1 2 3 4 5 6 7 
   
В Игнатии, все еще приходившем выпускать ее из клетки для прогулки по речному туннелю, она начала подмечать тревожные признаки, что в мире Детей Иисуса не все ладно.
   
С фонарем в руке, обутая в сапожки, она прикоснулась пальцами к грубой шерстяной ткани его рукава и принудила мальчика поглядеть ей в лицо.
   
— Милый Игнатий, что случилось?
   
— Мне запрещено разговаривать с вами, сестра Мэри! — прошептал он.
   
— Вздор! Нас тут никто не услышит. В чем дело?
   
— Отец говорит, что мы должны покинуть Южные пещеры в два счета, и сделать надо так много! Джером не жалеет своей трости, а малышам это не по силам.
   
— Насколько малы малыши?
   
— Четыре годика, может, пять, что-то вроде.
   
— Где Тереза?
   
— Ушла сегодня в Северные пещеры. Ее новая кухня готова.
   
— Ну а я? Меня должны перевести?
   
Лицо у него стало затравленным, глубоко несчастным.
   
— Не знаю, сестра Мэри. Идите же!
   
Когда она вернулась, он торопливо отвел ее в клетку, забрал ее сапожки и исчез за экраном. У Мэри оборвалось сердце. Конфискация ее сапожек не предвещала ничего хорошего. Прежде Игнатий оставлял их у входа в туннель.
   
Отец Доминус, когда он пришел, дергался, словно ученик, поставленный в колпаке дурака на стул, а то, что он в конце концов начал диктовать, вполне заслуживало колпака дурака — бессвязные фразы, бормотание, не имеющие никакого отношения к золоту, Богу или Люциферу. В конце концов она попросила его, как сумела смиреннее, продиктовать ей по буквам список неизвестных ей слов, чтобы в будущем ей не пришлось бы нарушать его сосредоточенность просьбами о помощи. После тридцати двух слов для списка он внезапно вскочил и стремительно исчез.
   
Некоторое время Мэри пыталась внушить себе, что все это было следствием смены места; конечно же, очень хлопотно переместить пятьдесят с лишним детей из системы пещер, много лет бывших их домом, в новую систему, которой они, возможно, особенно боялись, так как там, очевидно, находились и лаборатория, и упаковочное помещение. А золото? Нет, это навряд ли. Золото находится там, где пребывает Бог, а то, что он говорил, не позволяло определить, где именно.
   
   
На следующий день явился брат Джером с хлебом и водой, хотя без масла, сыра или джема. Презрительно следя за ней темными глазами, он протянул руку:
   
— Давайте вашу работу.
   
Она молча просунула ее между прутьями, жалкую пачку страниц в сравнении с предыдущими диктовками, переписывание которых настолько ее поглощало, что у нее не оставалось времени ни для тревог, ни для праздных мыслей.
   
Один день — бифштекс, грибы и пудинг, теперь хлеб и вода, думала она. Что происходит? Этот хрупкий ум рассыпался? Или мой новый режим всего лишь следствие того, что теперь я нахожусь в нескольких милях от кухни? Воды можно набрать где угодно, но хлеб и то, что намазывается на хлеб, доставляется из кухни.
   
Во второй день ее пребывания на хлебе и воде отец Доминус с воплем возник из-за экрана, сжимая в одной руке страницы, которые она отдала Джерому.
   
— Что это? Что это? — визжал он, а в уголках его рта клубилась пена.
   
— Это то, что вы продиктовали мне позавчера, — сказала Мэри, и ее голос не выдал ни малейшего страха.
   
— Я диктовал вам тогда два часа, сударыня, два часа!
   
— Нет, отче, не так. Вы сидели в вашем кресле два часа, но единственная нужная информация, которую вы мне дали, записана тут. Вы путались, сэр.
   
— Лгунья! Лгунья!
   
— Зачем мне лгать? — ответила она рассудительно. — Я достаточно умна, чтобы понимать, в какой мере моя жизнь зависит от того, насколько полезной могу я быть вам, отче. Так зачем бы я стала вызывать ваше неудовольствие? — На нее снизошло вдохновение. — Признаться, я думала, вам необходимо хорошенько выспаться, и, полагаю, усталость мешала вам сосредоточиться. Я не ошиблась?
   
Два маленьких шарика глядели на нее с синеватой молочной стеклянностью снятого молока, но она отвечала твердым взглядом. Пусть себе пялится!
   
— Может быть, вы правы, — сказал он и стремительно ушел, видимо, раздумав диктовать ей на этот раз.
   
Его ум слабел, больше она в этом не сомневалась, но можно ли было назвать это сумасшествием, оставалось спорным.
   
— Ах, если бы я только могла склонить его поговорить разумно о детях! — сказала она себе, примостившись на краешке кровати. — Я все еще понятия не имею, зачем он набрал их или каким образом, или что происходит с ними, когда они взрослеют. Мне необходимо привести его в более податливое настроение.
   
Брат Игнатий не появлялся, не приходил и Джером пополнить ее хлебные запасы, равные теперь половине краюшки. Какой-то инстинкт подсказал Мэри не расходовать воду на мытье лица или какой-либо другой части тела: то, что у нее есть, может потребоваться ей для питья, притом ограничивая себя. Переписывать было нечего, каждая книга была прочитана и перечитана по меньшей мере несколько раз, и день тянулся мучительно долго, тем более что ее не вывели на прогулку. Сон долго не приходил, мешался с кошмарами и продолжался недолго.
   
Когда появился отец Доминус, он нес свежую буханку и кувшин с водой.
   
— Ах, как я рада увидеть вас, отче! — вскричала Мэри, улыбаясь самой лучшей своей улыбкой в надежде, что ничего соблазняющего в этой улыбке нет. — Я истомилась от ничегонеделания и с нетерпением жду следующей главы вашего Космогенезиса.
   
Он сел, видимо, решив, что в ее улыбке соблазн не прятался, но хлеб и кувшин оставил возле себя на полу, а не на ее полке. Это, не сомневалась она, означало, что получение его щедрот зависит исключительно от ее поведения теперь.
   
— Прежде чем мы начнем диктовку, отче, — сказала она самым просительным своим голосом (огромное усилие для Мэри), — мне так много хотелось бы понять о тьме Бога. Люцифер очевиден, и я от всего сердца согласна с вашей философией. Но пока мы еще не касались Иисуса. А он должен занимать ведущее место в вашей космогонии, иначе вы не окрестили бы своих последователей «Детьми Иисуса». Их пятьдесят, вы говорите, тридцать мальчиков и двадцать девочек. Эти числа должны иметь значение, ведь во всем, что вы говорили до сих пор, есть глубокий смысл.
   
— Да, вы умны, — сказал он ублаготворенно. — Все числа со смыслом должны завершаться отсутствием числа, тем, что греки называли «Зеро». Ноль, пишем мы, имея дело с арабскими цифрами. Зеро — не просто отсутствие числа, но по-арабски у него нет начала и нет конца. Оно вечно. Вечное Зеро. Пять плюс три плюс два равно десяти. Линия, которая никогда не встречается с собой, и круг, всегда замкнутый на себе.
   
Он замолчал. Мэри заморгала. Какая невероятная чушь! Но она сказала благоговейно:
   
— Как глубоко! Изумительно! — Она поколебалась настолько долго, насколько могла себе позволить.
   
— А Иисус?
   
— Иисус это порождение перемирия между Богом и Люцифером.
   
У нее отвалилась челюсть.
   
— Что-о?
   
— Мне казалось это самоочевидным, сестра Мэри. Люди были не в силах сносить бесформенность, безликость и бесполость Бога, но и не поддавались полностью уловкам Люцифера. Бог ничего не достигал и Люцифер ничего не достигал. А потому они встретились на скале в небе, которая ненадолго превратилась в звезду, и выковали Иисуса: Человека и все же не Человека. Смертного и все же бессмертного. Знаменующего доброту и тем не менее зло.
   
Мэри не могла бороться с испариной, покрывшей все ее тело, ни с дрожью отвращения, сбросившей ее со стула.
   
— Отче, вы богохульствуете! Вы анафема! Вероотступник! Но вы ответили на все мои вопросы, даже те, которые я не задавала. Для чего бы вам ни требовались дети, это зло! Им ведь никогда не будет дозволено вырасти, так ведь? Маленькие девочки говорят про школу в Манчестере, руководимую матушкой Беатой, которая обучит их стать камеристками, но нет никакой школы, нет матушки Беаты! Что ты делаешь с мальчиками? Об этом мне ничего не известно, так как брат Игнатий слишком туп, а брат Джером слишком хитер, чтобы сказать мне. Злодей! Ты злодей! Проклинаю тебя, Доминус! Ты украл детей слишком маленьких, чтобы работать на жестоких хозяев. И, значит, покупал их за деньги на бутылку джина у их безбожных родителей или у приходских властей! Ты используешь их невинность и думаешь, будто ты квит, потому что кормишь их, одеваешь и лечишь! Будто телят, откармливаемых для стола. Ты убиваешь их, Доминус! Убиваешь невинных!
   
Он слушал ее диатрибу в изумлении, настолько ошеломленный, что онемел. Рот для водопада слов ему разверзло ее обвинение, что он убивает невинных; если ей требовалось доказательство, его омерзительная истерика доказала все. Он пронзительно вопил, визжал, брызгал слюной, его тело сводили судороги чудовищной ярости. Он называл ее стервой, шлюхой, соблазнительницей, Лилит, Иезавель, именами дюжины других библейских искусительниц, а затем начинал повторять их снова и снова. А Мэри вне себя перекрикивала его опять и опять одним-единственным обвинением:
   
— Ты убиваешь невинных! Ты убиваешь невинных!
   
Будто не зная, что еще сделать, он схватил кувшин и швырнул его на прутья, обдав Мэри черепками и бесценной водой. Затем слепо повернулся, наткнулся на экран и убежал, визгливо призывая проклятия на ее голову.
   
Экран зашатался и упал, казалось, невероятно медленно, его верхний край зацепил что-то позади и разорвался. В каморку ворвалась неизмеримость света, столь слепящего, что Мэри вскинула руку, чтобы защитить глаза. Только уверившись, что сумеет выдержать подобную яркость, она открыла их и увидела панораму, которая в иных обстоятельствах ошеломила бы ее своей красотой. Она находилась по меньшей мере в тысяче футов над окружающим пейзажем вересков, причудливых скал и вершин холмов. Дербишир! Во многих милях от Мэнсфилда.
   
В пещеру со свистом врывался ветер. Ветер, которому прежде, очевидно, препятствовал занавес темно-зеленой парусины, который теперь валялся на полу за экраном. Так вот почему в ее тюрьме постоянно слышалось негромкое постанывание! Не окно, неплотно закрытое, но парусиновый занавес, где-то неплотно прилегавший к камню.
   
Ах, подумала она, вся дрожа, я погибну от холода задолго до того, как успею умереть от жажды.
   
Она, разумеется, не могла добраться до входа в пещеру: до него было добрых двадцать футов, и решетка по-прежнему препятствовала ей. Хлеб лежал вне ее достижения, а вода быстро высыхала под этим жутким ветром. Откуда они входили и куда выходили? В стене по правую руку не было ничего, но слева вырисовывались пасти трех туннелей — ее прогулочного и двух других подальше. Рядом с самым дальним лежала груда сальных свечей и трутница; значит, этот туннель уходил глубоко под землю в направлении Северных пещер. Средний, решила она, ведет к старой кухне по соседству. Ах, что произошло с Терезой? С Игнатием? Они были опасно близки к половой зрелости, которая, подсказывал Мэри ее инстинкт, была границей для отца Доминуса. Стоило ребенку пересечь ее, обрести мужественность или женственность, от него или от нее избавлялись. Ей оставалось только уповать, что смерть от рук искусного аптекаря была быстрой и незаметной. Конечно же, в физической расправе нужды не было. Однако, наслушавшись этих извращенных понятий о Боге и Дьяволе, она не могла избавиться от подозрений, что они все-таки были упитанными тельцами, предназначенными по достижении зрелости на заклание в жертву какому-то обессвеченному богу. Нет, конечно же, нет!
   
Но кто, продолжала ее беспощадная логика, способен предсказать непредсказуемые завихрения сознания столь больного, как у отца Доминуса? Не всякий сумасшедший обязательно неистовый безумец, хотя отец Доминус порой и являл собой неистового безумца. А в другое время он казался таким же здоровым, как и она сама, способным излагать факты в логическом порядке и даже раза два сумел убедить Мэри, что его Космогенезис обладает некоторыми достоинствами, учитывая пережитое им.
   
Мне нужно увидеть этих детей! Так сказала она себе, зная, что шансов на это практически нет. Я хочу поговорить с ними не пугливым шепотом, вполуха вслушиваясь, не приближается ли отец Доминус или Джером, но за чашкой горячего сладкого шоколада с восхитительными пирожными, всеми теми лакомствами, которыми обезоруживают детей. Мне необходимо удостовериться, что наименованные в честь полубога-гибрида, наполовину темного, наполовину светлого, они не испортились в том смысле, как портятся съестные припасы; что их невинность все еще сохраняется, все еще цела. Если он нуждается в них как в рабочей скотине и не позаботился приобщить их к Космогенезису, значит, они уцелели. Опасность заключается в том, что этим единственным его ученикам требовалось привить его философию, или теологию, или как он ее там определяет. Безусловно, это не идеология разумного человека и порождена его ущербностью. Но какой мозг способен засвидетельствовать абсолютную тьму и поклоняться ей, как Богу? Или заклеймить любой свет, как зло?
   
