видно, собралась родить, — шепнула она на   ухо Тонсару и своему сыну. — Он едет за доктором Гурдоном в   Суланж, приказал седлать лошадь.   

   — Присаживайся-ка, мать, — сказал Тонсар и, уступив ей   свое место за столом, прилег на скамью.   

   В этот момент послышался топот лошади, галопом проскакавшей по   дороге. Тонсар, Курткюис и Водуайе стремглав выбежали на улицу и   увидели Мишо, мчавшегося по деревне.   

   — Ловко он понимает свое дело! — сказал Курткюис —   Он проехал мимо крыльца вниз и взял на Бланжи по большаку — так   всего безопасней...   

   — Да, — сказал Тонсар, — но обратно он повезет   господина Гурдона...   

   — Он может его не застать, — заметил Курткюис —   Доктора поджидали в Куше к почтмейстерше, — она не стесняется   беспокоить людей в любой час дня и ночи.   

   — Ну, тогда он поедет по суланжской дороге на Куш, это прямее   всего.   

   — И надежнее всего для нас, — сказал Курткюис —   Сейчас луна, на большаке сторожей нет, не то что в лесу, и слышно   издалека; от сторожек — из-за изгороди, там, где она подходит к   лесочку, — по человеку можно стрелять в угонку, как по кролику,   хоть на пятьсот шагов...   

   — Там он проедет в половине двенадцатого, — сказал   Тонсар. — Полчаса у него уйдет на дорогу в Суланж и столько же   на обратный путь... А ну как господин Гурдон встретится ему на   дороге, ребятки?..   

   — Не беспокойся, — сказал Курткюис. — Я буду в   десяти минутах от тебя, на той дороге, что правее Бланжи, по пути к   Суланжу; Водуайе тоже будет в десяти минутах — на дороге в Куш,   и если кто-нибудь поедет — почтовая ли карета, дилижанс,   жандармы, ну, кто бы там ни был, — мы дадим выстрел в землю.   

   — А если я промахнусь?..   

   — Он прав, — заметил Курткюис— Я лучше стреляю, чем   ты, Водуайе, я пойду с тобой. Бонебо встанет вместо меня и крикнет;   оно будет понятнее, да и не так подозрительно.   

   Все трое вернулись в трактир, гулянье продолжалось. В одиннадцать   часов Водуайе, Курткюис, Тонсар и Бонебо вышли, взявши ружья, но   женщины не обратили на это внимания. Да и вернулись они уже через три   четверти часа и продолжали пьянствовать до часу ночи. Обе дочери   Тонсара, их мать и старуха Бонебо до того напоили мельника,   поденщиков, двух крестьян и тестя Тонсара — Фуршона, что те   свалились с ног и храпели, когда четверо приятелей вышли из трактира.   По их возвращении спящих растолкали — все они лежали на прежних   местах.   

   Пока в трактире шел кутеж, чета Мишо переживала смертельную тревогу.   У Олимпии начались ложные схватки, и муж ее, думая, что это уже роды,   не теряя ни минуты помчался за доктором. Но не успел он уехать, как   боли прекратились, потому что все мысли бедной женщины   сосредоточились на опасности, грозившей ее мужу в такой поздний час   здесь, где все были настроены против него, где было столько отпетых   негодяев, и эта душевная боль была так сильна, что сразу притупила и   заглушила ее физические страдания. Напрасно служанка твердила ей, что   все эти тревоги — плод воображения; она как будто не понимала   слов и сидела в спальне у камина, чутко прислушиваясь ко всякому   звуку, доносившемуся снаружи; страх ее возрастал с каждой минутой;   Олимпия даже велела разбудить работника, хотела ему что-то приказать,   но так ничего и не приказала. Бедняжка в лихорадочном волнении ходила   взад и вперед по комнате, заглядывала то в одно, то в другое окно,   открывала их, хотя было уже холодно; потом спускалась вниз, отворяла   входную дверь, всматривалась в даль и прислушивалась...   

   — Нет... все еще нет! — повторяла она. И в отчаянии снова   шла в спальню.   

   Около четверти первого она крикнула: «Едет, я слышу стук копыт   его лошади!» И сошла вниз в сопровождении работника, который   отправился открывать ворота. «Странно, — подумала она, —   он возвращается через Кушский лес». И тут же застыла, не в   силах пошевельнуться, онемев от ужаса. Ужас охватил и слугу, в стуке   копыт мчавшейся во весь опор лошади, в звяканье пустых стремян, в   выразительном ржании, — так ржет лошадь, потерявшая седока, —   было что-то тревожное. Скоро — слишком скоро для несчастной   женщины — лошадь, тяжело дыша и вся в мыле, подскакала к   воротам, но без всадника. Она порвала поводья, в которых, вероятно,   запуталась. Олимпия в полной растерянности смотрела, как слуга   отворяет ворота. Увидев лошадь, она без единого слова, как безумная,   бросилась к замку; добежав туда, упала под окнами генерала и громко   крикнула:   

   — Они его убили!..   

