1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Заключенные истолковали эти слова как приказ обыскать их самих. Мистер Сайкс добросовестно исполнил его, с явным удовольствием щупая гениталии и ягодицы.
   
— Ничего, — повторил он, и в его глазах вспыхнуло предвкушение.
   
— Всем присесть и наклониться! — велел мистер Хэнкс сладостно дрогнувшим голосом. — И предупреждаю: если мистер Сайкс найдет деньги у кого-нибудь в заднице, отмывать их будете собственной кровью!
   
Мистер Сайкс действовал грубо, неторопливо и умело. Четверо молодых мужчин и Джо Лонг расплакались от боли и унижения, остальные перенесли экзекуцию, не выказывая никаких эмоций.
   
— Ничего, — заключил мистер Сайкс. — Ровным счетом ничего, мистер Хэнкс.
   
— Мы из Глостера, — объяснил Ричард, одеваясь. — Там живут бедно.
   
«Вот я и получил сполна. Позор и деньги. Чтоб мне провалиться!»
   
— Отведите их вниз, мистер Сайкс, — велел начальник плавучей тюрьмы и с разочарованным видом отошел.
   
Двадцать восьмого января тысяча семьсот восемьдесят шестого года на «Церере» насчитывалось двести тринадцать каторжников; двенадцать прибывших из Глостера получили номера с двести первого по двести тринадцатый, Ричарду достался двести третий. Но по номерам их называл только мистер Герберт Хэнкс с Пламстед-роуд близ Уоррена, Вулвич.
   
Какой-то мудрый человек — вероятно, чтобы умаслить заключенных из лондонского Ньюгейта, презирающих деревенщин, — отделил столичных преступников от привезенных из провинции, поместив их на разные палубы. Лондонцы заняли вторую палубу, а провинциалы — самую нижнюю. А может, причиной столь мудрого решения стала непрекращающаяся борьба между лондонскими преступниками и провинциалами на кораблях «Блюститель» и «Юстиция», где все смешалось так, что распутать это хитросплетение было не под силу даже мистеру Дункану Кэмпбеллу. Размещая каторжников на судне «Дюнкерк» в Плимуте, он зашел еще дальше и разделил корабельные помещения на семь отсеков — согласно разработанной им самим запутанной классификации.
   
Различия между англичанами были поразительны. Жаргон лондонского Ньюгейта для непосвященных звучал как совершенно незнакомый язык, хотя многие, кто пользовался им, умели говорить на вполне понятном, но ломаном английском. Беда заключалась в том, что большинство заключенных из принципа отказывалось пользоваться литературным языком, демонстрируя свою исключительность. Узники, привезенные с севера и с юга, из Йоркшира и Ланкашира, более-менее понимали друг друга, но как бы правильно они ни выражались, остальные не могли разобрать ни единого слова, произнесенного ими. Мало того, ливерпульцы говорили на так называемом скаусе, еще одном малоизвестном диалекте. Жители центральных графств могли объясниться с уроженцами западных округов; и те и другие понимали каторжников из Суссекса, с морского побережья Кента, из Суррея и Гемпшира. Но те, кто жил в Кенте близ берегов Темзы, пользовались жаргоном чем-то сродни тюремному, то же самое относилось к уроженцам районов Эссекса, прилегающих к Лондону. Выходцы из северных областей Эссекса, Кембриджшира, Суффолка, Норфолка и Линкольна говорили на своем диалекте. Это сборище англичан было настолько многоязычным, что двое каторжников из Бирмингема на «Блюстителе» не понимали друг друга: один из них был родом из деревни Сметуик, а второй — из Фор-Оукс, и оба ни разу не отъезжали от родных деревень дальше чем на милю, пока не попались в сети правосудия.
   
В результате заключенные образовывали группы. Между отрядами из шести человек, способных хоть как-то объясниться друг с другом, устанавливалось нечто вроде взаимопонимания. Те, чей акцент или жаргон был никому не понятен, оказывались в изоляции. Поэтому заключенные из Глостера держались обособленно, с остальными их объединяла только ненависть к обитателям лондонского Ньюгейта, расположившимся палубой выше. Именно им доставалась львиная доля пищи и дешевого джина, поскольку они с тюремщиками понимали друг друга и, кроме того, их сплотила неприязнь к провинциалам.
   
Свою долю джина лондонские заключенные получали по праву, поскольку находились на своей территории и располагали большими средствами, но то, что им доставалась лучшая еда, было несправедливо.
   
Жизнерадостный пухлый мистер Дункан Кэмпбелл проявлял редкостную бережливость во всем, за что ему приходилось платить дополнительно сверх двадцати шести фунтов в год, которые правительство его величества выплачивало ему за каждого каторжника, а еда стоила немалых денег. В неделю на одного заключенного приходилось тратить не меньше десяти шиллингов; благодаря судам, стоявшим у берегов Темзы, в январе доход Кэмпбелла составлял триста шестьдесят фунтов в неделю, к тому же он изыскивал самые разные способы увеличить этот доход — к примеру, сам выращивал овощи и варил легкое пиво. О более простых способах получения прибыли — таких, как приписки или провокация цинготных мятежей, — не могло быть и речи: суда посещало слишком много назойливых представителей власти. Хлеб и мясо Кэмпбелл закупал в гарнизоне лондонского Тауэра — только бычьи головы и голени, только черствый хлеб — и поначалу не заботился о качестве провизии. Затем в дело вмешался мистер Джон Ховард, и вскоре заключенных стали кормить гораздо лучше. Но несмотря на все досадные запреты и ограничения, а также тщательно подобранных надзирателей числом около ста человек, мистер Кэмпбелл ухитрялся получать не меньше ста пятидесяти фунтов прибыли в неделю. Ему же принадлежало одно судно в Плимуте, «Дюнкерк», и два в Портсмуте — «Удачливый» и «Твердыня». Общий барыш, приносимый этим предприятием, достигал трехсот фунтов в неделю; помимо того, Кэмпбелл принимал участие в запутанных махинациях, связанных с поставками припасов для предстоящей экспедиции в Ботани-Бей.
   
Высота помещений на самой нижней палубе «Цереры» не превышала шести футов, а это означало, что голова Ричарда находилась на расстоянии полудюйма от потолка, а Айку Роджерсу не удавалось даже выпрямиться во весь рост. Потолочные балки располагались на фут ниже, расстояние между ними составляло шесть футов. По этой причине любая ходьба превращалась в пародию на шествие монахов: заключенные передвигались семенящей походкой, через каждые два шага почтительно наклоняя головы.
   
Бристольцы давно притерпелись к вони, которую ветер заносил в зарешеченные окна, гуляя по промозглому помещению с красными стенами, простирающемуся от переборки под фок-мачтой до кормовой переборки. В целом помещение имело в ширину сорок, а в длину — сто футов. Вдоль внешней стены, то есть обшивки судна, располагались дощатые нары высотой с обычный стол, на которых заключенные рассаживались, как на скамьях. Видимо, те же нары служили и кроватями, поскольку кое-где заключенные лежали на них — или отдыхая, или мучаясь в горячке. Еще один настил шириной в шесть футов также служил ложем. Посреди комнаты тянулся третий ряд нар шириной также в шесть футов. В этом помещении с кричаще-красными стенами обитало восемьдесят мужчин. Как только в комнату втолкнули дюжину вновь прибывших, все разговоры смолкли, головы повернулись к двери.
   
— Вы откуда? — спросил один из мужчин, сидящий близ двери.
   
— Из глостерской тюрьмы, — ответил Уилл Коннелли.
   
Незнакомец поднялся. Он был невысок ростом и проходил под балками не нагибаясь, телосложением напоминал не карлика, а скорее жокея, лицо у него было как у человека, который почти всю жизнь провел среди лошадей — морщинистое, жесткое, удлиненное книзу. На вид ему можно было дать и сорок лет, и все шестьдесят.
   
— Как жизнь? — осведомился он тоном утверждения, а не вопроса, приближаясь к новичкам и протягивая им маленькую ладонь. — Я Уильям Стенли из Синда, это близ Девайзеса в Сомерсете. Но судили меня в Уилтшире.
   
— Почти все мы слышали про Синд, — с усмешкой отозвался Коннелли и представил своих товарищей, а затем со вздохом поставил сундук на пол. — Ну, и что дальше, Уильям Стенли из Синда?
   
— Проходите. Должно быть, Сайкс уже успел пощупать вас? Ему это по душе — он не прочь, так сказать, поближе познакомиться с подопечными. Деньги есть? Или он нашел их?
   
— У нас нет денег, — объяснил Коннелли, уселся на скамью и поморщился от боли. — Чертов Сайкс! Что еще скажешь?
   
— Вон там сидят ребята из центральных и западных округов, с побережья Ла-Манша, Уолдса и Уилдса, — объяснил Стенли, указывая в сторону нар незажженной трубкой. — Посредине — те, кого привезли из Дерби, Чешира, Стаффорда, Линкольна и Шропшира. В дальнем углу — Дарем, Йоркшир, Нортумбрия и Ланкашир. Ливерпульцы заняли дальний конец стола. Все они, кроме одного, ирландских кровей. Есть здесь и четверо черномазых, но их держат наверху, вместе с лондонцами. А валлийцев здесь нет, Тэффи. — Он обвел взглядом сундуки и мешки. — Если у вас там что-нибудь ценное, распрощайтесь с ним. Впрочем, может статься, — добавил он многозначительно, — мы с вами поладим.
   
— Скорее всего, — дружески согласился Коннелли. — Похоже, тут нам придется и спать, и есть?
   
— Ага. Тащите свое барахло сюда, места для дюжины как раз хватит. Тюфяки, на которых мы спим, свернуты и сложены под нары, туда же можно запихнуть и сундуки. На двоих приходится одно одеяло. — Он хихикнул. — Нас здесь держат в строгости, и если вы не прочь ублажить самих себя, на уединение не рассчитывайте. Все мы помогаем себе сами, после мистера Сайкса мужеложство не в почете. К тем, кто живет наверху, по воскресеньям пускают женщин — их называют тетями, сестрами или кузинами. Правда, нам это не по карману, мы слишком далеко от дома, а у кого есть деньги, те тратят их на джин. Шесть пенсов за полпинты — настоящий грабеж!
   
— Так, говоришь, ты можешь посторожить наши вещи, Уильям? — осведомился Билл Уайтинг, страдая от боли в руке и от царапин, оставленных грубыми пальцами мистера Сайкса.
   
— Меня не водят на работу. Сначала хотели пристроить на огород, но пальцы у меня слишком грубые даже для того, чтобы полоть репу. Потому от меня вскоре отстали — решили, что я слишком стар, чтобы участвовать в этих скачках. — Он приподнял крошечную ступню и потряс ею, пока железный браслет не съехал на подъем. — Вот я и присматриваю теперь за порядком — мою полы, выношу ведра, сворачиваю тюфяки, складываю одеяла и не даю воли помешанным ирландцам. Впрочем, наши ирландцы из Ливерпуля — сносные ребята. А двое на «Юстиции» говорят только по-своему — с тех пор как их привезли в лодке из Дублина. Неудивительно, что они свихнулись. Ирландцы — чувствительный народ, а в Ирландском море часто штормит. Но они любого облапошат, и глазом моргнуть не успеешь. — Он хохотнул и сменил тон: — А неплохо встретить земляков из западных графств! Мики! Эй, Мики!
   
К нему развязной походкой приблизился темноволосый и темноглазый молодой мужчина с хитрым выражением лица, какие бывают только у корнуэльских контрабандистов.
   
— Нет, я не из Корнуолла, — заговорил он, точно прочитав мысли новичков. — Из Дорсета, точнее — из Пула. Служил на таможне. Моя фамилия Деннисон.
   
— Мики помогает мне следить за порядком — сам я не справляюсь. Мы здесь лишние, нас не берут ни в одну шестерку. У Мики бывают такие припадки, что не позавидуешь.
   
Чернеет лицом, прикусывает язык. Однажды он до смерти перепугал нашего красавчика Сайкса. — Стенли проницательно оглядел новичков. — Вас уже разбили на две шестерки?
   
— Да, и этот молчун у нас за старшего, — объяснил Коннелли, указывая на Ричарда. — Только он в этом не признается. Мы с Биллом Уайтингом болтаем без умолку, а он сидит, слушает и принимает решения. Дружелюбный малый и на редкость умный. Мы с ним знакомы недавно, а вот если бы я встретился с Сайксом до того, как познакомился с Ричардом, я бы не вытерпел — и что же дальше? Теперь у меня болела бы не только задница, но и голова. Здесь устраивают порки?
   
— Нет, провинившихся бьют дубинками, Уилл. Мистер Кэмпбелл запретил плетки — говорит, ему нужны рабочие руки. — Уильям Стенли из Синда опустил веки. — Так мы поладим, Ричард… как твоя фамилия?
   
— Морган.
   
— Валлиец?
   
— Я родился в Бристоле, все мои предки родом оттуда. Коннелли — ирландская фамилия, а он тоже бристолец. В наши времена фамилия ничего не значит.
   
— А почему, — вдруг вмешался Айк Роджерс, который до сих пор молчал, — тут красные стены?
   
— Это же нижняя палуба второразрядного судна, — объяснил Мики Деннисон из Пула. — Здесь не только жили матросы, но и находился лазарет. На красном кровь не так заметна. Вид крови до смерти пугал канониров.
   
Уильям Стенли вытащил из жилетного кармана большие часы-луковицу и взглянул на циферблат.
   
— Есть будем через час, — сообщил он. — Гарри, здешний эконом, сам раздает миски и кружки. Сегодня пятница — значит, будет овсянка. Мяса мы и в глаза не видим, если не считать червей в хлебе и сыре. Слышишь грохот наверху? — Он ткнул трубкой в потолок. — Сейчас кормят лондонцев, а мы едим что останется. Их больше, чем нас.
   
— А что, если мистер Хэнкс решит переселить лондонцев сюда? — с любопытством спросил Ричард.
   
Коротышка Уильям Стенли усмехнулся:
   
— Не посмеет! Если ирландцы не перережут им глотки в темноте, то это сделают парни из северных округов. Никто не любит Лондон и лондонцев. Англию обдирают, как прихожанина на методистском собрании, а все собранные деньги тратят на Лондон и Портсмут, потому что в Лондоне парламент, армия и Ост-Индская компания, а в Портсмуте — флот.
   
— Насколько я помню, мистер Сайкс сказал, что нам придется пить воду из Темзы, — произнес Ричард, расплываясь в ослепительной улыбке. — Друзья мои, располагающие фильтрами! Пожалуй, нам следует провести небольшую церемонию. Поскольку вы сами назвали меня старшим среди вас, делайте, как я. — Он поставил свой сундук на стол, отпер его ключом, висящим на шее, и вытащил большую тряпку. Повязав ею стриженую голову, Ричард принялся негромко напевать; Гендель узнал бы эту мелодию, но обитателям нижней палубы «Цереры» она была незнакома. Забыв о боли, Билл Уайтинг тоже достал тряпку, а потом его примеру последовали Уилл, Недди, Тэффи и Джимми, хотя пел по-прежнему только Ричард. Из сундука был извлечен фильтр Ричарда, невнятное бормотание сменилось протяжным звуком «а-а-а». Ричард провел ладонями над фильтром, наклонился, чтобы коснуться его лбом, а затем взял на руки и направился к помпе, сопровождаемый пятью помощниками. Уловив мелодию, Тэффи тоже запел, вторя баритону Ричарда на октаву выше. За ними напряженно следили все обитатели комнаты, кроме тех, кто метался в лихорадке; Уильям Стенли изумленно выпучил глаза.
   
Помпа подавала воду тонкими струйками, падающими в медный чайник, в котором кто-то пробил несколько дыр. Система фильтров мистера Кэмпбелла предназначалась для задержания плавучего мусора, комков грязи и дохлой рыбы, но не более того. После такой фильтрации вода сразу поступала в трюмы судна.
   
Величественным жестом Ричард велел Джимми Прайсу взяться за рукоятку помпы, подставил под трубу свой каменный фильтр и набрал в чашу около трех пинт воды. Его товарищи сделали то же самое, причем Билл Уайтинг низко поклонился Джимми, прежде чем наполнить фильтр, а тем временем Ричард на все лады распевал «аллилуйя». Наконец все вернулись к столу и расставили шесть каменных фильтров в его центре, сопровождая это действие благоговейными жестами. Ричард знаком велел товарищам отойти на два шага, развел руки и пошевелил пальцами.
   
— Царь царей! Бог богов! Аллилуйя, аллилуйя! — запел он. — Осанна! О, Гиппократ, услышь нашу молитву! — Еще раз почтительно поклонившись, он снял с головы тряпку, свернул ее, поцеловал и сел за стол. — Гиппократ! — вдруг выкрикнул он так пронзительно, что все вздрогнули.
   
— Господи, что все это значит? — не выдержал Стенли.
   
— Это обряд очищения, — торжественно объяснил Ричард.
   
Старик с лошадиным лицом насторожился.
   
— Ты шутишь? Вы что, решили разыграть меня?
   
— Поверь мне, Уильям Стенли из Синда, мы, все шестеро, никого не разыгрываем. Мы стараемся умилостивить Мать-Темзу, призывая великого бога Гиппократа.
   
— И так будет каждый раз, когда вам захочется пить?
   
— Нет, что ты! — отозвался Билл Уайтинг, который прекрасно понял, зачем Ричард устроил всю эту «церемонию». Таким способом он обособил своих товарищей, наделил их качествами, в конечном итоге позволяющими им уцелеть и сохранить свою собственность. Сообразительный малый! Ричарду помогли замечания Джимми и Лиззи о том, что он превратил процесс очистки воды в ритуал. Сайкс, прозванный на корабле «мисс Молли»,[13] наверняка обо всем узнает — Уильям Стенли из Синда производил впечатление сплетника, к тому же целыми днями торчал на «Церере». — Нет, — продолжал он убедительным тоном, — мы проводим обряд очищения только в особых случаях — например, когда переселяемся на новое место. Так мы привлекаем внимание Гиппократа.
   
— И кроме того, — подхватил Уилл Коннелли, внося в разговор свою лепту, — мы пользуемся камнями каждый раз, когда пьем воду, но церемонии проводим редко, а именно в первый день месяца. И конечно, когда мы оказываемся на новом месте.
   
— Это колдовство? — с подозрением осведомился Мики Деннисон.
   
— А ты чувствуешь запах серы? Или вода превращается в кровь или сажу? — напористо спросил Ричард. — Колдовство — вздор. А мы — серьезные люди.
   
— А! — внезапно воскликнул Стенли, и морщины у него на лбу разгладились. — Как я мог забыть! Вы же из Бристоля, а там диссидентов хоть пруд пруди!
   
