1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
Лицо мужчины перекосило от душевной боли. Он попытался вырваться, но Роланд его не отпустил.
    
— Твоей вины в этом нет, Шими.
    
— Я должен был умереть за нее! — воскликнул он. — Умереть на ее месте! Я глуп! Дурак, как они говорили! — Он ударил себя по лицу, по одной щеке, потом по другой, оставив красные отметины. Но прежде чем он нанес третий удар, Роланд перехватил его руку и опустил вниз.
    
— Во всем виновата Риа, — сказал Роланд.
    
Стенли, который в другом мире был Шими, вскинул глаза на Роланда, встретился с ним взглядом.
    
— Ага. — Роланд кивнул. — Та, с Кооса, и я, не меньше. Мне следовало остаться с ней. Если на ком совсем нет вины, так это на тебе, Шими… Стенли.
    
— Ты так говоришь, стрелок? Действительно, говоришь?
    
Роланд кивнул.
    
— Мы об этом еще поговорим, если будет время, и о тех давних днях, но не сейчас. Сейчас на это времени нет. Ты должен идти со своими друзьями, а я останусь с моими.
    
Шими еще раз всмотрелся в глаза Роланда, и да, Сюзанна увидела мальчишку, который в стародавние времена кружил на таверне «Приют путников», собирал пустые стаканы, складывал их в бочку для мытья, которая стояла под чучелом лося с двумя головами, известного как Сорвиголова, избегая шлепков Корал Торин и куда более крепких пинков Красотули, стареющей шлюхи. Она видела, как юношу едва не убили за то, что он расплескал «верблюжью мочу» на сапоги крутого парня, которого звали Рой Дипейп. В тот вечер от смерти Шими спас Катберт… но именно Роланд, которого местные жители знали, как Уилл Диаборн, спас их всех.
    
Шими обнял Роланда за шею, тесно прижался к нему. Роланд улыбнулся и погладил курчавые волосы изувеченной правой рукой. Из груди Шими вырвалось долгое громкое рыдание. И Сюзанна увидела слезы в уголках глаз стрелка.
    
— Да, — говорил Роланд едва слышно, — я всегда знал, что ты — особенный. Берт и Алан тоже знали. И здесь мы нашли друг друга, хорошо встретились дальше на тропе. Мы хорошо встретились, Шими, сын Стенли. Хорошо. Хорошо.
   
   
    
     
Глава 6
     
Хозяин «Синих небес»
    
    1
    
Пимли Прентисс, ректор Алгул Сьенто, находился в ванной, когда Финли (известный в определенных кругах, как Горностай) постучал в дверь. Прентисс изучал цвет лица под не знающим пощады светом флуоресцентной трубки над раковиной. В увеличивающем зеркале кожа его выглядела сероватой, покрытой кратерами равниной, не так уж отличающейся от бесплодных земель, которые окружали Алгул со всех сторон. Прыщ, который он изучал в данный момент, выглядел, как близкий к извержению вулкан.
    
— Кто там по мою душу? — рявкнул Прентисс, хотя и догадывался, кто стучит в дверь.
    
— Финли из Тего.
    
— Входи, Финли! — Он не отрывал глаз от зеркала. Его пальцы, сомкнувшиеся по краям воспаленного прыща, казались огромными. Он надавил сильнее.
    
Финли пересек кабинет и остановился в дверях ванной. Ему пришлось чуть наклониться, чтобы заглянуть внутрь. Ростом он был за семь футов, высокий даже для тахина.
    
— Вернулся со станции, словно и не уезжал. — Как и у большинства тахинов, тембр его голоса постоянно менялся, от визга до рычания. Для Пимли они говорили, как существа, сошедшие со страниц романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», и он по-прежнему ожидал, когда же они, собравшись вместе, закричат хором: «Разве мы не люди?» Финли уловил эту мысль из головы Прентисса и спросил, о чем речь. Прентисс ответил честно, зная, что в обществе, где телепатия низкого уровня скорее правило, чем исключение, честность — лучшая политика. Единственная политика, если приходилось иметь дело с тахином. А кроме того, Финли из Тего ему нравился.
    
— Вернулся со станции, хорошо, — ответил Пимли. — И что ты нашел?
    
— Робота-ремонтника. Похоже, свихнулся на стороне Экспериментальной станции и…
    
— Подожди, — оборвал его Прентисс. — С твоего позволения, если не возражаешь, спасибо.
    
Финли ждал. Прентисс еще ближе наклонился к зеркалу, хмурясь от напряжения. Ректор «Синих небес», сам высокого роста, шесть футов и два дюйма, обладал огромным животом, который поддерживали две длинные ноги с толстыми бедрами. Он лысел, а нос-свекла выдавал ветерана питейного дела. Выглядел он максимум на пятьдесят. И чувствовал себя на пятьдесят (и даже моложе, если не проводил предыдущую ночь, пропуская стаканчик за стаканчиком в компании Финли и нескольких кан-тои). Ему было пятьдесят, когда он приехал сюда много лет назад, как минимум двадцать пять, почти наверняка больше. Время на этой стороне вело себя странно, совсем как направление, так что не составляло труда сбиться со счета и потерять ориентировку. Некоторые теряли и разум. А вот если они потеряют солнечную машину…
    
Головка прыща надулась… задрожала… лопнула. Наконец-то!
    
Капля кровавого гноя выплеснулась из прыща на зеркало и начала медленно стекать по чуть вогнутой поверхности. Пимли Прентисс стер ее кончиком пальца, повернулся, чтобы сбросить в раковину, потом протянул палец Финли.
    
Тахин покачал головой, потом из его груди вырвался вскрик отчаяния, знакомый тем, кто не раз и не два садился на диету, но долго не выдерживал, и направил палец ректора себе в рот. Засосал гной и освободил палец, довольно чмокнув.
    
— Не следовало мне этого делать, но не смог устоять, — сказал Финли. — Не ты ли говорил мне, что люди на другой стороне решили, будто есть сырое мясо вредно для здоровья?
    
— Да. — Пимли промокнул прыщ, который все еще сочился гноем, бумажной салфеткой. Он пробыл здесь долго, и о возвращении назад не могло быть и речи, по многим причинам, но еще недавно он был в курсе текущих событий: если исключить последний период времени, скажем, год, достаточно регулярно получал «Нью-Йорк таймс». К этой газете он всегда питал теплые чувства, нравилось ему разгадывать ежедневный кроссворд. Она связывала его с домом.
    
— Но они тем не менее продолжают его есть.
    
— Да, полагаю, многие едят. — Пимли открыл аптечку и достал пузырек перекиси водорода.
    
— Сунуть мне под нос палец — твоя вина, — сказал Финли. — В обычной ситуации эта субстанция нам не вредит; это натуральная сладость, как мед или ягоды. Проблема в Тандерклепе. — И, чтобы босс лучше его понял, добавил: — Слишком многое из того, что выходит из нас, изменено, пусть сладость и остается. По существу, это яд.
    
Прентисс смочил ватный шарик перекисью водорода и промокнул ранку на щеке. Он понимал, о чем толкует Финли, да и как мог не знать? Прежде чем он приехал сюда и надел мантию ректора, на его коже в течение тридцати лет не было ни прыщика. Теперь же они пышным цветом цвели на щеках и на лбу, виски были в сыпи, черные головки угрей обсыпали нос, а на шее образовалась киста, и он намеревался в самом скором времени обратиться к доктору Гангли, чтобы тот ее удалил (Прентисс полагал, что для врача это ужасная фамилия, очень уж она напоминала как о ганглии,[77] так и о гангрене). Тахины и кан-тои на дерматологические проблемы не жаловались, но у них часто кожа вдруг разрывалась, а из носа шла кровь. Даже самые маленькие ранки, царапина при касании о скалу или укол шипа, могли приводить к заражению и даже смерти, если оставались без должного внимания. Поначалу с такими заражениями прекрасно справлялись антибиотики, но со временем их эффективность упала. То же самое происходило и с такими фармакологическими чудесами, как аккутан.[78] Причиной, разумеется, являлась окружающая среда: смертью дышали сама земля и скалы. А чтобы увидеть более серьезные последствия их смертоносного воздействия, следовало лишь посмотреть на Родов, которые теперь мало чем отличались от медленных мутантов. Да, конечно, они забредали слишком далеко на… на юго-восток? Едва ли. Скорее, они слишком далеко забредали в том направлении, где по ночам небо отсвечивало красным, а все говорили, что там ситуация гораздо хуже. Пимли не мог с уверенностью сказать, что это правда, но подозревал, что так оно и есть. Земли за Федиком не назвали бы Дискордией, если бы туда ездили на отдых.
    
— Хочешь еще? — спросил он Финли. — У меня на лбу есть парочка созревших.
    
— Нет, я хочу доложить о результатах, проверить и перепроверить видеопленки камер наблюдения и телеметрию, заглянуть в Читальню, чтобы убедиться, что все в порядке, и на том завершить рабочий день. А потом хочу принять горячую ванну и провести три часа с хорошей книгой. Я читаю «Коллекционера».
    
— И тебе нравится, — улыбнулся Прентисс.
    
— Очень. Я говорю: спасибо тебе. Книга схожа с нашей ситуацией. Только я думаю, что наши цели более благородные, а мотивация чуть выше, чем сексуальное влечение.
    
— Благородные? Так ты это называешь?
    
Финли пожал плечами и не ответил. По молчаливому согласию они старались избегать целенаправленной дискуссии о происходящем здесь, в «Синих небесах».
    
Прентисс повел Финли в свою библиотеку-кабинет. Окна выходили на ту часть «Синих небес», которую они звали Моллом. Финли, как всегда, грациозно наклонился, чтобы не удариться о низко висящую люстру. Прентисс как-то сказал ему (после нескольких стаканчиков грэфа), что в НБА тот стал бы потрясающим центровым. «Первая команда из одних тахинов, — сказал он. — Ее, конечно, назвали бы „Выродки“, но что с того?»
    
— Эти баскетболисты, они получают все самое лучшее? — осведомился Финли. На гладкой голове горностая выделялись большие черные глаза. По мнению Пимли, такие же бесстрастные, как глаза куклы. На шее блестело множество золотых цепочек, они вошли в моду у персонала «Синих небес», за несколько последних лет объем продаж этих безделушек существенно возрос. Кроме того, он подрезал хвост. Вероятно, допустил ошибку, как он признался однажды вечером Прентиссу, когда они оба сильно набрались. Во-первых, чертовски болезненно, а во-вторых, отправит его в Ад тьмы, когда его жизнь завершится, если только…
    
Если только не будет даже ада, а будет ничто. Эту идею Пимли гнал из разума и из сердца, но он бы первым назвал себя лжецом, если б не признавался (но только себе), что такие мысли иногда донимали его глубокой ночью. Но и на них у него имелась управа: таблетки снотворного. И, разумеется, Бог. Он верил, что все служит промыслу Господнему, даже сама Башня.
    
В любом случае Пимли подтвердил, что да, баскетболисты, по крайней мере американские баскетболисты, получают все самое лучшее, в том числе больше кисок, чем любое гребаное туалетное сиденье. От этих слов Финли так долго смеялся, что из уголков странных, лишенных всякого выражения глаз потекли красноватые слезы.
    
— Но самое замечательное в другом: ты сможешь играть вечно, по стандартам НБА. К примеру, ты слышал, что самый знаменитый игрок в моей прежней стране (хотя я его никогда не видел, он появился после моего времени) — Майкл Джордан, и…
    
— Будь он тахином, кем бы он был? — прервал его Финли. В эту игру они играли часто, особенно выпив.
    
— Конечно же, горностаем, и чертовски красивым. — И удивление, прозвучавшее в его голосе, показалось Финли таким комичным, что он вновь досмеялся до слез.
    
— Но его карьера длилась чуть больше пятнадцати лет, — продолжил Пимли, — учитывая период, когда он не играл, вроде бы уйдя на покой, и одно или два возвращения на площадку. А сколько бы лет ты мог играть в игру, в которой тебе пришлось бы только бегать по площадке час или около того, Фин?
    
Финли из Тего, которому было больше трехсот лет, пожал плечами и раскинул руки. Делах. Много, много лет, просто не сосчитать.
    
А как долго «Синие небеса» — Девар-тои для ее заключенных, Алгул Сьенто для тахина и Родов, — как долго стояла здесь эта тюрьма? Тоже делах. Но если Финли прав (а сердце подсказывало Прентиссу, что Финли почти наверняка прав), то близился конец делах. И что мог он, когда-то Пол Прентисс из Рауэя, штат Нью-Джерси, а теперь Пимли Прентисс из Алгул Сьенто, делать по этому поводу?
    
Свою работу, вот что.
    
Свою гребаную работу.
    2
    
— Итак, — Пимли уселся на один из вращающихся стульев у окна, — ты нашел робота-ремонтника. Где?
    
— Около того места, где путь 97 выходит с сортировочного узла, — ответил Финли. — Этот путь все еще горячий, вы это называете «третьим рельсом», и этим все сказано. Потом, после нашего отъезда, ты позвонил и сказал, что была повторная тревога.
    
— Да. И ты обнаружил…
    
— Ничего, — ответил Финли. — На этот раз, ничего. Возможно, сбой, вызванный первой тревогой. — Он пожал плечами, как бы говоря то, что они оба знали без слов: все разваливалось. И чем ближе они приближались к концу, тем быстрее.
    
— Ты и твоя команда все внимательно осмотрели?
    
— Разумеется. Никаких незваных гостей.
    
Но оба они под незваными гостями подразумевали людей, тахинов, кан-тои и роботов. Ни один из тахинов поисковой партии Финли не подумал о том, чтобы посмотреть наверх, а если бы и посмотрел, то едва ли заметил бы Мордреда: паук, уже доросший до собаки средних размеров, спрятался в глубокой тени под карнизом главной станции, удобно устроившись на гамаке-паутине.
    
— Ты собираешься вновь проверить телеметрию из-за второй тревоги?
    
— Частично, — ответил Финли. — А в основном, потому что чувствую: что-то не складывается. — Фразу эту, «что-то не складывается», частенько произносили герои детективов с той стороны. Финли их обожал, вот и фразу употреблял при первом удобном случае.
    
— Что не складывается?
    
Финли покачал головой. Более точного ответа у него не было.
    
— Но телеметрия не лжет. Во всяком случае, так меня учили.
    
— А ты в этом сомневаешься?
    
Понимая, что он вновь на тонком льду (собственно, они оба), Финли помялся с ответом, а потом решил: чего юлить?
    
— Конец близок, босс. Так что я сомневаюсь практически во всем.
    
— В том числе и в своем долге, Финли из Тего?
    
Вот тут Финли покачал головой без малейшей задержки. Нет, в своем долге он не сомневался. Так же, как и они все, включая Пола Прентисса из Рауэя. Пимли помнил, как какой-то старый солдат, возможно, сам Дуг Макартур,[79] говорил: «Когда смерть закроет мне глаза, господа, моя последняя мысль будет о войсках. И о войсках. И о войсках». Вот и Пимли полагал, что его последняя мысль скорее всего будет об Алгул Сьенто. А о чем еще ей, собственно, быть? Как сказала другая великая американка, Марта Ривс из «Марты и Ванделлас»,[80] им некуда бежать, бэби, негде прятаться. Ситуация выходит из-под контроля, катится вниз по склону без тормозов, и ничего не остается, как получать удовольствие от поездки.
    
— Не будешь возражать, если составлю тебе компанию? — спросил Пимли.
    
— Отнюдь, — улыбнулся Горностай, продемонстрировав полный рот острых как иглы зубов. И спел своим странным, меняющим тембр голосом: — «Помечтай со мной… Я на пути к луне моих отцо-о-ов».
    
— Дай мне одну минутку. — Пимли поднялся.
    
— Хочешь помолиться? — спросил Финли.
    
Пимли остановился на пороге.
    
— Да. Раз уж ты спросил. Есть вопросы, Финли из Тего?
    
— Если есть, то лишь один. — Существо с человеческим телом и покрытой гладким коричневым мехом головой горностая продолжало улыбаться. — Если молитва так вдохновляет, почему ты преклоняешь колени в том же помещении, где садишься срать?
    
