1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
— Заткнись. Мы подождем.
    
    
     
      
10
     
     
На часах, которые дал мне Эл, стрелки светились, и я с ужасом и в отчаянии наблюдал, как большая движется к нижней точке циферблата, а потом начинает подниматься. До «Новых приключений Эллери Куина» осталось двадцать пять минут. Потом двадцать. Пятнадцать. Я пытался заговаривать с Терскоттом, но слышал от него только: «Заткнись». И он постоянно потирал грудь, остановился лишь затем, чтобы достать сигареты из нагрудного кармана.
     
— Отличная идея, — кивнул я. — Вашему сердцу только этого и не хватает.
     
— Закрой пасть.
     
Он воткнул штык в гравий у гаражной стены и прикурил от обшарпанной зажигалки «Зиппо». Язычок пламени осветил бежавший по его щекам пот, хотя ночь выдалась прохладной. Глаза запали, отчего лицо напоминало череп. Он глубоко затянулся, закашлялся. Тело тряслось, но рука с револьвером — нет. С револьвером, нацеленным мне в грудь. В небе зажглись звезды. До восьми оставалось десять минут. И сколько прошло времени от начала «Приключений» до появления Даннинга? В сочинении Гарри об этом не написал, но я предполагал, что не слишком много. На следующий день занятий в школе не было, однако Дорис Даннинг вряд ли хотела, чтобы семилетняя Эллен кружила по улицам после десяти вечера, даже в сопровождении Тагги и Гарри.
     
Пять минут до восьми.
     
И внезапно меня осенило. Не возникло ни малейших сомнений в том, что это правда, и я не стал терять ни секунды.
     
— Ты же трус.
     
— Что? — Он выпрямился, словно ему в зад вогнали палец.
     
— Ты меня слышал, — передразнил я его. — «Никто не связывается с Фрэнки Даннингом, кроме меня. Он мой». Ты твердил это себе двадцать лет, да? И все еще с ним не разобрался?
     
— Я велел тебе заткнуться.
     
— Черт, двадцать два года! Ты не стал связываться с ним и когда он гнался за Чезом Фрати. Побежал за футболистами, как маленькая девчонка.
     
— Их было шестеро!
     
— Разумеется, но в последующие годы ты не раз и не два мог подстеречь Даннинга одного, однако даже не бросил банановую шкурку на тротуар в надежде, что он поскользнется. Бздун — это ты, Теркотт. Прячешься здесь, как кролик в норе.
     
— Заткнись!
     
— Убеждаешь себя в какой-то чуши, будто увидеть его в тюрьме — лучшая месть, лишь бы не признавать…
     
— Заткнись!
     
— …того, что ты двадцать лет позволял убийце своей сестры ходить безнаказанным…
     
— Я предупреждаю тебя! — Он взвел курок револьвера.
     
Я ударил себя в грудь.
     
— Давай. Сделай хоть это. Все услышат выстрел, приедет полиция. Даннинг увидит, какая тут суета, и уйдет, а в Шоушенк отправишься ты. Готов спорить, там тоже есть фабрика. И ты сможешь работать на ней за пятак в час, а не за бакс и двадцать центов. Только тебе это понравится, потому что не придется объяснять себе, почему ты все эти годы не ударил палец о палец. Будь твоя сестра жива, она плюнула бы теб…
     
Он вытянул руку вперед, намереваясь вдавить ствол револьвера мне в грудь, но споткнулся о штык. Я ударил по револьверу ладонью, и грохнул выстрел. Пуля вошла в землю в каком-то дюйме от моей ноги, потому что камешки задели брючину. Я схватил револьвер и наставил на Теркотта, готовый выстрелить, если он потянется за штыком.
     
Но он просто привалился к стене гаража, прижав к левой половине груди обе руки, у него в горле клокотало.
     
Где-то неподалеку — на Коссат, не на Уаймор — закричал мужчина:
     
— Забава забавой, детки, но если кто-нибудь еще раз взорвет «вишневую бомбу», я позвоню копам. И это не шутка!
     
Я облегченно вздохнул. Теркотт — тоже, прерывисто, с икотой. Продолжая издавать клокочущие звуки, он сползал по стене гаража, пока не распластался на гравии. Я взял штык, подумал о том, чтобы засунуть за пояс, и решил, что только порежу ногу, когда буду ломиться сквозь изгородь: прошлое старалось изо всех сил. Отбросил штык в темноту двора, услышал, как он обо что-то стукнулся. Может, о стенку конуры с гордым названием «ДОМ ВАШЕЙ СОБАКИ».
     
— «Скорая помощь», — прохрипел Теркотт. Его глаза блестели, возможно, от слез. — Пожалуйста, Амберсон. Очень больно.
     
«Скорая помощь». Хорошая идея. И повод для смеха. Пробыв в Дерри — в пятьдесят восьмом году — почти два месяца, я все равно сунул руку в правый карман брюк, в котором всегда носил мобильник, если не надевал пиджак. Мои пальцы нащупали мелочь и ключи от «санлайнера».
     
— Извини, Теркотт. Ты родился не в ту эпоху. Откуда угодно «скорую» не вызвать.
     
— Что?
     
Согласно «Булове», Америка только-только начала смотреть «Новые приключения Эллери Куина».
     
— Держись, — ответил я и полез сквозь изгородь, выставив перед собой свободную руку, чтобы защитить глаза от колющих ветвей.
    
    
     
      
11
     
     
Посреди двора Даннингов я споткнулся о песочницу и растянулся в полный рост, оказавшись лицом к лицу с пустоглазой куклой, на которой была только диадема. Револьвер вылетел из руки. Стоя на четвереньках, я принялся искать его, думая, что никогда не найду, что упрямое прошлое подложило мне еще одну свинью. Нет, поросенка, в сравнении с желудочным гриппом и Биллом Теркоттом, но очень уж не вовремя. Револьвер я заметил, он лежал на краю трапециевидного светового пятна, отбрасываемого на землю кухонным окном, и в тот же момент услышал шум автомобиля, который ехал по Коссат-стрит. Не ехал — мчался. Ни один водитель в здравом уме не стал бы так гнать на улице, где, несомненно, хватало детей в масках и с пакетами для сладостей. Я знал, кто это, еще до того, как автомобиль остановился, взвизгнув тормозами.
     
В доме 379 по Коссат-стрит Дорис Даннинг сидела на диване рядом с Троем, тогда как Эллен носилась по комнате в наряде индейской принцессы: ей не терпелось отправиться на охоту. Трой только что сказал, что поможет съесть сладости, которые она, Тагга и Генри принесут домой. Эллен ответила: «Нет, ты не поможешь, надевай хэллоуинский костюм и иди сам собирать сладости». Все, конечно, засмеялись, даже Гарри, ушедший в ванную: от волнения ему очень захотелось отлить. Потому что Эллен, как и настоящая Люсиль Болл, умела смешить людей.
     
Я схватил револьвер. Он вывалился из скользких от пота пальцев. Голень визжала от боли — я приложился ею о бортик песочницы. С другой стороны дома хлопнула автомобильная дверь, раздались быстрые шаги по бетонной дорожке. Я помню, как подумал: Запирай дверь, мама, не только от своего вспыльчивого мужа; сам Дерри идет к тебе в гости.
     
Я вновь схватил револьвер, поднялся, покачиваясь на ставших ватными ногах, едва не упал, все-таки устоял и побежал к двери черного хода. На пути лежала крышка подвального люка. Я обогнул ее, убежденный, что она провалится под моим весом. Воздух вдруг превратился в сироп, будто тоже стремился задержать меня.
     
Даже если ради этого мне придется умереть, думал я. Если я умру, и Освальд добьется своего, и погибнут миллионы. Даже тогда. Потому что это здесь и сейчас. Потому что они настоящие.
     
Дверь черного хода могли запереть. Собственно, я в этом совершенно не сомневался и чуть не свалился с заднего крыльца, когда повернул ручку и дверь распахнулась мне навстречу. Я вошел на кухню, где еще пахло тушеным мясом, которое миссис Даннинг приготовила на «Хотпойнте». Раковину наполняла грязная посуда. На столешнице я увидел соусник и миску с холодной лапшой. Из телевизора доносилась тревожная, будоражащая скрипичная музыка. Кристи называла такую «убийственной». Очень уместная. Также на столешнице лежала резиновая маска чудовища Франкенштейна, которую хотел натянуть на себя Тагга, отправляясь предлагать сладость или гадость. С маской соседствовал бумажный пакет с жирной надписью черным карандашом: «КОНФЕТЫ ТАГГИ, НЕ ПРИКАСАТЬСЯ».
     
В своем сочинении Гарри процитировал мать: «Убирайся отсюда с этой штуковиной, ты не имеешь права быть здесь». На самом деле, пробегая по линолеуму к арке, соединяющей кухню и гостиную, я услышал: «Фрэнк? Что ты здесь делаешь? — Голос набирал громкость. — Что это? Что у тебя… убирайся отсюда!»
     
А потом она закричала.
    
    
     
      
12
     
     
Когда я вбегал в арку, раздался детский голос: «Вы кто? Почему моя мама кричит? Там мой папа?»
     
Я повернул голову и увидел десятилетнего Гарри, стоявшего в дверях маленького туалета в дальнем конце кухни, одетого в куртку из оленьей замши, с духовушкой в одной руке. Другой он застегивал ширинку. Тут Дорис закричала вновь. Двое мальчишек тоже кричали. Последовал звук удара — тяжелого, тошнотворного, — и крик оборвался.
     
— Нет, папочка, не надо, ты делаешь ей БОЛЬНО! — взвизгнула Эллен.
     
Я миновал арку и остановился с разинутым ртом. Отталкиваясь от сочинения Гарри, я всегда предполагал, что мужчина, которого я собирался остановить, будет размахивать обычным молотком, какие держат в ящиках для инструментов. Молотком он не размахивал. Он держал в руках здоровенную кувалду и управлялся с ней, как с игрушкой. Под закатанными рукавами я видел бугры мышц, накачанных двадцатью годами рубки мяса и разделки туш. Дорис свалилась с дивана на ковер. Даннинг уже сломал ей руку — кость торчала сквозь разорванный рукав — и, судя по всему, выбил плечо. На ее побледневшем лице застыло изумление. Она пыталась отползти к телевизору, пряди волос падали на лицо. Даннинг замахивался кувалдой. Следующий удар пришелся бы в голову Дорис, раздробил бы череп, и мозги выплеснулись бы на диванные подушки.
     
Эллен, маленькая принцесса, пыталась вытолкнуть отца за дверь.
     
— Перестань, папочка, перестань!
     
Он схватил ее за волосы и отшвырнул. Она отлетела, с головного убора посыпались перья. Ударилась о кресло-качалку и перевернула его.
     
— Даннинг! — крикнул я. — Прекрати!
     
Он посмотрел на меня красными, влажными глазами. Пьяный в дымину. Плачущий. Из ноздрей свисали сопли. На подбородке блестела слюна. Лицо перекосило от ярости, скорби, недоумения.
     
— Ты, блин, кто такой? — спросил он и бросился на меня, не дожидаясь ответа.
     
Я нажал спусковой крючок револьвера, думая: На этот раз он не выстрелит. Это же револьвер из Дерри, и он не выстрелит.
     
Но он выстрелил. Пуля попала Даннингу в плечо. Красная роза расцвела на белой рубашке. Его бросило в сторону, а потом он снова попер на меня. Поднял кувалду. Красное пятно увеличивалось на глазах, но он, казалось, ничего не чувствовал.
     
Я снова нажал спусковой крючок, но кто-то толкнул меня, и пуля ушла куда-то в потолок. Я услышал пронзительный крик Гарри:
     
— Прекрати, папочка! Прекрати, а не то я тебя застрелю!
     
Артур Даннинг по прозвищу Тагга полз ко мне, к кухне. И когда Гарри выстрелил из своего ружья — ка-чау! — Даннинг опустил кувалду на голову Тагги. Лицо исчезло под волной крови. Кусочки костей и пряди волос взлетели в воздух. Капли крови забрызгали люстру. Эллен и миссис Даннинг кричали, кричали, кричали.
     
Вновь крепко держась на ногах, я выстрелил в третий раз. Пуля разорвала щеку Даннинга до уха, но не остановила его. Он уже не человек, подумал я тогда. В его глазах, из которых лились слезы, в раззявленном рту, скорее жующем, а не вдыхающем воздух, я видел бездонную пустоту.
     
— Ты, блин, кто? — повторил он, а потом добавил: — Это незаконное вторжение.
     
Он замахнулся кувалдой и ударил по горизонтальной дуге. Я упал на колени, скрючился и вроде бы разминулся с двадцатифунтовым бойком кувалды, хотя макушку обдало жаром. Револьвер вылетел из моей руки, ударился о стену, отскочил в угол. Что-то теплое потекло по лицу. Понимал ли я, что он лишь пропахал в моем скальпе шестидюймовую борозду, и для того чтобы отключить меня или убить, ему не хватило осьмушки дюйма? Не могу сказать. Все произошло менее чем за минуту, секунд за тридцать. Жизнь может развернуться на пятачке, и когда это происходит, разворачивается она быстро.
     
— Беги! — крикнул я Трою. — Хватай сестру и беги! Кричи, зови на помощь! Кричи во весь…
     
Даннинг взмахнул кувалдой. Я отпрыгнул назад, боек угодил в стену и пробил доски обшивки. Взлетело облако штукатурки, смешавшись с пороховым дымом. Телевизор продолжал работать. Скрипки по-прежнему играли «убийственную» музыку.
     
И пока Даннинг пытался вырвать кувалду из стены, что-то пролетело мимо меня. Духовушка «Дейзи». Ее бросил Гарри. Ствол угодил Фрэнку Даннингу в разорванную щеку, и он вскрикнул от боли.
     
— Маленький ублюдок! Я тебя за это убью!
     
Трой уже нес Эллен к двери.
     
С этим все хорошо, подумал я. По крайней мере для них я изменил бу…
     
Но прежде чем он успел выскочить из дома, в дверном проеме возник кто-то еще и свалил Троя Даннинга с сестренкой на руках. Я не разглядел, кто это, потому что Фрэнк уже высвободил кувалду и шел на меня. Я попятился, одной рукой вышвырнув Гарри на кухню.
     
— Беги через черный ход, сынок. Быстро. Я задержу его, пока ты…
     
Фрэнк Даннинг издал дикий вопль и замер. И тут же что-то вылезло у него из груди. Фокус, да и только. Это что-то покрывала кровь, и я не сразу понял, что вижу острие штыка.
     
— Это тебе за мою сестру, ублюдок, — прохрипел Билл Теркотт. — Это тебе за Клару.
    
    
     
      
13
     
     
Даннинг повалился вперед. Ноги — в гостиной, голова — в арке, ведущей на кухню. Острие вонзилось в пол и удержало его на весу. Одна нога дернулась, и он застыл, словно умер, пытаясь отжаться.
     
Все кричали. Воздух пропитался запахами сгоревшего пороха, штукатурки, крови. Дорис пыталась доползти до убитого сына, волосы падали ей на лицо. Я не хотел, чтобы она это видела — удар кувалды раскроил голову Тагги до челюсти, — но остановить ее не мог.
     
— В следующий раз у меня получится лучше, миссис Даннинг, — проскрипел я. — Обещаю.
     
Мое лицо заливала кровь. Мне пришлось протереть от нее левый глаз. Сознания я не потерял, так что понимал, что рана не слишком серьезная. К тому же крови из ран на голове всегда выливается немерено. Я попал в передрягу, и, если рассчитывал на новую попытку, следовало убираться отсюда, быстро и незаметно.
     
Правда, без еще одного разговора с Теркоттом я уйти не мог. Если, конечно, тот был в состоянии говорить. Он лежал у стены, рядом с ногами Даннинга. Держался за грудь и жадно хватал ртом воздух. На мертвенно-бледном лице синели губы, совсем как у мальчишки, наевшегося черники. Я протянул к нему руку. Он схватился за нее, как утопающий — за соломинку, но в его глазах поблескивала веселая искорка.
     
— И кто у нас бздун, Амберсон?
     
— Не ты, — ответил я. — Ты герой.
     
— Да, — просипел он. — Не забудь бросить гребаную медаль в мой гроб.
     
Дорис уже обнимала убитого сына. Трой ходил кругами, прижимая голову Эллен к груди. Он не смотрел на нас, похоже, не осознавал, что мы здесь. Эллен вопила в голос.
     
— Все у тебя будет хорошо, — заверил я Теркотта, будто знал. — А теперь послушай, потому что это важно. Забудь мое имя.
     
— Какое имя? Ты мне не представлялся.
     
— Точно. И… ты знаешь мой автомобиль?
     
— «Форд». — Его голос затихал, но взгляд не отрывался от моих глаз. — Хорошая тачка. Кабриолет. Двигатель с «Уай-блоком». Модель пятьдесят четвертого года… или пятьдесят пятого.
     
— Ты никогда его не видел. Это самое важное, Теркотт. Этим вечером я должен покинуть город, и большую часть пути мне ехать по автостраде, потому что местных дорог я не знаю. Если я доберусь до центрального Мэна, все будет хорошо. Ты понимаешь, что я тебе говорю?
     
— Никогда не видел твой автомобиль. — Его лицо перекосило. — Твою мать, как же больно.
     
Я прижал пальцы к его колющейся щетиной шее и пощупал пульс. Быстрый и очень неровный. Издалека уже доносился вой сирен.
     
— Ты поступил правильно.
     
Его глаза закатились.
     
— В самый последний момент. Не знаю, о чем я думал. Наверное, рехнулся. Послушай, дружище. Если они тебя поймают, не говори им, что я… ты понимаешь, что я…
     
— Никогда. Ты с ним разобрался, Теркотт. Он был бешеным псом, и ты его пришиб. Твоя сестра гордилась бы тобой.
     
Он улыбнулся и закрыл глаза.
    
    
     
      
14
     
     
Я пошел в ванную, схватил полотенце, намочил в раковине, вытер залитое кровью лицо. Бросил полотенце, схватил еще два и выскользнул на кухню.
     
Мальчик, который привел меня сюда, стоял на выцветшем линолеуме у плиты и наблюдал за мной. И хотя лет шесть прошло с тех пор, как он в последний раз сосал большой палец, сейчас он вспомнил эту детскую привычку. Широко открытые, очень серьезные глаза переполняли слезы. Кровавые веснушки рассыпались по щекам и лбу. Этот мальчик только что получил сильнейшую психологическую травму, но я точно знал, что он уже не станет Гарри-Жабой. И не напишет сочинение, над которым я заплачу.
     
— Кто вы, мистер? — спросил он.
     
— Никто. — Я прошел мимо него к двери. Однако он заслуживал большего. Сирены приближались, но я остановился, оглянулся. — Твой добрый ангел. — И выскользнул за дверь в хэллоуинский вечер 1958 года.
    
    
     
      
15
     
     
Я прошел по Уаймор к Уитчем, увидел синие мигалки, направляющиеся к Коссат-стрит, пошел дальше. Углубившись еще на два квартала в жилой район, повернул на Джерард-авеню. Люди стояли на тротуарах. Смотрели в ту сторону, откуда слышались сирены.
     
— Мистер, не знаете, что случилось? — спросил меня какой-то мужчина. Он держал за руку Белоснежку, обутую в кроссовки.
     
— Я слышал, дети запускали «вишневые бомбы», — ответил я. — Может, устроили пожар. — И продолжил идти, отворачиваясь от него, чтобы он не увидел левой половины моего лица. Фонарь находился неподалеку, а из раны на голове все еще текла кровь.
     
Пройдя четыре квартала, я вновь повернул к Уитчем. Теперь я находился далеко к югу от Коссат, так что на Уитчем-стрит царили темнота и спокойствие. Все патрульные автомобили, вероятно, съехались к месту преступления. Меня это радовало. Я почти добрался до угла Гроув и Уитчем, когда колени начали подгибаться. Оглядевшись, я убедился, что охотников за сладостями нет, и сел на бордюрный камень. Не мог позволить себе останавливаться, но пришлось: с утра я выблевал все, что находилось в желудке, за день съел лишь один паршивый шоколадный батончик (после чего Теркотт приставил штык к моему виску) и едва уцелел в жестокой схватке, отделавшись лишь ранением, до сих пор непонятно, насколько тяжелым. Или я останавливался, чтобы дать телу собраться с силами, или, потеряв сознание, валился на тротуар.
     
Опустив голову между коленей, я несколько раз медленно и глубоко вдохнул, как меня учили на курсе оказания первой помощи, который я прошел в колледже, чтобы получить сертификат спасателя. Поначалу увидел голову Тагги Даннинга, разлетающуюся под ударом кувалды, и едва не лишился чувств. Потом подумал о Гарри, забрызганном кровью брата, а в остальном невредимом. Об Эллен, не впавшей в кому, из которой ей не выйти. О Трое. О Дорис. Ее переломанная рука могла болеть до конца жизни, но по крайней мере она осталась жива.
     
— Я это сделал, Эл, — прошептал я.
     
Но что я сделал в 2011 году? Что я сделал с 2011 годом? На эти вопросы еще предстояло ответить. Если из-за «эффекта бабочки» случилось что-то ужасное, я мог вернуться назад и стереть изменение… Если только, меняя судьбу семейства Даннингов, я каким-то образом не изменил и жизненный путь Эла Темплтона. Допустим, закусочной уже нет. Допустим, Эл никогда не перебирался в Лисбон-Фоллс из Оберна. Или не открывал закусочную. Это представлялось маловероятным… но я сидел на бордюрном камне в пятьдесят восьмом году, по моей короткой стрижке пятьдесят восьмого года лилась кровь, и как такое вообще могло быть?
     
Пошатнувшись, я поднялся, чтобы двинуться дальше. Справа, на Уитчем-стрит, достаточно далеко от меня, перемигивались синие огни. На углу Коссат-стрит собралась толпа, все стояли спиной ко мне. Церковь, рядом с которой я оставил автомобиль, находилась на другой стороне улицы. «Санлайнер» пребывал в гордом одиночестве, но выглядел целым и невредимым: хэллоуинские шутники не спустили колеса. Потом я увидел желтый бумажный квадрат под одним из дворников. Сразу подумал о Желтой Карточке и внутренне напрягся. Выхватил бумажку из-под дворника и облегченно вздохнул. «ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К ВАШИМ ДРУЗЬЯМ И СОСЕДЯМ НА СЛУЖБЕ В ЭТО ВОСКРЕСЕНЬЕ В ДЕВЯТЬ УТРА. НОВИЧКАМ ВСЕГДА РАДЫ! ПОМНИТЕ, ЖИЗНЬ — ЭТО ВОПРОС, ИИСУС — ОТВЕТ».
     
— Я думал, что ответ — тяжелые наркотики, и мне бы они сейчас не помешали, — пробормотал я, отпирая дверь. Подумал о бумажном пакете, который остался за гаражом дома по аллее Уаймора. Копы, обследуя округу, обязательно его найдут. Внутри обнаружат несколько шоколадных батончиков, почти пустую бутылку каопектата… и резиновые трусы для взрослых.
     
Мне, конечно, хотелось бы узнать, что они об этом подумают.
     
Но не так чтобы очень.
    
    
     
      
16
     
     
К тому времени, когда я добрался до автострады, голова уже раскалывалась от боли, но даже если бы эра круглосуточных магазинчиков уже началась, не уверен, что решился бы остановиться: на левой половине рубашки еще подсыхала кровь. По крайней мере я заранее доверху залил бак.
     
Один раз я попытался исследовать рану на голове кончиками пальцев и в награду получил разряд боли, отбивший у меня всякое желание предпринимать вторую попытку.
     
Миновав Огасту, я остановился на площадке для отдыха. Шел одиннадцатый час вечера, и она пустовала. Я включил лампочку под крышей и проверил зрачки в зеркале заднего вида. Они выглядели одинаковыми, и это радовало. Около мужского туалета стоял торговый автомат, который за десять центов выдал мне шоколадный кекс с толстой прослойкой крема. Я съел его на ходу, и головная боль немного утихла.
     
До Лисбон-Фоллс я добрался уже после полуночи. Главную улицу окутывала темнота, но фабрики, и Ворамбо, и «Ю-Эс джипсам», пыхтели и фыркали, выбрасывая в воздух клубы вонючего дыма и сливая в реку ядовитые отходы. Сверкая огнями в ночи, они напоминали космические корабли. Я припарковал «санлайнер» около «Кеннебек фрут», где ему и предстояло оставаться до того момента, пока кто-нибудь, заглянув через стекло, не увидит пятна крови на сиденье, водительской двери и руле и не вызовет полицию. Я предполагал, что они снимут отпечатки пальцев. Возможно, отпечатки эти совпадут с другими, оставленными на револьвере «полис спешл» тридцать восьмого калибра, на месте убийства в Дерри. При таком раскладе имя Джордж Амберсон может всплыть в Дерри и добраться до Лисбон-Фоллс. Но если «кроличья нора» окажется на прежнем месте, Джордж исчезнет, не оставив следа, потому что отпечатки пальцев, добытые полицией, принадлежали человеку, до рождения которого оставалось еще восемнадцать лет.
     
Я открыл багажник, достал портфель и решил больше ничего с собой не брать. Как я понимал, содержимое багажника могло в конце концов оказаться в «Веселом белом слоне», магазине подержанной мебели и прочих товаров, расположенном по соседству с «Тит Шеврон». Я пересек улицу, направляясь к драконьему дыханию фабрики, грохоту и шуршанию машин и станков, не прекращавших работу ни на секунду, пока политика свободной торговли эпохи Рейгана не остановила все прядильно-ткацкие фабрики Америки, производившие слишком дорогую продукцию.
     
Белый флуоресцентный свет из покрасочного цеха падал через грязные окна на сушильный сарай. Я заметил цепь, отделявшую его от остального двора. Надпись на табличке скрывала темнота, но, хотя прошло почти два месяца, я помнил, что на ней написано: «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ». Человека с желтой карточкой — или, правильнее, с оранжевой — видно не было.
     
Свет фонарей заливал двор, освещая меня, как муравья на тарелке. Моя тень вытянулась передо мной. Я замер, когда ко мне подкатил большущий грузовик. Ожидал, что водитель остановит машину, высунется и спросит, а какого черта я тут делаю. Грузовик замедлил ход, но не остановился. Водитель помахал мне рукой. Я ответил тем же, и он направился к разгрузочной площадке под громыхание десятков пустых бочек в кузове. Я подошел к цепи, быстро огляделся, нырнул под нее.
     
С гулко бьющимся сердцем зашагал вдоль сушильного сарая. В такт сердцу пульсировала и рана на голове. На этот раз я не оставил куска бетона у первой ступеньки. Не спеши, сказал я себе. Не спеши. Ступенька прямо… здесь.
     
И ошибся. Моя нога ни во что не уперлась, нащупала только ровную поверхность.
     
Я продвинулся чуть дальше, с тем же результатом. Ночь стояла холодная, изо рта вырывался парок, но подмышки и шея покрылись тонкой пленкой пота. Прошел еще дальше, уже в полной уверенности, что проскочил нужное место. То ли «кроличья нора» исчезла, то ли ее здесь не было вовсе, а это означало, что моя жизнь в ипостаси Джейка Эппинга — и победа на конкурсе БФА[70] в начальной школе, и заброшенный еще в колледже роман, и женитьба на славной в принципе женщине, которая чуть не утопила мою любовь к ней в алкоголе, — безумная галлюцинация. И я с рождения Джордж Амберсон.
     
Я еще продвинулся вперед, остановился, тяжело дыша. Где-то — может, в красильном цехе, может, в ткацком — кто-то крикнул: Чтоб я сдох! Я подпрыгнул, потом подпрыгнул вновь, когда за возгласом последовал громовой хохот.
     
Не здесь.
     
Исчезла.
     
Или ее никогда не было.
     
Я ощущал… разочарование? Ужас? Сковывающую движения панику? Если на то пошло, ничего подобного. Что я чувствовал, так это нарастающее чувство облегчения. Подумал: Я смогу жить здесь. И без проблем. Даже счастливо.
     
Я действительно так думал? Да. Да.
     
От фабрик воняло, в общественных туалетах постоянно курили, но в большинстве мест дышалось очень легко. А сколько здесь нового. Еда вкусная, молоко ставят под дверь. После периода воздержания от компьютера я осознал, в какую впал от него зависимость, часами читая глупые приложения к электронным письмам или посещая сайты по той самой причине, по которой альпинисты покоряют Эверест: потому что попались на глаза. Мой мобильник ни разу не зазвонил, потому что я больше не держал его при себе, и какое это приносило облегчение. За пределами больших городов люди в основном пользовались спаренными телефонами. А запирали ли они дверь на ночь? Как бы не так. Они тревожились из-за атомной войны, но я точно знал, что люди пятьдесят восьмого состарятся и умрут, не услышав о взрыве атомной бомбы где-либо, кроме испытательных полигонов. Никто не тревожился из-за глобального потепления или пассажирских самолетов, захваченных террористами-смертниками.
     
А если моя жизнь в 2011 году — не галлюцинация (сердцем я это знал), я все равно мог остановить Освальда. Просто не увидел бы конечного результата. И полагал, что переживу это.
     
Ладно. Первым делом надо вернуться к «санлайнеру» и уехать из Лисбон-Фоллс. Я решил, что доберусь до Льюистона, найду автобусную станцию, куплю билет до Нью-Йорка. Потом на поезде до Далласа… черт, а почему не самолетом? Денег мне хватало, и ни один сотрудник авиакомпании не попросил бы предъявить удостоверение личности с фотографией. От меня требовалось лишь оплатить билет, а потом «Транс уорлд эйрлайнз» встретила бы меня на борту самолета с распростертыми объятиями.
     
И столь огромное облегчение вызвало у меня принятое решение, что ноги вновь стали ватными. Не как в Дерри, когда мне пришлось сесть, но чтобы не упасть, я привалился к стене сушильного сарая. Стукнулся о нее локтем, с негромким мягким звуком. И тут же услышал голос, обладателя которого не видел. Хриплый голос. Почти что рычание. Голос из будущего, если на то пошло.
     
— Джейк? Это ты? — Последовал сухой, надрывный кашель.
     
Я чуть не промолчал. Мог промолчать. Потом подумал о том, какую часть жизни вложил Эл в этот проект, о том, что я — единственная оставшаяся у него надежда.
     
Я повернулся на звук кашля и ответил тихим голосом:
     
— Эл? Говори со мной. Считай. — Или хотя бы кашляй.
     
Он начал. Я двинулся на ведущий отсчет голос, не отрывая ног от бетона. И через десять шагов, гораздо дальше того места, где я сдался, моя нога во что-то уперлась, и я остановился как вкопанный. Еще раз оглянулся. Еще раз вдохнул пропитанный химической вонью воздух. Потом закрыл глаза и начал подниматься по ступенькам, которых не видел. На четвертой ночной холод сменился спертой теплотой, с ароматами кофе и пряностей. По крайней мере для моей верхней половины. Ниже пояса я все еще ощущал ночь.
     
Простоял так, пожалуй, секунды три, головой в настоящем, ногами в прошлом. Потом открыл глаза, увидел изможденное, озабоченное, истощенное лицо Эла и шагнул в 2011 год.
    
   
  
  
   
    
Часть III
    
Живя в прошлом
   
   
    
     
Глава 9
    
    
     
      
1
     
     
К тому времени я мог бы сказать, что меня уже ничем не удивишь, но замер с отвисшей челюстью, увидев слева от Эла дымящуюся в пепельнице сигарету. Протянул руку и затушил ее.
     
— Ты хочешь выкашлять ту часть легких, которая еще позволяет тебе дышать?
     
Он не ответил. Не уверен, что услышал вопрос. Только смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
     
— Господи Иисусе. Джейк… Кто тебя скальпировал?
     
— Никто. Давай уйдем отсюда, пока я не задохнулся от дыма твоей сигареты. — Пустая, конечно, угроза. За недели, проведенные в Дерри, я привык к дымящимся сигаретам. Если бы не держал себя в руках, мог бы сам пристраститься к этой вредной привычке.
     
— Тебя скальпировали, — продолжил он, — только ты этого не знаешь. Кусок кожи с волосами висит за ухом и… Сколько ты потерял крови? Кварту? Кто это сделал?
     
— А: меньше, чем кварту. Б: Фрэнк Даннинг. И если я ответил на твои вопросы, у меня есть свой. Ты сказал, что помолишься. Почему вместо этого закурил?
     
— Потому что нервничал. И потому что теперь это не имеет значения. Поезд уже ушел.
     
С этим я поспорить не мог.
    
    
     
      
2
     
     
Эл медленно прошел за стойку, открыл дверцу шкафчика, достал пластмассовую коробку с красным крестом. Я сел на один из высоких стульев и посмотрел на часы. Было без четверти восемь, когда Эл отпер дверь, и мы вошли в закусочную. Где-то без пяти восемь я спустился в «кроличью нору» и появился из нее в Стране чудес, именуемой 1958 годом. Эл утверждал, что каждое путешествие занимает две минуты, и настенные часы это подтверждали. Я провел в 1958 году пятьдесят два дня, но часы показывали семь пятьдесят девять того же утра.
     
Эл достал марлевые салфетки, пластырь, дезинфицирующее средство.
     
— Наклонись ко мне, чтобы я мог все видеть. Подбородок на стойку.
     
— Можешь обойтись без перекиси. Произошло это четыре часа тому назад, так что рана уже затянулась. Видишь?
     
— Береженого Бог бережет, — ответил он, и моя макушка вспыхнула огнем.
     
— А-а-а-ай!
     
— Больно, да? Потому что рана до сих пор открытая. Хочешь, чтобы костоправы пятьдесят восьмого лечили твой воспалившийся скальп, когда ты отправишься в Большой Д? Поверь мне, дружище, ты этого не хочешь. Сиди тихо. Мне надо срезать волосы вокруг раны, а не то пластырь не будет держаться. Слава Богу, они короткие.
     
Щелк-щелк-щелк. Потом боли прибавилось — он накрыл рану марлевой салфеткой, закрепил ее пластырем.
     
— Через пару дней снимешь марлю, но пока тебе придется носить шляпу. Макушка какое-то время будет выглядеть шелудивой, однако, если волосы не отрастут, сможешь ее зачесывать. Аспирин хочешь?
     
— Да. И чашку кофе. Сделаешь по-быстрому? — Хотя кофе поможет лишь на короткое время. Что мне требовалось, так это сон.
     
— Смогу. — Он включил кофеварку «Банн-о-Матик» и вновь начал рыться в аптечке. — Ты, я вижу, похудел.
     
Кто бы говорил, подумал я.
     
— Заболел. Подхватил суточный… — И тут я замолчал.
     
— Джейк, что не так?
     
Я смотрел на фотогалерею Эла. Когда я шел к «кроличьей норе», на стене висела фотография, запечатлевшая меня и Гарри Даннинга. Мы улыбались и показывали камере аттестат Гарри.
     
Теперь эта фотография исчезла.
    
    
     
      
3
     
     
— Джейк? Дружище? Что такое?
     
Я взял таблетки аспирина, которые он положил на стойку, сунул в рот. Проглотил не запивая. Потом поднялся и медленно направился к «Стене славы». Вновь чувствуя себя стеклянным человеком. На том месте, где два последних года висела наша с Гарри фотография, Эл пожимал руку Майку Мишо, члену палаты представителей конгресса США от Второго округа штата Мэн. Мишо, вероятно, вел кампанию по переизбранию в конгресс, потому что на фартуке Эла красовались два значка-пуговицы. Один с надписью «МИШО в КОНГРЕСС», второй — с «ЛИСБОН ЛЮБИТ МАЙКА». Многоуважаемый конгрессмен в ярко-оранжевой футболке «Мокси» высоко поднимал толстобургер, с которого капал жир.
     
Я снял рамку с фотографией с гвоздика.
     
— И как давно она здесь?
     
Эл, хмурясь, смотрел на фотографию.
     
— Никогда в жизни ее не видел. Бог свидетель, я поддерживал Мишо в двух последних кампаниях. Черт, я поддерживаю любого демократа, которого не застукивают трахающим своих помощниц во время избирательной кампании. И я встречался с ним на митинге в две тысячи восьмом, но в Касл-Роке. В закусочной он никогда не появлялся.
     
— Вероятно, появлялся. Это же твой прилавок.
     
Он взял рамку с фотографией своими исхудавшими руками, напоминавшими птичьи лапки.
     
— Да. Мой.
     
— Тогда это «эффект бабочки». Фотография — тому доказательство.
     
Он пристально всматривался в нее, чуть улыбаясь. В удивлении, думал я. Или, может, с благоговейным трепетом. Потом вернул рамку мне и пошел за стойку, наливать кофе.
     
— Эл? Ты помнишь Гарри, правда? Гарри Даннинга?
     
— Разумеется, помню. Разве не ради него ты поехал в Дерри, где тебе чуть не снесли голову?
     
— Ради него и остальных членов его семьи, верно.
     
— И ты их спас?
     
— Всех, кроме одного. Старший Даннинг добрался до Тагги до того, как мы сумели его остановить.
     
— Кто это — мы?
     
— Я тебе все расскажу, но сначала мне надо поехать домой и поспать.
     
— Дружище, у нас не так много времени.
     
— Я знаю, — ответил я, подумав: Чтобы это понять, достаточно взглянуть на тебя, Эл. — Но мне нужен отдых. Для меня сейчас половина второго ночи, и вечер… — рот открылся в широченном зевке, — выдался тот еще.
     
— Хорошо. — Он принес кофе, мне — полную чашку черного, себе — половину щедро сдобренного сливками. — Расскажи, что успеешь, пока будешь пить.
     
— Сначала объясни, как ты можешь помнить Гарри, если он никогда не работал уборщиком в ЛСШ и за всю жизнь ни разу не покупал у тебя толстобургер. Потом объясни, почему ты не помнишь приезда Майка Мишо в закусочную, если фотография — свидетельство того, что он приезжал.
     
— Ты не знаешь наверняка, что Гарри Даннинг не живет в этом городе. Собственно, ты не можешь утверждать, что он не работает уборщиком в Лисбонской старшей школе.
     
— В такое совпадение чертовски трудно поверить. Я изменил прошлое по-крупному, Эл… с помощью парня по имени Билл Теркотт. Гарри не отправили к дяде и тете в Хейвен, потому что его мать не умерла. Остались в живых и его брат Трой, и сестра Эллен. И Даннинг со своим молотком не добрался до Гарри. Если после всех этих изменений Гарри по-прежнему живет в Фоллс, то более изумленного человека, чем я, не удастся сыскать на всей земле.
     
— Есть способ проверить, — ответил Эл. — У меня в кабинете ноутбук. Пошли. — И двинулся первым, кашляя и опираясь на то, что попадалось под руку. Я последовал за ним с чашкой кофе. Эл свою оставил.
     
Располагавшаяся рядом с кухней каморка на кабинет определенно не тянула. В ней едва хватило места для нас обоих. По стенам Эл развесил служебные записки, разрешения и директивы курирующих ведомств, как штата Мэн, так и федеральных. Если бы люди, распространявшие слухи о «Знаменитом котобургере», видели все эти бумаги, включая «Сертификат первого класса за чистоту», выданный при последней проверке, проведенной Комитетом предприятий общественного питания штата Мэн, возможно, им пришлось бы пересмотреть свою позицию.
     
Макбук Эла стоял на крошечном столе, похожем на тот, которым я пользовался в третьем классе. Эл опустился на такой же крошечный стул, охнув от боли и облегчения.
     
— У старшей школы есть сайт, так?
     
— Безусловно.
     
Ожидая, пока загрузится ноутбук, я попытался прикинуть, много ли электронных писем накопилось за пятьдесят два дня моего отсутствия. Потом вспомнил, что наше время покидал только на две минуты. Глупец.
     
— Думаю, у меня сносит крышу, Эл.
     
— Мне это чувство знакомо. Держись, дружище, ты… подожди, приехали. Давай посмотрим. Дисциплины… летняя программа… преподавательский состав… администрация… технический персонал.
     
— Жми.
     
Он помассировал сенсорную панель, пробормотал что-то неразборчивое, кивнул, что-то кликнул, потом уставился на экран, будто свами, консультирующийся с хрустальным шаром.
     
— Ну? Не томи.
     
Он повернул ноутбук экраном ко мне. «УБОРЩИКИ ЛСШ, — прочитал я. — ЛУЧШИЕ В МЭНЕ!» На фотографии двое улыбающихся мужчин и женщина стояли в центральном круге спортивного зала. Все трое — в спортивных свитерах «Борзых Лисбона». Гарри Даннинга среди этой троицы я не увидел.
    
    
     
      
4
     
     
— Ты помнишь его уборщиком и учеником, потому что именно ты спускался в «кроличью нору», — объяснил Эл. Мы вернулись в зал и сидели в одной из кабинок. — И я помню его, то ли потому, что сам пользовался ею, то ли потому, что нахожусь рядом с ней. — Он задумался. — В этом, наверное, все дело. Какое-то излучение. Человек с желтой карточкой тоже около норы, только с другой стороны, и он ее чувствует. Ты его видел, так что знаешь.
     
— Теперь он Человек с оранжевой карточкой.
     
— Что ты такое говоришь?
     
Я опять зевнул.
     
— Если попытаюсь объяснить, только все запутаю. Я хочу отвезти тебя домой, потом поехать к себе. Сначала поем. Потому что голоден как волк…
     
— Могу сделать тебе яичницу. — Он начал подниматься, но осел обратно и закашлялся. Каждый вдох сопровождался жуткими хрипами, от которых содрогалось все тело. Что-то трещало у него в горле, совсем как игральная карта в спицах вращающегося велосипедного колеса.
     
Я коснулся его руки.
     
— Что ты сделаешь, так это поедешь домой, примешь лекарство и отдохнешь. Поспишь, если сможешь. Я точно знаю, что смогу. Восемь часов. Поставлю будильник.
     
Он перестал кашлять, но я по-прежнему слышал треск игральной карты в его горле.
     
— Сон. Здоровый. Я помню. Завидую тебе, дружище.
     
— Я вернусь к тебе в семь вечера. Нет, в восемь. Тогда я успею кое-что проверить по Интернету.
     
— И если все тип-топ?
     
— Тогда я вернусь сюда завтра, готовый провернуть это дело.
     
— Нет, — покачал головой Эл, — готовый предотвратить содеянное. — Он сжал мою руку. Пальцы утончились, но сила в них оставалась. — Вот о чем речь. Найти Освальда, расстроить его планы и стереть эту самодовольную ухмылку с его лица.
    
    
     
      
5
     
     
Заведя двигатель, я сразу же потянулся к короткой фордовской ручке переключения скоростей на рулевой колонке и нажал левой ногой на пружинистую педаль сцепления. Когда мои пальцы сомкнулись, найдя только воздух, а нога уперлась в коврик, я рассмеялся. Ничего не смог с собой поделать.
     
— Что такое? — спросил Эл с переднего пассажирского сиденья.
     
Мне не хватало моего элегантного «форда-санлайнера», вот что такое, но я не видел повода переживать из-за этого, поскольку в скором времени собирался купить его вновь. И хотя в следующий раз я отправился бы в прошлое с меньшей суммой наличных (мой депозит в «Хоумтаун траст» пропал бы при очередном сбросе на ноль), я мог выторговать у Билла Тита лучшую цену.
     
Полагал, что мне это удастся.
     
Потому что я стал другим.
     
— Джейк? Что смешного?
     
— Ничего.
     
Я оглядывался в поисках изменений на Главной улице, но видел все прежние дома и в том же состоянии, включая и «Кеннебек фрут», находившийся, если судить по внешнему виду, в двух неоплаченных счетах от финансовой катастрофы. Статуя вождя Ворамбо высилась в городском парке, а транспарант в витрине магазина «Мебель Кейбелла» заверял мир, что «ДЕШЕВЛЕ НЕ НАЙТИ».
     
— Эл, ты помнишь цепь, под которую тебе приходилось подныривать, чтобы вернуться к «кроличьей норе»?
     
— Конечно.
     
— И надпись на табличке, которая висит на цепи?
     
— О ремонте сточной трубы. — Он напоминал солдата, который думает, что дорога впереди заминирована, и морщится на каждой колдобине.
     
— Когда ты вернулся из Далласа… Когда понял, что слишком тяжело болен, чтобы довести дело до конца… табличка все еще висела?
     
— Да. — Он задумался. — Висела. Странно, правда? Кто четыре года ремонтирует сточную трубу?
     
— Никто. Во всяком случае, такое невозможно на фабричном дворе, по которому день и ночь ездят грузовики. И почему она не привлекает внимания?
     
Эл покачал головой:
     
— Понятия не имею.
     
— Возможно, цепь и табличка служат для того, чтобы кто-нибудь случайно не набрел на «кроличью нору». Но если так, кто их там повесил?
     
— Не знаю. Я даже не знаю, прав ли ты.
     
Я свернул на его улицу, чтобы доставить Эла к двери, надеясь, что потом мне удастся проехать семь или восемь миль до Сабаттуса, не заснув за рулем. Но меня не отпускала еще одна мысль, и я счел необходимым ее озвучить. Хотя бы для того, чтобы он не питал слишком больших надежд.
     
— Прошлое упрямо, Эл. И оно не хочет, чтобы его меняли.
     
— Знаю. Я же тебе говорил.
     
— Говорил. Но я думаю, что сопротивление возрастает пропорционально масштабу изменения будущего, которое может вызвать то или иное вмешательство.
     
Он посмотрел на меня. Кожа под его глазами стала почти черной, а в самих глазах проступила боль.
     
— Если можно, объясни, но только простыми словами.
     
— Изменить будущее семьи Даннингов оказалось сложнее, чем изменить будущее Каролин Пулин, отчасти потому, что изменение касалось нескольких человек, а в основном потому, что Пулин в обоих случаях осталась жива. Дорис Даннинг и трое ее детей умерли бы… И один из них все равно умер, хотя я собираюсь это исправить.
     
Тень улыбки коснулась губ Эла.
     
— Молодец. Только в следующий раз пригнись пониже. А не то получишь второй шрам, на котором могут не отрасти волосы.
     
Я представлял, как обойтись без шрама, но предпочел не делиться своими идеями. Свернул на подъездную дорожку к дому Эла.
     
— Я хочу сказать, что мне, возможно, не удастся остановить Освальда. Во всяком случае, с первой попытки. — Я рассмеялся. — Но что с того? Я и на права с первого раза не сдал.
     
— Я тоже, но мне не пришлось ждать второй попытки пять лет.
     
Я понимал, о чем он.
     
— Сколько тебе лет, Джейк? Тридцать? Тридцать два?
     
— Тридцать пять. — И за это утро я еще на два месяца приблизился к тридцати шести, но к чему упоминать о такой мелочи?
     
— Если ты провалишься и придется начинать все заново, тебе будет уже сорок пять, когда карусель завершит второй круг. А за десять лет может случиться многое, особенно если прошлое против тебя.
     
— Знаю, — кивнул я. — Вижу, что случилось с тобой.
     
— Я докурился до рака легких, ничего больше. — В подтверждение он кашлянул, однако в его глазах я видел не только боль, но и сомнения.
     
— Возможно, и так. Надеюсь, что так. Но нам этого не уз…
     
Входная дверь дома Эла распахнулась. Дородная молодая женщина в ярко-зеленом платье и белых туфлях на низком каблуке, как у «Медсестры Нэнси»[71], сбежала с крыльца на подъездную дорожку. Увидела Эла, сгорбившегося на переднем сиденье моей «тойоты», и рывком распахнула дверь.
     
— Мистер Темплтон, где вы были? Я пришла, чтобы дать вам лекарства, а когда обнаружила, что дом пуст, подумала…
     
Ему удалось улыбнуться.
     
— Я знаю, что вы подумали, но я в порядке. Не так чтобы в форме, но в порядке.
     
Она посмотрела на меня.
     
— И вы. Зачем усадили его в машину? Разве вы не видите, как он ослабел?
     
Я, разумеется, видел. Но поскольку не мог рассказать ей о том, чем мы занимались, молчал и готовился выдержать нагоняй как мужчина.
     
— Мы отъезжали по важному делу, — вступился за меня Эл. — Нам пришлось. Понимаете?
     
— И все равно…
     
Он начал вылезать из кабины.
     
— Помогите мне добраться до кровати, Дорис. Джейку надо домой.
     
Дорис.
     
Как жена Даннинга.
     
Эл не заметил совпадения — и, конечно, это не могло не быть совпадением, такое имя встречалось весьма часто, — но в голове у меня все равно звякнул звоночек.
    
    
     
      
6
     
     
Я добрался до дома и на этот раз потянулся к ручнику «санлайнера». Заглушая двигатель, подумал, что в сравнении с автомобилем, на котором я ездил в Дерри, «тойота» — тесная, неудобная, неприятная глазу колымага из пластмассы и фибергласса. Вошел в дом, собрался покормить кота и обнаружил, что еда в миске свежая. А почему нет? В 2011 году с моего отъезда прошло только полтора часа.
     
— Съешь это, Элмор, — посоветовал ему я. — В Китае полно голодающих котов, которые не отказались бы от миски «Фрискис чойс катс».
     
Элмор ответил презрительным взглядом и ретировался через кошачий лаз в двери. Я достал из холодильника два обеда «Стауфферс» (думая совсем как учащееся говорить чудовище Франкенштейна: Микроволновка хороший, современный автомобиль плохой). Съел все, выбросил мусор и пошел в спальню. Снял белую хлопчатобумажную рубашку из 1958 года (слава Богу, медсестра Дорис слишком разозлилась на Эла, чтобы заметить кровяные пятна), сел на край кровати, расшнуровал удобные туфли тех же времен, а потом повалился на спину. Уснул еще до того, как коснулся покрывала.
    
    
     
      
7
     
     
Про будильник я забыл и мог бы проспать все на свете, но в четверть пятого Элмор прыгнул мне на грудь и принялся обнюхивать лицо. Это означало, что миску он вылизал и требует добавки. Я подчинился. Потом умылся холодной водой, съел тарелку пшенично-рисовых хлопьев, думая о том, что пройдет немало времени, прежде чем удастся навести порядок с приемами пищи.
     
Насытившись, я пошел в кабинет и включил компьютер. Моей первой киберостановкой стала библиотека. Эл не ошибся: ее база данных включала все материалы, опубликованные в «Лисбон-Фоллс энтерпрайз». Чтобы получить доступ к этим сокровищам, пришлось записаться в «Друзья библиотеки», заплатив десять долларов, но, учитывая обстоятельства, цена высокой не казалась.
     
Я нашел искомое в номере за седьмое ноября. На второй странице, между заметками об автомобильной аварии со смертельным исходом и о предполагаемом поджоге, размещалась статья под заголовком «МЕСТНАЯ ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ТАИНСТВЕННОГО МУЖЧИНУ». Под таинственным мужчиной подразумевался я… или мое альтер эго эйзенхауэровской эпохи. Кабриолет «санлайнер» обнаружили, пятна крови заметили. Билл Тит опознал «форд»: именно этот автомобиль он продал некоему мистеру Джорджу Амберсону. Тон статьи тронул мое сердце: искренняя тревога о пропавшем (и, возможно, раненом) человеке. Никто не знал, где он и что с ним. Грегори Дьюсен, знакомый мне банкир из «Хоумтаун траст», описал меня как «учтивого и вежливого мужчину». Эдди Баумер, владелец «Парикмахерской Баумера», практически повторил его слова. Ни тени подозрения не пало на честное имя Амберсона. Все могло обернуться иначе, если бы меня связали с сенсационными убийствами в Дерри… но пронесло.
     
Не связали меня с этими убийствами и на следующей неделе, когда интерес к моей особе сократился до коротенького абзаца в информационной колонке: «Поиски пропавшего мужчины из Висконсина продолжаются». Неделей позже «Уикли энтерпрайз» уделила особое внимание близящемуся празднику, так что Джордж Амберсон исчез со страниц еженедельника навсегда. Однако я побывал в прошлом. Эл вырезал свои инициалы на дереве. Я нашел упоминание о себе на страницах старой газеты. Я этого ожидал, но когда увидел доказательство собственными глазами, по коже побежали мурашки.
     
Потом я отправился на сайт «Дерри дейли ньюс». Доступ к архивам обошелся мне гораздо дороже, в тридцать четыре с половиной доллара, зато уже через несколько минут я смотрел на первую страницу номера за 1 ноября 1958 года.
     
Казалось бы, столь сенсационному преступлению самое место на первой полосе местной газеты, но в Дерри — Необычном маленьком городе — делали все, чтобы не выставлять напоказ свои злодеяния. Большую часть первой полосы отдали статье о встрече представителей России, Великобритании и Соединенных Штатов в Женеве. Обсуждалась возможность запрета испытаний атомного оружия. Ниже шел материал о четырнадцатилетнем шахматном вундеркинде Бобби Фишере. И лишь в самом низу первой страницы, в левом углу (эксперты по массмедиа говорят, что туда люди бросают взгляд напоследок, если вообще бросают), нашлось место началу статьи, озаглавленной «УБИЙСТВЕННАЯ ЯРОСТЬ ПРИВОДИТ К ДВУМ СМЕРТЯМ». Согласно статье, Фрэнк Даннинг, «уважаемый представитель бизнес-сообщества и участник многих благотворительных мероприятий», в пятницу вечером, чуть позже восьми, прибыл в дом жены, с которой жил врозь, «в состоянии опьянения». После ссоры с женой (ничего такого я не слышал… хотя и присутствовал при этом) Даннинг ударил ее молотком, сломал ей руку и убил своего двенадцатилетнего сына Артура Даннинга, когда тот попытался защитить мать.
     
Продолжение разместили на странице двенадцать. Открыв ее, я увидел фотографию моего доброго то ли друга, то ли врага Билла Теркотта. Согласно статье, «мистер Теркотт проходил мимо, когда услышал крики и вопли, доносящиеся из дома Даннингов». Он подбежал к дому, через открытую дверь увидел, что происходит, и предложил мистеру Фрэнку Даннингу «прекратить махать молотком». Даннинг отказался. Мистер Теркотт заметил на ремне Даннинга охотничий нож в чехле и вытащил его. Даннинг бросился на мистера Теркотта, они схватились, и в завязавшейся драке мистер Теркотт проткнул Даннинга ножом, а несколькими минутами позже у героического мистера Теркотта случился инфаркт.
     
Я посидел, глядя на старую фотографию — Теркотт улыбался, гордо поставив ногу на бампер седана конца сороковых годов, из уголка рта свисала сигарета — и барабаня пальцами по бедру. Смертельный удар Даннингу нанесли не в грудь, а в спину, и не охотничьим ножом, а штыком. И никакого охотничьего ножа на ремне Даннинга не висело. Он пришел в дом с одним оружием — кувалдой, превратившейся в молоток. Полиция упустила столь бросающиеся в глаза подробности? Такое возможно, при условии, что тамошние копы слепы, как Рэй Чарлз. И однако, для Дерри, каким я его узнал, статья выглядела очень логично.
     
Думаю, я улыбался. Эта лживая статья не могла не восхищать. Все свободные концы надежно связаны. Обезумевший от выпитого муж, перепуганная, объятая ужасом семья, героический прохожий (никаких упоминаний о том, откуда, куда и зачем он шел). Что еще нужно читателю? И ни слова о Таинственном незнакомце, присутствовавшем на месте преступления. Да, Дерри во всей красе.
     
Я порылся в холодильнике, нашел остатки шоколадного пудинга, съел, стоя у столешницы и глядя во двор. Поднял Элмора и гладил, пока он не начал рваться на свободу. Вернулся к компьютеру, нажал клавишу, убирая заставку, вновь посмотрел на фотографию Теркотта. Героя, спасшего семью и получившего за свои труды инфаркт.
     
Наконец подошел к телефону и набрал номер справочной.
    
    
     
      
8
     
     
В телефонной справочной Дерри не нашли ни Дорис, ни Троя, ни Гарольда Даннингов. От отчаяния я попытался найти Эллен, не рассчитывая на успех: если она и осталась в городе, то наверняка взяла фамилию мужа. Но иногда безнадежные варианты вдруг срабатывают (наглядный тому пример — Ли Харви Освальд). Я до такой степени этого не ожидал, что даже не держал в руке карандаш, когда робот прокашлял мне номер. Вместо того чтобы перезванивать в справочную, нажал клавишу с единицей, чтобы меня соединили с запрошенным номером. Имей я возможность подумать, вряд ли бы позвонил. Иногда мы не хотим ничего знать. Иногда мы боимся узнать. Доходим до какой-то черты, а потом поворачиваем назад. Но я храбро прижимал трубку к уху, слушая, как телефон в Дерри звонит раз, другой, третий. Автоответчик скорее всего включился бы после следующего звонка, и я уже решил, что сообщения оставлять не буду. Понятия не имел, что могу сказать.
     
Но на четвертом гудке мне ответил женский голос:
     
— Алло?
     
— Это Эллен Даннинг?
     
— Все зависит от того, кто звонит. — В прокуренном, чуть вкрадчивом голосе слышались настороженность и удивление. Если бы я не знал, с кем имею дело, решил бы, что женщине за тридцать, но никак не шестьдесят. Это голос человека, который использует его в работе, подумал я. Певицы? Актрисы? Может, комика (комикессы), в конце концов? С Дерри эти профессии никак не вязались.
     
— Меня зовут Джордж Амберсон. В далеком прошлом я знал вашего брата Гарри. Сейчас вернулся в Мэн и хочу вновь связаться с ним.
     
— Гарри? — В голосе послышалось изумление. — Господи! В армии?
     
В армии? Я быстро прикинул, что к чему, и решил, что это не вариант. Слишком много потенциальных ловушек.
     
— Нет, нет, в Дерри. Когда мы были детьми. — Тут меня осенило. — Мы играли в оздоровительном центре. В одних командах. Отлично проводили время.
     
— Сожалею, что приходится говорить об этом, мистер Амберсон, но Гарри мертв.
     
На мгновение меня словно оглушили. Только по телефону этого не видно, так? Поэтому я выдавил из себя:
     
— Боже, примите соболезнования.
     
— Это случилось давно. Во Вьетнаме. Во время Тетского наступления в шестьдесят восьмом году.
     
Я сел, чувствуя, как засосало под ложечкой. Я спас его от хромоты и умственной отсталости для того, чтобы укоротить ему жизнь на сорок с лишним лет? Потрясающе. Операция прошла успешно, но пациент умер.
     
Тем временем шоу продолжалось.
     
— А как Трой? И вы, что у вас? Тогда вы были совсем маленькой девочкой, катались на велосипеде с дополнительными колесиками. И пели. Вы всегда пели. — Я изобразил смешок. — Боже, просто выводили нас из себя.
     
— Теперь я пою только на вечерах караоке в «Беннигэнс паб», но говорю без устали. Я диджей на Дабл-ю-кей-ай-ти в Бангоре. Вы понимаете, диск-жокей.
     
— Да-да. А Трой?
     
— Живет la vida loca[72] в Палм-Спрингс. Он теперь в нашей семье самый богатый. Нажил состояние в компьютерном бизнесе. Занимался этим с самого начала, еще в семидесятых. Ходит на ленч со Стивом Джобсом и остальными. — Эллен рассмеялась. Смеялась она удивительно. Готов спорить, в восточном Мэне люди специально настраивались на волну Дабл-ю-кей-ай-ти, чтобы услышать этот смех. Но потом она заговорила более тихим голосом и без намека на юмор. Солнечный свет сменился тенью, очень резко. — Кто вы, мистер Амберсон?
     
— О чем вы?
     
— По выходным я веду передачи «звоните — отвечаем». В субботу это шоу «Распродажа». «У меня есть мотоблок, Эллен, практически новый, но я не могу расплатиться по кредиту и приму наибольшее предложение от пятидесяти долларов». Что-то в этом роде. В воскресенье — политика. Люди звонят, чтобы обругать последними словами Раша Лимбо или поговорить о том, что Гленну Беку пора баллотироваться в президенты. Я разбираюсь в голосах. Если вы дружили с Гарри в те дни, когда работал центр, сейчас вам должно быть за шестьдесят, а вы моложе. По голосу вам никак не больше тридцати пяти.
     
Господи, в яблочко.
     
— Мне часто говорят, что у меня очень молодой голос. Готов спорить, вам тоже.
     
— Попытка засчитана, — бесстрастно ответила она, и ее голос разом стал старше. — Я упражнялась долгие годы, чтобы голос оставался молодым. А вы?
     
Я не нашелся с ответом, поэтому промолчал.
     
— Опять же, никто не звонит, чтобы узнать о друге из начальной школы. Только не через пятьдесят лет.
     
Пожалуй, можно класть трубку, подумал я. Я узнал то, что хотел, и даже больше. Я просто положу трубку. Но она словно прилипла к моему уху. Не уверен, что смог бы бросить ее, даже если бы увидел, что в гостиной вспыхнули шторы.
     
Когда Эллен заговорила вновь, ее голос дрожал:
     
— Вы — это он?
     
— Не понимаю, о чем вы…
     
— В тот вечер в доме был кто-то еще. Гарри его видел, и я тоже. Вы — это он?
     
— В какой вечер? — У меня получилось «вешер», потому что губы онемели. Словно кто-то надел мне на лицо маску. Ледяную.
     
— Гарри говорил, что это его добрый ангел. Я думаю, вы — это он. Так где вы были?
     
Теперь ее голос звучал нечетко, потому что она заплакала.
     
— Мэм… Эллен… что вы такое говори…
     
— Я отвозила его в аэропорт, когда увольнительная закончилась и он получил новый приказ. Он улетал во Вьетнам, и я посоветовала ему поберечься. Он ответил: «Не волнуйся, сестричка, за мной приглядывает ангел-хранитель, помнишь?» Так где вы были шестого февраля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, мистер Ангел? Где вы были, когда мой брат погиб в Кхе-Сани[73]? Где ты тогда был, сукин ты сын?
     
Она сказала что-то еще, но слов я не разобрал. Она уже плакала навзрыд. Я положил трубку. Пошел в ванную комнату. Сел в душевой, задернул занавеску, опустил голову между колен. Уставился на резиновый коврик с желтыми маргаритками. Потом взвыл. Раз. Другой. Третий. И вот что самое худшее: я сожалел не о том, что Эл рассказал мне об этой чертовой «кроличьей норе». Я сожалел, что он не умер до того, как его звонок застал меня в учительской.
    
    
     
      
9
     
     
Дурное предчувствие появилось, когда я свернул на подъездную дорожку и увидел, что в доме темно. Оно усилилось, когда я обнаружил, что входная дверь не заперта.
     
— Эл?
     
Тишина.
     
Я нашарил выключатель, нажал. В гостиной царила стерильная чистота, как в комнатах, где регулярно прибираются, но которыми редко пользуются. На стенах висели фотографии в рамках. Я практически никого не знал — решил, что это родственники Эла, — но одна, над диваном, запечатлела знакомую мне пару: Джона и Жаклин Кеннеди. На морском берегу. Вероятно, в Хианнис-Порт. Они стояли обнявшись. В воздухе чувствовался аромат «Глейд», но он не полностью маскировал запах больничной палаты, идущий откуда-то из глубины дома. Где-то очень тихо «Темптейшнс» играли «Мою девушку». Про солнечный свет в хмурый день и все такое.
     
— Эл? Ты здесь?
     
А где же еще? На «Студии-9» в Портленде, танцует диско и пытается снять студентку? Я высказал пожелание, а пожелания иной раз исполняются.
     
Я поискал выключатель на кухне, нажал, и помещение залил флуоресцентный свет, достаточно яркий, чтобы проводить операцию по удалению аппендикса. На столе стоял пластмассовый контейнер для лекарств, в какие кладут недельный запас таблеток. Обычно они маленькие, помещаются в кармане или в сумочке, но этот размерами не уступал энциклопедии. Рядом белел вырванный из блокнота листок с надписью: Если забудете принять таблетки в восемь часов, Я ВАС УБЬЮ!!!! Дорис.
     
«Моя девушка» закончилась, началась «Всего лишь мое воображение». Я пошел на музыку в запах больничной палаты. Эл лежал на кровати. Он выглядел умиротворенным. В последний момент из уголка каждого закрытого глаза скатилось по слезе. Полоски еще блестели. На ночном столике слева от него стоял мультидисковый проигрыватель. Компанию ему составляла записка, прижатая пузырьком из-под таблеток. Он бы не удержал листок и при легком ветерке, потому что пустой весил совсем ничего. Я посмотрел на этикетку: «Оксиконтин, двадцать миллиграммов». Потом взял записку:
     
      
Извини, дружище, не мог ждать. Слишком сильная боль. Ключ от закусочной у тебя есть, и ты знаешь, что нужно делать. Не питай иллюзий, что сможешь предпринять вторую попытку, потому что слишком многое может случиться. Сделай все правильно с первого раза. Возможно, ты злишься на меня за то, что я втянул тебя в это дело. Я бы злился, окажись на твоем месте. Но не отступайся. Пожалуйста, не отступайся. Под кроватью коробка. В ней еще около 500 долларов, которые я накопил.
      
Все в твоих руках, дружище. Через два часа после того, как утром Дорис найдет меня мертвым, арендодатель, вероятно, повесит на закусочную замок, так что ты должен все сделать этим вечером. Спаси его, ладно? Спаси Кеннеди, и все изменится.
      
Пожалуйста.
      Эл.
     
     
Ублюдок, подумал я. Ты знал, что у меня могут быть сомнения, и разобрался с ними таким образом.
     
Конечно, я сомневался. Но сомнения и решения — не одно и то же. Если он опасался, что я могу дать задний ход, то напрасно. Остановить Освальда? Понятное дело. Но Освальд в данный момент отступил на второй план, стал частью туманного будущего. Странно, конечно, так позиционировать 1963 год, однако совершенно правильно. Прежде всего меня заботила семья Даннинг.
     
Артур, также известный как Тагга. Я еще мог его спасти. И Гарри тоже.
     
Кеннеди умел менять свою позицию. Слова Эла. И говорил он о Вьетнаме.
     
Даже если бы Кеннеди не изменил свою позицию, оказался бы Гарри в том же месте и именно в тот момент 6 февраля 1968 года? Я так не думал.
     
— Хорошо, — прошептал я. — Хорошо. — Наклонился и поцеловал Эла в щеку. Почувствовал соленость его последней слезы. — Покойся с миром, дружище.
    
    
     
      
10
     
     
Вернувшись домой, я просмотрел содержимое портфеля «Лорд Бакстон» и роскошного бумажника из страусиной кожи. Мне достались подробные записи Эла о перемещениях Освальда после демобилизации из морской пехоты 11 сентября 1959 года. В бумажнике лежали все мои документы. Ситуация с деньгами оказалась лучше, чем я ожидал: с учетом суммы, припасенной Элом, я располагал более чем пятью тысячами долларов.
     
В моем холодильнике нашелся гамбургер. Я приготовил его и положил в миску Элмора. Гладил кота, пока он ел.
     
— Если я не вернусь, отправляйся к Риттерам, — посоветовал я ему. — Они о тебе позаботятся.
     
Элмор, разумеется, не показал вида, что слышит меня, но я знал, что он так поступит, если я не приду его накормить. У кошек выживание в крови. Я взял портфель, направился к двери, борясь с чрезвычайно сильным желанием броситься в спальню и спрятаться под одеялом. Найду ли я моего кота и мой дом на прежнем месте, когда вернусь, если сумею осуществить задуманное? А если найду, будут ли они по-прежнему принадлежать мне? Кто скажет? Хотите прикол? Люди, обладающие способностью жить в прошлом, не знают, какое им уготовано будущее.
     
— Эй, Оззи, — прошептал я. — Я иду разбираться с тобой, гондон.
     
Закрыл дверь и ушел.
    
    
     
      
11
     
     
Закусочная выглядела странной без Эла, потому что чувствовалось: Эл еще здесь… Я хочу сказать, его призрак. Лица с «Городской стены славы» смотрели на меня, словно спрашивая, а что я здесь делаю, словно говоря, что мне тут не место, призывая уйти, не вмешиваясь в ход времени. Что-то особенно тревожащее было в фотографии Эла и Майка Мишо, сменившей фотографию меня и Гарри.
     
Я прошел в кладовую и маленькими шажками, не отрывая ног от пола, начал приближаться к «кроличьей норе». Представь себе, будто в темноте пытаешься найти верхнюю ступеньку лестницы, говорил Эл. Закрой глаза, дружище, так будет легче.
     
Я закрыл. Двумя ступенями ниже в ушах раздался хлопок выравнивания давлений. Кожа ощутила тепло. Солнце светило сквозь опущенные веки. До меня доносилось шуршание плоско-прядильных станков. Я перенесся в 9 сентября 1958 года, за две минуты до полудня. Тагга Даннинг ожил, миссис Даннинг еще никто не сломал руку. Неподалеку, на заправочной станции «Тит Шеврон», меня ждал щегольской красный кабриолет «форд-санлайнер».
     
Но сначала мне предстояла встреча с Желтой Карточкой. На этот раз он получит затребованный доллар, потому что я не удосужился положить в карман монету в пятьдесят центов. Я нырнул под цепь и остановился, чтобы сунуть долларовую купюру в правый передний карман брюк.
     
Там она и осталась, потому что, обогнув угол сушильного сарая, я нашел Желтую Карточку распростертым на бетоне, с открытыми глазами и в луже крови, расползавшейся вокруг головы. С перерезанной от уха до уха шеей. В одной руке он зажимал острый осколок зеленой винной бутылки, который и пустил в дело. В другой я увидел карточку, имевшую какое-то отношение ко дню двойной выплаты в зеленом доме. Карточка, поначалу желтая, а потом оранжевая, теперь стала чернее черного.
    
   
   
    
     
Глава 10
    
    
     
      
1
     
     
Я в третий раз пересек стоянку для автомобилей сотрудников, если не бегом, то быстрым шагом. Вновь, проходя мимо, похлопал по багажнику «плимут-фьюри». На удачу. В ближайшие недели, месяцы и годы мне потребуется вся удача, до какой я только смогу дотянуться.
     
Сегодня я не стал заглядывать в «Кеннебек фрут» и покупать одежду или автомобиль. Завтрашний день или последующий вполне подошли бы для этого, но сегодняшний мог выдаться для чужака весьма неудачным. Очень скоро кто-нибудь обнаружит труп на фабричном дворе, и чужаку начали бы задавать вопросы. Документы Джорджа Амберсона проверку бы не прошли, особенно с учетом того, что в водительском удостоверении указывался еще не построенный дом на аллее Синей птицы.
     
Я успел подойти к остановке, располагавшейся по другую сторону автостоянки, когда подъехал автобус с надписью «ЛЬЮИСТОНСКИЙ ЭКСПРЕСС» в окошечке над лобовым стеклом. Вошел и протянул водителю доллар, который собирался дать Желтой Карточке. Водитель вытащил пригоршню мелочи из монетницы на поясе. Я бросил пятнадцать центов в монетоприемник, прошел в глубь салона и сел чуть ли не на последний ряд, за двумя прыщавыми матросами, возможно, с базы военно-морской авиации в Брансуике. Они говорили о девушках, которых надеялись увидеть в стрип-клубе под названием «Холли». Их разговор часто прерывался крепкими ударами по плечу и взрывами смеха.
     
Я наблюдал, как мимо проплывает шоссе 196, но мало что видел. Думал о мертвеце. И карточке, ставшей чернее черного. Мне хотелось как можно быстрее оказаться подальше от этого жутковатого трупа, но я все-таки остановился, чтобы потрогать карточку. Оказалось, что это не картон, как я поначалу предположил. И не пластик. Целлулоид — возможно… но по ощущениям все-таки и не он. На ощупь карточка напоминала ороговевшую кожу, какую сдираешь с мозоли. И без надписей — во всяком случае, я ничего не разглядел.
     
Эл предполагал, что Человек с желтой карточкой — пропивший мозги алкаш, которого свело с ума неудачное для него сочетание спиртного и близости «кроличьей норы». Я не оспаривал это мнение, пока карточка не сменила цвет на оранжевый. Теперь же я не просто сомневался в выводе Эла — я не верил в него. И кем тогда был этот алкаш?
     
Мертвецом, кем же еще. Мертвецом, и только. Хватит о нем думать. И без того дел хватает.
     
Когда мы проехали лисбонский автокинотеатр, я дернул за стоп-шнур. Водитель свернул к следующему телеграфному столбу с белой полосой.
     
— Хорошего вам дня, — пожелал я ему, когда он потянул за рычаг, открывающий двери.
     
— В этой работе нет ничего хорошего, кроме кружки холодного пива после смены, — ответил водитель и закурил.
     
Несколькими секундами позже, с портфелем в левой руке, я стоял на гравийной обочине шоссе и наблюдал, как автобус уезжает в сторону Льюистона, оставляя за собой облако сизого дыма. В заднем окне красовался рекламный плакат, изображавший домохозяйку со сверкающей кастрюлей в одной руке и «Магической чистящей мочалкой СОС» в другой. Огромные голубые глаза и зубастый, в красной помаде, улыбающийся рот женщины предполагали, что она на грани безумия.
     
Над головой синело чистое небо. В высокой траве стрекотали цикады. Где-то замычала корова. Как только дизельная вонь развеялась, воздух стал свежим и сладким. Я зашагал к «Тамарак мотор корт», от которого меня отделяло примерно четверть мили. Короткая прогулка, однако прежде чем я добрался до ее конечного пункта, два человека свернули на обочину и спросили, не подвезти ли меня. Я поблагодарил, но отказался, ответив, что мне нравится идти пешком. И мне нравилось. Добравшись до «Тамарака», я уже насвистывал.
     
Сентябрь 1958 года, Соединенные Штаты Америки.
     
С Желтой Карточкой или без, я радовался, что вернулся.
    
    
     
      
2
     
     
Остаток дня я провел в своем номере, в который раз перечитывая записи Эла об Освальде, теперь уделив особое внимание двум страницам в конце, под заголовком «ВЫВОДЫ: КАК ПОСТУПАТЬ». Попытка смотреть телевизор с одним каналом — занятие глупое, а потому с наступлением сумерек я пошел в автокинотеатр и заплатил тридцать центов — специальную цену для пешеходов. Перед буфетом стояли складные стулья. Я купил пакет поп-корна, вкусный прохладительный напиток с запахом корицы под названием «Пепсол» и посмотрел «Долгое жаркое лето». Рядом со мной сидели еще несколько пешеходов, главным образом пожилые люди, которые знали друг друга и по-свойски общались. Когда началось «Головокружение», заметно похолодало, а пиджака я с собой не прихватил. Поэтому пешком вернулся в гостиницу для автомобилистов и крепко уснул.
     
Наутро поехал в Лисбон-Фоллс на автобусе (никаких такси — я ввел для себя режим экономии, во всяком случае, на некоторое время), и первой моей остановкой в городе стал «Веселый белый слон». Прибыл я рано, воздух еще не прогрелся, так что битник скрывался в магазине. Он сидел на скрипучем диване и читал «Аргоси».
     
— Привет, сосед, — поздоровался он.
     
— И вам привет. Как я понимаю, вы продаете чемоданы.
     
— Да, но их у меня не много. Не больше двух-трех сотен. Идите к дальней стене…
     
— И посмотрите направо.
     
— Совершенно верно. Бывали здесь раньше?
     
— Мы все бывали здесь раньше, — ответил я. — Это посильнее профессионального футбола будет.
     
Он рассмеялся.
     
— Круто, Джексон. Идите и выберите себе победителя.
     
Я выбрал все тот же кожаный чемодан. Потом перешел улицу и вновь купил «санлайнер». На этот раз торговался жестче и заполучил его за три сотни. После того как мы пришли к взаимопониманию, Билл Тит отправил меня к своей дочери.
     
— Судя по выговору, вы не местный, — отметила она.
     
— Я из Висконсина, но достаточно давно живу в Мэне. Дела.
     
— Как я понимаю, вчера вас в городе не было? — Получив мое подтверждение, она выдула пузырь из жвачки, а потом продолжила: — Вы пропустили много интересного. Около сушильного сарая на фабрике нашли мертвым старика пьяницу. — Она понизила голос. — Самоубийство. Он перерезал себе горло осколком стекла. Можете вы себе такое представить?
     
— Это ужасно. — Я сунул купчую на «санлайнер» в бумажник, подбросил на ладони ключи. — Из местных?
     
— Нет, и никакого удостоверения личности. Он, вероятно, приехал в округ на товарняке, так говорит мой отец. Может, на сбор яблок в Касл-Роке. Мистер Кейди — он продавец в зеленом доме — сказал моему отцу, что этот парень приходил вчера утром и пытался купить пинту, но был такой пьяный и вонючий, что мистер Кейди вышвырнул его вон. Так он пошел на фабричный двор, допил то, что оставалось, а когда бутылка опустела, разбил ее и перерезал себе горло одним из осколков. — И повторила: — Можете вы себе такое представить?
     
Я не пошел в парикмахерскую, не пошел и в банк, но опять заглянул в «Магазин мужской одежды Мейсона».
     
— Вам, должно быть, нравится этот оттенок синего, — отметил продавец, добавляя рубашку к моим покупкам. — Ваша точно такого же цвета.
     
Если на то пошло, на мне была та самая рубашка, которую я собирался купить, но я ему этого не сказал. Мы оба только запутались бы.
    
    
     
      
3
     
     
Во второй половине дня я уже ехал по автостраде «Миля-в-минуту». На этот раз избавился от необходимости покупать шляпу в Дерри, потому что не упустил возможности приобрести красивую соломенную модель в «Мейсоне». Я зарегистрировался в «Таунхаусе», пообедал, потом прошел в бар и заказал пиво у Фреда Туми. В этот вечер не предпринимая попытки втянуть его в разговор.
     
На следующий день арендовал квартиру на Харрис-авеню, и шум садящихся самолетов не только не мешал мне заснуть, но убаюкивал. Днем позже я заглянул в «Спортивные товары Мейкена» и сказал продавцу, что заинтересован в покупке пистолета или револьвера, поскольку занимаюсь торговлей недвижимостью и все такое, а потому иногда перевожу крупные суммы денег. На прилавке среди прочего появился мой револьвер «кольт полис спешл» тридцать восьмого калибра. Продавец во второй раз отметил, что это «отличное средство самозащиты». Я купил револьвер и сунул в портфель. Подумал, а не пройтись ли по Канзас-стрит к маленькой площадке для пикника, чтобы понаблюдать, как отрабатывают движения своего танца Ричи-Дичь и Бевви-На-Ели. Осознал, что скучал по ним. Отругал себя за то, что не просмотрел ноябрьские номера «Дейли ньюс» во время короткого пребывания в 2011-м: мог бы узнать, выиграли они конкурс талантов или нет.
     
У меня вошло в привычку ранним вечером заходить в «Фонарщика», чтобы выпить стакан пива до того, как бар начинал заполняться. Иногда я заказывал «Жареные ломтики лобстера». Ни разу не увидел там Фрэнка Даннинга, да и не хотел его видеть. В «Фонарщик» я заглядывал по другой причине. Если все пройдет хорошо, в скором времени я собирался отправиться в Техас, а до этого мне бы не помешало увеличить личное состояние. Я подружился с Джеффом, барменом, и однажды в конце сентября он затронул тему, на которую я и сам хотел с ним поговорить.
     
— Что думаешь о Сериях, Джордж?
     
— «Янкиз», разумеется.
     
— И это говоришь ты? Человек из Висконсина?
     
— Гордость за родной штат не имеет к этому никакого отношения. В этом году «Янкиз» — команда-мечта.
     
— Чушь. Питчеры у них старые. Защита дырявая. У Мантла травма плеча. Династия «Бронксских бомберов»[74] закончилась. «Милуоки» вынесет их в четыре игры.
     
Я рассмеялся.
     
— Ты привел несколько хороших аргументов, Джефф, я вижу, ты в игре разбираешься, но признай: ты ненавидишь «Янкиз», как и все остальные в Новой Англии, а потому не можешь объективно оценить ситуацию.
     
— Хочешь ответить деньгами за свои слова?
     
— Конечно. Пятеркой. У меня принцип: не брать больше пятерки с тех, кто гнет спину за жалованье. Спорим?
     
— Спорим. — И мы скрепили наше пари рукопожатием.
     
— Ладно, — продолжил я, — раз уж вопрос решен и разговор идет о бейсболе и ставках, двух любимых занятиях американцев, не мог бы ты посоветовать, есть ли в городе место, где к этому относятся серьезно. Я хочу сделать крупную ставку. — Два последних слова я произнес с мэнским выговором: ку-у-упную ста-а-авку. — Принеси мне еще стакан и налей себе.
     
Он смеялся, наливая два стакана «Наррагансетта» (я уже знал, что это пиво прозвали «Харкни Гансетт»). Если живешь в Риме, говори как римлянин.
     
Мы чокнулись, и Джефф спросил, что я подразумеваю под крупной ставкой. Я вроде бы задумался, потом ответил.
     
— Пятьсот зеленых? — изумился он. — На «Янкиз»? Когда у «Храбрецов»[75] Спэн и Бердетт? Не говоря уже о Хэнке Аароне и Крепыше Эдди Мэттью? Ты чокнутый.
     
— Может, да, может, и нет. Наступит первое октября, тогда и увидим. Есть ли в Дерри человек, способный принять такую ставку?
     
Знал ли я, какой получу ответ? Нет. Не настолько я проницательный. Был ли я удивлен? Опять нет. Потому что прошлое не просто упрямо. Оно находится в гармонии с собой и будущим. Я снова и снова ощущал на себе эту гармонию.
     
— Чез Фрати. Ты, возможно, видел его здесь. Ему принадлежит куча ломбардов. Не могу назвать его букмекером в прямом смысле этого слова, но работы ему хватает как во время Мировых серий, так и в школьные сезоны.
     
— И ты думаешь, он примет мою ставку?
     
— Конечно. Учитывая шансы и все такое. Только… — Он огляделся, убедился, что у стойки мы одни, но все равно понизил голос до шепота: — Только не пытайся его надуть, Джордж. Он знает людей. Серьезных людей.
     
— Я тебя слышу, — кивнул я. — Спасибо за наводку. Знаешь, я сделаю тебе одолжение и не буду требовать с тебя пятерку, когда «Янкиз» выиграют Серии.
    
    
     
      
4
     
     
На следующий день я вошел в «Русалочьи залоги и ссуды» Чеза Фрати, где меня встретила дородная, весом под триста фунтов, каменнолицая женщина в пурпурном платье, индейских бусах и мокасинах на распухших ногах. Я сказал ей, что хотел бы обсудить с мистером Фрати достаточно крупное деловое предложение, связанное со спортом.
     
— Если по-простому, хотите сделать ставку? — спросила она.
     
— Вы коп? — полюбопытствовал я.
     
— Да. — Она достала из кармана «Типарильо» и прикурила от «Зиппо». — Я Джей Эдгар Гувер, сынок.
     
— Что ж, мистер Гувер, вы меня раскусили. Я говорю о ставке.
     
— Мировые серии или футбол «Тигров»?
     
— Я не местный. Поэтому не отличу деррийского тигра от бангорского бабуина. Бейсбол.
     
Женщина сунула голову в занавешенный портьерой дверной проем в глубине комнаты, представив мне на обозрение один из самых больших задов центрального Мэна, и проорала:
     
— Эй, Чеззи, иди сюда. К тебе человек.
     
Фрати вышел из-за портьеры и поцеловал толстуху в щеку.
     
— Спасибо тебе, любовь моя. — Его закатанные рукава обнажали русалку. — Могу я вам чем-то помочь?
     
— Надеюсь, что да. Меня зовут Джордж Амберсон. — Я протянул руку. — Я из Висконсина, и хотя мое сердце принадлежит землякам, когда речь заходит о Сериях, мой кошелек принадлежит «Янкиз».
     
Он повернулся к полке за спиной, но толстуха уже достала то, что ему требовалось: потертый зеленый гроссбух с надписью «ЛИЧНЫЕ ССУДЫ» на обложке. Чез открыл гроссбух и пролистал до чистой страницы, периодически смачивая слюной подушечку пальца.
     
— Так о какой сумме речь, браток?
     
— Какой коэффициент вы можете предложить в случае выигрыша, если я поставлю пятьсот долларов?
     
Толстуха засмеялась и выдохнула дым.
     
— На «Бомберов»? Справедливый, браток. Совершенно справедливый.
     
— И какой коэффициент вы предложите при ставке пятьсот долларов, если «Янкиз» победят по результатам семи игр?
     
Он задумался, потом повернулся к толстухе. Та весело покачала головой:
     
— Не пойдет. Если не верите мне, отправьте телеграмму и сверьтесь с Нью-Йорком.
     
Я вздохнул и забарабанил пальцами по стеклянному прилавку с часами и кольцами.
     
— Ладно, тогда такой вариант: пятьсот долларов — и «Янкиз» побеждают, проигрывая один — три после четырех игр.
     
Чез рассмеялся.
     
— Есть у вас чувство юмора, браток. Позвольте проконсультироваться с боссом.
     
Он пошептался с толстухой (рядом с ней Фрати выглядел толкиенским гномом), потом вернулся к прилавку.
     
— Если я правильно вас понял — а я на это надеюсь, — то приму вашу ставку с коэффициентом четыре к одному. Но если «Янкиз» не будут проигрывать три — один, вы свои деньги потеряете, как бы ни закончились Серии. Я хочу, чтобы мы оба четко представляли это условие.
     
— Разумеется, — кивнул я. — И… не в обиду будет сказано вам или вашей подруге…
     
— Мы женаты, — прервала меня толстуха, — поэтому не называйте нас друзьями. — И она вновь рассмеялась.
     
— Не в обиду будет сказано вам или вашей супруге, но четыре к одному — не вариант. Восемь к одному, пожалуй… Так будет справедливо для обеих сторон.
     
— Я согласен на пять к одному, но и только, — ответил Фрати. — Для меня это всего лишь побочное занятие. Если вам нужен Вегас, поезжайте в Вегас.
     
— Семь, — предложил я. — Давайте, мистер Фрати, поддержите меня с этой ставкой.
     
Он и толстуха вновь посовещались. Он вернулся к прилавку и предложил шесть к одному, на что я согласился. Для такого безумия коэффициент все равно был маловат, однако мне не хотелось слишком уж сильно обдирать Фрати. Да, конечно, он заложил меня Биллу Теркотту, но по очень веской причине.