— Айк, — позвал Ричард и встал, — нам надо поговорить. — И они отошли в дальний угол комнаты, очутившись под прицелом множества взглядов. — Поддержите нас и в следующий раз пойте вместе с нами. Только так мы сумеем сохранить свои вещи — и деньги. Кстати, ты где их спрятал?
   
Роджерс ухмыльнулся:
   
— В каблуки сапог. Снаружи они кажутся низкими, но на самом деле я хожу как на ходулях. А ты?
   
— Двойные стенки сундуков обшиты изнутри. Мы держим деньги там — у кого они есть. Благодаря обшивке стенки издают глухой стук. У нас с Уиллом, Недди и Биллом есть несколько монет, но остальные сундуки пусты, и если у кого-нибудь из нас появятся деньги, нам есть где их спрятать. Уильяма Стенли из Синда можно подкупить. Вопрос в том, выдаст ли он нас Сайксу.
   
Грабитель надолго задумался, а потом покачал головой:
   
— Вряд ли, Ричард. Если он проболтается, вся добыча достанется «мисс Молли». Пожалуй, лучше всего убедить жокея в том, что у нас почти ничего нет, — вот если бы нас навещал кто-нибудь из Лондона! Тогда мы смогли бы объяснить, откуда у нас вдруг взялись деньги. Насчет воды ты прав — пить ее невозможно. Нам с товарищами придется пить легкое пиво: ручаюсь, Уильям Стенли из Синда сумеет раздобыть его для нас.
   
Ричард неожиданно хлопнул себя ладонью по лбу.
   
— Джимми Тислтуэйт! — воскликнул он. — Кажется, нас все-таки будут навещать, Айк. Как ты думаешь, Стенли исправно доставляет почту?
   
— По-моему, он добросовестно выполняет любую работу.
   * * *
   
На следующее утро, поднявшись на верхнюю открытую палубу, Ричард и его товарищи поняли, почему каторжников выводили наверх небольшими группами. На «Церере» имелось несколько лихтеров, но слишком мало, чтобы сразу перевезти всех каторжников к месту работы. К счастью, каторжникам предстояло работать на расстоянии всего пятисот ярдов от «Цереры», однако это были ярды водного пространства. Гребцы охотно нанимались на такие суда потому, что за подобную работу платили больше, чем за любую другую. Каторжников с «Блюстителя» приковывали цепями к планширам. Поначалу Ричард удивлялся тому, что заключенные и не думают бежать, но вскоре понял: беглецов рано или поздно поймают и за побег могут приговорить к виселице.
   
Главным достоинством «академий Кэмпбелла», как прозвали суда их обитатели, было то, что они стояли далеко от берега, а среди англичан лишь некоторые умели плавать. Заключенным не пришло бы в голову бежать даже после того, как суда снимутся с якоря. Ни Ричард, ни его одиннадцать товарищей не умели плавать. Глубокие воды внушали им ужас.
   
В желудке у Ричарда было пусто, хотя он приберег на завтрак половину хлеба и сыра. Полпинты жидкой овсяной каши, приправленной горьковатыми травами, он выпил, едва получил ее. К тому времени каша успела остыть, но Ричард рассудил, что через двенадцать часов она покажется ему еще менее съедобной. Начальник тюрьмы Хаббард понимал, что мужчин, занимающихся тяжелым физическим трудом, следует сытно кормить, чтобы они работали как следует. Но за сутки, проведенные на «Церере», выяснилось, что Дункан Кэмпбелл не заботится о том, хватит ли сил его подопечным.
   
Каторжников, работающих на берегу, уже увезли, когда прибыл лихтер, которому предстояло доставить четыре бригады черпальщиков ниже по течению реки. Черпалка, на которую определили отряд Ричарда, была первой из четырех и стояла на двух якорях. Она представляла собой абсолютно плоскодонную прямоугольную баржу без носа и кормы, с низкими бортами, облегчающими погрузку и разгрузку. Баржа оказалась совсем новой, ее трюм был пуст, а краска еще не успела облупиться.
   
Перешагнув через планшир лихтера, каторжники очутились на дощатом помосте, который тянулся вдоль одного борта баржи. Едва лихтер покинул последний каторжник, Джимми Прайс, судно отчалило и направилось к следующей черпалке, стоящей на расстоянии пятидесяти ярдов. Помахав Айку и молодежи, товарищи Ричарда огляделись. На палубе баржи возвышалась небольшая деревянная надстройка с железной дымовой трубой. Услышав голоса, из надстройки вышел незнакомец, попыхивающий трубкой и сжимающий в руке дубинку.
   
— Мы не понимаем тюремный жаргон, — учтиво обратился к нему Ричард. — Мы с запада.
   
— А мне какое дело? — Незнакомец оглядел вновь прибывших. — Вы, должно быть, новички с «Цереры»? — Поскольку никто не ответил на его замечание, он продолжал беседовать словно сам с собой: — С виду вы немолоды, но кажетесь крепкими и сильными. Еще успеете вытащить несколько тонн балласта. Среди вас есть черпальщики?
   
— Нет, сэр, — ответил Ричард.
   
— Так я и думал. Кто-нибудь умеет плавать?
   
— Нет, сэр.
   
— Лучше не лгите мне, ребята.
   
— Мы говорим правду, сэр. У нас на родине почти никто не умеет плавать.
   
— А если я выброшу кого-нибудь за борт, чтобы проверить? — И он шагнул к Джимми. Тот в ужасе вскрикнул, его товарищи перепугано замерли на месте. — Верю, верю, — смягчился незнакомец, скрылся за дверью надстройки и тут же вынырнул вновь, поставил на палубу стул и уселся, положив ногу на ногу и попыхивая трубкой. — Я — Закери Партридж, но вы будете звать меня мистер Партридж. Я методист, потому мне и дали такое имя, а черпальщиком я начал работать еще в юности, на Скегнессе, потому и не говорю на тюремном жаргоне. Я просил мистера Кэмпбелла не присылать сюда лондонцев. Хорошо, если бы мне попались ребята из Линкольна, но западное графство — тоже неплохо. Вы из Бристоля или из Плимута?
   
— Трое из Бристоля, мистер Партридж. Я — Ричард Морган, двух других бристольцев зовут Уилл Коннелли и Недди Перрот. — И Ричард указал на товарищей. — Тэффи Эдмунде с побережья Уэльса, а Билл Уайтинг и Джимми Прайс из Глостера.
   
— Значит, вы кое-что смыслите в кораблях. — Партридж откинулся на спинку стула. — Мы будем углублять русло реки, вычерпывая ил со дна вот этим, — он указал пальцем на нечто, напоминающее гигантский раззявленный рот или открытый кошелек, — ковшом. Его приводят в движение с помощью цепи — пока она лежит у вас под ногами, но при работе поднимается до уровня талии. Цепь придется удлинять или укорачивать в зависимости от глубины воды. Сейчас цепь подогнана точно, я проверял сам.
   
Явно радуясь возможности поговорить и не выказывая ни тени злобы, мистер Закери Партридж продолжал:
   
— Должно быть, вам любопытно узнать, почему мы будем вычерпывать ил именно здесь. А потому, ребята, что вон там Королевский арсенал, который снабжает припасами всю армию, но причалов для грузовых судов не хватает. Ваши товарищи по несчастью строят на берегу новые причалы, засыпая землей болотистые низины возле Уоррена. А мы, черпальщики, поставляем им ил, который они, разумеется, смешивают с камнем, гравием и известью, чтобы все это не смыло обратно в реку.
   
— Спасибо за объяснение, мистер Партридж, — откликнулся Ричард.
   
— Значит, вам никто и ничего не объяснил? — Партридж вновь указал на ковш. — Ковш опускается в воду с этой стороны и поднимается с противоположной, возле шлюпбалки. Если потрудиться на совесть, за один раз ковш поднимает пятьдесят фунтов ила и мусора — ужас, что там попадается! Баржа вмещает двадцать семь тонн балласта, как мы, черпальщики, называем его. Чтобы набрать тонну балласта, надо наполнить илом сотню ковшей. Зимой вам предстоит работать шесть часов в день — два часа уходит на то, чтобы доставить вас сюда и отвезти обратно. В удачные дни мы поднимаем двадцать ковшей. За вычетом воскресений, — Ричард уже понял, что их собеседник грамотный и образованный человек, — и ненастных дней, особенно зимой, мы сможем заполнить трюм баржи балластом примерно за десять недель. Затем ее отбуксируют к Уоррену, там балласт придется разгрузить. А потом баржу поставят на новое место, и все начнется сначала.
   
«Он питает пристрастие к цифрам и фактам, наверняка ученик Джона Уэсли и не из Лондона, — мысленно рассуждал Ричард. — Он любит свою работу — потому, что ему незачем и пальцем шевелить. Как подружиться с этим человеком или по крайней мере заслужить его похвалу? Сможем ли мы выполнить работу, которой он ждет от нас? Если нет, нас ждут изощренные упреки. Впрочем, этот человек не жесток».
   
— Нам позволено обращаться к вам, мистер Партридж? Можно ли задавать вам вопросы?
   
— Выполняй то, что я прикажу, Морган, и тебе нечего опасаться. Баловать вас я не стану и, если захочу, любому сломаю руку вот этой дубинкой. Но это мне ни к чему — по одной простой причине. Мистер Кэмпбелл высоко ценит меня, и я намерен и впредь оправдывать его доверие, поставляя балласт. Мне поручили эту новенькую баржу потому, что моя черпалка давала больше балласта, чем все остальные. Вы поможете мне, а я за это помогу вам, — заключил мистер Партридж и поднялся. — А теперь я объясню, что и как вы будете делать.
   
Ковш представлял собой толстый кожаный мешок длиной около трех футов, перехваченный круглым железным обручем диаметром два фута. К этому обручу снизу была прикреплена стальная пластина в форме неглубокой овальной ложки с острыми краями. Цепи с обеих сторон железного обруча соединялись с еще одной замкнутой цепью, которая тянулась с одного края баржи до другого, провисая так, чтобы ковш можно было опустить на дно. Цепь огибала лебедку, с помощью которой ковш погружали в воду на том конце баржи, где стоял мистер Партридж. Под тяжестью собственного веса ковш уходил на дно, им управляли с баржи с помощью веревки, прикрепленной к днищу кожаного мешка. Затем ковш подтягивали к шлюпбалке с блоком, укрепленной на другом конце баржи, при этом стальная «ложка» скребла дно реки, а ковш наполнялся илом. Когда ковш приближался к шлюпбалке, его вытягивали вверх. Поворачиваясь вокруг своей оси, шлюпбалка доставляла ковш, из которого лилась вода, к люку трюма. Дергая за веревку, прикрепленную к дну мешка, его переворачивали и опорожняли в трюм. Пустой ковш двигался по цепи к лебедке и отправлялся за следующей порцией ила со дна Темзы.
   
Чтобы привыкнуть к новой работе, заключенным понадобилась целая неделя, за время которой им ни разу не удалось поднять на баржу полтонны в день. По расчетам мистера Партриджа, один ковш предполагалось поднимать за двадцать минут, а новой бригаде требовался для этого целый час. Но мистер Партридж ни словом ни делом не выразил недовольства: он просто сидел на стуле и посасывал трубку, прихлебывал ром из кружки и наблюдал за движением судов по реке — когда не следил за работой подчиненных. Шлюпка, привязанная к барже, принадлежала одному художнику, который, видимо, намеревался по вечерам уплывать на берег, хотя чаще всего проводил ночи на барже, для чего купил топливо для печки и съестные припасы, а также ром и эль — все эти товары доставили ему пронырливые торговцы, лодками которых кишела река.
   
Товарищи Ричарда вскоре на собственном опыте убедились, что в каждом деле есть свои тонкости и приемы. Ковш так и норовил всплыть на поверхность, его приходилось удерживать на дне шестом, воткнутым в отверстие железного обруча толщиной три дюйма. При этом следовало действовать, доверившись интуиции, так как разглядеть ковш в мутной воде было невозможно. Четверо заключенных поворачивали шлюпбалку и дергали веревку, один стоял у лебедки, а один шестом придавливал ковш ко дну. Чтобы управлять шлюпбалкой, требовалась недюжинная сила, а человеку, орудующему шестом, приходилось демонстрировать не только силу, но и ловкость. Мистер Партридж по-прежнему молчал, поэтому Ричарду пришлось самому расставлять по местам товарищей. Джимми Прайс занял место у лебедки — такая работа почти не требовала силы. Билл, Уилл и Недди отправились к шлюпбалке, Тэффи управлял веревкой, а сам Ричард — шестом.
   
С раздражающей медлительностью скорость работы возрастала, а вместе с ней — и вес ила в ковше. Когда же команда наконец вытащила двадцать ковшей балласта за шесть часов, что произошло через неделю после начала работы, мистер Партридж на радостях выставил подчиненным шесть больших кружек легкого пива, большой кусок масла и шесть свежих фунтовых булок.
   
— Едва я увидел вас, я сразу понял, что вы справитесь. Я всегда стою за то, чтобы люди учились на своих ошибках. Плачу по пять фунтов за каждую баржу балласта, которую доставлю в Уоррен: вы сумели угодить мне, и я отплачу вам той же монетой. Если будете поднимать больше двадцати ковшей в день, получите обед — по кварте легкого пива и по фунту хорошего хлеба. За последнюю неделю вы все отощали, а это недопустимо. Я должен заботиться о своей репутации. — И он задумчиво почесал нос. — Но не могу же я кормить вас обедом каждый день!
   
— Мы могли бы внести свою лепту, — заметил Ричард. — Я родом из Бристоля, мне знаком запах вашего табака — это «Рикетс». Должно быть, в Вулвиче и даже в Лондоне он не всякому по карману. Я постараюсь найти способ присылать вам лучший табак от Рикетса, мистер Партридж, если вы дадите мне адрес. Боюсь, если табак попадет ко мне на «Цереру», его отнимет мистер Сайкс.
   
— Неплохо придумано, — отозвался польщенный мистер Партридж. — Помогите мне зарабатывать по шиллингу в день, и я буду кормить вас обедом. А табак можешь присылать в таверну «Утки и селезни» в Пламстеде.
   
Поначалу Айку Роджерсу и его отряду не везло, но после нескольких совещаний с Ричардом и его товарищами работа закипела вовсю, и вскоре товарищи Айка удостоились похвал черпальщика, уроженца Грейвсенда.
   
Досаднее всего было то, что новая работа оказалась грязной. С головы до пят заключенные были перепачканы черным зловонным илом, им же были заляпаны цепи, проходящие вдоль борта баржи на уровне пояса, он капал с ковша, брызги летели во все стороны, пока ковш опорожняли. К концу первой недели новенькая баржа ничем не отличалась от остальных ветхих посудин.
   
Однажды, спустившись в трюм с лопатой, чтобы разровнять вязкий ил вперемешку с разнообразным мусором, Ричард принял важное решение и обратился к своим товарищам:
   
— У кого-нибудь из вас стерты ноги?
   
— У меня, — откликнулся Тэффи. — Здоровый такой волдырь, папочка.
   
— Тогда сегодня, когда мы вымоемся, я дам тебе целебную мазь, но ты будешь беречь ногу, пока ранка не затянется. Мне надоело слушать, как жидкая слизь хлюпает в башмаках. Как только потеплеет, я попрошу у мистера Партриджа, — его товарищи застыли в ожидании, — разрешения снимать обувь и работать босиком. А до тех пор мы будем босиком спускаться в трюм.
   
Хорошо еще, заключенным разрешали мыться, что они и проделывали каждый вечер, спускаясь на нижнюю палубу «Цереры». Одного вида ила со дна Темзы было достаточно, чтобы убедить товарищей Ричарда следовать его примеру — раздеваться и мыться с мылом у помпы, тщательно промывая грязные цепи и кандалы. Кроме того, Ричард заключил удачную сделку с Уильямом Стенли из Синда, по условиям которой Мики стал Днем стирать запачканную одежду самого Ричарда и его товарищей. Стирать одежду на корабле не возбранялось — благодаря заботам мистера Дункана Кэмпбелла, хитроумного подрядчика-шотландца.
   
Беспокоясь о своих доходах, мистер Кэмпбелл распорядился выдать подопечным новую одежду — это случалось раз в год и произошло как раз через четыре дня после прибытия заключенных из Глостера. Каждый обитатель «Цереры» получил две пары штанов из грубой и плотной льняной ткани, две рубашки из той же ткани в клетку и одну куртку без подкладки. Заключенные из Глостера вскоре обнаружили, что неровные швы штанов натирают кожу, но, к счастью, штанины у всех, кроме Ричарда и Айка, спускались ниже щиколоток. Впрочем, рост Айка чудесным образом уменьшился на несколько дюймов, однако, поскольку он был новичком на «Церере», этого не заметил никто, кроме его товарищей из Глостера, а они предпочли держать язык за зубами.
   
В тюремных штанах человеку среднего роста было незачем подкладывать тряпки под ножные кандалы или надевать чулки для защиты от холодного ветра с Темзы. Ричард, которого Лиззи Лок научила держать в руках иголку, подрезал слишком длинные штанины Джимми и надставил собственные. Айк предложил Уильяму Стенли кружку джина в обмен на обрезки ткани и попросил Ричарда удлинить ему штаны. Эту грубую одежду заключенные сочли замечательным изобретением. Плотные, хорошо отстирывающиеся штаны цвета ржавчины разительно отличались от привычных панталон того времени, прикрывавших только колени. Если панталоны спереди имели широкий лоскут ткани, держащийся на поясе на пуговицах, то у льняных штанов спереди был вертикальный ряд пуговиц, от гениталий до пояса. Справлять малую нужду в таких штанах было гораздо проще.
   
Мистер Джеймс Тислтуэйт появился на «Церере» на второе воскресенье после того, как туда привезли заключенных из Глостера. Стоя в дверях, он обменялся дружеским рукопожатием с мистером Сайксом, шагнул через порог и уставился на алые стены камеры, точно не веря своим глазам.
   
— Джимми! Джимми!
   
Друзья без стеснения обнялись и отстранились, оглядывая друг друга. С тех пор как они виделись в последний раз, прошло без малого десять лет, и эти десять лет заметно изменили их обоих.
   
Ричард сразу заметил, что мистер Тислтуэйт производит впечатление процветающего джентльмена. Его костюм цвета красного вина был сшит из лучшей ткани и украшен блестящими пуговицами, на голове красовался пышный парик, шляпа была отделана золотым галуном, а золотой брелок, часы и начищенные до блеска черные сапоги довершали картину. У Джимми округлился живот, лицо пополнело, морщины на нем разгладились, хотя красные жилки на крупном носу приобрели пурпурный оттенок. Водянистые, налитые кровью голубые глаза светились любовью.
   
На взгляд мистера Тислтуэйта, в Ричарде сосуществовали два человека, по очереди выступающих на первый план, — прежний Ричард и неразрывно связанный с ним новый и неузнаваемый. Господи, как он похорошел! Как ему это удалось? Короткий ежик волос заметно потемнел, а обветренное лицо по-прежнему изумляло безупречной чистотой кожи. Ричард был гладко выбрит и умыт, расстегнутая воскресная рубашка обнажала мускулистую грудь. Неужели ему не холодно? В кроваво-красной камере зуб на зуб не попадал, но Ричард, похоже, совсем не мерз. Его башмаки и чулки тоже были чистыми, а цепи… Боже мой, кандалы на ногах терпеливого, дружелюбного Ричарда Моргана! Видеть их было невыносимо. Но разительнее всего изменились серовато-голубые глаза. Прежде они были мечтательными, в них то и дело мелькала улыбка, придающая лицу мягкое, задумчивое выражение. Теперь же взгляд Ричарда стал прямым и сосредоточенным, мечтательность и улыбка исчезли без следа, а выражение его лица никак нельзя было назвать мягким.
   
— Ричард, как ты повзрослел! Я ждал любых перемен, но только не этих. — Мистер Тислтуэйт дернул себя за нос и растерянно заморгал.
   
— Уильям Стенли, это мистер Джеймс Тислтуэйт, — представил Ричард друга морщинистому невысокому человечку, который вертелся поблизости. — А теперь отойди и не мешай нам. Оставьте нас в покое, слышите? Позднее я познакомлю вас с другом. Уединение, — продолжал он, повернувшись к Джимми, — редкостная роскошь на борту «Цереры», однако заполучить ее все-таки можно. Ну присядь.
   
— Так ты здесь за старшего? — с удивлением спросил Джимми.
   
— Нет, что ты! Просто при необходимости я умею настоять на своем — впрочем, как и все люди. Быть старшим — значит никому не давать спуску, а я не стал разговорчивее, чем в Бристоле. И власть мне ни к чему. Всему виной обстоятельства, Джимми. Иногда эти люди ведут себя не лучше, чем овцы, а я не хочу, чтобы их отправили на бойню. За исключением Уилла Коннелли, еще одного бристольца и бывшего ученика Колстонской школы, никто из моих товарищей не умеет думать. А меня от Уилла Коннелли отличает лишь то, что я знаком с кузеном Джеймсом-аптекарем. Если бы не его доброта ко мне, Ричарда Моргана уже давно не было бы в живых. Я стал бы подобием вон тех ирландцев из Ливерпуля, превратился бы в рыбу, вытащенную из воды. — И он расплылся в ослепительной улыбке, взяв мистера Тислтуэйта за руку. — А теперь расскажи о себе. Каким важным ты стал!
   
— Я могу позволить себе выглядеть важной особой, Ричард.
   
— Стало быть, ты женился по расчету, как и подобает истинному бристольцу?
   
— Нет, хотя женщины помогают мне зарабатывать деньги. Перед тобой человек, который ублажает дам, сочиняя романы — само собой, под псевдонимом. Чтение романов совсем недавно вошло в моду — вот к чему привело то, что мы позволили женщинам учиться читать, но запретили все остальное! Издание книг и публикация отдельных глав в журналах приносят больший доход, чем сочинение памфлетов. В каждом приходе, округе, поместье и гостинице полным-полно прекрасных читательниц, поэтому моя аудитория велика, как сама Великобритания, тем более что в Шотландии и Ирландии дамы тоже увлеклись чтением. Мало того, мои книги читают и в Америке! — Он состроил гримасу. — Теперь я больше не пью ром мистера Кейва. Сказать по правде, я давно забыл вкус рома. Теперь я смакую только лучший французский коньяк.
   
— Ты женат?
   
— Нет, зато у меня есть две любовницы, обе они замужем за сущими ничтожествами. Этого мне достаточно. А теперь расскажи о себе, Ричард.
   
Ричард пожал плечами:
   
— Мне почти нечего рассказывать, Джимми. Три месяца я провел в бристольском Ньюгейте, целый год — в глостерской тюрьме и вот уже две недели нахожусь на борту «Цереры». В Бристоле я читал книги, в Глостере ворочал камни. А на «Церере» я черпаю со дна Темзы грязь, которой не сравниться с бристольским илом в часы отлива. Особенно тяжко бывает находить в этой грязи трупики младенцев.
   
После этого собеседники перешли к более важным денежным вопросам и заговорили о том, как понадежнее спрятать золотые монеты.
   
— С Сайксом можно поладить, — сообщил Джимми. — Я сунул ему гинею, и теперь он готов лизать мне сапоги. Так что унывать незачем. Я добьюсь, чтобы Сайкс разрешил покупать любую еду и напитки — не только тебе, но и твоим друзьям. Ты окреп, но стал тонким, как жердь.
   
Ричард покачал головой:
   
— Нет, Джимми, не надо ничего, кроме легкого пива. Здесь почти сотня мужчин, не считая тех двух-трех, которые умирают чуть ли не ежедневно. Каждый заключенный зорко следит за тем, сколько еды достается его товарищам. Нам надо только сохранить те деньги, которые у нас уже есть, и при необходимости попросить у тебя еще немного. Нам посчастливилось встретиться с черпальщиком, который любит свою работу, а на Темзе полно лодок, доставляющих провизию. В полдень на барже мы получаем сытный обед: за два пенса с каждого можно купить что угодно, от соленой рыбы до свежих овощей и фруктов. Айку Роджерсу и его молодежи тоже удалось поладить с черпальщиком.
   
— Верится с трудом, — с расстановкой ответил Джимми. — Но ты стал целеустремленным, и, похоже, это тебе по душе. Вот к чему приводит ответственность.
   
— Меня поддерживает вера в Бога. Я не утратил ее, Джимми. Для каторжника мне несказанно повезло. В Глостере Лиззи Лок стерегла мои вещи и научила меня держать в руках иглу. Кстати, шляпа привела ее в восторг — не знаю, как и благодарить тебя. Нам недостает общества женщин — по причинам, которые я объяснял в одном из писем. Зато я сумел сохранить здоровье и не утратил способности мыслить. Здесь, среди одичавших каторжников, мы смогли отвоевать себе нишу — благодаря одному алчному жокею и амбициозному черпальщику, в котором рвение методиста сочетается с пристрастием к рому, табаку и праздности. Сомнительные соседи, но я видал и похуже.
   
Рядом на столе стоял фильтр Ричарда, и он как бы невзначай погладил его ладонью. По камере с красными стенами пробежали любопытные шепотки и ропот. Гость Ричарда вызвал острую зависть у его соседей. Реакция заключенных на беспечный жест Ричарда заинтриговала мистера Тислтуэйта, которого охватило желание разгадать эту тайну.
   
— Если у заключенного есть хоть немного денег, алчность — его лучший друг, — продолжал Ричард, дружески прикладывая ладонь к фильтру. — Человеческая жизнь в тюрьме не стоит и тридцати сребреников. Сильнее всего я сочувствую уроженцам Нортумберленда и Ливерпуля — у них и гроша на всех не наберется, они чаще прочих умирают от болезней и безысходности. Но некоторых будто опекает Господь — они выживают. А вот лондонцы, живущие палубой выше, поразительно выносливы и наделены хитростью голодных крыс. Кажется, они живут по иным правилам, словно огромные города — это целые государства и их жители по-другому воспринимают жизнь, не так, как мы. Но я не верю многому, что слышу о лондонцах здесь, на «Церере». На этот корабль свезли заключенных со всей Англии. Наши тюремщики продажны, среди них полно извращенцев. Не забывай и о существовании таких, как Уильям Стенли из Синда. Он доит заключенных усерднее, чем крестьянка — любимую корову. И все мы — от Хэнкса и Сайкса до пьянчуг, доносчиков, провинциалов, лондонцев и умирающих бедолаг — идем по веревке над огненной пропастью. Шаг в сторону — и мы погибли. — Он глубоко вздохнул, удивленный собственным красноречием. — Ни один человек в здравом уме не назовет нашу жизнь игрой, но у нее с игрой есть немало общего. Чтобы выиграть, необходимы смекалка и везение, и, похоже, везением Бог меня не обделил.
   
Слушая эту речь, мистер Тислтуэйт вдруг понял, что именно в Ричарде с давних пор интриговало и мучило его. Жизнь Ричарда в Бристоле была подобна колыханию плота, который окружающие тянут в разные стороны, повинуясь своим прихотям. Несмотря на все беды и радости, он оставался пассивным плотом. Даже после исчезновения Уильяма Генри он не обрел руль и паруса. Сили Тревильян вверг его в океанскую пучину, где плоту неизбежно предстояло затонуть. Но в этом океане Ричард встретил товарищей по несчастью, неспособных держаться на плаву, и взял их под опеку. Тюрьма даровала ему путеводную звезду, а его паруса надувала сила воли, о существовании которой в себе Ричард не подозревал. Будучи человеком, которому мало любить самого себя, он посвятил свою жизнь спасению друзей — тех самых, которых судьба вынесла из глостерской тюрьмы на простор чуждых и бурных морей.
   
Познакомившись с Джеймсом Тислтуэйтом, четырнадцать каторжников, среди которых были Уильям Стенли из Синда и Мики Деннисон, расселись вокруг гостя, приготовившись слушать рассказ о том, что с ними будет дальше.
   
— Первоначально, — заговорил автор книг, которыми зачитывались все грамотные женщины Великобритании, — каторжников, находящихся на борту «Цереры», предполагалось вывезти на Лимейн — остров посреди огромной африканской реки, не уступающий размерами острову Манхэттен в Нью-Йорке. Там вы наверняка погибли бы от болезней в первый же год. Благодарите Эдмунда Берка за то, что Лимейн и вместе с ним вся Африка были вычеркнуты из списка мест, куда предполагалось вывозить каторжников.
   
При помощи и подстрекательстве лорда Бошана на протяжении прошедших марта и апреля Берк выискивал недостатки в планах мистера Питта избавить Англию от преступников. Уж лучше, заявлял Берк, повесить их на месте, чем увозить туда, где смерть станет медленной и гораздо более мучительной. После того как была создана парламентская следственная комиссия, мистеру Питту пришлось отказаться от Африки — вероятно, навсегда. Он был вынужден обратиться к предложению мистера Джеймса Матры и рассмотреть в качестве возможного места каторги Ботани-Бей в Новом Южном Уэльсе. Лорд Бошан особенно напирал на то, что остров Лимейн находится на границе английских владений и территории, где господствуют работорговцы из Франции, Испании и Португалии. С другой стороны, ни одна страна еще не предъявила прав на Ботани-Бей, хотя он и не принадлежит Англии. Почему бы не убить одним выстрелом сразу двух птиц? Во-первых, ворону — крупное пернатое существо с жесткими перьями, похожее на вас, каторжников, содержание которых обходится казне в кругленькую сумму. Во-вторых, перепелку — робкую пичугу с нежным вкусным мясом, то есть возможность извлекать прибыль из освоенных территорий на берегах Ботани-Бей.
   
Ричард достал книгу и попытался показать товарищам местонахождение Ботани-Бей на одной из карт капитана Кука, но добился более-менее сносного понимания лишь от грамотных заключенных.
   
Мистер Тислтуэйт предпринял еще одну попытку.
   
— Далеко ли от Лондона до, скажем, Оксфорда? — спросил он.
   
— Далеко, — согласился Уилли Уилтон.
   
— Не меньше пятидесяти миль, — добавил Айк Роджерс.
   
— А расстояние от Лондона до Ботани-Бей в двести раз больше, чем расстояние от Лондона до Оксфорда. Если путешествие в фургоне из Лондона в Оксфорд длится две недели, то понадобилось бы двести недель, чтобы преодолеть расстояние от Оксфорда до Ботани-Бей.
   
— Но фургоны не ездят по воде, — резонно возразил Билли Эрл.
   
— Конечно, — терпеливо согласился мистер Тислтуэйт, — по морям плавают на кораблях, а они движутся быстрее, чем фургоны. В четыре раза быстрее. Это означает, что корабль доплывет из Лондона до Ботани-Бей за год.
   
— Это в худшем случае, — нахмурившись, уточнил Ричард. — Вспомни жизнь в Бристоле, Джимми. При попутном ветре парусное судно способно покрывать двести миль в день. А если еще учесть время, потраченное на стоянки в портах, на погрузки и разгрузки, то плавание займет не более шести месяцев.
   
— Не будем вдаваться в тонкости, Ричард. Полгода или весь год — не важно. Главное, Ботани-Бей находится на другой половине земного шара. С меня довольно, я ухожу. — Внезапно сменив тон, мистер Тислтуэйт поднялся.
   
«Как невозмутимо Ричард тащит на себе этот крест! Будь я на его месте, я хлопнул бы дверью и вслед за Эдмундом Берком призвал бы правительство повесить всех каторжников. Из этой затеи с Ботани-Бей ничего не выйдет. Это последнее средство, к таким прибегают от отчаяния».
   
— Пока, — простился он с льстиво хихикающим стражником у дверей. — Еще увидимся.
   
— Этот мистер Тислтуэйт — настоящий франт, — заметил Билл Уайтинг, усаживаясь на освободившееся место рядом с Ричардом. — Он и есть твой лондонский знакомый, милый Ричард?
   
Давнее прозвище заставило Ричарда поморщиться.
   
— Не зови меня так, Билл, — грустно попросил он. — Это напоминает мне о женщинах из глостерской тюрьмы.
   
— Верно, и мне тоже. Прости. — Билл изменился: от прежнего жизнерадостного остряка не осталось и следа. Атмосфера на «Церере» не располагала к шуткам. Билл задумался. — Поначалу я считал, что Стенли из Синда примкнет к нам, но, похоже, он держится рядом только из корысти.
   
— А чего еще ты ждал, Билл? Вас с Тэффи застукали с украденными живыми животными, а Стенли из Синда схватили, когда он снимал шкуру с мертвого. Он предпочитает стричь шерсть с тех, кто не станет сопротивляться.
   
— Не знаю, не знаю, — отозвался Билл с задумчивым видом, который не подходил к его округлому добродушному лицу. — Даже если вы с мистером Тислтуэйтом правы лишь наполовину, нам предстоит долгое плавание. Победа может достаться Стенли. А может, разделаемся с ним, да заодно и с Сайксом, пока они не разделались с нами?
   
Ричард схватил его за плечи и с силой встряхнул.
   
— Не смей даже думать об этом, Билл, а тем более говорить вслух! У нас есть только один способ выжить — терпеть все, не привлекая к себе внимания тех, кто в силах причинить нам лишние страдания. Можешь ненавидеть их, но ты обязан их терпеть. Все имеет свой конец, и пребывание на «Церере» тоже когда-нибудь закончится. Рано или поздно мы окажемся в Ботани-Бей. Мы уже не молоды, но еще не стары. Как ты не понимаешь — мы победим, если выживем! Об остальном нам незачем беспокоиться.
   
Время шло, отмеряемое движением ковша черпалки на длинной цепи — вниз, вверх, туда и обратно. Кучи вонючего ила. Душная палуба «Цереры». Зловонные трупы бедняг, которых раз в неделю хоронили на пустыре близ Вулвича, приобретенном мистером Кэмпбеллом для этой цели. Появлялись новые заключенные, многих вскоре увозили на пустырь. Старожилы плавучей тюрьмы тоже умирали, но товарищам Ричарда и Айка Роджерса пока сопутствовала удача.
   
Между всеми обитателями нижней палубы, на чью долю выпало множество испытаний, возникли дружеские узы — не считая тех отрядов, с которыми едва могли объясниться все остальные. По прошествии семи месяцев все каторжники перезнакомились между собой, приветственно кивали друг другу, обменивались сплетнями и новостями, а иногда и просто любезностями. Временами вспыхивали драки, но не слишком ожесточенные; порой разгоралась вражда, но поскольку доносчики вроде Уильяма Стенли из Синда держали ухо востро, редко кто из заключенных умирал насильственной смертью.
   
Как случается среди людей, собравшихся в одном месте по стечению обстоятельств, отдельные песчинки в этом людском море постепенно утрачивали яркую индивидуальность и спрессовывались, образуя однообразные наслоения, пока те не стали упорядоченными. Слушая в течение целого месяца мелодии Генделя и призывы к Гиппократу, обитатели тюрьмы пресытились ими, а отряды Ричарда и Айка завоевали всеобщее уважение и заняли особую нишу в этом обществе. Они не были ни вожаками, ни доносчиками, ни хищниками, но не стали и добычей. Живи сам и не мешай жить другим — вот правило, которому они неуклонно следовали.
   
У мистера Закери Партриджа не было причин менять мнение о своих рабочих. По мере того как световой день удлинялся, а продолжительность рабочего дня возрастала, ему все чаще приходилось платить пять фунтов за каждую наполненную илом баржу. О таких темпах работы он и не мечтал. Его подопечные превратили и работу, и еду в настоящий ритуал.
   
Подобно всему многочисленному населению реки — от лодочных торговцев до надзирателей — мистер Партридж отчетливо видел нависший над каторжниками призрак Ботани-Бей. Поэтому он проявлял умеренную щедрость к своим рабочим, зная, что они вскоре покинут страну, а вероятность найти другую столь же слаженную команду ничтожна. По просьбе Ричарда мастеру прислали табак и бочонок превосходного рома. Поэтому, когда Ричарду и его товарищам требовалось что-нибудь купить с лодок, мистер Партридж не возражал — при условии, что куча ила в трюме продолжала расти. С любопытством мастер следил, как его подчиненные закупают парусину, мыло, башмаки, ножницы, хорошие бритвы, точильные ремни и камни, гребни с частыми зубьями, деготь, солод, белье, толстые чулки, корпию, веревки, прочные мешки, инструменты, скобы и гвозди.
   
— Вы все свихнулись, — однажды заметил мистер Партридж. — Или решили действовать по примеру Ноя?
   
— Вот именно, — серьезно отозвался Ричард. — Уместное сравнение. Вряд ли в Ботани-Бей найдутся торговцы с лодками.
   
Разузнав что-нибудь, Джимми Тислтуэйт спешил поделиться новостью с каторжниками. В августе он сообщил им, что лорд Сидней отправил комиссарам казначейства официальное извещение о том, что семьсот пятьдесят каторжников предстоит переправить в новую колонию в Новом Южном Уэльсе, расположенную на берегах Ботани-Бей. Каторжники должны были пребывать под опекой королевского флота и непосредственным надзором трех гарнизонов морской пехоты, служащие которых подписали контракт на три года начиная с даты прибытия в Новый Южный Уэльс.
   
— Вас не просто высадят на берег, — объяснял мистер Тислтуэйт, — это ясно как день. Министерство внутренних дел завалено списками грузов, от самих каторжников до рома, и подрядами на их поставку. Впрочем, — он усмехнулся, — в плавание отправятся только мужчины. Женщин привезут с соседних островов — должно быть, так, как римляне привозили сабинянок на Квиринал. Кстати, я принес тебе все тома «Упадка и разрушения Римской империи» Гиббона.
   
— Черт! — выпалил Билл Уайтинг. — Жены-туземки! Но какие? Туземки тоже бывают разные — черные, красные и желтые, прекрасные, как Венера, и безобразные, как Медуза.
   
Однако в октябре мистер Тислтуэйт выяснил, что каторжникам не придется обзаводиться женами-туземками.
   
— Парламент отказался от мысли о сабинянках, ибо всем ясно: туземцы вряд ли будут делиться своими женщинами или даже продавать их. Самые осторожные уже подняли шумиху. Поэтому в плавание отправят и каторжниц — не знаю, сколько именно. Поскольку сорок офицеров берут с собой жен и детей, было решено переправить в Ботани-Бей все супружеские пары, находящиеся в тюрьмах. Должно быть, таких немало.
   
— Мы видели в Глостере одну такую пару — Бесс Паркер и Неда Пу, — сообщил Ричард. — Понятия не имею, что с ними стало, и узнать о них не у кого. Может, мы с ними еще встретимся в колонии, если они оба выжили. Но какой смысл увозить из страны таких заключенных, как Нед Пу и Лиззи Лок, если они уже отсидели в тюрьме пять из семи лет?
   
— Не надейся увидеть Лиззи Лок, Ричард. Я слышал, что в колонию вывезут только женщин из лондонского Ньюгейта.
   
Это известие было встречено дружным пренебрежительным возгласом.
   
Через неделю в распоряжении каторжников появились новые сведения.
   
— Уже назначены губернатор и вице-губернатор Нового Южного Уэльса. Капитан королевского флота Артур Филлип получил должность губернатора, а его заместителем стал майор морской пехоты Роберт Росс. Вашими надзирателями будут офицеры флота, а это означает, что вы познакомитесь с кошкой-девятихвосткой. Без этой кошки не в силах обойтись ни один моряк, но от таких кошек не услышишь мяуканья. — Помолчав, Джимми решил сменить тему: — Готовы и приказы об остальных назначениях. В колонии будут действовать законы флота, правительство не понадобится выбирать. Кажется, и прокурором назначили морского офицера. В Ботани-Бей отправятся главный врач и несколько помощников и, разумеется, — ибо как можно жить без старого доброго английского Бога? — священник. Но пока это лишь слухи. Официальных объявлений еще никто не слышал.
   
— Что за человек этот губернатор Филлип? — спросил Ричард.
   
Мистер Тислтуэйт фыркнул.
   
— Ничтожество, Ричард. Поистине ничтожество. Узнав о назначении Филлипа, адмирал лорд Хоу отнесся к нему пренебрежительно, но думается мне, он был не прочь приберечь это тепленькое местечко и тысячу фунтов жалованья в год для какого-нибудь юного племянника. Об этом мне сообщил давний друг, сэр Джордж Роуз, казначей королевского флота. Еще он рассказал, что лорд Сидней остановил выбор на Филлипе после длительной беседы с мистером Питтом, который решил всячески способствовать успеху предприятия. Если эксперимент провалится, правительству предстоит признать, что оно не сумело разрешить насущный вопрос тюрем. Заключенных некуда девать, с каждым днем их становится все больше. Беда в том, что ревностные доброхоты ставят каторгу в один ряд с рабством. Поэтому если такой доброхот отстаивает одно, то одновременно выступает и в поддержку второго.
   
— Каторга мало чем отличается от рабства, — сухо подтвердил Ричард. — Расскажи мне подробнее о губернаторе Филлипе, будущем вершителе наших судеб.
   
Мистер Тислтуэйт облизнул губы, жалея, что поблизости нет стакана бренди.
   
— Как я уже сказал, этот человек — ничтожество. Его отец, немец, преподавал языки в Лондоне. Мать, вдова капитана военно-морского флота, приходится дальней родственницей лорду Пемброку. Семья жила бедно, поэтому мальчика отправили в морской корпус — заведение, во многом похожее на Колстонскую школу. После Семилетней войны его перевели на половинный оклад и отправили служить в португальский флот, чем он и занимался несколько лет. Самым крупным судном, каким когда-либо командовал Филлип, был корабль четвертого ранга, который ни разу не участвовал в боевых действиях. Ко времени последнего назначения Филлип успел второй раз выйти в отставку. Он еще не стар, но уже немолод.
   
Уилл Коннелли нахмурился:
   
— По-моему, все это выглядит очень странно, Джимми. — Он вздохнул. — Похоже, нас просто выбросят на берег Ботани-Бей, и все. В противном случае на пост губернатора назначили бы, ну, скажем, лорда или по меньшей мере адмирала.
   
— Назови-ка мне хоть одного лорда или адмирала, который согласился бы отправиться на край света ради жалкой тысячи фунтов в год, Уилл, и я отдам тебе английскую корону и скипетр. — Мистер Джеймс Тислтуэйт злобно усмехнулся: в нем проснулся памфлетист. — На приятное путешествие в Вест-Индию они бы еще согласились, но не в Ботани-Бей! Это западня, откуда нет выхода. Никто не знает, что ждет вас в Ботани-Бей, хотя все охотно допускают, что эти земли истекают молоком и медом, — по той простой причине, что так считать гораздо удобнее. Быть губернатором колонии в Ботани-Бей не согласился бы ни один здравомыслящий человек.
   
— Ты так и не объяснил нам, почему выбор пал на это ничтожество, — напомнил Айк.
   
— Сэр Джордж Роуз с самого начала выдвинул кандидатуру Филлипа — потому, что он «имеет опыт и умеет сострадать». Так сказал сам Роуз. А кроме того, Филлип — редкая птица на флоте, он свободно говорит на нескольких иностранных языках. Поскольку его отец-немец преподавал языки, сам Филлип всосал их с молоком матери. Он говорит по-французски, по-немецки, по-голландски, по-испански и по-португальски.
   
— Но что толку от всех этих языков в Ботани-Бей, если туземцы не понимают ни одного из них? — удивился Недди Перрот.
   
— Ты прав, толку никакого, но языки помогут вам добраться туда, — объяснил мистер Тислтуэйт, едва сдерживая раздражение. Как Ричарду хватает терпения общаться с этими болванами? — Корабль зайдет в несколько портов, среди которых нет ни одного английского. Тенерифе — испанский порт, острова Зеленого Мыса — португальские, Рио-де-Жанейро — португальский, а мыс Доброй Надежды — голландский. Это на редкость щекотливая задача, Недди. Ты только представь: десять боевых английских кораблей без предупреждения становятся на якорь в гавани, принадлежащей стране, с которой мы воюем, или высаживают пассажиров на спорной территории! Мистер Питт настоятельно требует, чтобы командующий флотилии установил дружеские отношения с губернаторами всех портов, в которые ей предстоит заходить. Но по-английски там никто не понимает ни единого слова.
   
— А почему бы не позвать на помощь переводчиков? — спросил Ричард.
   
— И проводить переговоры в присутствии низших чинов? С португальцами и испанцами? Самыми педантичными, скрупулезными людьми на свете? И с голландцами, которые способны ради своей выгоды облапошить самого дьявола? Нет, мистер Питт настаивает, чтобы сам будущий губернатор проводил переговоры со всеми правителями колоний от Англии до Ботани-Бей. На такое способен лишь капитан Артур Филлип. — И Джеймс презрительно хохотнул. — Вот от каких мелочей порой зависит судьба, Ричард, потому что это вовсе не мелочи. Но кто вспомнит о них потом? Мы завидуем таким людям, как сэр Уолтер Рэли, — лихой флибустьер, близкий друг доброй королевы Бесс. Взмах кружевного платочка, изящная табакерка — и все падают к его ногам. Но если говорить начистоту, мы не жили в те времена, а теперь мир изменился. Кто знает? Может, это ничтожество, капитан Артур Филлип, обладает именно теми качествами, которые требуются губернатору новой колонии. Похоже, сэр Джордж Роуз верит в это. И мистер Питт с лордом Сиднеем охотно соглашаются с ним. А возражения адмирала лорда Хоу несущественны. Конечно, он — первый лорд адмиралтейства, но покамест королевский флот еще не правит Англией.
   
Слухи множились, а тем временем световой день опять начал сокращаться, и мистер Закери Партридж все реже выплачивал поощрительные пять фунтов своим подчиненным. Вдобавок в ноябре на две недели зарядили проливные дожди, и каторжников не выводили из опостылевшей камеры. Терпение каждого было на исходе; те отряды, которые получали дополнительную еду от надзирателей или мастеров, с недовольством восприняли переход на рацион «Цереры», качество и количество которого ничуть не изменились к лучшему. Мистер Сайкс уже не решался заходить без сопровождения в многолюдные камеры, а шум, который поднимали лондонцы, разносился по всему кораблю.
   
Впрочем, заключенные находили свои способы коротать время: поскольку ни джина, ни рома им не давали, оставались азартные игры. Каждому отряду принадлежала по крайней мере одна колода игральных карт или пара костей, на кон чаще всего ставили еду, иногда проигравший выполнял поручения победителя. Особую прослойку образовали те, кто умел читать: почти десять процентов от общего числа заключенных обменивались книгами или выпрашивали их у счастливых владельцев, которые бдительно охраняли свои сокровища. Еще двадцать процентов стирали льняные одеяния от мистера Дункана Кэмпбелла, развешивали их на веревках, протянутых между потолочными балками, и тем затрудняли передвижение по камерам. Хотя нижняя палуба не была перенаселена, пройти по камере семенящим шагом, то и дело наклоняя голову, могло всего пятьдесят человек одновременно. Остальные либо ютились на скамьях, либо лежали на нарах. За шесть месяцев — с июля по декабрь — на «Церере» от болезней умерло восемьдесят человек — почти четвертая часть всех обитателей, равномерно распределенных по двум нижним палубам.
   
В конце декабря мистер Тислтуэйт смог сообщить друзьям нечто новое. К тому времени круг его слушателей увеличился и теперь включал всех, кто мог понять его, а их число тоже возросло благодаря тесному соседству и общению. Даже самые медлительные деревенщины постепенно перенимали речь тех, кто говорил на английском языке, хоть сколько-нибудь напоминающем литературный, а также начинали улавливать смысл большинства жаргонных выражений — при условии, что их произносили медленно.
   
— Подряды розданы, — сообщил Джимми слушателям, — из-за них чуть не разгорелась драка. Мистер Дункан Кэмпбелл решил, что извлек достаточную прибыль из своих плавучих тюрем, потому не стал заключать новый контракт. Предложение Маколея и Грегори, согласно которому на одного заключенного приходилось семь пенсов в день, было отклонено. Потерпели фиаско и работорговцы Кэмден, Калверт и Кинг: лорд Сидней счел неразумным доверять им первую экспедицию, хотя они запросили приемлемую сумму. Подряд получил друг Кэмпбелла, некий Уильям Ричардс-младший. Он называет себя судовым агентом, но этим его интересы не исчерпываются. Разумеется, у него есть партнеры. Насколько я понимаю, Ричардс тесно сотрудничает с Кэмпбеллом. Должен заметить, что большинству моряков, отправляющихся в экспедицию, не позавидуешь: их будут кормить так же, как и каторжников, но при этом ежедневно выдавать ром и муку.
   
— Сколько всего нас будет? — полюбопытствовал один узник из Ланкастера.
   
— На пяти транспортных судах разместятся пятьсот восемьдесят каторжников-мужчин и двести женщин, а также почти двести моряков с женами и детьми. Их будут сопровождать три грузовых судна и боевой корабль королевского флота в роли флагмана.
   
— Что такое транспортное судно? — спросил йоркширец по имени Уильям Дринг. — Я моряк, родом из Халла, но таких кораблей я не видывал.
   
— Транспортные суда возят людей, — ровным тоном объяснил Ричард, глядя прямо в глаза Дрингу. — Чаще всего войска за пределы страны. Кажется, сейчас существует несколько таких кораблей, хотя они уже устарели. На них перевозили солдат во время войны в Америке и Семилетней войны. Каботажные транспортные суда возят матросов и солдат вдоль берегов Англии, Шотландии и Ирландии, но они слишком малы. Джимми, в договорах подряда что-нибудь сказано о судах?
   
— Только то, что они должны иметь форму корабля и быть достаточно крепкими, чтобы выдержать длительное плавание по неизведанным морям. Я полагаю, представители флота осмотрят суда заранее, но насколько тщательным будет этот осмотр — не могу сказать. — Мистер Тислтуэйт перевел дыхание и решил говорить начистоту. Какой смысл пробуждать в этих несчастных напрасные надежды? — Сказать по правде, никто не торопится предложить свои суда для экспедиции. Лорд Сидней рассчитывал на предложение Ост-Индской компании, корабли которой считаются лучшими. В качестве приманки он пообещал направить суда из Ботани-Бей к берегам Китая, за грузом чая, но Ост-Индская компания не клюнула на нее. Она предпочитает отправлять суда в Бенгалию — не знаю почему. Следовательно, в распоряжении лорда Сиднея нет кораблей, которые были бы достаточно прочными для длительного плавания. Возможно, комиссии придется выбирать лучшие суда из самых худших. — Увидев, как омрачились лица каторжников, Джимми пожалел о своей откровенности. — Но не бойтесь, друзья: никто не решится везти вас в Ботани-Бей на дырявых посудинах. Ни один судовладелец не станет рисковать своим имуществом, даже если оно будет застраховано. Нет, я говорю совсем о другом…
   
Вмешался Ричард:
   
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, Джимми: что наши транспортные суда — галеры, невольничьи корабли. Чем же им еще быть? Невольничьи суда стоят в портах с тех пор, как прекратился вывоз каторжников в Джорджию и Каролину, не говоря уже о Виргинии. Должно быть, немало владельцев галер ищут выгодный фрахт. Эти суда изначально предназначены для перевозки живого груза. В Бристоле и Ливерпуле они десятками качаются у причалов, некоторые из них способны вместить несколько сотен человек.
   
— Да, это так, — вздохнул мистер Тислтуэйт. — Вы попадете на галеры — те, кого выберут.
   
— И когда же это будет? — спросил Джо Робинсон из Халла.
   
— Никто не знает. — Мистер Тислтуэйт обвел взглядом слушателей и усмехнулся. — Зато сегодня сочельник, и я договорился, чтобы всем обитателям нижней палубы «Цереры» выдали по полпинты рома. В плавании вам не видать такой роскоши, так что не пейте его залпом, а смакуйте. — Он отозвал Ричарда в сторону. — Я привез тебе еще одну партию каменных фильтров от кузена Джеймса-аптекаря — Сайкс принесет их позже, не беспокойся. — Он раскинул руки и обнял Ричарда так крепко, что никто не заметил, как он сунул мешочек с гинеями в карман куртки друга. — Вот и все, что я могу сделать для тебя, дорогой друг. Если сможешь — пиши мне.
   
— У меня предчувствие, — произнес Джо Лонг за ужином пятого января тысяча семьсот восемьдесят седьмого года и поежился.
   
Остальные внимательно уставились на него: простак Джо обладал даром предвидения и редко ошибался.
   
— С чего бы это, Джо? — спросил Айк Роджерс.
   
Джо покачал головой:
   
— Не знаю. Просто предчувствие, и все.
   
Но Ричард понял, в чем дело. Завтра наступало шестое января, а вот уже два года именно шестого января он попадал в следующий круг ада.
   
— Джо чувствует приближение перемен, — объяснил он. — Сегодня же надо собрать вещи, вымыться, постричь волосы как можно короче, вычесать вшей и пометить всю одежду, мешки и сундуки. Утром нас увезут отсюда.
   
У Джоба Холлистера задрожали губы.
   
— Нас могут еще не выбрать…
   
— Может быть. Но по-моему, Джо не ошибся.
   
«Спасибо тебе, Джимми Тислтуэйт, за эти пол пинты рома.
   
Сегодня вечером, когда обитателей „Цереры“ сморит сон, я успею спрятать гинеи в сундуки, и об этом никто не догадается».
  
  
   
    
Часть 4
    
Январь 1787 года — январь 1788 года
   
   
На рассвете надзиратели выбрали шестьдесят человек, десять отрядов по шесть человек в каждом, и оставшиеся семьдесят три заключенных вздохнули с нескрываемым облегчением. Никто не знал, кто и каким образом составил списки, но мистер Хэнкс и мистер Сайкс сверялись с ними. Среди выбранных оказались заключенные всех возрастов, от пятнадцати до шестидесяти лет, большинство из них не знали никаких ремесел, некоторые были больны. Но мистера Хэнкса и мистера Сайкса это не заботило: они действовали согласно спискам и не вдавались в обсуждения.
   
Уильям Стенли из Синда и эпилептик Мики Деннисон чуть не запрыгали от радости, узнав, что их нет в списке. На нижней палубе «Цереры» им жилось привольно, тем более что вскоре ожидалось прибытие новых заключенных.
   
— Ублюдки! — прошипел Билл. Уайтинг. — Только посмотрите, как они радуются!
   
Дверь открылась, в камеру втолкнули четверых новичков. Уилл Коннелли и Недди Перрот одновременно вскрикнули, узнав их.
   
— Краудер, Дэвис, Мартин и Моррис из Бристоля, — объяснил Коннелли. — Должно быть, их только что привезли.
   
Билл Уайтинг многозначительно подмигнул Ричарду и закричал:
   
— Мистер Хэнкс! Мистер Хэнкс!
   
— Чего тебе? — отозвался мистер Герберт Хэнкс, подкупленный щедрым Джеймсом Тислтуэйтом и пообещавший позаботиться об отрядах Ричарда и Айка, если они окажутся в числе выбранных. Хэнкс намеревался сдержать свое обещание — по той простой причине, что мистер Тислтуэйт предупредил его: на судне у него есть свои соглядатаи. — Ну, говори!
   
— Сэр, эти четверо из Бристоля. Они есть в списке?
   
— Есть, — нехотя выговорил мистер Хэнкс.
   
Шутник Билл Уайтинг искоса взглянул на Ричарда, а потом на его лице отразилось неподдельное благоговение перед мистером Хэнксом.
   
— Но их всего четверо, сэр, а нам так грустно расставаться со Стенли и Деннисоном. Нельзя ли взять их с собой?
   
Мистер Хэнкс сверился со списком.
   
— Двое парней из списка вчера умерли. А этих четверо — слишком много или слишком мало. Вместе со Стенли и Деннисоном будет в самый раз.
   
— Получилось! — шепотом возликовал Уайтинг.
   
— Ну спасибо тебе, болван! — процедил Айк сквозь зубы. — Всю жизнь мечтал отбывать каторгу бок о бок с этой парочкой.
   
Недди Перрот хихикнул.
   
— Поверь мне, Айк, таких ловкачей и задир, как Краудер и Дэвис, надо еще поискать. Они живо приструнят Уильяма Стенли из Синда.
   
— И потом, Айк, — добавил Уайтинг с ангельской улыбкой, — нам пригодятся прачки и поломойки.
   
На каторжников надели пояса с замками и наручники, но не пропустили ножные цепи через замки: вместо этого длинными цепями сковали пояса шестерых узников. Причитая оттого, что они не успели собрать все свои вещи, Стенли и Деннисон очутились в одном ряду с четырьмя новичками из Бристоля.
   
— Итак, нас шестьдесят шесть человек, или одиннадцать отрядов, — заключил Ричард.
   
Айк поморщился.
   
— Почти столько же, сколько лондонцев.
   
Но вскоре они обнаружили, что Айк ошибся. С первой нижней палубы наверх вывели только шесть отрядов по шесть человек, причем отнюдь не бывших обитателей лондонского Ньюгейта: большинство каторжников были родом из окрестностей Лондона, многие — из Кента, особенно из Дептфорда. Никто не знал, почему выбрали именно этих людей, даже мистер Хэнкс, который просто выполнял распоряжения начальства. Вся экспедиция была загадкой для тех, кто отправлялся в нее и кто оставался на прежнем месте.
   
С сундуком и двумя холщовыми мешками за спиной Ричард оглядел собравшихся: один отряд из Йоркшира и Дарема, один — из Йоркшира и Линкольншира, один из Гемпшира, три из Беркшира, Уилтшира, Суссекса и Оксфордшира и еще три — из западного графства. Попадались и заключенные из других округов. Но Ричард, любивший разгадывать головоломки, уже давно понял: некоторые графства Англии исправно поставляли в тюрьмы заключенных, а другие — к примеру, Камберленд и окрестности Лестершира — отнюдь не способствовали росту числа узников. Почему так получалось? Может, в тех районах людям живется лучше? Или все дело в их малонаселенности? Нет, Ричард придерживался иного мнения: все дело в судьях.
   
Возле борта «Цереры» ждали два больших лихтера. Три отряда с запада и два из окрестностей Йоркшира с трудом поместились на первый, а шесть оставшихся втиснули на второй. Около десяти часов этим ясным и холодным утром гребцы вывели лихтеры на середину реки и погнали их вниз по течению к повороту Темзы на восток от Вулвича, где река достигала полумили в ширину. Вести о начале экспедиции уже разнеслись по округе, и владельцы лодок, черпалок и других легких судов махали руками, пронзительно свистели и кричали вслед лихтерам, а заключенные на тяжело осевшем втором лихтере молились лишь о том, чтобы ни одна посудина не подплыла близко и не подняла волны.
   
За поворотом располагался Гэллион-Рич, пристань для больших судов, у которой в тот день покачивалось только два корабля, причем один был на две трети длиннее второго. У Ричарда упало сердце. Судно не изменилось ни на йоту: барк с полным парусным вооружением поднимался над ватерлинией на целых четырнадцать футов — это означало, что на борту нет никакого груза. Он не имел ни юта, ни полубака — только шканцы да кормовую надстройку возле фок-мачты. Конструкцию корабля упростили до предела, чтобы увеличить скорость.
   
Ричард переглянулся с Коннелли и Перротом.
   
— «Александер», — глухо выговорил Недди Перрот.
   
Ричард сжал губы.
   
— Да, это он.
   
— Ты его знаешь? — спросил Айк.
   
— И мы тоже, — мрачно подтвердил Коннелли. — Это невольничье судно из Бристоля, в недавнем прошлом каперское. Он прославился тем, что на нем часто умирали матросы и пассажиры.
   
Айк сглотнул.
   
— А второй?
   
— Этот корабль мне не знаком, он не из Бристоля, — ответил Ричард. — Но к обшивке на корме должна быть привинчена бронзовая табличка с названием, и мы наверняка сумеем разглядеть его. Нас везут на «Александер».
   
На табличке незнакомого судна значилось «Леди Пенрин».
   
— Это судно из Ливерпуля, оно с самого начала предназначено для перевозки рабов, — сообщил Аарон Дэвис, один из новичков. — Судя по виду — новенькое, как с иголочки. Первое плавание девственницы! Должно быть, лорд Пенрин в отчаянии.
   
— На «Леди Пенрин» не видно ни души, — заметил Билл Уайтинг.
   
— Не беспокойся, скоро там будет негде ступить, — отозвался Ричард.
   
Им пришлось карабкаться вверх по веревочной лестнице длиной двенадцать футов. Даже тем, кто не был обременен сундуками, подъем дался нелегко: цепи запутывались в веревочных ступенях, и никто не спешил на помощь.
   
К счастью, цепи, сковывающие вместе шестерых заключенных, свободно двигались под поясами, расстояние между узниками могло увеличиваться или сокращаться.
   
— Встаньте вплотную друг к другу и дайте мне всю цепь, — распорядился Ричард, когда пришла очередь его отряда. Забросив оба мешка за спину, он обхватил рукой сундук и поспешно подошел к лестнице, чтобы никто не воспользовался случаем и не сорвал мешки у него с плеча. Поднявшись на борт корабля, он отставил сундук в сторону и начал принимать вещи, которые протягивали ему товарищи.
   
Два баркаса и шлюпка «Александера» были спущены на воду, поэтому Ричард без труда нашел на палубе свободное место и отвел туда свои три отряда. Оглядевшись, он поначалу пришел в замешательство: пехотинцы в алых куртках стояли поодаль, недружелюбно хмурясь, два морских офицера и два капрала возились с вращающимся орудием, заряженным картечью и установленным на планшире шканцев, а пестрое сборище матросов расселось на снастях, точно зрители во время боксерского матча.
   
Что же будет дальше? Поскольку спросить было не у кого, Ричард ждал, чувствуя, как его замешательство нарастает. Задолго до того, как все одиннадцать отрядов поднялись на палубу, она стала напоминать зверинец — сходство с ним палубе придавали десятки коз, овец, свиней, гусей и уток, за которыми носились лающие псы. Ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, Ричард поднял голову и увидел огромного рыжего кота, который уютно устроился на выступающем брусе и с циничным и скучающим видом созерцал царящий на палубе хаос. Знакомых надзирателей Ричард не увидел: они остались на «Церере», чтобы наблюдать за перевозкой.
   
— Солдаты… — прошептал Билл Эрл из уилтширской деревушки.
   
— Морские пехотинцы, — поправил Недди Перрот. — Видишь белые нашивки? У солдат нашивки бывают цветными.
   
Наконец первый лейтенант морской пехоты лихо спустился со шканцев и с отвращением обвел палубу взглядом светло-голубых глаз.
   
— Я — первый лейтенант пятьдесят пятой плимутской роты Джеймс Шарп, — заговорил он с резким шотландским акцентом. — Вы, каторжники, подчиняетесь только мне и морским пехотинцам его величества. В наши обязанности входит кормить вас и следить за тем, чтобы вы никому не мешали, в том числе и нам. Вы должны исполнять приказы и молчать, пока вам не разрешат говорить. — Он указал на рубку над люком возле грот-мачты. — Отправляйтесь вниз по одному отряду, не забудьте захватить свои вещи. Сержант Найт и капрал Фланнери проводят вас и покажут ваши места. Имейте в виду, вы должны занять те отсеки, которые вам укажут, и не менять их. Переклички и пересчеты будут проводиться каждый день. Каждому полагается двадцать дюймов места, не больше и не меньше: нам предстоит разместить двести десять человек, а места на нижней палубе мало. Порки полагаются за драки, за кражу еды, за пререкания, за неуместные требования. Пороть вас будет капрал Сэмпсон, а он знает свое дело. Если вы хотите лежать на спине, а больше вам ничего не разрешается, поберегите ее. А теперь ступайте. — Он повернулся и строевым шагом промаршировал на шканцы, к орудию.
   
Хотя среди заключенных шотландцы попадались редко, Ричард научился распознавать шотландский акцент и теперь сразу угадал в Шарпе уроженца гор. Особенно часто Шарп употреблял устаревшую форму слова «вы» — как и сам Ричард, когда спешил или не придавал своим словам значения. Значит, этот морской офицер родом из Шотландии: Ричард уже знал, что на флоте служит немало шотландцев.
   
Сержант Найт и капрал Фланнери скрылись в рубке над люком. Рассудив, что под лежачий камень вода не течет, Ричард взмахнул рукой и повел три своих отряда к шестифутовому отверстию в настиле палубы. «Господи, спаси нас и помоги!» — молился он, сбрасывая два своих мешка в отверстие люка и принимая из рук Билла Уайтинга сундук. Внизу, на расстоянии четырех футов, виднелся узкий дощатый стол. Ричард присел на край отверстия и спрыгнул прямо на стол, а затем велел Биллу подтянуть цепь и следовать за ним. Наконец все шестеро каторжников спустились вниз, переступили со стола на скамью, а затем на пол и обнаружили рядом еще один стол с длинными скамьями. Все предметы были накрепко привинчены к полу.
   
— Встать! — рявкнул сержант.
   
Каторжники поднялись и выстроились между столами, в проходе шириной не более шести футов. Они уже сообразили, что стоят вдоль левого борта судна. К внутренней обшивке левого борта были приколочены два яруса нар, напоминающих нары на «Церере», но двойные. Все нары были крепко прибиты к подпоркам и имели изогнутый наружный край, повторяющий изгиб борта, что придавало им почти изысканный вид. Даже в порыве бешенства никто не сумел бы разметать эту солидную конструкцию. Через каждые десять футов нары разделяли перегородки, верхний ярус располагался на два фута с небольшим ниже верхней палубы, а нижний — на два фута выше настила нижней палубы. Расстояние между двумя ярусами нар немногим превышало два фута. Поскольку даже Айк Роджерс мог стоять прямо между потолочными балками, Ричард подсчитал, что высота нижней палубы достигает семи футов; от его собственной головы до балок оставалось полдюйма.
   
— Здесь вы будете спать, — объяснил сержант зловещего вида и осклабился, обнажив гнилые зубы. — Лезьте вон туда, на верхний ярус, в первый отсек от переборки, и называйте свои имена и номера. Капрал Фланнери — ирландец, грамота не дается ему. Ну, живо!
   
— Ричард Морган, номер двести три, — произнес Ричард, поставил ногу на нижние нары и вместе с вещами забрался на верхний ярус. Скованные с ним цепью товарищи разместились в том же отсеке. Отряд Айка занял соседний верхний отсек, отделенный от отсека Ричарда тонкой дощатой перегородкой, прибитой к балке, которая тянулась от левого до правого борта. Стенли, Мики Деннисон и четверо новичков из Бристоля расположились под нарами Ричарда, а шесть северян, в том числе двое матросов из Халла, Уильям Дринг и Джо Робинсон, — под нарами Айка.
   
— А здесь уютно! — заметил Билл Уайтинг и ухмыльнулся. — Всю жизнь мечтал спать с тобой, милый Ричард.
   
— Заткнись, Билл! На палубе полно овец.
   
Шестеро человек втиснулись в пространство длиной десять футов, шириной шесть футов и высотой двадцать семь Дюймов. В такой тесноте они могли только лежать или сидеть согнувшись, как гномы, и каждый из них боролся со свинцовым грузом отчаяния. Сундуки и мешки тоже занимали место, а его и без того недоставало. Джимми Прайс расплакался, Джо Лонг и Уилли Уилтон причитали, повторяя: «Господи, что же с нами будет?»
   
Середину помещения занимали три стола и шесть скамей, а вдоль правого борта располагались еще два яруса нар. На нижней палубе господствовала темнота, никому из каторжников не удавалось определить, насколько велико помещение и как оно выглядит. На стол один за другим спрыгивали скованные цепью каторжники, их выстраивали в проходе между столами и отправляли на нары. Когда шесть из одиннадцати отрядов заняли все нары по левому борту, сержант Найт начал отправлять прибывающих к правому и указывать им на отсеки между кормовой и носовой переборками.
   
Оправившись от первого потрясения, Ричард призвал на помощь силу воли. Если он не вмешается, вскоре все вокруг будут рыдать, а это недопустимо.
   
— Сначала разберемся с сундуками, — решительно заявил он. — Пока поставим их вертикально, прислонив к обшивке, — между ними хватит места, чтобы вытянуть ноги. Нам повезло, что все твердые предметы у нас в сундуках, а мешки набиты одеждой и тряпьем, — они и послужат нам подушками. — Пощупав жесткий тюфяк, на котором он сидел, Ричард передернулся. — Если одеял нам не дадут, будем греться, прижавшись друг к другу. Джимми, не плачь, прошу тебя. Слезами здесь не поможешь. — Ричард перевел взгляд на перегородку между его отсеком и отсеком Айка. — Если я сумею раздобыть отвертку и крючки, мы подвесим часть вещей к балке. Ну, выше нос! Мы выживем!
   
— Я хочу спать у стенки, — всхлипывая, заявил Джимми.
   
— Ни в коем случае! — поспешил возразить Уилл Коннелли. — Мы будем лежать головами к краю нар, чтобы свешиваться над полом. Не забывай: скоро мы выйдем в море, и всех одолеет морская болезнь.
   
Билл Уайтинг рассмеялся.
   
— Вы только подумайте, как нам повезло! Нас будет рвать на тех, кто лежит внизу, а над нами никого нет!
   
— Вот и славно, — подхватил Недди Перрот и свесился с нар. — Эй, Томми Краудер!
   
Краудер вскинул голову.
   
— Чего тебе?
   
— Мы будем блевать прямо на вас!
   
— Только попробуй, и я сам отделаю тебя!
   
— Кстати, — продолжал Ричард, прервав опасный разговор товарищей, — вся балка свободна — до самого правого борта. Попробуем превратить ее в полку для лишних вещей — для сундуков, мешков с книгами и запасных фильтров. Похоже, сержант Найт не откажется от лишней пинты рома, а мы попытаемся выменять на ром доски, скобы и веревки. Ничего, ребята, мы справимся!
   
— Ты прав, Ричард, — отозвался Айк, выглядывая из-за перегородки. — Мы справимся. Это лучше, чем воровать и мошенничать.
   
— Тем более что воров рано или поздно ждет петля. А нам еще улыбнется удача, — пообещал Ричард, радуясь, что его слышат Айк и его товарищи.
   
В новой тюрьме царил почти непроглядный мрак, свет сочился только в отверстие люка. В закрытом помещении с затхлым воздухом стояла чудовищная вонь пота, гнилой рыбы и испражнений. Никто из каторжников не знал, сколько времени они провели на нижней палубе. Наконец люк закрыли железной решеткой, пропускавшей свет, и открыли еще один люк в передней части помещения. Но даже дополнительное освещение не помогло заключенным определить, как выглядит их тюрьма. Каторжники негромко переговаривались, многие плакали, некоторые внезапно вскрикивали и тут же замолкали — Ричард не знал, кто и каким образом заставлял их умолкнуть. Тяжкая безысходность охватила всех новых обитателей нижней палубы.
   
— О Господи! — вдруг с отчаянием воскликнул Уилл Коннелли. — Я же не смогу читать! Я сойду с ума, я точно свихнусь!
   
— Вряд ли, — уверенно перебил его Ричард. — Когда мы устроимся на новом месте и разложим вещи, то сразу подумаем о том, как использовать единственное средство от безумия, которое у нас осталось, — наши голоса. Мы с Тэффи умеем петь, и я уверен, остальные нас поддержат. Будем петь хором, загадывать загадки, играть в шарады, рассказывать разные истории и шутить. — Он попросил своих товарищей поменяться местами, чтобы самому сесть возле отсека Айка. — Слушайте меня все, кто слышит! Мы научился коротать время так, как сможем, и не сойдем с ума. Мы привыкнем к вони и к темноте. Если мы свихнемся, победа останется за нашими противниками, а этого я не хочу. Мы должны победить!
   
Некоторое время все молчали, но никто не плакал. «Слезы еще будут, — думал Ричард, — будут непременно».
   
Два моряка прошлись по камере от кормы к носу, собирая железные пояса и сковывавшие узников цепи. От кандалов их не освободили. Обретя свободу движений, Ричард подполз к краю нар, взглядом разыскивая ведра, заменяющие ночную посуду. Сколько их здесь будет? Часто ли их разрешат опорожнять?
   
— Ведра под нашими нарами, — сообщил Томас Краудер. — По одному на шестерых — здесь, под нарами, стоят два ведра. Нары! Удачное название для этого ложа, достойного Прокруста!
   
— Ты наверняка умеешь читать, — отметил Ричард, спускаясь на нижний ярус нар и со вздохом вытягивая ноги.
   
— Да, и Аарон тоже. Он из Бристоля, а я — нет. Но меня привезли в Бристоль после того, как я бежал с «Меркурия». Меня поймали с поличным. На нас с Аароном донес сообщник. Мы пытались подкупить полицейских — в Лондоне это, сошло бы нам с рук, а в Бристоле дело не выгорело. Там слишком много квакеров и сплетников.
   
— Значит, ты родом из Лондона.
   
— А ты, судя по выговору, из Бристоля. Я знаком с Коннелли, Перротом, Уилтоном и Холлистером, но тебя в бристольском Ньюгейте не встречал.
   
— Я Ричард Морган из Бристоля, но меня судили в Глостере.
   
— Я слышал, что ты говорил о развлечениях. Мы присоединимся к вам, если света не хватит, чтобы играть в карты. — Краудер вздохнул. — А я считал «Меркурий» земным адом! На «Александере» всем нам придется несладко, Ричард.
   
— А чего еще ты ждал? Эти корабли были построены для перевозки рабов, но вряд ли они вмещали столько же рабов, сколько и каторжников. Нам еще повезло: судя по тому, что в камере есть столы, есть мы сможем сидя.
   
Краудер фыркнул:
   
— Знаем мы, как стряпают корабельные коки!
   
— А ты думал, тебе будет готовить пищу повар с постоялого двора «Куст»? — Ричард полез наверх, чтобы сообщить своим товарищам о том, где находятся ведра, и достать фильтр. — Теперь профильтрованная вода придется особенно кстати. Зато нам незачем опасаться, что кто-нибудь украдет у нас фильтры. — И он сверкнул зубами, усмехнувшись. — Насчет Краудера и Дэвиса ты был прав, Недди. Им палец в рот не клади.
   
Когда наступило время обеда, двое дюжих рядовых пехотинцев, явно недовольных своими новыми обязанностями, внесли в камеру фонари. Каждый стол имел длину около сорока футов, всего в камере поместилось шесть скамей, и хотя все они были заняты, сосчитав заключенных по головам, Ричард обнаружил, что шестого января тысяча семьсот восемьдесят седьмого года на «Александер» доставили только сто восемьдесят человек. А лейтенант Шарп сказал, что их будет больше двух сотен. Далеко не все обитатели камеры были привезены с «Цереры» — многих прежде держали на «Блюстителе» и «Юстиции». Каторжники с «Юстиции» едва сумели дотащиться до столов. Среди них свирепствовала какая-то болезнь, от которой поднимался жар и ломило кости, но на тюремную лихорадку она не походила. Впрочем, среди каторжников хватало и тех, кто страдал тюремной лихорадкой.
   
Каждому заключенному полагались деревянная миска, жестяная ложка и жестяной ковш, вмещающий две кварты.[14]
   
На человека в день выдавали две кварты воды. Обед состоял из черствого темного хлеба и небольшого ломтика вареной солонины. Заключенные с гнилыми зубами пытались разломать хлеб на кусочки ложками, но тонкие ложки гнулись.
   
Ричард сразу понял: обосновавшись рядом с кормовым люком камеры, он получил дополнительные преимущества. Поразмыслив, он решил рискнуть и предложить помощь двум пехотинцам, которые действовали на редкость неумело.
   
— Можно вам помочь? — спросил он, робко улыбаясь. — Дело в том, что я служил в таверне…
   
Мрачное лицо рядового удивленно вытянулось и вдруг просияло.
   
— Да, нам не помешает помощь. Двух человек явно недостаточно, чтобы накормить без малого две сотни каторжников, это уж точно.
   
Некоторое время Ричард молча передавал сокамерникам миски и ковши, быстро распределив обязанности между собой, молодым пехотинцем, к которому он обратился, и его товарищем.
   
— Вы чем-то недовольны? — неожиданно спросил он у пехотинцев, понизив голос.
   
— Нашим кубриком — там потолки еще ниже, чем здесь, помещение набито до отказа. И кормят нас не лучше, чем каторжников, — черствым хлебом да солониной. Правда, — честно добавил он, — нам еще дают муку и полпинты сносного рома.
   
— Но вы же не каторжники!
   
— На этом корабле, — раздраженно вмешался второй рядовой, — морских пехотинцев не отличают от каторжников. Матросов поселили там, где должны были жить мы. Свет и воздух попадают в наше помещение через люк в полу их каюты — она находится вон за той кормовой переборкой, а мы ютимся в трюме. Нам говорили, что «Александер» — двухпалубное судно, но никто не предупредил, что вторую палубу превратят в трюм, потому что груза много, а настоящего трюма на «Александере» нет.
   
— Это невольничье судно, — объяснил Ричард, — настоящий трюм ему ни к чему. Его капитан привык помещать грузы на нижнюю палубу, негров — там, где сейчас находимся мы, а экипаж — в кормовой отсек. Полубака для команды здесь ист. А ют — владения капитана. — Он искренне сочувствовал морякам. — Насколько я понимаю, ваши офицеры поселились на юте?
   
— Да, в кладовой, а питаются они вместе с нами: доступа к кладовой капитана у них нет, — объяснил рядовой, который раскладывал по мискам солонину и хлеб. — Их не пускают даже в большую каюту — ее занимают сам капитан и его первый помощник, настоящий франт. На такие корабли мне еще не доводилось попадать. Впрочем, обычно я бывал на боевых судах.
   
— Когда на борт привезут груз, вы окажетесь ниже ватерлинии, — задумчиво произнес Ричард. — «Александер» возьмет в плавание не только каторжников, но и грузы. Если плавание затянется хотя бы на два месяца, нам понадобится почти двадцать тысяч галлонов одной воды.
   
— Для хозяина таверны ты слишком многое знаешь о кораблях, — заметил пехотинец, который разливал воду.
   
— Я родом из Бристоля, а там все разбираются в судах. Кстати, меня зовут Ричард, а вас?
   
— Я — Дэви Эванс, а он — Томми Грин, — ответил рядовой, разливающий воду. — Пока мы ничего не можем поделать, но через неделю, как только прибудем в Портсмут, все изменится. Майор Росс сразу приструнит капитана Дункана Синклера.
   
— Майор Росс? Ваш начальник и вице-губернатор?
   
— А ты и это знаешь?
   
— Да, от друга.
   
Пока Ричард пропускал через фильтр свою воду, в голове у него вертелась уйма вопросов. «Владельцы судна получили подряд, сообщив вымышленную историю „Александера“ и умолчав о том, что на нем не хватит места и пехотинцам, и каторжникам. Похоже, подрядчики действительно не видели между ними разницы. Значит, через неделю судно будет в Портсмуте. Судя по всему, и капитан Дункан Синклер, и майор Роберт Росс — шотландцы. Похоже, раздоры между ними неминуемы».
   * * *
   
Но ни на этой, ни на следующей неделе «Александер» так и не отплыл в Портсмут — он по-прежнему стоял на якоре у берега Темзы. Лишь десятого января корабль снялся с якоря под аккомпанемент стонов и жалоб тех, кто боялся морской болезни, но доплыл лишь до Тилбери, да и то на буксире. Находясь в спокойных водах Темзы, «Александер» только слабо покачивался.
   
К тому времени на борт доставили сто девяносто каторжников, но вскоре двое из них умерли, и лейтенант Шарп распорядился соорудить отдельные нары для больных, дабы успокоить недовольных и избежать бунта. С каждым днем на нижней палубе то прибавлялось по одному человеку, то убавлялось по два, поэтому, несмотря на все старания, Ричарду не удавалось насчитать больше двухсот каторжников.
   
Немало страданий узникам причиняли кандалы, но сержант Найт, охотно предоставивший заключенным доски, скобы и все остальное в обмен на деньги, тем более что в пристрастии к рому его уличил не только Ричард, наотрез отказался освободить их от этой обузы. Закипающее недовольство каторжников вылилось в яростную демонстрацию гнева, когда один из них вдруг был помилован. На нижней палубе поднялся оглушительный стук, крик и топот ног. Чтобы раздать заключенным еду и воду, пехотинцам пришлось установить над люком оружие и вооружиться мушкетами. Лишь после этого они поняли, как трудно справиться с двумя сотнями разъяренных мужчин.
   
Представитель верховной власти на корабле капитан Дункан Синклер распорядился снять с каторжников наручники и каждый день разрешил им по несколько минут гулять по верхней палубе. Но поскольку за каждого сбежавшего каторжника капитану предстояло заплатить сорок фунтов из своего кармана, на воду спустили все шлюпки, которые непрестанно кружили вдоль бортов «Александера».
   
Несколько минут пребывания на открытой палубе доставляли Ричарду ни с чем не сравнимое наслаждение. Его ножные кандалы становились легкими, как перышки, свежий воздух благоухал, как желтофиоли и фиалки, мутная река напоминала серебряную ленту, а видеть резвящихся животных было гораздо приятнее, чем совокупляться с Аннемари Латур. Оказалось, что почти каждому пехотинцу и половине членов экипажа принадлежат собаки: среди них были и бурые гончие, и брыластые бульдоги, и глупые спаниели, и терьеры, и великое множество дворняжек. У огромного рыжего кота и его полосатой подруги недавно родилось шесть котят, многие свиньи и овцы вскоре должны были принести приплод. Утки и гуси свободно разгуливали по палубе, а цыплят держали в клетке возле камбуза.
   
После первой же прогулки тюрьма показалась Ричарду гораздо более сносной, и он был не одинок в своих чувствах. Едва каторжников освободили от ручных кандалов, их недовольство утихло: никому не хотелось лишаться драгоценной прогулки.
   
Во время третьей прогулки Ричард наконец увидел капитана Дункана Синклера и изумленно замер. Какая жирная туша! Наверняка любитель плотно закусить. Но как же он мочится, если его руки с трудом достают до пениса? Притворяясь кротким и смиренным, делая вид, будто в его лексиконе и в помине нет слова «побег», Ричард прошелся по палубе от левого до правого борта, держась поближе к шканцам, где застыл капитан Синклер. На мгновение их взгляды скрестились; заглянув в проницательные серые глаза, Ричард почтительно склонил голову и зашагал прочь. Нет, несмотря на внушительные размеры, капитан вовсе не был ходячим сальным пудингом. Да, он казался неповоротливым, но наверняка принял бы даже вызов, брошенный самим дьяволом. Какая буря разразится в Портсмуте, когда капитан и майор Росс заспорят о том, где будут жить пехотинцы! Ричард пожалел, что никогда не узнает о том, что произошло между капитаном и майором. Впрочем, Дэви Эванс и Томми Грин наверняка сообщат ему исход спора.
   
К концу января к причалу Тилбери подошло еще два судна: огромный боевой корабль шестого ранга и узкий патрульный. Когда пришла очередь Ричарда гулять по палубе, он подошел к борту на носу и пристально уставился на суда — слух об их прибытии уже разнесся по тюрьме. По взаимному согласию Ричард и его пятеро товарищей на палубе расходились в разные стороны, чтобы немного отдохнуть друг от друга. Никто из каторжников даже не пытался сбежать, и пехотинцы немного успокоились. Пока каторжники вели себя тихо и никому не мешали, их старались не тревожить. Поэтому сейчас Ричард стоял в полном одиночестве, положив руки на борт и глядя вдаль. Ему и в голову не приходило, что именно за ним пристально наблюдает один из членов экипажа.
   
— Эти суда будут сопровождать нас в Ботани-Бей, — произнес незнакомый приятный голос, явно принадлежавший обаятельному человеку.
   
Обернувшись, Ричард увидел перед собой человека, про которого знал только, что это четвертый помощник капитана «Александера». Предстояло дальнее плавание, поэтому экипаж был многочисленным и включал четырех помощников капитана и четырех вахтенных офицеров. Рослый, гибкий, не лишенный той привлекательности, которую кое-кто счел бы смазливостью, четвертый помощник был темноволосым, с большими глазами, окаймленными густыми ресницами. Синие, как васильки, глаза лукаво поблескивали.
   
— Стивен Донован из Белфаста, — представился он.
   
— Ричард Морган из Бристоля. — Слегка попятившись и тем самым подчеркнув неравенство положений, Ричард улыбнулся. — Вы что-нибудь знаете об этих кораблях, мистер Донован?
   
— Большой — старое грузовое судно «Бервик». Недавно его подремонтировали, чтобы превратить в линейный корабль, и переименовали в «Сириус» — это название южной звезды первой величины. Вооружение — шесть карронад и четыре шестифунтовых орудия, но думаю, губернатор Филлип не покинет порт, пока на борт не доставят не менее четырнадцати шестифунтовых пушек. Впрочем, я не виню его: на «Александере» четыре двенадцатифунтовых орудия и пушка, стреляющая картечью.
   
— «Александер» был не только невольничьим судном, — непринужденно вступил в разговор Ричард, — но и капером с шестнадцатью двенадцатифунтовыми пушками. Даже с четырьмя орудиями он способен одолеть любого противника — разумеется, если тот его догонит. «Александер» способен покрывать двести морских миль в день при попутном ветре.
   
— С бристольцем приятно побеседовать! — заметил мистер Донован. — Вы моряк?
   
— Нет, хозяин таверны.
   
Любопытные ярко-синие глаза устремились на Ричарда.
   
— Вы не похожи на хозяина таверны.
   
Не сразу сообразив, к чему клонит четвертый помощник, Ричард сделал вид, будто не уловил намек.
   
— Я пошел по стопам отца, — спокойно откликнулся он.
   
— Я часто бывал в Бристоле. В какой таверне вы служили?
   
— В «Гербе бочара» на Брод-стрит. Она по-прежнему принадлежит моему отцу.
   
— А его сын вскоре отправится в Ботани-Бей. Хотелось бы знать, за какую провинность? На пьянчугу вы не похожи, вы наверняка получили образование. Вы действительно всего-навсего хозяин таверны?
   
— Да. Прошу, расскажите подробнее про эти два судна.
   
— Водоизмещение «Сириуса» — шестьсот тонн, на нем повезут в основном людей — жен моряков и так далее. Капитана «Сириуса» зовут Джон Хантер. Филлип пока в Лондоне, воюет с министерством внутренних дел и с Сентджеймским дворцом. Я слышал, что тамошний корабельный врач — сын музыканта, который везет с собой фортепиано. «Сириус» — отличное судно, только слишком уж медлительное.
   
— А патрульный корабль?
   
— Это тендер «Запас» далеко не первой молодости — ему уже за тридцать. Капитана зовут Гарри Болл. «Запасу» предстоит серьезное испытание — он ни разу не ходил дальше Плимута.
   
— Благодарю вас за сведения, мистер Донован. — Ричард выпрямился, отдал четвертому помощнику честь на флотский манер и неловким шагом отошел.
   
Похоже, мистер Донован любил свою работу, хотя ни разу не совершал на одном и том же судне больше двух плаваний подряд. Его сердце было навсегда отдано неизведанным морям.
   
Вернувшись во мрак тюрьмы, Ричард поделился новостями с товарищами.
   
— Значит, со дня на день мы двинемся в путь, по крайней мере в Портсмут.
   
Айку Роджерсу тоже удалось кое-что разузнать.
   
— В Ботани-Бей у нас будут женщины, — с довольной усмешкой сообщил он. — «Леди Пенрин» везет только женщин — говорят, целую сотню.
   
— По половине на каждого каторжника с «Александера», — мгновенно подсчитал Билл Уайтинг. — Если мне достанется верхняя половина, я предпочту ей овцу.
   
— В Плимуте на корабли доставят женщин с «Дюнкерка».
   
— Вместе с овцами, а может, и с телятами — вот здорово, верно, Тэффи?
   
Первого февраля четыре судна наконец подняли якоря, задержавшись у пристани на двадцать четыре часа по такой обычной причине, как споры из-за уплаты пошлины.
   
Понадобилось четыре дня неспешного плавания, чтобы покрыть шестьдесят миль до Маргит-Сэндс; едва успели суда обогнуть северный мыс и войти в Дуврский пролив, как несколько каторжников близко познакомились с морской болезнью. В отсеке Ричарда все было спокойно, но Айка Роджерса начало мутить, едва «Александер» вышел в открытое море. Страдания Айка прекратились лишь после того, как корабль бросил якорь в Маргите.
   
— Удивительно! — повторял Ричард, давая Айку выпить профильтрованной воды. — А мне казалось, наезднику качка нипочем — ведь при езде верхом трясет еще сильнее.
   
— Вверх и вниз — да, но не из стороны в сторону, — прошептал Айк, благодаря за воду — больше ему ничего не удавалось проглотить. — Господи, Ричард, я этого не вынесу!
   
— Вздор! Морская болезнь проходит, и ты поправишься, как только привыкнешь к качке.
   
— Я никогда не привыкну к ней. Для этого, наверное, надо родиться в Бристоле.
   
— Множество бристольцев ни разу не выходили в море на корабле. Понятия не имею, как я буду чувствовать себя в открытых водах. А теперь попробуй проглотить эту кашицу — это хлеб, размоченный в воде. Тебя не вырвет, я обещаю, — уговаривал Ричард.
   
Но Айк упрямо отвернулся.
   
Недди Перрот заключил сделку с Краудером и Дэвисом с нижнего яруса: Недд пообещал громко предупреждать сидящих внизу, когда кого-нибудь из обитателей верхнего яруса начнет рвать, а Уильям Стенли из Синда и Мики Деннисон должны были убирать извержения и выносить ведра. За кормовой переборкой стояла двухсотгаллонная бочка с морской водой, предназначенной для мытья, стирки и других нужд каторжников. Каторжники обнаружили, что содержимое ведер им придется выливать в воронки свинцовых труб, проходящих под настилом трюма вдоль правого и левого борта. По трубе испражнения поступали в донный отсек, а оттуда ежедневно выкачивались за борт с помощью двух трюмных помп. Мики Деннисон, который повидал немало кораблей, клялся и божился, что такого грязного донного отсека, как на «Александере», никогда не видывал.
   
В январе каторжники решили как можно чаще выливать в трубу морскую воду, чтобы смыть со стенок трубы испражнения, поэтому для всех нужд у них оставалось всего по две кварты питьевой воды. После осмотра в Маргите лейтенант Шарп, неприятно пораженный состоянием нижней палубы, распорядился поставить под нижние нары еще по одному ведру и выдать каторжникам швабры и щетки. Одно ведро предназначалось для отправления естественных потребностей и мытья пола, а второе — для мытья и стирки.
   
— А донные отсеки по-прежнему воняют, — заметил Мики Деннисон. — Плохо дело!
   
Дринг и Робинсон из Халла охотно согласились с ним.
   
Даже днем сквозь железные решетки, прикрывающие люки, просачивались лишь слабые лучики света. Лейтенант Шарп предупредил, что в море ни одному каторжнику не разрешат подняться на верхнюю палубу. Это означало, что зима для двухсот обитателей нижней палубы «Александера» затянется надолго и пройдет в кромешной тьме, а не в уютном сером свете, а качка придаст плаванию однообразие и монотонность. Попав в Дуврском проливе в небольшой шторм, суда обогнули Дангенесс и очутились в Ла-Манше. Весь день Ричарда мучила тошнота, дважды его вырвало, но в целом он перенес качку на удивление легко для человека, который целый месяц питался черствым хлебом и солониной. Тяжелее всех пришлось Биллу и Джимми, Уилла и Недди только подташнивало, а Тэффи, как и подобало валлийцу, был взбудоражен бездельем и тем, что корабли куда-то плывут.
   
Айку Роджерсу становилось все хуже. Товарищи преданно ухаживали за ним, в особенности Джо Лонг, однако ничто не помогало бывшему грабителю с большой дороги привыкнуть к качке.
   
— Истборн остался за кормой, мы приближаемся к Брайтону, — сообщил Дэви Эванс Ричарду на третью неделю, проведенную в море.
   
Двенадцатого февраля каторжники начали умирать один за другим, но не от привычных тюремных болезней, а от какой-то странной хвори, непохожей на другие.
   
Поначалу больные ощущали жар, у них текло из носа и ломило за ушами, а потом их лица опухали, как у детей, больных свинкой. Глотать и дышать они по-прежнему могли свободно, но сами опухоли оказались болезненными. Когда вздутие на одной щеке исчезало, вспухала вторая. Через две недели опухоли пропали совсем, страдальцам стало легче. Но к этому моменту их мошонки раздулись, увеличившись в четыре или даже в пять раз, и начали причинять такую боль, что несчастные старались лежать неподвижно и только тихо стонали. А между тем у них снова начался жар, сильнее, чем прежде. Еще через неделю некоторые поправились, а остальные умерли в муках.
   
Портсмут! Двадцать второго февраля четыре корабля встали на якорь неподалеку от берега. К тому времени странной болезнью заразились и морские пехотинцы, и один из матросов. Этот недуг не походил ни на тюремную лихорадку, ни на дизентерию, тиф, скарлатину или оспу. Поговаривали, что на корабле начинается эпидемия чумы — но почему же на теле больных нет уродливых бубонов?
   
Три члена экипажа сбежали на украденной шлюпке, пехотинцы были настолько перепуганы, что лейтенанту Шарпу пришлось немедленно отправиться в Плимут на поиски начальников, майора Роберта Росса и первого лейтенанта Джорджа Джонстоуна. Троих рядовых пехотинцев отправили в госпиталь, на судне осталось еще несколько больных.
   
На следующий день еще один шотландец, лейтенант Джон Джонстон, прибыл на корабль в обществе врача из Портсмута, который бросил беглый взгляд на несчастных, поспешно приложил к лицу носовой платок, велел отправить их в госпиталь и объявил, что болезнь заразна и неизлечима. Он ни разу не произнес Слово «чума», но его недомолвки были красноречивее всяких слов. В качестве лечения он предложил свежее мясо и свежие овощи.
   
Совсем как в глостерской тюрьме, думал Ричард. Когда в ней скапливалось слишком много узников, тюрьма порождала болезни, убивая всех слабых. То же произошло и на «Александере».
   
— Мы не заболеем, если не будем разгуливать по всей камере и начнем почаще мыть полы, — решил Ричард, — протирать миски и ковши дегтем, фильтровать воду и регулярно принимать по ложке солода. Эту болезнь сюда принесли каторжники с «Юстиции», и я убежден, что она заразна.
   
Тем вечером им, как обычно, дали черствый хлеб и вареную говядину, но свежую, а не соленую, а к ней — капусту и лук. Эту еду узники сочли амброзией.
   
А потом про них забыли, как и про распоряжение выдавать свежую пищу. Никто не навещал их, кроме двух перепуганных молодых пехотинцев (Дэви Эванс и Томми Грин куда-то исчезли), приносивших неизменную солонину и черствый хлеб. Дни проходили в тягостном молчании, которое нарушали лишь стоны больных и краткие, раздраженные реплики здоровых. Февраль сменился мартом, март тянулся бесконечно, больные умирали, но трупы никто и не думал выносить наверх.
   
Когда же люк наконец открыли, то вовсе не затем, чтобы убрать трупы: в грязную, вонючую камеру втолкнули двадцать пять новичков.
   
— Дьявол! — вскричал Джон Пауэр. — О чем думают эти ублюдки? Здесь полно больных, а к нам подселили целую толпу! Черт бы их всех побрал!
   
«Любопытный человек этот Джон Пауэр, — думал Ричард. — Он привык верховодить, как старожил лондонского Ньюгейта, хотя изъясняется на простом и понятном английском». Теперь Пауэр завладел не только нарами для больных, но и взял под покровительство новичков. Из двухсот каторжников на «Александере» уцелело сто восемьдесят пять, а вместе с вновь прибывшими их число достигло двухсот десяти.
   
К тринадцатому марта скончалось еще четыре человека, на нарах разлагалось шесть трупов, некоторые из них лежали здесь уже больше недели. Никто из пехотинцев не решался спуститься вниз и убрать их — все были убеждены, что на корабле свирепствует чума.
   
Незадолго до рассвета тринадцатого марта решетку люка подняли. Несколько пехотинцев в перчатках и шарфах, прикрывающих рты и носы, вынесли шесть трупов.
   
— С какой стати? — удивился Уилл Коннелли. — Нет, я ничуть не жалею о том, что их убрали отсюда, но почему они это сделали?
   
— Похоже, корабль намерена посетить важная персона, — предположил Ричард. — Приведите себя в порядок и держитесь молодцами.
   
Вскоре после того, как вынесли трупы, на нижнюю палубу спустился майор Роберт Росс в сопровождении лейтенанта Джорджа Джонстоуна, лейтенанта Джеймса Шарпа и человека, манеры которого выдавали в нем врача. Незнакомец был худощавым и длинноносым, с огромными голубыми глазами и завитком светлых волос над широким белым лбом. Гости принесли с собой лампы, их сопровождали десять рядовых пехотинцев, застывших в проходах по правому и левому борту. Рядовые были еще достаточно молодыми, чтобы робеть, но довольно взрослыми, чтобы понять, какое зрелище их ждет.
   
Камеру залил мягкий золотистый свет, и Ричард наконец-то увидел место своих страданий во всех ужасающих подробностях. Больные занимали тридцать четыре места на нарах, выдающихся в проход между столами, а за ними, вдоль основания фок-мачты, тянулась еще одна переборка — уже, чем возле нар Ричарда. Двухъярусные нары располагались вдоль обоих бортов, их линия нигде не прерывалась. Так вот как они выглядят! Вот как удалось втиснуть двести десять несчастных в помещение шириной тридцать пять футов и длиной менее семидесяти футов! «Мы теснимся, как бутылки на полке. Неудивительно, что многие умирают. По сравнению с этой камерой глостерская тюрьма кажется раем — там мы по крайней мере могли дышать свежим воздухом и работать. А здесь повсюду только мрак и вонь, неподвижность и безумие. Я твержу своим товарищам, что мы обязаны выжить, но можно ли выжить здесь? Боже милостивый, я в отчаянии. В беспросветном отчаянии…»
   
Все трое морских офицеров были шотландцами, Росс говорил с самым резким акцептом, акцент Джонстоуна был едва уловим. Мрачный рыжеволосый Росс, человек довольно слабого сложения, обладал ничем не примечательным лицом, тонкими, решительно сжатыми губами и холодными, светло-серыми глазами.
   
Прежде всего он неторопливо прошелся по камере, начав с правого борта. Он шел, как на похоронах, поворачивая голову из стороны в сторону, его шаги были медлительными и размеренными. Приблизившись к нарам для больных, он помедлил, не выказывая ни малейшего страха, осмотрел несчастных вместе с врачом, пробормотал что-то неразборчивое, а врач в ответ решительно закивал. Затем майор Росс обошел нары для больных и начал осмотр левого ряда нар, двигаясь от носа к корме.
   
Возле Дринга и Айзека Роджерса он остановился, посмотрел на пол, жестом подозвал одного из рядовых и велел ему опорожнить ведра и прополоскать их. Его взгляд устремился на Айка, голова которого лежала на коленях Джо Лонга.
   
— Этот человек болен, — сказал Росс Джонстоуну. — Переведите его к остальным.
   
— Нет, сэр, — мгновенно возразил Ричард, слишком потрясенный, чтобы рассуждать здраво. — Среди нас нет больных. Айк чуть не умер от морской болезни, вот и все.
   
На лице майора отразились ужас и сочувствие; потянувшись, он пожал Айку руку.
   
— Тогда я понимаю, что ты пережил, — произнес Росс. — Тебе не поможет ничто, кроме воды и сухих галет.
   
Морской офицер, не понаслышке знакомый с морской болезнью!
   
Затем Росс перевел взгляд на лицо Ричарда, оглядел его товарищей, отмечая короткие стрижки и влажные тряпки, развешанные на веревке, протянутой между балками. Не ускользнули от его внимания и чисто выбритые подбородки, и то, что эти каторжники держались с достоинством.
   
— Вы следите за собой, — отметил он, пощупав жесткий тюфяк. — Да, тщательно следите.
   
Никто не ответил ему.
   
Повернувшись, майор Росс отошел к скамье, где сквозь открытый люк вливалась струя свежего воздуха. Он не выдал отвращения, ощутив затхлую вонь тюрьмы, и держался вполне непринужденно.
   
— Я — майор Роберт Росс, — объявил он гулким командным голосом, — командующий морских пехотинцев в этой экспедиции, а также вице-губернатор Нового Южного Уэльса. Только от меня зависит, выживете вы или нет. У губернатора Филлипа много других забот, присматривать за вами поручено мне. Этот корабль не оправдал наших надежд — люди мрут на нем, и я намерен выяснить, по какой причине. Рядом со мной — корабельный врач мистер Уильям Балмен, который завтра же приступит к исполнению своих обязанностей. Лейтенант Джонстоун — мой заместитель, ему подчиняется лейтенант Шарп. Похоже, последние два месяца вас кормили отвратительно. Пока корабль стоит в порту, вы будете получать свежую пищу. На этой палубе будет проведено окуривание, для чего вас временно переведут в другое помещение. На борту останутся только семьдесят два человека на нарах, прилегающих к кормовой переборке, — они должны помочь нам.
   
Он подозвал к себе двух лейтенантов, боком уселся на скамью и достал бумагу, чернила и перья из саквояжа, принесенного лейтенантом Шарпом.
   
— А теперь проведем перекличку, — объявил майор. — Я буду указывать на вас по очереди, а вы — говорить каждый свое имя и название корабля, на котором вас содержали прежде. Начинай. — И он указал на Джимми Прайса.
   
Перекличка отняла немало времени. Майор Росс оказался дотошным, но двое его писцов были неумелыми и медлительными, к тому же малограмотными. Расспросив двадцать каторжников, майор Росс решил проверить записи.
   
— Безграмотные болваны! Вы что, купили свои чины? Тупицы! Олухи! Вам бы только шататься по публичным домам!
   
«Ну и ну! — думал Ричард. — А он вспыльчивый малый, ему нет дела до того, что сию секунду он опозорил двух подчиненных перед целой толпой каторжников!»
   
Но какой ненавистной показалась узникам темнота, когда офицеры и рядовые ушли! Свет озарил убожество их страшного пристанища и при этом успокоил большинство несчастных: они таращились на лампы, чувствуя, как тягостные мысли отступают, а жизнь вновь становится терпимой. Когда же унесли последнюю лампу, им осталось только представлять себе окружающие предметы или находить их на ощупь. Наступила ночь, но, несмотря на все заверения майора Росса, никто и не подумал накормить узников.
   
Утром на корабле началась суета: пехотинцы в перчатках, с завязанными лицами поднимали на верхнюю палубу больных, не обращая внимания на возгласы боли, вызванные неумелыми прикосновениями. К полудню в тюрьме остались лишь заключенные, разместившиеся в трех двухъярусных отсеках по правому и левому борту, начиная от кормовой переборки. В камеру принесли лампы, и при свете каторжники без труда увидели, в какую выгребную яму превратилось их жилье за два с половиной месяца. Повсюду виднелись следы рвоты, испражнений, переполненные ведра, грязные полы и загаженные нары.
   
Затем наверх вывели и товарищей Ричарда, но через кормовой люк. «Пусть берут наши вещи — мне все равно, — думал Ричард. — Я не стану оставлять ни одного из друзей внизу, присматривать за нашим имуществом. Впрочем, никто не тронет его — все вокруг убеждены, что мы заражены чумой».
   
Зажженным порохом пехотинцы окурили все помещения «Александера» и быстро задраили люки.
   
Корабль покачивался на воде невдалеке от берега, с верхней палубы открывался впечатляющий вид. Огромные бастионы щетинились стволами гигантских орудий. Здесь находилась база английского флота, крепость была обращена на юг, к острову Уайт у французского побережья и к Шербуру, крепости давних заклятых врагов англичан. Сам город Портсмут было невозможно разглядеть за мощными укреплениями. Некоторые из них построили еще во времена Генриха VIII, другие продолжали возводить и по сей день. Неужели здесь всего пять лет назад и вправду утонул корабль «Георг» с адмиралом Кемпенфелдтом и тысячей человек на борту? Накренившись на волне, самое большое судно Англии мгновенно наполнилось водой, хлынувшей в бойницы тридцатидвухфунтовых пушек, и затонуло, образовав огромную воронку.
   
Джонстоун и Шарп разошлись во мнении о том, стоит ли заковывать каторжников в наручники. В споре победил Джонстоун, и руки каторжников остались свободными. Проигравший Шарп приказал спустить на воду шлюпку и отправился в гости к своему единомышленнику, офицеру со второго судна, тоже приготовленного к экспедиции в Ботани-Бей. Таких судов у берега выстроилось несколько, но ни одно из них размерами не уступало «Александеру».
   
— Это «Скарборо», — объяснил четвертый помощник Стивен Донован, держа на руках большого рыжего кота. — А корабли поменьше — «Леди Пенрин» и «Принц Уэльский». Разместить всех каторжников на пяти судах не удалось, поэтому в экспедицию взяли шестой. «Шарлотта» и «Дружба» отплыли в Плимут, за заключенными с «Дюнкерка».
   
— А вон те суда, груз на которые доставляют лихтеры? — спросил Ричард, метнув предостерегающий взгляд в Билла Уайтинга, готового отпустить скабрезную шуточку, которую вряд ли оценил бы Стивен Донован.
   
— Это грузовые корабли «Борроудейл», «Фишберн» и «Золотая роща». Необходимых припасов нам должно хватить на три первых года пребывания в Ботани-Бей, — объяснил мистер Донован, многозначительно глядя в глаза Ричарду.
   
— Интересно, сколько времени займет плавание? — сладко улыбаясь, осведомился Томас Краудер.
   
Но по мнению мистера Донована, Краудер был слишком похож на обезьяну и не вызывал никаких чувств, поэтому четвертый помощник снова перевел взгляд на Ричарда Моргана, которым успел увлечься. Дело было не столько в облике Ричарда, хотя он заметно похорошел, сколько в его манере держаться с достоинством и умении вовремя промолчать. Он был признанным вожаком, однако совсем не походил на Джонни Пауэра, с которым успели познакомиться все члены экипажа. Пауэр быстро сошелся с матросами, благоразумно воздерживаясь от тюремного жаргона.
   
— По подсчетам офицеров адмиралтейства, четыре — шесть месяцев, — объяснил мистер Донован, подчеркнуто игнорируя Краудера.
   
— А по-моему, гораздо больше, — отозвался Ричард.
   
— Согласен. В адмиралтействе не принимают в расчет встречный ветер, возможные поломки мачт, треснувшие балки, порванные паруса, лопнувшие тросы. — И четвертый помощник нежно почесал шейку замурлыкавшему коту.
   
— А собак вы любите? — спросил Ричард.
   
— Этих тварей? Наш кот Родни лучше любой собаки, потому они и не трогают его. Его назвали в честь адмирала Родни, под командованием которого я служил в Вест-Индии, когда мы вышвырнули лягушатников с Ямайки, — сообщил мистер Донован, цыкнув на подошедшего бульдога. Кот зашипел, и бульдог поспешно ретировался. — На борту двадцать семь собак, все они принадлежат офицерам. Но скоро мы от них избавимся. Спаниели и терьеры нам еще пригодятся — они хотя бы умеют ловить крыс, но гончие в море ни к чему, уж лучше скормить их акулам. И потом, собаки часто падают за борт, а с кошками такого не бывает. — Он поцеловал Родии в макушку и в подтверждение своих слов посадил его на узкие поручни. Не обращая внимания на плещущую внизу воду, кот подобрал лапы, удобно уселся и снова замурлыкал.
   
— Куда отправили остальных каторжников? — полюбопытствовал Уилл Коннелли, приходя на выручку Ричарду. Тем временем сам Ричард незаметно удалился.
   
— Одних — на «Твердыню», других — на «Удачливого», больных — на корабль-лазарет, а остальных — вон на тот лихтер, — указал мистер Донован.
   
— И надолго?
   
— По меньшей мере на две недели.
   
— Но на лихтере они промерзнут до костей!
   
— Каждый вечер их будут увозить на берег в наручниках и сковывать цепями. Уж лучше побыть на лихтере, чем на какой-нибудь ветхой посудине.
   
На следующий день корабельный врач «Александера», мистер Уильям Балмен, привез с собой еще двух врачей — видимо, для осмотра корабля, поскольку больные уже покинули его. Стивен Донован шепнул Ричарду, что один из гостей — сам Джон Уайт, главный врач экспедиции. А вторым оказался врач из Портсмута, которого уже однажды привозил на корабль лейтенант Шарп.
   
Не получив никаких приказаний, каторжники стояли неподалеку от врачей и внимательно прислушивались к их разговору. Не менее любопытные члены экипажа были слишком заняты, чтобы подслушивать, — как раз прибыл очередной лихтер с грузом.
   
Портсмутский врач был убежден, что странная болезнь — редкий вид бубонной чумы, но Уайт и Балмен не соглашались с ним.
   
— Это заразная болезнь, — уверял их оппонент. — Бубонная чума!
   
— Все, что угодно, только не чума! — твердили судовые врачи.
   
Но все трое решили принять превентивные меры: все помещения корабля вновь окурили, тщательно протерли все поверхности дегтем, а затем покрыли слоем побелки — известкового раствора, смешанного с мелом, клеем и водой.
   
Стивен Донован, который остался на борту, чтобы следить за погрузкой, недовольно хмурился: вся палуба была заставлена бочонками разных размеров, мешками, ящиками и тюками.
   
— Груз надо спустить в трюмы, — раздраженно втолковывал он Уайту и Балмену. — А это невозможно — ведь вы распорядились провести окуривание и задраить все люки! К чему все это? Избавить «Александер» от заразы может только одно — новые трюмные помпы!
   
— Здесь воняет оттого, что трупы долго пролежали на нижней палубе, — надменно возразил Балмен. — После окуривания и двух недель в море запах исчезнет.
   
Уайт отошел в сторону. Команда начала отправлять в трюм припасы через тюремное помещение: столы и скамьи в нем убрали, открыв шестифутовые люки, находящиеся точно под люками в верхней палубе. Грузы поднимали на шлюпбалках, поворачивали с помощью лебедок и опускали прямо в трюм. Вернувшись на прежнее место, Уайт оттеснил в сторону Балмена и Донована и принялся отдавать распоряжения.
   
Тридцать шесть каторжников с правого борта отправились в камеру, чтобы протереть все предметы в ней уксусом перед окуриванием, а тридцать шесть узников с левого борта послали в помещение для пехотинцев с той же целью.
   
— Ужас! — ахнул Тэффи Эдмунде. — Бедняга Дэви Эванс был прав: по сравнению с пехотинцами мы, каторжники, живем в раю. Впрочем, я не отказался бы спать в гамаке.
   
Пол помещения для рядовых пехотинцев снизу омывала трюмная вода, которая воняла сильнее, чем отверстия сточных труб, и испускала газы, от которых оловянные пуговицы на алых куртках чернели, как уголь. Здесь расстояние между настилами палуб не превышало шести футов, ходить приходилось, низко пригибаясь под балками, как на «Церере».
   
Именно в этот момент Ричард и его товарищи стали свидетелями противодействия: на виду у тридцати шести каторжников в помещение для пехотинцев вошли майор Росс и капитан Синклер. Ожесточенное сражение началось, едва майор шагнул на нижнюю ступеньку лестницы.
   
— А ну, живо спускайся сюда, жирная туша! — взревел Росс. — Иди и посмотри сам, черт бы тебя побрал!
   
На лестнице появились начищенные сапоги капитана Дункана Синклера, выражение лица которого выдавало его ярость.
   
— Никто не вправе так говорить со мной, майор! — отдуваясь, заявил он. — Я не только капитан этого корабля, но и один из его владельцев.
   
— Тогда ты тем более виноват, толстая задница! Оглядись вокруг! Смотри, куда ты поселил морских пехотинцев его величества на бог знает какой срок! Они провели здесь почти три месяца! Они больны и перепуганы, и за это я ничуть не виню их. Собакам еще повезло — как и овцам, и свиньям, которых ты взял на борт для собственного стола. Нечего сказать, ты недурно устроился — захапал и ночную, и дневную, и большую каюты, а моих двух офицеров поселил в буфетной! Заставил их есть вместе с рядовыми! Или ты немедленно изменишь приказ, Синклер, или я сам выпущу твои жирные кишки в это жидкое дерьмо! — Росс схватился за рукоятку ножа и указал свободной рукой на пол, под которым плескались грязные трюмные воды. Похоже, он был вполне способен привести угрозу в исполнение.
   
— Твои люди останутся здесь — мне больше некуда их поселить, — отозвался Синклер. — Они и без того заняли драгоценное место, которое я мог заполнить полезным грузом. А вместо этого пришлось разместить тут вороватых пьянчуг и олухов, которым не хватило ума попасть на флот и денег — чтобы пойти служить в армию! Вы все отбросы, Росс, и ты, и твои пехотинцы. Не зря пустые бутылки называют пехотинцами! Моему экипажу пришлось потесниться, две дюжины собак носятся по всей палубе, от бушприта до гакаборта. Ты только взгляни на мои сапоги, Росс, — они все в собачьем дерьме, всюду собачье дерьмо! Псы загрызли двух моих кур, четырех уток и одного гуся! Не говоря уже об овце, которую мне пришлось пристрелить, потому что бульдог вцепился в нее так, что не оторвешь! Конечно, первым я прикончил бульдога — да, вот так-то, шотландский ублюдок!
   
— Кто это здесь шотландский ублюдок, недоносок из Глазго?
   
Последовала пауза, за время которой противники лихорадочно подыскивали новые колкости и оскорбления, а каторжники застыли, как статуи, опасаясь, что их заметят и отошлют на палубу.
   
— Адмиралтейство отдало Уолтону подряд, в условиях которого говорится о распределении корабельных помещений, — заявил Синклер, злобно сверкая глазами. — Вини свое начальство, Росс, а не меня! Когда я узнал, что на корабль придется взять сорок пехотинцев и двести десять каторжников, то схватился за голову. Словом, твои подчиненные останутся здесь, нравится тебе это или нет.
   
— Нет, не нравится, и терпеть я не стану, слоновья задница! Ты переведешь моих ребят в помещение для младших офицеров, иначе о твоем самоуправстве узнает не только губернатор Филлип, но и адмирал лорд Хоу, и сэр Джон Миддлтон, не говоря уже о лорде Сиднее и мистере Питте! У тебя есть только два выхода, Синклер. Либо ты переводишь свою команду сюда, а моих пехотинцев — на место матросов, либо передвигаешь кормовую переборку тюрьмы на двадцать пять футов вперед. Каторжников, которым не хватит места, можно отправить на «Принц Уэльский». Вот так-то, толстомордый, — заключил Росс, отряхивая руки в белоснежных перчатках.
   
— Еще чего! — процедил сквозь зубы Синклер, надменная гримаса на жирном лице которого выглядела комично. — По условиям договора, «Александер» обязан принять на борт, двести десять каторжников, а не сто сорок каторжников и сорок пехотинцев, занявших место семидесяти заключенных! Экспедиция задумана не для того, чтобы покатать по морю каких-то паршивых морских пехотинцев, а чтобы увезти английских преступников на другой конец света. Я возьму на борт столько каторжников, сколько мне приказано, и если хочешь, их будет охранять мой экипаж. Вот и все, майор Росс. А ты вместе с подчиненными можешь убираться с «Александера» на все четыре стороны. Я прикажу запереть каторжников внизу и буду кормить их через люк на протяжении всего плавания. Ничего, справлюсь и без твоих пехотинцев!
   
— Лорд Сидней и мистер Питт будут недовольны, — привел весомый довод Росс. — Они требуют, чтобы каторжников доставили в Ботани-Бей живыми и здоровыми, а под твоим надзором половина перемрет в пути, как рабы, которых ты возил на Барбадос! Если ты на целый год запрешь их здесь, на нижней палубе, к концу плавания из них не выживет и половины, а остальные сойдут с ума. Поэтому, — продолжал он со зловещим и неприступным видом, — за следующий месяц тебе придется позаботиться о ютовой надстройке и полубаке. При этом у тебя будут свои апартаменты, а мои офицеры разместятся на шканцах. Не забывай, Синклер, что на корабле еще придется найти место для врача, агента флота и агента подрядчика, а они вряд ли согласятся жить здесь, на нижней палубе. И соседство с тобой им ни к чему, желчный пузырь! А что касается экипажа, посели его там, где положено, — на полубаке. Мои подчиненные разместятся в каютах для младших офицеров, я сам оборудую для них камбуз, чтобы они готовили пищу для себя и каторжников. Свой камбуз можешь отдать макросам, а себе выстроить новый, в ютовой надстройке. При этом «Александер» наконец-то будет похож на корабль! Подумай хорошенько, толстяк.
   
Во время этой блестящей отповеди серые щелки глаз капитана то наливались яростью, то хитро поблескивали.
   
— Это обойдется Уолтону в тысячу фунтов, — заявил Синклер.
   
Майор Росс повернулся и направился к лестнице.
   
— Отправь счет в адмиралтейство, — посоветовал он и скрылся в люке.
   
Капитан Дункан Синклер долго смотрел ему вслед, а потом вдруг заметил стоящих неподалеку каторжников.
   
— Вычерпывайте грязную воду ведрами и передавайте их по цепочке, — распорядился он, обращаясь к Айку Роджерсу. — Для этого поднимите крышку люка в полу. Пусть одни вычерпывают воду из правого донного отсека, а другие — из левого. Промывайте донные отсеки чистой морской водой — до тех пор, пока отсюда не перестанет вонять. — И он снова взглянул на лестницу, а потом принял решение. — Ты, ты и ты, — заявил он, указывая на Тэффи, Уилла и Недди, — живо подсадите меня на плечи и поднимите наверх.
   
Как только шаги капитана затихли вдалеке, каторжники разразились безудержным хохотом.
   
— Я уж думал, Недди, — постанывал от смеха Айк, — что ты не выдержишь и сбросишь его в трюм, прямо в воду!
   
— Я был бы не прочь, — признался Недди, вытирая слезы, — но ведь он капитан, а с капитаном лучше не ссориться. А майору Россу все равно, кого оскорблять. — Он хихикнул. — Вот уж точно слоновья задница! Пока мы тащили его наверх, я чуть не помер от натуги!
   
— Майор Росс выиграл спор, — задумчиво произнес Аарон Дэвис, — но в адмиралтействе ему наверняка зададут трепку. Если капитан Синклер построит ютовую надстройку и полубак, а адмиралтейство откажется оплатить счет, майор Росс окажется меж двух огней и получит увесистого пинка под задницу.
   
— А по-моему, — с улыбкой вмешался Ричард, — майор Росс никому не даст себя в обиду. Его безупречно белые брюки не пострадают, помяните мое слово. Он абсолютно прав: без ютовой надстройки и полубака «Александеру» не вместить столько пассажиров. — Он перевел дыхание. — Итак, кто будет передавать ведра по цепочке? Разумеется, если мы уговорим лейтенанта Джонстоуна выдать нам еще несколько ведер, — одним всю эту грязь не вычерпать. Мы, бристольцы, встанем в начале цепочек. Джимми, ступай к лейтенанту, улыбнись ему и выпроси ведра.
   
Капитан Синклер выполнил свои обещания, но потратил на строительство юта и полубака гораздо меньше тысячи фунтов. Пока каторжники протирали стены и нары дегтем и наносили на них слой побелки, на корабле продолжалась погрузка, поэтому товарищи Ричарда видели, какие грузы привозят на судно и где их размещают. Запасные мачты уложили на верхнюю палубу под шлюпками, а реи, паруса и канаты спустили вниз. Стошестидесятигаллонные бочонки с водой, самые тяжелые предметы, по несколько штук расставили среди более легкого груза. На палубе росла гора бочек соленой свинины и говядины, мешков с сухими галетами, сухим горохом — обычным и турецким, мукой, рисом. Затем на судно доставили множество тюков, обшитых грубой мешковиной, на которой чернилами была написана фамилия владельца. Не были забыты и тюки с одеждой — видимо, ее предполагалось раздать каторжникам по прибытии в Ботани-Бей.
   
Все знали, что на корабле хранятся запасы рома: «сухой закон» в плавании не выдержали бы ни матросы, ни морские пехотинцы. Благодаря рому тесные помещения и дрянная еда казались сносными, поэтому обойтись без него было никак нельзя. Но ни одна бочка рома не попала в общие трюмы под тюремным помещением или кормовой надстройкой.
   
— А он неглуп, наш жирный капитан, — заметил с усмешкой Уильям Дринг из Халла. — Здесь есть еще два трюма. Один наверху — для дров, ими забили все свободное пространство. А на нижней палубе, под железным люком, хранится ром. До него не добраться из камеры, поскольку носовая переборка в фут толщиной укреплена гвоздями, как и кормовая. И из дровяного трюма до рома не достать. Кроме того, запасы рома есть на шканцах, они принадлежат капитану. Украсть его может только Тримминге.
   
— Тримминге? — переспросил Ричард. — Стюард Синклера?
   
— Да, и его верноподданный. Глаза и уши капитана.
   
— В перестройку корабля капитан вложил собственные средства, — вступил в разговор друг Дринга, Джо Робинсон. Как бывший матрос, он уже успел познакомиться со всем экипажем. — Для работы он отобрал пятерых самых крепких каторжников с «Удачливого». Полубак ничем не отличается от обычных, а ютовая надстройка обшита внутри красным деревом. Капитан велел перенести туда всю мебель из большой каюты, поэтому майору Россу придется самому обставлять свое жилье.
   
Майору Россу и вправду пришлось нелегко. Его недовольство вызывали не только капитан Дункан Синклер и «Александер». Пехотинцы, которые нередко сплетничали ради развлечения, сообщили каторжникам, что груз белой муки было решено заменить рисом. К сожалению, договор с мистером Уильямом Ричардсом-младшим был составлен таким же образом, как договоры на поставку провизии в армию, а это позволяло подрядчику без лишних хлопот заменить муку, которой должны были кормить каторжников и пехотинцев, обычным рисом. Рис обошелся гораздо дешевле, при приготовлении он разбухал, поэтому сто хватало на более долгое время. Но беда была в том, что рис не предотвращал вспышки цинги так, как это делала мука.
   
— Ничего не понимаю, — покачал головой Стивен Мартин, один из двух молчаливых бристольцев, товарищей Краудера и Дэвиса. — Если мука предотвращает цингу, то почему от нее не спасает хлеб? Ведь его делают из муки.
   
Ричард силился вспомнить объяснения кузена Джеймса-аптекаря.
   
— Кажется, все дело в приготовлении, — заговорил он. — Нас кормят не обычным хлебом, а галетами. В них столько же ячменя и риса, сколько и пшеницы, если не больше. Мука — это размолотая в порошок пшеница. Значит, противоцинготные вещества должны содержаться именно в ней. Когда же из муки делают клецки для супа, их варят, а не пропекают, и при этом противоцинготные вещества сохраняются. Лучше всего от цинги спасают овощи и фрукты, но в плавание их не берут. Зато кислая капуста, которую мой кузен Джеймс привозил из Бремена для нескольких бристольских капитанов, обходится дешевле, чем солод, и надежно предохраняет от цинги. Но матросы соглашаются есть кислую капусту только под угрозой порки.
   
— Ричард, да ты знаешь все на свете! — восхищенно воскликнул Джо Лонг.
   
— Я почти ничего не знаю, Джо. Вот мой кузен Джеймс — неисчерпаемый источник знаний. Я многое узнал, беседуя с ним.
   
— Должно быть, ты слушал его в оба уха, — заметил Билл Уайтинг и отступил, любуясь плодами своих трудов. — У побелки есть одно достоинство: даже когда люки задраят, при белых стенах в камере будет казаться не так темно. — И он обнял Уилла Коннелли за плечи. — А если сесть за стол прямо под кормовым люком, Уилл, нам хватит света, чтобы читать!
   
В начале апреля на корабль привезли всех каторжников, а тем временем строительство юта и полубака продолжалось. Заключенные и не подозревали, что майор Росс по-прежнему слал властям письма об условиях на «Александере», чтобы капитану и в голову не пришло прервать строительство. Капитан Синклер предусмотрел новое помещение для своего экипажа и распорядился соорудить вдоль бортов трехфутовые сходни, ведущие от кубрика к гальюнам. Пока шла постройка, каторжникам, оставшимся на борту «Александера», было не на что жаловаться: люки не запирали, им разрешили пользоваться матросскими гальюнами, а не ведрами. Над носовым люком соорудили рубку — строение, напоминающее собачью конуру с изогнутой крышей, чтобы коки не мокли под дождем, отправляясь в трюм за дровами. Рубку возвели и над кормовым люком, ведущим в кормовые помещения нижней палубы, а два люка над камерой для каторжников снабдили железными решетками, к которым крепились прочные крышки.
   
«Когда мы выйдем в море, люки задраят, — размышлял Ричард, — и мы опять будем сидеть в темноте, без света и воздуха».
   
Несмотря на то что теперь каторжникам каждый день давали свежее мясо и овощи и выпускали их погулять по верхней палубе, число больных на «Александере» увеличивалось. Умер Уилли Уилтон, первый из уроженцев запада, но не от болезни, напоминающей свинку. Простудившись на палубе в холодную погоду, он начал гулко кашлять. Врач Балмен прописал ему горячие припарки, размягчающие и вытягивающие мокроту, но хотя такое же лечение назначил бы любой врач свободному бристольцу, Уилли не выжил. Припарки были единственным известным средством от пневмонии. Смерть товарища потрясла Айка Роджерса. Сам Айк уже не походил на того самоуверенного грабителя, с которым Ричард познакомился в глостерской тюрьме, — его неуживчивость и драчливость были показными. Под этой маской скрывался ранимый человек, любящий лошадей и свободу.
   
Смерть Уилли не была единственной: к концу апреля скончались еще двенадцать каторжников. Пехотинцев тоже косили болезни — лихорадка, воспаление легких, горячка, паралич. Трое перепуганных рядовых сбежали, четвертый совершил побег в последний день месяца. Сержанта, барабанщика и четырнадцать рядовых отправили в госпиталь, найти им замену не удавалось. «Александер» снискал репутацию «корабля смерти» и постоянно поддерживал ее. То и дело семьдесят каторжников перевозили на берег, а камеру обрабатывали уксусом и дегтем, окуривали и покрывали новым слоем побелки. Каждый раз отряд Ричарда обнаруживал, что донные отсеки забиты грязью.
   
— Лучше бы этих трюмных помп вообще не было, — с отвращением повторял Мики Деннисон. — Они неисправны.
   
Скончались еще три человека. С начала апреля умерли уже пятнадцать заключенных, их общее число сократилось с двухсот десяти до ста девяносто пяти человек.
   
Одиннадцатого мая, через четыре месяца после того как заключенных привезли на «корабль смерти», прошел слух, что губернатор Филлип наконец-то прибыл на флагманский корабль «Сириус» и что завтра одиннадцать судов отправляются в плавание. Но слухи не подтвердились. Экипажу грузового судна «Фишберн» уже давно не платили жалованья, поэтому матросы отказались поднять якорь. Обитателям нижней палубы «Александера» наконец-то выдали одеяла — по одному на двух человек. Возможно, таким способом начальство решило возместить обыск, который по неизвестной причине предприняли пехотинцы. За обыском наблюдал сам майор Росс, поэтому никто из заключенных не пострадал и не лишился собственности.
   
Тринадцатого мая через час после рассвета — приближался день летнего солнцестояния, рассветало рано — Ричард проснулся и обнаружил, что «Александер» движется, балки потрескивают, об обшивку плещут волны, слегка раскачивая судно. Айка сразу затошнило, но ему вовремя подставили деревянную миску умершего Уилли, которую взялся своевременно опорожнять Джо Лонг.
   
В тот же день Роберт Джеффрис умер от пневмонии: одеяла были выданы слишком поздно.
   
Обогнув острые скалы у западной оконечности острова Уайт, «Александер» прибавил скорость и пошел быстрее, чем по пути из Тилбери в Портсмут. Судно раскачивалось, его нос поднимался и опускался, отчего у большинства каторжников началась тошнота. Подташнивало и Ричарда, но после того как его один раз вырвало, ему стало легче. Может, бристольцы от природы наделены способностью переносить морскую болезнь? Точно так же чувствовали себя остальные уроженцы Бристоля — Коннелли, Перрот, Дэвис, Краудер, Мартин и Моррис. Тяжелее всех пришлось деревенским жителям, однако ни один из них не мучился так, как Айк Роджерс.
   
На следующий день лейтенант Шарп и врач Балмен спустились в кормовой люк — неуклюже, но сумев сохранить достоинство. Пока Шарп и Балмен ходили по проходам, держась за края нар, двое рядовых унесли труп Роберта Джеффриса. Шарп старался не коснуться руками следов рвоты. Распоряжения остались прежними: заключенные должны были мыть пол, опустошать ведра, содержать в порядке нары, даже если им нездоровилось. Испачканные рвотой одеяла, тюфяки и одежду следовало немедленно стирать.
   
— Если они каждый день будут осматривать камеру, она засияет чистотой, — усмехнулся Коннелли.
   
— Не надейся, — осадил его Ричард. — Это решение Бал-мена, а не Шарпа, но Балмену недостает последовательности. Желудки у всех уже пусты, самое худшее, что нам предстоит, — понос. Половина заключенных не в силах встать, многие из них ни разу в жизни не стирали одежду. Мы остаемся опрятными только благодаря моему кузену Джеймсу и моей настойчивости да еще тому, что остальные заключенные боятся меня пуще воды. — Он усмехнулся. — Но если бы они привыкли мыться, в камере стало бы гораздо чище.
   
— Ты странный человек, Ричард, — задумчиво произнес Уилл Коннелли. — Можешь возражать сколько душе угодно, но ты — прирожденный вожак. — Он закрыл глаза и прислушался к своим ощущениям. — Мне уже лучше, попробую почитать. — Он уселся на скамью возле среднего стола, под открытым люком, разложил рядом три тома «Робинзона Крузо», нашел страницу, на которой остановился, и вскоре погрузился в чтение, забыв о качке.