— Потому что Библия предлагает: если у человека гости, он должен молиться в клозете. Еще вопросы?
    
— Нет, нет. — Финли помахал рукой. — Делай все лучшее и худшее, как говорят мэнни.
    3
    
В ванной Пол из Рауэя опустил крышку унитаза, преклонил колени на плитках пола и молитвенно сложил руки перед грудью.
    
Если молитва возвышает, почему ты преклоняешь колени в том же помещении, где срешь?
    
Может, мне следовало сказать, потому что так молитва смиряет мою гордыню, — подумал он. — Позволяет увидеть, какой я на самом деле. Из праха мы вышли, и в прах возвратимся, и если есть помещение, где трудно об этом забыть, то вот оно.
    
— Господи, — начал он, — дай мне силы, когда я слаб, просвети, когда я в замешательстве, укрепи дух, когда я боюсь. Помоги мне не причинять вреда тем, кто это не заслуживает, а если и заслуживает, только в том случае, когда другого выхода нет. Господи…
    
И пока он стоял на коленях перед накрытым крышкой унитазом — человек, который вскоре попросит Бога простить его за то, что своей работой приближает конец света (и это без всякой иронии), — мы можем познакомиться с ним поближе. Времени это много не займет, ибо Пимли Прентисс не играет важной роли в нашей истории о Роланде и его ка-тете. И однако человек он интересный, со своими чувствами, противоречиями и тупиками. Он — алкоголик, который истово верит в личного Бога, не чужд состраданию, и теперь находится на грани того, чтобы опрокинуть Башню и отправить триллион миров, которые вращаются вокруг нее, в свободный полет во тьму в триллионе направлений. Он бы без колебаний отдал приказ убить Динки Эрншоу и Стенли Руиса, если б узнал об их проделках… и ежегодно проводит День матери в слезах, потому что очень любил свою мать и скучает по ней. Когда речь идет об Апокалипсисе, вот идеальный человек для руководства этой работой, знающий, как преклонить колени и поговорить с Господом, словно с давним другом.
    
И вот ведь ирония судьбы: Пол Прентисс из когорты тех людей, которые могут заявить: «Я нашел работу через „Нью-Йорк таймс“!» В 1970 году, уволенный из тюрьмы, известной, как Аттика (мегамятеж прошел как без него, так и без Нельсона Рокфеллера), он нашел в «Таймс» объявление с таким вот заголовком:
    
     ТРЕБУБЕТСЯ ОПЫТНЫЙ СОТРУДНИК ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ
     УЧРЕЖДЕНИЙ НА ОТВЕТСТВЕННУЮ ДОЛЖНОСТЬ
     В ЧАСТНУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ
     Высокое жалованье! Дополнительные льготы!
     Готовность к путешествиям!
    
    
Обещание высокого жалованья оказалось, как говорила его любимая мамочка, «враньем чистой воды», потому что жалованья не было вовсе, во всяком случае, в том смысле, как понимал его сотрудник исправительных учреждений на американской стороне. А вот что касается дополнительных льгот… да, льготы оказались фантастическими. Прежде всего секс, сколько влезет, не говоря уж о еде и питье от пуза, но главное заключалось в другом. С точки зрения сэя Прентисса, главное заключалось в ответе на вопрос: чего ты хотел от жизни? Если ставил своей задачей только наблюдать, как в сумме на твоем банковском счету увеличивается количество нолей, тогда работа в Алгул Сьенто тебе, безусловно, не подходила… Ужасная сложилась бы ситуация, поскольку после подписания бумаг пути назад не было. Вот уж действительно, все мысли о войсках. И снова о войсках. А время от времени, когда возникала такая необходимость, приходилось, в назидание другим, отправлять на тот свет человечка-другого.
    
Но такая работа на все сто процентов устраивала ректора Прентисса, который двенадцатью годами раньше прошел принятую у тахинов церемонию смены имени и никогда в этом не раскаивался. Пол Прентисс стал Пимли Прентиссом. Именно в тот момент он отбросил то, что теперь называл «американской стороной», как из сердца, так и из разума. И не потому, что никогда в жизни он не пил такого отменного шампанского и не ел так вкусно и сытно. И не потому, что виртуально трахался с сотнями красавиц. Ему нравилась именно работа, и он намеревался довести ее до конца. Потому что поверил: своей работой в Девар-тои они служат не только Алому Королю, но и Богу. А за идеей Бога маячила другая, еще более величественная: образ миллиарда вселенных, упрятанных в одном яйце, которое он, бывший Пол Прентисс из Рауэя, получавший сорок тысяч долларов в год, страдающий язвой, обладающий жалкой медицинской страховкой, согласованной с продажным профсоюзом, теперь держал на ладони. Он понимал, что тоже находится в этом яйце, и его существование во плоти и крови прекратится, если он разобьет это яйцо, но при этом верил, если компанию ему составляли Бог и небеса, то на пару они заменили бы собой Башню. Именно на те небеса он хотел подняться, чтобы перед троном преклонить колени и попросить прощения за свои грехи. И он не сомневался, что там его ждали теплый прием и добрые слова: «Ты хорошо потрудился, мой добросовестный и верный слуга». Присутствуй при этом его мама, она бы обняла его, и они вместе прошли бы во владения Иисуса. Что этот день придет, Пимли не сомневался, и возможно, в самом скором будущем.
    
Не то чтобы он полагал себя религиозным фанатиком. Разумеется, нет. Эти мысли о Боге и небесах он держал при себе. И хотел, чтобы остальной мир видел лишь одно: он — человек, выполняющий свою работу и собирающийся выполнять ее в меру своих сил и способностей до самого конца. И уж конечно, он не считал себя ни злодеем, ни опасным для других человеком. Подумайте об Улиссе С. Гранте, генерале Гражданской войны, который собирался сражаться на занимаемых его армией позициях, даже если б на это ушло все лето.
    
В Алгул Сьенто лето подходило к концу.
    4
    
Дом ректора, миниатюрный коттедж Кейп-Код,[81] находился на одном конце Молла. Назывался он Шэпли-Хауз (почему, Пимли понятия не имел), и, разумеется, Разрушители называли его Говно-Хауз. В противоположном конце Молла возвышалось куда более внушительное здание, в котором изящно смешались несколько архитектурных стилей, как было принято в период правления королевы Анны. Называлось оно Дамли-Хауз (также по непонятным причинам). Это сооружение прекрасно вписалось бы в ряд студенческих общежитий где-нибудь в кампусе университета в Клемсоне, штат Южная Каролина, или университета штата Миссисипи. Разрушители называли его Домом разбитых сердец или Отелем разбитых сердец. Никто не возражал. Там жили и работали тахины и кан-тои. Что же касается Разрушителей, никто не мешал им проезжаться насчет персонала Алгул Сьенто. Сотрудники даже делали вид, что ничего не знают об этих шутках.
    
Пимли Прентисс и Финли из Тего неспешно вышагивали по Моллу в приятном молчании… которое нарушалось лишь при встрече со свободными от смены Разрушителями. Они встречались им по одному или группами, и Пимли вежливо приветствовал каждого. Ответные приветствия варьировались от веселой улыбки до мрачного бурчания. Однако каждое Пимли записывал в свой актив. Он заботился о них. Нравилось им это или нет, но действительно заботился. И иметь с ними дело было куда приятнее, чем с убийцами, насильниками и вооруженными грабителями Аттики. Некоторые читали старые газеты и журналы. Четверо бросали подковы. Еще четверо сидели на зеленой лужайке. Таня Лидс и Джой Растосович играли в шахматы под старым тенистым вязом. Редкие лучи солнечного света, прорывающиеся сквозь крону, «гуляли» по их лицам и шахматной доске. Они поприветствовали его с искренней радостью, и почему нет? Таня Лидс уже стала Таней Растосович, после того как Пимли поженил их месяцем раньше, как капитан корабля. И в определенном смысле он себя таковым и полагал, капитаном круизного лайнера «Алгул Сьенто», который плавал по темным морям Тандерклепа, освещенный единственным солнечным прожектором. Солнце время от времени исчезало, ты говоришь правильно, но сегодняшнее затмение было минимальным, длилось только сорок три секунды.
    
— Как дела, Таня? Джозеф? — Всегда Джозеф и никогда — Джой, по крайней мере при встрече. Не нравилось ему это имя.
    
Они заверили его, что все в порядке, и одарили ослепительными улыбками, на которые способны только молодожены.
    
Финли ничего не сказал Растосовичам, но неподалеку от Дамли-Хауз остановился перед молодым человеком, который читал книгу, сидя на мраморной скамье под деревом.
    
— Сэй Эрншоу? — спросил тахин.
    
Динки поднял голову, брови изогнулись в вежливом вопросе. Лицо, все в прыщах и угрях, оставалось бесстрастным.
    
— Я вижу, вы читаете «Волхва». — В голосе Финли явственно слышалась застенчивость. — Я сам читаю «Коллекционера». Какое совпадение!
    
— Если вы так считаете. — Лицо Динки оставалось бесстрастным.
    
— Хотелось бы узнать ваше мнение о Фаулзе. Я сейчас занят, но потом, возможно, мы смогли бы обсудить его творчество.
    
Динки ответил с все теми же написанными на лице бесстрастностью и вежливостью:
    
— Может, потом вы сможете взять ваш экземпляр «Коллекционера», надеюсь, в переплете, и засунуть в свой мохнатый зад. Боком.
    
Улыбка исчезла с лица Финли. Он чуть поклонился.
    
— Ваше недовольство вызывает у меня лишь сожаление, сэй.
    
— Пошел на хер. — И Динки вновь раскрыл книгу. Приподнял с колен, чтобы показать, что больше отвлекаться не намерен.
    
Пимли и Финли из Тего продолжили путь. Вновь в молчании, поскольку ректор Алгул Сьенто перебирал различные варианты начала разговора. Ему хотелось узнать, как глубоко оскорбил Финли молодой человек. Пимли знал, что тахин гордится способностью читать и понимать литературу челов. А потом Финли освободил его от этой проблемы, сунув обе руки с длинными пальцами, зад у него не был мохнатым, только пальцы, между ног.
    
— Просто проверяю, на месте ли мои яйца, — пояснил он, и Пимли подумал, что добродушный юмор, который он услышал в голосе начальника службы безопасности, искренний — не деланный.
    
— Сожалею, что так вышло, — заметил Пимли. — Если в Алгул Сьенто кто с годами и не пережил подростковую озлобленность, так это Эрншоу.
    
— Ты рвешь меня на куски, — простонал Финли, а когда ректор изумленно глянул на него, улыбнулся, продемонстрировав ряды острых зубов. — Это знаменитая фраза из фильма «Бунтарь без причины». Динки Эрншоу напомнил мне Джеймса Дина. — Он помолчал. — Разве что не такой красавчик.
    
— Любопытный случай, — отметил Прентисс. — Его завербовали в рамках программы убийств, которую осуществляла одна из дочерних компаний «Северного центра позитроники». Он убил своего куратора и сбежал. Разумеется, мы его поймали. Он никогда не доставлял никаких хлопот, во всяком случае, нам, но злоба его никуда не делась.
    
— Но ты считаешь, от него неприятностей ждать не приходится.
    
Прентисс искоса глянул на Финли.
    
— Ты полагаешь, я чего-то о нем не знаю?
    
— Нет, нет. Просто я никогда не видел тебя таким нервным, как в последние несколько недель. Черт, если называть все своими именами, это же чистая паранойя.
    
— У моего деда была присказка, — ответил на это Пимли. — «О том, чтобы не уронить яйца, заботиться надо прежде всего у порога». Мы практически у порога.
    
И он не выдавал желаемое за действительное. Семнадцать дней назад, незадолго до того, как последний отряд Волков галопом вырвался из двери зоны сосредоточения 16 квадрата дуги, приборы в подвале Дамли-Хауз впервые зафиксировали деформацию Луча Медведь-Черепаха. После этого сломался Луч Орел-Лев. Скоро необходимость в Разрушителях отпала бы. Еще немного, и второй из остающихся Лучей развалится сам, даже без их помощи. Лучам свойственна тонкая балансировка. И вот теперь Луч Медведь-Черепаха выведен из состояния устойчивого равновесия. А если отвести его от этого состояния достаточно далеко, он в него уже не вернется. Рухнет, точнее — сломается. Перестанет выполнять возложенные на него функции. И вот тогда падет и Башня. Последний Луч, Волк-Слон, сможет простоять еще неделю или месяц, но не больше.
    
Пимли бы радоваться, но нет, он не радовался. Прежде всего потому, что мыслями вновь и вновь возвращался к Зеленым плащам. В последний раз в Калью их отправилось шестьдесят, или около того, и они должны были вернуться в течение семидесяти двух часов с очередной группой захваченных детей.
    
Однако… не вернулись.
    
Он спросил Финли, что тот думает по этому поводу.
    
Финли остановился. Выглядел он серьезным.
    
— Я думаю, возможно, дело в вирусе.
    
— Не понял?
    
— Компьютерный вирус. Мы же знаем, что такое часто случается с нашими компьютерами в Дамли, и тебе известно, какими бы страшными ни выглядели Зеленые плащи для этих выращивающих рис фермеров, на самом деле они — двуногие компьютеры. — Он помолчал. — А может, жители Кальи нашли способ убить их. Удивит меня известие о том, что они поднялись с колен, чтобы вступить в бой? Удивит, но не сильно. Особенно если их возглавил кто-то сильный духом.
    
— К примеру, стрелок?
    
Взгляд, который бросил на Прентисса Финли, лишь немного не дотягивал до покровительственного.
    
Тед Бротигэн и Стенли Руис ехали по тротуару на десятискоростных велосипедах, и когда ректор и начальник службы безопасности вскинули руки, приветствуя их, ответили тем же. Бротигэн не улыбался в отличие от Руиса, широченная счастливая улыбка которого однозначно указывала на дефекты умственного развития. С выпученными глазами, заросшими щетиной щеками, слюнявыми губами, он все равно оставался мощным Разрушителем, видит Бог, оставался, и ему, конечно, повезло, что он смог подружиться с Бротигэном, который совершенно изменился после того, как его вернули из короткого «отпуска» в Коннектикуте. Пимли позабавили одинаковые кепки из твида на мужчинах, велосипеды тоже были одной модели, но не взгляд Финли.
    
— Прекрати, — сказал он.
    
— Прекратить что?
    
— Смотреть на меня так, словно я — только что лишившийся шарика мороженого над стаканчиком маленький мальчик, которому, однако, не хватает ума, чтобы это понять.
    
Но Финли не отвел глаз. Он их отводил редко, что, среди прочего, Пимли в нем нравилось.
    
— Если ты не хочешь, чтобы на тебя смотрели, как на ребенка, ты и не должен вести себя, как маленький мальчик. Слухи, что стрелки придут из Срединного мира, чтобы спасти мир, ходили уже тысячу лет, а то и больше. Но их никто не видел. Лично я скорее поверю в появление Человека-Иисуса.
    
— Роды говорят…
    
Финли скривился, словно голову прострелила боль.
    
— Давай только не будем касаться того, о чем говорят Роды. Не могу поверить, что ты до такой степени не уважаешь мое здравомыслие… да и свое тоже. Их мозги гниют быстрее, чем кожа. Что же касается Волков, позволь мне высказать радикальную идею: не важно, где они и что с ними случилось. Имеющегося у нас стимулятора достаточно для того, чтобы закончить порученное нам дело, а это все, что меня волнует.
    
Глава службы безопасности несколько мгновений постоял на ступенях, которые вели на крыльцо Дамли-Хауз. Он смотрел вслед двум мужчинам на одинаковых велосипедах и задумчиво хмурился.
    
— Бротигэн доставил нам массу хлопот.
    
— Не то слово! — Пимли невесело рассмеялся. — Но теперь он будет паинькой. Ему сказали, что его близкие друзья из Коннектикута, мальчик Роберт Гарфилд и девочка Кэрол Гербер, умрут, если он попытается взбрыкнуть. Опять же, он начал осознавать, что никому из Разрушителей не интересны его… скажем так, философские идеи, хотя некоторые видят в нем своего наставника, а кое-кто, как этот молодой человек с разжиженными мозгами, который сейчас едет с ним, боготворит. Теперь, во всяком случае, не интересны. И я с ним поговорил после его возвращения. Один на один.
    