   Крик этот был так ужасен, что разбудил графа; он позвонил, поднял на   ноги весь дом. Услышав стоны г-жи Мишо, разрешившейся мертвым   младенцем, генерал и слуги подбежали к ней. Несчастную женщину   подняли, она была при смерти. Олимпия скончалась, сказав генералу:   

   — Они его убили!   

   — Жозеф! — крикнул граф своему лакею. — Бегите за   доктором! Может быть, есть еще какая-нибудь надежда... Нет, лучше   позовите кюре... Бедняжка умерла, и ребенок тоже... Господи! Господи!   Какое счастье, что здесь нет жены!.. А вы, — сказал он   садовнику, — сходите туда, узнайте, что случилось.   

   — Случилось то, — сказал работник г-на Мишо, — что   лошадь хозяина только что примчалась одна, с оборванными поводьями,   забрызганными кровью... На седле расплылось кровавое пятно.   

   — Как же быть? Сейчас ночь! — воскликнул граф. —   Ступайте разбудите Груазона, вызовите лесников; велите седлать   лошадей, мы обследуем местность.   

   На рассвете восемь человек — граф, Груазон, трое лесников и два   жандарма, прибывшие из Суланжа вместе с вахмистром, — обыскали   всю местность. Около полудня тело начальника охраны было наконец   найдено в лесной чаще, между большой и виль-о-фэйской дорогами, в   конце парка, в пятистах шагах от Кушских ворот. Два жандарма тотчас   же отправились: один в Виль-о-Фэ за прокурором, другой в Суланж за   мировым судьей. Тем временем генерал при содействии вахмистра   составил протокол. На дороге, напротив второй сторожки, был замечен   отпечаток задних копыт лошади, плясавшей на месте и, очевидно,   взвившейся на дыбы, а затем, до первой лесной тропинки, ниже   изгороди, шли резкие отпечатки подков мчавшейся карьером испуганной   лошади. Оставшись без седока, она понеслась по этой тропинке; там же   была найдена шляпа Мишо. Лошадь выбрала кратчайший путь к конюшне.   Пуля засела в спине у Мишо, позвоночник был перебит.   

   Груазон и вахмистр самым тщательным образом исследовали землю вокруг   того места, где вздыбилась лошадь, — по-видимому, «места   преступления», как говорится на официальном судебном языке, —   но не могли обнаружить никаких улик. На промерзшей земле не   сохранились следы убийцы; нашли только бумажную гильзу. Когда местный   прокурор, судебный следователь и доктор Гурдон прибыли, чтобы забрать   тело и произвести вскрытие, было установлено, что пуля, совпадавшая   по размерам с остатками гильзы, выпущена из солдатского ружья, а во   всей бланжийской общине не было ни одного солдатского ружья. Судебный   следователь и прокурор, г-н Судри, прибывшие вечером в замок,   полагали, что надо собрать все материалы следствия и выждать. Такого   же мнения придерживались вахмистр и жандармский офицер из Виль-о-Фэ.   

   — Не подлежит никакому сомнению, что стрелял кто-то из местных   жителей, — сказал вахмистр, — но у нас две общины —   кушская и бланжийская, и в каждой из них есть пять-шесть человек,   способных на такое дело. Больше всех я подозреваю Тонсара, но он всю   эту ночь пьянствовал; ваш помощник, мельник Ланглюме, гулял вместе с   ними, ваше превосходительство. Все участники кутежа были так пьяны,   что едва держались на ногах; молодую они отвели в половине второго, а   если судить по времени, когда вернулась лошадь, то Мишо был убит   между одиннадцатью и двенадцатью ночи. В четверть одиннадцатого   Груазон видел всю свадьбу за столом, и в это же время господин Мишо   проехал по дороге в Суланж, куда он прибыл в одиннадцать часов. Его   лошадь взвилась на дыбы между первой и второй сторожкой, но он мог   быть ранен, не доезжая Бланжи, и продержаться некоторое время в   седле. Надо привлечь к суду человек двадцать, не меньше, арестовать   всех подозрительных; но присутствующие здесь знают крестьян так же   хорошо, как и я: вы можете продержать их в тюрьме целый год и ничего   от них не добьетесь, они будут отпираться. Что делать с теми, кто был   у Тонсара?   

