1 2 3 4 5 6 
– Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!      

– Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме,      

– прозвучал ответ.      

– Поди сюда! Ты мне нужна!      

Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась к   гамаку.      

Пока она не подошла совсем близко, самбо сидел не шевелясь,   потом неожиданно взмахнул бичом, который он до сих пор прятал за спиной, и изо   всей силы обрушил его на плечи женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары   сыпались один за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти   на безопасное расстояние.      

– Так‑то, девчонка! В другой раз, когда я попрошу   лепешку и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?      

И, снова улегшись в гамаке, дикарь разразился громовым   хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так же поступить и   со своей дражайшей половиной, но как раз в эту критическую минуту у хижины   остановился Робладо.      

Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они   знали, кто он такой. Разговор поддерживал в основном мулат – ведь из них двоих   он был главный, – самбо же оставался в тени.      

Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали женщины и   Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты для того, чтобы   выследить охотника на бизонов и, мертвого или живого, доставить его в крепость.   В первом случае их ожидало немалое вознаграждение, во втором – почти вдвое   большее.      

Они не пожелали помощи солдат. Это их не прельщало. Им вовсе   не хотелось уменьшить щедрую награду, делить ее еще с кем‑нибудь. Для двоих эта   сумма была бы целым состоянием, и блестящая перспектива ее получить разжигала   их стремление добиться успеха.      

Покончив с этим делом, капитан поскакал обратно в крепость,   а мулат и самбо стали тут же собираться на охоту за человеком.      

 Глава LII      

       

Через полчаса мулат и самбо – первого звали Мануэль, второго   Пепе – готовы были отправиться в путь. Сборы не отняли и половины этого   времени, но добрых пятнадцать минут было затрачено на то, чтобы подкрепиться   жарким и выкурить по крепкой сигаре; а лошади пока что грызли брошенные им   початки кукурузы.      

Но вот сигары докурены; приятели вскочили в седла и   поскакали.      

Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно   пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с тяжелым крепким   клинком, обоюдоострым на несколько дюймов от конца, – страшным оружием в   единоборстве. И то и другое Мануэль привез с собой из долины Миссисипи, там же   он научился пользоваться этим оружием.      

У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье   ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож – мачете, а за спиной – лук и   колчан со стрелами. В некоторых случаях – например, когда нужно добыть дичь или   нанести удар, не поднимая шума, – мачете и лук удобнее, чем любое   огнестрельное оружие. Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая   стрела не попала в цель, что ж, это не пуля – меньше вероятности, что она   выдаст намеченной жертве врага.      

Кроме этого оружия, у каждого охотника за поясом торчал   пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.      

Позади, на крупе лошадей, они везли провизию – связки   вяленого мяса и завернутые в оленью шкуру холодные маисовые лепешки. Снаряжение   довершали тыквенная бутыль для воды с двумя горлышками, рожки, пороховницы и   сумки. За лошадьми по пятам бежали два громадных тощих пса, такие же свирепые и   дикие на вид, как и их хозяева. Один из них был волкодав местной породы, другой   – испанская ищейка.      

– Как поедем, Мануэль? – спросил самбо, когда они   отъехали от хижины. – Напрямик к Пекосу?      

– Нет, нет, вверх полезем, в обход. Увидят нас в долине   – еще догадаются, за кем это мы. Ему ктонибудь сболтнет – тогда не видать нам   тех денег. Нет, поедем старой дорогой – через сухое русло к Пекосу. Дольше   будет, зато вернее.      

– Черт побери! – воскликнул Пепе. – Да там   крутизна – помрешь, пока влезешь. Моей бедной скотине, пожалуй, не под силу. И   так выдохлась. Мы ведь сколько гонялись за бизонами!      

Они пересекли заросли и по дороге, огибавшей скалы,   подъехали к месту, где в отвесный склон врезалась лощина. По дну ее можно было   подняться на верхнее плоскогорье. Подъем был крутой, очень трудный. Любая   лошадь заартачилась бы, кроме выросшего в горах мустанга, – эти всюду   карабкаются, как кошки. Даже собаки взбирались с трудом на этот почти   вертикальный откос. Однако охотники спешились и, таща за собой лошадей, полезли   вверх; вскоре они достигли плоскогорья.      

Отдышавшись немного и дав передохнуть лошадям, они опять   сели в седла и поскакали галопом через прерии на север.      

– Ну, Пепе, сынок… – пробормотал мулат. – Нам,   может, кто попадется навстречу. Может, тут пастух гоняется за антилопой.   Слышишь?      

– Ага, Мануэль, понимаю.      

Это были последние слова, которыми они обменивались на   протяжении десяти миль. Ехали они гуськом: впереди Мануэль, следом Пепе, позади   собаки. Те тоже бежали друг за дружкой – волкодав за ищейкой.      

Проехав десять миль, они достигли высохшего русла реки,   наискосок пересекавшего дорогу. По этому самому руслу ехали Карлос и его   спутники в день, когда они бежали после происшествия в крепости. Теперь сюда   спустились охотники. Как тогда Карлос, они свернули вниз по направлению к устью   – к берегу Пекоса. Здесь они въехали в рощу и, спешившись, привязали коней к   деревьям. Хотя лошади лишь недавно вернулись после долгого пути и сейчас   пробежали еще не менее тридцати миль, они совсем не казались измученными.   Несмотря на худобу, они были сильны и выносливы, как это присуще их породе, и   могли бы без ущерба пробежать еще миль сто. Их хозяева прекрасно это знали,   иначе они не были бы уверены в успехе своей охоты на человека.      

– Как бы он не ускакал, вороной у него хорош, –   заметил мулат, поглядев на мустангов. – Ничего, нагоним, а, Пепе?      

– Да уж нагоним.      

– Пара кляч измотает рысака, а, Пепе?      

– Верно, Мануэль, измотает!      

– Не хочу я надрываться, надо сделать игру полегче.   Исхитримся, Пепе?      

– Надеюсь, Мануэль!      

– Он наверняка засел в пещере. Лучше местечка ему не   найти. Не схватят, когда спит, солдатам тут в жизнь не взобраться. И назад, в   долину, ему выйти легко. Ходит взад и вперед, никакие шпионы его не углядят.   Больше ему негде быть. Наверняка он в пещере с конем вместе. Только вот   загвоздка: когда его поймать? А, Пепе?      

– То‑то и оно! Кабы знать, когда он там, а когда нет!      

– Ну, это нетрудно. Устроим засаду – и все.      

– Думаешь, он там бывает днем?      

– Думаю, Пепе. В долину он выходит ночью, это ясно – только   ночью. Может, не к себе домой, куданибудь по соседству. Уж наверно, он   встречается с Антонио. В пещеру Антонио нельзя идти: белоголовый хитер, он идет   ему навстречу. Это наверняка!      

– Может, нам выследить Антонио?      

– Можно, только это не годится. Тогда надо драться   сразу с двоими. И не надо убивать Антонио. У людей нет зла на Антонио. Найдут с   ним Антонио – будет хуже. Нет, сынок, хватит с нас белоголового – много дела   поймать его. Помни: поймать – не убить. Пусть‑ка сами убивают. На что нам   выслеживать Антонио? Мы знаем, где он сам. Кабы не знали, другое дело.      

– А может, пойти к пещере днем, Мануэль? Что‑то я плохо   помню, где это.      

– Миля, не меньше. Пошли бы, если он спит… А когда он   спит? Может, ты скажешь?      

– А если не будет спать?      

– За милю увидит нас в ущелье, вскочит в седло, ускачет   вверх, на плоскогорье, – ищи его тогда! Может, три дня пропадут, а может,   и вовсе не найдем.      

– А знаешь, Мануэль, я придумал! Пойдем к входу в   ущелье, заляжем до ночи поблизости. Как станет темно, заползем туда, где поуже.   Он проедет мимо – другой дороги в долину у него нет, понимаешь? – тогда мы   его и подстрелим.      

– Эх, ты! Да мы так потеряем половину платы! А если   промахнемся в темноте? Тогда все потеряем. Ну нет! Все – или ничего! Жизни   своей не пожалеем, а его надо взять живьем, только живьем!      

– Ладно, тогда пускай он выедет из ущелья, –   заметил Пепе.      

– Отъедет подальше, а мы заберемся в пещеру. Будем   ждать, пока придет обратно. Что скажешь, Мануэль?      

– Неплохо придумано, сынок. Ладно, так и сделаем.   Только зря соваться не будем. Сперва пускай он выедет из ущелья, тогда пойдем.   Увидим, что он убрался, – и в пещеру. Так мы его наверняка захватим…   Смотри, солнце садится. Пора! Поехали!      

– Поехали!      

Они сели на коней и выехали на берег реки. В этом месте не   было брода, но что с того? Не медля ни минуты, они заставили лошадей войти в   воду и поплыть; за ними последовали собаки; и вскоре все они выбрались на   другой берег. Вода текла с них ручьями. Вечер был холодный, но что для таких   людей жара или холод! Они не замечали своей промокшей одежды. Не задерживаясь,   они поскакали прямо к отвесным скалам, в которые упиралась долина. Здесь, у   подножия Льяно Эстакадо, они свернули вправо, огибая утесы.      

Охотники проскакали две или три мили вдоль каменной стены и   подъехали к скалистому отрогу, врезавшемуся в долину. Отходя от плоскогорья, он   постепенно суживался и становился все более пологим. В конце его беспорядочно   громоздились обломки скал и каменные глыбы. Здесь не было деревьев, но темные   вздыбленные камни придавали этому месту какой‑то взъерошенный вид. Меж камней и   в расселинах скал мог бы укрыться целый отряд всадников вместе с лошадьми.      

К этому выступу скалистого мыса и направился мулат. За мысом   скрывалось ущелье, где находилась пещера; второй такой же кряж огораживал   ущелье с южной стороны. Оно глубоко вгрызалось в скалу, а оттуда вверх, на   плоскогорье, вела узкая крутая тропа. Это было то самое ущелье, где перебили   стадо молодого скотовода дона Хуана. Здесь больше не видно было трупов.   Стервятники, волки и медведи немало потрудились над ними, и теперь на дне   ущелья валялись одни лишь кости, уже побелевшие.      

Наконец охотники достигли цели путешествия. Они провели   своих коней меж каменных глыб и крепко привязали их; потом стали карабкаться по   расселинам и скалам вверх и добрались до вершины хребта. Отсюда открывался вид   на вход в ущелье. Он был шириной ярдов в триста, и ни человек, ни лошадь не   могли бы пройти мимо Мануэля и Пепе незамеченными, разве что ночь будет уж   очень темная. Но охотники надеялись на луну; при свете ее они увидят и кошку,   если она вздумает проскочить в ущелье.      

Облюбовав себе местечко, они залегли в засаде. Снизу, из   лощины, лежащей по обе стороны хребта, никто не мог бы их увидеть. А их лошади   были спрятаны среди скал.      

Охотники на человека ясно представляли себе план действий. У   них были основания предполагать, что Карлос, объявленный вне закона, поселился   здесь, в пещере, в этом ущелье, хорощо знакомом Мануэлю. По ночам он, уж   наверно, выходит отсюда, отправляется в долину – отсюда до его ранчо всего миль   десять – и где‑то на полпути встречается с Антонио, а тот рассказывает ему обо   всем, что происходит в Сан‑Ильдефонсо, и кстати передает ему съестные пррипасы.      

Здесь они намеревались ждать, пока Карлос выедет из ущелья,   потом забраться в пещеру и наброситься на него, когда он вернется. Конечно, они   могли бы подкараулить его, когда он будет проезжать мимо, но они не были   уверены, что им удастся его схватить. Если он будет верхом на своем коне, им   его не поймать. Можно, конечно, подкрасться совсем близко и выстрелить в него,   но в этом случае, как сказал мулат, есть риск, что он ускользнет.      

К тому же они гнались вовсе не за его скальпом. Оба они, и в   особенности Мануэль, хотели во что бы то ни стало захватить Карлоса живым и   заработать двойную плату. Пусть это и труднее и опаснее, зато, если они его   поймают, награда будет удвоена, а за деньги эти головорезы были готовы на все.   Впрочем, они вовсе не были так отважны, чтобы стремиться к открытой схватке.   Они знали безудержную храбрость белоголового и надеялись взять верх над ним,   прибегнув к хитрости.      

С самого начала они решили выследить его, а потом   подкрасться к нему, когда он будет спать, и постепенно, в пути, обдумали план   действий. В голове Мануэля этот план зрел задолго до того, как он предложил его   Пепе.      

Их надежды подогревались уверенностью, что жертва и не   подозревает о том, кто за ним гонится. Карлос ни от кого не мог узнать об их   возвращении с охоты, поэтому он не будет уж очень осторожен. Конечно, знай   Карлос, что они отправились по его следу, он повел бы себя иначе, чем теперь,   когда он думает, что скрывается от солдат. От солдат он в любое время спрячется   где‑нибудь на Льяно Эстакадо. Охотники      

– другое дело. Если при первой попытке им не удалось бы   разделаться с ним, они выследят его и найдут, куда бы он ни ускакал.      

Оба они, Мануэль и Пепе, не сомневались: белоголовый не   заподозрит, что они здесь, до той минуты, пока они его не схватят. Поэтому‑то   они и рассчитывали на успех.      

Разумеется, они приняли меры, которые должны были обеспечить   им удачу, если только их предположение правильно: Карлос сейчас в пещере и   выйдет из ущелья ночью.      

Скоро они это узнают. Солнце уже село. Ждать осталось   недолго.      