   
Поуспокоившись, она оглядела свою тесную тюрьму. Да, в кувшине на ее столике все еще была вода, которой, если пить ее бережно, должно хватить на много дней. Для еды — краюха черствого хлеба. Ну, еда далеко не так обязательна для поддержания жизни, как вода. Сознавая, что необходимость вырваться отсюда возросла еще больше, она подергала и потрясла все прутья по очереди, но без всякого толка. Вставленные в стены Пещеры, они были закреплены известковым раствором; будь у нее хоть какое-то орудие, даже ложка, она могла бы попытаться расковырять стены, но с диетой из хлеба и воды ложку, единственное приспособление для еды, у нее забрали.
   
Слезы потекли по ее лицу, несколько минут она рыдала. Затем, обессилев, поникла на краю своей постели и зажала голову в ладонях. Карандашные штрихи указывали, что она провела тут около шести недель и, казалось, что она все-таки обречена на смерть. Никто из Детей Иисуса не придет к ней на помощь; они ушли в Северные пещеры, включая Игнатия и Терезу.
   
Однако отчаяние проходит, особенно когда речь идет о таких, как Мэри. Ее плечи расправились, она села прямо, сжав зубы. Я не смирюсь покорно со своей участью, сказала она себе. Я выпью два глотка воды, а затем посплю. Когда силы вернутся ко мне, я попытаюсь расшатать прутья. На этот раз — большой двери, через которую они входили и выходили. Может быть, она не так крепка.
   
План этот она полностью выполнила. Но большая дверь не поддалась, как и замок полки. Ах, если бы при ней была ее рабочая шкатулка! Крючочек для выпарывания стежков мог бы сработать в замке большой двери. Но у нее не было ничего!
   
Я, наконец, исчерпала все свои возможности, подумала она, но я не сдамся! Я в Руце Бога, да, но и в моей собственной руке. Пока у меня есть вода для питья, я не поддамся безысходному отчаянию.
   
   
Лидия также поняла, что заключена под стражу, причем очень скоро после того, как Нед Скиннер доставил ее в «Хеммингс» и в когти мисс Мирабель Мэплторп. Более опытная, чем ее сестры, Лидия быстро сообразила, что прошлое ее тюремщицы — публичный дом. Но не шлюхи, одной из тех, кто обслуживает клиентов. Нет, мисс Мэплторп командовала шлюхами и следила, чтобы они неукоснительно обслуживали благородных клиентов, как те пожелают. С какой целью Фиц нанял подобную женщину? Маме предоставили Мэри; а ей всучили бандершу. Из чего, возможно, следовало, что Фиц питает к ней презрение не меньшее, чем страх, что она может сорвать его планы. Решетки на окнах означали страх, но мисс Мэплторп означала полнейшее презрение.
   
Не то чтобы мисс Мэплторп была невежлива, наоборот. Единственно, в чем Лидии было отказано, так это в свободе. Неограниченные запасы вин, портвейна и коньяка, предоставленные в ее распоряжение, подсказывали, что Фиц и правда ожидал, что она погрузится в перманентное пьяное одурение. Тогда как на самом деле Лидия принадлежала к выпивохам особого рода, способным при желании вовсе перестать пить. А сейчас, бесспорно, наступило время перестать пить: ей необходимо узнать, что происходит.
   
Однако она решила держать свою трезвость в секрете. Поначалу она выливала содержимое бутылок из окон своей спальни, но оно оставляло следы на кирпичах внешней стены. Затем она обнаружила, что если всунуть горлышко бутылки между прутьями окон нижнего этажа, содержимое льется на клумбу и всасывается в землю. Она проводила достаточно времени в одиночестве, чтобы проделывать это, времени, когда она притворялась, будто пьет. Никто вроде бы по доброй воле не ищет общества пьяницы.
   
Она прожила там неделю, когда Нед Скиннер приехал навестить ее… Вот он! Вот ее момент! Побрызгав коньяком на платье, Лидия развалилась в кресле и начала ждать. И правда, очень скоро Нед вошел с ее тюремщицей, нагнулся заглянуть ей в лицо, почуял, чем пахнет платье, и выпрямился.
   
— Нализалась, — сказал он.
   
— Как обычно. Пойдем, мы можем поговорить в соседней комнате.
   
Едва удостоверившись, что они расположились в соседней гостиной, Лидия на цыпочках подошла к двери, приоткрыла ее самую чуточку и начала слушать. Ей были видны их затылки, что гарантировало достаточную безопасность.
   
— Как ты справляешься? — спросил Нед.
   
— Ну, она никаких хлопот не доставляет. Начинает пить за завтраком и продолжает до беспробудности, но ей нравится трахаться. Моим ребятам хватает дела обслуживать ее. Не зря, Нед, ты посоветовал захватить сюда помощников-мужчин.
   
— Мистер Дарси распорядился, чтобы в выпивке ее ограничить.
   
— Зачем, Бога ради?
   
— Ее сестры навестят ее через десять дней.
   
— А-а! Но поскольку ограничить ее в выпивке значит накликать припадки буйства, не лучше ли обойтись без ограничений? Пусть сестры увидят, какова она на самом деле.
   
— Мистер Дарси этого не хочет.
   
— А мистер Дарси — твой идол!
   
— Вот именно.
   
— Ты нашел какие-нибудь следы той другой сестры, Мэри?
   
— Никаких. Она исчезла с лица земли.
   
— Могу заверить тебя, что ни в каком борделе она не объявлялась, разве что к югу от Кентербери или на севере за Твидом, а это очень маловероятно при ее-то возрасте. Красота красотой, но тридцать восемь лет делают женское тело жилистым или оплывшим. Судя по тому, что ты о ней говорил, в ее случае — жилистым.
   
— Да, она жилистая. И плоскогрудая.
   
— Значит, она не в борделе, — сказала мисс Мэплторп.
   
— Сколько времени ты сможешь присматривать за этой, Мирри?
   
— Еще два месяца. А тогда мне надо будет вернуться в Шеффилд, Эгги строга, но хлыст пускать в ход недолюбливает.
   
— А прислать Эгги себе на смену ты не смогла бы?
   
— Нет, она слишком вульгарна. Миссис Дарси и миссис Бингли сразу ее раскусят. Нет, я думаю, тебе надо поискать кого-нибудь в бедламе.
   
— Такие женщины не могут не быть вульгарными? Попрошу мистера Дарси дать объявление.
   
— Прекрасно. Вы кого-нибудь подыщете. Время терпит.
   
— Мне пора, Мирри.
   
— Скажи своему идолу, что миссис У. безопасна и здорова. Да, конституция у нее, как у быка, раз она выдерживает такое количество отравы. Ведь выпивка в таких количествах, в каких она ее поглощает, настоящий яд. Бьюсь об заклад, ум у нее не выдержит прежде тела. А не хочешь, чтобы я подмешивала ей в портвейн настой отца Доминуса с таким же вкусом?
   
— Кого-кого?
   
— Да старого аптекаря, одетого монахом. Он снабжает меня отличными снадобьями для выкидышей, и Старый Хозяин как будто держал под рукой некоторые его яды. А еще микстурки, сводящие с ума или вызывающие паралич. Удивляюсь, как это ты его не знаешь, он же все время вел дела со Старым Хозяином.
   
— Я был еще мальчишкой, Мирри, а когда Старый Хозяин появлялся, я прятался. Должен сказать, моя дорогая, что тебе твоих лет никак не дать.
   
— Спасибо отцу Доминусу.
   
— Мистер Дарси не одобрил бы. Так что никаких зелий, Мирри.
   
— Нет, я правда думаю, ты поклоняешься этому человеку, как дураки — Богу.
   
— Ну, так не богохульствуй. — Он встал. — Теперь о решетках…
   
Как Лидии ни хотелось послушать еще, она притворила дверь, кинулась к своему креслу, рухнула в него и вся обмякла с большим реализмом. Но никто не вошел. Вскоре она услышала цокот копыт по гравию дороги и в негодовании села прямо.
   
Ну и злодеи же! И хотя может показаться, будто Фицуильям Дарси с чем-то считается, он бессердечен. Ну, да она всегда это знала. Отсылать Джорджа с одной войны на другую! Ах, Джордж, мой Джордж! Как могу я жить без тебя? Трезвой, подумала она яростно. Вот как я буду жить — трезвой.
   
   
А я неплохая актриса, думала Лидия десять дней спустя. Через какие обручи они у меня прыгали. Особенно эта корова Мирри, Му-у-у! Слезы, истерики, часы воплей и визга… Потребовалась настоящая смелость продолжать мое представление, когда этот олух Роб пригрозил придушить меня, если я не заткнусь. Ну, я не заткнулась, а Мирри Му-у-у пришлось выгнать его из дома, не то как бы он и правда меня не придушил. Я пустила в ход самые лучшие мои выражения — странно, до чего людям они не нравятся. На мой взгляд, царапины и укусы куда хуже, а я на них не скупилась.
   
Такова была обстановка, когда вскоре после второго завтрака у дверей «Хеммингса» остановился великолепный пемберлийский экипаж. Лидия была почти вне себя от возбуждения. Теперь ее тюремщики получат свое заслуженное воздаяние!
   
Идеальная компаньонка мисс Мэплторп оставалась в комнате ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы устроить посетительниц поудобнее, а затем оставила их наедине с Лидией. Едва дверь за ней закрылась, как Лидия села прямо, и все признаки опьянения исчезли.
   
— Так-то лучше! — воскликнула она.
   
Джейн и Элизабет были ошеломлены, увидев, как переменилась их младшая сестра — она выглядела так хорошо! Ее лицо и фигура утратили всякий намек на одутловатость, она была чистой с головы до ног и одета в модное платье из льдисто-голубого батиста. Ее льняные волосы были собраны в пучок на макушке, а лицо обрамляли полупрозрачные локоны, и то, чем она подчернила брови, не могло вызвать никаких нареканий. Она выглядела так, как не выглядела уже много лет — истинной леди.
   
Джейн посмотрела на Элизабет, Элизабет посмотрела на Джейн; преображение было поразительным, не говоря уж о том, насколько желанным.
   
— Тебе лучше? — спросила Элизабет.
   
— Лучше? — повторила Джейн.
   
— Я трезва, — заверила их Лидия. — Мне необходимо было отрезветь, чтобы рассказать вам, что творится!
   
— Творится? — переспросила Элизабет, нахмурившись.
   
— Да-да, творится! Твой бессердечный муженек-сноб похитил меня, Лиззи, я узница в этой ужасной тюрьме.
   
— То есть как узница? — спросила Джейн.
   
— Господи, Боже ты мой, Джейн, у тебя что глаз нет? Разве эти решетки на окнах не говорят сами за себя?
   
— Какие решетки? — рявкнула Джейн. Такого испытания не выдержала даже ее миролюбивая натура.
   
Прищурив глаза от слепящего света чудесного летнего дня, Лидия обнаружила, что силуэты прутьев сквозь тюлевые занавески не видны. С такой стремительностью, что стул опрокинулся, она кинулась к ближайшему окну.
   
— Идите сюда, они тут! Идите сюда и сами увидите решетку!
   
Джейн и Элизабет последовали за ней с тревожным выражением на лицах. Но теперь у окна Лидия решетки не увидела. Куда девалась решетка?
   
— До чего хитро! — закричала она. — Коварные жестокие подлецы! Подстроили это, чтобы сделать из меня лгунью! Джейн, Лиззи, клятву даю, что все это время все окна первого этажа в этом доме были зарешечены! — Сверкая глазами, стискивая кулаки, Лидия заскрежетала зубами. Ужасный звук! — Клянусь мертвым телом моего мужа, решетки были!
   
Элизабет открыла окно и осмотрела кирпичи за ним.
   
— Не вижу ни единого места, где могли быть прутья, дорогая, — сказала она мягко. — Вернись к столу, сядь.
   
— Прутья были, были! Клянусь могилой Джорджа!
   
— Лидия, это игра твоего воображения, — сказала Элизабет. — Последнее время ты была немножко не в себе. Если ты сейчас трезва, то не можешь не видеть, что на этих окнах никогда решеток не было.
   
— Лиззи, я не настолько выпивала, чтобы мне что-нибудь мерещилось! На этих окнах решетки были. На них на всех! — В ее голос вкралось отчаяние. — Вы должны мне поверить, должны! Я ваша сестра!
   
— Если ты правда свободна от влияния вина, дорогая, то почему в твоем дыхании я чувствую его запах? — спросила Элизабет.
   
— За завтраком я выпила стаканчик или два. — Лидия надулась. — Чтоб поднабраться храбрости.
   
— Лидия, милочка, здесь нет решеток, — сказала Джейн самым ласковым своим тоном. — Выглядишь ты очень хорошо, но тебе предстоит еще долгий путь, прежде чем ты излечишься от своего пристрастия.
   
— Говорят же вам, я узница! Мирри Му-у-у не позволяет мне выходить из дома без нее!
   
— Кто-кто?
   
— Мирри Му-у-у. Я называю ее так, потому что она корова.
   
— Ты несправедлива к очень приятной леди, — сказала Элизабет.
   
— Никакая она не леди! Мирри Му-у-у — хозяйка бардака в Шеффилде.
   
— Лидия! — ахнула Джейн.
   
— А вот, да! Да! Я слышала, как она разговаривала с Недом Скиннером десять дней назад, и от него она это в секрете не держала. И более того: он про нее знает все. Они говорили о том, чтоб напоить меня отравой или чем-то таким, чтоб меня хватил паралик, либо я спятила бы. И, значит, Фицу про них все известно.
   
— Думаю, тебе пора предъявить какие-то доказательства этим диким утверждениям, — мрачно сказала Элизабет.
   