   Вызвали мельника Ланглюме, помощника генерала де Монкорне; он   рассказал, как провел вечер: все они сидели в трактире, выходили   только на несколько минут во двор... Около одиннадцати он тоже   выходил вместе с Тонсаром, говорили о луне, о погоде; ничего   особенного они не слышали. Ланглюме перечислил всех присутствовавших,   никто из них из трактира не отлучался. Около двух часов они все   вместе проводили молодых домой.   

   Генерал договорился с вахмистром, жандармским офицером и прокурором,   что пришлет из Парижа опытного сыщика, который назовется рабочим и   поступит в замок, а затем будет уволен за дурное поведение, начнет   пьянствовать, сделается завсегдатаем «Большого-У-поения»,   обоснуется где-нибудь поблизости и станет всем ругать генерала.   Нельзя было придумать ничего лучше, чтобы подслушать неосторожное   слово и подхватить его на лету.   

   — Пусть я израсходую на это двадцать тысяч франков, а убийцу   моего бедного Мишо я все-таки найду! — твердил генерал   Монкорне.   

   С этой мыслью он уехал в Париж и вернулся в январе вместе с одним из   искуснейших выучеников начальника парижской сыскной полиции. Субъект   этот водворился в замке якобы для того, чтобы руководить внутренними   переделками, и занялся браконьерством. На него составили несколько   протоколов; генерал его выгнал и в феврале уехал в Париж.   

   
     X   ТРИУМФ ПОБЕЖДЕННЫХ   

   
        

   Однажды вечером, в мае месяце, когда наступила хорошая погода и в Эги   съехались парижане, за вистом и шахматами собрались привезенный   дочерью г-н де Труавиль, Блонде, аббат Бросет, генерал и приехавший в   гости виль-о-фэйский супрефект; было половина двенадцатого. Жозеф   доложил, что уволенный графом негодный рабочий хочет с ним   поговорить; он уверяет, что хозяин остался ему должен. По словам   лакея, он был вдребезги пьян.   

   — Хорошо, сейчас выйду.   

   И генерал вышел на лужайку, находившуюся в некотором расстоянии от   замка.   

   — Ваше сиятельство, — сказал сыщик, — из этих людей   ничего не выжмешь. Я знаю только одно, если вы останетесь в Эгах и   будете отучать местных жителей от привычек, которые они приобрели в   бытность здесь мадмуазель Лагер, вы дождетесь, что и вас   подстрелят... Делать мне тут, во всяком случае, больше нечего; они   меня остерегаются больше, чем ваших сторожей.   

   Граф расплатился с сыщиком, и тот уехал, подтвердив своим отъездом   подозрения, возникшие у виновников смерти Мишо. Когда генерал   вернулся к гостям, на лице его было написано такое сильное и глубокое   волнение, что жена встревожилась и спросила, что нового он узнал.   

   — Мне не хотелось бы тебя пугать, дружок, но все же тебе   следует знать, что смерть Мишо — косвенное предостережение нам,   чтобы мы уезжали отсюда...   

   — Я бы ни за что не уехал, — сказал г-н де Труавиль. —   У меня были такого же рода неприятности в Нормандии, хотя в другой   форме, и я не уступил, теперь все обошлось.   

   — Господин маркиз, Нормандия и Бургундия совершенно различные   местности, — заметил супрефект. — Виноградный сок сильнее   горячит кровь, нежели яблочный. Мы не так хорошо знакомы с законами и   судопроизводством и окружены лесами, промышленность у нас еще не   развита, мы дикари... Если бы спросили моего совета, то я бы   посоветовал продать имение и поместить деньги в ренту; доходы графа   удвоятся, и никаких хлопот. Если граф любитель деревни, он легко   приобретет в окрестностях Парижа замок и парк, обнесенный оградой, не   менее прекрасный, чем Эгский парк, но туда никто посторонний не   войдет, а фермы при замке будут сдаваться в аренду, и только таким   людям, которые приезжают в собственных кабриолетах, платят кредитными   билетами; уверяю вас, за весь год не придется составить ни одного   протокола... Дорога в поместье и обратно в Париж займет три-четыре   часа, не больше, и господин Блонде, и маркиз будут у вас, графиня, не   столь редкими гостями.   

   — Чтобы я отступил перед крестьянами, когда я не отступил даже   на Дунае!   

   — Да, но где ваши кирасиры? — спросил Блонде.   

   — Такое прекрасное имение!..   

   — Вам за него сейчас дадут больше двух миллионов!   

   — Один замок, наверное, стоил не меньше, — заметил г-н де   Труавиль.   

   — Самое прекрасное поместье на двадцать миль в окружности, —   сказал супрефект. — Но вы найдете еще лучше в окрестностях   Парижа.   