 Глава LIII      

       

Карлос действительно был в это время в пещере. После случая   в крепости он поселился здесь, сделав эту пещеру своим «логовом» по тем самым   причинам, о которых Мануэль говорил своему сообщнику. Она обеспечивала ему   надежное убежище и при этом находилась недалеко от его друзей, от долины. Он   мог спокойно выходить из ущелья ночью и возвращаться перед рассветом. Днем он   спал. Здесь он мог не бояться, что его выследят солдаты. Но если бы даже и   выследили, из входа в пещеру открывался вид на ущелье почти на милю, до самого   устья, и кто бы ни появился с той стороны, Карлос заметил бы его еще издали. И   хотя по обе стороны ущелья вздымались неприступные утесы, у охотника была   возможность бежать, если бы солдаты вошли в ущелье снизу, из долины. Как уже   сказано, из ущелья вверх, на плоскогорье, вела узкая, крутая, опасная тропка.   Несмотря на ее крутизну, славный вороной смело взбирался по ней, а наверху, на   широком просторе Льяно Эстакадо, Карлос только посмеялся бы над своими   преследователями‑уланами.      

Лишь в часы его сна или после наступления темноты враги   могли бы подкрасться к нему. Но и этого Карлос не боялся. Он спал так же   безмятежно, как если бы его окружала надежная охрана. И у него был страж –   верный страж Бизон. Из последней отчаянной схватки на мосту Бизон все‑таки   вырвался, и хотя его искололи пиками, раны были неопасны. Как и прежде, он был   рядом со своим хозяином, и, когда тот спал, умный пес сидел на уступе и смотрел   вниз, в ущелье.      

От одного лишь вида солдатских мундиров шерсть встала бы   дыбом на спине Бизона и он бы предостерегающе зарычал. Даже в темноте собака   почует приближение постороннего еще за несколько сот ярдов, и это позволит   хозяину вовремя скрыться от самых быстроногих преследователей.      

Пещера была просторная, достаточно просторная, чтобы   вместить людей с их лошадьми. Кристально чистая вода стекала со скал в ее   глубине в круглую, точно чаша, выемку, казалось, созданную рукой человека. Но   это лишь казалось. Сотворила эту чашу и наполнила ее чудеснейшей водой сама   природа. В этих местах такие водоемы не редкость. В горах Вако и Гваделупских,   расположенных еще южнее, часто встречаются пещеры с такими родниками.      

Трудно представить себе лучший приют для беглеца, кто бы он   ни был – разбойник, изгнанник, преследуемый законом, – и для Карлоса   теперь это было самое подходящее убежище. Он давно знал о существовании пещеры,   а кроме него, о ней знали лишь такие же охотники на бизонов, как он, да дикие   индейцы. К этому темному, мрачному ущелью жители долины никогда не   приближались.      

Здесь, в пещере, Карлос мог сколько угодно предаваться   размышлениям, а размышления его подчас бывали очень горьки. Обо всем, что   происходило в долине, ему рассказывал Антонио. Каждую ночь он виделся с Антонио   в условленном месте, у Пекоса, и узнавал от него новости. Хитрый мулат Мануэль   угадал верно. Если бы Антонио приходил в пещеру, его могли бы выследить и тем   самым обнаружить убежище Карлоса. Вот почему охотник каждую ночь уходил отсюда,   чтобы встретиться с Антонио подальше.      

В городе у Антонио была ловкая помощница – ему сообщала   новости Хосефа. От нее он узнал, что Каталину де Крусес держат под замком; что   Робладо всего лишь ранен и уже поправляется; что на поиски Карлоса отправились   отряды, возглавляемые вновь приехавшими офицерами, и что награда за его голову   увеличена. О слежке, установленной за ранчо, Карлос знал давно. Эта затея, не   такая уж хитрая, все же сильно досаждала ему: он не мог навещать мать и сестру.   Однако через Антонио он все‑таки поддерживал с ними постоянную связь. Казалось,   после происшедшего ему следовало бы беспокоиться за сестру; но негодяй Вискарра   еще не оправился после ранения, а кроме того, Карлос правильно рассудил, почему   Роситу отпустили на свободу. За нее он не очень боялся – по крайней мере, в   ближайшее время; а вскоре он увезет ее далеко, туда, где ей не будет грозить   опасность.      

И сейчас он ждал удобного случая. Он не сомневался: как бы   ни были бдительны враги, он в любое время сумеет выкрасть мать и сестру. Но   вместе с ними должна бежать и та, что дорога ему не меньше. А ее охраняют куда   строже, с нее не спускают глаз!      

Ради нее одной он каждый день рисковал жизнью, ради нее   проводил одинокие часы в пещере, обдумывая все новые безрассудно смелые планы.      

Каталину держат под замком, стерегут ее неусыпно дни и ночи   напролет. Как же ее освободить? Эта мысль не давала ему покоя.      

Каталина поклялась, что уйдет вместе с ним. О, почему они не   бежали сразу? Почему медлили? Как он мог упустить такую драгоценную минуту!   Промедление оказалось роковым. Неужели задуманное не осуществится долгие   месяцы, годы, быть может, никогда?..      

Злоба врагов, презрение, с каким относились к нему в долине,   мало заботили Карлоса. Он беспокоился лишь о Каталине, лишь мысль о ней   неотступно тревожила его. В часы бодрствования он думал об одном – как спасти   не себя, а любимую.      

Можно ли удивляться, что он так ждал ночи? Можно ли   удивляться, что он нетерпеливо мчался к Пекосу, к месту тайного свидания с   Антонио?      

Снова спустилась ночь. Карлос вывел коня на откос у выхода   из пещеры, вскочил в седло и поскакал вниз по ущелью. Впереди бежал Бизон.      

       

Глава LIV      

       

Охотникам на человека, как они и предполагали, не пришлось   долго ждать. Светила луна – на это они тоже рассчитывали. Луна была яркая, и   лишь порой ее ненадолго закрывали пробегавшие по небу облака.      

Однако ветра не было, воздух словно застыл. Здесь, на   высоте, воздух так чист и прозрачен, что самый легкий звук слышен на большом   расстоянии, каждый шорох отдается вдалеке.      

Шорохи и шумы были слышны, хотя собаки и лошади охотников,   приученные стоять тихо, и сами охотники не издавали ни звука. Они лежали молча,   и если переговаривались, то только шепотом.      

То были голоса самой природы, какие обычно раздаются в этом   диком краю: захрапит бурый медведь в своей берлоге среди скал, завоет, залает   койот, ухнет сова, порой пронзительно пискнет летучая мышь или крикнет козодой.   Некоторое время ушей спрятавшихся охотников достигали лишь эти звуки.      

Прошло полчаса, но ни мгновение Мануэль и Пепе не дали   отдыха зрению и слуху. Они смотрели то на ущелье, то в сторону долины. Очень   может быть, что их жертвы нет в пещере и днем не было, а такие люди, как они,   предвидят и взвешивают всякую возможность. Если это так и если Карлос сейчас   должен возвратиться в пещеру, то их план нельзя осуществить. Но Мануэль   предусмотрел и такой случай: надо дать Карлосу пройти, а потом, ночью,   подкрасться поближе к пещере, хорошо бы на расстояние выстрела, дождаться утра,   когда белоголовый появится снова, и прострелить ему руку из ружья – этим   оружием желтолицый охотник владел мастерски. Можно застрелить лошадь – и это   неплохой план. Карлоса почти наверняка удастся поймать, если они убьют или   ранят его коня. И приятели решили при первом же удобном случае покончить с   благородным животным.      

Знали они и совсем верный способ убить или захватить   Карлоса, тут вряд ли возможна неудача, – конечно, если точно знать, что их   жертва сейчас в пещере. Но у них были свои основания не воспользоваться этим   планом.      

Ничего не стоило провести отряд улан по плоскогорью и   оставить его наверху, у тропки, ведущей из ущелья. Другой отряд тем временем   вошел бы в ущелье из долины; а так как скалистые стены ущелья почти отвесны,   Карлосу был бы отрезан путь к бегству с обоих концов. Правда, как мы уже знаем,   если бы солдаты вошли только в ущелье, все дело сорвалось бы; а чтобы провести   их на плоскогорье, минуя ущелье, пришлось бы затратить целый день. Но, конечно,   Вискарра и Робладо ради верного успеха не пожалели бы ни времени, ни людей.      

Мулат и его темнолицый приятель все это великолепно знали,   однако меньше всего они думали о том, чтобы воспользоваться таким планом. Его   можно было осуществить, почти не подвергая себя опасности, зато невелика была   бы и плата: ведь каждый солдат потребовал бы себе равную долю обещанной   награды. А Мануэлю и Пепе вовсе не хотелось с кем‑то делиться наградой, если   они благодаря своему опыту и смекалке поймают Карлоса. Нет, они и не думали   прибегнуть к этому способу. Оба не сомневались, что добьются своего и без   посторонней помощи.      

Они недолго ждали в своей засаде на скале. Через каких‑нибудь   полчаса и тот и другой чутким ухом уловили звук, доносившийся из ущелья: кто‑то   приближался к выходу в долину. Стучали лошадиные копыта по камню, осыпалась   мелкая галька.      

Дно ущелья устилали осколки камней, нанесенные сюда во время   ливней. По этой каменистой дороге ущельем ехал всадник.      

– Белоголовый, – пробормотал Мануэль. –   Наверняка он.      

– Верно, брат, ты угадал. Ты все его следы разгадал   сразу. В пещере‑то он и прячется. Мы наверняка его застукаем, когда придет   обратно… А, черт! Вот он!      

Не успел Пепе договорить, как на склоне появилась высокая   тень. В лунном свете охотники разглядели всадника и коня. Можно было не   сомневаться: это и была намеченная жертва.      

– Слушай, брат, прошептал Пепе, а вдруг он пройдет   близко? Может, уложить коня? При таком свете не промахнешься, будем целиться в   коня. Уложим его – легко захватим белоголового.      

– Не годится, сынок. Его не так‑то легко захватить и   пешего. Уйдет в скалы, будет прятаться день за днем, все время будет начеку –   намучаемся мы с ним. Старый план лучше. Пускай его едет – вернее захватим,   когда вернется. Тогда наверняка его захватим.      

– Но, Мануэль…      

– К черту! Чего там «но»? Всегда ты спешишь. Наберись   терпения, не пяться, не трусь! Вон, гляди!      

Этот возглас означал, что предложение Пепе, хотя и разумное,   неосуществимо: всадник проезжал так далеко, что был недосягаем для их ружей.      

Он ехал посередине ущелья, держась на равном расстоянии от   его откосов, и ясно было, что он выедет на открытое пространство ярдов за   двести от того места, где прятались в засаде охотники.      

Так оно и вышло. Через несколько минут он оказался против их   укрытия и действительно не менее чем в двухстах ярдах от них. Его не настиг бы   выстрел из охотничьего ружья Мануэля; столь же ненадежным посланцем была бы   пуля Пепе. Охотники лежали, затаив дыхание, не помышляя о стрельбе; они силой   удерживали своих собак в расселине скалы, поглаживая их, чтобы успокоить.      

Всадник приближался медленным шагом, с большой осторожностью.   В ярком свете луны искрились блестящие части сбруи и оружия. Можно было   отчетливо разглядеть и белую кожу, и статную фигуру всадника, и его   великолепного коня.      

– Белоголовый! – пробормотал Мануэль. –   Удачно, сынок!      

– А что это там, впереди? – спросил Пепе.      

– Ага! Я и не заметил. Будь он проклят! Это пес. Ну   конечно, пес!      

– Верно, пес, провались он!      

– К черту в пекло этого пса! Я уже про него слыхал.   Редкостный пес. Дьявольщина! Задаст он нам хлопот! Хорошо еще, что ветер не в   ту сторону. Сейчас неопасно… А, черт! Гляди!      

Всадник вдруг остановился и подозрительно посмотрел на   вершину скалы, где скрывались охотники. Что‑то в поведении собаки обеспокоило   его.      

– Будь он проклят! – опять пробормотал   Мануэль. – Этот пес еще задаст нам хлопот! Наше счастье, что ветер не в ту   сторону.      

Ветер был совсем слабый, дул он и в самом деле со стороны   всадника прямо в лицо охотникам, и это было для них удачей, не то Бизон,   конечно, почуял бы их.      

Их засаду и так чуть не обнаружили. Какой‑то еле уловимый   звук – быть может, одна из лошадей переступила ногами в траве – возбудил   подозрение собаки, хотя всадник ничего не услышал. Да и собака, видимо, сразу   успокоилась – она опустила морду и снова побежала вперед. Всадник последовал за   ней. Через несколько минут они скрылись из виду.      

– Теперь, сынок, в пещеру!      

– Пошли!      

Охотники спустились вниз, сели на коней и, пробравшись среди   скал, въехали в ущелье. Держась в тени откоса, они поехали в дальний, узкий   конец ущелья, к той тропе, по которой недавно спустился всадник. Поднимаясь по   ней, они внимательно смотрели на утес справа, так как знали, что пещера должна   быть на этой стороне.      

Они не опасались, что оставят след и Карлос распознает его,   даже если будет возвращаться днем: тропа вела по камням, и на них уже были   отметины, оставленные копытами его собственной лошади. И все же Мануэль не был   спокоен; время от времени он твердил не то про себя, не то обращаясь к своему   приятелю:      

– Будь он проклят! Задаст нам хлопот этот пес,   наверняка задаст! Будь он проклят!      

