1 2 3 4 5 6 7 
— Помните, как он протягивал руки за мышью? — спросил Брут. — «Дайте мне его, пока еще есть время». Он так говорил. «Пока еще есть время».
    
— Я помню.
    
Брут подумал, потом кивнул.
    
— Я согласен. Мне тоже плохо из-за Дэла, но больше хочется узнать, что произойдет, когда он коснется Мелинды. Может, и ничего, а может…
    
— А я сильно сомневаюсь, что нам удастся даже вывести этого верзилу из блока, — сказал Харри, а потом вздохнул и кивнул. — А впрочем, ну и что? Считайте, что я с вами.
    
— Я тоже, — поддержал Дин. — А кто останется в блоке, Пол? Будем тянуть жребий?
    
— Нет, сэр, — произнес я. — Никакого жребия. Останешься ты.
    
— Вот так? И ты это мне говоришь? — сердито и обиженно воскликнул Дин. Он стащил очки и стал тереть их о рубашку. — Что за идиотская затея?
    
— А вот такая затея. Твои дети еще в школу ходят, — сказал Брут. — Мы с Харри холостяки. Пол женат, но его дети уже взрослые и живут самостоятельно. А мы затеваем сумасшедший трюк, я думаю, что мы все почти уверены, что нас поймают. — Он спокойно глядел на меня. — Ты только, Пол, не сказал вот о чем: если даже нам и удастся вытащить его из-за решетки, но потом исцеляющие пальцы Коффи не сработают, Хэл Мурс первый посадит нас всех. — Он дал мне время ответить на это, вероятно, даже опровергнуть, но я не мог и поэтому промолчал. Брут повернулся к Дину и продолжал: — Не пойми меня превратно, ты тоже можешь потерять работу, но по крайней мере у тебя останется шанс уйти чистеньким, если поднимется шум. Перси подумает, что это шутка. Если ты будешь за столом дежурного, то сможешь сказать, что тоже так подумал, а мы ничего другого и не говорили.
    
— Мне все равно это не нравится, — не сдавался Дин, но было ясно, что с этим придется все-таки смириться. Мысль о детях убедила его. — И все нужно сделать прямо сегодня ночью? Вы уверены?
    
— Если что-то предпринимать, то сегодня, — сказал Харри. — Начать думать об этом, нервов не хватит.
    
— Давайте я возьму на себя лазарет, — предложил Дин — По крайней мере тут я могу помочь?
    
— Ты можешь делать все, при условии, что не попадешься, — согласился Брут.
    
Вид у Дина был обиженный, и я похлопал его по плечу.
    
— Как только заступишь, лови момент… хорошо?
    
— Будь спокоен.
    
Моя жена просунула голову в дверь, словно я подал ей сигнал.
    
— Кому еще чая со льдом? — весело спросила она. — А тебе, Брутус?
    
— Нет, спасибо, — ответил он, — чего бы я сейчас хотел, так это глоток виски, но при нынешних обстоятельствах, пожалуй, не время.
    
Дженис взглянула на меня: губы улыбаются, а глаза в тревоге:
    
— Во что это ты впутываешь ребят, Пол?
    
Но прежде чем я начал придумывать ответ, она подняла руку и сказала:
    
— Не обращай внимания, мне не нужно этого знать.
   
   
    
     
3
    
    
Позже, когда все давно ушли и когда я уже одевался на работу, она тронула меня за плечо, повернула к себе лицом и пристально посмотрела в глаза.
    
— Мелинда? — спросила она.
    
Я кивнул.
    
— Ты что-то можешь для нее сделать, Пол? Действительно что-то сделать или это все несбыточные мечты, вызванные тем, что ты видел вчера ночью?
    
Я вспомнил глаза Коффи, руки Коффи и то состояние гипноза, в котором вошел к нему, когда он позвал. Я вспомнил, как он протягивал руки к тельцу раздавленного, умирающего Мистера Джинглза. «Пока еще есть время», — сказал он. И те черные мушки, ставшие белыми и пропавшие.
    
— Я думаю, что это, наверное, единственный ее шанс, — вымолвил я наконец.
    
— Тогда используй его, — сказала она, застегивая мою новую осеннюю куртку. Она висела в шкафу с моего дня рождения в начале сентября, но надевал я ее всего два или три раза. — Попробуй.
    
И она почти вытолкала меня за дверь.
   
   
    
     
4
    
    
В ту ночь — по многим причинам самую странную ночь в моей жизни — я заступил на дежурство в двадцать минут седьмого. Мне казалось, что я все еще ощущаю в воздухе слабый запах горелой плоти. Должно быть, мне померещилось: двери на улицу, в блоке и в помещении склада были открыты весь день, в течение двух предыдущих смен все вымыли и выскребли, но мой нос этому не верил, и я не смог бы съесть ничего, даже если бы безумно боялся предстоящего вечера.
    
Брут появился в блоке без пятнадцати семь, Дин — без десяти. Я спросил Дина, не сходит ли он в лазарет за пластырем для моей спины, а то она болит с того утра, когда пришлось тащить тело Делакруа в тоннель. Дин согласился с радостью. Я даже думаю, что он хотел подмигнуть мне, но сдержался.
    
Харри заступил на дежурство без трех минут семь.
    
— Как грузовик? — поинтересовался я.
    
— Он там, где договорились.
    
Что ж, неплохо. Потом какое-то время мы стояли у стола дежурного и пили кофе, избегая говорить о том, на что все мы надеялись: что Перси опаздывает, и возможно, вообще не придет. Учитывая отзывы о том, как он провел электроказнь, такой вариант был вполне вероятен.
    
Но Перси, по-видимому, придерживался известного правила о том, как снова оседлать лошадь, которая тебя сбросила, потому что вошел в двери в шесть минут восьмого во всем великолепии своей синей формы: одна рука на бедре, в другой — деревянная дубинка в смешном самодельном чехле. Он пробил свою карточку, потом осторожно оглядел нас.
    
— У меня стартер сломался, — объяснил он. — Пришлось крутить рукоятку.
    
— Ах, — проговорил Харри, — бедный малыш.
    
— Надо было остаться дома и отремонтировать, — мягко заметил Брут. — Зачем ты нужен тут с онемевшей рукой, правда, ребята?
    
— Да, вам бы это понравилось, точно? — фыркнул Перси, а я подумал, что он немного успокоился, услышав такую спокойную реакцию Брута. Это хорошо. Ведь еще несколько часов надо будет как-то общаться с ним — не слишком враждебно, но и не очень дружески. После прошлой ночи ему все похожее на дружелюбие покажется подозрительным. Мы не собирались брать его во всеоружии, но думали, что, если сыграем правильно, удастся хоть немного захватить его врасплох. Важно было действовать быстро, но еще важнее, во всяком случае для меня, чтобы при этом не пострадал никто, даже Перси Уэтмор.
    
Вернулся Дин и слегка кивнул мне.
    
— Перси, — распорядился я, — нужно, чтобы ты пошел в складское помещение и вымыл там пол. А еще лестницу в тоннель. А потом напишешь рапорт о прошлой ночи.
    
— Очень творческая работа, — заметил Брут, засунув большие пальцы рук за ремень и глядя в потолок.
    
— Смешные вы ребята, — сказал Перси, однако возражать не стал. Даже не указал на очевидное, что пол там мыли уже дважды — как минимум. Думаю, он просто обрадовался возможности побыть подальше от нас.
    
Я просмотрел рапорт предыдущей смены, не увидел ничего касающегося меня, а потом прошел к камере Уортона. Он сидел на койке, обхватив руками колени, и улыбался мне широко и неприязненно.
    
— Кто к нам идет — большой начальник, — протянул он. — Большой, как жизнь, и столь же неприглядный. Ты был бы счастливее по колено в дерьме, босс Эджкум. Тебе что, жена задала трепку перед выходом? А?
    
— Как дела, Крошка? — спокойно отреагировал я, но в этот момент он просто просиял. Он спустил ноги, встал и потянулся. Улыбка его стала шире, и неприязни в ней поубавилось.
    
— Черт подери, — обрадовался он. — Наконец хоть раз назвал меня правильно. Что с тобой, босс Эджкум? Ты заболел или как?
    
Нет, не заболел. Я был болен, но Джон Коффи позаботился об этом. Его руки не помнят, как завязывают шнурки, если вообще знали, но они умеют многое другое. Конечно, умеют.
    
— Слушай, друг, — сказал я ему. — Если хочешь быть Крошкой Билли вместо Буйного Билла, мне все равно.
    
Он надулся от гордости, как та пресловутая рыба, обитающая в реках Южной Америки, которая может ужалить до смерти иглами на спине и по бокам. За время работы на Миле я имел дело со многими опасными людьми, но таких отвратительных знал мало, если вообще они были. Этот Вилли Уортон считал себя большим преступником, но его поведение в тюрьме не выходило за рамки мелких пакостей вроде плевков или пускания струйки мочи через решетку камеры. Поэтому мы и не оказывали ему того уважения, которого он, по его мнению, заслуживал, но именно в ту ночь я хотел, чтобы он был сговорчивым. Даже если это означало намыливание его мягкого места мылом, я бы с радостью намылил.
    
— У нас с Крошкой очень много общего, можешь мне поверить, — сказал Уортон. — Я ведь попал сюда не за кражу леденцов из дешевой лавочки. — И гордо, словно его внесли в героическую бригаду французского Иностранного легиона, а не шлепнули задницей об пол камеры в семидесяти шагах от электрического стула, он спросил: — Где мой ужин?
    
— Ладно тебе, Крошка, в рапорте сказано, что ты поел в пять пятьдесят. Мясо с подливкой, пюре и бобы. Меня так легко не проведешь.
    
Он заливисто рассмеялся и снова уселся на койке.
    
— Тогда включи радио. — Он произнес «радио» так, как в те далекие годы, в шутку рифмуя его с «дэддио» (любовник). Удивительно, как человек может столько помнить о времени, когда его нервы были натянуты так, что почти звенели.
    
— Чуть позже, парень. — Я отошел от его камеры и посмотрел вдоль коридора. Брут прошел вниз в дальний конец, чтобы убедиться, что смирительная комната закрыта на один замок, а не на два. Я знал, что на один, потому что уже проверил. Позднее нам понадобится открыть эту дверь как можно быстрее. Времени перетаскивать барахло, накопившееся там за долгие годы, не будет, поэтому мы его вынесли, рассортировали и разложили в разные места вскоре после того, как Уортон присоединился к нашей веселой компании. Нам казалось, что комната с мягкими стенами — очень полезная вещь, по крайней мере пока Крошка Билли не пройдет Милю.
    
Джон Коффи, обычно в это время уже лежавший, свесив длинные полные ноги и отвернувшись лицом к стене, сидел на краю койки, сложив руки и глядя на Брута с тревогой — проницательностью, — что на него не походило. И слезы не бежали из его глаз.
    
Брут проверил дверь в смирительную комнату, потом вернулся назад. Проходя мимо камеры Коффи, он взглянул на него, и Коффи произнес любопытные слова: «Конечно. Я поеду». Словно ответил на то, что сказал Брут.
    
Мой взгляд встретился со взглядом Брута. «Он знает, — почти произнес он. — Каким-то образом знает».
    
Я пожал плечами и развел руками, словно говоря: «Ну конечно, он знает».
   
   
    
     
5
    
    
Старый Тут-Тут сделал последний заход на блок «Г» со своей тележкой где-то без четверти девять. Мы купили у него достаточно снеди, чтобы он улыбался.
    
— Ну что, ребята, видели мышь? — спросил он. Мы покачали головами.
    
— Может, Красавчик видел, — Тут качнул головой в сторону склада, где Перси то ли мыл пол, то ли писал рапорт, то ли чесал свой зад.
    
— А зачем тебе? Это совсем не твое дело, — осадил его Брут. — Крути колеса, Тут. Ты провонял уже весь коридор.
    
Тут улыбнулся своим неприятным беззубым и впалым ртом, потом сделал вид, что нюхает воздух.
    
— Это не мой запах, — сказал он. — Это «прощай» от Дэла.
    
Хихикая, он выкатил свою тележку за дверь в прогулочный дворик. И продолжал ее катать еще десять лет уже после моего ухода — да что там, после закрытия Холодной Горы, — продавая шоколад и ситро охранникам и заключенным, кто мог это себе позволить. Даже сейчас я слышу иногда его в моих снах, он кричит, что жарится, жарится, что он жареный индюк.
    
После ухода Тута время стало тянуться, стрелки часов словно замерли. Мы полтора часа слушали радио, и Уортон визгливо хохотал над Фредом Алленом в передаче «Аллея Аллена», хотя я очень сомневаюсь, что он понимал многие шутки. Джон Коффи сидел на краю койки, сложив руки и не сводя глаз с сидящих за столом дежурного. Так иногда люди ожидают, когда объявят нужный автобус на автостанции.
    