   — Сколько дохода дают два миллиона? — спросила графиня.   

   — Сейчас около восьмидесяти тысяч франков, — ответил   Блонде.   

   — Эги приносят не больше тридцати тысяч франков чистого дохода,   — сказала графиня, — и, кроме того, за эти годы вы   произвели громадные затраты, окопавши весь лес канавами...   

   — Сейчас можно за четыреста тысяч франков получить под Парижем   королевский замок — купить чужое безумство, — сказал   Блонде.   

   — А разве вы не дорожите Эгами? — спросил граф жену.   

   — Неужели вы не понимаете, что я в тысячу раз больше дорожу   вашей жизнью! — ответила она. — К тому же со дня смерти   бедняжки Олимпии и убийства Мишо этот край мне опротивел; мне   чудится, что у всех, кого ни встретишь, лица какие-то зловещие,   угрожающие.   

   На другой день вечером в салоне г-на Гобертена, в Виль-о-Фэ мэр   встретил супрефекта следующей фразой:   

   — Итак, господин де Люпо, вы изволили побывать в Эгах?   

   — Да, — ответил супрефект со скромно торжествующим видом,   бросая нежный взгляд на мадмуазель Элизу. — Я очень опасаюсь,   что мы лишимся общества генерала: он хочет продать имение...   

   — Господин Гобертен, позаботьтесь о загородном доме... Я больше   не в силах переносить пыль и шум Виль-о-Фэ. Как пташка в клетке, я   рвусь в чистое поле, в лес... — томно проговорила мадам Изора,   полузакрыв глаза, склонив голову на левое плечо и небрежно перебирая   свои длинные белокурые локоны.   

   — Да будьте же вы наконец благоразумны, сударыня, —   прошептал Гобертен. — При вашей болтливости приобрести   загородный дом не так-то легко...   

   Затем, обратившись к супрефекту, он спросил:   

   — Что же, так до сих пор и не удалось разыскать убийцу   начальника охраны?   

   — По-видимому, нет, — ответил супрефект.   

   — Это сильно повредит продаже Эгов, — во всеуслышание   заметил Гобертен, — Про себя скажу, что ни за что не купил бы   этого поместья... Очень уж зловредное здесь население; даже во   времена мадмуазель Лагер мне приходилось с ними воевать, а одному   богу известно, как она им мирволила!   

   Май уже подходил к концу, но ничто не говорило о намерении генерала   продать Эги, он все еще колебался. Однажды вечером, часов около   десяти, генерал возвращался из лесу домой по одной из шести аллей,   шедших от площадки охотничьего домика; генерал отпустил сторожа, так   как замок был уже недалеко. На повороте аллеи из-за куста вышел   человек с ружьем.   

   — Генерал, — сказал он, — вот уже третий раз я беру   вас на мушку и третий раз дарю вам жизнь.   

   — А почему ты хочешь меня убить, Бонебо? — спросил   генерал, не выказывая ни малейшего волнения.   

   — Да что ж, если не я, так другой кто убьет. Только я, видите   ли, чувствую слабость к людям, служившим императору, не подымается у   меня рука подстрелить вас, как куропатку... Лучше не спрашивайте, все   равно ничего не скажу. Но у вас есть враги посильнее и похитрее, чем   вы, и они с вами справятся. Если я вас убью, то получу тысячу экю и   женюсь на Мари Тонсар. Дайте мне несколько несчастных арпанов земли и   какую ни на есть хибарку, и я буду говорить то же, что говорил до сих   пор: не представилось, мол, удобного случая. Вы еще успеете продать   поместье и уехать, но торопитесь. Хоть я и негодяй, а все-таки   совесть у меня есть; другой, пожалуй, вас не пожалеет...   

   — Ну, а если я тебе дам то, что ты просишь, скажешь, кто тебе   пообещал тысячу экю? — спросил генерал.   

   — Мне это неизвестно; а человека, который меня на это дело   подговаривает, я слишком люблю и не назову... Да, если бы вы даже и   знали, что это Мари Тонсар, это все равно ни к чему бы не привело.   Мари Тонсар будет молчать, как могила, а я отопрусь от своих слов.   

   — Зайди ко мне завтра, — сказал генерал.   

   — Слушаюсь, — сказал Бонебо. — А если решат, что я   недостаточно ловок, я вас предупрежу.   

   Неделю спустя после этого оригинального разговора весь округ, весь   департамент и Париж были залеплены огромными объявлениями о продаже   Эгов по участкам через контору суланжского нотариуса г-на Корбино.   Все участки на общую сумму в два миллиона сто пятьдесят тысяч франков   остались за Ригу. На следующий день Ригу велел изменить имена   владельцев: г-н Гобертен получил лес, а Ригу и чета Судри —   виноградники и прочие угодья. Замок и парк были перепроданы черной   банде71,   за исключением охотничьего домика и принадлежащих к нему служб: г-н   Гобертен подарил их своей чувствительной и поэтичной подруге.   