Финли об этом не знал.
    
— О чем?
    
— О фактах жизни. Сэй Бротигэн начал понимать, что его уникальные способности уже не играют той роли, что прежде. Потому что в нашей работе мы сильно продвинулись вперед. Оставшиеся два Луча развалятся как с ним, так и без него. И он знает, что в конце будет… смятение. Страх и смятение. — Пимли медленно кивнул. — Бротигэн хочет быть здесь в самом конце, хотя бы для того, чтобы утешить таких, как Стенли Руис, когда разверзнется небо.
    
— Пошли, давай еще разок взглянем на пленки и телеметрию. На всякий случай.
    
Бок о бок они поднялись по широким деревянным ступеням на крыльцо Дамли-Хауз.
    5
    
Два кан-тои ждали, чтобы проводить ректора и начальника службы безопасности вниз. Как странно, подумал Пимли, что все, и Разрушители, и персонал Алгул Сьенто, с легкой руки Бротигэна стали называть их «низшими людьми». «Говоря об ангелах, слышишь, как хлопают их крылья», — могла бы сказать любимая мамуля Прентисса, и Пимли полагал, если в последние дни этого реального мира и были настоящие зверолюди, то кантои соответствовали этой категории даже в большей степени, чем тахины. У того, кто видел их без этих необычных живых масок, возникало впечатление, что они — тахины, только с головами крыс. Но в отличие от истинных тахинов, которые воспринимали челов (за редкими исключениями, к которым относился и Пимли) как низшую расу, кан-тои поклонялись человеческому образу, как божеству. Они носили маски, чтобы в большей степени походить на это самое божество? На эту тему они предпочитали не говорить, но Пимли полагал, что нет. По его разумению, они верили, что становятся людьми, — вот почему, первый раз надевая маску (последние были живыми, их выращивали, а не изготавливали), они брали и имя челов, чтобы дальше жить по их образу и подобию. Пимли знал: они верили, что каким-то образом заменят человеческих существ после Падения… хотя как они могли в такое верить, он и представить себе не мог, не то чтобы понять. После Падения осталась бы только жизнь небесная, в этом не могло быть сомнений у любого, кто читал книгу Откровения…[82] а Земля?
    
Возможно, появилась бы какая-нибудь новая Земля, но в этом уверенности у Пимли не было.
    
Два охранника, тоже кан-тои, Биман и Трелоуни, стояли в конце коридора, на посту у лестницы, которая вела в подвал. Для Пимли все кан-тои, даже со светлыми волосами и хрупкого телосложения, почему-то напоминали киноактера 1940 — 50-х годов Кларка Гейбла.[83] У них у всех были такие же толстые, чувственные губы и оттопыренные уши. И потом, если приглядеться к ним внимательнее, можно было увидеть морщинки на шее и за ушами, где маски челов сворачивались в поросячьи хвостики и уходили в волосатую, зубастую плоть, уже их собственную (нравилось им это или нет). И глаза. Их со всех сторон окружала шерсть, поэтому, опять же, присмотревшись внимательно, не составляло труда увидеть, что глазницы на самом деле являлись дырами в уникальных масках из живой материи. Иногда можно было услышать, как дышат эти маски, что Пимли находил странным и даже отвратительным.
    
— Хайл, — приветствовал их Биман.
    
— Хайл, — приветствовал их Трелоуни.
    
Пимли и Финли ответили на приветствие, поднеся кулак ко лбу, а потом Пимли первым спустился по лестнице. В нижнем коридоре, проходя мимо надписей: МЫ ВСЕ ДОЛЖНЫ ДЕЙСТВОВАТЬ СООБЩА, ЧТОБЫ СОЗДАВАТЬ ПОЖАРОБЕЗОПАСНУЮ СРЕДУ и ДА ЗДРАВСТВУЮТ КАН-ТОИ, — Финли едва слышно прошептал:
    
— Они такие странные.
    
Пимли улыбнулся и хлопнул его по плечу. Вот почему ему так нравился Финли из Тего: как Айк и Майк, они думали одинаково.
    6
    
Большую часть подвала Дамли-Хауз занимало большое помещение, заставленное разнообразным оборудованием. Далеко не все оно работало, а часть работающих приборов и машин они не использовали (хватало и таких, функции которых оставались для них тайной за семью печатями), но они прекрасно освоили систему наблюдения и телеметрию, которая замеряла дарки: единицы расходуемой психоэнергии. Разрушителям строго запрещалась использовать сверхъестественные психические способности за пределами Читальни, да и не все могли это делать. Многие напоминали мужчин и женщин, которые могли справить нужду только в туалете и нигде больше, не могли облегчиться без визуального стимулятора, который говорил им: да, все в порядке, ты в туалете, можешь приступать к делу. Некоторые, как малые дети, еще не приученные к горшку, не могли предотвратить случайные выбросы психоэнергии. Обычно это приводило к тому, что у кого-то из сотрудников, который чем-то им досадил, начинала болеть голова, или на Молле переворачивалась одна из скамеек, но люди Пимли вели тщательное наблюдение за Разрушителями, и «целенаправленные» выбросы наказывались — сначала легко, при повторениях все более сурово. На сей счет Пимли нравилось говорить новичкам (в те давние дни, когда новички еще появлялись): «Будьте уверены, ваш грех вас выдаст». У Финли была еще более простая заповедь: «Телеметрия не лжет».
    
Сегодня телеметрия не показала им ничего, кроме случайных всплесков, таких же бессмысленных, как четырехчасовая аудиозапись группового пердежа или рыгания. На видеопленках и в журналах дежурных также не обнаружилось ничего интересного.
    
— Удовлетворен, сэй? — спросил Финли, и что-то в его голосе заставило Пимли повернуться и пристально посмотреть на тахина.
    
— А ты?
    
Финли из Тего вздохнул. В такие моменты Пимли хотелось, чтобы Финли был челом или он сам — настоящим тахином. Проблема заключалась в напрочь лишенных выражения черных глазах Финли. Они ничем не отличались от глаз куклы, и прочесть в них что-либо просто не представлялось возможным. Если, конечно, ты не был тахином.
    
— Уже несколько недель мне как-то не по себе, — наконец ответил Финли. — Я пью слишком много грэфа, чтобы уснуть, а потом целыми днями хожу злой, рявкаю на других. Частично причина в потере связи после крушения последнего Луча…
    
— Ты знаешь, это неизбежно…
    
— Да, разумеется, знаю. Дело в другом. Я пытаюсь найти рациональные причины для объяснения иррациональных чувств, а это плохой признак.
    
На дальней стене висела картина Ниагарского водопада. Кто-то из кан-тои перевернул ее вверх ногами. Среди «низших людей» такой переворот картин считался шуткой высшего класса. Пимли понятия не имел почему, но, поскольку все двигалось к концу, какое это имело значение? «Я знаю, как делать мою гребаную работу, — подумал он, перевешивая картину Ниагарского водопада, как положено. — Я знаю, как надо ее делать, а все остальное — ерунда, мы говорим спасибо Богу и Человеку-Иисусу».
    
— Мы всегда знали, что в конце все пойдет наперекосяк, — продолжил Финли, — вот я и говорю себе, что этим все объясняется. Этим… ты понимаешь…
    
— Этим чувством, которое ты испытываешь, — предположил бывший Пол Прентисс. Потом улыбнулся и положил указательный палец правой руки на кольцо, образованное большим и указательным пальцами левой. Этот тахиновский жест означал: «Я говорю тебе всю правду». — Этим иррациональным чувством.
    
— Да. Конечно же, я знаю, что Раненый лев не появился на севере, и я не верю, что солнце остывает изнутри. Я слышал байки о безумии Алого Короля и о том, что Дан-тете уже пришел, чтобы занять его место. Но могу сказать лишь одно: «Я в это поверю, когда увижу собственными глазами». То же самое относится и к удивительной новости, касающейся прихода с запада стрелка, который намерен спасти Башню, как предсказывали древние легенды и песни. Все это чушь собачья, от начала и до конца.
    
Пимли хлопнул его по плечу.
    
— Твои слова — бальзам для моего сердца.
    
И говорил он чистую правду. Финли чертовски хорошо поработал на должности начальника службы безопасности. За эти годы его сотрудники убили с полдюжины Разрушителей, снедаемых тоской по дому, дураков, которые пытались бежать, а двум другим сделали лоботомию. Тед Бротигэн оказался единственным, кому удалось «проскочить под забором» (эту фразу Пимли впервые услышал в фильме «Сталаг 17»), но его, слава Богу, удалось вернуть. Кан-тои занесли эту операцию в свой актив, и начальник службы безопасности не стал с ними спорить, но Пимли знал истинное положение дел: именно Финли срежиссировал каждый ход и всю их последовательность, от начала и до конца.
    
— Но мое чувство — нечто большее, чем просто нервы. — Финли еще не выговорился. — Я верю, что иногда разумным существам свойственна интуиция. — Он рассмеялся. — Как можно не верить в интуицию в таком месте, как это, где полным-полно тех, кто способен увидеть как прошлое, так и будущее?
    
— Но не телепортов, — уточнил Пимли. — Так?
    
Телепортации, одной из сверхъестественных способностей человека, боялись все сотрудники Девар-тои, и не без причины. Телепорт мог превратить их упорядоченную жизнь в хаос. Скажем, создать на нескольких акрах безвоздушное космическое пространство и вызвать ураган. К счастью, имелись простой тест, который позволял выявить эту особенность организма (проведение теста не вызывало труда, хотя необходимое для этого оборудование также осталось от древних, и никто не знал, как долго оно еще будет работать) и простая процедура (из того же источника), избавляющая от этой особенности. Доктору Гангли на ее проведение требовалось меньше двух минут: «Все так просто, что в сравнении с ней вазэктомия[84] кажется нейрохирургией», — как-то признался он.
    
— Абсо-гребано-лютно никаких телепортов, — ответил Финли и повел Прентисса к пульту управления, который выглядел на удивление схоже с тем, что визуализировала Сюзанна Дин в своем «Догане». Указал на два диска с иероглифами древних (значки эти походили на те, что были на Ненайденной двери). Стрелка каждого диска указывала на отметку «0» слева от него. Когда Финли постучал по дискам мохнатым большим пальцем, стрелки чуть отошли от ноля, а потом вернулись в прежнее положение.
    
— Мы не знаем точно, для измерения чего созданы эти диски, — сказал глава службы безопасности, — но что они меряют, так это телепортационный потенциал. К нам попадали Разрушители, которые пытались скрыть этот талант, но у них ничего не вышло. Если бы в нашу компанию затесался телепорт, Пимли из Нью-Джерси, эти стрелки переместились бы к отметке пятьдесят, а то и восемьдесят.
    
— Итак, — полушутливо, полусерьезно Пимли начал загибать пальцы. — Никаких телепортов, никакого Льва, пришедшего с севера, никакого стрелка. Ах да, и Зеленые плащи, ставшие жертвой компьютерного вируса. Если я ни в чем не ошибся, тогда что же тебя гложет? Что кажется тебе не так, а?
    
— Приближение конца. — Финли тяжело вздохнул. — Сегодня я намерен в два раза увеличить число охранников на сторожевых башнях и челов у ограждения по периметру.
    
— Потому что тебя что-то гложет. — Пимли чуть улыбнулся.
    
— Что-то гложет, да. — Финли не улыбался, острые зубы остались скрытыми за блестящей гладкой шерстью.
    
Пимли хлопнул его по плечу.
    
— Пошли. Давай-ка поднимемся в Читальню. Может, увидев Разрушителей за работой, ты успокоишься.
    
— Возможно. — Финли по-прежнему не улыбался.
    
— Все нормально, Фин, — мягко заметил Пимли.
    
— Полагаю, что да. — Тахин с сомнением оглядел оборудование, потом посмотрел на Бимана и Трелоуни, двух «низших людей», которые уважительно ждали у двери, пока две большие шишки закончат беседу. — Полагаю, что да. — Только его сердце в это не верило. Совершенно не сомневалось оно лишь в одном: в Алгул Сьенто телепортов не было.
    
Телеметрия никогда не лгала.
    7
    
Биман и Трелоуни проводили их по обшитому дубовыми панелями коридору к лифту для сотрудников, также обшитому дубом. На стене кабины висел огнетушитель и еще одна табличка, напоминающая жителям Девар-тои, что они должны действовать сообща, создавая пожаробезопасную среду.
    
Табличку также перевернули вверх ногами.
    
Пимли поймал взгляд Финли. Ректор подумал, что уловил искорку веселья в глазах главы службы безопасности, но, возможно, увидел лишь собственное чувство юмора, отразившееся от глаз тахина, как от зеркала. Финли без единого слова снял табличку, перевернул, повесил, как должно. Ни один не сказал ни слова о механизме подъема кабины, который громко и натужно ревел. И о том, что кабину все время трясло. Если б она застряла, им бы не составило труда вылезти через технологический люк в крыше, даже набравшему чуток лишнего веса (ну, даже не чуток… а просто разжиревшему) человеку, такому, как Прентисс. Дамли-Хауз на небоскреб не тянул, помощь и в достаточном количестве подоспела бы тут же.
    
Кабина поднялась на третий этаж. И тут табличка на двери лифта висела вверх ногами. На ней было написано: ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ, и ВОСПОЛЬЗУЙТЕСЬ КЛЮЧОМ, и НЕМЕДЛЕННО СПУСТИТЕСЬ ВНИЗ, ЕСЛИ ВЫ ПОДНЯЛИСЬ НА ЭТОТ ЭТАЖ ПО ОШИБКЕ. ВЫ НЕ БУДЕТЕ НАКАЗАНЫ, ЕСЛИ СРАЗУ ЖЕ ОБ ЭТОМ ДОЛОЖИТЕ.
    
Доставая карточку-ключ, Финли как бы между прочим (бог бы подрал эти непроницаемые глаза) спросил:
    
— Есть новости от сэя Сейра?
    
— Нет, — довольно-таки резко ответил Пимли, — да я их и не жду. Мы изолированы здесь по веской причине, сознательно забыты в пустыне, как ученые «Манхэттенского проекта» в 1940-х годах. Когда я видел его в последний раз, он сказал мне, что… возможно, я вижу его в последний раз.
    
— Расслабься, я спросил из любопытства. — Финли с силой провел карточкой по щели, и дверь лифта раскрылась с противным скрипом.
    8
    
Читальней называли длинное помещение в середине Дамли-Хауз. Стены Читальни поднимались на три этажа, к стеклянной крыше, в которую вливался достающийся с таким трудом солнечный свет Алгул Сьенто. На балконе напротив двери, в которую вошли Прентисс и Тего, стояла странная компания: тахин с головой ворона (его звали Джекли), Конрой, техник из кантои, и два чела, имена которых Пимли сразу не вспомнил. Тахины, кан-тои и челы, которым приходилось работать вместе, конечно же, старались держаться в рамках приличия, пусть иной раз такое давалось не без труда, но никто не мог ожидать, что они будут собираться одной компанией, общаться и в свободное от работы время. Впрочем, на балконе ни о каком общении речи просто быть не могло. Находившиеся внизу Разрушители не были ни животными в зоопарке, ни экзотическими рыбками в аквариуме. Пимли (и Финли тоже) не уставал напоминать об этом персоналу Алгул Сьенто. Ректору Алгул Сьенто за все проведенные здесь годы лишь однажды пришлось отдать приказ сделать лоботомию одному сотруднику, идиоту-охраннику, челу по имени Дэвид Берк, который что-то (орешки арахиса?) сбрасывал на находящихся внизу Разрушителей. Когда Берк понял, что насчет лоботомии ректор настроен серьезно, он молил дать ему еще один шанс, клятвенно обещая более не допускать никаких глупостей. Но Пимли предпочел его не услышать. Он увидел возможность преподать своим сотрудникам наглядный урок, который будет у них перед глазами годы, даже десятилетия, и воспользовался ею. Действительно ставший идиотом Берк до сих пор болтался как по Моллу, так и по всему Алгул Сьен-то, с раззявленным ртом и застывшим в глазах недоумением. Они словно говорили: «Я почти что знаю, кто я, я почти что помню, что я сделал, чтобы стать таким». И он стал наглядным уроком, показывающим, чего нельзя делать в присутствии работающих Разрушителей. А вот правила, запрещающего сотрудникам иногда подниматься на балкон и смотреть на Разрушителей, не было, и они все время от времени приходили.
    
Потому что пребывание в Читальне прибавляло жизненных сил и энергии.
    
Во-первых, если рядом работали Разрушители, отпадала необходимость в разговорах. «Светлый разум», так они это называли, врывался в голову, когда ты шел от лифта по коридору третьего этажа, направляясь к Читальне, что с одного ее короткого торца, что с другого. А когда ты открывал дверь на балкон, светлый разум расцветал во всей красе, распахивая все двери восприятия. Олдос Хаксли — Пимли не раз думал об этом — точно съехал бы с катушек. Иногда казалось, что твои ноги отрываются от пола, и ты уже не идешь, а плывешь. Вещи в карманах поднимались и зависали в воздухе. Если ты чего-то забывал, скажем, о встрече в пять часов вечера или второе имя мужа сестры, здесь все тут же вспоминалось. А если выяснялось, что ты забыл что-то важное и не вспомнил вовремя, ты никогда не огорчался. С балкона уходили с улыбкой на лице, даже если поднимались туда в самом отвратительном настроении (отвратительное настроение считалось наилучшей причиной для визита на балкон). Там ты словно вдыхал поднимающийся от находившихся внизу Разрушителей газ счастья, невидимый глазу и неуловимый для самой изощренной телеметрии.
    
Пимли и Финли поприветствовали четверку на противоположном балконе, подошли к ограждению, поверху тянулся широкий поручень из дуба, и посмотрели вниз. Помещение внизу действительно напоминало библиотеку богатого мужского клуба в Лондоне. Лампы, дающие мягкий свет, многие с абажурами от Тиффани, стояли на маленьких столиках или крепились к стенам (естественно, обшитым дубовыми панелями). На полу лежали дорогие турецкие ковры. Одну стену украшал Матисс, другую — Рембрандт… третью — «Мона Лиза». Настоящая, не чета той подделке, что висела в Лувре, на Ключевой Земле.
    
Перед ней стоял мужчина, сцепив руки за спиной. Сверху казалось, что он изучает картину, пытается расшифровать знаменитую загадочную улыбку, но Пимли знал, что это не так. Мужчины и женщины с журналами в руках вроде бы увлеченно их читали, но если вы находились рядом, то увидели бы, что они смотрят на свои экземпляры «Маккола» или «Харперса» пустым взглядом, а то и вообще не смторят. Девочка одиннадцати или двенадцати лет, в ярком полосатом платье, которое могло стоить больше полутора тысяч долларов в одном из бутиков для детских товаров на Родео-драйв, сидела перед игрушечным домиком на каминной доске, но Пимли знал, что она не обращает ни малейшего внимания на точную копию Дамли-Хауз.
    
В Читальне находились тридцать три Разрушителя. Ровно тридцать три. В восемь вечера, когда отключалось искусственное солнце, им предстояло уступить свое место следующей смене. И лишь один человек, один и только один, приходил и уходил, когда у него возникало на то желание. Человек, который сумел преодолеть все преграды и сбежать, и не понес за это никакого наказания… разве что его вернули сюда, что для этого человека, конечно же, стало самым суровым наказанием.
    
И словно мысль Пимли послужила сигналом вызова, в дальнем конце открылась дверь, и в Читальню тихонько проскользнул Бротигэн, все в той же твидовой кепке. Даника Ростова оторвалась от игрушечного домика и улыбнулась ему. Бротигэн подмигнул в ответ. Пимли двинул Финли в бок.
    
Финли: (Я его вижу)
    
Но они не просто видели его. Чувствовали. В тот самый момент, когда Бротигэн вошел в Читальню, те, кто находился на балконе, и, что более важно, находящиеся внизу, ощутили подъем энергии. Они по-прежнему не знали, каким образом Бротигэну удавалось так воздействовать на окружающих, контрольные приборы не помогали (а несколько, Пимли в этом не сомневался, старый пес сознательно сломал). Если были и другие с таким же талантом, то «низшие люди», охотившиеся за потенциальными Разрушителями, их не нашли (теперь охота прекратилась; набранного количества Разрушителей вполне хватало для завершения проекта). С Бротигэном полная ясность была лишь в одном: он не только обладал сверхъестественными психическими способностями, но и мог усиливать их у других, находясь рядом. Мысли Финли, обычно надежно укрытые даже от Разрушителей, теперь горели в голове Пимли, как неоновая реклама.
    
Финли: (Он — экстраординарный)
    
Пимли: (И, насколько нам известно, уникальный Ты это видел)
    
Образ: (Зрачки расширяющиеся и сужающиеся, расширяющиеся и сужающиеся).
    
Финли: (Да Ты знаешь чем это вызвано)
    
Пимли: (Отнюдь И мне без разницы Финли без разницы А этот старик)
    
Образ: (Старый блохастый лохматый пес, хромающий на трех лапах).
    
(почти закончил свою работу да и пора)
    
Тремя этажам ниже человек, о котором они говорили, взял газету (все газеты были старыми, как и сам Бротигэн, освещавшими события давно минувших дней), сел в кожаное кресло, такое большое, что оно буквально проглотило его, и вроде бы начал читать.
    
Пимли почувствовал, как поток психической силы поднимается мимо него, сквозь него, к стеклянной крыше и сквозь нее, поднимается к Лучу, который проходил непосредственно над Алгулом, борется с ним, вгрызается в него, разъедает, безжалостно водит по нему напильником. Пробивая дыры в магии. Упорно трудится, чтобы вырвать глаза у Медведя. Чтобы сломать панцирь Черепахи. Чтобы разрушить Луч, который идет от Шардика к Матурин. Чтобы свалить Темную Башню, которая стоит посередине.
    
Пимли повернулся к своему спутнику и нисколько не удивился, увидев острые маленькие зубы на покрытой гладкой шерстью голове горностая. Тего наконец-то заулыбался! Не удивило его и то, что теперь он мог читать выражение этих черных глаз. При обычных обстоятельствах тахин мог посылать и принимать короткие ментальные сообщения, но никого не допускал в свой разум. Здесь, однако, все менялось. Здесь…
    
…Здесь в душе Финли из Тего воцарился покой. Его тревоги
    
(то, что грызло)
    
ушли. Во всяком случае, на время.
    
Пимли послал Финли череду ярких образов: бутылка шампанского, сверкающая на корме яхты; сотни плоских шляп выпускников университета, взлетающие в воздух; флаг, поставленный на Эвересте; смеющаяся пара, выходящая из церкви, наклоняющая головы, чтобы уберечь глаза от рисового дождя; планета… Земля… внезапно ярко вспыхнувшая.
    
Все образы говорили об одном и том же.
    
— Да, — ответил Финли, и Пимли задался вопросом: ну как он только мог подумать, что эти черные глаза ничего не выражают. — Да, конечно. Успешное завершение дела.
    
Ни один из них в этот момент не смотрел вниз. А если б кто опустил глаза, то увидел бы, что Тед Бротигэн, старый пес, да, и выдохшийся, но, возможно, не такой выдохшийся, как полагали некоторые, смотрит на них.
    
И на его губах тоже играет едва заметная улыбка.
    9
    
В Алгул Сьенто никогда не шел дождь, во всяком случае, за те годы, которые провел здесь Пимли, но иной раз, чернильно-черными ночами, раздавались мощные раскаты сухого грома. Большинство сотрудников Девар-тои не обращали на них никакого внимания и продолжали крепко спать, но Пимли часто просыпался, с сердцем, выскакивающим из груди, а в подсознании раз за разом, словно вращающаяся красная лента, крутилась молитва «Отче наш».
    
Днем, в разговоре с Финли ректор Алгул Сьенто с улыбкой допытывался у Финли, что его гложет.
    
Теперь, лежа в постели в Шэпли-Хауз (известном среди Разрушителей, как Говно-Хауз), на другом от Дамли-Хауз конце Молла, Пимли вспомнил это чувство, абсолютную уверенность в том, что все будет хорошо: успех гарантирован, его достижение лишь вопрос времени. На балконе Финли разделил с ним это чувство, но Пимли хотелось бы знать, а не лежит ли сейчас начальник службы безопасности без сна, так же, как и он сам, не думает ли, как легко попасть впросак, когда работаешь рядом с Разрушителями. Потому что, как ни крути, именно они посылали вверх газ счастья. Именно они создавали хорошее настроение.
    
И если допустить… только допустить… что кто-то искусственно вызывает это чувство? Подсовывает его, как соску? Напевает, как колыбельную? «Спи, Пимли, спи, Финли, спите, хорошие детки…»
    
Нелепая идея, чистая паранойя. Однако, когда очередной двойной раскат грома докатился до Алгул Сьенто, если не с юго-востока, то со стороны Федика и Дискордии, Пимли Прентисс сел и зажег лампу на прикроватном столике.
    
Этой ночью Финли намеревался удвоить охрану как на сторожевых башнях, так и периметра. Возможно, завтра следует ее утроить. На всякий случай. И потому, что самоуверенность на конечном участке пути может сослужить дурную службу, все так.
    
Пимли поднялся с кровати, высокий мужчина со здоровенным волосатым животом, в одних пижамных штанах. Помочился, опустил крышку на сиденье унитаза, опустился перед ним на колени, сложил руки перед грудью и молился, пока не почувствовал, что его клонит ко сну. Молился о том, чтобы суметь выполнить порученное ему дело. Молился о том, чтобы заметить беду до того, как беда заметит его. Молился о своей матери точно так же, как Джим Джонс молился о своей, наблюдая, как очередь двигается к котлу с отравленным «Кулэйдом». Молился, пока раскаты грома не затихли до стариковского бормотания, и только тогда вернулся в постель, совершенно успокоенный. Утроить число охранников — с такой мыслью он заснул темной ночью и с ней же проснулся утром, в спальне, залитой искусственным солнечным светом. Потому что о яйцах следовало заботиться у самого порога.
   
   
    
     
Глава 7
     
Ка-шуме
    
    1
    
Чувство, неприятное и странное, накрыло стрелков после ухода Бротигэна и его друзей, но поначалу ни один из них не заговорил об этом. Каждый думал, что меланхолию ощущает только он или она. Роланд, единственный, кто мог распознать означенное чувство (ка-шуме, так назвал бы его Корт), приписал эти ощущения тревогам грядущего дня, а еще больше — подрывающей силы атмосфере Тандерклепа, где днем царил сумрак, а ночи были черными, как слепота.
    
Конечно же, после ухода Бротигэна, Эрншоу и Шими Руиса, друга юности Роланда, дел у них хватало (Эдди и Сюзанна пытались заговорить со стрелком о Шими, но Роланд их осадил. Джейк, с его даром, даже не пытался. Роланд еще не мог вновь затеять разговор о давно минувших днях, пока не мог). Тропинка вела вниз и вокруг Стик-тете, и, спустившись по ней, они быстро нашли пещеру, о которой говорил старик. Вход в нее скрывали скалы и покрытые пылью кусты. Размерами эта пещера значительно превосходила ту, что осталась выше по склону, на штырях, вбитых в стену, висели газовые фонари. Джейк и Эдди зажгли по два с каждой стороны, и все четверо в молчании огляделись.
    
Прежде всего Роланд обратил внимание на спальные мешки: у стены по левую руку их лежало четыре, каждый на наполненном воздухом надувном матрасе. К мешкам крепились бирки СОБСТВЕННОСТЬ АРМИИ США. У последнего мешка положили еще один матрас, накрытый банными полотенцами. Они ждали четырех людей и одного зверька, — подумал Роланд. — Предвидение, или они каким-то образом наблюдали за нами? А так ли важна причина?
    
Какой-то предмет, завернутый в пластиковую пленку, лежал на бочке с надписью: ОСТОРОЖНО! ВОЕННОЕ ИМУЩЕСТВО! Эдди снял пленку, и они увидели магнитофон с двумя бобинами на нем. Одна была с пленкой. Роланд не сумел разобрать единственное слово, написанное на переднем торце говорящей машины, и спросил Сюзанну, что оно означает.
    
— «Волленсак», — ответила она. — Название немецкой компании. Если речь идет о таких вот магнитофонах, то лучше, чем «Волленсак», их никто не делал.
    
— Тут ты не права, сладенькая, — вмешался Эдди. — В мое время пальма первенства перешла к «Сони». Они сделали плеер, который крепился к поясу. Назывался он «Уокмен». Готов спорить, этот динозавр весит двадцать фунтов. С батарейками — больше.
    
Сюзанна разглядывала три футляра с бобинами, которые лежали рядом с «Волленсаком».
    
— Мне не терпится их послушать.
    
— Если послушаем, то с наступлением ночи, — ответил ей Роланд. — А пока посмотрим, что еще нам приготовили.
    
— Роланд? — спросил Джейк.
    
Стрелок повернулся к нему. Что-то в лице Джейка практически всегда заставляло смягчаться и лицо Роланда. Роланд, когда смотрел на Джейка, не становился красавцем, но в чертах его лица проявлялось чувство, которого обычно не было. Сюзанна полагала, что это взгляд любви. А может, надежды на будущее.
    
— Что такое, Джейк?
    
— Я знаю, нам придется сражаться…
    
— Присоединяйтесь к нам на следующей неделе во время просмотра «Возвращения в „ОК Корраль“» с Вэном Хефлином и Ли ван Клиффом в главных ролях,[85] — пробормотал Эдди, направляясь в глубину пещеры. Там стояло что-то большое, накрытое вроде бы стеганым чехлом.
    
— …но когда? Завтра?
    
— Возможно, — ответил Роланд. — Но, вероятнее, послезавтра.
    
— У меня какое-то ужасное предчувствие. Не то чтобы я боюсь, нет…
    
— Ты думаешь, им удастся нас побить, цыпленок? — спросила Сюзанна. Обняла Джейка за шею, посмотрела в глаза. Она научилась уважать предчувствия мальчика. Иногда спрашивала себя, а не связаны ли они с существом, с которым ему пришлось столкнулся, чтобы попасть сюда: с тварью в доме на Голландском холме. Там ему противостоял не робот, не ржавая заводная игрушка. Привратник определенно был из тех чудовищ, что остались после отхода Прима. — Ветер донес до тебя запах нашего поражения. Да?
    
— Я так не думаю, — ответил Джейк. — Я не знаю, что это. Такое я испытывал только раз, и случилось это перед тем…
    
— Перед чем? — спросила Сюзанна, но прежде чем Джейк успел ответить, раздался голос Эдди. Роланда это порадовало. «Перед тем, как я упал». Вот как Джейк собирался закончить фразу. «Перед тем, как Роланд позволил мне упасть».
    
— Господи! Идите сюда! Это надо видеть!
    
Эдди сдернул стеганый чехол, и глазам остальных открылось моторизованное транспортное средство, нечто среднее между внедорожником и гигантским трициклом. С широкими баллонными шинами и глубоким зигзагообразным протектором. Органы управления находились на руле. Из элементарно простой приборной панели торчала игральная карта рубашкой к ним. Роланд знал, что это за карта, еще до того, как Эдди выдернул ее двумя пальцами и повернул. На картинке изображалась женщина с платком на голове у вращающегося колеса. Госпожа Теней.
    
— Похоже, что наш друг Тед оставил тебе средство передвижения, сладенькая, — заметил Эдди.
    
Сюзанна на руках и коленях быстренько подползла к нему.
    
— Подсади меня, Эдди! Подсади!
    
Эдди подсадил, и едва она оказалась в седле, схватившись за ручки руля вместо вожжей, стало ясно, что эта машина делалась под нее. Сюзанна нажала на красную кнопку, и двигатель ожил, едва слышно зажужжал. Электрический, не бензиновый, Эдди в этом не сомневался. Та же тележка для гольфа, только скорее всего более быстрая.
    
Сюзанна повернулась к ним, ослепительно улыбаясь. Похлопала по темно-коричневой раме трехколесника.
    
— Зовите меня миссус Кен-тавр! Я всю жизнь мечтать о таком, только этого не знать.
    
Никто из них не заметил печали, отразившейся на лице Роланда. Он наклонился, чтобы поднять игральную карту, небрежно брошенную Эдди, так что никто и не мог заметить.
    
Да, это была она, все так, Госпожа Теней. Из-под платка она хитро улыбалась и рыдала одновременно. В последний раз он видел эту карту в руке человека, который иногда называл себя Уолтером, а иной раз и Флеггом.
    
«Ты понятия не имеешь, как близко от тебя Башня, — тогда сказал он. — Миры вращаются над твоей головой».
    
И теперь он узнал чувство, которое охватило их, мог назвать, практически не сомневаясь в собственной правоте: не тревога, не усталость — ка-шуме. Точно выразить его словами, пожалуй, не представлялось возможным. А означало оно приближение разрушения ка-тета.
    
Уолтер о’Дим, его давний заклятый враг, умер. Роланд это понял, едва увидел лицо Госпожи Теней. Скоро умрет один из его близких, возможно, в грядущей битве, которая уничтожит могущество Девар-тои. И вновь весы, которые временно качнулись в их сторону, обретут равновесие.
    
Мысль о том, что умереть может он сам, просто не приходила Роланду в голову.
    2
    
На машине, которую Эдди немедленно окрестил «Прогулочный трайк Сюзанны», стояли логотипы трех фирм: «Хонды», «Такуро» (продукция которой, в частности «Такуро спирит», пользовалась бешеной популярностью в том мире, где население выкосил супергрипп) и «Северного центра позитроники». Имелась и бирка СОБСТВЕННОСТЬ АРМИИ США.
    
Сюзанне ужасно не хотелось слезать с трайка, но в конце концов она слезла. Видит Бог, вокруг еще много чего нашлось: они попали в пещеру сокровищ. У входа, в самой узкой части пещеры, находились запасы еды (в основном продукты сухой заморозки, возможно, не такие вкусные, как суп Найджела, но питательные), вода в бутылках, напитки в банках (кока, «Нозз-А-Ла», но ничего алкогольного) и обещанная плита на пропане. Глубже стояли ящики с оружием. На некоторых можно было прочитать АРМИЯ США, но далеко не на всех.
    
Теперь их основные способности вырвались наружу: истинная сущность, как сказал бы Корт. Таланты и врожденное чутье могли всю жизнь так и оставаться не раскрытыми, давая о себе знать лишь в час беды, если бы Роланд намеренно не разбудил… не выпестовал… а потом не отточил эти таланты до смертельно опасной остроты бритвы.
    
Они практически не обменялись ни словом, когда Роланд доставал из мешка фомку и один за другим вскрывал ящики. Сюзанна напрочь забыла о прогулочном трайке, которого ждала всю жизнь; Эдди — о своих шуточках; Джейк — о предчувствии беды. Они могли думать только об оружии, которое им оставили, и сразу или после короткого осмотра понимали, что перед ними и для чего предназначено.
    
В одном ящике лежали штурмовые винтовки «АР-15» с еще не удаленной со стволов смазкой, ударные механизмы которых пахли банановым маслом. Эдди обратил внимание на переключатели, позволяющие стрелять как одиночными патронами, так и короткими и длинными очередями, и заглянул в соседний ящик. Внутри, прикрытые пластиковой пленкой и тоже в заводской смазке, находились металлические патронные диски. Они выглядели точно так же, как диски автоматов в гангстерских сагах вроде «Белой жары», только превосходили их размерами. Эдди поднял одну из «АР-15» и, само собой, увидел то, что и ожидал: посадочное гнездо под такой диск, превращающее штурмовую винтовку в скорострельный пулемет. Сколько патронов было в диске? Сто? Сто двадцать пять? Вполне достаточно, чтобы выкосить целую роту, это точно.
    
Тут же стоял ящик с вроде бы ракетными снарядами с написанными на каждом буквами «STS». За ящиком, в стойке у стены закрепили полдюжины ручных ракетных установок. Роланд указал на знак атома на них и покачал головой. Он не хотел пользоваться оружием, которое могло заразить территорию и все живое на ней радиацией, каким бы эффективным оно ни было. Он намеревался убить Разрушителей, но только в том случае, если бы не нашлось другого способа остановить их пагубное воздействие на Луч.
    
Рядом с металлическим подносом, заваленным противогазами (Джейку они напомнили отрезанные головы каких-то странных жуков), они нашли два ящика с ручным оружием: короткоствольными пистолетами-пулеметами со словом КОЙОТ, выгравированном на рукоятках каждого, и тяжелыми автоматическими пистолетами «кобра старс». Джейку очень приглянулись и «койот», и «кобра старс» (по правде говоря, ему приглянулось все оружие), но он взял «кобру», потому что этот пистолет в значительной степени напоминал «ругер», которого он лишился. Обойма в рукоятке вмещала пятнадцать или шестнадцать патронов. Считать их Джейку не потребовалось: взгляда хватило, чтобы знать.
    
— Эй! — воскликнула Сюзанна, она перебралась ближе к входу в пещеру. — Вы только посмотрите. Снитчи.
    
— Хочу взглянуть на крышку ящика, — сказал Джейк, когда они присоединились к ней. Сюзанна подвинулась, Джейк поднял крышку, с восхищением уставился на нее. На крышке нарисовали лицо улыбающегося мальчика с похожим на стилизованное изображение молнии шрамом на лбу, в круглых очках. Он замахивался вроде бы волшебной палочкой на подлетающий снитч. Под рисунком они прочитали:
    
     СОБСТВЕННОСТЬ 449 ЭСКАДРОНА
     24 «СНИТЧА»
     МОДЕЛЬ «ГАРРИ ПОТТЕР»
     СЕРИЙНЫЙ № 465-17-СС HPJKR[86]
     Не связывайтесь с 449-м!
     Мы вышибем из вас Слизерин![87]
    
    
В ящике лежали два десятка снитчей, расфасованные, как яйца, в пластиковые ячейки. Никто из бойцов Роланда не успел как следует разглядеть это новое оружие во время битвы с Волками, но теперь им хватало времени, чтобы утолить любопытство. Каждый взял по снитчу. Размером с мяч для тенниса, но куда тяжелее. Неровная поверхность напоминала глобус с нанесенными на него меридианами и параллелями, и хотя на вид снитчи вроде бы изготовили из стали, поверхность чуть пружинила под пальцами, словно очень твердая резина.
    
На каждом снитче была идентификационная табличка, рядом с ней — кнопка. «Она приводит его в действие», — пробормотал Эдди, и Джейк кивнул. Он обратил внимание на маленькое углубление, размером аккурат под палец. Нажал туда, нисколько не волнуясь, что снитч взорвется у него в руках или из снитча вылезет мини-пила и отрежет ему полруки. Кнопка на дне впадины использовалась для доступа к программирующему устройству. Он понятия не имел, откуда мог это знать, но, видать, знал.
    
Часть снитча сдвинулась с легким шуршанием, открыв четыре лампочки. Три потушенные, четвертая пульсировала янтарным светом. В семи окошечках виднелись ноли. Под каждым имелась кнопка, такая маленькая, что нажать на нее можно было лишь концом разогнутой скрепки для бумаг. «Размером с жопу жучка», — чуть позже пробормотал Эдди, пытаясь запрограммировать один из снитчей. Справа от окошечек находились еще две кнопки, маркированные буквами «У» и «З».
    
Джейк показал их Роланду.
    
— Вот эта кнопка — УСТАНОВКА, а вот эта — ЗАДЕРЖКА. Думаю, что так. Ты согласен?
    
Роланд кивнул. Он никогда раньше не видел такого оружия, во всяком случае, так близко, но, в сочетании с окошками, предназначение кнопок не вызывало сомнений. И он подумал, что снитчи могут оказаться весьма полезными, в отличие от дальнострелов с атомными снарядами. УСТАНОВКА и ЗАДЕРЖКА.
    
ОБОСНОВАТЬСЯ… и ЖДАТЬ.
    
— Все это оставили нам Тед и его два дружка? — спросила Сюзанна.
    
По разумению Роланда, кто все это оставил, не имело ровно никакого значения. Главное, что теперь у них было оружие, и в достаточном количестве. Но он кивнул.
    
— Как? Где они его взяли?
    
Роланд не знал. Знал он другое, эта пещера — ма’сун, военный арсенал. Под скалой, где они обосновались, находились люди, воевавшие с Башней, которую поклялся защищать род Эльда. Он и его тет нападут на них, используя фактор внезапности, и с помощью этого оружия будут убивать и убивать, пока все их враги не окажутся на земле, с мысками сапог, нацеленными в небо.
    
Или пока в небо не нацелятся мыски их сапог.
    
— Может, он что-то объясняет на одной из оставленных нам пленок, — предположил Джейк. Он поставил свой новенький автоматический пистолет «Кобра» на предохранитель и сунул в плетеную сумку с оставшимися орисами. Сюзанна тоже взяла себе «Кобру», пару раз покрутила пистолет на пальце, как Энни Оукли.[88]
    
— Может, и объясняет. — Сюзанна улыбнулась Джейку. Давно уже она не чувствовала себя так хорошо. Физически. Небеременной. Однако разум ее не находил покоя. Или душа.
    
Эдди поднял руку с куском материи, скатанным в трубочку и в трех местах перевязанным ниткой.
    
— Тед говорил, что оставил карту этого концентрационного лагеря. Готов спорить, это она. Кто-нибудь, кроме меня, хочет взглянуть?
    
Захотели все. Джейк помог Эдди развернуть карту. Бротигэн предупреждал, что она будет очень грубой, схематичной, и так и оказалось: ничего, кроме кружков, квадратиков и прямоугольников. Сюзанна прочитала название города, Плизантвиль, и вновь подумала о Рэе Брэдбери. Джейк особо отметил некое подобие компаса, на котором создатель карты поставил знак вопроса около буквы С.
    
    
    
    
Когда они изучали это выполненное в спешке картографическое творение, из окружающего пещеру сумрака донесся долгий и протяжный крик. Эдди, Сюзанна и Джейк нервно обернулись. Ыш поднял голову, ранее лежавшую на лапах, зарычал, коротко и низко, потом голова вновь упала на лапы, и он вроде бы снова заснул: Пошел к черту, плохиш, я со своими близкими и ничего не боюсь.
    
— Кто это кричал? — спросил Эдди. — Койот? Шакал?
    
— Какая-то дикая собака, — рассеянно согласил Роланд. Он сидел на корточках (то есть боль из бедра ушла, хотя бы временно), обхватив руками голени. Ни на мгновение не оторвал глаз от нарисованных на ткани кружочков и квадратиков. — Кан-тои-тете.
    
— Она похожа на Дан-тете? — спросил Джейк.
    
Роланд вопрос проигнорировал. Поднял карту и вышел с ней из пещеры, не обернувшись. Остальные молча переглянулись и последовали за ним, вновь завернувшись в одеяла, как в шали.
    3
    
Роланд вернулся в то место, куда Шими (с минимальной помощью своих друзей) перенес их из стенного шкафа в кабинете начальника транспортной конторы. На этот раз стрелок воспользовался биноклем и долго-долго смотрел на «Синие небеса». Где-то позади них вновь завыла дикая собака, вой этот разнесся по сумраку Тандерклепа.
    
И Джейк подумал, что сумрак становится сумрачнее. Глаза приспосабливались к нему по мере того, как день катился к исходу, а столб солнечного света становился все ярче. Он не сомневался, что солнечную машину можно включить, можно выключить, но яркость света точно не регулировалась. Возможно, она работала круглые сутки, но Джейк в этом сомневался. Нервная система людей настроена на регулярную смену света и темноты. Он узнал об этом на уроках по естествознанию. Можно, конечно, долго жить при слабом свете, в арктических странах люди так и живут из года в год, но это может сказаться на психическом здоровье. Джейк не думал, что власти предержащие хотели, чтобы у Разрушителей поехала крыша. Наоборот, наверняка всячески этому препятствовали. Впрочем, они хотели спасти свое «солнце» и для себя. Хотя наверняка понимали, что вся здешняя техника очень старая и может в любой момент окончательно выйти из строя.
    
Наконец Роланд передал бинокль Сюзанне.
    
— Обрати особое внимание на дома по обе короткие стороны травяного прямоугольника. — Он развернул карту, совсем как глашатай в фильмах или спектаклях разворачивал пергамент с королевским указом. Коротко глянул на нее. — Они помечены цифрами 2 и 3.
    
Сюзанна внимательно рассмотрела указанные дома. Обозначенный цифрой 2 дом директора тюрьмы, маленький коттедж Кейп-Код, выкрашенный в цвет электрик с белой отделкой. Такой ее мать могла бы назвать сказочным домиком, благодаря яркой расцветке и пряничным зубчатым свесам крыши.
    
Дамли-Хауз значительно превосходил Шэпли размерами, и на ее глазах кто-то входил, а кто-то выходил из дома. Некоторые с беззаботным видом гражданских, другие… скажем так, настороженно поглядывая по сторонам. Двое или трое сгибались под тяжелым грузом. Она передала бинокль Эдди. И спросила, не дети ли это Родерика?
    
— Думаю, что да, — ответил он, — но полной уверенности…
    
— Хватит о Родах, — оборвал его Роланд, — сейчас нам не до них. Что ты можешь сказать об этих двух домах, Сюзанна?
    
— Ну, — осторожно начала она, поскольку не имела ни малейшего понятия, какого он ждет от нее ответа, — они поддерживаются в идеальном состоянии, если сравнивать с теми развалюхами, которые встречались нам по пути. Тот, что называется Дамли-Хауз, особенно красив. Этому стилю мы дали имя королевы Анны…
    
— Они из дерева, как по-твоему, или только так выглядят? Особенно меня интересует тот дом, что называется Дамли.
    
Сюзанна вновь поднесла бинокль к глазам, потом передала Эдди. Тот коротко глянул в бинокль и отдал его Джейку. А когда Джейк уже смотрел на интересующие Роланда дома, раздался громкий щелчок: звук этот докатился до них издалека, и солнечный столб Сесиля Б. Де Милля, который освещал Девар-тои, как направленный вниз прожектор, погас, оставив их в лиловом сумраке, который быстро переходил в полную и абсолютную черноту.
    
Тут же вновь завыла дикая собака, от этого воя по коже Джейка побежали мурашки. Вой прибавлял в громкости… прибавлял… а потом вдруг разом оборвался каким-то вскриком. Во вскрике этом слышалось изумление, и Джейк не сомневался, что дикая собака мертва. Кто-то незаметно подобрался к ней сзади, а когда большой прожектор погас…
    
Он видел, что внизу горели огни: двойной ряд уличных фонарей в Плизантвиле, желтые круги, вероятно, от натриевых ламп на дорожках в университете Разрушителей, как назвала Сюзанна эту часть Девар-тои… и лучи фонариков, вроде бы беспорядочно перемещающие в темноте.
    
Нет, — подумал Джейк, — это лучи не фонариков, а прожекторов охранной системы. Как в фильме о тюрьме.
    
— Давайте вернемся в пещеру, — предложил он. — Раз смотреть больше не на что, мне бы не хотелось оставаться в темноте.
    
Роланд согласился. Цепочкой по одному они спустились к входу в пещеру. Эдди нес Сюзанну, Джейк шагал за ним, с Ышем у ног. Мальчик ожидал, что другая дикая собака подхватит крик первой, но в пустыне царила тишина.
    4
    
— Они деревянные. — Джейк, скрестив ноги, сидел под одним из газовых фонарей, радуясь тому, что белый свет падает на лицо.
    
— Деревянные, — согласился с ним Эдди.
    
Сюзанна на мгновение запнулась, понимая, что вопрос, должно быть, действительно важный, и вновь осмысливая увиденное. Потом кивнула:
    
— Деревянные. Я в этом практически уверена. Тот, что они называют Дамли-Хауз, точно деревянный. Чтобы дом в стиле королевы Анны построили из камня или кирпича, а потом придали ему вид деревянного? В этом нет никакого смысла.
    
— Если кому-то хочется обмануть незваных гостей, решивших его сжечь, смысл есть, — возразил Роланд. — Очень даже есть.
    
Сюзанна вновь задумалась. Роланд, разумеется, прав, но…
    
— Я все равно утверждаю, что он деревянный.
    
Роланд кивнул:
    
— Я тоже.
    
Еще раньше он взял большую зеленую бутылку с надписью на этикетке ПЕРЬЕ. Теперь открыл ее и убедился, что «Перье» — вода. Разлил ее в пять чашек и поставил их перед Джейком, Сюзанной, Эдди, Ышем и собой.
    
— Ты признаешь меня дином? — спросил он Эдди.
    
— Да, Роланд, ты знаешь, что признаю.
    
— Ты разделишь со мной кхеф и выпьешь эту воду?
    
— Да, если ты хочешь. — Чуть раньше Эдди улыбался, но тут стал серьезным. Чувство вернулось, и очень сильное. Ка-шуме, печальное слово, которого он еще не знал.
    
— Пей, вассал.
    
Эдди, конечно, не понравилось, что его назвали вассалом, но воду он выпил. Роланд опустился перед ним на колени и коротко, сухо поцеловал в губы.
    
— Я люблю тебя, Эдди. — А за стенами пещеры, на пустынных просторах Тандерклепа, поднялся ветер, неся тучи отравленной пыли.
    
— Почему… я тоже люблю тебя, — вырвалось у Эдди. — Что не так? И не говори мне, что все нормально, я же чувствую, что-то не так.
    
— Все нормально, — с улыбкой ответил Роланд, но Джейк никогда не слышал в голосе стрелка такой грусти. Его это ужаснуло. — Это ка-шуме, и оно приходит к каждому ка-тету, который когда-либо существовал… но сейчас, пока мы — единое целое, мы разделяем нашу воду. Мы разделяет наш кхеф. И это радостно и приятно.
    
Он повернулся к Сюзанне:
    
— Ты признаешь меня дином?
    
— Да, Роланд, я признаю тебя дином. — Сюзанна сильно побледнела, но, возможно, причина крылась в белом свете газовых фонарей.
    
— Ты разделишь со мной кхеф и выпьешь эту воду?
    
— С удовольствием, — ответила она и подняла с земли пластиковую чашку.
    
— Пей, женщина-вассал.
    
Она выпила, не сводя серьезных карих глаз с его. Подумала о голосах, которые слышала, вновь перенесясь в тюрьму Оксфорда: этот мертв, тот мертв; о, Дискордия, и тени становятся все чернее.
    
Роланд поцеловал ее в губы.
    
— Я люблю тебя, Сюзанна.
    
— Я тоже люблю тебя.
    
Стрелок повернулся к Джейку:
    
— Ты признаешь меня дином?
    
— Да. — Насчет бледности мальчика двух мнений быть не могло. Даже губы у него посерели. — Ка-шуме означает смерть, не так ли? Кто из нас должен умереть?
    
— Я не знаю, — ответил Роланд. — Тень смерти, возможно, еще лежит на нас, но колесо по-прежнему вертится. Ты не чувствовал ка-шуме, когда входил с Каллагэном к этим вампирам?
    
— Чувствовал.
    
— Ка-шуме для обоих?
    
— Да.
    
— Однако ты здесь. Наш ка-тет очень сильный и пережил много опасностей. Он может пережить и эту.
    
— Но я чувствую…
    
— Да. — Голос звучал ласково, но взгляд был ужасен. В нем стояла не просто печаль, говорящая о том, что чему быть, того не миновать, сквозь нее проступала Башня, Темная Башня проступала сквозь нее, и именно там он уже был, сердцем и душой, ка и кхефом. — Да, я тоже это чувствую. Мы все чувствуем. Вот почему мы разделяем воду, которая суть дружба, между собой. Ты разделишь со мной кхеф. Разделишь эту воду?
    
— Да.
    
— Пей, вассал.
    
Джейк выпил. А потом, прежде чем Роланд успел поцеловать его, выронил чашку и обвил руками шею стрелка и истово прошептал на ухо:
    
— Я люблю тебя, Роланд.
    
— Я тоже люблю тебя, — ответил стрелок и отстранился. Снаружи донесся очередной сильный порыв ветра. Джейк ждал, что кто-то завоет, возможно, торжествующе, но напрасно.
    
Улыбаясь, Роланд повернулся к ушастику-путанику.
    
— Ыш из Срединного мира, ты признаешь меня своим дином?
    
— Ином! — ответил Ыш.
    
— Ты разделишь со мной кхеф и эту воду?
    
— Хеф! Оду!
    
— Пей, вассал.
    
Ыш сунул мордочку в пластиковую чашку и вылакал воду. Потом вопросительно поднял голову. Капельки «перье» поблескивали на усах.
    
— Ыш, я люблю тебя. — Роланд наклонился, его лицо оказалось в непосредственной близости от острых зубов ушастика-путаника. Ыш один раз лизнул его в щеку, а потом вновь сунулся в чашку, в надежде, что оставил там каплю-другую.
    
Роланд вытянул руки перед собой. Джейк взялся за одну, Сюзанна — за вторую. Эдди замкнул кольцо, подумав: Как бывшие пьяницы на собрании АА.[89]
    
— Мы — ка-тет, — сказал Роланд. — Мы — единство из множества. Мы разделили нашу воду, как разделяли нашу жизнь и наши поиски. Если один из нас падет, он не исчезнет, потому что мы едины, и никто не будет забыт, даже в смерти.
    
Еще какое-то время они не расцеплялись. Первым опустил руки Роланд.
    
— И каков твой план? — спросила Роланда Сюзанна. Не назвала его сладеньким, никогда больше, (во всяком случае, Джейк этого не слышал) не называла его так или каким-то другим ласковым словом. — Ты нам расскажешь?
    
Роланд мотнул головой в сторону магнитофона «Воллексак», который по-прежнему стоял на бочке.
    
— Может, сначала нам лучше послушать его. В общих чертах план у меня есть, но на основе рассказа Бротигэна можно будет кое-что уточнить.
    5
    
Ночь в Тандерклепе — синоним черноты: ни Луны, ни звезд. И однако, если б мы стояли у пещеры, где Роланд и его друзья только что разделили кхеф и собирались слушать магнитофонные пленки, оставленные Бротигэном, мы увидели бы два красных уголька, плавающих в этой продуваемой ветром черноте. А если бы поднялись по тропке, которая огибала Стик-тете к этим самым плавающим уголькам (опасное предложение, учитывая окружающую черноту), то натолкнулись бы на семиногого паука, сидевшего на странно «сдувшемся» теле мутанта-койота. Этот кан-тои-тете с самого рождения был обречен на быструю смерть, с пятой лапой, торчащей из груди, с бесформенной желеобразной массой, напоминающей вымя, которая болталась между задних лап, но его плоть насытила Мордреда, а кровь, выпитая в несколько долгих глотков, сладостью не уступала церковному вину. Здесь, по правде говоря, с едой никаких проблем, живности хватает. У Мордреда не было друзей, которые могли бы переносить его с места на место с помощью семимильных сапог телепортации, но путешествие от станции «Тандерклеп» до Стик-тете нисколько его не утомило.
    
Он услышал достаточно, чтобы понять план своего отца: внезапная атака на лежащее внизу поселение. Защитники, конечно, многократно превосходили их числом, но бойцы Роланда преданны ему по гроб жизни, а внезапность — очень мощное оружие.
    
И стрелки, как мог сказать бы Джейк, становятся fou,[90] становятся одержимыми, когда у них закипает кровь, и ничего не боятся. И такое вот бешенство, или безумие, или одержимость еще более мощное оружие.
    
Мордред, похоже, уже родился с огромным запасом знаний. Он знает, к примеру, что его Алый отец, располагая теми же сведениями, которые сейчас известны Мордреду, немедленно послал бы сообщение о появлении стрелка директору Девар-тои или начальнику службы безопасности. А потом, этой ночью, только чуть позже, ка-тет, пришедший из Срединного мира, подвергнулся бы нападению. Убитые во сне, они не смогли бы помешать Разрушителям и дальше спокойно работать на Короля. Мордред родился, не зная, что это за работа, но на логику своего мышления ему грех жаловаться, да и слух у него острый. Теперь он понимает, к чему стремятся стрелки: они пришли сюда, чтобы заставить Разрушителей прекратить свою работу.
    
Мордред может это предотвратить, все так, но его нисколько не интересуют ни планы, ни честолюбивые замыслы Алого отца. Он уже понимает, что больше всего ему нравится горькое одиночество изгоя. Наблюдать за происходящим с холодным интересом ребенка, который смотрит на жизнь и смерть, войну и мир в муравейнике, расположившемся под стеклянным колпаком у него на столе.
    
Он позволит ки’-даму убить своего Белого отца? Пожалуй, что нет. Это удовольствие Мордред прибережет для себя, и у него есть на то причины; уже есть причины. Что же касается остальных, молодого мужчины, женщины с ногами-обрубками, мальчишки… да, если ки’-дам Прентисс сможет воспользоваться моментом, пусть убьет любого или всех троих. А он, Мордред Дискейн, вмешиваться не будет, пусть игра идет честно. Он будет наблюдать. Будет слушать. Он услышит крики, учует запах горелого, увидит кровь, пропитывающую землю. И тогда, если он сочтет, что Роланду эту партию не выиграть, ему, Мордреду, придется сделать свой ход. В интересах Алого Короля, если придет к выводу, что идея хорошая, но в действительности в собственных интересах и по своей причине, которая на самом деле очень проста: Мордред голоден.
    
А если Роланд и его ка-тет и на этот раз возьмут верх? Победят и продолжат путь к Башне? Мордред не думает, что такое возможно, ибо он, пусть и по-своему, тоже член их ка-тета, он разделяет их кхеф и ощущает то же, что и они. Чувствует надвигающееся разрушение их единства.
    
Ка-шуме! — улыбаясь, думает Мордред. На морде дикой собаки остался один глаз. Волосатой черной паучьей лапкой Мордред выдергивает его. Съедает, как виноградину, потом поворачивается в ту сторону, где белый свет газовых фонарей пробивается по углам одеяла, которым Роланд занавесил вход в пещеру.
    
Сможет он подобраться ближе? Достаточно близко, чтобы слышать?
    
Мордред думает, что сможет, благо поднявшийся ветер глушит шум его движений. Будоражащая идея.
    
Он спускается по скалистому склону к искрам белого света, бормотанию голоса, записанного на магнитную ленту, и мыслям тех, кто слушает: его братьев, сестры-матери, зверька-ушастика и приглядывающего за всеми ними большого Белого ка-отца.
    
Мордред подбирается к пещере так близко, насколько хватает духа, и замирает в холодной, ветреной темноте, страдающий и наслаждающийся своими страданиями, грезит своими грезами отверженного. В пещере, за одеялом, горит свет. Пусть у них будет свет, если они того хотят, пока пусть у них будет свет. Со временем он, Мордред, его потушит. И уж в темноте порезвится вволю.
   
   
    
     
Глава 8
     
Записки из пряничного домика
    
    1
    
Эдди оглядел остальных. Джейк и Роланд сидели на спальных мешках, оставленных для них. Ыш свернулся клубочком у ног Джейка. Сюзанна удобно устроилась на сиденье Прогулочного трайка. Эдди кивнул, довольный увиденным, и нажал на клавишу PLAY магнитофона. Бобины пришли в движение… тишина осталась… они вращались… в тишине… а потом, откашлявшись, Тед Бротигэн заговорил. Они слушали больше четырех часов. Эдди заменял заканчивавшуюся бобину полной, не перематывая пленку.
    
Никто не предлагал прерваться, у Роланда просто не возникло такой мысли. Стрелок слушал, не пропуская ни слова, пусть в бедре вновь запульсировала боль. Роланд думал, что теперь понимает куда больше, чем раньше, знает наверняка, что у них есть шанс остановить происходящее в поселении, которое лежало под ними. Осознание этого пугало его, потому что шанс на успех был крайне невелик. Чувство ка-шуме не позволяло в этом усомниться. И человек не мог в полной мере осознать, каковы ставки, не увидев богиню в белых одеждах, суку-богиню, рукав которой ниспадал, обнажая восхитительную белую руку, которой она звала: Идите ко мне, бегите ко мне. Да, это возможно, вы можете достичь своей цели, можете победить, так что бегите ко мне, доверьтесь мне всем сердцем. А если я его разобью? Если один из вас упадет, упадет в пропасть коффах (это место твои новые друзья называют адом)? Тем хуже для вас.
    
Да, если один из них упадет в коффах и сгорит, когда до фонтанов будет рукой подать, им, конечно, будет плохо. Очень плохо. А эта сука в белых одеждах? Что ж, она лишь упрется руками в бедра, откинет голову и будет долго, долго смеяться. Очень многое зависело от человека, чей усталый холодный голос заполнял пещеру. Темная Башня зависела от него, потому что таким могуществом, как он, не обладал никто.
    
И что самое странное, вышесказанное в полной мере относилось и к Шими.
    2
    
— Проверка, один, два… проверка, один, два… Проверка, проверка, проверка. Это Тед Бротигэн… проверка записи.
    
Короткая пауза. Бобины вращались, одна полная, вторая — начавшаяся заполняться.
    
— Ладно, хорошо. Более того, отлично. Я не думал, что эта штуковина заработает, особенно здесь, но, вижу, никаких проблем. Я готовился к этой записи, пытаясь представить себе, как вы четверо… пятеро, считая четвероногого дружка мальчика… слушаете меня, потому что я всегда полагал визуализацию лучшим способом подготовки к презентации. К сожалению, в данном случае этот метод не сработал. Шими может посылать мне очень хорошие ментальные картинки, просто великолепные, но Роланд — единственный из вас, с кем он непосредственно встречался, да и его он не видел после падения Гилеада, а тогда они оба были совсем молодыми. Не сочтите мои слова за неуважение, но я подозреваю, что Роланд, который сейчас идет к Тандерклепу, выглядит совсем не так, как тот молодой человек, которого боготворил Шими.
    
Где ты сейчас, Роланд? В Мэне, ищешь писателя? Того самого, кто также, до некоторой степени, создал и меня? В Нью-Йорке, разыскивая жену Эдди Дина? Кто-нибудь из вас до сих пор жив? Я знаю, ваши шансы добраться до Тандерклепа невелики; ка тянет вас к Девар-тои, но очень могущественная антика, приведенная в действие существом, которое вы называете Алым Королем, всячески противодействует вам и вашему ка-тету. Тем не менее…
    
Эмили Дикинсон называла надежду штучкой в перышках? Не могу вспомнить. Нынче я многое не могу вспомнить, но, похоже, не забыл, как нужно сражаться. Может, это и хорошо. Я надеюсь, что это хорошо.
    
У вас не возникало желания задаться вопросом: а где я все это надиктовываю, дама и господа?
    
Не возникало. Они просто сидели, зачарованные чуть суховатым голосом Бротигэна, передавая друг другу бутылку «перье» и жестянку с крекерами из пшеничной муки грубого помола.
    
— Я вам скажу, — продолжил Бротигэн, — частично, потому, что те трое из вас, кто пришел сюда из Америки, найдут это забавным, а в основном по другой причине: мой рассказ может оказаться полезным для подготовки операции по уничтожению того, что происходит в Алгул Сьенто.
    
Я говорю, сидя в кресле, высеченном из цельного куска шоколада. Сиденье — большое синее маршмэллоу,[91] и я сомневаюсь, что надувные матрасы, которые мы собираемся вам оставить, мягче и удобнее. Вы можете подумать, что такое сиденье липкое, ан нет. Стены этой комнаты и кухни, которую я вижу через арку слева от меня, сделаны из зеленых, желтых и красных леденцов. Лизните зеленое, и на языке останется вкус лайма. Лизните красное, и вы попробуете малину. Хотя вкус (в любом смысле этого неопределенного слова) едва ли связан с выбором Шими, во всяком случае, таково мое мнение. Я думаю, он, как ребенок, любит первичные яркие цвета.
    
Роланд, улыбнувшись, кивнул.
    
— Но должен вам сказать, — вновь заговорил сухой голос, — я был бы счастлив, если бы хотя бы в одной комнате яркости этой было поменьше. И краску бы выбрали синюю. А может, и какую-нибудь более темную.
    
Если уж речь зашла о темном, то ступени тоже шоколадные. А вот сказать «ступени лестницы на второй этаж» нельзя, потому что второго этажа нет. Через окно видны автомобили, которые подозрительно схожи с конфетами, а мостовая выглядит, как лакрица. Но если открыть дверь и шагнуть через порог, ты сразу окажешься там, откуда пришел. То есть в «реальном мире», лучшего термина, увы, не подобрать.
    
«Пряничный домик», так мы называем это место, потому что там всегда пахнет свежеиспеченным, только что из духовки, имбирным пряником, создан воображением не только Шими, но и Динки. Динка поселили в общежитие Корбетт-Хауз, где жил Шими, и однажды вечером он услышал, как Шими плачет навзрыд, чтобы, вымотавшись донельзя, заснуть. В большинстве своем люди в такой ситуации прошли бы мимо, и я понимаю, в этом мире Динки Эрншоу менее других похож на доброго самаритянина, но, вместо того чтобы следовать своей дорогой, он постучал в дверь и спросил, можно ли ему войти.
    
Спросите его теперь, и Динки ответит вам, что ничего особенного он и не сделал. «Я только-только здесь появился, мне было одиноко, я хотел с кем-нибудь подружиться, — скажет он. — Услышал, что парень ревет в голос, и решил, что ему, возможно, тоже нужен друг». Во многих местах такое рассуждение могло бы показаться логичным, но только не в Алгул Сьенто. И думаю, вам прежде всего необходимо это понять, если вы пытаетесь понять нас. Поэтому уж простите меня за то, что я уделяю этому так много внимания.
    
Некоторые из охранников-челов называют нас морками, как инопланетян из какой-то телевизионной комедии. И морки — самые эгоистичные обитатели Земли. Необщительные? Не совсем так. Некоторые очень даже общительные, но только при условии, если общение даст им то, чего им в этот самый момент хочется, что они могут получить именно благодаря общению. Мало кто из морков — социопаты, но большинство социопатов — морки, если вы понимаете, о чем я говорю. Самым знаменитым, и, слава Богу, «низшие люди» не притащили его сюда, был маньяк-убийца Тед Банди.[92]
    
Если у вас есть лишняя сигарета или две, никто не сможет посочувствовать вам или восхититься вами лучше морка, которому хочется покурить. Впрочем, получив сигарету, он тут же исчезнет.
    
Подавляющее большинство морков, я говорю о девяноста восьми или девяноста девяти из ста, услышав плач за закрытой дверью, не замедлили бы шага, проходя мимо в одну или другую сторону. Динки постучал и спросил, можно ли войти, пусть был новичком в Алгул Сьенто и многого не понимал (а также думал, что его накажут за убийство прежнего босса, но это уже другая история).
    
И нам следует взглянуть на эту ситуацию с позиции Шими. Вновь я скажу, девяносто восемь или девяносто девять морков из ста отреагировали бы на вопрос Динки криком: «Отвали!» или даже «Пошел на хер!». Потому что мы остро чувствуем, что отличаемся от большинства людей, а таких отличий, как наше, это самое большинство не любит. Любит ничуть не больше, чем, полагаю, неандертальцы любили первых кроманьонцев, появившихся в округе. Морки не любят, когда их застигают врасплох.
    
Пауза. Бобины вертелись. Все четверо чувствовали, что Бротигэн обдумывает свои дальнейшие слова.
    
— Нет, это не совсем верно. Чего морки не любят, так это когда их застают в состоянии эмоциональной уязвимости. Злыми, радостными, в слезах или приступе истерического смеха, в такие вот моменты. Для них это все равно что вам попасть в опасную ситуацию без оружия.
    
Долгое время я был здесь один. Морком, который питал какие-то чувства к другим, нравилось мне это или нет. Потом появился Шими, достаточно смелый, чтобы принять утешение, если его предлагают. И Динк, который соглашался идти на контакт. Большинство морков — эгоистичные интроверты, которые маскируются под грубых индивидуалистов, хотят, чтобы мир видел, что они из категории Дэниела Буна,[93] и сотрудникам Алгул Сьенто это нравится, поверьте мне. Проще всего управлять обществом, члены которого отвергают саму идею объединения. Вы понимаете, почему я так привязан к Шими и Динки, и как мне повезло в том, что я их нашел?
    
Рука Сюзанны заползла в ладонь Эдди. Он обхватил ее пальцами, тихонько пожал.
    
— Шими боялся темноты, — продолжил Тед. — У «низших людей», тут я называю их всех «низшими людьми», и челов, и тахинов, не только кан-тои, есть с десяток сложных методов проверки психического потенциала, но они, похоже, не поняли, что поймали недоумка, который всего лишь боялся темноты. В этом они крепко промахнулись.
    
Динки сразу понял, в чем проблема, и решил ее, рассказывая Шими всякие истории. Сначала сказки, в том числе «Ганс и Гретель». Шими зачаровала идея домика с леденцовыми стенами, и он выспрашивал у Динки все новые подробности. Так что, сами видите, это Динки придумал шоколадные стулья с сиденьями из маршмэллоу, арку из жевательной резинки, конфетные перила, шоколадные ступени. Какое-то время в домике был второй этаж, там стояли кровати трех Медведей. Но эта часть истории Шими не заинтересовала, и, когда она уплыла из памяти, второй этаж Casa Gingerbread…[94] — Тед Бротигэн хохотнул. — Вы можете сказать, что произошло его биоразложение.
    
В любом случае я верю, это место, в котором я сейчас нахожусь, фактически свищ во времени или… — Вновь пауза. Вздох. А потом: — Послушайте, есть миллиард вселенных, состоящих из миллиарда реальностей. Факт этот я начал осознавать после того, как меня притащили назад после моего «короткого отпуска в Коннектикуте», как продолжает утверждать ка’-дим. Этот мерзкий сукин сын!
    
В голосе Бротигэна слышится истинная ненависть, — подумал Роланд, — и это хорошо. Ненависть — это хорошо. Ненависть полезна.
    
— Эти реальности — холл со стенами в зеркалах, только двух одинаковых отображений нет. Со временем я, возможно, еще вернусь к этому образу, но этот момент еще не наступил. Я хочу от вас, чтобы вы поняли, или просто приняли, что реальность — это органика, реальность живет. Чем-то она напоминает мышцу. И Шими протыкает дыру в этой мышце ментальным шприцем. Но такая игла есть только у него, потому что он — особенный…
    
— Потому что он — морк, — пробормотал Эдди.
    
— Ш-ш-ш! — осекла его Сюзанна.
    
— …использовать ее, — продолжил Бротигэн.
    
(Роланд хотел попросить прокрутить пленку назад, чтобы услышать пропущенные слова, но решил, что и так все ясно).
    
— Это место вне времени, вне реальности. Я знаю, вам кое-что известно о предназначении Темной Башни; вы понимаете ее объединяющую роль. Что ж, исходите из того, что Пряничный домик — балкон на Башне: выходя на него, мы оказываемся вне Башни, но при этом по-прежнему с ней связаны. Это настоящее место… достаточно реальное, чтобы я возвращался с пятнами от леденцов на руках и одежде… но это место, доступ в которое был только у Шими Руиса. И как только мы попадаем туда, оно становится таким, как он его себе представляет. Даже интересно, Роланд, у вас или ваших друзей возникали какие-то мысли о том, кто Шими на самом деле и что он может сделать, когда вы впервые встретились с ним в Меджисе?
    
Вот тут Роланд потянулся к магнитофону и нажал на клавишу STOP.
    
— Мы знали, что он… странный, — сказал стрелок остальным. — Мы знали, что он — особенный. Иногда Катберт говорил: «Что такое с этим парнем? От него у меня по коже бегут мурашки!» А потом он появился в Гилеаде, он и его мул, Капи. Заявил, что ехал следом за нами. А мы знали, что это невозможно, но так много успело произойти к тому времени, что нам было не до служки из салуна в Меджисе, может, не очень-то и умного, но веселого и полезного.
    
— Он телепортировался, не так ли? — спросил Джейк.
    
Роланд, который до этого дня не слышал такого слова, тут же кивнул.
    
— По крайней мере на части пути. Иначе просто быть не могло. Как, к примеру, он смог перебраться через реку Ксай? Там был только один мост, сплетенный из веревок, и Алан перерезал их, как только мы очутились на другом берегу. Мы смотрели, как он падал, а под нами, в тысяче футов, текла река.
    
— Может, он сделал крюк?
    
Роланд кивнул.
    
— Может, и сделал… Но для этого ему пришлось бы проехать как минимум лишних шестьсот колес.
    
Сюзанна присвистнула.
    
Эдди ждал, не скажет ли Роланд чего еще. Но стрелок молчал, поэтому Эдди наклонился и вновь нажал на клавишу PLAY. И пещеру снова заполнил голос Бротигэна.
    
— Шими — телепорт. Динки — провидец… помимо прочего. К сожалению, многие дороги в будущее для него заблокированы. Если вас интересует, знает ли юный сэй Эрншоу, как все обернется, ответ — нет.
    
В любом случае это дыра, пробитая иглой шприца в живой материи реальности… это балкон на наружной стене Темной Башни… это Пряничный домик. Настоящее место, реальное, насколько только возможно. Именно здесь мы будем складировать все оружие и походное снаряжение, которое собираемся оставить вам в одной из пещер на склоне Стик-тете, именно здесь я надиктовываю эту пленку. Когда я покидал свою комнату с этим устаревшим, но на удивление надежным магнитофоном под мышкой, часы показывали 10.14 утра, СВСН, стандартного времени «Синих небес». Когда я вернусь, на часах будут все те же 10.14. Независимо от того, как долго я здесь задержусь. И это только одна из чертовски удобных особенностей Пряничного домика.
    
Вы должны понять, возможно, Роланд, давний друг Шими, уже понял, мы — трое мятежников в обществе, одержимом идеей: сообща продвигаться к поставленной цели, даже если цель эта — уничтожение всего существующего… и чем быстрее удастся ее достичь, тем лучше. Мы обладаем несколькими крайне полезными сверхъестественными способностями и, объединив их, нам пока удается держаться на шаг впереди. Но если Прентисс или Финли из Тего, он — начальник службы безопасности Прентисса, выяснят, что мы пытаемся сделать, Динки отправят на корм червям еще до наступления ночи. И Шими скорее всего тоже. Я, возможно, проживу дольше, по причинам, до которых еще дойду, но если Пимли Прентисс узнает, что мы пытаемся втянуть в наши дела настоящего стрелка, который, возможно, уже поспособствовал уничтожению более пяти дюжин Зеленых плащей, не так уж и далеко отсюда, даже моя жизнь будет под угрозой. — Пауза. — Никчемная жизнь.
    
Новая пауза, более долгая. Ранее пустая бобина заполнилась уже наполовину.
    
— Тогда слушайте, и я расскажу вам историю неудачливого и несчастливого человека. Возможно, это слишком длинная история и вам не будет хватать времени выслушать ее. Если так, по крайней мере трое из вас знают назначение клавиши «FF». Что касается меня, то я нахожусь в таком месте, где часы исчезли за ненадобностью, а употребление в пищу брокколи, несомненно, запрещено законом. И времени у меня хоть завались.
    
Эдди вновь поразила усталость, сквозившая в голосе мужчины.
    
— Я только хочу предложить не прокручивать пленку вперед без крайней на то необходимости. Как я и говорил, возможно, что-то в моем рассказе сможет вам помочь, я только не знаю, что именно. Я просто слишком близко к эпицентру событий. И устал все время быть начеку, не только, когда бодрствую, но и во сне. Если бы я не мог время от времени ускользать в Пряничный домик и спать здесь безо всяких защитных барьеров, охраняющих мой разум, кан-тои Финли давно бы загребли нас троих. В углу есть диван. Он сделан из прекрасного, не прилипающего к одежде и коже маршмэллоу. Я могу подойти к нему, лечь и дать волю кошмарам, потому что сошел бы с ума, если б они не выплескивались наружу. А потом вернуться в Девар-тои, где моя работа — защищать не только себя, но и Шими, и Динка. Делать все необходимое для того, чтобы охранники и их гребаная телеметрия понятия не имели о том, какими тайными операциями мы занимаемся. Все должно выглядеть так, будто мы находимся в наших апартаментах, в Читальне, может, смотрим кино в «Жемчужине» или пьем газировку и едим мороженое в «Аптечном магазине Генри Грэма». При этом мне нужно и оставаться Разрушителем, и каждый день я чувствую, как Луч, с которым мы сейчас работаем, Медведя и Черепахи, изгибается все сильнее и сильнее.
    
Доберитесь сюда быстро. Очень мне этого хочется. Доберитесь как можно быстрее. И дело, знаете ли, не только в том, что я могу допустить ошибку. Динки ужасно вспыльчив, и есть у него привычка говорить все, что он думает, тем, кто наступает ему на больную мозоль. В таком состоянии он может ляпнуть лишнее. И Шими делает все, что в его силах, но если кто-то задаст ему не тот вопрос или застигнет за чем-то запретным, когда меня не будет рядом, чтобы все поправить…
    
Бротигэн эту фразу не закончил. Но слушатели у него были особенные, и все поняли без слов.
    3
    
Бротигэн продолжает свой рассказ с даты и места своего рождения: год 1898, город Милфорд, штат Коннектикут. Мы достаточно часто слышали эти вступительные фразы, чтобы знать: они являют собой, хорошо это или плохо, начало автобиографии. И однако, слушая этот голос, у стрелков складывается впечатление, что все это им вроде бы уже известно. Не только у стрелков, даже у Ыша. Сначала они не могут понять, в чем же дело, но со временем все становится на свои места. История Теда Бротигэна, Странствующего бухгалтера — не Странствующего священника, во многом совпадает с историей преподобного Доналда Каллагэна. За малым исключением они могут считаться близнецами. И шестой слушатель, который находится за закрытым одеялом входом в пещеру, в продуваемой всеми ветрами темноте, проникается растущими сочувствием и пониманием. Почему нет? Спиртное — не главное действующее лицо в истории Бротигэна, таковым оно являлось в истории преподобного, но все равно это история пагубной привычки и изоляции, история изгоя.
    4
    
В восемнадцать лет Теодора Бротигэна принимают в Гарвард, где учился его дядя Тим, который (своих детей у него нет) с радостью готов оплатить обучение Теда. По мнению Тимоти Этвуда, все просто и понятно, как ясный день: предложение сделано, предложение принято, у племянника прекрасные успехи, племянник получает диплом и готов занять достойное место в мебельном бизнесе дяди после шестимесячного тура по послевоенной Европе.
    
А не знает дядя Тим следующего: перед тем как начать учебу в Гарварде, Тед предпринимает попытку завербоваться в войсковое соединение, которое вскорости получит название Американский экспедиционный корпус[95]. «Сынок, — говорит ему врач, — у тебя чертовски сильный шум в сердце, а слух сниженный. А теперь ты собираешься сказать мне, что пришел сюда, не зная, что два эти отклонения обеспечат тебе белый билет? Ты уж извини, но я тебе не поверю, для этого ты выглядишь слишком умным».
    
И вот тут Тед Бротигэн делает то, чего никогда не делал раньше (потом он поклялся, что никогда не будет делать и в будущем). Он просит армейского врача загадать число, не между единицей и десятью, а между единицей и тысячью. Чтобы доставить ему удовольствие (в Хартфорде идет дождь, а потому на призывном пункте никто никуда не спешит), врач думает о 748. Тед тут же называет число. Потом 419… 99… и 997. Потом Тед предлагает врачу подумать о знаменитом человеке, живом или мертвом, и когда Тед называет Эндрю Джонсона, не Джексона — Джонсона[96], доктор наконец-то проявляет интерес к необычному призывнику. Он приглашает в кабинет другого врача, своего друга, и Тед предлагает ему практически то же самое… за одним исключением. Просит второго врача загадать любое число между единицей и миллионом, а потом говорит ему, что загаданное число — восемьдесят семь тысяч четыреста шестнадцать. На лице второго врача на мгновение отражается изумление, чего там, он просто потрясен, которое тут же скрывается за лживой широкой улыбкой. «Извини, сынок, но ты ошибся на сто тридцать тысяч, или около того», — говорит второй врач. Тед смотрит на него без тени улыбки, не реагируя на лживую широкую улыбку, поскольку знает, что она призвана скрыть, но ему только восемнадцать лет, он достаточно молод, чтобы удивиться, а с чего, собственно, такая беззастенчивая и бессмысленная ложь? Тем временем лживая улыбка дока Номер два начинает сама по себе сползать с лица. Док Номер два поворачивается к доку Номер один и говорит: «Посмотри на его глаза, Сэм… посмотри, что происходит с его глазами».
    
Первый врач пытается посветить офтальмоскопом в глаза Теда, но тот отталкивает прибор. Зеркала для него — не диковина, он видел, как иной раз его зрачки расширяются и сужаются, знает, что такое иной раз случается и когда зеркала нет под рукой, так уж устроены у него глаза, но его это не интересует, особенно сейчас. Ему любопытно другое: док Номер два обманул его, и он не знает почему.
    
— На этот раз напишите число на бумаге, — настаивает он. — Напишите, чтобы вы не смогли меня обмануть.
    
Док Номер два яростно все отрицает. Тед повторяет просьбу. Док Сэм берет со стола лист бумаги и карандаш, второй врач начинает писать число, но тут же передумывает, бросает карандаш на стол Сэма и говорит: «Это какой-то дешевый трюк, Сэм. Если ты этого не видишь, значит, ты — слепец», — и выходит из кабинета.
    
Тед предлагает доктору Сэму подумать о родственнике, любом родственнике, и мгновением позже говорит, что доктор думает о своем брате Гае, который умер от аппендицита в четырнадцать лет; с тех пор их мать называет Гая ангелом-хранителем Сэма. На этот раз доктор Сэм меняется в лице, словно ему влепили оплеуху. Наконец-то он испугался. Причина то ли в быстром последовательном сокращении-расширении зрачков Теда, то ли в обыденности демонстрации телепатических способностей, без театрального потирания лба, без драматического: «Я вижу…» Доктор Сэм наконец-то испугался. Большой красной печатью он делает отметку НЕ ГОДЕН на призывной повестке и пытается побыстрее избавиться от этого странного юноши… следующий, кто еще хочет отправиться во Францию и нюхнуть горчичного газа… но Тед берет его за руку, мягко, конечно, но решительно.
    
— Послушайте меня, — говорит Тед Стайвенс Бротигэн. — Я телепат от рождения. Начал подозревать об этом в шесть или семь лет, в этом возрасте я уже понимал смысл этого слова, а уж в шестнадцать знал наверняка. Я могу оказаться очень полезным в армейской разведке, а там мои сниженный слух и шумы в сердце значения не имеют. Что же касается моих глаз… — Он сует руку в нагрудный карман и достает солнцезащитные очки. Надевает. — Вот и все дела!
    
И просительно улыбается доктору Сэму. Толку никакого. У дверей временного призывного пункта, развернутого в физкультурном отделении средней школы Восточного Хартфорда, стоит сержант, и врач подзывает его.
    
— Этот парень по здоровью не годен к службе, и я устал с ним спорить. Вас не затруднит выпроводить его из призывного пункта?
    
Теперь уже Теда хватают за руку и отнюдь не нежно.
    
— Минуточку! — говорит Тед. — Есть кое-что еще! Очень важное! Я не знаю, есть ли слово, которым можно это назвать, но…
    
Прежде чем он успевает продолжить, сержант выволакивает его из кабинета, быстро ведет по коридору мимо нескольких изумленных парней и девиц одного с ним возраста. Такое слово есть, и он узнает его многие годы спустя, уже здесь, в «Синих небесах». Слово это — умножитель, и поэтому, с точки зрения Пола «Пимли» Прентисса, Тед Стайвенс Бротигэн — едва ли не самый ценный чел во всей вселенной.
    
Но не в тот день 1916 года. В тот день 1916 года его бесцеремонно тащили по коридору и оставили на гранитных ступенях за парадной дверью, а мужчина с сильным акцентом сказал ему: «Я только хочу, чтобы ноги твоей здесь не было, парень!»
    
Какое-то время Тед стоит там, где его оставил сержант. Думает: «Что же нужно сделать, чтобы убедить вас?» и «Какие же вы слепцы». Он не может поверить, что такое случилось с ним.
    
Но ему приходится поверить, потому что он здесь, а призывной участок — там. И в конце шестимильной прогулки вокруг Хартфорда он думает, что понимает кое-что еще. Они никогда не поверят. Ни один из них. Никогда. Они откажутся поверить, что человек, способный прочитать мысли верховного германского командования, может быть полезен. Человек, который может точно сказать союзникам, где немцы начнут очередное наступление. Человек, который может сделать это не раз или два, а сколько нужно, и в результате война завершится к Рождеству. Но у него нет такого шанса, потому что они не дадут ему этот шанс. И почему? Как-то это связано с попыткой второго врача изменить задуманное число, когда Тед его назвал, а потом отказом написать новое число на бумаге. Потому что в глубине души все они хотят сражаться, а такой парень, как он, все им испортит.
    
Что-то в этом роде.
    
Тогда хрен с ними. Он пойдет в Гарвард, получит образование на дядюшкины денежки.
    
И он идет. О Гарварде Динки многое им уже рассказал: Драматическое общество, Дебатный клуб, гарвардский «Кримсон», Кружок студентов с выдающимися математическими способностями и, разумеется, каппер, Фи-бета-креппер. Он даже сэкономит дядюшке несколько баксов, получив диплом досрочно.
    
Он на юге Франции, война давно закончилась, когда его находит телеграмма: ДЯДЯ УМЕР ТОЧКА ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ СКОРЕЕ ТОЧКА.
    
Главное слово в телеграмме, похоже, ТОЧКА.
    
Видит Бог, это был один из поворотных моментов. Он вернулся домой, да, утешил тех, кто нуждался в утешении, да. Но вместо того, чтобы занять место дяди в мебельном бизнесе, он принимает решение ОСТАНОВИТЬ свой поход к финансовому успеху и НАЧАТЬ новый, к финансовому забвению. По ходу долгой истории этого человека Роланд и его ка-тет ни разу не услышит, что Тед Бротигэн винит в своей намеренной анонимности свои сверхъестественные способности или элемент собственного прозрения: это ценные способности, просто миру они еще не нужны.
    
И Господи, каким путем он приходит к пониманию этого! Во-первых, его «дикий талант» (такое определение встречается ему в дешевеньких журналах научной фантастики) действительно смертельно опасен при надлежащих обстоятельствах. Или при ненадлежащих.
    
В 1935 году, в Огайо, благодаря ему Тед Бротигэн становится убийцей.
    
Он не сомневается, что некоторые могут счесть это слово слишком жестким, но в данном конкретном случае в роли судьи выступает он сам — и мы говорим ему спасибо — и думает, что оно совершенно адекватно. Город Экрон, синие летние сумерки, на одном конце Стосси-авеню дети играют в расшибалку, на другой — в стикбол[97], и Бротигэн стоит на углу в легком костюме, у столба с нанесенной на него белой полосой, и полоса эта означает, что именно здесь остановка автобуса. За спиной у него закрывшийся кондитерский магазин с синим орлом НАВ[98] в одной витрине и надписью белой краской на другой: ОНИ УБИВАЮТ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА. Тед просто стоит на углу, с потрепанным кожаным портфелем в одной руке и пакетом из плотной коричневой бумаги в другой (в пакете — свиная отбивная на ужин, купленная в «Мясной лавке» мистера Дейла), когда кто-то врезается в него сзади, и его бросает на столб с белой полосой. Первым встречается со столбом нос. Ломается. Из него начинает хлестать кровь. Потом в контакт входит нижняя часть лица, он чувствует, как зубы рвут губы изнутри, а рот наполняется жидкостью с солоноватым привкусом горячего томатного сока. Следует удар в поясницу, звук рвущейся материи. От этого удара брюки наполовину сползают с зада, покрываются складками, словно штаны клоуна, и вдруг по Стосси-авеню убегает какой-то мужчина, в футболке и габардиновых брюках с залоснившимся седалищем. Он бежит к мальчишкам, играющим в стикбол, и что-то болтается в его правой руке, болтается, как кожаный язык. Эй, да это же бумажник Теда Бротигэна. Господи, да его только что ограбили, у него украли бумажник!
    
Лиловые сумерки летнего дня внезапно сгущаются до ночной темноты, потом вдруг светлеет, но снова наступает темнота. Причина в его глазах, зрачки сужаются и расширяются, проделывая тот самый трюк, который так изумил второго врача чуть ли не двадцатью годами раньше, но Тед этого не замечает. Все внимание сфокусировано на убегающем человеке, сукином сыне, который только что ограбил его, а в процессе изуродовал ему лицо. Никогда в жизни он не испытывал такой злости, и, хотя мысль, которую он посылает вслед воришке, безобидная, даже кроткая
    
(слушай, дружище, я бы дал тебе доллар, если бы ты попросил, может, даже два)
    
силы в ней, как в брошенном копье. И это было копье. Бротигэну требуется какое-то время, чтобы это осознать, но по прошествии этого времени ему становится ясно, что он — убийца, и, если есть Бог, ему, Теду Бротигэну когда-нибудь придется стоять перед Его престолом и держать ответ за только что содеянное. Убегающий мужчина вроде бы обо что-то спотыкается, но на тротуаре нет ничего такого, обо что может зацепиться нога, только надпись мелом, печатными буквами: ГАРРИ ЛЮБИТ БЕЛИНДУ. А вокруг детский орнамент: звезды, комета, неполная луна, которого со временем Тед начнет бояться. У него такое ощущение, будто копье вонзается в спину ему, но он по крайней мере остается на ногах. И он этого не хотел. Вот в чем дело. В глубине сердца Тед знает, этого не хотел. Он просто… его разозлила неожиданность нападения.
    
Тед направляется к воришке, поднимает бумажник и видит, что игравшие в стикбол мальчишки смотрят на него, разинув рты. Показывает им бумажник, словно это какое-то оружие с болтающимся стволом, и мальчишка, который держит в руках отпиленную ручку от швабры, вздрагивает. Весь следующий год, или около того, это вздрагивание Тед будет видеть в своих кошмарах чаще, чем падающее тело. Собственно, будет видеть и потом, пусть и реже, всю жизнь. Потому что он любит детей и никогда не пугает их специально. И он знает, что они видят: мужчину со спущенными брюками, из-под которых видны боксерские трусы (он понятия не имеет, торчит из ширинки его конец или нет, и если торчит, то его это нисколько не удивит), бумажником в руке и безумным выражением окровавленного лица.
    
— Вы ничего не видели! — кричит он им. — Вы меня слышите! Вы меня слышите! Вы ничего не видели!
    
Потом он подтягивает брюки. Возвращается к портфелю, поднимает, но к пакету со свиной отбивной не прикасается, к черту свиную отбивную, он потерял аппетит, вместе с верхним передним зубом. Бросает еще один взгляд на лежащее на тротуаре тело, на испуганных мальчишек. Убегает.
    
С этого начинается его новая карьера.
    5
    
Конец второй пленки выскользнул из прорези в ступице бобины и мягко зашуршал, протягиваясь через головку магнитофона.
    
— Господи, — выдохнула Сюзанна. — Господи, какой бедняга.
    
— Как же давно это произошло. — И Джейк покачал головой, словно пытался разогнать застилавший ее туман. Для мальчика годы, отделяющие его когда от когда Бротигэна, казались непреодолимой пропастью.
    
Эдди взял футляр с третьей бобиной, достал ее, вопросительно посмотрел на Роланда. Стрелок привычным жестом вертанул рукой, тем самым говоря: скорее, скорее.
    
Эдди заправил пленку в лентопротяжный механизм магнитофона. Ранее ему такого делать не приходилось, но для этого не требовались знания инженера-ракетчика. Усталый голос продолжил, вещая из Пряничного домика, который Динки Эрншоу придумал для Шими, реального места, для создания которого потребовалось только воображение. Балкон на наружной стене Темной Башни, так назвал его Бротигэн.
    
Он убил мужчину (случайно, с этим согласились они все; они привыкли не расставаться с оружием и знали разницу между случайным и сознательным его применением безо всяких дискуссий) примерно в семь вечера. А к девяти часам того же вечера уже катил в поезде на запад. Тремя днями позже просматривал колонку объявлений «Требуются бухгалтеры» в газете Де-Мойна.[99] Теперь он знал о себе несколько больше, чем раньше, понимал, каким должен быть осторожным. Более не мог позволить себе злиться, даже когда для злости были все основания. Прежде был безобидным телепатом, мог сказать вам, что вы съели на ленч, мог сказать, где в колоде лежит дама червей, потому что об этом знал шулер, державший игорный притон на углу… но, разозлившись, Бротигэн получал доступ к копью, ужасному копью…
    
— Между прочим, это неправда, — заметил голос из магнитофона, — про безобидного телепата, и я это понимал, даже когда был молокососом, пытавшимся попасть на военную службу. Просто не знал слова, каким следовало меня называть.
    
Как выяснилось, слово это — умножитель. Позднее он понял, что определенные личности, скауты, отыскивающие людей со сверхъестественными способностями, уже тогда наблюдали за ним, оценивали его потенциал, зная, что он выделяется даже среди телепатов, но не зная, насколько выделяется. Во-первых, телепаты, живущие не на Ключевой Земле (их фраза) встречались редко. Во-вторых, к середине 1930 годов Тед начал осознавать, на что он действительно способен: если прикасался к разуму другого человека в состоянии эмоционального подъема, человек этот на короткое время становился телепатом. Не знал Бротигэн другого: сверхъестественные способности тех, кто был телепатом, под его воздействием усиливались.
    
Значительно усиливались, умножались.
    
— Но я об этом еще расскажу, — пообещал Бротигэн.
    
Он кочевал из города в город, тот же сезонный работяга, перебивающийся случайными заработками, только не в комбинезоне, а в костюме, да и ездил по стране в пассажирских, а не в товарных вагонах, никогда не задерживаясь на одном месте достаточно долго, чтобы пустить корни. Оглядываясь назад, он полагал, что даже тогда подсознательно знал о слежке. На интуитивном уровне, по странностям, которые иногда замечал краем глаза. К примеру, тут и там ему встречался определенный тип людей. Женщины — редко, чаще мужчины, но всем им нравилась кричащая одежда, бифштексы с кровью, быстрые автомобили тех же ярких цветов, что и одежда. Их отличали тяжелые и на удивление лишенные выражения лица. Позже он пришел к выводу, что точно так же выглядят лица тех дураков, которые делали пластические операции у врачей-шарлатанов, прельстившись дешевизной. И все двадцать лет — осознанно он это не замечал, только краем глаза — в каком бы он ни находился городе, везде ему встречались те же детские символы, нарисованные на заборах, стойках, тротуарах. Звезды и кометы, планеты с кольцами и неполные луны. Иногда красный глаз. Часто рядом встречалась решетка «классов», но не всегда. Позднее эти мелочи сложились в одну «картинку», но не в тридцатых, сороковых, начале пятидесятых, когда его носило по всей стране. Нет, тогда он чем-то напоминал доков Номер один и два, не хотел видеть то, что находилось у него перед глазами, потому что… избегал лишних волнений.
    
А потом, примерно в то время, когда Корейская война близилась к завершению, он увидел Объявление. Оно обещало РАБОТУ НА ВСЮ ЖИЗНЬ, и в нем указывалось: если ВЫ ПРОЙДЕТЕ ОТБОР, то вам не будут задавать АБСОЛЮТНО НИКАКИХ ВОПРОСОВ о вашем прошлом. В списке требующихся специалистов значились и бухгалтеры. Бротигэн не сомневался, что объявление это публиковалось в газетах по всей стране. Он прочитал его в «Сакраменто би».[100]
    
— Господи! — воскликнул Джейк. — Именно из этой газеты отец Каллагэн узнал о том, что его друг Джордж Магрудер…
    
— Тихо! — оборвал его Роланд. — Слушай.