Перси вышел из помещения склада примерно без четверти одиннадцать и вручил мне рапорт, густо написанный карандашом. Клочья ластика тут и там лежали на листе. Он увидел, как я провел по ним пальцем и торопливо сказал:
    
— Это только черновик. Я потом перепишу. Как ты думаешь, сойдет?
    
Я думал, что это самое наглое очковтирательство из всех, какие я только читал. Но сказал, что все нормально, и он, удовлетворенный, удалился.
    
Дин и Харри играли в карты, при этом чересчур громко разговаривали и слишком часто спорили из-за счета, каждые пять секунд поглядывая на медленно ползущие стрелки часов. Кажется, в одной из партий в ту ночь они сыграли три кона вместо двух. В воздухе было слишком много напряжения, мне даже казалось, что его можно лепить, как глину, и не чувствовали этого лишь два человека: Перси и Буйный Билл.
    
Когда часы показали без десяти двенадцать, я уже больше не мог ждать, и слегка кивнул Дину. Он пошел в мой кабинет с бутылкой «колы», купленной у Тута, и через пару минут вернулся. «Кола» была налита в жестяную чашку, которую заключенный не мог разбить, а потом порезаться.
    
Я взял чашку и огляделся. Харри, Дин и Брут наблюдали за мной. Смотрел на меня и Джон Коффи. А Перси нет. Перси вернулся в склад, где именно в эту ночь ему было легче. Я принюхался к содержимому чашки и не почувствовал ничего другого, кроме запаха «Колы RS», в те годы приятно пахнувшей корицей.
    
Я понес ее к камере Уортона. Крошка Билли лежал на койке. Он не мастурбировал, хотя его шорты здорово оттопыривались, и он периодически пощипывал это место, как искусный контрабасист самую толстую струну.
    
— Крошка, — позвал я.
    
— Не трогай меня, — отозвался он.
    
— Ладно, — согласился я. — Я принес тебе «колы», чтобы ты вел себя как человек всю ночь, ведь уже скоро и твой черед, но, если не хочешь, я выпью ее сам.
    
Я сделал вид, что пью, подняв жестяную кружку (смятую по бокам многими сердитыми ударами о многие прутья решеток) к губам. Уортон соскочил с койки в мгновение ока, что меня не удивило. Этот трюк был не очень рискованным, большинство заключенных — убийцы, насильники, приговоренные к Олд Спарки, — сходят с ума по сладостям, и этот не был исключением.
    
— А ну-ка, дай сюда, дурак. — Уортон произнес это таким тоном, словно он был кучером, а я простым крестьянином. — Отдай это Крошке.
    
Я держал кружку недалеко от прутьев решетки, позволяя ему дотянуться. Если сделать наоборот — может случиться катастрофа, это скажет любой охранник, прослуживший в тюрьме достаточно долго. О таких вещах мы всегда думали, иногда просто машинально: так же, как знали, что нельзя позволять заключенным называть нас по именам и что быстрый звон ключей означает тревогу на блоке, потому что это звук бегущего охранника, а охранники в тюрьме не бегают никогда, разве что в случае тревоги на этапе. Людям типа Перси Уэтмора этих премудростей не постичь.
    
Сегодня, однако, Уортон скорее всего собирался вести себя смирно. Он схватил жестяную кружку, вылакал «колу» в три длинных глотка, а потом звучно отрыгнул.
    
— Отлично, — сказал он.
    
Я протянул руку:
    
— Кружку.
    
Он подержал ее секунду, дразня глазами.
    
— Думаешь, возьму себе?
    
Я пожал плечами.
    
— Мы придем и отберем. Ты отправишься в маленькую комнату. И это будет твоя последняя «кола». Если только ее не подают в аду, вот и все.
    
Его улыбка погасла.
    
— Не люблю шуток насчет ада, козел. — Он швырнул кружку через решетку. — Вот вам. Забирайте.
    
Я поднял кружку. За моей спиной Перси сказал:
    
— Какого черта ты вдруг решил дать этому идиоту содовой?
    
«Потому что там столько зелья из лазарета, что хватит, чтобы проспать двое суток и ничего не почувствовать», — подумал я.
    
— У Пола, — заметил Брут, — запас милосердия не ограничен, и оно падает, словно дождь с райских небес.
    
— Чего? — спросил Перси, нахмуриваясь.
    
— Я говорю, у него доброе сердце. Всегда было, таким и останется. Не хочешь сыграть в «безумные восьмерки», Перси?
    
Перси фыркнул:
    
— Только не в «Пьяницу» и не в «Ведьму», это самые глупые игры в мире.
    
— Поэтому я думал, что тебе будет интересно сыграть в несколько рук, — сладко улыбнулся Брут.
    
— Умные все какие, — сказал Перси и шмыгнул в мой офис. Мне не очень нравилось, что эта мелкая крыса сидит за моим столом, но я промолчал.
    
Время тянулось медленно. Двенадцать двадцать, двенадцать тридцать. В двенадцать сорок Джон Коффи поднялся с койки и стал у двери камеры, держась руками за прутья решетки. Мы с Брутом прошли до камеры Уортона и заглянули в нее. Он лежал на койке, улыбаясь в потолок. Глаза его были открыты, но напоминали стеклянные шарики. Одна рука лежала на груди, вторая свесилась с койки, пальцы касались пола.
    
— Боже, — проговорил Брут, — от Крошки Билли до Вилли Плаксы — всего за один час. Интересно, сколько таблеток морфина Дин положил в этот тоник?
    
— Достаточно. — Мой голос слегка задрожал. Брут этого мог и не заметить, но я услышал. — Пошли.
    
— Ты не хочешь подождать, пока этот красавчик отключится?
    
— Он уже отключился, Брути. Он просто слишком под кайфом, чтобы закрыть глаза.
    
— Ты начальник, тебе виднее. — Он оглянулся, ища Харри, но Харри был уже рядом. Дин сидел прямо за столом дежурного, перетасовывая колоду карт так сильно и быстро, что было странно, что они не загораются, при каждом перехвате колоды бросая взгляд налево, на мой кабинет. Следя за Перси.
    
— Уже пора? — спросил Харри. Его длинное лошадиное лицо казалось очень бледным над синей форменной блузой, но вид у него был решительный.
    
— Да. Если мы хотим успеть, то пора.
    
Харри перекрестился и поцеловал большой палец. Потом отправился в смирительную комнату, открыл ее и вернулся со смирительной рубашкой. Он подал ее Бруту. Мы втроем прошли по Зеленой Миле. Коффи у двери своей камеры проводил нас взглядом и не сказал ни слова. Когда мы дошли до стола дежурного, Брут спрятал рубашку за спину, что при его комплекции было довольно легко.
    
— Повезло, — сказал Дин. Он был так же бледен, как и Харри, но и столь же решителен.
    
Перси сидел за моим столом, именно так, на моем стуле, и хмурился над книгой, которую таскал повсюду с собой последние несколько ночей: не «Арго» или «Для мужчин», а «Уход за душевнобольными в лечебницах». Но по его виновато-встревоженному взгляду, брошенному на нас, можно было подумать, что это «Последние дни Содома и Гоморры».
    
— Чего еще? — спросил он, быстро захлопывая книгу. — Что вам нужно?
    
— Поговорить с тобой, Перси, — сказал я. — Вот и все.
    
Однако по нашим лицам он понял, что мы явились вовсе не только поговорить, поэтому вскочил и бросился — почти бегом — к открытой двери в помещение склада. Он подумал, что мы пришли рассчитаться с ним и надавать оплеух.
    
Харри отрезал ему путь к отступлению и стал Вт дверях, сложив на груди руки.
    
— А ну! — Перси повернулся ко мне в тревоге, но стараясь не показывать ее. — Что это еще?
    
— Не спрашивай, Перси. — Я думал, что все пройдет нормально, я буду в норме, раз уж мы начали эту безумную аферу, но что-то не получалось. Я не верил, что делаю это. Словно в плохом сне. Мне все казалось, что вот-вот жена разбудит меня и скажет, что я стонал во сне. — Лучше, если ты с этим смиришься.
    
— А что у Ховелла за спиной? — срывающимся голосом спросил Перси, поворачиваясь, чтобы лучше рассмотреть Брута.
    
— Ничего.
    
— Ну, это, я думаю… — Брут вытащил смирительную рубашку и помахал ею у бедра, словно матадор мулету перед броском быка.
    
Перси вытаращил глаза и рванулся. Он хотел бежать, но Харри схватил его за плечи, и получился лишь рывок.
    
— Отпустите меня? — закричал Перси, пытаясь вырваться из рук Харри, — но тщетно. Харри был тяжелее фунтов на сто, и мускулы у него, как у лесоруба, однако у Перси хватило сил протащить Харри почти до середины комнаты и смять неприятный зеленый ковер, который я все собирался заменить. На секунду я даже подумал, что он вырвет Харри руку, ведь страх может прибавить сил.
    
— Успокойся, Перси, — сказал я. — Будет легче, если…
    
— Перестань успокаивать меня, невежа, — завопил Перси, дергая плечами и пытаясь высвободить руки. — Оставьте меня! Все! Я знаю людей! Больших людей! Если вы не перестанете, вам всем придется отправиться в Южную Каролину за тарелкой супа на общественной кухне!
    
Он опять рванулся вперед и ударил бедром по моему столу. Книга, которую он читал — «Уход за душевнобольными в лечебницах», подскочила, и из нее выпала спрятанная внутри маленькая брошюрка. Неудивительно, что Перси глядел виновато, когда мы вошли. Это были не «Последние дни Содома и Гоморры», а книжечка, которую мы иногда давали сексуально озабоченным узникам за хорошее поведение. Я уже упоминал о ней, по-моему, маленькая книжечка комиксов, где Олив Ойл спала со всеми, кроме малыша Свит Пи.
    
Мне показалось печальным, что Перси в моем кабинете изучал такую примитивную порнушку, Харри тоже глядел с отвращением, насколько я мог видеть его из-за напряженного плеча Перси, а Брут залился смехом, и это вывело Перси из борьбы на какое-то время.
    
— Ах, Перси, — произнес он. — Что скажет мама? Что по этому поводу скажет губернатор?
    
Перси густо-густо покраснел.
    
— Заткнитесь. И оставь маму в покое.
    
Брут передал мне смирительную рубашку и приблизил лицо вплотную к Перси.
    
— Конечно. Просто будь хорошим мальчиком и вытяни ручки.
    
Губы Перси дрожали, а глаза блестели слишком ярко. Он был готов вот-вот расплакаться.
    
— Не буду, — сказал он детским дрожащим голосом, — и вы меня не заставите. — Потом стал громко звать на помощь. Харри моргнул мне, я ответил тем же. Если и был момент, когда все дело могло рухнуть, так именно тогда. Но Брут так не считал. Он никогда не сомневался. Он зашел за спину Перси, стал плечом к плечу с Харри, который все еще держал руки Перси у него за спиной. Брут поднял руки и взялся за уши Перси.
    
— Прекрати орать. Если не хочешь получить пару самых уникальных чайниц в мире.
    
Перси перестал кричать о помощи и просто стоял, дрожа и глядя вниз на обложку комиксов, где Попай и Олив забавлялись в такой позе, о которой я только слышал, но ни разу не пробовал. «О Попай!» — написано было в шарике над головой Олив. «Оп-оп-оп-оп», — красовалось над головой Попая. Он еще и трубку курил при этом.
    
— Вытяни руки, — приказал Брут, — и хватит валять дурака. Делай, как говорят.
    
— Не буду, — упорствовал Перси. — Не буду, и вы меня не заставите.
    
— Ты очень сильно, просто жестоко ошибаешься, — сказал Брут, хлопнул по ушам Перси и стал крутить их, словно ручки конфорок у плиты. Плиты, которая готовит так, как ты хочешь. Перси жалобно вскрикнул от боли и удивления — я бы многое отдал, чтобы этого не слышать. В его крике звучали не только боль и удивление, в нем было понимание. Впервые за свою жизнь Перси вдруг осознал, что ужасные вещи случаются не только с другими людьми, у которых нет родственника-губернатора. Я хотел сказать Бруту, чтобы он перестал, но, конечно же, не мог. Мы зашли слишком далеко. Все, что я мог, это напомнить себе, что Перси провел Делакруа через одному Богу известно какие муки просто потому, что Делакруа посмеялся над ним. Однако это не утешало. Возможно потому, что я создан иначе, чем Перси.
    
— Протяни сюда ручки, милый, — попросил Брут, — иначе получишь еще.
    