— С пропажей решеток я мои доказательства потеряла! — Лидия заплакала. — Ох, это нечестно! Если вы мне не верите, то кто поверит? Лиззи, ты же разумная женщина, конечно же, ты понимаешь, что я угроза для твоего бесценного Фица?
   
— Только из-за твоей невоздержанности, Лидия. Как ты можешь ждать, что тебе поверят, если ты обвиняешь Фица в убийстве и употребляешь при этом слова, каких избегают и самые беспутные женщины? Я не могу поверить этим наветам на мисс Мэплторп — или на мистера Скиннера! Ведь, судя по твоему виду, о тебе хорошо заботятся, много дней ухаживают со всем тщанием. Нет, я тебе не верю, Лидия.
   
Когда Элизабет договорила, Лидия уже обливалась шумными слезами.
   
— Ну-ну, милая, слезами ничему не поможешь, — сказала Джейн, обнимая ее. — Позволь нам позвонить. Чашка чая принесет тебе больше пользы, чем все вино под небесами. Ты горюешь о Джордже, мы это знаем.
   
Всепонимающий взгляд, каким мисс Мэплторп, войдя, одарила Лидию, говорил сам за себя.
   
— Боже мой! Миссис Уикхем пыталась убедить вас, будто окна зарешечены?
   
— Да, — сказала Элизабет.
   
— Часть ее бредового состояния, миссис Дарси.
   
— Она говорит, что вы содержите дом терпимости в Шеффилде, — сказала Джейн.
   
Мисс Мэплторп рассмеялась.
   
— Не понимаю, как такое могло прийти ей в голову?
   
— Она говорит, что услышала разговор между вами и мистером Эдвардом Скиннером, — сказала Джейн с такой агрессивностью, что Элизабет даже вздрогнула.
   
— Как странно! Я видела мистера Скиннера только раз, когда он привез миссис Уикхем в «Хеммингс».
   
— Где вы жили до того, как приехали в «Хеммингс»? Какого рода обязанности выполняли? — спросила Джейн с редкой для нее настойчивостью.
   
— Я управляла женским бедламом на Бродмурской Пустоши, затем я ухаживала за родственницей маркиза Райпона, — сказала мисс Мэплторп. — У меня великолепные рекомендации, миссис Бингли.
   
— Женским бедламом? Я думала мужчины и женщины помещаются в одном заведении, — сказала Джейн, которую великолепные рекомендации, видимо, оставили равнодушной.
   
— Совершенно верно, — сказала мисс Мэплторп с несколько затравленным видом, — но тем не менее надзирательница над женщинами необходима.
   
— Я не знала, что на Бродмурской Пустоши есть бедлам, — сказала Джейн.
   
— Но он существует! Как и маркиз Райпон, — сказала мисс Мэплторп не без едкости.
   
— Из писем Аргуса следует, что сумасшедших в бедламах содержат самым возмутительным образом, — сказала Джейн. — Как животных в зверинце, только хуже. Зеваки платят пенни, чтобы дразнить и мучить их, а служащие заведения прибегают к пыткам.
   
— Вот почему я покинула Бродмурскую Пустошь, чтобы сначала наняться к маркизу, чья родственница скончалась, а затем поступить сюда. — Лицо мисс Мэплторп стало кремневым. — И это все, что мне есть сказать, миссис Бингли. Если вы еще чем-либо недовольны, то обратитесь к моему нанимателю, мистеру Дарси.
   
— Благодарю вас. Не могли бы мы выпить чаю? — поспешно сказала Элизабет и отвела мисс Мэплторп в сторону. — У меня тоже есть вопрос, мисс Мэплторп. Ум миссис Уикхем расстроен безвозвратно?
   
— Пока еще рано судить. Уповаю, что нет.
   
— Но если так, каких забот она потребует?
   
— Таких же, какими она окружена сейчас в «Хеммингсе», но, увы, решетки эти должны будут обрести подлинность. Она, как будто… э… очень любит общество джентльменов. Мне уже приходилось несколько раз убеждать ее вернуться домой. Если это еще один новый симптом, простите, что мне пришлось сказать вам об этом, миссис Дарси.
   
— Прошу, не думайте, будто это явилось шоком, она всегда была такой.
   
— Ах, так!
   
— Она говорит, что пьет не очень много.
   
— Это правда… Она заметно подтянулась.
   
— Благодарю вас!
   
Бросив на мисс Мэплторп выразительный взгляд, Элизабет вернулась к Джейн и Лидии, которая уже не плакала.
   
Хотя по природе она была пустоголовой, необузданной и сосредоточенной на себе самой, если не считать ее преданности покойному капитану Джорджу Уикхему, у Лидии достало ума понять, что она загнала себя в угол. Единственное, чего она не предвидела, было бесшумное удаление решеток; а без них ее собственное поведение не предрасполагало Джейн и Лиззи поверить ее рассказу. Решение сохранять трезвость улучшило ее внешний вид — а также и здоровье — настолько, что она никак не выглядела жертвой похищения. Как раз наоборот. И слезы, скоро поняла она, не пойдут ей на пользу. Ее освобождение теперь зависит только от нее самой, ни Лиззи, ни Джейн ее не поддержат, а уж тем более ей не уговорить их забрать ее из «Хеммингса». А потому больше никаких слез, никаких упоминаний похищения, положения узницы или Неда Скиннера.
   
Хотя это не было время чая, мисс Мэплторп прислала чудесный чай, который все три сестры пригубили с восторгом. Лидия очень весело болтала, успокаивая опасения, какие Джейн и Элизабет все еще испытывали. Только подумать, как Джейн накинулась на Мирри Му-у-у! Но, конечно, долго это не продлилось. Джейн всегда придерживалась наилучшего мнения о людях, даже если они стояли под виселицей.
   
Так как она ничего не знала про исчезновение Мэри из-под охраны Неда Скиннера, Лидия сосредоточилась на этой теме.
   
— Сначала я думала, что она просто объявится после припадка рассеянности, — сказала Джейн.
   
— Они за ней водились, — сказала Лидия. — Всегда утыкалась носом в книгу и отчаянно мечтала о доступе в библиотеки побольше.
   
— Но уже четыре недели, как она пропала, — сказала Элизабет, — и я, например, не думаю, что исчезла она по доброй воле. Фиц со мной согласен. Он сумел отправить на ее поиски две трети констеблей каждого графства, и было разослано объявление из одного конца Англии в другой. Награда в сто фунтов. Очень много людей сообщали то или се, но ни единое заявление не привело к Мэри, хотя бы отдаленно. — Ее лицо стало очень суровым. — Мы теперь начинаем бояться, что она погибла. Фиц в этом убежден.
   
— Лиззи, нет! — вскричала Лидия, отвлекшись от собственных несчастий.
   
Элизабет вздохнула.
   
— Я все еще не теряю надежды, — сказала она.
   
— Как и я, — сказала Лидия. — Мэри могла бы преподать урок упрямства даже мулу. Меня тревожит, что поиски поручены констеблям… Джейн, Лиззи, они же бестолочь!
   
— Мы согласны, — сказала Джейн. — По этой причине мы с Лиззи превращаем жизнь Фица в ад. Правда, Чарли и Ангус все еще отправляются на поиски каждый день.
   
— Ангус? — сказала Лидия.
   
— Ангус Синклер, издатель «Вестминстер кроникл». Лиззи говорит, что он влюблен в Мэри.
   
— Джейн, нет! Это правда?
   
Старшие сестры пробыли еще час, а затем распрощались, чтобы спокойно вернуться в Бингли-Холл задолго до заката. Элизабет предстояло переночевать там, и она предвкушала вечер с мальчиками, пусть и без Присси.
   
— Что ты думаешь о Лидии? — спросила Джейн, пока экипаж преодолевал особенно непроезжую часть дороги.
   
— Я в недоумении. После недель в «Хеммингсе» она выглядит гораздо лучше. И я не думаю, что она помешана.
   
— Решеткам вопреки.
   
— Да. Но больше всего я недоумеваю, Джейн, из-за твоей атаки на мисс Мэплторп. Так не похоже на тебя!
   
— Из-за взгляда, который она бросила на Лидию, когда она только что вошла, — сказала Джейн. — Ты сидела больше вполоборота, чем я, а потому, возможно, истолковала этот взгляд не так, как я. По-моему, он выражал насмешку и презрение.
   
— Как странно! — воскликнула Элизабет. — Ее манеры не оставляли желать ничего лучшего. Как у истинной леди.
   
— Я убеждена, это притворство, Лиззи. И не верю, что она когда-либо видела бедлам. — Джейн засмеялась. — Мирри Му-у-у! Ну, просто Лидия лонгбонских дней!
   
— Не сомневаюсь, что Мэтью Споттисвуд и его Йоркское агентство тщательно проверили прошлое мисс Мэплторп.
   
— Значит, Лиззи, нам следует регулярно посещать ее.
   
   
Когда Элизабет вернулась в Пемберли, она сделала нечто, чего никогда прежде не делала: послала за Эдвардом Скиннером, который, сказал Парментер, был дома.
   
Разговор их, однако, начался скверно, поскольку Неду потребовался час, прежде чем он явился. Элизабет указала на его промедление с наиболее властной своей манерой.
   
— Прошу прощения, миссис Дарси, но когда меня позвали к вам, я был занят физическим трудом и должен был привести себя в пристойный вид.
   
— Так-так. Что вам известно о мисс Мирабель Мэплторп?
   
— О ком?
   
— О компаньонке миссис Уикхем в «Хеммингсе».
   
— А, про нее! Я видел ее только один раз и не помню, назвали ли мне ее имя.
   
— Значит, вы знаете о ней очень мало?
   
— Вообще ничего, сударыня. Мистер Споттисвуд должен знать побольше.
   
— Тогда я обращусь к мистеру Споттисвуду.
   
— Так будет лучше всего, сударыня.
   
— Вы живете в Пемберли дольше меня и, значит, должны знать, какое это гнездо сплетен. Вам неизвестны никакие слухи о мисс Мэплторп?
   
— Только, что мистеру Споттисвуду повезло заручиться ее услугами.
   
— Благодарю вас, мистер Скиннер. Вы свободны.
   
И я не заручилась тут дружбой, подумала Элизабет. Но почему Фиц ставит его так высоко?
   
Она отправилась искать Мэтью Споттисвуда, задача из самых простых, так как свою конторку он покидал только в сопровождении кого-либо из Дарси. Элизабет питала привязанность к нему в той же мере, в какой ее отталкивал Нед Скиннер, и не могла поверить, что он допустил какой-либо промах, нанимая компаньонку для Лидии. Только необычная реакция Джейн на эту женщину вообще побудила ее наводить справки, так как менее подозрительное существо, чем Джейн, было бы невозможно отыскать во всем мире. Разумеется, Элизабет могла обратиться к Фицу, но он был последним, у кого она стала бы искать помощи. В эти дни, казалось, они не могли встретиться без ссоры, а будучи столь возмутительно оскорблен Лидией, он не приветствовал бы вопросы ее старшей сестры. Кроме того, Лидия обходилась ему в огромные деньги.
   
— Мэтью, — сказала она, входя в кабинет управляющего, — расскажите мне, что вам известно о мисс Мирабель Мэплторп.
   
Мэтью Споттисвуду было под шестьдесят, и всю свою жизнь он провел на службе пемберлийских Дарси. Сначала у отца Фица в качестве помощника управляющего, а затем помощником управляющего у Фица, пока не был повышен в управляющие. Его образование было не лишено пробелов, зато идеально подходило для его обязанностей, так как он блистательно владел арифметикой, писал грамотные письма каллиграфическим почерком, содержал счетные книги в скрупулезном порядке и обладал мозгом, который хранил все факты наготове, если в них появлялась надобность. Он был счастлив в браке, жил в поместье и наслаждался тем, что все его дети служили в Пемберли.
   
— О леди, которая ухаживает за миссис Уикхем? — спросил теперь мистер Споттисвуд, без малейшего труда вспомнив, кто она такая.
   
— Именно. Мистер Скиннер направил меня к вам.
   
— Да. Я нанял ее через агентство в Йорке, подыскивающее работу для нуждающихся леди, в которое я всегда обращаюсь — агентство мисс Скримптон. — Он проницательно посмотрел на свою хозяйку. — Все делалось второпях, но мне выпала особая удача, миссис Дарси. Агентство как раз внесло мисс Мэплторп в свои списки. Поскольку мистер Дарси желал, чтобы миссис Уикхем поселилась в «Хеммингсе» немедленно, я ознакомился с рекомендациями мисс Мэплторп и, убедившись, что они полностью соответствуют требующемуся, не стал тратить время на дальнейшие поиски. В списках мисс Скримптон не было другой леди, хоть сколько-нибудь подходящей.
   
— Будьте добры, расскажите мне о ее рекомендациях, Мэтью.
   
— Ну, у нее были письма таких особ, как сэр Питер Орстед, виконт Хэнсбери, миссис Бассингтон-Смит и лорд Саммертон. Двумя ее прямыми нанимателями были, во-первых, на протяжении многих лет бедлам на Бродмурской Пустоши, где она присматривала за его обитательницами и их надзирательницами. Весьма похвальный документ! Второе ее место было в Восточном Йоркшире — уход за родственницей маркиза Райпона. Эта пациентка как раз скончалась.
   
У особ, снабдивших ее рекомендательными письмами, к несчастью для них, были родственницы в бедламе. — Он виновато кашлянул. — Вы понимаете, миссис Дарси, что те, у кого помешанные родственницы, крайне чувствительно относятся к этому обстоятельству, и я счел невежливым беспокоить их, поскольку письма все были подлинные, уверяю вас.
   
— Я поняла. Благодарю вас, Мэтью.
   