Наконец в каменной стене ущелья, словно черное пятно,   показалось жерло пещеры. Мануэль бесшумно спешился и, оставив своего коня с   Пепе, взобрался на уступ и стал внимательно разглядывать вход в пещеру. Хитрый   охотник был осторожен на случай, если вдруг ктонибудь оказался внутри, –   он не упустил из виду и такую возможность.      

Некоторое время он прислушивался у входа, потом послал в   пещеру собак; они не залаяли, не заворчали, и Мануэль наконец успокоился. Он   заполз туда сам, все же держась в тени скал, потом высек огонь, заслонив свет,   чтобы отблеск его не падал наружу, быстро огляделся и, окончательно убедившись,   что никого нет, вышел и велел товарищу привести коней.      

Теперь в пещеру вошли оба охотника вместе со своими   лошадьми. Они обшарили все кругом и на сухом уступе обнаружили несложное   хозяйство Карлоса. Серапе, небольшой топорик, чтобы колоть щепки для очага,   котелок для варки пищи, две‑три чашки, несколько кусков вяленого мяса и немного   хлеба – вот и все, что было в пещере.      

Непрошенные гости присвоили себе все то, что им пришлось по   вкусу, привязали лошадей в глубине и тщательно осмотрели каждый уголок, чтобы   уже совсем освоиться в этом каменном жилище; потом они погасили огонь и, словно   хищные звери, залегли, подкарауливая свою ничего не подозревающую жертву.      

 Глава LV      

       

Покинув пещеру, Карлос ехал с осторожностью, вполне   естественной для человека в его положении. Однако этой ночью он был особенно   осмотрителен. Он зорко вглядывался в каждый кустик на пути, в каждый камень, за   которым мог бы притаиться враг. Почему же сегодня он более осторожен, чем   обычно? Да оттого, что в душу его закралось подозрение, и подозревал он, что на   его след могли напасть те самые люди, которые так близко от него лежали сейчас   в засаде.      

В последние дни он часто думал об этих людях. Он хорошо знал   их и знал, что оба они, а Мануэль в особенности, ненавидят его. Их могут   послать на розыски, думал он, и, несомненно, они способны его выследить. Вот   почему Карлос тревожился сейчас куда больше, чем прежде, когда его преследовали   отряды улан с их неопытными начальниками. Если на поиски его двинутся хитрый   мулат и его не менее проницательный дружок, то, конечно, пещера недолго будет   служить ему убежищем, и он уже не сможет так легко получать вести из Сан‑Ильдефонсо.      

От этих мыслей Карлосу было не по себе и стало бы еще   тревожнее, не будь он уверен, что приятели охотятся сейчас далеко на   плоскогорье. Он надеялся, что сумеет уладить все свои дела и уехать из этих   краев до того, как вернутся Мануэль и Пепе. Но в это утро его надежды рухнули.      

Он возвращался в свое убежище, когда уже рассвело. На этот   раз Антонио, за которым неотступно следовали шпионы, не удалось вовремя прийти   в условное место, и поэтому Карлос задержался. Возвращаясь в ущелье, он   натолкнулся на свежий след, который шел с северного края плоскогорья. Здесь   прошли лошади, мулы и собаки, и по следам Карлос быстро посчитал, сколько их   было. Оказалось – как раз столько, сколько лошадей, мулов и собак у желтолицего   охотника и его дружка. И Карлос понял: это их следы! Они вернулись с охоты в   прериях.      

Он внимательно рассмотрел следы и убедился, что его опасения   справедливы. Отпечатки, оставленные одной из собак, разнились от других. Это не   был след волкодава местной породы, хотя и такой же крупный. Карлос слышал, что   Мануэль не так давно приобрел огромную ищейку. Конечно, это и есть отпечатки ее   лап.      

Карлос проехал по следам охотников до того места, где они   пересекали его собственную старую тропу, ведущую к ущелью. Как же он удивился,   когда обнаружил, что один из всадников вместе с собаками свернул и отправился в   ту сторону, куда вели следы его коня! Сомнений не могло быть: человек этот   выслеживал именно его, Карлоса! Вскоре, однако, этот человек повернул обратно и   продолжал прежний путь.      

Карлос знал теперь, что накануне вечером здесь проезжали   охотники. Он выследил бы их дальше, но наступило утро, и так как они явно   направлялись к городу, он не отважился ехать в ту сторону, а вернулся в свое   убежище.      

Весь день его не покидали тревожные мысли, навеянные этим   открытием; о том же он думал и сейчас, покинув пещеру; вот почему он соблюдал   такую осторожность.      

Итак, пес Бизон, выскочив из ущелья, неожиданно обернулся к   скалам и зарычал. Тогда и Карлос остановился и внимательно посмотрел в ту   сторону. Но он не увидел ничего подозрительного; к тому же Бизон, видимо, успокоился   и снова побежал вперед.      

«Дикий зверь какой‑нибудь», – подумал Карлос и поехал   дальше.      

Он выбрался на открытое место и, проскакав миль шесть‑семь   галопом, достиг берегов Пекоса. Здесь он свернул вниз по течению и, снова   соблюдая осторожность, направился к роще на берегу. Эта роща и была местом   свидания.      

Не доехав ярдов сто, Карлос остановился. Вперед бросилась   собака; порыскав в зарослях, она возвратилась к своему хозяину. После этого он   смело въехал в тень рощи, спешился там и стал под деревом, поджидая прихода   вестника.      

Ему не пришлось долго ждать. Через несколько минут в долине   показался человек; пригнувшись, он быстро шел к роще. Ярдов за триста он   остановился и тихонько свистнул. Карлос ответил на сигнал, и человек, все так   же пригибаясь, подошел к нему под деревьями. Человек этот был Антонио.      

– За тобой следили, друг? – спросил Карлос.      

– Как всегда, хозяин, но я скоро от них отделался.      

– Да, теперь это будет не так легко.      

– Отчего же, хозяин?      

– Я знаю, что у тебя за новости: ведь желтолицый   охотник вернулся?      

– Черт побери! Так оно и есть! Кто же вам сказал,   хозяин?      

– Утром, когда ты ушел, я наткнулся на след – их след,   не иначе.      

– Их и есть, хозяин. Они вернулись вчера вечером. Но у   меня есть новости похуже.      

– Похуже? Что такое?      

– Они выслеживают вас!      

– Ага, уже! Я этого ждал, но не так скоро. Откуда ты   знаешь, Антонио?      

– Хосефа сказала. Ее братишка прислуживает отцу   Хоакину. Утром падре взял его с собой в крепость, а потом послал проводить   капитана Робладо к хижине желтолицего охотника. Падре стращал мальчишку, чтобы   никому не говорил про это. Да только, когда он вернулся в миссию, он пошел к   матери. А Хосефа уже подозревала, что его посылали за каким‑то нечистым делом,   потому что он показал ей серебряную монету. Ну, она все у него и выпытала. Он   не знает, про что разговаривали Робладо и охотники, только ему кажется, они   куда‑то собирались. Так вот, я прикинул все это вместе и подумал: наверно, они   отправились по вашему следу, хозяин.      

– Конечно, друг. Я ничуть не сомневаюсь в этом. Значит,   выживут меня теперь из пещеры. Они, конечно, догадываются, где я скрываюсь.   Ничего не поделаешь, придется искать себе другое убежище. Хорошо, что я вовремя   почуял негодяев и они не схватят меня, когда я буду спать. Они‑то, наверно, как   раз на это рассчитывают… А еще что нового?      

– Да ничего такого нет. Вчера вечером Хосефа видела   Висенсу с Хосе. А с сеньоритой ей так и не удалось перекинуться словечком: уж   больно крепко сторожат сеньориту. Но у Хосефы есть дело к жене привратника.   Завтра она ее увидит – может, что‑нибудь у нее и выведает.      

– Мой добрый Антонио, – сказал Карлос, кладя ему в   руку монету, – отдай это Хосефе и скажи, чтобы действовала. На нее вся   наша надежда.      

– Не бойтесь, хозяин, – ответил Антонио усмехаясь.      

– Хосефа старается изо всех сил. У нее‑то, я так думаю,   вся надежда на меня!      

Карлос засмеялся простодушным словам своего верного слуги и   товарища, но тут же стал расспрашивать о другом – о своей матери и сестре, о   солдатах, шпионах, о доне Хуане.      

Антонио ничего нового не знал о доне Хуане. Его арестовали   на следующий день после происшествия в крепости, и с тех пор он сидел за   решеткой. Его обвиняли в пособничестве Карлосу и должны были судить, как только   поймают охотника на бизонов.      

За полчаса они обо всем переговорили. Карлос взял у Антонио   свертки с едой и собрался возвратиться в свое убежище.      

– Завтра приходи опять, Антонио, – сказал он на   прощанье.      

– Если мне что‑нибудь помешает прийти, жди меня   послезавтра и потом в следующую ночь. Доброй ночи, друг!      

– Доброй ночи, хозяин!      

С этими словами друзья – ибо они были настоящими друзьями      

– расстались.      

Антонио, низко пригнувшись, отправился в сторону долины, а   Карлос, вскочив в седло, поскакал к хмурым утесам Льяно Эстакадо.      

 Глава LVI      

       

Новость, которую сообщил Антонио, не могла не вызвать у   Карлоса самых серьезных опасений, можно было бы сказать – страха, если бы   Карлосу было знакомо такое чувство. Он стал еще осторожнее и напряженно думал о   том, как же ему оградить себя от преследователей.      

Есди бы ему предстояло сразиться лицом к лицу с двумя   сильными людьми, которые хотели поймать его, он бы не так беспокоился. Но он   знал, что эти два негодяя хоть и сильны, а нападут на него лишь тогда, когда у   них будут какие‑нибудь преимущества перед ним. Они непременно постараются   нагрянуть, когда он будет спать, или попробуют еще как‑то застать его врасплох.   Он должен остерегаться их уловок!      

Карлос медленно ехал к ущелью, всецело поглощенный мыслями о   желтолицем охотнике и его приятеле.      

«Они, конечно, знают эту пещеру, – подумал он. –   Раз они пошли вчера по моему следу, значит, подозревают, что я скрываюсь где‑то   в ущелье. О том, что вышло тогда в крепости, они, уж конечно, тоже слышали.   Наверно, им рассказал какой‑нибудь пастух там, на плоскогорье. Так… Но что же   дальше? Они поспешили в миссию. Ага! Отец Хоакин взял мальчишку с собой в   крепость. Понимаю, понимаю… Падре ведь покровитель этих негодяев. Они сказали   ему что‑то, иначе зачем бы он в такую рань пошел в крепость? Они принесли   новости, и Робладо тут же отправился к ним. Ясно, ясно: они обнаружили мое   убежище!.. Может быть, они добрались до ущелья, пока меня не было? – думал   он. – Посмотрим! Что ж, времени им хватило бы, если только они отправились   сразу же после разговора с Робладо. Мальчишка так и подумал. Да, надо глядеть в   оба! Пора! « Едва эта мысль промелькнула в его сознании, Карлос остановил   вороного, пригнулся к самой шее коня и стал всматриваться во тьму впереди. Он   подъехал уже к входу в ущелье и почти той же дорогой, по какой недавно уехал   отсюда. Но теперь луна скрылась за тяжелыми облаками, и ее свет не рассеивал   сумрака в ущелье.      

«Они могут залезть поглубже в ущелье, где узко, –   рассуждал он, – и дождаться, чтобы я вышел из пещеры, это очень на них   похоже. Подстеречь меня там      

– сущий пустяк. Может быть, сейчас они уже в ущелье».      

Он задумался на минуту. Да, это вполне возможно.      

«Что ж, пусть даже так, – сказал он себе. – Все   равно я поеду. Бизон обежит скалы на выстрел впереди меня. Если они там залегли   и он их не обнаружит, – значит, эти бестии еще хитрее, чем я думаю, а я   ведь знаю – они не простачки! Ну, а если он их спугнет, я успею ускакать».      

– Эй, Бизон!      

Собака, остановившаяся впереди, в нескольких шагах,   подбежала и помотрела в лицо хозяину. Он подал ей знак и произнес только одно   слово:      

– Ищи!      

– Собака ринулась в ущелье. Теперь она бежала далеко   впереди, обнюхивая землю. Всадник следовал за ней.      

Так он подъехал к месту, где отвесные стены сходились совсем   близко, их разделяли всего лишь какие‑нибудь сто ярдов. По обе стороны у   подножия утесов лежали большие глыбы, за которыми свободно могли притаиться   люди; за ними можно было спрятать даже лошадей.      

«Вот самое подходящее место для трусливого нападения, –   подумал Карлос. – Здесь можно с любой стороны нанести предательский удар,   даже не очень целясь. Но Бизон не подает сигнала».      

– Ага!      

Это короткое восклицание было ответом на чуть слышный лай   собаки. Бизон наскочил на след там, где мулат и его сообщник свернули к   середине ущелья. Из‑за облаков выглянула луна, и Карлос увидел, что собака   мчится по ущелью ко входу в пещеру.      

Хозяин позвал бы ее обратно, но ведь она не искала еще, нет   ли кого за обломками скал, а без этого Карлос не решался ехать дальше. Но Бизон   слишком стремительно несся вперед – он явно напал на свежий след, и Карлосу   пришло на ум, что его враги сейчас в пещере.      

Как только он подумал об этом, Бизон снова залаял. Его   больше не было видно, но хозяин знал, что пес уже недалеко от входа в пещеру и   бежит по свежему следу.      

Карлос сдержал коня и прислушался. Ехать дальше он не   решался. Не решался и позвать собаку. Если поблизости кто‑нибудь есть, его   голос услышат. Оставалось только ждать возвращения собаки или ждать до тех пор,   пока он поймет, за кем Бизон погнался. В конце концов, это может быть и медведь   или какой‑нибудь другой дикий зверь.      

Неподвижно сидел Карлос на коне, однако внезапное нападение   не застигло бы его врасплох. Его верное ружье лежало поперек седла, а заряд и   запал он проверил раньше. Он прислушивался к малейшему шороху, впивался   взглядом в каждое темное углубление в скалах впереди и по сторонам.      

Он недолго оставался в неизвестности: откуда‑то из глубины   ущелья донесся звук, заставивший всадника привскочить в седле. Казалось,   сцепились собаки, и на мгновение Карлосу представилось, что Бизон напал на   медведя. Но заблуждение тут же рассеялось: острый слух охотника уловил голоса   нескольких собак, и в неистовом шуме драки он различил хриплый лай ищейки.      

Ему сразу все стало ясно. Враги подстерегали его в пещере.   Теперь он был уверен, что шум доносился оттуда.      

Первым его побуждением было повернуть коня и скакать прочь   из ущелья. Однако он остался на месте и прислушался.      

Шум драки не прекращался, но теперь среди рычанья и лая   собак Карлос различил голоса людей, что‑то глухо и торопливо говоривших собакам   и друг другу.      

Вдруг все как будто успокоилось, собаки замолкли, только   изредка глухо лаяла ищейка. Но вот замолкла и она.      

Тишина подсказала Карлосу, что Бизон либо убит, либо убежал   куда‑нибудь от нападавших на него людей. Ждать его больше не имело смысла.   Карлос знал: если Бизон жив, он догонит хозяина. Уже не раздумывая, он повернул   коня и поскакал вниз по ущелью.      

 Глава LVII      

       

Карлос подъехал к выходу из ущелья и остановился, но не на   открытом месте, а в тени скал, тех самых скал, за которыми еще совсем недавно   скрывались в засаде его преследователи. Сидя в седле, он смотрел назад, в   ущелье, и прислушивался, не гонятся ли за ним.      

Вскоре он заметил, что к нему приближается какая‑то тень. С   радостью он узнал Бизона. И вот уже собака у стремени его лошади. Наклонившись,   Карлос разглядел, что пес жестоко изранен и истекает кровью. Несколько глубоких   ран зияло на боках, с плеча свисал клок шкуры, по нему сочилась красная   струйка. Бизон едва ковылял; видно было, что он ослабел от потери крови.      

– Друг! – сказал Карлос. – Ты спас мне   сегодня жизнь, теперь мой черед – попробую спасти твою.      

С этими словами он спешился, взял собаку на руки и снова   взобрался в седло.      

Он сидел, раздумывая, что же ему теперь делать, и зорко   смотрел в ту сторону, откуда ждал преследователей.      

Теперь он твердо знал, кто занял его пещеру. Лай ищейки   сказал ему яснее слов: там желтолицый охотник, и с ним, разумеется, самбо. Во   всей долине нет другой ищейки – значит, то лаяла собака Мануэля.      

Минуты шли, а Карлос стоял неподвижно в тени скал и все   раздумывал, куда бы ему направиться.      

«Поеду к роще и подожду там Антонио. Они не выследят меня   сегодня – ночь будет совсем темная. Все небо затянуло облаками, луна уже не   выглянет. Если они меня не найдут, я завтра смогу там скрываться весь день. Ну,   а выследят – что ж, я еще издали их увижу, успею ускакать… Бедный мой Бизон, ты   истекаешь кровью. Ох, какая рана! Потерпи, дружище! Вот сделаем привал, тогда   подлечим тебя… Ладно, поеду к роще. Они не подумают, что я туда двинулся, ведь   в этой стороне город. Да и не найдут они мой след в темноте… Ого! Что же это я?   Не найдут след в темноте, как же! А про ищейку я забыл? Храни меня господь! Эти   дьяволы разыщут меня, даже если ночь будет черна, как сажа. Храни меня господь!   « Лицо его омрачила тревога. Видно, тяжела была и ноша в его руках, и тяжкие   мысли давили: Карлос согнулся и, казалось, впал в глубокое уныние. Впервые он,   беглец, преследуемый людьми и законом, проявил признаки отчаяния.      

Долго сидел он, не поднимая головы, склонившись над шеей   коня. И все же он не поддался отчаянию.      

Он вдруг выпрямился, словно неожиданная мысль пробудила в   нем надежду. Казалось, он принял новое решение.      

– Да, – сказал он себе, – я поеду туда, к   роще! Мы еще проверим твою хваленую ловкость, кровопийца Мануэль! Посмотрим,   посмотрим!.. Может, ты и получишь по заслугам, да только не той награды тебе   хочется! Не так‑то легко тебе достанется мой скальп!      

С этими словами Карлос повернул коня и, устроив поудобнее   Бизона, поскакал по долине.      

Он ехал быстро и ни разу не оглянулся. Казалось, он спешил,   хотя ему нечего было бояться, что его настигнут. Его коня никто не мог догнать,   когда он несся во весь опор.      

Карлос молчал; лишь изредка он обращался с ласковым словом к   собаке; ее кровь стекала по ногам Карлоса, по бокам вороного. Бедный Бизон   совсем ослабел и не мог бы ступить ни шагу.      

– Потерпи, друг, потерпи еще немного! Скоро ты   отдохнешь от этой тряски.      

Уже через час Карлос достиг уединенной рощи на берегу   Пекоса, той самой, где недавно они встретились с Антонио. Здесь он остановился.   Он решил провести в роще остаток ночи и весь следующий день, если только ему не   помешают.      

В этом месте Пекос течет меж невысоких, но крутых берегов,   да и на много миль вверх и вниз они все такие же. По обе стороны тоже на многие   мили раскинулась ровная низина. Растительности здесь немного. Поодаль друг от   друга разбросаны редкие островки деревьев, а вдоль берегов тянется узкая   бахромка ив. То тут, то там она разрывается, и в просвет между деревьями видна   гладь воды. В крохотных рощицах растут тополя и виргинские дубы с подлеском из   акаций, иной раз по соседству стоят и кактусы.      

Эти рощицы так малы и настолько отдалены одна от другой, что   не мешают обозревать долину, и тот, кто скроется в любой из них, издалека   увидит всадника или какой‑нибудь другой крупный предмет. При свете дня враг не   сможет подойти к нему незаметно      

–разумеется, если не спать и быть начеку. Другое дело      

– ночью; тогда безопасность будет зависеть от того,   насколько темная настанет ночь.      

Зеленый оазис, куда въехал Карлос, находился далеко от   других рощиц. Отсюда больше чем на милю открывался вид на низину по обе стороны   реки. Роща занимала всего лишь несколько акров, но благодаря ивам, окаймлявшим   реку, казалась больше. Она была расположена у самого берега, и кромка ив словно   примыкала к ней. Ивы отступили от края воды лишь на несколько футов, а роща   врезалась в равнину на несколько сот ярдов.      

У этой рощи была одна особенность. По самой середине деревья   как бы расступились, открытое пространство покрывала ровная мурава. Полянка эта   была почти круглая, ярдов сто в поперечнике. Неподалеку от одного ее края по   касательной проходил берег реки. Здесь был просвет меж деревьями, и с полянки   открывался вид на луга, раскинувшиеся на другом берегу. А с противоположной   стороны к прилегающей низине, словно аллейка, вел еще один просвет меж   деревьми; таким образом, полоска открытого пространства как бы рассекала рощу   на две, почти одинаковые по величине. Однако с низины, лежащей по обе стороны   реки, можно было увидеть этот просвет лишь в том случае, если оказаться против   него.      

Поляна, просвет между деревьями, протянувшийся ярдов на   десять‑двенадцать, и самая низина были совершенно ровные и гладкие; росла здесь   только невысокая трава, и любой движущийся предмет был бы заметен издалека.      

В роще густо разросся подлесок, преимущественно низкорослая   акация. Частая сеть плюща и тянущихся вверх лиан оплела ветви могучих дубов,   которые возвышались над всеми остальными деревьями. Взор не проникал в   подлесок, хотя охотник, преследуя дичь, мог бы пробраться сквозь эти заросли. А   ночью, даже при лунном свете, они казались сумрачными и непроходимыми.      

По одну сторону полянки на сухой песчаной почве росли   кактусы. Их было здесь не больше десятка, но два‑три крупных, с вытянувшимися   вверх мягкими, мясистыми отростками, казались почти такими же высокими, как   виргинские дубы. Массивные колонны этих кактусов, так непохожих на окружающие   деревья, придавали этому уголку причудливый вид. Непривычному человеку эти   гигантские канделябры, столь отличные от обыкновенных кустов и деревьев,   показались бы загадкой, и он не знал бы, к какому царству природы их отнести.   Здесь, в этом уголке, преследуемый законом беглец рассчитывал найти себе   убежище на ночь.      

 Глава LVIII      

       

Карлос не ошибся, сказав, что собака сохранила ему жизнь,      

– во всяком случае, она сохранила ему свободу, а это, в   конце концов, одно и то же. Ведь если бы умный пес не отправился вперед, Карлос   пошел бы в пещеру, и его, конечно, схватили бы.      

Хитрые противники предусмотрели все для того, чтобы его   поймать. Лошадей они спрятали в глубине пещеры. Сами расположились за уступами   скал по обе стороны от входа и, точно два тигра, готовы были прыгнуть на   Карлоса, как только он покажется.      

Им помогли бы и собаки: припав к земле, они вместе со своими   хозяевами приготовились броситься на ничего не подозревающую жертву.      

Засада была тщательно обдумана, и пока все шло неплохо.   Охотники покинули Сан‑Ильдефонсо украдкой, так что их не могли увидеть; они   приехали к ущелью окольным путем, с примерным терпением выждали, чтобы Карлос   уехал, и лишь тогда забрались в пещеру. Все это было проделано мастерски.      

Мог ли Карлос знать или хотя бы заподозрить, что они   скрываются там? Им и в голову не приходило, что он узнал об их возвращении с   охоты. Они прошли через долину к миссии темной ночью, выложили привезенную   дичь, когда никто этого не видел, и больше в городе не показывались. Отец   Хоакин велел им ждать, пока он не известит их. О том, что они вернулись, знали   лишь несколько слуг в миссии, но никому из тех людей, кто мог бы сказать об   этом Карлосу, ничего не было известно. Если так, рассуждали они, с чего бы ему   подозревать, что они засели в его пещере? А след, оставленный ими, когда они   шли по ущелью вверх, он, возвращаясь, не заметит. Он может увидеть след лишь в   том месте, где дорога усеяна галькой, но на ней и днем ничего не разглядишь.      

Можно ли лучше расставить ловушку? Карлос войдет в пещеру,   ничего не опасаясь и, возможно, ведя своего коня на поводу. Они оба, а вместе с   ними и собаки кинутся на него и свяжут, прежде чем он успеет взяться за   пистолет или нож. Судьба его предрешена.      

Но судьба его не была предрешена. Мануэль прекрасно это знал,   вот почему он бормотал снова и снова:      

– Проклятый пес! Задаст он нам хлопот, Пепе…      

А Пепе в ответ злобно чертыхался: мысль о собаке беспокоила   и его. До них давно дошла молва о Бизоне, но они еще не знали, какую   великолепную выучку прошел этот умный пес.      

Приятели понимали, что, если первой в пещеру войдет собака,   она их обнаружит и предостережет хозяина. Если в ту минуту Карлос еще не   подъедет близко, засада обречена на неудачу. А вот если пес останется позади,   тогда все сойдет гладко. Даже если он прибежит одновременно с хозяином, а   значит, не предупредит его заранее, они успеют выскочить и подстрелить коня или   седока.      

Вот как рассуждали эти два мерзких негодяя, поджидая   Карлоса.      

Они еще не засели у входа в пещеру. Они успеют занять   намеченные места, когда почуют опасность. А пока они стоят в тени скал, глядя   вниз, в ущелье. Возможно, что ждать им придется долго, поэтому они подкрепились   – уничтожили весь скромный запас провизии, оставленной Карлосом в пещере. Чтобы   не озябнуть, мулат накинул себе на плечи только что присвоенное одеяло.   Тыквенная фляна с вином, которую они принесли с собой, помогла им не скучать в   ожидании. Лишь мысль о Бизоне, мелькая порой в сознании желтолицего охотника и   его темнокожего приятеля, омрачала их веселье.      

Они ждали свою жертву совсем не так долго, как рассчитывали.      

Им почему‑то казалось, что Карлос ускакал далеко, к самому   Сан‑Ильдефонсо, а там, пожалуй, его задержат какие‑нибудь дела, и он вернется   лишь перед рассветом.      

Но задолго до полуночи, пока они строили эти предположения,   Мануэль, не сводящий глаз с ущелья, вдруг привскочил и дернул приятеля за   рукав:      

– Гляди, Пепе, вон! Вон он, белоголовый!      

И мулат показал на тень, которая приближалась со стороны   равнины к узкому концу ущелья. В полутьме она была едва видна, но все же можно   было различить очертания человека верхом на лошади.      

– Черт бы его побрал! Он самый… Ч‑черт! – ответил   Пепе, вглядевшись в темноту.      

– Прячься, сынок! Придержи собак… Назад! Прячься! Я   подстерегу снаружи… Тише!      