   
        

   Много лет спустя после этих событий, зимой 1837 года, один из самых   крупных политических писателей того времени, Эмиль Блонде, дошел до   последней степени нищеты, которую ему прежде удавалось скрывать, ведя   блестящую светскую жизнь. Он уж подумывал решиться на отчаянный шаг,   ибо убедился, что, несмотря на свой ум, знания и практический опыт,   он только машина, работающая на других, увидел, что все места заняты,   что он уже на пороге зрелого возраста, а не имеет ни общественного   положения, ни денег, что глупые и бестолковые мещане сменили   придворных и бездарных людей Реставрации и что государство снова   становится таким, каким оно было до 1830 года. Однажды вечером, когда   он был близок к не раз осмеянному им самоубийству и мысленно окидывал   последним взглядом свою жалкую жизнь, в сущности трудовую, а не   праздную, хотя его и попрекали кутежами, перед его глазами встал   прекрасный и благородный образ женщины, словно статуя, уцелевшая во   всей своей неприкосновенности и чистоте среди печальных развалин, —   в эту минуту швейцар подал ему письмо с черной сургучной печатью.   Г-жа де Монкорне извещала о смерти мужа, снова поступившего на службу   и командовавшего дивизией. Графиня унаследовала все его состояние:   детей у нее не было. Полное достоинства письмо ставило в известность   Блонде, что сорокалетняя женщина, любимая им во дни ее молодости,   дружески протягивает ему руку и предлагает значительное состояние.   Спустя некоторое время состоялась свадьба графини де Монкорне и Эмиля   Блонде, получившего назначение на должность префекта. Отправляясь в   свою префектуру, он избрал дорогу, когда-то ведшую в Эги, и приказал   остановиться на том самом месте, где прежде стояли две сторожки, ибо   хотел посетить бланжийскую общину: там все вызывало столько нежных   воспоминаний в сердцах обоих путешественников. Край был неузнаваем.   Вместо таинственного леса и парка с его аллеями тянулись распаханные   поля; окрестности напоминали лист картона с наклеенными образчиками   материй. Крестьянин — победитель и завоеватель — завладел   имением. Оно было раздроблено на тысячи участков, а население между   Кушем и Бланжи увеличилось втрое. Некогда столь оберегаемый   пленительный парк был распахан, и охотничий домик, именовавшийся ныне   виллой «El Buen Retiro»72   и принадлежавший Изоре Гобертен, обнажился. Это было единственное   уцелевшее строение, высившееся среди полей, или, вернее, среди   полосок распаханной земли, сменивших прежний пейзаж. Здание походило   на замок, до того жалки были разбросанные кругом домишки, типичные   крестьянские постройки.   

   — Вот он, прогресс! — воскликнул Эмиль. — Вот   страничка из «Общественного договора» Жан-Жака! И меня   впрягли в социальную машину, которая производит подобную работу!..   Боже мой, что станется в недалеком будущем с королями! Да что   говорить о королях, что станется через полвека при таком положении   вещей с народами?   

   — Ты меня любишь, ты тут, рядом; настоящее мне кажется   прекрасным, и меня мало заботит столь отдаленное будущее, —   ответила жена.   

   — Возле тебя — да здравствует настоящее, — весело   воскликнул влюбленный Блонде, — и к черту будущее!   

   Он велел кучеру трогать, и когда лошади пустились вскачь, новобрачные   снова отдались обаянию медового месяца.   

   
        

   1845       

   
        

   
           	

   	1   	П.-С.-Б.   	Гаво   	 — Сильвен Гаво — парижский адвокат, друг Бальзака, его   	советчик в денежных делах.   	


     	         	

   	2   	Брейгель   	 Ян Старший (1568—1625) — фламандский художник,   	прозванный «бархатным» за мягкость колорита его картин.   	


     	         	

   	3   	Сен-Клу   	 — дворец и парк близ Парижа, резиденция Наполеона I.   	


     	         	

   	4   	То есть вóды.   	


     	         	

   	5   	Тунское   	озеро   	 — живописное озеро в Швейцарии.   	


     	         	

   	6   	Аркадия   	 — область Древней Греции; в литературе Аркадия — место   	действия идиллий, изображающих счастливую, мирную сельскую жизнь.   	


     	         	

   	7   	Гризайль   	 — способ декоративной живописи, использующей две краски —   	светлую и темную. Гризайль создает впечатление рельефности.   	