Вот так! Мисс Мэплторп была очищена от всех подозрений. Джейн, должно быть, вообразила этот взгляд… или скорее всего Лидия была нестерпимо груба со своей компаньонкой и не внушила привязанности к себе.
   
Звуки веселья, доносящиеся из классной комнаты, вызвали у нее улыбку, она открыла дверь и увидела Оуэна, пьющего чай с девочками, и прикинула, уж не подался ли он чарам Джорджи. Однако, решила она позднее, если и так, то скрывал он это настолько хорошо, что это смахивало на хитрый расчет, а она не считала его расчетливым. Истинной причиной этого визита, поняла она, была жалость. Ну, принять какие-то меры необходимо, что бы там ни говорил Фиц! Пусть Оуэну не угрожает опасность влюбиться, но ее-то девочки так неопытны, что сказать то же о них она не может. Сьюзи прямо-таки тает, стоит Оуэну посмотреть на нее, да и Анна тоже.
   
   
Нед Скиннер покинул дом в большой тревоге. Что, черт побери, толкнуло Элизабет Дарси наводить справки о Мирри? Лидия не могла сказать ей ничего такого, а решетки убрали без сучка без задоринки. Рабочие бесшумно заменили каждый кирпич с дырой в нем.
   
Решетки не восстановить, как ни жаль. Миссис Дарси и миссис Бингли будут часто навещать Лидию, а Лидия, сообщила ему Мирри в гневной записке, присланной с нарочным, только прикидывалась пьяной. И, значит, она не зависит от бутылки, хитрая стервоза!
   
Что ему делать с Лидией? Для него значение имел только один факт: ее намерение погубить карьеру Фица. Она прямо так и сказала, и никаких сомнений тут нет. Но допустить этого нельзя, не важно, каким бы крайним ни оказался выход из положения.
   
Разумеется, Фиц и Споттисвуд понятия не имеют, кто такая Мирри на самом деле. Люди вроде Фица, Нед знал по горькому опыту, были вознесены слишком высоко, чтобы снисходить до понимания некоторых особенностей функционирования мира. Его собственная функция сводилась к тому, чтобы оградить Фица от всего недостойного его внимания, и когда Фиц — в безумной спешке, такой на него не похожей! — решил, что Лидии требуется компаньонка, Нед сообразил, как обеспечить ее выбор. Настоящей респектабельной компаньонке никогда не сладить с такой фурией, как Лидия.
   
Женщиной, которую наметил Нед, была Мириам Матчем, содержательница борделя в Шеффилде, которую он знал с рождения. Хотя она предупредила его, что сможет уделить ему лишь несколько месяцев, ей была уплачена сумма побольше прибылей, приносимых ей борделем за год. Она связала его с человеком, набившем руку в подделке любых документов, и вместе они сочинили историю жизни Мирри. Бродмурская Пустошь была далекой глушью, так почему бы ей и не иметь бедлама? И кто в Дербишире может знать, так это или не так?
   
И вот теперь не кто-нибудь, а миссис Дарси задает вопросы! Сует нос, куда не следует, как будто одной Лидии мало! Хитрой, как лисица, бессовестной и безнравственной, без стальной хватки Мирри или мозга Элизабет Дарси.
   
Он отправился в «Хеммингс» узнать поточнее, что, собственно, происходит — долгая поездка, которую, подсказал ему инстинкт, не следовало прерывать ночлегом в гостинице, хотя он пока еще не собрал воедино кусочки убийственной мозаики; несколько часов он проспал на лугу, где Юпитер мог попастись, а затем продолжил путь. И на протяжении каждой мили его мысли оставались с Лидией, ища решения страшной проблемы, в которую она превратилась. Если она способна перестать пить по желанию, значит, она крайне опасна, и ее нельзя заточить, как в свое время миссис Беннет в упоительном тумане комфорта и сплетничающих приятельниц. Его мысли продолжали избегать окончательной альтернативы, но к тому времени, когда он добрался до «Хеммингса», кусочки сложились в жуткий вывод, и он уверился, что это — единственный выход. Оставалось только решить, где и когда.
   
— Ох, Нед, я так рада видеть тебя! — вскричала мисс Мэплторп, когда он проскользнул в дом через заднюю дверь, оставив Юпитера с ослабленной подпругой в рощице за деревьями под попоной от холодящей росы и с сочной травой вокруг.
   
— Пьяна ли она все время или нет? — спросил он на кухне, где не было подслушивающих ушей.
   
— Насколько я могу судить, она чаще трезва, чем пьяна, но она актриса и гребла бы хорошие деньги на сцене. Сейчас она трезва и расхаживает туда-сюда, будто она тут хозяйка. Но что мне делать, если ей вздумается пойти погулять?
   
— Иди с ней, Мирри.
   
— А что мне делать, если она решит поехать в Лик? Или в Стоук-он-Трент?
   
— Поезжай с ней. Но ведь спрашиваешь ты не об этом, верно? Ты хочешь знать, можно ли тебе употребить силу?
   
— Да, правда.
   
Когда она сочла, что его молчание затянулось, она ткнула его под ребра.
   
— Ну? Употребить мне силу или нет?
   
— Нет. Не знаю, что ты сделала, чтобы обе ее сестры учуяли неладное, но что-то ты сделала, а Лидия ведь не какая-то паршивка с навозной кучи, как твои девки в Шеффилде, Мирри. Тебе следовало бы ходить на цыпочках.
   
— О черт! Я знала, что это слишком уж легко!
   
— Так много денег и так мало работы, хотела ты сказать?
   
— Да. Дай мне точные указания, Нед, или ищи-свищи свою компаньонку. И увидишь, твоя мадам быстрее молнии окажется в постели какого-нибудь мужика! Ты знаешь, как я удерживаю ее в «Хеммингсе». Мои… э… помощники совсем истощились, обслуживая эту сучку.
   
— Ну, ты для этого их и захватила. Указания… Дай сообразить… Если стервоза поедет в экипаже, ты едешь с ней. Если она идет гулять, ты гуляешь с ней. И накорми своих ребят шпанской мушкой или чем-нибудь вроде, что им требуется, чтобы продолжать ее трахать. — Он начал натягивать перчатки такие большие, что их приходилось шить ему на заказ. — Только помни, что покончить с тобой может просто наведение справок о маркизе Райпоне.
   
— Плевать мне на маркиза Райпона! Вспомни, что зовут меня не Мирабель Мэплторп.
   
— Может быть, у кого-то найдется сказать что-нибудь про мисс Мириам Матчем.
   
— Подыскал бы ты для твоей грязной работы кого-нибудь другого, Нед!
   
Он задержался у двери и засмеялся.
   
— Подбодрись, Мирри! Говорят, и в Новом Южном Уэльсе есть бардаки. Нет-нет, я шучу. За Недом Скиннером ты, как за каменной стеной.
   
Когда он подошел к Юпитеру, то не стал затягивать подпругу, а снял с него седло, сменил уздечку на недоуздок и привязал коня так, что он мог щипать траву, оставаясь за деревьями, которые заслоняла от дома высокая живая изгородь. Позаботившись о Юпитере, Нед растянулся на земле и некоторое время дремал. Он мгновенно пробудился — со стороны дома доносился шум. Люди метались туда-сюда, словно в спешке.
   
Сомкнулась темнота. Нед Скиннер продолжал наблюдать. Да, он не ошибся! Они сбегали отсюда! Подъехал фургон, был загружен лучшей мебелью вместе с коврами и уехал с двумя из пятерых мужчин на козлах. В полночь из дома вышла Мирри с птичьей клеткой, как раз когда от конюшни подъехала коляска, села в нее со своей горничной, а двое ее подручных взгромоздились на козлах. Коляска укатила, оставив в доме Лидию и одного из мужчин. Нет, Лидию должны были оставить одну. Пятый подручный вскоре появился в тележке, покрикивая: «Пошел! Пошел!» на своего грузного пони, и тот затрусил неуклюжей рысцой. Возможно, увозит серебряные приборы, саркастически подумал Нед.
   
Почему Лидия не подняла тревогу? В гостиной горели свечи, как и в верхней спальне. Значит, она там, но пьяная или трезвая? Пьяная, решил он. Будь она трезвой, от ее визга обрушилась бы крыша.
   
Вопрос заключался в том, что делать? Он должен был принять решение сейчас же, задолго до новой зари, когда Лидия зашагала бы в… Бингли-Холл? Да, в Бингли-Холл. Конечно, по дороге ей кто-нибудь встретится и либо подвезет ее туда, либо в участок в Лике! Да только констебля в Лике нет! Как и все другие, он ищет Мэри. Но значения это не имело: стоит кому-либо ее увидеть, и он уже не сможет ее контролировать.
   
Всепоглощающей силой в жизни Неда была его любовь к Фицу. И преданность только ему. И какое значение имеет, что половина того, что он делает ради Фица, Фицу неизвестна? Любовь, как понимал ее Нед, условий не ставит. Она столь чиста, столь могуча, что в признании не нуждается. Лидия Уикхем ищет погубить карьеру Фица — великого человека низвергнет глупая безмозглая тварь, недостойная лизать его сапоги.
   
Сегодня ночью. Если вообще это сделать, то только сегодня ночью, пока она одна в доме, покинутом прислугой и компаньонкой. Были у нее драгоценности? Деньги? В последнем он сомневался, но драгоценности не исключались. Две ее сестры очень богаты, так что могли дарить ей красивые украшения. Не то чтобы это имело значение, только выглядело бы логично. Мебель исчезла. Ковры исчезли, серебряные приборы исчезли, драгоценности исчезли.
   
Он достал часы и увидел, что они показывают начало второго. Еще почти час, прежде чем он должен будет принять окончательное решение.
   
— Что скажешь, Юпитер, старина? — спросил он коня.
   
Услышав свою кличку, конь поднял голову, посмотрел на Неда, кивнул и опять принялся щипать траву.
   
Юпитер говорит «да», подумал Нед. Старина Юпитер говорит «да».
   
Идиоты, даже не заперли за собой дверь! Нед толкнул ее и бесшумно вошел. Отблески света из гостиной помогли ему найти подсвечник. Он зажег новую свечу от догорающего фитиля и пошел к лестнице. Ни единая ступенька не скрипнула. «Хеммингс» — прекрасный дом.
   
Звуки храпа подсказали ему направление спальни Лидии; даже если последнее время она соблюдала трезвость, то в этот вечер явно напилась. Да, вот она, растянулась поверх одеяла в дневном платье из розового муслина. Смазливая бабенка, подумал он, глядя на нее без малейшего проблеска желания. Такое обилие почти бесцветных волос, разметавшихся вокруг нее, — неприятная помеха, учитывая то, что ему предстояло сделать.
   
В подушках недостатка не было. Он выбрал самую жесткую, набитую пухом слишком туго, взобрался на кровать и сел верхом на спящую, чтобы удобнее было подобраться к ее голове. Не идеальный способ убивать, так как мягкий матрас проминался больше, чем подушка. Сделать это мог только очень сильный человек, но Нед Скиннер отличался нечеловеческой силой. Он положил подушку на лицо Лидии и держал так, сидя на ней, чтобы нейтрализовать слабые попытки ее сопротивления. Он напрягался целых пятнадцать минут по часам на каминной полке, затем счел, что она мертва. Задыхание — процесс медленный. Он это знал.
   
Снятая подушка открыла слегка выпученные глаза с белками в сетке мелких прожилок и полуразинутый рот с прискорбно потемнелыми зубами. Он сел ей на грудь, удостоверяясь, что она не дышит. Она не дышала. Лидия Уикхем была мертва. Фиц был избавлен от наипоследней из беннетовских угроз.
   
Утром приедет мясник либо бакалейщик, удивится, почему никто не откликается на его стук, а затем и его крики, а под конец и вопли. После этого открытие будет неизбежным. В комнате догорали свечи в двух канделябрах; при их свете он принялся искать деньги и драгоценности. Ее пустой кошелек лежал на туалетном столике рядом с пустой серой жестяной коробкой, в которой, вероятно, она хранила свои украшения. Чудесно! Они украли все!
   
Половина третьего по его часам; заря займется примерно через два часа. Оседлав и взнуздав Юпитера, Нед сел в седло и зарысил прочь. Он ехал прямо домой, но не обычным путем. Он обогнул Пемберли, чтобы подъехать с севера. Только кто-то все время его выслеживавший знал бы, откуда он приехал. Но его никто не выслеживал. Как всегда после таких тошнотворных деяний он упорно сосредотачивался на воспоминании о безбородой щеке Фица, прижатой к его собственной почти младенческой макушке. Первая радость в ужасной жизни.
   
   
Как ни странно, именно сам Нед привез известие о смерти Лидии в Пемберли, и этим он был обязан Элизабет.
   
Южная часть Скалистого края стала средоточием поисков Мэри, поскольку именно там находились пещеры, а все безоговорочно решили, что Мэри заключена где-то в пещере. Из них известны были наиболее живописные; их наводняли толпы посетителей, и каждый держал лампу со свечой, так что группа за группой еще немножко чернили копотью их красоту. Но многие пещеры никогда свечей не видели, и никто понятия не имел ни об их существовании, ни об их протяженности.
   
Когда Нед подъехал на Юпитере, он увидел во дворе конюшни миссис Дарси и вежливо приподнял шляпу. К его удивлению, едва он спешился, она поманила его к себе.
   
— Мистер Скиннер, не могли бы вы не в ущерб вашим розыскам уделить немного времени, чтобы заехать в «Хеммингс» и узнать, как себя чувствует миссис Уикхем?
   