Харри уже отпустил юного мистера Уэтмора. Всхлипывая, как маленький, со слезами, уже бегущими по щекам. Перси вытянул руки перед собой, как лунатик в кинокомедии. Я в мгновение ока надел на них рукава смирительной рубашки и едва успел натянуть рубашку на плечи Перси, как Брут отпустил его уши и схватил завязки на манжетах. Он обкрутил руки Перси крест-накрест, так что они теперь были крепко прижаты к груди. Харри тем временем застегнул застежки на спине и завязал завязки. После того, как Перси сдался, вся операция заняла не более десяти секунд.
    
— Вот и хорошо, милый, — сказал Брут. — Теперь вперед.
    
Но он не пошел. Он посмотрел на Брута, потом обратил свои испуганные, вопрошающие глаза ко мне. И куда делись его угрозы насчет того, что мы все отправимся в Южную Каролину за бесплатной кормежкой!
    
— Пожалуйста, — прошептал он хрипло и сквозь слезы, — только не сажай меня к нему, Пол.
    
И тогда я понял, почему он так запаниковал, почему так яростно сопротивлялся. Он думал, что мы собираемся подсадить его в камеру к Буйному Биллу Уортону и что наказанием за сухую губку станет анальный секс всухую с заключенным психопатом. Но вместо сочувствия я ощутил лишь отвращение к Перси и еще больше утвердился в своем решении. В конце концов, он судил нас по себе: что бы сделал он, окажись на нашем месте.
    
— Нет, не к Уортону, Перси, — успокоил я. — В смирительную комнату. Ты посидишь там часика три-четыре один в темноте и подумаешь о том, что ты сделал с Дэлом. Наверное, тебе уже поздно учиться тому, как люди должны вести себя, во всяком случае так думает Брут, но я — оптимист. А теперь, иди.
    
И он пошел, бормоча себе под нос, что мы об этом пожалеем, очень пожалеем, как пить дать, но в целом, казалось, он успокоился и расслабился.
    
Когда мы препроводили его в коридор, Дин посмотрел на нас с таким искренним удивлением и наивностью, что я рассмеялся бы, не будь дело таким серьезным. Лучшую игру я видел только в гранд-ревю.
    
— Слушайте, вам не кажется, что шутка зашла слишком далеко? — спросил Дин.
    
— А ты заткнись, тебе же на пользу, — прорычал Брут. Эти фразы мы придумали за обедом, и для меня они так и прозвучали, как часть сценария, но если Перси был достаточно испуган и растерян, то они могли бы дать работу Дину Стэнтону, если придется туго. Сам я так не думал, но все бывает. Каждый раз, когда я сомневался, я вспоминал о Джоне Коффи и о мышонке Делакруа.
    
Мы прогнали Перси вдоль Зеленой Мили, он спотыкался и выкрикивал, чтобы мы шли помедленнее, а то он упадет лицом прямо на пол. Уортон лежал на своей койке, но мы гнали Перси слишком быстро, чтобы я успел заметить, спит он или нет. Джон Коффи стоял у двери камеры и смотрел.
    
— Ты — плохой человек, и ты заслужил эту темную комнату, — произнес он, но, по-моему, Перси его не услышал.
    
Когда мы вошли в смирительную комнату, щеки Перси были пунцовые и по ним текли слезы, глаза вращались в орбитах, волосы сбились на лоб. Харри одной рукой вытащил пистолет Перси, а другой — его драгоценную дубинку.
    
— Получишь обратно, не беспокойся, — сказал Харри. Он был слегка смущен.
    
— Жаль, я не смогу сказать это о твоей работе, — огрызнулся Перси. — О работе для вас всех. Вам это так не сойдет! Не сойдет!
    
Он явно готов был продолжать орать, но у нас не оставалось времени слушать его проповеди. В моем кармане лежал рулон липкой ленты — предка нынешней клейкой ленты. Перси увидел и стал уклоняться. Брут схватил его сзади и держал, пока я не заклеил лентой ему рот, закрепив для надежности концы почти на затылке. Ну, потеряет он клок волос, когда будут отдирать ленту, а еще губы серьезно потрескаются, но мне было уже все равно. Мне уже хватило Перси Уэтмора по горло.
    
Мы отошли от него. Он стоял посредине комнаты, под забранной в металлическую сетку лампочкой, в смирительной рубашке, дыша воспаленными ноздрями и издавая сдавленные, мычащие звуки из-под пленки. Во всяком случае он был очень похож на тех заключенных, которых мы держали в этой комнате.
    
— Чем тише ты станешь вести себя, тем скорее выйдешь отсюда, — наставлял его я. — Постарайся это запомнить, Перси.
    
— А если будет одиноко, вспомни об Олив Ойл, — посоветовал Харри. — Оп-оп-оп-оп.
    
Потом мы вышли. Я закрыл дверь, а Брут защелкнул оба замка. Дин стоял чуть выше на Миле, около камеры Коффи. Он уже вставил ключ в верхний замок. Мы четверо молча переглянулись. Слова были не нужны. Колесо завертелось, и нам оставалось лишь надеяться на то, что все пройдет, как мы задумывали, не перескакивая зубцов на шестеренках.
    
— Ты все еще хочешь проехаться, Джон? — спросил Брут.
    
— Да, сэр, — ответил Коффи. — Думаю, да.
    
— Хорошо. — Дин открыл первый замок, вынул ключ и вставил его во второй замок.
    
— Нам надо тебя заковывать цепью, Джон? — спросил я.
    
Коффи, кажется, задумался.
    
— Можно, если хотите, — проговорил он наконец. — Но не нужно.
    
Я кивнул Бруту, отодвинувшему дверь камеры, потом повернулся к Харри, который почти направил на него пистолет Перси сорок пятого калибра, когда Коффи выходил из камеры.
    
— Отдай это Дину, — сказал я.
    
Харри встрепенулся, словно очнувшись от дремы, увидел пистолет и дубинку Перси в своих руках и передал их Дину. А Коффи тем временем оказался в коридоре и своим голым черепом чуть не задел лампочки на потолке. Когда он стоял, сложив руки перед собой и опустив плечи, я опять подумал, что он похож на огромного пойманного медведя.
    
— Запри игрушки Перси в ящике стола дежурного, пока мы не вернемся, — приказал я.
    
— Если вернемся, — добавил Харри.
    
— Хорошо, — сказал мне Дин, не обращая внимания на Харри.
    
— А если кто-нибудь придет, вообще-то никто не должен, но если вдруг, то что ты скажешь?
    
— Что Коффи разволновался к полуночи. — Дин был похож на студента, отвечающего на экзамене. — Что нам пришлось запихать его в смирительную рубашку и поместить в смирительную комнату. Если возникнет шум, то тот, кто услышит, подумает, будто это он. — Дин кивнул в сторону Джона Коффи.
    
— А где мы? — допытывался Брут.
    
— Пол в администрации, работает с делом Дэла и свидетелями, — ответил Дин. — Это сейчас особенно важно, потому что казнь прошла так ужасно. Он сказал, что скорее всего пробудет там остаток смены. Брутус, Харри и Перси в прачечной, стирают одежду.
    
Да, вот так обычно и говорили. В прачечной, в комнате снабжения по ночам иногда играли в очко, покер или преферанс. Что бы ни было, но охранники, участвовавшие в этом, говорили, что стирают свою одежду. На этих сборищах иногда пили самогон, а вахту несли по очереди.
    
Так было, наверное, во все времена и во всех тюрьмах. Когда все время проводишь в заботах о грязных людишках, сам поневоле запачкаешься. Во всяком случае, нас вряд ли стали бы проверять. К «стирке одежды» в Холодной Горе относились с большим уважением.
    
— Именно так, — сказал я, поворачивая Коффи вокруг и подталкивая вперед. — А если все сорвется, Дин, то ты ничего не знаешь.
    
— Легко сказать, но…
    
В этот момент из-за решетки камеры Уортона высунулась худая рука и ухватилась за каменный бицепс Коффи. Мы аж вскрикнули. Уортон должен был спать как убитый, а он стоял, чуть покачиваясь вперед-назад, как боксер после удара, и мутно скалился.
    
Удивительной была реакция Коффи. Он не отскочил, но тоже вскрикнул, выпуская воздух сквозь зубы, словно коснулся чего-то холодного и неприятного. Его глаза расширились, и на секунду он показался мне другим человеком, словно другой вставал по утрам и ложился спать вечером. Он был живой — тогда, когда хотел, чтобы я зашел в его камеру и он смог до меня дотронуться. «Помочь мне», говоря языком Коффи. Он так же выглядел, когда вытянул руки за мышью. И сегодня, в третий раз, его лицо озарилось, словно в мозгу вдруг зажгли лампу. Но сейчас совсем не так.
    
Его лицо стало холодным, и я впервые подумал, что может случиться, если вдруг Джон Коффи впадет в ярость. У нас были пистолеты, мы могли застрелить ею, но побороть его было бы нелегко.
    
Я прочел подобные мысли на лице Брута, но Уортон продолжал скалиться окаменевшей улыбкой.
    
— А куда это ты идешь? — Это прозвучало скорее как «Куа эа ты ош?»
    
Коффи стоял неподвижно, переводя взгляд с лица Уортона на его руку. Я не мог понять выражения его лица. Я видел, что оно разумное, но не мог понять, что оно означало. За Уортона я не беспокоился совсем. Он не вспомнит ничего потом, сейчас он, как пьяница, гуляющий в отключке.
    
— Ты — плохой человек, — прошептал Коффи, и я не разобрал, что было в его голосе: боль, злость или страх. Наверное, все вместе. Коффи снова посмотрел на руку, сжимающую его бицепс, словно на насекомое, которое могло бы очень больно укусить, если бы имело разум.
    
— Правильно, ниггер, — пробормотал Уортон с мутной кривой ухмылкой. — Плохой, как тебе и не снилось.
    
Я вдруг ясно почувствовал, что должно произойти что-то ужасное, что-то, способное кардинально изменить запланированный ход событий, как внезапное землетрясение может изменить русло реки. Это должно было случиться, и ни я, ни кто другой из нас ничего не мог поделать.
    
Потом Брут, наклонившись, отодрал руку Уортона от плеча Джона Коффи, и это чувство исчезло. Словно разомкнулась потенциально опасная цепь. Я уже говорил, что за время моей работы в блоке «Г» телефон губернатора не звонил ни разу. Это правда, но я представил, что, если бы он хоть раз зазвонил, я испытал бы такое же облегчение, как тогда, когда Брут убрал руку Уортона от человека, возвышающегося рядом со мной. Глаза Коффи сразу потухли, словно выключили свет, горевший изнутри.
    
— Ложись, Билли, — сказал Брут. — Отдохни. — Так обычно я успокаивал ребят, но сейчас я не возражал, чтобы Брут говорил моими словами.
    
— Может, и лягу, — согласился Уортон. Он отступил, покачнулся, чуть не опрокинулся, но в последнюю секунду удержал равновесие. — О Боже, вся комната качается. Словно я пьян.
    
Он сделал шаг к койке, не спуская мутных глаз с Коффи.
    
— Негры должны иметь свой электростул, — заявил он. Потом его колени подогнулись, и он плюхнулся на койку. Еще до того, как голова коснулась тонкой тюремной подушки, Уортон захрапел, темно-синие тени проступили у него под глазами, а кончик языка высунулся наружу.
    
— Боже, как он сумел подняться с таким количеством наркотиков? — прошептал Дин.
    
— Неважно, теперь он готов. Если опять начнет, дай ему еще таблетку в стакане воды. Но не больше одной. Нам не нужно его убивать.
    
— Говори за себя, — проворчал Брут и подозрительно посмотрел на Уортона. — Таких обезьян нельзя убить наркотиками. Они от них расцветают.
    
— Он — плохой человек, — повторил Коффи, но на этот раз более низким голосом, словно был не очень уверен в том, что говорит.
    
— Правильно, — согласился Брут. — Самый подлый. Но теперь он нам не нужен, танцевать с ним танго мы не собираемся. — Мы опять пошли, вчетвером окружая Коффи, как почитатели вокруг своего идола.
    
— Скажи мне, Джон, а ты знаешь, куда мы ведем тебя?
    
— Помочь, — сказал он. — По-моему… помочь… даме? — И он посмотрел на Брута с надеждой и тревогой. Брут кивнул.
    
— Правильно. Но откуда ты узнал? Как ты узнал?
    
Джон Коффи тщательно обдумал вопрос, но потом покачал головой.
    
— Я не знаю. Сказать по правде, босс, я мало чего знаю вообще. И никогда не знал.
   