     	         	

   	8   	Как правило, я избегаю примечаний, и это первое, которое я себе   	позволил: оправданием мне послужит его исторический интерес; цель   	его — доказать, что описывать сражения следует совсем не так,   	как это делается в сухих объяснениях писателей-специалистов, которые   	вот уже три тысячи лет говорят нам только о левом и правом фланге и   	о более или менее прорванном центре, не упоминая ни единым словом о   	солдате, о его геройстве и страданиях. Добросовестность, с которой я   	работаю над «Сценами военной жизни», побуждает меня   	посещать все поля сражений, орошенные кровью французов и чужеземцев,   	— понятно, что мне захотелось побывать и на равнине Ваграма.   	Подъехав к Дунаю, против острова Лобау, я обратил внимание, что   	берег, поросший здесь мягкой травою, имеет волнистую поверхность,   	напоминающую прорезанные широкими бороздами поля люцерны. Я   	поинтересовался, откуда взялись эти гряды, отнеся их за счет   	какого-нибудь особого способа обработки земли. «Здесь, —   	сказал наш проводник-крестьянин, — покоятся кирасиры   	императорской гвардии: это их могилы!» Я содрогнулся от его   	слов; переведший их князь Фридрих Шварценберг пояснил нам, что этот   	крестьянин сопровождал повозки, нагруженные кирасами. По одной из   	тех странных случайностей, которые часто наблюдаются на войне, наш   	проводник доставил Наполеону утренний завтрак в день битвы при   	Ваграме. При всей своей бедности он до сих пор хранит двойной   	наполеондор, уплаченный императором за молоко и яйца.   	Гросс-аспернский священник провел нас на знаменитое кладбище, где   	дрались по колено в крови французы и австрийцы, причем с обеих   	сторон были проявлены достойные славы мужество и упорство. Тут же,   	на кладбище, наше внимание привлекла небольшая мраморная плита с   	выгравированным на ней именем владельца Гросс-Асперна, убитого на   	третий день сражения; священник пояснил, что это единственная   	награда, которой удостоилась семья покойного, и с глубокой грустью   	прибавил: «То было время великих бедствий и великих посулов, а   	теперь настало время забвения...» Слова эти показались мне   	прекрасными по своей простоте; но, поразмыслив, я нашел оправдание   	кажущейся неблагодарности австрийского королевского дома. Ни народы,   	ни государи не настолько богаты, чтобы вознаграждать за все   	самоотверженные поступки, к которым дают повод великие сражения.   	Пусть тот, кто служит какому-либо делу с задней мыслью получить за   	это награду, продает свою кровь, вступив в ряды кондотьеров!.. Но   	тот, кто сражается за родину со шпагой или с пером в руке, должен   	думать только о том, чтобы «потрудиться ей на благо»,   	как говаривали наши отцы, и всякую награду, даже славу, принимать   	как счастливую случайность.   	

   		Именно   	здесь, в третий раз отправляясь на приступ этого славного кладбища,   	раненый Массена, которого несли в кузове экипажа, бросил солдатам   	свои знаменитые слова: «Как, сукины дети, вы получаете только   	по пяти су в день, а у меня сорок миллионов, и вы допускаете, чтоб я   	был впереди!..» Известен тогдашний приказ императора своему   	маршалу, переданный господином де Сент-Круа, который трижды   	переправлялся вплавь через Дунай: «Умереть или взять обратно   	деревню, дело идет о спасении армии! Мосты разрушены» (прим.   	автора   	).   	


     	         	

   	9   	«...как   	тот картонный великан, что кланялся Елизавете при входе в   	Кенильвортский замок».   	 — Имеется в виду эпизод из романа Вальтера Скотта   	«Кенильворт» — прием графом Лейстером королевы   	Елизаветы в Кенильвортском замке. При входе в замок королеву   	приветствовали огромные фигуры, изображавшие воинов.   	


     	         	

   	10   	«Деба»   	 — сокращенное название французской газеты «Журналь де   	Деба». При Реставрации газета поддерживала   	умеренно-либеральную оппозицию.   	


     	         	

   	11   	Сады   	Армиды.   	 — Армида — одна из героинь поэмы «Освобожденный   	Иерусалим» итальянского поэта Tacco, которая завлекла в свои   	волшебные сады влюбленного в нее рыцаря Ринальдо.   	


     	         	

   	12   	Изобретение   	Жана Руве.   	 — Французу Жану Руве, жившему в XVI в., приписывалось   	изобретение лесосплава плотами.   	


     	         	

   	13   	«   	...стариков, любезных карандашу Шарле...»   	 — Шарле Никола Туссен (1792—1845) — французский   	литограф и рисовальщик-баталист, известный изображениями солдатских   	типов.   	