Волосы у него на затылке встали дыбом; будь его глаза не такими темными, она могла бы заметить, как в них расширились зрачки, но их чернота спасла его. Просьба эта его ошеломила. Мгновение он только потрясенно смотрел на нее, затем использовал миг растерянности себе на пользу, изобразив недоумение.
   
— Вас тревожит неясное чувство, миссис Дарси? — спросил он.
   
— Чувство? Какое?
   
— Ну, я точно не знаю. Что-то вроде предчувствия? — Вид у него был виноватый. — Такое на вашем лице было выражение, сударыня. Из-за всех этих хлопот с мисс Мэри, признаюсь, я начисто забыл про миссис Уикхем.
   
Она чуть переменила мнение о нем и положила ладонь ему на локоть.
   
— Милый мистер Скиннер, может быть, и правда у меня какое-то дурное предчувствие. Как вы проницательны, если заметили это. Я очень сожалею, что затрудняю вас просьбой съездить туда. Но Ангус и Чарли не вернулись, а уже прошла неделя с тех пор, как мы с миссис Бингли побывали у нее. Мисс Мэплторп обещала написать, но не написала. Я тревожусь, не произошло ли чего-нибудь.
   
— Не принимайте к сердцу, миссис Дарси. Мы с Юпитером отправимся сейчас же. Он добрый малый, мой конь. Единственный, кому по силам выдерживать мой вес.
   
При упоминании о лошади она испытала укор совести.
   
— Вы уверены? Разве Юпитеру не надо отдохнуть?
   
— Нет, сударыня. Мы с ним вполне готовы поскакать туда.
   
И он сумел спастись, прежде чем пот у него на лбу стал заметен. Мерзкая, мерзкая женщина. Вот уже двадцать один год заноза в боку у Фица и в боку у Неда Скиннера тоже. Однако, подумал он, удостоверясь, что Юпитер напился прохладной воды, Лидию должны найти с минуты на минуту, и, пожалуй, так будет лучше всего. Вопреки этой мысли все мили до «Хеммингса» он ехал с жуткой свинцовой тяжестью в животе и с серой завесой перед глазами. Пусть бы ее уже нашли, умоляю!
   
Удача была на его стороне. Близился вечер, когда он свернул на подъездную дорогу «Хеммингса» и увидел, что ее загораживают несколько экипажей. Перед входной дверью стояла кучка респектабельного вида мужчин; он спешился и подошел к ним.
   
— Что случилось? — спросил он.
   
— А вы кто такой, чтобы вмешиваться? — настырно спросил кто-то из них.
   
— Личный помощник мистера Дарси из Пемберли по имени Эдвард Скиннер. Что случилось?
   
Имя Фица, конечно, сотворило чудеса. Настырный субъект сразу забыл про высокомерие.
   
— Констебль Томас Барнс из Лика, — сказал он заискивающе. — Трагедия, мистер Скиннер! Ограбление, убийство и полный разгром! — Фраза, произнести которую он дожидался полжизни.
   
— Миссис Уикхем? — озабоченно спросил Нед. — Очень светлые волосы, моложавая.
   
— Это фамилия леди, сэр? Мертва, сэр. Убита.
   
— Господи Иисусе! Она свояченица мистера Дарси.
   
Воцарилось неистовое возбуждение. Прошло несколько минут, прежде чем Нед добился от них более или менее ясной истории, которую должен был перебивать собственными объяснениями, почему свояченица мистера Дарси жила так далеко от Пемберли. Большинство их торчало тут, только чтобы разнюхивать и разведывать, и на констебля Барнса они ни малейшего внимания не обращали. Но на Неда Скиннера они его скоро обратили, и он сказал, чтобы они уезжали — очень мягко, но с таким выражением в глазах! Бр-р-р! В результате группа свелась к доктору Лэнхему, констеблю Барнсу и двум олдерменам графства, которые придерживали языки.
   
Их реконструкция произошедшего в значительной мере пополнилась объяснениями Неда о том, кому следовало бы находиться в «Хеммингсе» и кого там не оказалось. Несколько искусных намеков быстро натолкнули их на вывод, что мисс Мэплторп и ее прислуга накинулись на бедную миссис Уикхем, прикончили ее и сбежали со всем ценным, что было в доме. Вдобавок, указал Нед, когда они пошли осмотреть конюшни, к коляске, паре породистых лошадей, пони и тележке. И хуже всего остального то, что злодеи были наняты мистером Дарси!
   
— Мне надо вернуться в Пемберли, как можно скорее, — сказал Нед по истечении получаса. — Доктор Лэнхем, могу я попросить вас доставить тело миссис Уикхем в Пемберли завтра? — Несколько гиней перешли из рук в руки. — Констебль Барнс, могу я попросить вас написать полный отчет для мистера Дарси? — Еще несколько гиней перешли из рук в руки. — Благодарю вас, джентльмены, особенно за вашу тактичность и сдержанность.
   
И все это прошло куда лучше, чем я мог надеяться, думал Нед, уезжая. История о преступных слугах разойдется вдаль и вширь. Так тебе и надо, Мирри! Твоя трусость — вот твой приговор, что бы там ни болтали законники о невиновности, пока подозреваемый не признан судом виновным.
   
Он был счастлив, очень счастлив. Фицу больше ничто не угрожает, и никому в голову не придет связать его со смертью Лидии.
   
Он нагнулся, чтобы похлопать Юпитера по потной шее.
   
— Ты был прав, старина. Самое время убить ее: пока было на кого свалить вину. Потерпи еще! Не дальше Лика, дорогой мой. Там я найму коляску четверней и остальную часть дороги проеду, что твой лорд. Ты достаточно потрудился.
   
Когда он, наконец, добрался до Пемберли почти к полуночи, то с удивлением увидел, что Парментер еще не ложился и ждет его с поручением от мистера Дарси.
   
— Хозяин желает видеть вас сей же момент, — сказал старик, источая любопытство. — Мне велено подать вам ужин в Малую утреннюю столовую, когда мистер Дарси вас отпустит. Мисс Мэри отыскалась?
   
— Об этом я ничего не знаю. И спасибо за ужин. Я готов съесть целую лошадь, кроме Юпитера, конечно.
   
Фиц был в своей Парламентской библиотеке и один. Большое облегчение! Вероятно, это значит, что Мэри не нашлась, но что хочет Фиц сказать ему? Фиц выглядел бледным и измученным, и у Неда защемило сердце — кто обременил его новыми заботами? Проклятая жена?
   
— Нед, у меня очень тревожные новости.
   
Нед подошел к графину с портвейном и наполнил красную винную рюмку до краев — день был очень долгим, полным забот, а Юпитер остался в конюшне незнакомой гостиницы, хотя конюхи были предупреждены оберегать Юпитера, если им жизнь дорога.
   
— Сперва расскажи мне свою новость, Фиц. У меня тоже плохая новость.
   
— Мэтью Споттисвуд получил письмо от мисс Скримптон — старой девы, которая держит в Йорке агентство по найму женщин благородного происхождения, находящихся в стесненных обстоятельствах. Оказывается, мисс Скримптон случайно повстречалась в Йорке с маркизом Райпоном и осмелилась сообщить ему, что мисс Мирабель Мэплторп оказалась столь же безупречной компаньонкой для ее клиентки, какой была для его покойной родственницы. Однако Райпон наотрез заявил, что ничего не знает о сумасшедших родственницах, мертвых или живых, как и о мисс Мэплторп. После чего мисс Скримптон обнаружила, что в бедламе Бродмурской Пустоши женщины не содержатся, и предназначен он только для самых буйных сумасшедших мужского пола.
   
Фиц встал и поднял ладони.
   
— Что это может означать, Нед? Кто-то пытается подобраться ко мне через Лидию? Но все это произошло так быстро… Никакого смысла я здесь не нахожу.
   
— А я кое-какой нахожу, — сказал Нед мрачно. — Я должен сообщить тебе, что мисс Мэплторп — самозванка, во всяком случае, ее самозванство хорошо согласуется с тем, что она натворила в «Хеммингсе». — Он умолк, допил рюмку и снова ее наполнил. — Нет, Фиц, я еще не дошел до того, чтобы напиваться твоим лучшим портвейном, но моя новость самая скверная. Миссис Уикхем убита.
   
— Боже милостивый! — Фиц рухнул в кресло, словно у него подкосились ноги, прядь совершенно седых волос, недавно появившаяся в его смоляной шевелюре, упала на лоб. Его глаза широко раскрылись. Однако онемел он только от шока, его острый ум ни на миг не затуманился. — Ты подразумеваешь, что ее убила мисс Мэплторп?
   
— Да, с помощью пяти подручных. Мне сразу показалось странным, что вся прислуга там, если не считать ее горничной, состояла из мужчин. Однако она внушала доверие, а потому я не стал вмешиваться. В конце-то концов, согласно рекомендациям, у нее был большой опыт в присмотре за… э… буйными пациентами. Очевидно, в заговоре они участвовали все.
   
— Заговоре? Откуда тебе известно про обман?
   
— У миссис Дарси было ощущение, что в «Хеммингсе» не все ладно, Фиц. Сегодня утром она попросила меня съездить и посмотреть, все ли там в порядке. К тому времени, когда я добрался туда, там уже были местный доктор и констебль. Я восполнил пробелы в их сведениях о том, что произошло. Как все было точно, мы никогда не узнаем, но, полагаю, первоначально в их план входило только ограбление. Вся лучшая мебель исчезла, ковры, серебро, коляска и лошади, пони и тележка, а также, думается, какие-то драгоценности. Ну а как… местный доктор говорит, что один мужчина душил ее подушкой, а другой сидел у нее на груди.
   
Фиц поник, он словно сглотнул рвоту. Нед налил портвейна в бокал и протянул ему. Затем, снова наполнив свою рюмку, он сел.
   
— Выпей, Фиц, прошу тебя, не то понадобится коньяк.
   
Он следил, как Фиц пьет, увидел, что его щеки чуть порозовели, и с облегчением сел. Фиц справится.
   
— У миссис Уикхем были какие-нибудь драгоценности? — спросил он.
   
— Кажется, да. Сапфировые с бриллиантами колье и браслеты, которые Элизабет никогда не надевала и подарила ей перед отъездом в «Хеммингс». Бедная женщина! Ах, бедная, бедная женщина! А Джейн как будто подарила ей жемчуга. Поскольку у Лидии не было случая заложить их, вероятно, их забрала мисс Мэплторп, если их не нашли. — Он встал и начал нервно расхаживать по комнате. — Какой это был ужасный год! Двух сестер моей жены больше нет. Одна безусловно мертва. Вторая? Приходится предположить, что мертва и она.
   
— Еще рано, Фиц. Они ведь, кажется, были очень непохожи. Миссис Уикхем присосалась к бутылке. Мисс Мэри способна справиться с чем угодно. — Он ухмыльнулся. — Я ни разу не видел мисс Мэри в сознании, но она и в обмороке боролась. — Он потянулся и вздрогнул.
   
— Я эгоистичная свинья, Нед! Поешь и отправляйся домой выспаться.
   
— Миссис Уикхем доставят в Пемберли завтра в сопровождении доктора из Лика. Будет это поздно, но доктор за всем присмотрит.
   
— Спасибо. Ты, должно быть, поиздержался.
   
— Не важно.
   
— Но для меня важно. Представь мне запись твоих расходов, Нед, будь так добр.
   
   
Едва Нед ушел, Фицуильям Дарси встал и направился в апартаменты Элизабет. Когда он легонько поцарапался в ее дверь, она открыла ее сама, попятилась, давая ему войти, и устремила на него проницательный взгляд.
   
— Я знала, что это ты. Нед привез дурные новости?
   
— Да. — Он устало подошел к паре кресел и, сев, похлопал по сиденью второго. — Сядь, Элизабет.
   
— Очень дурные?
   
— Хуже некуда. Лидия умерла.
   
Как странно! Он был поражен, точно молнией, тогда как она выглядела почти спокойной, если не считать ее широко раскрывшихся глаз.
   
— А! Должно быть, я что-то подобное предполагала, так как ощущение такое, будто вернулся старый друг… старый друг, которого не видела много лет. Я ждала, но и знала. Я просто… чувствовала, что что-то случилось. Сегодня утром Нед это заметил.
   
— Обычно ты предчувствиями не страдаешь.
   
— Не спорю. Так и есть. Стоило Чарли захворать, я тут же ошибалась! — Она выдавила улыбку и приклеила ее к своим губам, которые словно окаменели. — Я постоянно его хоронила. Но он всегда выздоравливал. Я воображала, будто он не очень дорожит жизнью, но знает, что если он умрет, то умру и я. И это сознание заставляло его поправляться.
   
— Довольно сбивчивое объяснение, моя дорогая.
   
— Возможно. Отчаяние и Чарли были в те дни спаяны, но погляди на него теперь! Он сбросил свое детство, будто старую кожу. Я так счастлива за него… и за тебя, Фиц.
   
Горело лишь несколько свечей, творя ореол яростного света вокруг ее головы и погружая ее лицо в тень. Он прищурился в усилии видеть ее яснее и подумал: мое зрение портится.
   
— Я был недобр с Чарли, — сказал он голосом не таким твердым, как ему хотелось бы. — И недобр с тобой, Элизабет.
   
— Больше всего ты недобр к себе, Фиц. Расскажи мне все, что произошло… и, пожалуйста, прошу, не щади меня. После смерти Джорджа Уикхема смерть Лидии была лишь вопросом времени. Как она его любила! Из нас пяти она любила лучше и сильнее. Без него существование ее утратило смысл.
   
— Это не было самоубийством, даже опосредствованным. Она стала жертвой шайки воров, хотя, подозреваю, все не так просто. Достаточно сказать, что мисс Мэплторп была самозванкой, ее слуги — ее подручными и что они замыслили ограбить «Хеммингс» — забрать мебель, серебро, экипаж, лошадей и драгоценности. Те, что вы с Джейн подарили ей перед отъездом в «Хеммингс». Лидия, наверное, застала их врасплох, и они ее убили. Видимо, она в тот момент была пьяна. Доктор сказал, что от нее разило вином и виски. Они задушили ее подушкой, так что, возможно, надеялись, что ее смерть сочтут естественной. Безусловно, об этом и речи нет.
   
— Джейн сразу прониклась неприязнью к мисс Мэплторп, — сказала Элизабет. — Джейн, которая никогда ни к кому неприязни не питала! В тот день, когда мы навестили ее, Лидия не была пьяна, хотя и притворялась в присутствии мисс Мэплторп. Она твердила что-то о решетках на окнах, но решеток не было, да и раньше их там быть не могло, я внимательно все осмотрела. Говорят, решимость блюсти трезвость хрупка, и, возможно, Лидия, когда ей не удалось убедить ни Джейн, ни меня в существовании решеток, взялась за прежнее. Хотя я тоже подозреваю, что все не так просто.
   
— Элизабет, на окнах были решетки, — сказал Фиц, его лицо исполнилось ужаса. — Их должны были снять до того, как Лидия была отослана в «Хеммингс». Там содержался сумасшедший. Почему мисс Мэплторп не объяснила? — Он взял ее руки в свои. Рассеянно, подумала она. — Я спрашиваю себя, почему «Хеммингс»? Как успела воровская шайка спланировать подобное? Ведь Лидию поместили туда в такой спешке? Прошло менее недели между той ужасной сценой в столовой и ее отправкой в «Хеммингс»! И тем не менее они были наготове с компаньонкой и своим планом — как это возможно?
   
— И Лидия была убита? Фиц, это какая-то бессмыслица!
   
— Может быть, мисс Мэплторп записалась в агентство мисс Скримптон, готовая воспользоваться первым удобным случаем, который подвернется? Пока я склонен думать именно так, поскольку тут есть смысл. Драгоценности стоят около трех тысяч фунтов, если Джейн подарила именно те жемчуга, о которых я думаю. Мебель и серебро стоят не более тысячи фунтов, хотя ковры были недурны — я купил их новыми за тысячу фунтов. Коляска и пара подобранных в масть породистых лошадей — вот самое ценное, чем они поживились. Примерно четыре тысячи. Пони и тележка стоят гроши.
   
— Итого около десяти тысяч.
   
— Да, неплохой улов, полагаю даже для профессиональных воров, разумеется, знающих, как наиболее удачно сбыть свою добычу. Если скупщик заберет треть, они останутся с большой прибылью. Мисс Мэплторп заплатит своим людям по двести фунтов каждому и станет на тысяч пять богаче. Может быть, она рассчитывала на сумму побольше, поскольку тут было замешано мое имя. Не знаю, но в любом случае она, безусловно, ждать не стала. Суток не прошло, как ее фамилию занесли в книги агентства, а она уже была на пути в «Хеммингс».
   
Он начал ритмично поглаживать гладкую кожу ее рук — это успокаивало и утешало его, и он не понимал, почему теперь они ссорятся при каждой встрече. Причиной отчасти, как он знал, служила его неспособность сносить ее нескончаемые поддразнивания, привычку без конца над ним посмеиваться. В те дни, когда его страсть достигала белого каления, он терпел это, догадываясь, что по некой причине выше его понимания, она полагала, будто ему полезно, чтобы его дразнили, мучили, высмеивали. Но чем дольше они состояли в браке, тем труднее становилось терпеть эти игривые выпады, и в конце концов он начал накидываться на нее всякий раз, когда она унижала его. Однако в эту минуту она не взяла язвительного тона, а потому было так приятно быть с ней, чувствовать, как утихает его хандра.
   
— У тебя могучий ум, Фиц, — говорила она. — Займи его этой загадкой. Должен быть более верный ответ. Когда ты найдешь его, мы сможем успокоиться. — Она отклонила голову, ореол исчез, и он увидел, что ее прекрасные глаза полны слез. — Бедная, бедная маленькая Лидия! Такая горькая судьба с самого начала. Ну, кто верит в любовь пятнадцатилетних? Мы не верили, Джейн и я. Как и папа, хотя он был слишком вялым, слишком равнодушным, чтобы исполнить свой отцовский долг и укротить ее. Мы считали ее бегство следствием безнравственности, но теперь я понимаю, что для нее это был единственный способ не лишиться своего Джорджа. Она любила его каждой частицей своего существа! А он был таким негодяем, таким лжецом! Его отец оказал ему дурную услугу, допустив, чтобы он рос рядом с тобой, будто вы были ровней. Его ничего не ожидало впереди, тогда как ты был наследником одного из самых больших состояний в Англии. Я помню его с лонгборнских дней — наивного, глубоко невежественного… да, я знаю, он поступил в Кембридж, но ничему там не научился, как и в школе. Несомненно, все его планы сводились к тому, чтобы, используя свою красоту и обаяние, жениться на деньгах, но каждая попытка оборачивалась провалом. Так что в его глазах Лидии сопутствовала некоторая степень обеспеченности благодаря нашей близости к тебе.
   
— Ты не веришь, что я оказался причиной его смерти?
   
— Конечно, нет! Он был профессиональным военным и погиб в сражении, так говорила Лидия.
   
— Только три категории военных, Элизабет, погибают в сражениях. Храбрец, который ни перед чем не останавливается. Несчастный неудачник, который оказывается перед ядром или штыком. И ленивый подлец, который прячется в укромном убежище, чтобы проспать бой — не озаботившись удостовериться сначала, что убежище это недосягаемо для вражеской артиллерии.
   
— И Джордж Уикхем погиб, как третий?
   
— Так мне сообщили его командиры. Но Лидия теперь никогда этого не узнает. — Он встал, поцеловал ее руки. — Благодарю тебя за понимание, Элизабет. Ее тело привезут в Пемберли. Мы похороним ее здесь.
   
— Нет, только в Меритоне. Джейн и я отвезем ее.
   
— Пока Мэри еще не найдена? Ты уверена?
   
— Ты прав. Ах, как ненавистно для нее было бы быть похороненной здесь.
   
— Ну, она всегда может сорвать свой гнев на мне, рыская призраком по Пемберли, где найдет многочисленное общество.
   
   
Грум из Пемберли отыскал Чарли, Ангуса и Оуэна в Шапель-ан-ле-Фрит, деревне такой же старинной, как ее нормандское название, и расположенной на небольшом расстоянии от пещер. Поэтому Чарли ее и выбрал. Грум перехватил их прежде, чем они отправились провести день под землей, и, оставив этот план, они поехали домой.
   
Не только крепко выкованная дружба соединяла Чарли и Ангуса, но и общий живой интерес к пещерам — интерес, который Оуэн отказывался разделять. Поскольку его отвращение диктовалось скорее страхом, нежели брезгливостью, он, как откровенно сообщили ему остальные двое, только, черт подери, путался под ногами, особенно когда исследуемая пещера больше походила на туннель. А потому Оуэн редко отправлялся пещерничать и предпочитал проводить время в Пемберли среди девочек Дарси. С ними он ошущал себя полезным. Мог ездить верхом с Джорджи, играть роль придирчивого критика перед творениями Сьюзи, помогать Анне с ее классическими авторами и старался отговорить Кэти от какой-нибудь отчаянной шалости, за которую, конечно же, она будет отправлена спать без ужина. Волею судеб день, когда за ними прислали, был пещерным днем для Оуэна, который выехал из Пемберли на заре и присоединился к своим друзьям за завтраком. Теперь они все возвращались в Пемберли — какое облегчение!
   
Краткое распоряжение Фица повергло всех троих в недоумение. Грум ничего не знал и получил распоряжение не возвращаться с ними, что вполне устроило трио — они могли гадать спокойно, не опасаясь лишних ушей. Из чего можно заключить, что они не мчались в безотчетной тревоге, но высматривали интригующий пролом в склоне холма или на стене ущелья, а их было много, хотя по большей части они оказывались не более чем тесными нишами. Ангус придумал способ, чтобы по ошибке не осматривать дважды один пролом: у тех, где они побывали, снаружи надежно привязывалась ярко-красная тряпка.
   
— Вон вход без тряпки, — внезапно сказал Ангус. — Как бы я хотел, чтобы у нас были карты получше! Я написал генералу Мобрею в надежде разжиться армейскими топографическими картами, но пока от него ни звука. — Он отметил эту пещеру, как сумел, на своей карте и оглядел местность вокруг. — Немножко в стороне от проверенных пещер, Чарли, — буркнул он с досадой.
   
— Не зуди, Ангус, займемся этой, чуть снова отправимся пещерить, — сказал Чарли умиротворяюще.
   
Ангус последнее время выглядит скверновато, подумал Чарли. Его волосы заметно лишились абрикосового оттенка, а складки на щеках грозили превратиться в трещины. Если у Чарли и оставались сомнения в глубине чувства, которое Ангус питал к Мэри, они исчезли; бедняга влюблен по уши и с ума сходит от тревоги. Пять с лишним недель — и нигде ничего. Если она все еще жива, ее держат в пещере. Конечно, ее могли тайно увезти за сотни миль отсюда, но зачем?
   
   
С подветренной стороны выпуклого обрыва они столкнулись с необычайной процессией, двигавшейся навстречу им пешком, и любезно свернули с лошадиной тропы, чтобы пропустить ее. Около тридцати маленьких фигурок в коричневых одеяниях с капюшонами, почти закрывающими их лица, шли парами за маленьким старичком, одетым точно так же с той лишь разницей, что его капюшон был откинут, а на его груди висело большое распятие. Он немного смахивал на монаха-францисканца. Замыкали процессию двое мальчиков постарше, катившие ручную тележку, нагруженную коробками, которые позвякивали, словно в них хранились бутылки.
   
— Привет, отче! — окликнул Чарли, когда монах поравнялся с ним. — Куда путь держите?
   
— В Хейзел-Грув и Стокпорт, сэр.
   
— По какой причине? — спросил Чарли, сам не зная почему.
   
— Дети Иисуса по Его делу.
   
— И что же это за дело?
   
— Следуйте за мной. — Монах отступил в сторону. — Дети, идите дальше, — сказал он, и дети послушно пошли дальше.
   
«Какими несчастными они выглядят!» — подумал Ангус, разглядывая их, когда они проходили мимо. Ссутуленные плечи, капюшоны, полностью прячущие лица, глаза, устремленные в землю. Вздрагивая, трясясь, будто от боли, даже тихо постанывая. Затем он увидел, что монах направляется к тележке и пошел за ним.
   
— Стойте! — крикнул старик. Одна скрюченная рука указала на коробки. — Прошу, сэр, откройте любую, какую пожелаете. Они свидетельствуют о чистоте наших намерений.
   
Коробка с голубыми пузырьками была снабжена ярлыком «Сироп от кашля Детей Иисуса», а зеленые пузырьки в другой хранили средство от инфлюэнцы и простуд. Густая бурая жидкость объявляла себя эликсиром для излечения диареи. Коробка с прозрачными пузырьками содержала красную жидкость «Примочку Детей Иисуса для нарывов, язв, карбункулов и болячек». Еще одна коробка хранила жестянки с мазью для лошадей.
   
— Внушительно, — сказал Чарли, пряча улыбку. — Значит ли это, что вы изготовляете панацеи и зелья от всех болезней и недугов, отче?
   
— Да. Мы должны доставить их в лавки аптекарей.
   
Чарли взял жестянку с мазью для лошадей.
   
— А она помогает?
   
— Прошу, возьмите ее и передайте вашему старшему конюху, молодой сэр, — сказал монах.
   
— Сколько вы берете за нее?
   
— Шиллинг, но продавать ее будут дороже. Она пользуется большим спросом.
   
Чарли порылся в кармане жилета и выудил гинею.
   
— Это за ваше беспокойство, отче. — Он сумел придать лицу выражение, которое перенял у отца: полное симпатии и стальное изнутри. — Такой прекрасный день, отче! Почему ваши мальчики натянули на глаза капюшоны? Им следует попользоваться солнцем.
   
Ярость заплясала в каменно-голубых глазах, но ответ был без запинки и разумным:
   
— Они все терпели дурное обращение жестоких хозяев, сэр, и мне приходится лечить их притиранием, на которое солнце действует вредно. Их кожа обгорит.
   
Вмешался Ангус:
   
— Отче, доставляя свой товар, вы не видели заблудившуюся леди?
   
Ярость угасла, глаза невинно раскрылись пошире.
   
— Как выглядит эта леди, сэр?
   
— Высокая, худощавая, лет сорока, рыжевато-золотистые волосы. Красивая.
   
— Нет, сэр, точно нет. Единственная леди, повстречавшаяся нам, была Кошачья Мег. Она возвращалась домой с кроликами для своих кошек и сбилась с дороги, но мы показали ей куда идти.
   
— Спасибо, отче, — сказал Ангус. — А где вы живете? Вы и ваши дети?
   
— В «Приюте Детей Иисуса» под Йорком, сэр.
   
— Далековато для пеших прогулок, — сказал Чарли. — А в этой части Англии монастырей нет, так где вы останавливаетесь?
   
— Мы просим милостыню и разбиваем лагерь, сэр. Бог добр к нам.
   
— Надо ли вам сбывать ваш товар так далеко? В Стокпортс?
   
— Мы не уличные торговцы, сэр. Аптекари в этих местах предпочитают наши лекарства всем остальным. И возьмут все, что нам по силам доставить.
   
Трое друзей приготовились продолжить путь, но монах поднял ладонь, чтобы задержать их, и обратился к Чарли:
   
— Когда я буду благодарить Бога за эту гинею, сэр, мне бы хотелось назвать имя дарителя. Могу ли я осведомиться о нем?
   
— Чарльз Дарси из Пемберли. — Чарли приподнял шляпу и пришпорил коня. Остальные двое поскакали за ним.
   
— Дети Иисуса, — сказал Ангус. — Ты когда-нибудь слышал о них? Я так нет, но я же нездешний.
   
— Ни единого словечка. Однако, если он правда из Йорка, моя неосведомленность естественна.
   
— Вот только, — сказал Оуэн задумчиво, — почему они идут по лошадиной тропе? По дикой пустынной местности? Ведь, конечно же, это не прямая дорога из Йорка в Стокпорт? Они выглядят как католики и, может быть, стараются избегать нежелательного приема и мелочных преследований — ну, того, что терпят цыгане. Монах сказал, что они разбивают лагерь и просят милостыню, а это уподобляет их цыганам.
   
— Но никто ведь не примет их за цыган, Оуэн, и они же дети, мальчики, как я догадываюсь. Одному малышу под капюшон забралась пчела, и он его на секунду откинул, чтобы его товарищ пчелу прогнал. Мальчик и с тонзурой на макушке. Люди в деревенской глуши чаще добры — это в городах милосердие скудно и жалко, — сказал Чарли. — Я попрошу отца навести справки о них. Как член парламента он должен знать адреса всех сиротских приютов.
   
— Они не католики, — придрался Ангус. — Монастырские ордена не продают средства от импотенции, а как раз они наполняли большинство коробок на тележке. Это также объясняет, почему старик может продавать снадобья Детей Иисуса так далеко от Йорка, как Стокпорт. Мне кажется, это его средство действенно, иначе он не сосредоточился бы на нем. — Он фыркнул. — Дети Иисуса! Одна из христианских сект, которыми кишит Северная Англия. Как по-твоему, Чарли?
   
— По-моему, так, хотя приз за самый дотошный вопрос должен быть присужден Оуэну. Что их занесло на лошадиную тропу?
   
   
Когда трое всадников скрылись из виду, отец Доминус вновь задержался.
   
— Брат Джером! — позвал он.
   
Приподняв одеяние, Джером подбежал к нему, оставив Игнатия держать тележку.
   
— Что, отец?
   
— Ты был прав, Джером, мне не следовало выводить мальчиков на дневной свет, каким уединенным ни был наш путь.
   
— Нет, отец, это не было ошибкой, а лишь легким просчетом, — сказал единственный грамотный из Детей Иисуса, всегда старавшийся быть, елико возможно, подобострастным в своих отношениях со стариком. — Они были непослушны, им требовалось особое наказание, а что может быть поучительнее дня под светом Люцифера? К тому же это кратчайший путь к лавкам.
   
— Они наказаны достаточно?
   
— Учитывая, что мы повстречали мистера Чарльза Дарси, полагаю, что так, отец. Игнатий и я можем одни доставить тележку, когда мальчики вернутся в Северные пещеры. Пусть им не нравится жить в Северных пещерах в сравнении с Южными, но сегодняшняя кара примирит их с ними, — сказал Джером самым масляным своим тоном.
   
— Брат Игнатий! — позвал отец Доминус.
   
— Что, отец?
   
— Сейчас Джером и я отведем мальчиков назад в Северные пещеры. Ты останешься ждать у этого конца туннеля, пока брат Джером не вернется. Еды и пива на тележке предостаточно.
   
— А как же сестра Мэри? — спросил Игнатий.
   
— Что сестра Мэри? — спросил Джером.
   
— О ней позаботятся, брат, не тревожься, — сказал отец Доминус.
   
Брат Джером, уповавший унаследовать одеяние отца Доминуса, когда старик умрет, понял скрытый смысл этих слов. В отличие от брата Игнатия.
   
— Назад к тележке, друг. Дети, идите дальше!
   
Они продолжали путь, но недолго. В глубоком овраге перед отверстием, которое Ангус пометил на своей карте, они вытащили из-за пазухи сальные свечи, очень грязные, зажгли первую с помощью трутницы отца Доминуса и направились внутрь гуськом, так как вход в туннель был очень узким, хотя внутри сразу же расширялся. Последним вошел брат Джером, который прежде удостоверился, что замел все следы там, где они свернули с лошадиной тропы, а затем выдернул с корнями несколько кустов и поместил их поперек входа так, что они целиком его заполнили. Снаружи пещера исчезла. Внутрь, однако, просачивалось достаточно света, и ожидание Игнатия возле тележки было вполне сносным, а для ночных часов у него был фонарь. Его вполне устраивало мирно сидеть тут в одиночестве, хотя в ограниченном поле его сознания не возникло и мысли потратить часть этого времени, чтобы освободить сестру Мэри, до которой было рукой подать. Прогулка при солнечном свете измучила его до мозга костей, точно так же, как маленьких мальчиков. Только Джером и отец Доминус были способны переносить яркость люциферного Солнца, потому что Бог особо вооружил их для борьбы со злом.
   
Детям Иисуса предстояло пройти двадцать миль полного мрака, но отец Доминус все предусмотрел. Через интервалы хранились запасы свечей и не портящейся еды, а в воде недостатка не было, так как подземные потоки проложили русла через мягкий известняк.
   
Всего в миле за входом темнел боковой туннель, который вел к старой кухне и клетке Мэри, но они прошли мимо. Иногда даже самому маленькому мальчику приходилось сгибаться в три погибели, а те, что повыше, ползли на животах, но путь оставался четким от одного конца до другого, хотя вовсе не был прямым, а петлял и кружил самым невероятным образом. Чтобы пройти его, понадобились сутки, но привалы были недолгими, только чтобы поесть, попить и сменить свечи.
   
В конце концов они вышли в цепь продуваемых ветром пещер, смутно освещенных в дневные часы сквозь узкие проломы, которые они же и сотворили по приказу отца Доминуса, так как известняк тут был толщиной в фут-другой и лежал на глинистой подпочве. Снаружи перед каждым отверстием был посажен куст, который выдерживал не стихающий ветер, и никому даже в голову не приходило, что пещеры Скалистого края тянутся столь далеко на север.
   
Вход, которым обычно пользовались дети, прятался за водопадом на одном из притоков Деруэнта, и тут снаружи земля представляла сплошной камень, на котором ни подошвы, ни чугунные ободья колес тележки не оставляли никаких следов.
   
Труд соединения лабораторной пещеры и упаковочной с десятком каверн за ними потребовал много лет, так как вначале отец Доминус трудился один, затем, послав в Шеффилд за Джеромом, с некоторой помощью. Когда мальчики постарше достаточно окрепли, они тоже стали участниками этой работы, которая все более заметно ускорялась. Вентиляционные отверстия отнимали большую часть их времени, и их всегда вели снизу вверх, сначала киркой, затем, по достижении подпочвы, острой заточенной лопатой. Как мистик, отец Доминус предпочел бы сохранять тьму, но ему требовались пещеры, чтобы разместить своих детей в тесной близости от места, где они изготовляли его снадобья.
   
Чего он никак не предвидел, так это небольшого мятежа: дети отказались переселяться, и в конце концов их пришлось гнать в глухую ночь через вереска, будто овец, рыдающих, стонущих, пытающихся сбежать. Они ненавидели лабораторную пещеру, как и упаковочную, и, хотя не умели ни читать, ни писать, были достаточно умны, чтобы сообразить, что переселение означает дополнительные часы их вонючей, омерзительной, а иногда и опасной работы. Даже когда Тереза водворилась в своей новой кухне — куда лучше оборудованной к тому же! — они каждую ночь пытались вернуться в свои любимые Южные пещеры. Тут на отца Доминуса снизошло озарение: вывести мальчиков на свет дня и заставить их совершить многомильную прогулку. Джером возражал, опасаясь, что даже на заброшенной лошадиной тропе они могут повстречать кого-нибудь, но старик отмахнулся от такого предположения с презрительным фырканьем. В нем было слишком много от самодержца, чтобы уважать мудрый совет. И только подумать — Чарльз Дарси из всех людей в мире! Это могло означать гибель — ведь Джером рассказал ему, что о сестре Мэри пишут все газеты. Свояченица Фицуильяма Дарси! И эта женщина прокляла его, назвала вероотступником!
   
Съежившись в своей келье вверху пещер, отец Доминус раскачивался от горя, ибо, хотя он и был почти слеп, эта весть была написана четким багрянцем на иссохшем пергаменте его мозга: где-то Бог покинул его, и Люцифер в лице Мэри Беннет восторжествовал. Его мир рассыпался, но он хотя бы знал почему. Мэри Беннет, Мэри Беннет. Ну, они с Джеромом выживут. Им придется вернуться в Шеффилд, пока шум не стихнет, и он сможет возвратиться и начать заново. Тьма Бога пронизывала Скалистый край. Бога можно обрести вновь. Но на этот раз без детей. Они сделали его задачу слишком тяжелой.
   
Его левая рука тряслась в мелкой дрожи, повторявшей ту, что удручала его голову. Новый феномен. Даруй мне время, даруй мне время!
   
Появился брат Джером и застыл на пороге его кельи.
   
— Отец? С вами все хорошо?
   
— Да, Джером, очень, — сказал он энергично. — Мальчики утихомирились?
   
— Как ягнята, отец. Именно то, что следовало сделать.
   
— А девочки?
   
— Послушны. Мальчики им рассказали.
   
— Сестра Тереза… Может Камилла справиться на кухне?
   
— Да, отец.
   
— Сначала вернись к Игнатию, Джером. Доставь снадобья, но когда вы с Игнатием вернетесь к водопаду, настанет время позаботиться, чтобы с ним произошел несчастный случай. Потом ты сможешь отправить Терезу к…
   
— Я понял, отец. Все будет по вашему желанию.
   
   
Несмотря на малое число провожающих, похороны Лидии были печальнее похорон ее матери. Элизабет, Джейн, Китти, Фиц, Ангус, Чарли и Оуэн собрались в старинной норманской церкви в границах поместья, а затем у могилы. Против обыкновения Джейн не обливалась слезами, она была слишком разгневана коварством мисс Мирабель Мэплторп.
   
За поимку этой леди была объявлена награда в пятьсот фунтов. К несчастью, никто с художественным талантом никогда ее не видел, а потому на объявлениях в городах, деревнях и на почтовых станциях ее портрета не было.
   
Приближалась середина июня, и исчезновение Мэри продолжалось уже шесть недель. Хотя никто вслух пессимизма не выражал, втайне все чувствовали, насколько маловероятно, что она еще жива. И потому в этот солнечный безмятежный день, когда Лидия упокоилась на пемберлийском кладбище, мысли всех занимала та, кто скорее всего должна была стать тут следующей.
   
Самая младшая и все-таки первая умершая, думала Элизабет, тяжело опираясь на руку Фица. Когда похоронный обряд завершили, Чарли было попытался взять ее под руку, но сразу ретировался, когда его отец не отпустил ее, а повел к дому. Трения между его родителями крайне угнетали его, но он всегда так пылко был на стороне матери, что отказывался увидеть в отце что-либо хорошее. Теперь он замечал в папаше совсем иные эмоции, бесспорно, более мягкие и добрые, чем на протяжении прошлого года, когда мама начала давать ему сдачи. Хотя, благодарение Богу, она оставила свою манеру отпускать по его адресу, как она полагала, безобидные шуточки — до того она была убеждена, что ему требуется беззаботный юмор, которого он лишен, и что она сумеет привить его ему. Тогда как Чарли знал, что этому никогда не произойти. Папаша был горд, высокомерен и ужасно тонкокож. Неужели папаша и мама правда думают, будто он и его сестры не знали, что их родители то и дело сцепляются, как пара кошек.
   
Не заполучив свою мать, он взял под руку Китти, а Джейн предоставил Ангусу, который не знал обычно слезливой Джейн. Убийство! В уме не укладывалось, что такое жалкое создание, как Лидия, могла быть убита!
   
Замаячила тень. Нед Скиннер, как обычно самотушующийся и все же всегда тут на случай, если он понадобится папаше. Что-то в этой близости смущало Чарли, но что именно, он не понимал. Словно бы они знали друг друга всегда, чего быт никак не могло. Папаше было лет двенадцать, когда Нед родился. Чарли знал чуть больше о происхождении Неда, чем кто-либо еще, исключая папашу: что его мать была арапкой, шлюхой в борделе где-то там, и что отцом Неда был предводитель шайки преступников, местом сборищ которым служил этот самый бордель. Все эти факты он нашел в бумагах деда, но ничего больше: кто-то вырвал кучу листов из дневников дедушки. Когда он пожаловался на это папаше, папаша сказал, что дедушка сделал это сам в припадке старческого безумия перед самой смертью. Ничего из этого не объясняло, почему папаша и Нед — друзья не разлей вода, хотя характеру Дарси из Пемберли никак не соответствовала тесная дружба с таким человеком, как Нед Скиннер. Папаша был жестоковыйным — никто из знающих его не стал бы это отрицать. Так почему Нед?
   
Лидию Чарли никогда не знал и горевать о ней не мог, но глубоко понимал горе своей матери. И тети Джейн. Тетя Китти, женщина в сравнении куда более пустая, словно бы считала, что у этой смерти есть своя светлая сторона: ведь теперь она сможет провести лето в Пемберли. Люди, с которыми она общалась, в этом году не значились в пригласительном списке папаши, поскольку он ожидал нечто великое от палат общин и лордов.
   
— Я в восторге, что Китти здесь, — сказала Элизабет сыну и Джейн. — Она придаст Джорджи чуточку столичного лоска, который ей так требуется. Не совсем понимаю почему, но Джорджи ее любит.
   
— Она пава, мама! — засмеялся Чарли. — Джорджи нравятся те, кого не назовешь заурядными, а тетя Китти такая элегантная!
   
— Надеюсь, она сумеет убедить Джорджи не грызть ногти, — сказала Джейн. — Это губит ее руки, а они очень красивы.
   
— Ну, я отправляюсь искать пещеру, которую потерял Ангус, — сказал Чарли, послал им воздушный поцелуй и исчез.
   
— Я рада, что Лидию похоронили тут, — сказала Джейн. — Мы рядом с ней и сможем возлагать цветы на ее могилу.
   
— При жизни ей выпало мало цветов, бедняжке. Ты права, Джейн. Хорошо, что она похоронена здесь.
   
— Не жалей, если у нее не было того, за что она жалела нас, так как мы это имели, — сказала Джейн. — Лидия любила жизнь в армейских городках, она любила разнузданные вечеринки и общество мужчин — интимное общество мужчин. Она жалела нас за наше упорядоченное, респектабельное существование.
   
— Я способна помнить лишь то, как она любила Джорджа Уикхема.
   
— Да, но, вопреки ее утверждениям обратного, Лиззи, она отлично веселилась, пока он отсутствовал. — Лицо Джейн стало гневным. — Ни слова об ее убийцах, я полагаю?
   
— Нет. Ни единого намека.
   
   
Когда труп паренька лет пятнадцати был выловлен из реки Деруэнт, внимание он привлек только из-за исчезновения мисс Мэри Беннет, тесно связанной с Пемберли. Констебль графства был отправлен осмотреть распухшие жуткие останки, которые, по словам местного доктора, течением могло нести мили и мили, так как паренек был мертв по меньшей мере три дня. Доктор придерживался мнения, что он просто утонул — на теле он не обнаружил никаких признаков насильственной смерти, и лишь две странности: во-первых, лысинку вроде тонзуры на его макушке и, во-вторых, он был обрезан. В остальном паренек был вполне упитан, и на его теле не было никаких следов жестокого обращения, из чего следовало, что он не работал на фабрике или в литейной и не был солдатом. Так как труп был нагим и безымянным, констебль записал его так: «Юноша мужского пола. Еврей». Он отправил рапорт по начальству и распорядился похоронить тело в общей могиле для неимущих. Нет нужды тревожить освященную землю из-за нехристианина, как этот.
   
Однако, когда второй подростковый труп был найден у подножия обрыва неподалеку от первого, об этом было сообщено мистеру Дарси вкупе с рапортом констебля о первом. Фиц вызвал к себе Чарли и Ангуса, но не Оуэна, который, измученный чувством вины, уехал домой в Уэльс, оставив в классной комнате надрывающиеся сердечки и воинственный блеск в глазах Джорджи.
   
Лицо Фица было угрюмым. Затем он объяснил, почему позвал их.
   
— Юноши и дети умирают с гнетущим постоянством, — закончил он, — особенно в нынешнее время, когда Закон о бедных попирается с таким постоянством. Но эта парочка необычна. И он, и она примерно ровесники — четырнадцати-пятнадцати лет. Пришли в возраст, но совсем недавно. Юноша и девушка. — Он поерзал в кресле. — Ни на нем, ни на ней не обнаружены стигматы принудительного детского труда — ни рубцов от неумеренно применявшихся плети или хлыста, никаких ссадин на коже. Паренек уже похоронен в могиле для бедняков, но труп девушки по моему настоянию подвергли доскональному осмотру, и у нее не оказалось ни сломанных костей, ни шрамов от прошлых побоев. Оба выглядели упитанными и здоровыми. Девушка была здорова во всех смыслах. Ни эпилепсия, ни апоплексия не сразили ее преждевременно.
   
— Значит, она не сорвалась с обрыва, — сказал Ангус, чьи аргусовские уши чутко насторожились.
   
— Да. Ее положили там, чтобы создать именно такое впечатление, и я полагаю, если бы не исчезновение Мэри, констебля даже не поставили бы об этом в известность. Ее попросту сразу же отправили бы в могилу для бедняков.
   
— Папаша, когда ты послал за нами после смерти тети Лидии, мы столкнулись с очень странной процессией, — сказал Чарли, взглянув на Ангуса. — Впрочем, полагаю, рассказать тебе про них следует Ангусу. Ты ведь можешь подумать, что я преувеличиваю.
   
— С какой стати? — удивленно сказал Фиц. — Ты отлично излагаешь события, Чарли. Но пусть расскажет Ангус, если ты так хочешь.
   
— Мы повстречались с процессией… мальчиков, мы полагаем, которую вел старик, — сказал Ангус. — Он назвал их Детьми Иисуса и сказал, что они из сиротского приюта под таким же названием вблизи Йорка.
   
Фиц нахмурился.
   
— Сиротский приют при религиозной общине?
   
— Возможно, католической. Они походили на францисканцев, хотя коричневый цвет был не того оттенка.
   
— Сиротский приют, управляемый квазифранцисканцами, расположенный вблизи Йорка. Подобное учреждение не существует ни вблизи Йорка, ни где-либо еще к северу от Темзы. По-моему «Дети Иисуса» звучит неправдоподобно. «Священное сердце Иисуса» или «Непорочная Мария» были бы католичнее. Католикам не свойственно зацикливание на Иисусе, как таковом, в отличие от многих протестантских сект — то есть тех, которые так много толкуют об Иисусе, что Бог почти не упоминается. Название «Дети Иисуса» выглядит так, будто его сочинил кто-то не слишком искушенный в богословии.
   
— Значит, мы были правы, усомнившись в них! — воскликнул Чарли. — Главное этот старик. Подозрительная личность. Не смотрит тебе в глаза.
   
— Мы ехали по лошадиной тропе, — сказал Ангус, — которая Чарли, разумеется, известна, но повстречали на ней только Детей Иисуса. Откуда монах из Йорка мог узнать про нее? Старик сказал, что он аптекарь и поторопился — слишком поторопился! — показать нам свои снадобья, нагружавшие ручную тележку. Примерно пятьдесят коробок эликсиров и панацей всевозможных описаний. Смотрите что хотите, предложил он и вручил Чарли жестянку с лошадиной мазью. На всех значилось то или это детей Иисуса. Кто знает? Возможно, старик полагает, что «Дети Иисуса» — придают особый смак его медикаментам. — Он откашлялся и виновато посмотрел на Чарли. — Не успел сказать тебе, но я отправился в Бакстон заглянуть в лавку аптекаря и с удивлением узнал, что владелец весьма ценит зелья Детей Иисуса. Восхваляет их до небес. Как и его клиенты, готовые платить чуть ли не любую цену за «Элексир Детей Иисуса от желчи». — Он состроил лукавую гримасу. — Излечивает от импотенции. Если бы старик открыл лавку в Вестминстере и торговал бы только им, он бы разбогател дальше некуда!
   
Когда смех утих, заговорил Чарли:
   
— По-моему, старик безумен, — сказал он. — В нем гнездилась злокозненность, и мне еще в жизни не доводилось видеть тридцать маленьких мальчишек таких чинных и послушных, как его. Они так задрожали, просто затряслись, когда я попросил позволить им откинуть капюшоны, что, уверен, они не хотели, чтобы он мог видеть их лица. Думаю, старик совсем их запугал. Ах, как я боялся некоторых моих школьных учителей! А ведь я счел его безумцем, что куда страшнее. Мальчишкой я каменел только перед тобой, папаша — извини! — и редкими сумасшедшими, с которыми мне приходилось сталкиваться. Некоторые люди паникуют перед сумасшедшими, потому что их поведение непредсказуемо и их невозможно в чем-либо убедить. Для мальчиков этот старик может быть страшнее самого Сатаны.
   
— Аптекарь в Бакстоне назвал его «Отец Доминус», — сказал Ангус. — Я еще не кончил рассказ о моих приключениях, Чарли. Отец Доминус всегда приходит днем, чтобы получить деньги, но товар неизменно доставляется в середине ночи и детьми в монашеских одеяниях. Мой аптекарь не слышал ни про единую доставку днем. Он как будто полагает, что дети сбежали от своих хозяев, и Доминус укрывает их.
   
— Любопытно, — сказал Фиц, складывая ладони пирамидкой и прижимая кончики пальцев к губам, что придало ему вид премьер-министра. — Откуда они, раз не из Йорка? — спросил он. — Если они обычно выходят по ночам, это может объяснить их странное поведение в разгар дня, однако они должны быть откуда-то, где их знают.
   
— Прошу прощения, что причислил тебя к сумасшедшим, папаша.
   
Фиц взглянул на сына с улыбкой в глазах.
   
— У меня, Чарли, не хватает воображения, чтобы понять, почему маленький мальчик мог причислить меня к сумасшедшим. Наверное, я был совершенно неприступен.
   
— Куда больше, чем теперь, папаша.
   
— Мы должны разделить наши силы, чтобы разобраться с этим, — сказал Фиц, снова посуровев. — Чарли и Ангус, вы займетесь пещерами. Возможно, отец Доминус пользуется в своих блужданиях какой-то пещерой, а если Мэри еще жива, нам остается предположить, что ее заключили в пещеру. Есть ли какая-то связь между ней и Детьми Иисуса, неизвестно, но если вы постараетесь, может быть, что-нибудь и обнаружится. Ангус, как долго вы можете оставаться здесь?
   
— Столько, сколько нужно, Фиц. Помощники, ведущие мои дела в Лондоне, абсолютно надежны, а мои журналисты, наверное, резвятся, как мыши, пока кот остается в Дербишире. Не слишком отполированная проза.
   
— Отлично. Нам остается молиться, чтобы все разрешилось прежде, чем всем нам, хотим ли мы того или нет, придется разъехаться. Если Мэри не будет найдена прежде, чем в Оксфорде начнутся занятия, а летние каникулы парламента кончатся, полагаю, всякую надежду придется оставить.
   
— А как насчет сиротских приютов? — спросил Чарли.
   
— Ими займется Нед. Работа особенно ему по вкусу: сесть на своего чудовищного вороного и ездить туда и сюда, — бесстрастно сказал Фиц.
   
— Кстати, папаша. Пока Ангус ездил в Бакстон, я наводил собственные справки, — сказал Чарли. — Я расспрашивал о процессии детей, одетых или не одетых, как монахи. Я расспрашивал на фермах, в деревеньках и в деревнях. Ни процессия, ни даже гурьба никогда не появлялись у того или другого конца нашей верховой тропы. Единственное селение, со стороны которого они шли, это Пемберли, а мы знаем, что в Пемберли они никогда не бывали. Думаю, что они спустились на нее со Стэнеджского обрыва, хотя не были ни в Бэмфорде, ни в Шапельан-ле-Фрит.
   
— Ты подразумеваешь, что они вошли в какую-то пещеру? — спросил Фиц.
   
— Либо это, либо они пересекли безлюдные пустоши между Пемберли и севером Скалистого края.
   
— А было ли похоже, что они несут с собой еду, съестные припасы?
   
— Под их одеяниями, папаша, кто знает? Воду нетрудно найти где угодно, но я никогда не слышал, чтобы компания без палаток или повозок устраивалась па ночлег под открытым небом. Пустоши беспощадны.
   
— Это так. Я спрошу у Неда, не слышал ли он чего-либо.
   
Ничего, как выяснилось, когда Фиц поговорил с Недом.
   
— Не важно, каким бы спросом ни пользовались снадобья от импотенции отца Доминуса, Фиц, бьюсь об заклад, замыслы у него самые черные. Ну, полная бессмыслица, верно? У человека в запасе средства излечения всего что ни на есть, гребет обильные прибыли, аптекари нарасхват берут все, что он может им поставить, а он шагает по лошадиной тропе, которая никуда, кроме Пемберли, не ведет, командуя группой детей, с которыми, судя по их виду, плохо не обращаются. Чего он добивается? — спросил Нед, нахмурясь.
   
— Чарли полагает, что он сумасшедший, и, возможно, так и есть. Самое простое объяснение. Во всем этом деле на здравый смысл и намека нет. Смерть Лидии по сравнению кажется хрустально прозрачной. Теперь, Нед, и ты говоришь, что ни малейшего смысла тут не усматриваешь.
   
— Куда важнее место, где находятся его мастерские, верно? И у него должен быть склад. Сиротский приют был бы отличным прикрытием, верно?
   
Фиц насторожился.
   
— Ты прав. Именно так. Сиротские приюты в ведении приходов. Но не в каждом приходе они есть. Я знаю, что некоторые филантропы жертвуют средства на приюты. Думаю, работные дома и богадельни мы можем отбросить — в них содержатся неимущие всех возрастов. Я написал во все религиозные общины, обладающие определенным влиянием, и со временем получу ответы, но могут существовать заведения, никак не связанные ни с какой религией.
   
— Не беспокойся, Фиц! Мы с Юпитером поездим там и сям. Возможно, вплоть до Йорка. Сиротские приюты, работные дома и богадельни не так многочисленны, как яблоки на дереве.
   
— При условии, что дерево это — не груша.
   
— Если ты шутишь, Фиц, значит, ты измучен, — сказал Нед, улыбаясь. — Эта чертова седая прядь! Клянусь, она с каждым днем становится все шире.
   
— Элизабет думает, что она придает мне благообразие.
   
— Ну, тем лучше для премьер-министра.
   
— Тебе понадобится много золота. Вот! — Фиц бросил Неду мешочек золотых монет, ловко пойманный на лету. — Найди их, Нед! Меня удручают страдания Элизабет.
   
— Странно, а? — спросил Нед.
   
— Прошу прощения?