   
    
     
6
    
    
Я знал, что маленькая дверь между кабинетом и лестницей вниз, в складское помещение, не была рассчитана на таких, как Коффи, но я не мог себе представить всей этой несоразмерности, пока он не оказался перед дверью и не взглянул на нее с сомнением.
    
Харри засмеялся, но сам Коффи, похоже, не увидел смешного в том, что огромный мужчина стоит перед маленькой дверью. Он привык к таким вещам, поскольку был великаном большую часть своей жизни, а эта дверь всего лишь чуть меньше других.
    
Он присел, протиснулся сквозь нее сидя, потом опять поднялся и спустился по ступенькам к ожидающему его Бруту. Там он остановился и посмотрел через всю комнату на платформу, где в ожидании молча стоял Олд Спарки — величественный, словно трон в замке умершего короля. Шлем перекошенно висел на одной из стоек спинки и был похож на королевскую корону не больше, чем шутовской колпак, хотя, если бы шут напялил его или потряс им, его высокородная аудитория сильнее смеялась бы над его шутками.
    
Тень от стула, вытянутая и паукообразная, угрожающе карабкалась на одну из стен. И действительно, мне показалось, что все еще пахнет горелой плотью. Запах был слабым, но я подумал, что это не только мое воображение.
    
Харри нырнул в дверь, за ним я. Мне не по душе было, как Джон Коффи, оцепенев, удивленным взглядом смотрит на Олд Спарки. А еще меньше мне понравилось то, что я увидел, когда подошел ближе: мурашки на коже его рук.
    
— Пойдем, парень. — Я взял его за руку и попытался потянуть в сторону двери, ведущей в тоннель. Он не сдвинулся с места, с таким же успехом я мог пытаться выломать голыми руками булыжник из мостовой.
    
— Пошли, Джон, нам надо идти, если не хочешь, чтобы кучер и карета снова превратились в тыкву, — сказал Харри и снова нервно рассмеялся. Он взял Джона за другую руку и потянул, но Джон не шевелился. А потом произнес что-то тихим полусонным голосом. Он говорил это не мне, да и ни кому из нас, но все равно никогда не забуду его слов:
    
— Они все еще здесь. Кусочки их все еще здесь. Я слышу их крики.
    
Нервный смешок Харри умолк, осталась лишь улыбка на губах, словно покосившаяся ставня в опустевшем доме. Брут взглянул на меня почти с ужасом и отошел от Джона Коффи. Во второй раз за какие-то пять минут мне показалось, что все предприятие на грани провала. На этот раз я вышел вперед, чуть позже, когда катастрофа будет угрожать в третий раз, это сделает Харри. В эту ночь мы все получили шанс, поверьте.
    
Я встал между Джоном и электрическим стулом, привстав на цыпочки, чтобы полностью закрыть стул собой. Потом дважды резко щелкнул пальцами перед глазами Джона.
    
— Пошли. Иди! Ты сказал, что тебя не нужно заковывать в цепи, докажи это! Иди, парень! Шагай, Джон Коффи! Вот сюда! В эту дверь!
    
Его глаза прояснились.
    
— Да, босс. — И, слава Богу, он пошел.
    
— Смотри на дверь, Джон Коффи, только на дверь и больше никуда.
    
— Да, босс. — Джон послушно уставился на дверь.
    
— Брут. — Я показал пальцем.
    
Он поспешил вперед, на ходу вытаскивая ключи и выбирая нужный. Джон неотрывно смотрел на дверь в тоннель, а я не упускал из виду Джона, но уголком глаза заметил, что Харри бросает нервные взгляды на Олд Спарки, словно никогда в жизни его не видел.
    
«Кусочки их все еще здесь… Я слышу их крики».
    
Если это правда, то Эдуар Делакруа должен кричать дольше и громче всех, и я был рад, что не слышу того, что слышит Джон Коффи.
    
Брут открыл дверь. Мы спустились вниз по лестнице, Коффи шел первым. Внизу он мрачно посмотрел на низкие кирпичные своды. Когда мы доберемся до другого конца, его спину, должно быть, станет ломить, если только…
    
Я подкатил тележку. Простыню, на которой лежал Дэл, уже убрали (и скорее всего сожгли), так что виднелись черные кожаные подушки.
    
— Залезай, — приказал я Джону. Он недоверчиво взглянул на меня, и я ободряюще кивнул. — Так будет лучше.
    
— Ладно, босс Эджкум. — Он сел, потом улегся, глядя на нас встревоженными карими глазами. Его ступни в дешевых тюремных шлепанцах доставали почти до земли. Брут стал между ними и покатил Джона Коффи вдоль темного коридора, как вез уже многих. Различие состояло в том, что нынешний седок еще дышал. Когда мы уже прошли полпути и находились под шоссе (стали слышны приглушенные звуки проезжающих автомобилей), Джон заулыбался:
    
— Ты смотри, — сказал он. — Это забавно. — «В следующий раз, когда поедет на тележке, он уже не будет так думать», — такая мысль посетила меня. Действительно, в следующий раз он не будет ни думать, ни чувствовать вообще. Или будет? Кусочки их все еще здесь, он так сказал, он слышал их крики.
    
«Пойдет вслед за другими, невидимый для них». Я поежился.
    
— Я надеюсь, ты не забыл про «Аладдина», босс Эджкум? — спросил Брут, когда мы дошли до конца тоннеля.
    
— Не беспокойся, — ответил я. «Аладдин» ничем не отличался от других ключей, которые находились тогда при мне, у меня была связка весом около килограмма, — но это самый главный из всех главных ключей: он открывал все. Такой ключ «Аладдин» был тогда один на пять блоков тюрьмы и принадлежал главному на блоке. Другие надзиратели могли его брать, но только главный надзиратель имел право его выдавать.
    
В дальнем конце тоннеля стояли ворота с решетками из нержавеющей стали. Они всегда напоминали мне картинки с видами старых замков — тех старинных, когда рыцари брили головы, а рыцарство почиталось. Только Холодная Гора была далеко от Камелота. За воротами лестница вела к скромной, подъемной двери с надписью: «Посторонним вход воспрещен. Собственность Штата», а снаружи: «Под напряжением».
    
Я открыл ворота, а Харри захлопнул их за нами. Мы поднялись, Джон Коффи опять впереди, опустив плечи и наклонив голову. Наверху Харри обошел его (естественно, не без трудностей, хотя и был меньше нас всех) и открыл подъемную дверь. Она была тяжелой. Он мог сдвинуть ее, но поднять ему было не под силу.
    
— Сейчас, босс, — сказал Джон. Он опять вышел вперед, почти вдавив Харри бедром в стену, когда проходил, и поднял дверь одной рукой. Можно было подумать, что это крашеный картон, а не стальной лист.
    
В лицо нам подул холодный ночной воздух, подгоняемый пронизывающим ветром, этот ветер будет с нами почти все время до марта или апреля. Ветер гнал осенние листья, и Джон Коффи свободной рукой поймал один из них. Я никогда не забуду, как он смотрел на него и как поднес ближе к своему широкому красивому носу, чтобы ощутить запах.
    
— Пошли, — поторопил Брут. — Вперед, марш.
    
Мы выбрались наружу. Джон опустил калитку, и Брут закрыл ее, для нее не нужен был «Аладдин», он пригодится для того, чтобы открыть калитку в проволочной сетке, которая окружала поднимающуюся дверь.
    
— Руки держи по швам, парень, когда будешь проходить, — пробормотал Харри. — И не трогай проволоку, если не хочешь сильно обжечься.
    
Потом мы вышли совсем и стояли на обочине дороги небольшой кучкой (три холмика вокруг горы — наверное, мы выглядели так), глядя на стены, огни и сторожевые вышки исправительного учреждения «Холодная Гора». На секунду я смог разглядеть даже неясную фигуру часового на вышке, греющего дыханием ладони, но ненадолго, окна в вышках маленькие. Тем не менее нужно было вести себя очень тихо. Если сейчас вдруг появится автомобиль, мы влипнем в большие неприятности.
    
— Пошли, — прошептал я. — Веди нас, Харри.
    
Мы взяли чуть севернее и зашагали вдоль шоссе цепочкой друг за другом: сначала Харри, за ним Джон Коффи, потом Брут и я. Мы преодолели первый подъем и стали опускаться с другой стороны, откуда тюрьма давала о себе знать лишь заревом огней над верхушками деревьев. Харри по-прежнему шел впереди.
    
— Где ты ее поставил? — тихо спросил Брут, выпустив изо рта белое облачко пара. — В Балтиморе?
    
— Чуть дальше впереди, — отозвался Харри немного нервно и раздраженно. — Придержи пар, Брут.
    
Но Коффи, насколько я мог видеть, был бы только рад идти хоть до рассвета, а потом еще и до заката. Он смотрел по сторонам, вздрагивая не от страха, а от восторга, я почти уверен, когда вдруг ухнул филин. И я тогда понял, что если ему было страшно в темноте внутри здания, то здесь он темноты не боялся совсем. Он ласкал эту ночь, прижимался в ней своими чувствами, как мужчина припадает лицом к выпуклостям и изгибам женской груди.
    
— Здесь мы повернем, — произнес Харри. Небольшая дорога — узкая, немощеная, заросшая по центру травой, уходила под углом вправо. Мы свернули на нее и прошли еще метров триста. Брут опять уже начал беспокоиться, когда Харри остановился, перешел на левую сторону и стал убирать отломленные сосновые ветки. Джон и Брут стали ему помогать, и не успел я присоединиться к ним, как они открыли потрепанный нос старого грузовика «фармолл» и его зарешеченные фары глянули на нас, словно глаза жука.
    
— Я хотел сделать как можно осторожнее, — объяснил Харри Бруту тонким, обиженным голосом. — Может, для тебя, Брутус Ховелл, это и смешно, но я из очень религиозной семьи, мои сестры такие праведницы, что могут превратить христиан во львов, и если меня поймают за такими играми…
    
— Все нормально, — успокоил Брут. — Я просто нервничаю, вот и все.
    
— Я тоже, — напряженно сказал Харри. — Сейчас, если эта старая рухлядь заведется…
    
Он обошел вокруг кузова грузовика, все еще что-то бормоча, и Брут подмигнул мне. Для Коффи мы перестали существовать. Он закинул голову и пил звезды, рассыпанные по небу.
    
— Я поеду сзади вместе с ним, если хочешь, — предложил Брут. Позади нас быстро прорычал стартер, словно старый пес, просыпающийся холодным зимним утром. Потом двигатель ожил. Харри газанул раз и оставил его прогреваться. — Нам обоим там нечего делать.
    
— Садись вперед, — сказал я. — Ты сможешь поехать с ним на обратном пути. Если, конечно, мы не кончим тем, что нас всех повезут в кузове нашего тюремного грузовика.
    
— Что ты такое говоришь? — воскликнул он с искренне расстроенным видом, словно впервые осознал, насколько серьезными могут оказаться последствия, если нас поймают. — Ради Бога, Пол!
    
— Пошли. Садись в кабину.
    
Он повиновался. Я подергал Джона Коффи за руку, чтобы он хоть на время вернулся на землю, потом провел вокруг грузовика к задней части кузова. Харри натянул холст на стойки — это могло помочь, если бы мы встретили по пути машину.
    
— Прыг-скок, парень, — сказал я.
    
— Сейчас поедем?
    
— Верно.
    
— Хорошо. — Он улыбнулся. Улыбка была славной и приятной, может, оттого, что ее не отягощал большой груз мыслей. Он залез в кузов. Я последовал за ним, подошел к кабине и постучал ладонью по крыше. Харри включил первую передачу, и грузовик двинулся из своего укрытия, трясясь и переваливаясь.
    
Джон Коффи стоял, расставив ноги в середине кузова, снова подняв голову к звездам, широко улыбаясь и не замечая хлеставших веток, когда Харри свернул к шоссе.
    
— Смотри, босс, — крикнул он низким, восторженным голосом, показывая в черное небо. — Это Касси, леди в кресле-качалке!
    
Он был прав, я тоже ее видел среди множества звезд в разрыве между вершинами деревьев. Но я подумал не о Кассиопее, когда он сказал про леди в кресле-качалке, а о Мелинде Мурс.
    
— Я тоже ее вижу, Джон. — Я потянул его за руку. — Но ты должен сейчас сесть, хорошо?
    
Он сел, откинувшись к стене кабины и не отрывая взгляда от ночного неба. На его безмятежном лице было выражение бесконечного счастья. С каждым поворотом полысевших покрышек «фармолла» Зеленая Миля оставалась все дальше и дальше за спиной, и хоть на время кажущийся нескончаемым поток слез из глаз Джона Коффи прекратился.
   