     	         	

   	14   	Ментор   	и Телемак   	 — герои поэмы Гомера «Одиссея» Ментор —   	наставник Телемака, сына Одиссея.   	


     	         	

   	15   	Хлеб ангелов (лат.   	).   	


     	         	

   	16   	Экю равнялось трем франкам.   	


     	         	

   	17   	Лафатер   	 Иоганн-Каспар (1741—1801) — швейцарский писатель,   	создатель физиогномики — теории, устанавливающей связь   	характера с наружностью человека.   	


     	         	

   	18   	Крошка, бедняжка (ит.   	).   	


     	         	

   	19   	Много суда — много несправедливости (лат.   	).   	


     	         	

   	20   	О, деревня!.. (лат.   	)   	


     	         	

   	21   	«Революция   	была понята, как победа галла над франком».   	 — Французская историография начала XIX в. считала, что   	дворянство — потомки франков-завоевателей, а народ происходит   	от галлов, коренных французов.   	


     	         	

   	22   	Жакерия   	 — от презрительного прозвища «Жак-Простак»,   	данного дворянством французским крестьянам, — крупнейшее   	антифеодальное крестьянское восстание во Франции XIV в., жестоко   	подавленное дворянством.   	


     	         	

   	23   	«...обвинялась   	в сношениях с Питтом и Кобургом».   	 — Питт Вильям-младший (1759—1806) — английский   	премьер-министр, ярый враг республиканской Франции и вдохновитель   	коалиции против нее. Кобург — герцог Саксен-Кобургский —   	австрийский фельдмаршал, принимавший деятельное участие в борьбе   	европейских государств против французской революции.   	


     	         	

   	24   	«...на   	манер Монгомери»   	 — французская поговорка, означающая такой дележ, при котором   	одному достается львиная доля добычи.   	


     	         	

   	25   	Поль-Луи   	Курье   	 (1772—1825) — французский публицист, автор памфлетов   	против Реставрации. Был убит своим слугой.   	


     	         	

   	26   	Ко всеобщему сведению (лат.   	).   	


     	         	

   	27   	Филинт   	 — персонаж комедии Мольера «Мизантроп»; в   	противоположность другому герою пьесы — Альцесту, он идет на   	компромисс со светским обществом. «Мировоззрение Филинта»   	— приспособленчество.   	


     	         	

   	28   	Герой   	Ста дней   	 — Наполеон Бонапарт. «Сто дней» — второе,   	краткое правление Наполеона (с 20 марта по 22 июня 1815 г.) после   	бегства его с о. Эльбы.   	


     	         	

   	29   	Дора   	 Клод (1734—1780) — французский поэт, представитель   	светской фривольной поэзии.   	


     	         	

   	30   	Аббат   	Грегуар   	 Анри (1750—1831) — деятель французской революции 1789   	г.; член Конвента; выступал за свержение монархии и установление   	республики. В период Реставрации принадлежал к либеральной   	оппозиции.   	


     	         	

   	31   	Франсуа   	Келлер   	 — банкир, действующее лицо ряда произведений Бальзака.   	


     	         	

   	32   	Вольтижеры   	 — отряды легкой пехоты, существовавшие во Франции от   	наполеоновских войн до 1870 г.   	


     	         	

   	33   	Гверильясы   	 — испанские партизаны, боровшиеся с наполеоновскими   	оккупантами в 1808—1813 гг.   	


     	         	

   	34   	«...   	суд... сменяемый и несменяемый».   	 — В описываемый Бальзаком период несменяемыми судьями или   	членами суда были во Франции лица, назначенные королевским указом;   	остальные могли быть сменяемы.   	


     	         	

   	35   	Большая   	избирательная коллегия.   	 — Законом 1820 г. во Франции были утверждены две   	избирательные коллегии по выборам в палату депутатов. Коллегия   	округа именовалась Малой коллегией, а коллегия департамента —   	Большой.   	


     	         	

   	36   	Речь идет о ваших делах (лат.   	).   	


     	         	

   	37   	Втайне (ит.   	).   	


     	         	

   	38   	«Оаристис»   	 («Дружеская беседа») — идиллия, которая   	приписывается древнегреческому поэту Феокриту (III в. до н.э.). В   	ней говорится о любовном объяснении погонщика быков с пастушкой.   	Название главы дано Бальзаком иронически.   	


     	         	

   	39   	«Крестьянин   	с Дуная»   	 — басня Лафонтена, герой которой, исполненный мужества и   	преданности своему народу, обличает насилия, творимые римскими   	чиновниками над германскими племенами.   	