Они еще раньше уговорились, кому где стоять, и Пепе тотчас   занял свое место. Мануэль, ухватив ищейку за загривок, остался у входа в   пещеру, но через минуту приподнялся, явно встревоженный.      

– Дьявол! – пробормотал он. – Дьявол!..   Говорил я      

– все пропало… Держись, Пепе! Пес напал на наш след!      

– А, черт! Что же делать?      

– В пещеру… Скорей!.. Там его и прикончим.      

Оба кинулись в пещеру и замерли в ожидании. Наспех они   составили новый план действий: они схватят собаку Карлоса, как только она   вбежит к ним, и постараются придушить.      

Но им это не удалось. Подойдя ко входу в пещеру, Бизон   остановился у выступа и принялся громко лаять.      

Раздосадованный Мануэль вскрикнул и, выпустив ищейку, с   ножом в руке ринулся на Бизона. Тут же прыгнула вперед и ищейка, и псы   сцепились в отчаянной схватке. Он плохо кончилась бы для ищейки, но в следующее   мгновение все четверо – Мануэль, Пепе, ищейка и волкодав – напали на Бизона,   пустив в ход ножи и зубы. Ему нанесли несколько тяжелых ран, и бедный пес,   чувствуя, что ему не справиться сразу с четырьмя противниками, благоразумно   отступил за скалы.      

Его не стали преследовать: негодяи все еще надеялись, что   Карлос ни о чем не догадается и подойдет к пещере. Но надежды их быстро   рассеялись. В полумраке они увидели, как всадник повернул коня и поскакал прочь   из ущелья.      

Несколько минут под сводами пещеры гулко звучали возгласы   досады, богохульства, непристойная брань.      

Наконец негодяи немного поостыли; ощупью добрались они до   своих лошадей и вывели их из пещеры. Здесь они остановились и опять дали волю   злобной досаде; потом принялись обдумывать, как же действовать дальше.      

Гнаться тут же за Карлосом не имело смысла: пока они   выберутся на равнину, он, конечно, ускачет от них на много миль.      

Долго еще охотники ругались и осыпали Бизона проклятиями.   Наконец это утомило их, и они опять задумались над тем, как быть.      

Пепе считал, что ночью идти дальше бесполезно: до наступлени   утра им все равно не нагнать Карлоса; а вот станет светло, тогда будет легче   его выследить.      

– Дурак ты, Пепе! – ответил Мануэль на эти   рассуждения. – Станет светло – он увидит нас… Так мы все дело испортим.   Эх, ты!      

– Как же теперь?      

– Дьявол! А ищейка на что? Она и ночью поскачет по   следу. Не уйдет белоголовый.      

– Так ведь он когда остановится? Миль за десять, не   ближе! Значит, ночью нам его не догнать.      

– Опять ты дурак, Пепе! Миль за десять? Нет, ближе! Про   ищейку‑то он не знает, не думает, что мы его выследим. Наверняка ближе   остановится. Только вот пес у него сущий дьявол! Кабы не пес…      

– Черта с два! Пес теперь нам не помеха.      

– Почему это?      

– Почему? Да потому, что я пырнул его его ножом. Уж ты   мне поверь, он свое отбегал.      

– Дьявол! Хорошо бы так… Хорошо бы… За это и двух   золотых не жалко. Кабы не этот пес, белоголовый уже был бы наш. Кабы не пес, мы   бы его до рассвета захватили. Скоро он остановится. Про нас‑то он не знает и про   ищейку не знает… Остановится, вот увидишь. Клянусь Богом, дело верное!      

– Как так, Мануэль? Думаешь, он не не уйдет далеко?      

– Нипочем не уйдет! Никуда он не уйдет!.. Скоро мы его   выследим. Дождемся, чтобы заснул, подберемся к нему… Только вот этот пес… Ничего,   подберемся.      

– Про пса не думай, он нам не помеха. Я так пырнул его   ножом – дай Бог ему двадцать минут прожить, а уж больше где там! Когда найдем   белоголового, так одного, без собаки, уж ты мне поверь.      

– Хорошо бы… Что ж, попробуем, сынок. Поехали!      

Мануэль тронул поводья и начал спускаться со скалы в ущелье.   Пепе и собаки двинулись за ним.      

 Глава LIX      

       

Подъехав к месту, где они в последний раз видели всадника,   Мануэль спешился и подозвал ищейку. Он сказал собаке несколько слов и знаком   послал ее по следу. Ищейка поняла, что от нее требуется, опустила морду к земле   и бесшумно побежала вперед. Мануэль опять взобрался в седло, и оба охотника   пришпорили коней и поскакали вперед, чтобы не отстать от собаки.      

Они видели ее, хотя луна скрылась. Светло‑рыжая шерсть   ищейки выделялась на темном фоне зелени, к тому же здесь не росли ни кусты, ни   высокая трава, в которой собаки не было бы видно. Притом, как и приказал   хозяин, она шла по следу не торопясь, хотя запах был еще совсем свежий и она   могла бы бежать намного быстрее. Ищейка была обучена ночью выслеживать медленно   и не поднимать шума, поэтому не раздавалось характерного для этой породы   глухого отрывистого лая.      

Прошло не меньше двух часов, прежде чем впереди показалась   роща, где укрылся Карлос. Едва увидев ее, Мануэль пробормотал:      

– Гляди, сынок! Собака ведет в лес, гляди! Ставлю   монету, что белоголовый там, будь он проклят! Наверняка там!      

Когда они подъехали к роще ярдов на пятьсот‑шестьсот – она   все еще лишь смутно виднелась во мраке ночи, – желтолицый охотник окликнул   ищейку и велел ей держаться позади. Он был уверен, что Карлос либо в самой   роще, либо где‑то по‑соседству. В любом случае ничего не стоит снова напасть на   его след. Если их жертва в роще, – а судя по возбуждению собаки, так оно и   было, – тогда не нужна больше сноровка ищейки. Настало время принять   другие меры.      

Отклонившись от прямого пути, Мануэль поехал по кругу,   неизменно держась на одном и том же расстоянии от опушки рощи. Спутник ехал   позади, с ним были собаки.      

Так они оказались напротив естественной аллейки, рассекавшей   рощу, и вдруг им в глаза ударил яркий свет. Изумленные охотники остановились.   Они достигли того места, откуда была видна лужайка. Посреди нее горел большой   костер!      

– Говорил я тебе! – воскликнул Мануэль. – Вон   он спит, дурак! И не думал, что его ночью выследят… Холода‑то не любит      

– какой развел огонь! Не ждет беды… Знаю я эту   прогалину – хитрое место, только с двух концов костер видно. Ага, вон и лошадь!      

В отсвете костра был ясно виден стоявший неподалеку вороной.      

– Черт побери! – продолжал охотник. – Не   думал я, что белоголовый такой дурак. Гляди! Ведь это он спит там! Наверняка   он!      

Там, куда показывал Мануэль, у костра виднелось что‑то   темное. Похоже было, что это вытянулся спящий.      

– Святая дева, так и есть! – подтвердил Пепе. –   Разлегся у самого костра. Вот дурак! Ясно, что он думал – в такую темень мы его   не выследим.      

– Тише ты! Пса нет, белоголовый – наш! Хватит болтать,   Пепе! За мной!      

Мануэль двинулся не прямо к роще, а несколько ниже, к берегу   реки. И охотники, не обмениваясь больше ни словом, пустили коней вскачь.      

Их жертва была теперь в таком месте, что лучшего и пожелать   нельзя, и они торопились воспользоваться случаем. Оба хорошо знали эту рощу,   так как не раз, укрываясь в ней, стреляли оленей.      

Охотники выехали на берег, спешились и, привязав лошадей и   собак к ивам, направились в сторону рощи.      

Теперь они не были так осторожны, как раньше. Они не   сомневались, что жертва спит, растянувшись у костра. Дурень! – думали они.   Но как он мог подозревать, что они здесь появятся? Самый прозорливый человек   считал бы себя здесь в безопасности. Ничего удивительного, что он лег   спать, – уж наверно, он устал. И неудивительно, что он разложил костер:   ночью сильно похолодало, в такую погоду без огня не уснешь. Все казалось   совершенно естественным.      

Они подошли к опушке рощи и, не раздумывая, заползли в   кустарник.      

Ночь была тихая, ветерок едва касался листвы – малейший   шорох в кустах можно было услышать с любого края полянки. Тихое журчание воды   далеко на быстрине, легкая зыбь и плеск у берега, порою вой степного волка да   унылый зов ночной птицы – вот и все звуки, которые доносились до слуха.      

И все же, хотя эти двое продирались сквозь густой подлесок,   ни один звук не выдал их приближения. Лист не шелохнулся, не подогнулась ветка,   не хрустнул сучок под рукой или коленом – ничто не выдало присутствия человека   в темном кустарнике. Эти люди знали, как пролезть сквозь заросли. Они   приближались неслышно, точно змеи, скользящие в траве.      

На полянке царила глубокая тишина. На самой середине пылал   костер, ярким пламенем озарявший все вокруг. Неподалеку стоял великолепный   конь, славный вороной охотника на бизонов; в отсвете костра его нетрудно было   узнать. А еще ближе к огню виднелось распростертое тело самого охотника,   который, должно быть, спал. Так и есть – это его дорожная сумка, сомбреро,   сапоги и шпоры. С шеи лошади свешивается лассо, и конец его, наверно, обмотан   вокруг руки спящего. Все это можно было заметить с первого взгляда.      

Лошадь вздрогнула, ударила копытом оземь, но вот она снова   стоит спокойно.      

Что же ей почудилось? Не подкрадывается ли дикий зверь?      

Нет, не дикий зверь; тот, кто появился, опаснее зверя.      

Из кустов, растущих вдоль южного края поляны, выглянуло лицо   – лицо человека. Оно показалось на мгновение, и сразу же скрылось в листве. Его   нетрудно узнать. Тот, кто увидел бы это лицо в сиянии пылающего костра,   заметив, что оно желтое, мигом догадался бы, чье оно. Это лицо мулата Мануэля.      

Недолго оно прячется в листве, потом появляется снова, и   рядом с ним показывается еще одно лицо, более темное. Оба обращены в одну   сторону. Две пары глаз устремлены на простертую у костра фигуру: человек,   видимо, все еще безмятежно спит. В их глазах сверкает злобное торжество. Ну,   теперь победа обеспечена! Наконец‑то жертва в их власти!      

И опять лица исчезают. Минуту не видно и не слышно, что в   кустах люди. Но вот снова высунулась голова мулата, только уже в другом месте,   ниже, у самой земли, там, где кустарник не так густ.      

А еще через мгновение из зарослей появляется и туловище, оно   медленно выползает на поляну. Потом выползает и второй охотник. Вот уже оба они   неслышно подбираются по траве к спящему. Распластавшись на животе, они   движутся, словно две огромные ящерицы, один по следу другого.      

Впереди Мануэль. В правой руке его зажат длинный нож, в   левой он держит ружье.      

Они движутся медленно, с величайшей осторожностью, но готовы   мгновенно ринуться вперед, если жертва проснется и заметит их.      

Спящий невозмутимо лежит между ними и пламенем. Тело его   отбрасывает длинную тень на траву. Для большей безопасности, охотники заползают   в эту тень и, скрытые ею, движутся дальше.      

Вот Мануэль уже в трехстах футах от распростертого тела; он   весь подобрался и встал на колени, готовясь прыгнуть вперед. Яркий свет падает   на его лицо, и он весь на виду. Его час настал.      

Точно бич, щелкает выстрел, яркая вспышка пронизывает пышную   крону виргинского дуба, растущего у прогалины. Мануэль внезапно вскакивает на   ноги, с диким криком протягивает руки вперед, шатаясь, делает шаг‑другой и,   выронив нож и ружье, падает прямо в костер.      

Вскочил и Пепе. Он уверен, что стрелял человек,   прикинувшийся спящим. Стремительно бросается он распростертому телу и с   отчаянной решимостью вонзает ему в бок лезвие ножа.      

И тотчас с воплем ужаса он отскакивает назад. Не   задерживаясь, чтобы помочь упавшему приятелю, он мчится через полянку и   скрывается в кустах, а тот, что лежит у костра, по‑прежнему недвижим.      

Но вот по ветвям дуба, откуда раздался выстрел, спускается   темная фигура; над лужайкой звучит пронзительный свист, и конь, волоча по земле   лассо, бросается к дереву.      

Прямо с дуба на спину лошади прыгает полуголый человек с   длинным ружьем в руке. Еще мгновение – и человек и лошадь исчезают в прогалине   меж деревьев. Всадник во весь опор мчится по долине.      

 Глава LX      

       

Кто же все‑таки лежал у костра? Это был не Карлос, охотник   на бизонов. Но ведь это его одежда – его плащ и шляпа, его сапоги со шпорами!      

И, однако, сам Карлос не лежал у костра. Нет, это он,   полуголый, соскочил с дерева и ускакал на вороном коне. Загадка!      

Мы расстались с ним два часа назад, когда он подъехал к   опушке рощи. Чем же он был занят это врем? Вот тут‑то и кроется разгадка.      

Достигнув рощи, Карлос проехал вглубь на полянку; там он   остановил коня и спешился. Поглядев с состраданием на Бизона, он осторожно   положил его на мягкую траву, но раны собаки так и остались неперевязанными.   Сейчас у хозяина не было времени: ему предстояло заниматься другими делами.      

Карлос ослабил уздечку и оставил коня пастись, а сам   принялся за выполнение замысла, который созрел у него в голове, пока он сюда   ехал.      

Прежде всего нужно было разжечь костер – в такую холодную   ночь он вполне уместен. В подлеске нашлись сухие ветви и сучья; Карлос притащил   их, сложил на середину полянки, и вот уже разгорелось пламя, освещая все   вокруг. В красных отсветах гигантские кактусы казались колоннами, высеченными   из камня; на них теперь был обращен взгляд Карлоса.      

Он подшел к ним и принялся ножом срезать самый крупный   кактус; скоро великан рухнул наземь. Тогда Карлос рассек ствол и большие   отростки на части различной длины и оттащил их к костру. Неужели он собирается   бросить их в огонь? Ведь эта сочная зеленая груда только притушит пламя, а не   сделает его ярче.      

Но у Карлоса вовсе не было такого намерения. Напротив, он   разложил эти куски на траве в нескольких футах от костра, разложил хитро, обдуманно;   получилось нечто, величиной и очертаниями похожее на человеческое тело. Два   цилиндрических куска пригодились для бедер, два других – для рук, вытянутых,   точно у спящего; изогнутый отросток зеленого канделябра заменил приподнятое   плечо. И когда Карлос покрыл эту фигуру своим широким плащом, она стала   удивительно напоминать отдыхающего или спящего на боку человека.      

Однако произведение – ибо это, конечно, произведение   искусства – еще не завершено: недостает головы и ног ниже колен. Но скоро и они   оказались на месте. Карлос сделал из травы шар и положил его над плечами; с   помощью шарфа и шляпы этот ком стал похож на то, что он должен был   заменить, – на человеческую голову. Нахлобученная на него шляпа почти   закрывала его; можно было подумать, что спящий надел ее так, чтобы уберечь лицо   от сырости или москитов.      

Оставалось лишь доделать ноги, но с этим пришлось   повозиться. Ведь охотники обычно спят, вытянув ноги к огню, – значит, они   должны оказаться на самом виду и выглядеть так, чтобы никто не заподозрил подделки.      

Все эти подробности Карлос обдумал раньше, поэтому он, не   теряя ни минуты, продолжал работу. Он снял свои кожаные сапоги и пристроил их   под небольшим углом к ляжкам из кактуса так, что край широкого плаща их немного   прикрыл. Огромные шпоры он оставил на сапогах – они блестели в ярком пламени   костра и были видны издалека.      

Еще несколько штрихов – и чучело готово.      

Тот, кто его смастерил, отошел на самый край полянки и,   обходя ее вокруг, разглядывал чучело со всех сторон. Он остался доволен. В   самом деле, никто не усомнился бы: это спит путник, который так устал, что   улегся, даже не сняв шпор.      

Карлос вернулся к костру и тихим свистом подозвал коня. Он   вывел его ближе к огню и привязал повод к луке седла. Прекрасно обученный конь   тотчас перестал щипать траву: он знал, что теперь надо тихо стоять на месте,   пока его не освободит рука хозяина или знакомый сигнал, которому он привык   повиноваться. Потом Карлос развернул привязанное к кольцу на удилах лассо.   Свободный конец веревки он протянул к лежащей у костра фигуре и спрятал под   край плаща, чтобы казалось, будто спящий держит ее в руке.      

И опять охотник на бизонов обошел вокруг полянки,   разглядывая фигуру посередине, и снова, по‑видимому, остался доволен. Затем он   притащил из кустов новую охапку сухого валежника и бросил в огонь.      

Но вот он поднял глаза кверху, точно изучая деревья,   растущие вокруг полянки. Взгляд его задержался на огромном дубе. Дуб рос у   самой прогалины, и его длинные горизонтальные ветви протянулись над поляной.   Это дерево с пышной вечнозеленой кроной, увитое лианами и поросшее длинным   густым мхом, стояло, как огромный тенистый шатер, самое высокое из всех и самое   развесистое. Это был поистине патриарх рощи.      

– Как раз то, что нужно, – глядя на него,   пробормотал Карлос. – В тридцати шагах – расстояние подходящее. Через   прогалину они не войдут, конечно, этого можно не опасаться. Ну, а если войдут…   Но нет, они пойдут берегом, под ивами. Да, наверняка… Ну, теперь займемся   Бизоном.      

Он посмотрел на собаку, все еще лежавшую там, где он ее   оставил.      

– Бедняга! – огорченно сказал он. – Досталось   ему… Рубцы от их подлых ножей останутся на всю жизнь. Что ж, может быть, он   доживет еще до того часа, когда будет отомщен. Очень может быть! Но куда же мне   его девать?      

После минутного раздумья он продолжал:      

– Черт возьми! Я теряю время. Прошло полчаса, не   меньше. Если они погнались за мной, они уже близко. Этот длинноухий зверь,   конечно, способен выследить меня – надеюсь, он не ошибется. Но куда девать   Бизона? Если я привяжу его к дереву, он будет лежать спокойно, бедное животное!   Ну, а вдруг они пойдут прогалиной? Навряд ли, конечно. Я бы не пошел на их   месте. Но, допустим, они все‑таки пойдут с той стороны. Тогда они увидят собаку   и заподозрят неладное. Им еще взбредет в голову посмотреть наверх, и тогда…   Нет, нет, это не годится! Надо придумать что‑нибудь другое.      

Он подошел к дубу и стал внимательно разглядывать нижние   ветви. Видимо, он нашел то, что искал. Теперь он знал, как поступить.      

– Вот это годится, – пробормотал он. – Я   положу собаку на лозы. Переплету их еще немного и покрою мхом.      

Ухватившись за ветви, он вскочил на дерево.      

Он сдернул несколько лиан и соединил ими развилину сучьев,   так что получилось подобие площадки, потом набрал несколько охапок мха и устлал   им эту площадку, сплетенную из лиан.      

Когда все было готово, Карлос соскочил с дерева, поднял   Бизона и осторожно положил на мох; собака лежала не шевелясь.      

Теперь пора подумать о том, как пристроиться самому. Сделать   это нетрудно: нужно лишь сесть прочно и удобно, укрыться поглубже в листве и   держать наготове ружье.      

И Карлос стал устраиваться: уселся на толстом суку, ноги   поставил на другой, на третью ветвь оперся локтями. В развилине лежал ствол   ружья, руки охотника крепко сжимали приклад.      

Карлос тщательно осмотрел ружье. Разумеется, оно было   заряжено. Ну, а вдруг от ночной росы отсырела затравка? Он отвинтил крышку   полки, ногтем большого пальца выковырял порох и всыпал новый запас из своей   пороховницы. Потом разровнял его, позаботившись, чтобы часть пороха попала в   канал и дошла до заряда. Затем он занялся кремнем – проверил, крепок ли он,   осмотрел края. Видимо, все было в порядке, и Карлос снова пристроил ружье в   развилине сука.      

Охотник на бизонов был не из тех, кто полагается на слепой   случай, – люди его ремесла верят в мудрость предусмотрительности. Надо ли   удивляться тому, что сейчас он был особенно осмотрителен! Пренебрежение даже к   мелочам могло оказаться роковым. Осечка ружья могла стоить ему жизни.   Неудивительно, что он заботливо осмотрел кремень и проверил, сухой ли порох.      

Позицию он выбрал удачно. Отсюда открывалась взору вся   полянка. Появись на ней хотя бы кошка – и ту нельзя было бы не заметить.      

Чуть ли не целый час сидел Карлос в немой тревоге, глядя на   окруженную кустами зеленую полянку.      

И наконец он был вознагражден за терпеливое ожидание. Он   увидел желтое лицо, выглянувшее из кустов, и чуть было сразу не выстрелил в   него. Он даже прицелился, но тут лицо снова скрылось.      

Он подождал еще немного – и вот яркий свет костра озарил   лицо Мануэля, поднявшегося на колени. Тогда палец нажал на курок, и меткая пуля   Карлоса пробила голову его коварного врага.      

 Глава LXI      

       

Пепе скрылся в зарослях почти в ту же секунду, когда Карлос   вскочил на коня и ускакал по прогалине. На поляне не осталось ни живой души.      

Громадное тело лежало с протянутыми вперед руками, одна –   прямо на пылающих угольях костра. Своей тяжестью она примяла хворост и   заслонила свет. Но все же света было достаточно, чтобы озарить страшное лицо,   испещренное багровыми пятнами. Туловище, ноги, руки недвижимы – столь же   недвижимы, как чучело, лежащее рядом. Желтолицый охотник мертв! Жаркое пламя   лижет его руку, готово пожрать ее, но он не ощущает боли. Огонь не страшен   мертвецам!      

Но где же остальные? Они ведь бросились в разные стороны. Не   бегут ли они друг от друга?      

Пепе направился туда, откуда появился. Скрывшись за завесой   листвы, он не остановился – он несся так, словно совсем обезумел от страха.   Трещат и ломаются сучья, громко шуршат листья, он бежит через рощу напролом, не   разбирая дороги. Но вот уже и эти звуки стихли, замер вдалеке и топот лошади   Карлоса.      

Где же они теперь, Пепе и Карлос? Удрали они друг от друга?   Казалось бы, так оно и есть – ведь они разошлись в разные стороны.      

Но нет, это не так, Пепе, по всей вероятности, жаждал как   можно скорее убраться подальше от этого места; его противник хотел другого.   Правда, он ускакал из рощи, но это не было бегством.      

Зная Пепе, Карлос нисколько не сомневался в том, что от его   храбрости и следа не осталось. Безмерный ужас охватил чернокожего охотника,   когда он неожиданно, да еще при таких загадочных обстоятельствах, лишился   дружка. Не скоро он оправится от этого ужаса. Он будет думать только об одном –   как бы ему удрать. Это Карлос знал.      

Он тотчас сообразил, откуда подошли враги, –   разумеется, с южной стороны рощи. Оттуда он и ждал их, и когда он вглядывался в   чащу кустарника, его внимание привлекал больше всего именно тот край рощи. Они   думали, что оттуда всего безопаснее подойти к нему, – так предположил   Карлос, и он оказался прав.      

Из опасения, что стук копыт может его спугнуть, они,   конечно, оставили своих коней где‑нибудь в стороне, подумал затем Карлос и тоже   не ошибся. Верным оказалось и еще одно его предположение: Пепе мчится сейчас к   лошадям. Карлос понял это, увидев, что его враг ринулся в заросли.      

Так оно и было. После таинственной гибели своего приятеля и   вожака Пепе и не помышлял о поединке с Карлосом. Скорее к лошадям, пуститься   наутек – только этого он хотел! Быть может, Карлос не погонится за ним тотчас   же и под покровом темной ночи он успеет скрыться.      

Но он ошибся: Карлос для того и поскакал вперед, чтобы   помешать ему удрать. Он тоже решил добраться до лошадей.      

Выехав из рощи, Карлос повернул направо и поскакал по   опушке, а когда доехал до места, откуда видна было река, осадил вороного – ему   надо было перезарядить ружье.      

Подняв ружье вертикально, он потянулся за пороховницей. К   его удивлению, рука не нащупала ее. Он осмотрелся      

– пороховница пропала! Не было и перевязи, на которой   она висела у него через плечо. Видимо, когда он прыгал с дерева, тесьма   зацепилась за ветку, и пороховница там и осталась.      

Раздосадованный неудачей, Карлос хотел было повернуть коня и   скакать обратно, как вдруг увидел на равнине темную фигуру, скользящую вдоль   ив, окаймлявших речку. Конечно, это удирает Пепе, кто же еще!      

Карлос в нерешительности остановился. Пока он съездит за   пороховницей и перезарядит ружье, противник может ускользнуть. Лошади, должно   быть, недалеко, и он ускачет. Днем Карлос без труда догнал бы его и конного, но   в такую темную ночь, пожалуй, не догонишь. Если Пепе ускачет на пятьсот ярдов вперед,   его уже не будет видно.      

Это очень встревожило Карлоса. У него были веские причины   желать смерти Пепе. Не одно лишь вполне естественное желание отомстить, но и   благоразумие подсказывало: от этого человека надо избавиться. Эти наемные   убийцы преследовали Карлоса так предательски, что пробудили в нем жажду мести.   К тому же беглец знал: у него будет опасный враг, пока жив хоть один из этих   негодяев. Нет, Пепе не должен убежать!      

Карлос колебался недолго. Возвращаться за пороховницей –   значит, упустить противника. Эта мысль заставила его решиться. Он бросил ружье   на землю и, пришпорив коня, во весь опор понесся по равнине в сторону реки. А   через несколько секунд он уже настиг удирающего врага.      

Увидев, что он отрезан от лошадей, Пепе остановился, словно   готовясь к бою. Но Карлос не успел еще спешиться, как Пепе снова пал духом;   прорвавшись сквозь заросли ивняка, он бросился в воду.      

На это Карлос не рассчитывал. Он уже соскочил с коня и   теперь стоял растерянный и огорченный. Неужели враг ускользнет? Как быть: снова   сесть на коня или догонять его пешком?      

Карлос быстро решился: конечно, пешком! Он кинулся в густой   ивняк следом за Пепе, выбрался на берег и на мгновение остановился у самой   воды. Как раз в эту минуту враг вылез на противоположный берег и сломя голову   побежал по низине. И снова Карлос подумал: не лучше ли погнаться за ним верхом?   Но берега здесь высокие, коню, пожалуй, не взобраться, в этом месте реку не   перейти вброд. Некогда и пробовать, дорога каждая минута.      

– Уж наверно, он бегает не быстрее меня, –   прошептал Карлос. – Значит, в погоню! – И он бросился в воду.      

В несколько взмахов он переплыл речку, тотчас взобрался на   берег и помчался вслед за врагом.      

К этому времени Пепе опередил его ярдов на двести, но когда   он пробежал следующие двести, Карлоса отделяло от него уже не больше ста ярдов.   Где там было Пепе тягаться с белоголовым! Карлос бежал чуть ли не вдвое   быстрее, чем его охваченный ужасом враг, хотя тот напрягал все силы, понимая,   что дело идет о жизни и смерти.      

Погоня не длилась и десяти минут.      

Вот Карлос совсем близко. Пепе слышит за спиной его шаги.   Бежать дальше – напрасный труд. Как и прежде, Пепе остановился, готовый   отчаянно защищаться.      

Еще мгновение – и они оказались лицом к лицу в каких‑нибудь   десяти футах друг от друга.      

Оба вооружены длинными ножами – это их единственное оружие.   Даже в тусклом свете видно, как сверкают лезвия.      

Враги не успели даже передохнуть. Обменявшись гневными   возгласами, они ринулись друг на друга и сцепились в ожесточенной схватке.      

Это была очень недолгая схватка. Она завершилась в несколько   секунд. Тела противников переплелись, закружились в единоборстве – и вот уже   один тяжело опрокинулся наземь. Раздался стон. Это голос Пепе. Это он упал!      

Поверженное тело минуту извивалось на земле, приподнялось,   упало снова, еще несколько раз передернулось и застыло неподвижно, скованное   смертью.      

Карлос наклонился, вглядываясь. На свирепое и злобное лицо   его врага смерть уже наложила свою печать. Все было кончено. У победителя не   оставалось больше сомнений.      

Он отвернулся от неподвижного тела и пошел обратно к реке.      

Потом Карлос нашел пороховницу, поднял ружье и, перезарядив   его, отправился на поиски лошадей.      

Вскоре он отыскал их. Пуля была послана в голову ищейки,   вторая – в другую собаку, больше похожую на волка, лошади отвязаны и отпущены   на свободу.      

Покончив с этим, Карлос снова возвратился на полянку. Он   снял Бизона с дерева, подошел к костру и остановился у тела Мануэля. Огонь   пылал особенно ярко – его питала человеческая плоть.      

С омерзением отвернувшись от этого зрелища, Карлос собрал   свою одежду, опять сел в седло и поскакал к ущелью.      

 Глава LXII      

       

Прошло уже три дня с тех пор, как желтолицый охотник и его   приятель отправились на розыски Карлоса. Те, кто их послал, с нетерпением ждали   вестей. Они нисколько не сомневались в ретивости своих наемников      

– обещанная награда была залогом успеха, и они были   уверены, что Карлос будет пойман. Все трое – Робладо, Вискарра и иезуит –   считали, что при такой награде иначе и быть не может. И все же им не терпелось   получить от охотников известие      

– если не о том, что беглец уже схвачен, то хотя бы,   что его видели или напали на его след.      

Однако, поразмыслив, святой отец и офицеры стали думать, что   вряд ли они получат какие‑нибудь вести от охотников. Надо ждать, пока те   возвратятся сами – с жертвой или без нее.      

– Конечно, охотники гонятся за ним по пятам, –   заметил монах, – и пока они этого негодяя еретика не схватят, мы о них   ничего не услышим.      

Как же потрясла эту милую троицу новость, принесенная в Сан‑Ильдефонсо   одним пастухом! Он нашел два мертвых тела и узнал в них Мануэля и Пепе.      

Пастух рассказал, что видел эти тела, растерзанные волками и   стервятниками, неподалеку от рощи у Пекоса, и так как он хорошо знал этих   людей, то по остаткам их одежды и снаряжения догадался, кто они такие.      

Он нисколько не сомневался, что это были мулат и самбо –   охотники миссии.      

Сперва это «таинственное убийство», как его называли,   казалось необъяснимым, если только не предположить, что его совершили дикие   индейцы. Жителям долины не было известно, что охотников послали на розыски   Карлоса. Их обоих здесь знали, но мало кто интересовался, куда и зачем они   ездят. Они жили и охотились далеко от поселения, там, куда никто не заглядывал.   Местные жители полагали, что они, как всегда, отправились на охоту и на них   напали кочующие индейцы.      

В рощу снарядили отряд улан, их повел туда пастух, и они   вернулись с совершенно иным объяснением случившегося.      

Охотники, утверждали они, убиты совсем не стрелами индейцев,   а оружием белого человека. Притом их лошади остались целы, а собак прикончили –   на берегу лежат их скелеты.      

Ясно, что индейцы тут ни при чем. Индейцы увели бы с собой и   лошадей, и, уж конечно, сняли бы с мертвецов все, что представляет хоть какую‑нибудь   ценность. Индейцы? Нет, это не их рук дело.      

Кто же все‑таки совершил убийство? Об этом можно было легко   догадаться. Там, где нашли скелеты собак, земля была мягкая, и на ней остались   следы копыт еще одной лошади, кроме лошадей убитых охотников. Нашлись люди,   которые распознали, чьи это следы. То были следы хорошо известного всем   вороного коня, принадлежащего Карлосу, охотнику на бизонов.      

Итак, преступление совершил Карлос. Многие знали, что он не   в ладах с Мануэлем. Наверно, они встретились и повздорили, а может быть, –   это еще вероятнее, – Карлос набрел на Мануэля и Пепе, когда они спали у   костра, незаметно подкрался и расправился с ними. Мануэля он застрелил на   месте, и тот упал в огонь – труп его наполовину сгорел. Второй охотник пытался   скрыться, но кровожадный преступник настиг его и прикончил.      

На голову всеми осужденного Карлоса посыпались новые   проклятия. При упоминании его имени люди крестились и произносили либо молитву,   либо ругательства; матери пугали им непослушных детей. Имя Карлоса, охотника на   бизонов, вселяло больший ужас, чем слух о нашествии индейцев.      

Среди жителей Сан‑Ильдефонсо усилилась вера в   сверхъестественное. Теперь почти никто уже не сомневался, что мать Карлоса   колдунья и, конечно, все эти дела ее сын совершал при ее помощи и по ее   наущению.      

Никто не надеялся больше, что его схватят или убьют. Разве   это возможно? Кто сумеет связать этого дьявола и передать его в руки   правосудия? Да, никто больше не верил, что его удастся поймать.      

Нашлись даже такие, которые всерьез советовали схватить его   мать‑колдунью и сжечь ее на костре. Пока она жива, доказывали они, никакая   погоня Карлосу нипочем. Вот если ее отправить на тот свет, тогда удастся   наказать и убийцу.      

Весьма вероятно, что эти советчики и одержали бы верх      

– на их стороне было большинство, и к тому же их   открыто поддерживали отцы иезуиты. Однако, прежде чем общественное мнение   окончательно созрело для того, чтобы могло совершиться такое страшное   жертвоприношение, новое событие круто изменило ход дела.      

В воскресенье утром, когда люди выходили из церкви, на   площадь прискакал, весь в пыли и в поту, всадник. На нем был мундир сержанта   улан, и все сразу узнали сержанта Гомеса.      

В несколько минут его окружила толпа зевак. Несмотря на   воскресный день, со всех сторон раздались громкие возгласы ликования. Вверх   полетели шляпы, крики «viva» потрясали воздух.      

Что же за новость возвестил Гомес? Новость и впрямь   необычайная: преступник пойман!      

Да, это правда. Карлоса схватили, и теперь он в руках   солдат. Его захватили не силой и не хитростью. Всему виною предательство. Его   предал один из его же людей.      

А случилось это вот как. Отчаявшись получить известие от   Каталины, Карлос решил увезти из СанИльдефонсо мать и сестру. Он приготовил для   них временное жилище в глуши, далеко от поселения, там, где его враги не смогут   их настигнуть, а сам хотел вернуться в долину, как только позволят   обстоятельства.      

Он знал, что за его матерью и сестрой неусыпно следят и   увезти их отсюда совсем не просто. Но он все же сумел бы добиться своего, если   бы его не предали. Один из пеонов, сопровождавших его в последний раз на охоту,   теперь выдал его врагам.      

Карлос был на ранчо и торопливо собирался в далекий путь.   Своего коня он оставил неподалеку, в зарослях. К несчастью, с ним не было   Бизона. Верный пес еще не оправился от ран, полученных в схватке в ущелье,   иначе он караулил бы возле ранчо. Теперь Карлосу пришлось поручить это пеону.      

Робладо и Вискарра еще раньше подкупили этого негодяя. И он,   вместо того, чтобы охранять своего хозяина, поспешил с доносом к его врагам.   Дом окружили солдаты. Карлос отчаянно сопротивлялся, несколько человек убил, но   в конце концов враги одолели его и захватили.      

Почти тотчас же после появления Гомеса звук трубы возвестил   о приближении отряда улан, и вскоре они вступили на площадь. Среди них, под   удвоенной охраной, надежно связанный, ехал верхом на муле пленник.      

Слух о таком необычайном событии распространился очень   быстро, и площадь заполнила любопытная толпа, жаждущая увидеть знаменитого   охотника на бизонов.      

Но Карлос был здесь не единственный, на кого люди смотрели с   любопытством. За ним через площадь провели еще двух пленниц, и одна из них   вызывала не меньшее любопытство зевак, чем сам преступник. Эта пленница – его   мать. Сотни глаз смотрели на нее со злобой и страхом, ее провожали к тюрьме   градом насмешек и угроз.      

– Смерть колдунье! Смерть! – кричали изверги,   когда она проходила мимо.      

Даже рассыпавшиеся по плечам волосы и полные слез глаза ее   молоденькой спутницы, ее дочери, не тронули сердца фанатичной толпы. Нашлись и   такие, которые кричали:      

– Смерть обеим – смерть матери и дочери!      

Страже пришлось поспешно втолкнуть пленниц в дверь тюрьмы,   чтобы разъяренная толпа не накинулась на них.      

По счастью, Карлос этого не видел. Ему даже не было   известно, что они арестованы. Он надеялся, что мать и сестру оставили на ранчо,   не причинив им вреда, и враги мстят лишь ему одному. Он не знал еще о   дьявольских замыслах своих преследователей.      

 Глава LXIII      

       

Пленниц заключили в городскую тюрьму, Карлоса же для   верности увели в крепость и посадили на гауптвахту.      

Ночью к нему явились гости. Комендант и Робладо не могли   устоять перед подлым желанием насладиться местью.      

Осушив свои стаканы, они вместе с компанией веселых   собутыльников вошли в камеру и стали издеваться над связанным узником.   Полупьяные посетители осыпали его ругательствами и оскорблениями, какие только   могла изобрести их фантазия.      

Карлос долго терпел все это молча. Наконец, выведенный из   себя очередной грубой остротой Вискарры, он не сдержался и сказал что‑то насчет   перемен в лице коменданта. Это привело негодяя в бешенство, и он бросился на   связанного пленника с кинжалом в руке. Он, конечно, убил бы Карлоса, если бы   Робладо и остальные его не удержали. Приятели напомнили ему, что, убив Карлоса,   он лишит их обещанного развлечения. Только это и обуздало Вискарру, однако он   утихомирился лишь тогда, когда ударил беззащитного пленника несколько раз   кулаком по лицу.      

– Пусть мерзавец живет! – сказал Робладо. –   Завтра мы ему устроим веселенькое представление.      

Пьяные головорезы, пошатываясь, вышли из камеры, предоставив   узнику размышлять над тем, что за «представление» ему обещано.      

Больше ему ничего и не оставалось делать. Карлос прекрасно   понимал, что с ним расправятся. Он не надеялся на милость военных или   гражданских судей. Его смерть и будет представлением, думал он. Всю ночь он   терзался мучительной тревогой – не за себя, а за тех, кто был ему дороже   собственной жизни.      

В узенькую бойницу мрачной камеры заглянуло утро. И больше   никого пленник не видел. Свирепые тюремщики не сказали ему ни слова утешения,   не бросили сочувственного взгляда, не принесли ни воды, ни пищи. Друг не   справился о нем. Казалось, во всем мире нет сердца, которое тревожно забилось   бы при мысли о нем.      

Настал полдень. Карлоса вывели, вернее – выволокли из   крепости. Его окружили солдаты. Куда они его поведут? На казнь?      

Глаза ему не завязали. Он видел, что его ведут через город   на площадь. Там необычайное скопление народу. Толпа запрудила и площадь и все   асотеи, откуда она видна. Казалось, в городе собрались все жители долины. Тут и   владельцы асиенд, и скотоводы, и рудокопы, и кого только нет! Но почему они   здесь? Их привлекло, должно быть, из ряда вон выходящее событие. По всему видно   – они ждут какого‑то необычайного зрелища. Быть может, представления, которое   обещал Робладо? Но что это за представление? Уж не хотят ли его пытать в   присутствии всего этого сборища? Очень может быть…      

Он шел, и огромная толпа глумилась над ним. Его провели   через площадь и втолкнули в городскую тюрьму.      

В камере на грубой скамье, стоящей у стены, можно было   отдохнуть. Несчастный повалился на скамью – сидеть выпрямившись ему не   позволяли связанные руки и ноги.      

Он остался один. Сопровождавшие его солдаты вышли из камеры   и заперли ее на замок. Он знал, что несколько человек остались за дверью –   слышны были их голоса и бряцанье сабель. Действительно, двоих оставили на   страже. Остальные разбрелись и смешались с толпой, заполнившей площадь.      

Несколько минут Карлос лежал без движения, без мысли. Душа   его оцепенела от горя. Впервые в жизни он поддался отчаянию.      

Это чувство было мимолетным, и снова мысль его заработала,   но надежда не вернулась. Говорят, надежда уходит только вместе с жизнью – нет,   это неверно. Он все еще жил, а надежда умерла. Он не мог надеяться, что ему   удастся бежать: его слишком хорошо стерегли. Озлобленные враги, убедившись на   опыте, что его нелегко поймать, не оставили ему ни малейшей возможности   ускользнуть. А надеяться на помилование или сострадание Карлосу и в голову не   приходило.      

Но мысль его снова работала.      

Как только ключ поворачивается в замке и узник остается   один, он прежде всего обводит взглядом стены своей темницы, словно проверяя,   правда ли, что он в заточении. Повинуясь этому вполне естественному побуждению,   Карлос поглядел на стены. Небольшое оконце      

– вернее, амбразура пропускала свет: камера была не в   подземелье. Оконце находилось высоко, но, став на скамью, можно было посмотреть,   куда оно выходит. Карлос, однако, не проявил любопытства и по‑прежнему лежал   неподвижно. Он видел, что стены его темницы не каменные, они сложены из   необожженного кирпича и при этом не толстые – это видно по амбразуре. Такие   стены не слишком прочны. Решительный человек, будь у него острый инструмент и   время, без особого труда мог бы пробить стену и выбраться отсюда. Так размышлял   Карлос. Но он подумал и о том, что у него нет ни острого инструмента, ни   времени. Через несколько часов, а может быть, и через несколько минут его,   конечно, поведут из этой тюрьмы на эшафот.      

Смерть его не страшила, не страшила даже пытка – он ждал,   что ему уготовано именно это. Для него была пыткой мысль о вечной разлуке с   матерью и сестрой, с гордой, благородной девушкой, которую он любил; его   терзала мысль, что никогда больше он их не увидит.      

Неужели никак нельзя дать им знать о себе? Неужели нет у   него друга, который передал бы им его последнее слово, его предсмертную мысль?   Нет, никого!      

Временами косой луч, прорезавший камеру, пропадал, и в   камере становилось темно – что‑то снаружи заслоняло амбразуру. То было лицо   какого‑нибудь любопытного зеваки, забравшегося на плечи приятелей, чтобы   взглянуть на узника.      

Амбразура была над головами толпы. С площади доносились   грубая брань и оскорбления, и притом обращенные не к одному Карлосу, но и к   тем, кто был ему дорог, – к его матери и сестре. Он прислушивался с   горечью и с тревогой. Почему о них так много говорят? Слов он не мог разобрать,   но в гуле голосов снова и снова различал имена матери и сестры.      

Так он пролежал на скамье около часа. Потом дверь   отворилась, и в камеру вошли Вискарра и Робладо. Их сопровождал Гомес.      

Узник подумал, что час его настал. Теперь его поведут на   казнь. Но он ошибся. Сейчас у них была другая цель. Они пришли насладиться его   душевной мукой.      

Офицеры недолго задержались в камере.      

– Ну, приятель, – начал Робладо, – мы обещали   устроить тебе сегодня представление. Слово мы держать умеем. Так вот, все   готово, представление скоро начнется. Взбирайся на скамью и посмотри в окошко.   Площадь хорошо видна отсюда – не беспокойся, бинокль тебе не понадобится.   Вставай! Не теряй времени! Увидишь кое‑что занятное.      

Робладо разразился хриплым смехом, ему вторили комендант и   Гомес. Не дожидаясь ответа, все трое вышли из камеры и приказали караульному   снова запереть дверь.      

Их приход и слова Робладо озадачили Карлоса. Что все это   значит? Представление, и при этом он – зритель? Какое еще может быть   представление, если не его казнь? Что же это значит?      

Некоторое время он пытался понять, о чем же это говорил   Робладо, и наконец ему показалось, что он нашел ключ.      

– Ага! – пробормотал он. – Дон Хуан… Вот оно   что! Мой бедный друг! Они и его приговорили к смерти, и он должен умереть   раньше меня. Они хотят, чтобы я видел его казнь. Изверги! Нет, не доставлю им   такого удовольствия – не буду смотреть! Останусь здесь.      

И он снова опустился на скамью, решив, что не встанет с   места. Порой он шептал:      

– Бедный дон Хуан! Верный друг… Друг до гроба. Да, до   гроба. Ведь он за меня умирает, за меня… Дорогой друг, дорогой!..      

Размышления узника внезапно прервались. Чье‑то лицо   заслонило амбразуру, и грубый голос крикнул:      

– Эй ты Карлос, бизоний палач! Погляди‑ка сюда! Черт   побери, зрелище того стоит! Гляди на свою мамашу, на колдунью! Вот она   красуется! Ха‑ха!      

Если бы его ужалила ядовитая змея, ударил враг, Карлос не   вскочил бы так стремительно. Он забыл о том, что руки и ноги у него связаны, и   упал на пол; с трудом поднялся он на колени.      

Теперь он был осторожнее; хоть и не сразу, но ему удалось   встать на ноги. Он взобрался на скамью и, прильнув лицом к амбразуре, выглянул   наружу.      

Кровь застыла у него в жилах и крупные капли пота выступили   на лбу, когда он увидел, что происходит на площади. Душа его исполнилась   ужасом, и ему показалось, что чья‑то рука сжала его сердце и давит железными   пальцами.      

 Глава LXIV      

       

Середина площади опустела – ее оцепили солдаты. Толпы людей,   прижатые к стенам домов, стояли по сторонам, запрудили балконы и асотеи. Ближе   с середине площади расположились офицеры, алькальд, должностные лица и местная   знать. Почти все они были в мундирах, и при других обстоятельствах именно они   привлекли бы к себе взоры толпы. Но сейчас куда больший интерес вызывала другая   группа, и на нее‑то с напряженным вниманием были обращены все взгляды.      

Она занимала угол площади напротив тюрьмы, как раз напротив   оконца, в которое смотрел Карлос. На этой группе сразу же остановился его   взгляд. Больше ничего он уже не видел – ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни   важного начальства и разряженной знати, – он видел лишь тех, что стояли   напротив его окна. Он не мог отвести от них глаз. ли раньше. Надо полагать,   прежде всего он отправится в погоню попонами из черной саржи, свисающими до   самых ног. На каждом осле волосяной недоуздок; конец его держит темнокожий   погонщик в причудливой одежде из той же самой черной материи. За спиной каждого   еще один погонщик, так же странно одетый, с плетью из бизоньей кожи. Подле   каждого осла стоит еще и один из отцов иезуитов, держа в руках неотъемлемые   принадлежности своего ремесла – молитвенник, четки и распятие. Вид у них   деловитый: они находятся при исполнении служебных обязанностей. Но каких?   Слушайте же!      

Ослы оседланы. На каждом из них живое существо – человек.   Всадники сидят не свободно, нет – они связаны. Ноги их стянуты веревками,   обмотанными вокруг щиколоток, а чтобы спина оставалась согнутой, руки привязаны   к деревяному ярму, надетому на шею осла. Головы их опущены, и лица обращены к   стене, – толпа их пока еще не видит.      

Они обнажены. Достаточно одного взгляда, чтобы понять      

– это женщины. Последние сомнения рассеются при виде их   длинных рапущенных волос; седые у одной, золотистые у другой, они закрывают   щеки пленниц и свисают на шеи ослов. Но одну из них нетрудно узнать и без   этого. Она сложена, как Венера. Даже взгляд скульптора признал бы ее   беупречной. На другую наложили печать годы. Она сморщена, костлява, худа, и на   нее неприятно смотреть.      

О Боже! Что за зрелище для Карлоса, охотника на бизонов! Эти   всадницы поневоле – его мать и сестра! Он узнал их мгновенно, с первого взгляда.      

Если бы сердце его пронзила стрела, боль не была бы острее.   С уст его сорвался сдавленный стон – единственный звук, который выдал его   страдания. Потом он умолк. Лишь судорожное, отрывистое дыхание говорило о том,   что он жив. Он не упал, не лишился чувств. Он не отступил от окна. Точно   изваяние, стоял он, как стал с самого начала, прижавшись грудью к стене, чтобы   тверже держаться на ногах. Глаза его, застывшие, неподвижные, прикованы к   несчастным женщинам.      

На середине площади Робладо и Вискарра – наконец они   торжествуют! Они увидели его в амбразуре. Он их не видел: в эти минуты он забыл   об их существовании.      

На церковной башне ударил колокол и смолк. Это был сигнал,   возвестивший начало гнусной церемонии.      

Погонщики отвели ослов от стены и остановились друг за   другом, боком к площади. Теперь лица женщин были частично обращены к толпе, но   их почти закрывали распущенные волосы. Приблизились иезуиты. Каждый избрал себе   жертву. Они пробормотали над пленницами какие‑то непонятные слова, помахали   перед их лицами распятием и, отойдя на шаг, шепнули что‑то негодяям, стоявшим   сзади.      

Те с готовностью отозвались на сигнал. Взявшись поудобнее за   рукоятку, каждый полоснул плетью по обнаженной спине женщины.      

Плети опускались неторопливо и размеренно, ударам велся   счет. Каждый удар оставлял свой рубец на коже. На молодой женщине они были   заметнее; не то чтобы их наносили с большей силой, но алые полосы отчетливее   выделялись на белой, мягкой и нежной коже.      

Как ни странно, женщины не кричали. Девушка вся сжалась и   тихонько всхлипывала, но ни один стон не сорвался с ее губ. А старуха даже не   шелохнулась, ничто не выдало ее мук.      

Когда каждая получила по десять ударов, с середины площади   раздался голос:      

– С девушки хватит!      

Толпа подхватила возглас, и тот, на обязанности которого было   наносить удары младшей жертве, свернул свою плеть и отступил. Второй продолжал   свое дело до тех пор, пока не отсчитали двадцать пять ударов.      

Потом грянул оркестр. Ослов провели по краю площади и   остановили на следующем углу.      

Музыка смолкла. Святые отцы снова забормотали и замахали   расптием. Настал черед палачей, но на этот раз только один из них выполнял свою   роль. Толпа потребовала, чтобы девушку избавили от плетей, однако она все еще   сидела на осле в той же унизительной, позорной позе.      

Старухе отсчитали еще двадцать пять ударов. Снова заиграла   музыка, и процессия направилась к третьему углу площади. Ужасная пытка   возобновилась. Потом двинулись к четвертому, последнему углу площади. Здесь   казнь завершилась: старуха получила сто ударов – все положенное число.      

Церемония окончена. Толпа окружила несчастных. Их стражи   ушли, и они предоставлены самим себе.      

Но на лицах людей нет сострадания, одно лишь любопытство.   То, что произошло у них перед глазами, почти не вызвало сочувствия в сердцах   этого сброда. Фанатизм сильнее жалости. Кто станет заботиться о колдунье и   еретичке!      

И все же нашлись такие, что позаботились о них. Нашлись   руки, которые развязали веревки, растерли мученицам лбы, накинули на плечи   шали, смочили водой губы этих безмолвных жертв – безмолвных потому, что обе они   были без сознания.      

Здесь оказалась и простая повозка. Как она сюда попала,   никто не знал и никто не интересовался этим. Надвигались сумерки, и люди,   удовлетворив любопытство и к тому же проголодавшись, стали расходиться по   домам. Дюжий возница и два темнокожих индейца, которыми распоряжалась какая‑то   молодая девушка, уложили несчастных в повозку; потом возница взобрался на свое   место, и повозка тронулась. Девушка и помогавшие ей индейцы пошли сзади.      

Они миновали предместье и по окольной дороге, пересекавшей   заросли, подъехали к уединенному ранчо, тому самому, куда однажды уже привозили   Роситу. Ее и на этот раз увезла Хосефа.      

Страдалиц внесли в дом. Вскоре заметили, что одна больше уже   не страдает. Дочь привели в сознание, и она увидела, что ее мать мертва.      

Старухе растирали виски, смачивали губы, терли руки – все   было напрасно. Мать не услышала отчаянного крика дочери. Смерть унесла ее в   иной мир.      

 Глава LXV      

       

Карлос смотрел на страшное зрелище из оконца в камере. Мы   сказали, что он смотрел молча. Это не совсем так. Время от времени, когда   окровавленная плеть тяжелее опускалась на спину жертвы, из груди его вырывался   сдавленный стон – невольное выражение безмерной муки.      

Вид Карлоса явственней, чем голос, выдавал сжигавшее его   нестерпимое пламя. Лицо его приводило в ужас тех, кто случайно или из   любопытства бросал взгляд на оконце. Мускулы окаменели, остановившиеся глаза   обведены темными кругами, за сжатыми губами стиснуты зубы, на лбу блестят   крупные капли пота. Казалось, он больше не дышит и в лице его не осталось ни   кровинки. Оно было бледно, как смерть, и недвижимо, словно высеченное из   мрамора.      

Со своего места Карлос мог видеть только два угла площади      

– тот, где чудовищное истязание началось, и тот, где   были отсчитаны следующие двадцать пять ударов. Затем процессия скрылась из   виду, но, хотя страшное зрелище уже не терзало его взор, Карлос не почувствовал   облегчения. Он знал, что истязание продолжается.      

Он отошел от окошка. Теперь он принял решение – он решил   покончить с собой. Чаша страдания переполнилась, больше он не в силах вынести.   Смерть избавит его от мучений. Надо умереть.      

Но как лишить себя жизни?      

У него нет оружия, а если бы даже и было, со связанными   руками он все равно не смог бы им воспользоваться.      

Что, если размозжить голову о стену?