   
    
     
7
    
    
До дома Хэма Мурса в Чимни Ридже было сорок километров, и в медленном и тряском фермерском грузовике Харри Тервиллиджера дорога заняла более часа. Жутковатая была поездка, и хотя мне кажется сейчас, что все ее мельчайшие подробности еще живы в памяти — каждый поворот, холмик, каждая выбоина, моменты страха (их было два), когда навстречу проехали грузовики, — я не уверен, что смогу сейчас описать свои ощущения, когда мы сидели в кузове вместе с Джоном Коффи, завернувшись, как индейцы, в старые одеяла, которые Харри предусмотрительно взял с собой.
    
Скорее всего, я ощущал себя потерявшимся: такая глубокая и острая боль, которую ощущает ребенок, когда осознает, что зашел куда-то не туда, все дорожные знаки незнакомы, и он не знает, как найти дорогу домой. Я вышел ночью из тюрьмы с заключенным, и не просто с заключенным, а с осужденным и приговоренным к смертной казни за убийство двух маленьких девочек. Моя вера в то, что он невиновен, не будет иметь никакого значения, если нас поймают. Мы все сядем в тюрьму, да и Дин Стэнтон наверняка тоже. Я поставил на карту свою жизнь из-за ужасной казни Делакруа и еще из-за веры в то, что этот сидящий рядом верзила, возможно, сумеет вылечить женщину со злокачественной опухолью мозга. Но, глядя, как Джон Коффи рассматривает звезды, я вдруг с испугом понял, что больше в это не верю, если вообще верил. Моя «мочевая» инфекция казалась сейчас далекой и незначительной, как часто бывает с ощущениями резкой боли (если женщина действительно помнила бы, как было больно при родах первого ребенка, сказала однажды моя мать, она никогда не родила бы второго). А что до Мистера Джинглза, разве не могли мы ошибиться, думая, что Перси раздавил его? Или этот Джон, у которого, несомненно, есть какая-то гипнотическая сила, как-то обманул нас, заставив поверить, что мы что-то видели, чего на самом деле не было? И вот теперь это дело с Хэлом Мурсом. В тот день, войдя неожиданно в его кабинет, я встретил дрожащего, плачущего старика. Но я не думаю, что это истинное лицо начальника тюрьмы. Я полагаю, что настоящий начальник Мурс — это человек, который однажды сломал руку заключенному, бросившемуся на него с ножом, человек, который с циничной точностью указал мне, что мозги Делакруа все равно поджарятся, независимо от того, кто будет распорядителем на казни. Неужели я считал, что Хэл Мурс спокойно отойдет в сторону и даст нам ввести в его дом приговоренного детоубийцу, чтобы тот наложением рук исцелил его жену?
    
Мои сомнения росли стремительно, пока мы ехали. Я просто не понимал уже, почему сделал то, что сделал, или почему заставил остальных ехать со мной в эту безумную ночную поездку, и я не верил, что у нас есть шанс выйти сухими — ни малейшего шанса в рай с грехами, как говорят старые заключенные. Но я не высказал вслух ничего, хотя мог бы. Окончательно мы потеряли контроль над ситуацией, только когда подъехали к дому Хэла Мурса. Что-то — наверное, какие-то волны восторга, исходящие от гиганта рядом со мной, — удержали меня от того, чтобы постучать в крышу кабины и закричать Харри, чтобы поворачивал назад и ехал в тюрьму, пока еще есть время.
    
Вот в таком настроении пребывал я, когда мы съехали с шоссе на дорогу номер пять, а с нее на дорогу Чимни Ридж. Через каких-то пятнадцать минут я увидел силуэт крыши, закрывающий звезды, и понял, что мы приехали.
    
Харри переключил со второй на более низкую передачу (думаю, за всю дорогу он переключился лишь один раз — на верхнюю). Двигатель фыркнул, вогнав в дрожь весь грузовик, словно тот тоже боялся того, что лежало прямо перед нами.
    
Харри съехал на усыпанную гравием дорожку, ведущую к дому Мурсов, и остановил свой рычащий грузовик позади изящного «бьюика» начальника тюрьмы. Впереди и слегка справа возвышался ухоженный, с иголочки, дом в стиле, который называется по-моему, «Кейп Код». Дома такого типа должны смотреться несколько необычно в наших горах, но этот был как раз к месту. Вышла луна, ее серп был чуть шире сегодня, и в ее свете я увидел, что двор, всегда такой опрятный, совсем заброшен. Наверное, это из-за листьев, которые не убирались. Обычно этим занималась Мелинда, но в эту осень Мелинде не до листьев, и больше она осенних листьев не увидит. В этом была суровая правда, и я сошел с ума, если поверил, что этот идиот с нездешними глазами сможет что-то изменить.
    
Возможно, еще было не поздно спасти себя. Я собирался встать, одеяло сползло с плеч. Я хотел наклониться, постучать в стекло водителя и сказать Харри, что надо убираться к черту отсюда, пока…
    
Джон Коффи схватил мое запястье своей могучей рукой и усадил назад так легко, как я бы справился с двухлетним ребенком.
    
— Смотри, босс, — сказал он, показывая. — Кто-то не спит.
    
Я посмотрел в направлении его пальца и почувствовал, как сердце мое упало. В одном из задних окон я увидел вспышку света. Скорее всего, в комнате, где теперь Мелинда проводит дни и ночи. Она, наверное, уже не в состоянии ходить по лестнице, как не может выйти, чтобы убрать листья после недавней грозы.
    
В доме, конечно, услышали грузовик — проклятый «фармолл» Харри Тервиллиджера, его двигатель рычал и фыркал во всю длину выхлопной трубы, не обремененной никаким глушителем. Черт, а Мурсы вообще, наверное, в эти ночи спят плохо.
    
Свет приближался к фасаду дома (кухне), потом к гостиной наверх, к передней, к окну над входом. Я наблюдал за его перемещением, как человек, стоящий у бетонной стены и докуривающий последнюю сигарету, следя за медленно приближающимся огневым взводом. Но даже тогда я еще не до конца осознавал, что уже слишком поздно, пока неровный гул двигателя «фармолла» не замолк, не заскрипели дверцы и не хрустнул гравий под ногами Харри и Брута.
    
Джон встал и потянул меня за собой. В тусклом свете его лицо казалось оживленным и напряженным. А почему бы и нет? Я, помню, подумал так в тот момент. Почему бы ему не быть напряженным? Он ведь дурак.
    
Брут и Харри стояли плечом к плечу около кузова, как дети в грозу, и я увидел, что они оба так же напуганы и растеряны, как и я. От этого мне стало еще хуже.
    
Джон спрыгнул вниз. Хотя для него это был скорее шаг, а не прыжок. Я спрыгнул за ним, жалкий, на негнущихся ногах. Я растянулся бы прямо на холодном гравии, не поймай он меня за плечо.
    
— Это ошибка, — произнес Брут тихим хриплым голосом. Глаза его были огромные и перепуганные. — Боже Милосердный, Пол, где были наши головы?
    
— Уже слишком поздно, — сказал я. Я толкнул Коффи в ногу, и он послушно отошел и стал рядом с Харри. Потом я сжал локоть Брута, словно мы были на свидании, и мы вдвоем пошли к крыльцу, где теперь горел свет. — Говорить буду я, понятно?
    
— Да, — согласился Брут. — Именно это сейчас я только и понимаю.
    
Я оглянулся через плечо:
    
— Харри, стой с ним у грузовика, пока не позову. Я не хочу, чтобы Мурс увидел его, пока я не подготовлюсь. — Разве что я не буду готов вообще. Сейчас я это знал.
    
Едва мы с Брутом дошли до крыльца, входная дверь резко распахнулась, так что молоточек ударил по пластинке. Перед нами стоял Хэл Мурс в синих пижамных брюках и полосатой футболке, его седые волосы торчали в разные стороны. У этого человека за время службы появилась тысяча врагов, и он знал об этом. Пистолет, который он сжимал в правой руке — известной марки «Нед Бантлайн специал», с ненормально длинным стволом, — этот пистолет, всегда висевший над камином, принадлежавший еще деду, сейчас был направлен отнюдь не в пол, он смотрел прямо на нас (я видел это, ощущая холодок в животе).
    
— Кого это, черт побери, принесло в полтретьего ночи? — спросил он. В голосе Мурса я не услышал страха. И не заметил, чтобы его трясло. Рука, державшая пистолет, была тверда, как камень. — Отвечайте, а то… — Ствол пистолета начал подниматься.
    
— Перестань, начальник. — Брут поднял руки вверх ладонями к человеку с пистолетом. Я никогда не слышал, чтобы его голос так звучал, словно дрожание рук Мурса каким-то образом перешло на горло Брутуса Ховелла.
    
— Это мы! Пол и… это мы!
    
Брут сделал шаг вперед, так что свет над крыльцом полностью осветил его лицо. Я присоединился к нему. Хэл Мурс смотрел то на одного, то на другого, и его агрессивная решительность уступила место недоумению.
    
— Что вы тут делаете? — спросил он. — Ведь сейчас ночь, к тому же вы должны быть на дежурстве. Я знаю, у меня есть график в мастерской. Так что какого черта… О Боже. Надеюсь не локаут? И не мятеж? — Он посмотрел на нас, и взгляд его стал настороженным. — А кто еще там у грузовика?
    
«Говорить буду я». Так я приказал Бруту, и вот настало время говорить, а я не мог даже рта раскрыть. По дороге на работу в тот вечер я тщательно продумал, что скажу, когда мы доберемся, и мне казалось, это не будет звучать слишком безумно. Не нормально — в этом деле ничего нормального не было, — но хотя бы чуть ближе к нормальному, чтобы впустить нас и дать шанс. Дать шанс Джону. Но сейчас все мои тщательно отрепетированные слова утонули в волнах растерянности. Мысли и образы — горящий Дэл, умирающая мышь, Тут, дергающийся на Олд Спарки с криками, что он жареный индюк, — вертелись в моей голове, как песок во время песчаной бури. Я верю, что в мире есть добро и оно так или иначе исходит от любящего Бога. Но я уверен, что есть еще и другая сила, такая же реальная, как Бог, которому я молился всю свою жизнь, и она направлена на то, чтобы разрушить все наши добрые порывы. Это не Дьявол (хотя я верю и в то, что он существует), а своего рода демон раздора, озорной и глупый, который радостно смеется, когда старик поджигает себя, пытаясь раскурить трубку, или когда любимое всеми дитя берет в рот свою первую рождественскую игрушку и умирает от удушья. Я много лет об этом думал, всю дорогу из Холодной Горы до Джорджии Пайнз, и уверен, что в ту ночь именно эта сила действовала на нас, расстилаясь, как туман, и пытаясь не допустить Джона Коффи к Мелинде Мурс.
    
— Начальник… Хэл… Я… — Все, что я пытался сказать, не имело смысла.
    
Он снова поднял пистолет, направляя его между мной и Брутом и не слушая. Его покрасневшие глаза вдруг округлились.
    
И тут подошел Харри Тервиллиджер, которого так или иначе тащил наш парень, улыбающийся широко и чарующе.
    
— Коффи, — вдохнул Мурс. — Джон Коффи. — Он втянул в себя воздух и закричал пронзительным, но сильным голосом: — Стой! Стой, где стоишь или буду стрелять!
    
Откуда-то из-за спины слабый и неуверенный женский голос позвал:
    
— Хэл? Что ты там делаешь? С кем это ты там беседуешь, долбаный сукин сын?
    
На секунду Мурс повернулся на звук голоса жены, лицо его стало растерянным и полным отчаяния. Всего на секунду, как я сказал, но мне хватило бы, чтобы выхватить пистолет из его руки. Однако я не мог поднять своих собственных рук. Будто к ним привязали гири. Голова была полна разрядов, словно радио, пытающееся передавать программы в грозу. Единственные чувства, которые, я помню, испытывал в тот момент, — страх и смущение за Хэла.
    
Харри и Джон Коффи дошли до ступеней. Мурс отвернулся и снова поднял пистолет. Позже он сказал, что действительно, в самом деле хотел застрелить Коффи; он предположил, что всех нас захватили и что человек, являющийся мозговым центром происходящего, находится у грузовика, прячась в тени. Он не понял, почему мы приехали к его дому, но самой вероятной причиной казалась месть.
    
Однако прежде чем он успел выстрелить, Харри Тервиллиджер вышел вперед, стал перед Коффи и заслонил собой, насколько мог. Коффи не заставлял его это делать, Харри так поступил по собственной воле.
    
— Нет, начальник Мурс, — сказал он. — Все нормально. Никто не вооружен, никто не пострадает, мы здесь, чтобы помочь!
    
— Помочь? — Изогнутые, спутанные брови Мурса сдвинулись. Глаза его сверкнули. Я не мог отвести глаз от ствола его «Бантлайна». — Помочь в чем? Помочь кому?
    
И словно в ответ опять раздался голос пожилой женщины, недовольный, уверенный и явно безумный:
    
— Иди сюда, сукин сын, и заставь свой член работать! Зови своих долбаных друзей! Пусть и они развлекутся!
    
Я посмотрел на Брута, потрясенный до глубины души. Я понял, что она ругается, что это опухоль как-то заставляет ее ругаться, — но то были не просто ругательства, а нечто гораздо большее.
    
— Что вы здесь делаете? — снова спросил Мурс. Решительности в его голосе заметно поубавилось после срывающихся криков жены. — Я не понимаю. В тюрьме что, ЧП или…
    
Джон отстранил Харри — просто взял и передвинул в сторону, — потом взошел на крыльцо. Он стал между мной и Брутом, такой большой, что чуть не столкнул нас в кусты остролиста по сторонам крыльца. Мурс проследил за ним глазами так, словно пытался разглядеть верхушку высокого дерева. И вдруг для меня все встало на свои места. Дух сомнений, ворошивший мои мысли, словно сильные пальцы, перебирающие песок или рис, улетучился. Я понял, почему Харри смог действовать, когда мы с Брутом были в состоянии лишь стоять перед боссом в растерянности и нерешительности. Харри находился с Джоном… и какой бы дух ни противостоял той демонической силе, он в ту ночь жил в Джоне Коффи. И, когда Джон вышел вперед к начальнику Мурсу, это был тот дух — я его представляю как нечто белое, — и он взял ситуацию в свои руки. Другая сила не исчезла, но я видел, как она уползает прочь, словно тень под внезапным ярким светом.
    
— Я хочу помочь, — сказал Джон Коффи. Мурс поднял на него взволнованный взгляд, рот его открылся. Когда Коффи забрал «Бантлайн специал» из его руки и передал мне, Хэл, по-моему, этого даже не заметил. Я осторожно опустил курок. Позднее, проверив барабан, я обнаружил, что он совсем пуст. Иногда мне интересно, знал ли об этом Хэл. Сейчас же я все повторял:
    
— Я пришел ей помочь. Просто помочь. Это все, что мне нужно.
    
— Хэл! — крикнула Мелинда из спальни. Голос ее на этот раз звучал громче, но как-то испуганно, словно та сила, которая сбила нас с толку, переселилась в нее. — Пусть они уходят, кто бы там ни был! Нам не нужны торговцы посреди ночи! Никаких холодильников и пылесосов! Никаких французских панталон с дырой в паху! Гони их! Пусть убираются к такой-то матери на белом катере! — И тут что-то разбилось, наверное стакан, а потом послышались рыдания.
    
— Только помочь, — повторил Джон Коффи так тихо, что почти перешел на шепот. Он не обратил внимания ни на рыдания женщины, ни на ее ругательства. — Просто помочь, босс, вот и все.
    
— Ты не можешь, — сказал Мурс. — И никто не может. — Этот его тон я уже слышал раньше, и через секунду понял, что сам говорил так же, входя в камеру Коффи в ту ночь, когда он вылечил мою «мочевую» инфекцию. Гипноз. «Занимайся своим делом, а я займусь своим» — сказал я тогда Делакруа, но моими делами занялся Коффи, как сейчас он решал проблемы Хала Мурса.
    
— Мы думаем, что он может, — произнес Брут. — И мы не рискнули бы своей работой просто ради того, чтобы прокатиться сюда и назад, как в колледже.
    
Я был готов это сказать три минуты назад. Но Джон Коффи взял игру на себя. Он прошел в дверь мимо Мурса, который поднял бессильную руку, чтобы остановить его (она задела бедро Коффи и упала; я уверен, что тот даже не почувствовал), а потом пошел через переднюю в гостиную, в кухню, затем в спальню, откуда снова раздался этот резкий неузнаваемый голос:
    
— Идите отсюда! Просто идите к черту! Я не одета, сиськи торчат и все наружу!
    
Джон, не обращая внимания, шел, слегка согнувшись, чтобы не задеть светильники, его коричневый круглый череп блестел, а руки болтались по бокам. Через секунду мы двинулись за ним: сначала я, Брут и Хэл, плечом к плечу, замыкал шествие Харри. В этот момент я понял одно: дело ушло из наших рук, все теперь решал Коффи.
   
   
    
     
8
    
    
Женщина, сидевшая, откинувшись на спинку кровати, и глядевшая, выпучив глаза, на приближающегося гиганта, совсем не была похожа на ту Мелли Мурс, которую я знал двадцать лет, она не напоминала даже ту Мелли Мурс, которую мы с Дженис навестили незадолго до казни Делакруа. Женщина в подушках на кровати походила на больного ребенка, одетого ведьмой в ночь Всех Святых. Ее кожа висела складками. Морщинки собрались вокруг правого глаза, словно она пыталась подмигнуть. С той же стороны ее рот изогнулся вниз, и старый пожелтевший клык торчал над потемневшей нижней губой. Волосы тонким туманом окружали череп. В комнате пахло тем, от чего наши тела освобождаются с особым тщанием, когда все нормально. Ночная ваза у ее кровати была наполовину заполнена какой-то отвратительной желтоватой массой. И я с испугом подумал, что мы все-таки опоздали. Ведь всего несколько дней назад она была узнаваемой: больной, но сама собой. С тех пор болезнь в ее голове, должно быть, стала прогрессировать с ужасающей быстротой. Я не думал, чтобы даже Джон Коффи смог помочь ей теперь.
    
На лице Мелинды было выражение испуга и ужаса, когда Коффи вошел в спальню, будто что-то внутри нее узнало доктора, который сможет наконец облегчить ее страдания, словно посыпать соль на пиявку, чтобы та отпала. Слушайте меня внимательно: я не хочу сказать, что Мелли Мурс была одержима, я знаю, что это не так, хотя в таком возбужденном состоянии трудно доверять своим ощущениям. Но я в то же время никогда не отрицал возможности быть одержимым дьяволом. Однако в ее глазах стояло что-то, уверяю вас, похожее на страх. Тут вы можете мне доверять, уж это чувство я перепутать не могу.
    
Что бы там ни было, но все быстро прошло, уступив место неподдельному интересу. Уродливый рот Мелинды задрожал подобием улыбки.
    
— Какой большой! — вскрикнула она. Словно маленькая девочка, заболевшая ангиной. Она вытащила руки из-под одеяла — мертвенно бледные, как ее лицо, — и сложила их вместе. — Ну-ка, сними штаны! Я слышала о членах у негров всю свою жизнь, но никогда не видела!
    
За моей спиной Мурс издал мягкий печальный вздох, полный отчаяния.
    
Джон Коффи не обратил на это внимания. Постояв немного, словно наблюдая Мелинду со стороны, он подошел к кровати, освещенной лишь одной прикроватной лампой. Она отбрасывала яркий круг света на одеяло, натянутое до кружев у горловины ночной рубашки Мелли. Позади кровати, в тени, я заметил шезлонг, принесенный с веранды. Шерстяной платок, связанный Мелли собственноручно в лучшие дни, сполз наполовину с шезлонга на пол. Именно здесь спал Хэл, вернее дремал, когда мы подъехали.
    
Когда Джон приблизился, ее лицо в третий раз изменило выражение. Я вдруг увидел ту самую Мелли, доброта которой так много значила для меня все эти годы, а еще больше для Дженис, когда наши дети разлетелись из гнезда и ей стало так одиноко и печально.
    
Лицо Мелли выражало интерес, но теперь этот интерес был осознанным.
    
— Кто ты? — спросила она чистым разумным голосом. — И почему у тебя так много шрамов на руках и на плечах? Кто тебя так обидел?
    
— Я почти не помню, откуда они взялись, мэм, — ответил Коффи смущенно и сел рядом с ней на кровать.
    
Мелли улыбалась, как могла, но отвисшая правая часть ее рта дрожала, и улыбка не получалась. Она потрогала белый шрам, закрученный как турецкая сабля, на тыльной стороне его левой ладони.
    
— Какой счастливый дар! А ты понимаешь, почему?
    
— Думаю, что если не знаешь, кто ударил тебя или затравил собаками, это не мешает спать ночами, — сказал Джон Коффи своим глубоким голосом с южным акцентом.
    
Она рассмеялась, смех рассыпался, как серебро, в дурно пахнущей комнате больной. Хэл стоял рядом со мной, дыша неровно, но не пытался вмешиваться. Когда Мелли засмеялась, его быстрое дыхание на секунду замерло, а крупная рука схватила мое плечо. Он сжал его так сильно, что остались синяки — я видел их на следующий день, — но тогда ничего не почувствовал.
    
— Как тебя зовут? — спросила она.
    
— Джон Коффи, мэм.
    
— Коффи, как напиток.
    
— Да, мэм, только пишется иначе.
    
Она откинулась на подушки и полулежала, глядя на него. Джон сидел рядом и тоже глядел на нее, и круг света от лампы окружал их, словно актеров на сцене: громадный чернокожий мужчина в тюремной робе и маленькая умирающая белая женщина. Она смотрела в глаза Джона с сияющим восхищением.
    
— Мэм?
    
— Да, Джон Коффи? — Слова, едва долетали до нас в дурно пахнущем воздухе. Я чувствовал, как напрягаются мускулы моих рук, ног и спины. Откуда-то издалека я ощущал, что начальник тюрьмы сжимает мое плечо, а боковым зрением видел Харри и Брута, обнявших друг друга, как маленькие дети, потерявшиеся в ночи. Что-то должно было произойти. Что-то большое. Мы все это чувствовали.
    
Джон Коффи наклонился к ней ближе. Пружины кровати заскрипели, зашуршали простыни, и холодно улыбающаяся луна заглянула сквозь верхнюю раму в окно спальни. Налитые кровью глаза изучающе разглядывали ее поднятое кверху лицо.
    
— Я ее вижу, — сказал он. Но говорил не ей, мне так кажется, а самому себе. — Я ее вижу, и я могу помочь. Сидите тихо… только сидите тихо…
    
Он склонялся все ближе и ближе. На секунду его огромное лицо остановилось почти в пяти сантиметрах от ее лица. Он отвел одну ладонь в сторону, растопырив пальцы, словно веля кому-то подождать… только подождать… а потом снова опустил лицо. Его широкие гладкие губы прижались к ее губам и приоткрыли их. Секунду мне был виден один ее глаз, смотревший удивленно куда-то мимо Коффи. Потом его гладкая лысая голова двинулась, и глаз исчез.
    
Послышался мягкий свистящий звук, когда он вдыхал воздух из глубин ее легких. Пару секунд мы слышали только это, а потом пол закачался под ногами и весь дом содрогнулся. Я не придумал, все это почувствовали и потом рассказали. Словно пульсирующий тяжелый удар. Вслед за ним раздался звук падения чего-то тяжелого, как оказалось позже, в холле упали старинные дедовы часы. Хэл Мурс пытался их починить, но они так никогда и не стали ходить.
    
После этого вскоре раздался треск, послышался звон осыпающегося стекла: разбилась часть окна, через которую заглядывала луна. Картина на стене — клипер, рассекающий волны одного из семи морей, — соскочила с крюка, ударилась об пол, стекло раскололось вдребезги.
    
Я почувствовал запах паленого и увидел дымок, поднимающийся с одеяла, под которым лежала она. Часть его вокруг дрожащей правой ноги почернела. Словно во сне, я стряхнул руку Мурса и шагнул к ночному столику. Там в окружении четырех баночек с лекарствами, упавшими, когда все затряслось, стоял стакан с водой. Я взял его и вылил воду на дымящееся место. Послышалось шипение.
    
Джон Коффи продолжал целовать ее долго и страстно, все вдыхая и вдыхая, отставив одну руку в сторону, а второй упираясь в кровать, поддерживая свой огромный вес. Пальцы были расставлены, и рука напоминала мне коричневую морскую звезду.
    
Внезапно ее спина изогнулась. Одна рука повисла в воздухе, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Ноги барабанили по кровати. Потом раздался крик. Опять-таки слышал не только я, но и другие. Бруту показалось, что было похоже, будто крик принадлежит волку или койоту, попавшему ногой в капкан. А мне он напомнил клекот орла, какой можно было услышать иногда тихим утром, когда он кружил, спускаясь сквозь туман, широко распластав крылья.
    
С улицы долетел порыв ветра, такой сильный, что дом тряхнуло во второй раз, — так странно, ведь до этого ветра не было совсем.
    
Джон Коффи отстранился, и я увидел, что лицо Мелли разгладилось. Правая сторона рта больше не отвисала. Глазам вернулась их обычная форма, и вся она помолодела лет на десять. Коффи посмотрел на нее пару секунд, а потом закашлялся. Он отвернулся, чтобы не кашлять ей в лицо, потерял равновесие (что было не трудно, ведь он сидел почти на краешке кровати), и упал вниз на пол. Этого оказалось достаточно, чтобы дом содрогнулся в третий раз. Он опустился на колени и, наклонив голову, кашлял, как человек на последней стадии туберкулеза.
    
Я подумал: «Теперь мошки. Он выпустит их с кашлем, теперь их должно быть так много».
    
Но этого не последовало. Джон только продолжал кашлять глубокими, резкими лающими звуками, едва успевая между приступами глотнуть воздуха. Его темная, шоколадная кожа становилась серой. Встревоженный Брут подошел к нему, опустился на одно колено рядом и положил руку на широкую вздрагивающую спину. Движение Брута словно сняло заклятие. Мурс подошел к постели своей жены и опустился на то место, где сидел Коффи. Похоже, он вообще не замечал присутствия кашляющего, задыхающегося гиганта. И хотя Коффи стоял на коленях почти у самых ног Мурса, тот смотрел только на свою жену, а она в ответ глядела с изумлением. Ее лицо напоминало зеркало, с которого стерли тряпочкой пыль.
    
— Джон, — крикнул Брут. — Выдохни это! Выпусти наружу, как раньше!
    
Джон продолжал кашлять и задыхаться. Глаза его стали влажными, но не от слез, а от напряжения. Слюна текла изо рта прозрачной струйкой, однако больше ничего не выходило.
    
Брут пару раз похлопал его по спине, потом обернулся ко мне:
    
— Он задыхается! То, что он вытянул из нее, мешает ему дышать!
    
Я бросился вперед. Но не успел я пройти и двух шагов, как Коффи на коленях передвинулся в угол, продолжая хрипло кашлять и с трудом успевая вдыхать воздух. Он прислонился лбом к обоям — дикие красные розы, обвившие ограду сада, — и издал неприятный горловой звук, словно пытался вывернуть наизнанку собственное горло. Помню, я подумал тогда, что теперь-то уж наверняка появятся мушки, но их не было. Хотя приступ кашля стал вроде бы слабее.
    
— Со мной все в порядке, босс, — сказал Коффи, все еще уткнувшись лбом в дикие розы на обоях. Глаза его оставались закрытыми. Я не знаю, как он понял, что я рядом, но он это знал. — Правда, со мной все нормально. Позаботьтесь о леди.
    
Я посмотрел на него недоверчиво, потом повернулся к кровати. Хэл гладил лоб Мелли, и я с удивлением увидел, что часть ее волос — не много, но заметно, — опять потемнела.
    
— Что случилось? — спросила она у него. Пока я смотрел, румянец постепенно возвращался на ее щеки. Словно она стащила пару роз с обоев. — Как я сюда попала? Мы собирались ехать в больницу в Индианолу, правда? А врач должен был сделать мне рентген головы и фотографии мозга.
    
— Тихо, — проговорил Хэл. — Не надо, дорогая, сейчас это все неважно.
    
— Но я не понимаю! — почти простонала она. — Мы остановились где-то по дороге… ты купил мне букет цветов за десять центов… а потом… я здесь. И уже темно! Ты поужинал, Хэл? Почему я в спальне для гостей? Мне сделали рентген? — Ее глаза скользнули по Харри, почти не видя его — это, наверное, был шок, — и остановились на мне. — Пол? Мне сделали рентген?
    
— Да, — ответил я. — Он оказался хорошим.
    
— Они не нашли опухоли?
    
— Нет. Сказали, что головные боли теперь прекратятся.
    
Сидевший рядом Хэл расплакался. Она приподнялась и поцеловала его в висок. Потом ее глаза обратились в угол.
    
— Кто этот чернокожий? Почему он в углу?
    
Я повернулся и увидел, что Джон пытается подняться. Брут помог ему, и наконец Джон встал рывком. Он стоял лицом к углу, как ребенок, который плохо себя вел, и все еще кашлял, но эти приступы, казалось, уже слабели.
    
— Джон, — позвал я. — Повернись, парень, и посмотри на эту леди.
    
Он медленно повернулся. Лицо его все еще было цвета пепла, он казался на десять лет старше — как некогда сильный человек, проигравший долгую борьбу с чахоткой. Его глаза устремились на тюремные шлепанцы, и казалось, будто он жалеет, что явился без шляпы.
    
— Кто ты? — опять спросила Мелинда. — Как тебя зовут?
    
— Джон Коффи, мэм, — ответил он, на что она немедленно отреагировала:
    
— Только пишется не так, как напиток.
    
Хэл вздрогнул рядом с ней. Она почувствовала и, успокаивая, потрепала его по руке, не отрывая глаз от чернокожего.
    
— Ты мне снился, — вымолвила она нежным, чуть удивленным голосом. — Мне снилось, что ты бродил в темноте и я тоже. И мы нашли друг друга.
    
Джон Коффи молчал.
    
— Мы нашли друг друга в темноте, — повторила она. — Встань, Хэл, ты мешаешь мне подняться.
    
Он встал и с недоверием наблюдал, как она откидывает одеяло.
    
— Мелли, ты не можешь…
    
— Не глупи, — сказала она и спустила ноги. — Конечно, могу. — Она расправила ночную рубашку, потянулась и встала на ноги.
    
— Боже мой, — прошептал Хэл. — Боже Всемилостивый, посмотрите на нее.
    
Мелли подошла в Джону Коффи. Брут стоял поодаль с выражением почти мистического страха на лице. Сначала она слегка захромала, но через пару шагов прошло даже это. Я вспомнил, как Брут протягивал разноцветную катушку Делакруа со словами: «Брось ее, я хочу посмотреть, как он бегает». Мистер Джинглз тогда слегка хромал, но следующей ночью, когда Дэл проходил по Миле, мышонок был в полном порядке.
    
Мелли положила руки на плечи Джону и обняла его. Коффи постоял чуть-чуть, позволяя обнимать себя, а потом поднял одну руку и погладил ее по голове, проделав это с почтительной нежностью. Его лицо все еще оставалось серым. Я подумал, что у него вид смертельно больного человека.
    
Она отодвинулась от него и заглянула ему в лицо.
    
— Спасибо.
    
— Пожалуйста, мэм.
    
Мелли подошла к Хэлу. Он прижал ее к себе.
    
— Пол, — позвал Харри. Он показывал на запястье, постукивая по циферблату часов. Дело шло к трем часам. Светать начнет около половины пятого. Если мы хотим доставить Коффи назад в Холодную Гору до рассвета, надо поспешить. А я хотел привезти его обратно. Отчасти потому, что чем дольше это длилось, тем хуже были наши шансы выкрутиться, именно так. Но еще я хотел вернуть Джона туда, где могу официально вызвать к нему врача, если возникнет нужда. А судя по его виду, она возникнет.
    
Мурсы сидели, обнявшись на краешке кровати. Я хотел вызвать Хэла в гостиную для приватной беседы, потом понял, что буду звать его до второго пришествия, а он все равно останется здесь. Хэл сможет отвести глаза от жены — хоть на пару секунд — к рассвету, но не сейчас.
    
— Хэл, — окликнул я. — Нам пора ехать.
    
Он кивнул, не глядя. Хэл изучал цвет лица своей жены, естественный мягкий изгиб губ, новые темные волосы в ее прическе.
    
Я постучал по его плечу достаточно сильно, чтобы хоть на миг привлечь его внимание.
    
— Хэл, мы сюда не приезжали.
    
— Что?
    
— Нас здесь не было, — сказал я. — Мы поговорим позже, но сейчас тебе надо знать только это. Нас здесь никогда не было.
    
— Да, хорошо… — Он заставил себя с явным усилием сфокусировать взгляд на мне. — Вы его вывезли. А сможете вернуть его обратно?
    
— Думаю, да. Возможно. Но нам надо ехать.
    
— Откуда ты знал, что он сможет это сделать? — Потом он покачал головой, понимая, что сейчас не время. — Пол… спасибо тебе.
    
— Не меня благодари. Благодари Джона.
    
Мурс посмотрел на Джона Коффи, потом протянул ему руку — точно так, как это сделал я, когда Харри и Перси привели его в блок.
    
— Спасибо тебе. Огромное спасибо.
    
Джон глядел на протянутую руку. Брут ощутимо толкнул его в бок локтем. Джон вздрогнул, потом взял руку и потряс. Вверх, вниз, назад в центр, отпустил. «Пожалуйста», — хрипло проговорил он. Его голос напоминал голос Мелли, когда она хлопнула в ладоши и просила Джона снять штаны. «Пожалуйста», — сказал он человеку, который при обычном течении событий взял бы этой рукой перо и подписал приказ о казни.
    
Харри опять постучал по часам, на этот раз более настойчиво.
    
— Брут, — окликнул я. — Ты готов?
    
— Привет, Брутус, — сказала Мелинда бодрым голосом, словно впервые заметив его. — Рада тебя видеть. А вы, джентльмены, не хотите чая? А ты, Хэл? Я могу приготовить. — Она опять встала. — Я была больна, но сейчас мне хорошо. Лучше, чем когда-либо.
    
— Спасибо, миссис Мурс, но нам надо идти, — ответил Брут. — Джону пора спать. — Он улыбнулся, показывая, что это шутка, но взгляд, брошенный на Джона, был полон тревоги, которую чувствовал и я.
    
— Да… если вы так считаете…
    
— Да, мэм. Пойдем, Джон Коффи. — Он потянул Джона за руку, и тот пошел с ним.
    
— Подождите! — Мелинда освободилась от рук Хэла и легко, как девочка, подбежала к Джону. Она опять обняла его. Потом сняла с шеи цепочку тонкой работы. На конце ее был серебряный медальон. Она протянула его Джону, а тот смотрел на него непонимающе.
    
— Это Святой Кристофер, — пояснила она. — Возьмите его, мистер Коффи, и носите. Он будет оберегать вас. Пожалуйста, носи его. Для меня.
    
Джон оглянулся на меня с беспокойством, а я посмотрел на Хэла, который сначала развел руками, а потом кивнул.
    
— Возьми его, Джон, — разрешил я. — Это подарок.
    
Джон взял, расправил цепочку вокруг своей мощной шеи и заправил медальон со Святым Кристофером за ворот рубашки. Он уже совсем перестал кашлять, но, по-моему, выглядел еще более серым и больным.
    
— Спасибо, мэм, — сказал он.
    
— Нет, — ответила она. — Тебе спасибо. Спасибо тебе, Джон Коффи.
   
   
    
     
9
    
    
На обратном пути я ехал с Харри в кабине и был ужасно этому рад. Отопитель оказался сломан, но мы сидели в закрытой кабине. Мы проехали почти полпути, Харри нашел небольшую развилку и направил грузовик туда.
    
— Что случилось? — спросил я. — Что-то с подшипником?
    
Для меня проблема могла возникнуть только из-за каких-то неисправностей в двигателе «фармолла» или трансмиссии, если что-то стучало или звучало так, словно вот-вот сломается.
    
— Ничего, — ответил Харри извиняющимся тоном. — Мне просто нужно выйти по нужде, а то поплыву, вот и все.
    
Оказалось, что это нужно всем, кроме Джона. Когда Брут спросил его, не хочет ли он спуститься и помочь нам полить кустики, тот только покачал головой, не поднимая глаз. Он сидел, прислонившись спиной к кабине, натянув одно из армейских одеял на плечи, как серапе. Я не смог понять выражения его лица, но слышал, как он дышит, — сухо и резко, словно ветер, дующий сквозь соломинку. Мне это не понравилось.
    
Я зашел в заросли ивняка, расстегнулся и стал мочиться. Я еще помнил о своей «мочевой» инфекции, тело еще не забыло, и мне было приятно, что я могу просто мочиться и не кричать при этом от боли. Я делал свое дело, глядя на луну и не замечая стоящего рядом Брута, пока он не сказал тихо:
    
— Он никогда не сядет на Олд Спарки.
    
Я с удивлением посмотрел на него, испугавшись слегка его интонации.
    
— О чем ты?
    
— Я о том, что он почему-то проглотил это, вместо того, чтобы выплюнуть, как раньше. Может, Джон протянет неделю — он ведь такой большой и сильный, — но я уверен, что все произойдет быстрее. Кто-нибудь их нас пойдет проверять, и увидит, что он лежит на своей койке мертвый.
    
Я думал, что закончил, но тут вдруг поежился, и моча полилась опять. Застегивая брюки, я подумал, что в словах Брута есть смысл. И надеялся, в общем-то, что он окажется прав. Джон Коффи не заслужил смерти вообще, если я прав в своих рассуждениях о дочерях Деттерик, но если он все-таки умрет, то пусть уж лучше не от моей руки. Я не был уверен, что смогу поднять руку и сделать это, когда потребуется.
    
— Пошли, — произнес Харри из темноты. — А то уже поздно. Давайте закончим это дело.
    
Когда мы шли назад к грузовику, до меня вдруг дошло, что мы оставили Джона совсем одного, — глупость на уровне Перси Уэтмора. Я подумал, что он мог уйти, мог выплюнуть мошек как только увидел, что его не охраняют, а потом просто рвануть на волю, как Гек и Джим по реке. И останется нам только одеяло, в которое он заворачивался.
    
Но Коффи сидел, все так же прислонившись к кабине и положив руки на колени. Он поднял лицо на звук наших шагов и попытался улыбнуться. Улыбка на секунду осветила его изможденное лицо, а потом погасла.
    
— Как ты себя чувствуешь, Джон-Великан? — спросил Брут, забираясь назад в кузов и снова закутываясь в одеяло.
    
— Нормально, босс, — произнес Джон бесцветно. — Все нормально.
    
Брут похлопал его по колену.
    
— Мы скоро вернемся. А когда все уладим — понимаешь? — я прослежу, чтобы тебе дали большую чашку горячего кофе. С сахаром и сливками.
    
Да уж точно, подумал я, обходя грузовик и забираясь в кабину. Если только нас самих сначала не арестуют и не бросят за решетку.
    
Но я жил с этой мыслью с той самой минуты, как мы затащили Перси в смирительную комнату, и она меня уже не беспокоила настолько, чтобы я не мог заснуть. Я задремал, и мне приснился сон о Голгофе. Гроза на западе и запах, напоминающий запах можжевеловых ягод. Брут, Харри, Дин и я стояли вокруг в форме и жестяных шлемах, как в кинокартине Сесиля Б. де Милля. Думаю, мы были центурионами. Я увидел три креста: слева и справа Перси Уэтмор и Эдуар Делакруа, в центре Джон Коффи. Я посмотрел на свою руку и увидел в ней окровавленный молоток.
    
«Нам надо его снять оттуда, Пол! — кричал Брут. — Надо спустить его вниз!»
    
Но мы не могли, потому что не было лестницы. Я начал объяснять это Бруту, а потом проснулся от сильного рывка грузовика. Мы возвращались к тому месту, где Харри прятал грузовик раньше, в тот день, который сейчас казался началом эры.
    
Мы вдвоем вышли и подошли к кузову. Брут легко спрыгнул на землю, а Джон Коффи зацепился коленями и чуть не упал. Мы все втроем ловили его, и едва он твердо встал на ноги, как приступы кашля опять начали сотрясать его, на этот раз еще сильнее, чем раньше. Он согнулся пополам, прижимая ко рту ладони, чтобы приглушить звуки.
    
Когда кашель поубавился, мы снова забросали капот сосновыми ветками и пошли той же дорогой обратно. Самой худшей частью этого почти ирреального отпуска для меня были последние двести метров, когда мы спешили назад к югу вдоль развилки шоссе. Я уже видел (или мне так казалось) первые слабые проблески светлого неба на востоке и чувствовал, что какой-нибудь фермер, вышедший в такую рань собрать свои тыквы или вскопать последние грядки, обязательно попадется навстречу. И даже если этого не произойдет, мы услышим чей-то голос (в моем воображении — Кэртиса Андерсона): «Стой, не шевелись!», когда я буду открывать ключом «Аладдин» калитку в сетчатой ограде вокруг входа в тоннель. Потом два десятка охранников с карабинами выйдут из леса, и наше маленькое приключение закончится.
    
Когда мы на самом деле подошли к ограде, мое сердце билось так сильно, что с каждым ударом перед глазами плыли белые точки. Руки были холодные и онемевшие, и я долго-долго не мог вставить ключ в замок.
    
— Боже мой, фары! — простонал Харри.
    
Я поднял глаза и увидел два ярких пятна света на дороге. Ключи чуть не выпали у меня из руки, я поймал их в последний момент.
    
— Дай мне, — сказал Брут. — Я открою.
    
— Нет, уже все нормально, — ответил я. Ключ наконец попал в скважину и повернулся. Через секунду мы оказались внутри. Мы сгрудились за подъемной дверью и смотрели, как мимо тюрьмы проехал грузовик, развозящий свежий утренний хлеб. Рядом с собой я слышал неровное дыхание Джона Коффи. Оно напоминало звук двигателя, который давно не смазывали. Когда мы выходили, Джон легко придерживал подъемную дверь для всех нас, но на этот раз мы его даже не просили, это было исключено. Мы с Брутом подняли дверь, а Харри провел Джона вниз по ступенькам. Великан шел тяжело, но все же спустился. Мы с Брутом быстро юркнули за ним, потом опустили за собой дверь и снова закрыли на замок.
    
— Боже, я думаю, мы… — начал Брут, но я одернул его, резко толкнув локтем в ребра.
    
— Не надо говорить, — остановил его я. — Даже думать не смей, пока он не окажется в своей камере.
    
— А еще надо позаботиться о Перси, — сказал Харри. Наши голоса эхом отдавались в гулком тоннеле. — Вечер не закончится, пока мы его не успокоим.
    
Как оказалось позже, вечер был далеко не закончен.
   
  
  
   
    
Часть 6
    
Коффи проходит Милю
   
   
    
     
1
    
    
Я сидел в солярии Джорджии Пайнз с отцовской ручкой в руке. Время остановилось для меня, — я вспоминал ту ночь, когда мы с Харри и Брутом вывезли Коффи из блока к Мелинде Мурс, пытаясь спасти ей жизнь. Я уже писал о том, как мы напоили наркотиками Вильяма Уортона, хвастливо называвшего себя вторым Крошкой Билли, о том, как мы запаковали Перси в смирительную рубашку и затащили в комнату с мягкими стенами в конце коридора. Я писал о нашей странной ночной поездке — жутковатой и волнующей одновременно — и о чуде, свершившемся в конце пути. Мы видели, как Джон Коффи спас женщину, находившуюся не просто на краю могилы, но и, как нам казалось, на самом ее дне.
    
Я писал, очень смутно ощущая текущую вокруг меня жизнь приюта «Джорджия Пайнз». Пожилые люди спускались на ужин, потом ковыляли в Центр отдыха (да, здесь вы можете усмехнуться) принять вечернюю порцию мыльных опер. Вроде бы я помню, как мой друг Элен принесла бутерброд, я поблагодарил, а потом съел его, но совсем не могу сказать, ни в котором часу она приходила, ни с чем был этот бутерброд. Я почти целиком находился там, в 1932-м, когда мы покупали бутерброды у старого Тут-Тута с тележкой, расписанной библейскими изречениями, за пять центов — с холодной свининой, за десять — с говядиной.
    
Помню, как стихал шум, когда жившие здесь ископаемые готовились к очередной ночи чуткого и беспокойного сна. Я слышал, как Микки — может быть, не самый лучший здесь санитар, но уж точно самый добрый — напевает своим чистым тенором «Долину Красной реки», проходя по комнатам и раздавая вечерние лекарства: «Из долины, говорят, ты уезжаешь… Будет ясных глаз твоих нам очень не хватать…». Эта песня опять напомнила мне о Мелинде и о том, что она сказала Джону, когда произошло чудо. «Ты мне снился. Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я. Мы нашли друг друга».
    
В Джорджии Пайнз стало тихо, наступила полночь и прошла, а я все писал. Я дошел до того места, где Харри напомнил нам, что даже если мы доставили Джона в тюрьму незамеченными, нас еще ждет Перси. «Вечер еще не закончен, пока мы не уладили дело с ним», — примерно так выразился Харри.
    
На этом месте мой длинный день, исписанный отцовской ручкой, все-таки закончился. Я положил ее, как мне казалось, лишь на секунду, чтобы хоть немного размять затекшие пальцы, — а потом опустил голову на руки и закрыл глаза, чтобы отдохнули. Когда я открыл их опять и поднял голову, на меня через окно глядело утреннее солнце. Я глянул на часы и увидел, что уже девятый час. Я проспал, как старый пьяница, положив голову на руки, около шести часов. Я встал, покачиваясь, чтобы вернуть к жизни свою спину, и подумал, что не мешало бы спуститься на кухню, взять пару гренков и пойти на утреннюю прогулку, а потом посмотрел на кипу исписанных листов, рассыпанных по столу. И сразу же решил ненадолго отложить прогулку. Да, у меня были обязанности, но они могли подождать, мне совсем не хотелось сегодня утром играть в прятки с Брэдом Доланом.
    
Вместо прогулки я закончил свой рассказ. Иногда лучше заставить себя доделать начатое, несмотря на протесты души и тела. Иногда это единственный способ закончить дело. И сильнее всего, я помню, в то утро мне хотелось освободиться от неотступного призрака Джона Коффи.
    
— Ладно, — сказал я. — Еще одна миля. Но сначала…
    
Я прошел по коридору второго этажа в туалет. Пока я стоял там у писсуара, взгляд мой скользнул по детектору дыма на потолке. Я вспомнил, как Элен удалось отвлечь Додана, так что я смог вчера совершить прогулку и выполнить свой маленький долг. Закончил я туалетные процедуры с улыбкой.
    
Я вернулся в солярий, чувствуя себя лучше (и намного приятнее в области почек). Кто-то — я не сомневался, что Элен, — поставил чайник рядом с моими страницами. И прежде чем снова сесть, я жадно выпил сначала одну чашку, потом вторую. Затем снова уселся, снял колпачок с ручки и принялся писать.
    
Я уже полностью погрузился в свой рассказ, когда чья-то тень упала на бумагу. Подняв глаза, я ощутил холодок в животе. Это был Долан, он стоял у окна. И улыбался.
    
— Ты пропустил свою утреннюю прогулку, Поли, — сказал он, — поэтому я пришел узнать, что ты здесь затеваешь. Убедиться, что ты, скажем, не болен.
    
— Вы очень любезны, сэр. — Мой голос звучал нормально, но сердце колотилось бешено. Я его боялся, и это чувство мне было в новинку. Он напоминал Перси Уэтмора, а его я никогда не боялся… но в те времена я был молод… Улыбка Брэда стала шире, но не стала приятней.
    
— Мне сказали, что ты находился здесь всю ночь, Поли, сидел и писал свой маленький рапорт. А это очень плохо. Таким старперам, как ты, нужен полноценный отдых.
    
— Перси, — произнес я, но увидел, как недобро выглядела его улыбка, и понял свою ошибку. Я глубоко вздохнул и начал снова: — Брэд, что ты имеешь против меня?
    
Секунду он озадаченно смотрел, может, слегка неспокойно. Потом снова заулыбался.
    
— Старожил. А может, мне просто рожа твоя не нравится. Что ты все-таки там пишешь? Завещание, небось?
    
Он подошел, вытянув руку. Я прижал ладонью листок, над которым работал, начав сгребать остальные другой рукой, сминая их в спешке, чтобы сунуть под мышку, под одежду.
    
— Ну-ка, — сказал он, словно ребенку, — на этот раз не получится, старичок. Если Брэд хочет посмотреть, то Брэд посмотрит. А ты сможешь положить это в задолбанный банк.
    
Он схватил мое запястье своей молодой и неожиданно сильной рукой и сжал его. Боль пронзила мою кисть, словно укус, и я застонал.
    
— Отпустите, — смог я произнести.
    
— После того, как ты дашь мне посмотреть, — отозвался он, уже не улыбаясь. Его лицо было все же веселым, такое бодрое веселье часто появляется на лицах людей, которым нравится делать гадости.
    
— Дай мне посмотреть Поли. Я хочу знать, что ты пишешь. — Моя рука стала сползать с верхней страницы. С описания нашей поездки с Джоном Коффи назад по тоннелю. — Я хочу посмотреть, связано ли это с тем, куда ты…
    
— Оставьте его в покое.
    
Голос прозвучал словно свист хлыста в сухой жаркий день… и по тому, как Брэд Долан подпрыгнул, можно было подумать, что целились в его задницу. Он отпустил мою руку, которая упала назад на бумагу, и мы оба посмотрели на дверь.
    
Там стояла Элен Коннелли, свежее и бодрее, чем когда-либо. На ней были джинсы, обтягивающие ее стройные бедра и длинные ноги, в волосах — голубая лента. В своих скрюченных артритом руках она держала поднос: сок, яичница, гренок и чай. Глаза ее сверкали.
    
— И что это вы делаете? — спросил Брэд. — Ему нельзя есть здесь.