     	         	

   	40   	«Мститель»   	 — французский военный корабль, потопленный английским флотом   	в Ла-Манше в 1794 г. Экипаж корабля предпочел погибнуть, но не   	сдаться неприятелю.   	


     	         	

   	41   	Перевод стихов в тексте романа сделан А. М. Арго.   	


     	         	

   	42   	Сарбакан   	 — длинная трубка для надувания стекла, разведения огня и т.   	п.   	


     	         	

   	43   	Гелиогабал   	 — римский император (218—222 гг.), известный своей   	жестокостью и развратом.   	


     	         	

   	44   	Скряга.   	


     	         	

   	45   	Телемит   	 — обитатель Телемской обители из романа Франсуа Рабле   	(1494—1553) «Гаргантюа и Пантагрюэль». Девизом   	обители было: «Делай, что хочешь».   	


     	         	

   	46   	Центиар   	 — один квадратный метр земли.   	


     	         	

   	47   	Со знанием дела (лат.   	).   	


     	         	

   	48   	Трофеи войны (лат.   	).   	


     	         	

   	49   	Суд   	Мраморного стола.   	 — В XVIII в. смотрители вод и лесов пользовались правом суда   	на своих участках. Апелляционный суд по вынесенным ими приговорам   	заседал в Париже, в здании судебных установлений за мраморным   	столом, отчего и пошло название суда.   	


     	         	

   	50   	Алкиды   	 — потомки мифологического героя древних греков — Персея   	и его сына Алкея. К ним принадлежал и Геракл.   	


     	         	

   	51   	Пирон   	 Алексис (1689—1773) — французский поэт, писавший   	комедии, сатиры и пародии.   	


     	         	

   	52   	Люс   	де Лансиваль   	 (1764—1810) — французский писатель, автор трагедии   	«Гектор».   	


     	         	

   	53   	Парни   	 Эварнст (1753—1814) — один из наиболее талантливых   	представителей легкой, преимущественно эротической французской   	поэзии конца XVIII в.   	


     	         	

   	54   	Сен-Ламбер   	 Жан-Франсуа (1716—1803) — французский поэт, автор поэмы   	«Времена года».   	


     	         	

   	55   	Руше   	 Жан-Антуан (1745—1794) — французский поэт, казненный во   	время революции.   	


     	         	

   	56   	Виже   	 Луи (1768—1820) — французский поэт, воспевавший   	Наполеона, а после Реставрации — Бурбонов.   	


     	         	

   	57   	Андрие   	 Франсуа (1759—1833) — французский писатель, получивший   	за свои комедии и сказки в стихах прозвище «последний   	классик».   	


     	         	

   	58   	Вершу   	 Жозеф (1765—1839) — автор дидактической поэмы   	«Гастрономия».   	


     	         	

   	59   	Делиль   	 Жак, аббат (1738—1813) — французский поэт, переводчик   	произведений Вергилия и Мильтона.   	


     	         	

   	60   	«Налой»   	 — герои-комическая поэма Буало, написанная в 1674 г.   	


     	         	

   	61   	Паламед   	 — один из греческих мифологических героев Троянской войны. В   	«Илиаде» ему приписывается изобретение весов, диска и   	различных игр.   	


     	         	

   	62   	Рея   	и Сатурн   	 — древнейшие верховные божества греческой и римской   	мифологии. К царствованию Сатурна древние относили «золотой   	век» — легендарную эпоху изобилия и мира на земле.   	


     	         	

   	63   	«...в   	Бургундии есть еще один поэт».   	 — Имеется в виду представитель реакционного романтизма поэт   	Ламартин, родившийся в бургундском городе Маконе в 1790 г.   	


     	         	

   	64   	Наука о разведении культурных плодовых деревьев.   	


     	         	

   	65   	Нури   	 Адольф (1802—1839) — французский оперный певец.   	


     	         	

   	66   	Милой   	Кротонский   	 (VI в. до н. э.) — греческий атлет.   	


     	         	

   	67   	«...благоговейное   	отношение к сахару, которое господствовало в годы Империи...»   	 — Вследствие морской блокады, организованной англичанами, во   	Франции в период Первой империи привозные продукты, в частности   	сахар, стали дефицитными и чрезвычайно возросли в цене.   	


     	         	

   	68   	«Султанка»   	 — дамский головной убор.   	


     	         	

   	69   	«Ангел»   	 — фасон дамских рукавов, очень широких, доходящих только до   	локтя.   	


     	         	

   	70   	Обожателем (ит.   	).   	


     	         	

   	71   	Черная   	банда   	 — так назывались в период Реставрации скупщики родовых   	аристократических замков, предназначенных на снос.   	


     	         	

   	72   	«Благодатный уголок» (исп.   	).   	


     	         	

   	
     	   	

100   	лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru