1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Вот  это-то зрелище и предстало взорам участников экспедиции. Резким движением все  они одновременно осадили своих лошадей, как будто перед зияющей пропастью.    

Солнце  было уже низко над горизонтом, почти на уровне травы, и светило им прямо в глаза,  ослепляя и лишая возможности как следует видеть. Все же все ясно разглядели,  что странная фигура, появившаяся перед их глазами, – всадник без головы.    

    

Если бы  это видел только один из присутствовавших, его, наверно, осмеяли бы и назвали  сумасшедшим. Но то, что одновременно увидели несколько десятков человек, не  могло подлежать сомнению.    

Всадник  без головы направился в просеку, на противоположном конце которой остановились  наши всадники. Если бы он продолжал свой путь, то наехал бы прямо на них, но  это, конечно, в том случае, если бы у всадников хватило мужества выдержать  такую встречу.    

Те, кто  видел это страшное явление, были людьми, которые не верили ни в привидения, ни  в сверхъестественное. Многие из них побывали в самых отдаленных уголках земного  шара, им приходилось встречаться и бороться с самыми неожиданными капризами  природы. Не таким людям верить в привидения!    

И все же  при виде совершенно противоестественного зрелища даже самые здравомыслящие  стали сомневаться в его реальности и мысленно повторяли: «Это привидение. Ведь  этого не может быть в действительности!»    

Но для  философствования не было времени. Защитив глаза от ослепляющего солнца, люди с  ужасом разглядывали таинственного всадника.    

Ни цвета  его одежды, ни масти его лошади нельзя было различить. При этом освещении цвет  не воспринимался зрением. Видны были только одни очертания. Это был черный  силуэт на золотом фоне неба.    

– Это  дьявол на лошади! – вдруг крикнул один из бывалых пограничников, которого обычно  ничем нельзя было смутить. – Клянусь, это сам дьявол!    

Как бы  испуганный этим возгласом, всадник круто повернул своего коня. Дико заржав,  лошадь поскакала прочь от отряда.    

Всадник  без головы двинулся навстречу солнцу и продолжал так ехать, пока не скрылся из  виду.    

 Глава XLI

  ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА    

     

В это  знаменательное утро из форта Индж выехала не одна только группа всадников во  главе с майором. Гораздо раньше их, почти на самом рассвете, по тому же  направлению – к реке Нуэсес – проследовал небольшой отряд из четырех всадников.    

Эта  группа отправлялась не на поиски Генри Пойндекстера. В тот час никто еще не подозревал,  что юноша погиб, даже не знали о том, что он исчез.    

Четыре  всадника были мексиканцами.    

Обнаружить  это было совсем нетрудно. Их манера ездить верхом, сильная мускулатура ног,  яркая расцветка спускающихся с плеч серапэ, бархатные шаровары, шпоры на  сапогах, наконец черные сомбреро на головах – все это выдавало в них  мексиканцев или же людей, которые подражают мексиканцам. Но четыре всадника  бесспорно были мексиканцами.    

Смуглая  кожа, черная густая шевелюра, острые бородки, правильные очертания лица – все  это характерно для людей испано-мексиканского типа, занимавших теперь древнюю  территорию ацтеков[38].    

Один из  всадников был более крепкого сложения, чем его спутники. Он ехал на самой красивой  лошади, его костюм был богаче, его оружие было более тонкой работы, да и по  всему остальному было видно, что он старший в этой четверке.    

Ему было  около сорока лет. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не холодный,  какой-то зверский взгляд и не обрюзгшее лицо, выдававшее распущенность  поведения и жестокость.    

Это был  не кто иной, как Эль-Койот – Волк Прерий.    

Как  случилось, что Эль-Койот ехал по прерии так рано утром, по-видимому совсем трезвый,  во главе других товарищей? Ведь только несколько часов назад его видели пьяным…    

Эту  внезапную и до некоторой степени странную перемену не так уж трудно объяснить.    

Уезжая,  Кольхаун не закрыл дверь хакале, и она осталась открытой до утра.    

На  рассвете Эль-Койот проснулся от холода. Это немного протрезвило его. Вскочив с  кровати, он начал, шатаясь, ходить по хижине, посылая проклятья холоду и двери,  которая этот холод впустила. Серый свет раннего утра еще слишком слабо освещал  хижину. Эль-Койот шарил кругом, спотыкаясь и ругаясь, пока наконец не нашел  того, что искал: большую флягу, в которой у него обычно хранилась выпивка.    

– Кровь  Христова! – вскричал он, в злобном разочаровании встряхивая флягу. – Ни капли!  А мой язык прилипает к зубам. Мое горло горит, точно через него пропустили  целую жаровню горячих углей. Чорт возьми! Я не могу больше терпеть. Что же  делать? Уже светает. Придется поехать в городишко. Возможно, что сеньор Дуффер  уже открыл свою западню, чтобы ловить ранних пташек. Если так, то он найдет  посетителя в Эль-Койоте!    

Перекинув  ремешок фляги через плечо и набросив на себя серапэ, Эль-Койот отправился в  сеттльмент.    

Через  двадцать минут он был в таверне.    

Ему  посчастливилось: Обердофер был уже в баре. Он обслуживал своих ранних гостей –  нескольких солдат, прокравшихся мимо караула, чтобы выпить в таверне.    

– Бог  мой, мистер Диаз! – сказал хозяин, приветствуя нового гостя и бесцеремонно оставляя  шестерых гостей, выпивших в кредит, ради одного, который (он это знал) заплатит  ему наличными. – Вы ли это так рано на ногах? Я знаю, чего вы хотите. Вы  хотите, чтобы я наполнил вашу флягу мексиканским напитком аг… аг… Как вы это  называете?    

– Агвардиенте![39] Вы угадали,  кабальеро. Это как раз то, чего я хочу.    

– Один  доллар. Это стоит один доллар.    

– Caramba!  Я платил достаточно часто, чтобы знать цену. Вот вам монета, а вот посуда.  Наполните ее, только поскорее.    

– Вы  торопитесь, мистер Диаз? Я не заставлю вас ждать. Вы, вероятно, спешите на  охоту за дикими лошадьми. Боюсь только, что если в табунах есть хорошие лошади,  то ирландец поймает их прежде вас. Он уехал из моего дома ночью. Странный гость  этот мистер Морис Джеральд! Никто никогда не знает, чего от него ждать. Я  ничего не могу сказать против него. Для меня он был хорошим посетителем. Он  расплатился по своему большому счету, как богатый человек. Его карманы были  полны долларами.    

Мексиканец  был живо заинтересован сообщением Обердофера. Он обнаружил это легким возгласом  удивления и нетерпеливыми движениями.    

Однако  ему не хотелось, чтобы это заметили. Вместо того чтобы расспрашивать Обердофера  и таким образом выдать себя, он ответил с небрежным видом:    

– Это  меня не касается, кабальеро. В прерии достаточно мустангов. Хватит на всех… Будьте  здоровы, сеньор, и дайте мое агвардиенте.    

Немного  огорченный, что ему не дали посплетничать, немец стал быстро наполнять флягу.  Не пытаясь больше продолжать разговор, он протянул ее мексиканцу, взял доллар и  вернулся к своим завсегдатаям.    

Диаз,  несмотря на жажду, вышел из бара, не открывая фляги, и как будто даже забыл о  ней. Он был теперь возбужден чем-то, что было сильнее желания выпить.    

Не теряя  ни минуты, он сел на своего мустанга и заехал в три хижины на окраине сеттльмента,  а после этого отправился в свое хакале. По дороге Эль-Койот заметил около  хакале следы подкованной лошади.    

«Caramba!  Капитан-американец был здесь сегодня ночью. Чорт возьми! Я что-то смутно  вспоминаю, но мне казалось, что я это вижу во сне. Я догадываюсь, зачем он сюда  приезжал. Он узнал об отъезде дона Морисио. Вероятно, он еще заедет. Ха-ха! Все  будет сделано и без него. Мне не потребуется его дальнейших указаний. Міl  pesos![40]  Что за счастье! Как только я их получу, я поеду на Рио-Гранде, и тогда посмотрим,  как мне удастся поладить с Исидорой».    

Эль-Койот  оставался в своем хакале недолго. Он наспех проглотил несколько кусочков жареного  мяса и запил их хорошим глотком агвардиенте; затем поймал отдыхавшую лошадь,  оседлал ее; надел огромные шпоры, привязал к седлу маленький карабин, сунул два  пистолета за пояс, вскочил в седло и быстро ускакал.    

Перед  тем как выехать в прерию, он еще раз заехал на окраину сеттльмента, где  встретился с товарищами.    

Трое  сподвижников Эль-Койота, казалось, были посвящены в его планы. Во всяком  случае, они знали, что место действия будет на Аламо. Когда в начале пути Диаз  свернул в сторону, они крикнули ему, что он едет не по той дороге.    

– Я  хорошо знаю Аламо, – сказал один из них, тоже мустангер. – Я там охотился много  раз. Это место лежит на юго-восток отсюда. Самая близкая дорога туда идет вон  через ту просеку. Вы свернули слишком на запад, дон Мигуэль.    

– Неужели?  – презрительно ответил Диаз. – Вы забываете, сеньор Висенте Барахо, что наши  лошади подкованы. Индейцы не ездят прямо из форта Индж на Аламо. Вы понимаете меня?    

– Вы  правы! – ответил Барахо. – Caramba! Я об этом и не подумал.    

Без  дальнейших пререканий трое сообщников Эль-Койота поехали за ним. Они ехали почти  в полном молчании, пока наконец не достигли леса.    

Попав  под прикрытие зарослей, все четверо сошли с лошадей и привязали их к деревьям.    

 Глава XLII

  КОРШУНЫ СЛЕТАЮТСЯ    

     

Стая  черных коршунов, кружащих над прерией, – картина обычная для южного Техаса, и  тот, кто путешествовал здесь, конечно видел это зрелище.    

Слетевшись  в стаю целой сотней, они описывают в воздухе широкие круги или же вьются  спиралью; то спускаются вниз, почти касаясь травы или макушек деревьев, то  вдруг взвиваются вверх на распростертых неподвижных крыльях. На фоне неба  отчетливо видны их черные силуэты.    

Путешественник,  который увидит это зрелище впервые, невольно остановит свою лошадь, чтобы понаблюдать  за птицами. Даже тот, для кого стаи коршунов не новость, не может пройти мимо,  не задумавшись: для чего собрались эти хищники? Они кружат неспроста. Они чуют  добычу.    

И увидит  ли путешественник или нет, но он знает, что на земле, как раз на том месте, над  которым кружат хищники, лежит сраженный зверь или, быть может, не зверь, а  человек, мертвый или умирающий.    

     

* * *    

     

Наутро  после той мрачной ночи, когда три всадника пересекли равнину, можно было видеть,  как стая черных коршунов спускалась над лесом, как раз в том месте, где просека  делала поворот. На рассвете еще ни одного коршуна не было видно. Но не прошло и  часа, как сотни коршунов уже парили здесь на широко распростертых крыльях;  мрачно вырисовывались их черные тени над яркой зеленью леса.    

Недаром  кружили коршуны.    

В лесу  на расстоянии четверти мили от лужи крови, известной уже читателю, лежал на  земле человек – юноша с прекрасным лицом, не искаженным смертью.    

Умер ли  он?    

На  первый взгляд каждый подумал бы, что он умер. Положение тела и выражение лица  не оставляли в этом сомнения.    

Он лежал  на каменистой земле, тяжело раскинув руки и ноги, как будто потерял способность  владеть ими.    

Недалеко  рос огромный дуб, но он не защищал юношу своей тенью, а белая панама лишь слегка  прикрывала голову, и лучи солнца, только что начавшие проникать в рощу,  скользили по бледному лицу, обращенному к небу.    

Умер он  или нет?    

Судя по  поведению коршунов, можно было подумать, что умер.    

Но на  этот раз инстинкт обманул хищников: распростертый человек приоткрыл глаза.    

Лучи ли  солнца, светившие ему прямо в лицо, вызвали это, а может быть, отдых вернул его  к жизни, но глаза открылись, и юноша пошевелился.    

Вскоре  он немного приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел недоумевающе вокруг  себя.    

Коршуны  взвились высоко в воздух.    

– Умер  я или жив? – прошептал юноша. – Сон это или правда? Что это? Где я?    

Солнечный  свет ослеплял его. Он не мог смотреть, пока не защитил глаза рукой, но и тогда  видел все как в тумане.    

– Деревья  надо мной, вокруг меня… Камни подо мной… Как я попал сюда?.. Ах, вспоминаю! –  сказал юноша после короткого размышления. – Я ударился головой о дерево. Вот  оно. Вот тот самый сук, который выбил меня из седла… Левая нога болит… Что это?  Неужели она сломана?    

Юноша  попытался встать, но это ему не удалось: больная нога отказывалась служить –  она сильно распухла в колене.    

«Где же  лошадь? Ушла, конечно. Теперь она уже, наверно, в конюшне Каса-дель-Корво. Мне  о ней нечего беспокоиться. Я не мог бы сесть на нее, если бы она даже и стояла  здесь рядом… О боже, что это было за зрелище! Неудивительно, что лошадь  испугалась… Что же мне делать? Моя нога, должно быть, сломана. Без посторонней  помощи я не могу двинуться с места. Разве можно надеяться, что кто-нибудь  придет сюда?.. Ух, эти мерзкие хищники! Они вытягивают свои клювы, как будто  уже не сомневаются в том, что я умер!. Долго ли я здесь лежал? Солнце поднялось  не очень высоко, а я сел в седло на рассвете. Наверно, я пролежал без сознания  целый час. Дело скверное. Нога, повидимому, сломана, хирурга здесь нет…  Каменистая постель посреди техасских джунглей… Заросли кругом тянутся на много  миль – нечего и думать самому отсюда выбраться. А человек сюда не придет. Волки  на земле и коршуны в воздухе… И как это я поехал, не подобрав поводья?»    

Лицо молодого  человека омрачилось. Оно становилось все мрачнее и мрачнее, по мере того как он  осознавал опасность своего положения.    

Еще раз  он попробовал встать на ноги, с большим трудом поднялся, но тут же обнаружил,  что служить ему может только одна нога – на другую нельзя было ступить.    

Пришлось  опять лечь.    

Так он  пролежал без движения еще два часа. Время от времени в лесу раздавался его  крик, взывающий о помощи. Кричал он до тех пор, пока не убедился, что его все  равно никто не услышит.    

От крика  у него пересохло в горле и мучительно захотелось пить. Жажда все росла, пока не  заглушила все остальные ощущения, даже сильную боль в ноге.    

«Я  погибну от жажды, если только останусь здесь, – думал раненый. – Надо напрячь  все силы и добраться до воды. Насколько я помню, здесь где-то недалеко должен  быть ручей. Я доберусь до него хотя бы ползком – на коленях и руках».    

– На  коленях? Но ведь одно колено у меня никуда не годится. Что же делать? Все равно  надо попробовать – чем дольше я пробуду здесь, тем будет хуже. Солнце начинает  палить. Оно уже жжет мне голову. Я могу потерять сознание, и тогда – волки,  коршуны…    

Он  вздрогнул от ужасной мысли и замолчал.    

Через  несколько минут раненый заговорил:    

– Если  бы только я знал дорогу! Я помню ручей довольно хорошо. Он течет по направлению  к меловой прерии – на юго-восток отсюда. Попробую взять это направление. К  счастью, я могу теперь ориентироваться по солнцу. Только бы хватило сил!    

С этими  словами раненый стал ползком пробираться через заросли. Он полз по каменистой  земле, словно ящерица, волоча больную ногу.    

Ему  часто приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть и собраться с силами. Ведь нелегко  путешествовать в таком неестественном для человека положении – на коленях и на  руках, в особенности когда одно из коленей отказывается служить.    

Юноша  продвигался медленно, но и это доставляло большое страдание. И тем мучительнее  было это путешествие, что раненый не знал, движется ли он в правильном  направлении или, может быть, все его усилия напрасны.    

Только  угроза смерти заставляла его продолжать этот путь.    

Раненый  прополз уже около четверти мили, и тут мелькнула у него мысль, не сможет ли он  продвигаться другим способом.    

«Хорошо  бы попробовать поковылять на ногах. Только для этого нужен костыль… О, да ведь  нож со мной! А вот и подходящее деревце – карликовый дуб».    

Раненый  вытащил из-за пояса охотничий нож, срезал деревце и сделал из него костыль.  Опершись на костыль, юноша встал на ноги и продолжал свой путь, придерживаясь,  как и раньше, юго-восточного направления.    

Он  ориентировался главным образом по солнцу. Лесные заросли часто сбивали его с  пути, так как приходилось кружить, пробираясь по прореженным местам. Некоторые  указания он искал в рельефе местности, зная, что ручей должен протекать где-то  в ложбине.    

Так,  понемногу пробираясь вперед, часто останавливаясь для отдыха, юноша наконец преодолел  милю пути. Тут он заметил следы зверей. Следы были едва видны, но шли по  прямому направлению. Повидимому, это была тропа к водопою – к какому-нибудь  ручью, пруду или роднику.    

Не  обращая больше внимания ни на солнце, ни на откосы и ложбины, раненый поспешил  по звериным следам. Время от времени он возвращался к своему первому способу  передвижения – полз на четвереньках, так как идти, опираясь на костыль, было  очень утомительно.    

Но скоро  радостное настроение сменилось разочарованием: звериная тропа кончилась, она  привела на поляну, окруженную густой стеной зарослей. Юноша понял, что водопой  был не здесь, а на противоположном конце тропы.    

Ничего  не оставалось делать, как повернуть обратно.    

Подгоняемый  жаждой, раненый напрягал свои последние силы, но с каждой минутой их  становилось все меньше. Деревья, между которыми приходилось пробираться, почти  не давали тени – это были по большей части акации с ажурной листвой,  перемежающиеся с колючими кактусами и агавой. Полуденное солнце жгло  немилосердно.    

Раненый  обливался потом, жажда становилась все мучительней.    

Ему не  раз попадались на глаза сочные плоды мезкиты - стоило лишь протянуть руку,  чтобы их сорвать. Но юноша знал, что они приторно сладкие и не утоляют жажду,  что не помогут ему также ни сок кактуса, ни агавы – острые и неприятные на  вкус.    

Его все  больше стало мучить сомнение, хватит ли сил добраться до ручья, хотя бы он и  шел по правильному пути. Больная нога распухла до невероятных размеров. Как  дальше двигаться? Казалось, оставалось одно: лечь и умереть.    

Смерть  придет не сразу. Ни полученный ушиб головы, ни повреждения колена не приведут к  быстрому концу. Ему грозила смерть от жажды – самая мучительная из всех  смертей.    

Эта  мысль заставила раненого вновь напрячь силы. И, несмотря на острую боль, на  связанность движений, он устремился вперед.    

А черные  коршуны всё кружили над ним. Количество их не уменьшалось, а увеличивалось. И  хотя намеченная жертва еще двигалась, но птицы инстинктом чуяли, что конец ее  близок.    

Их  черные тени снова и снова появлялись на пути раненого. Казалось, это реяла сама  смерть.    

Вокруг  была полная тишина.    

Коршуны  летали бесшумно – даже предвкушая добычу, не оглашали воздух криками. Палящее  солнце угомонило кузнечиков и лягушек, серебристая ящерица дремала под камнем.    

Единственными  звуками, которые нарушали тишину молчаливого леса, был шорох одежды страдальца,  цеплявшейся за колючие растения, и изредка его крик, напрасно взывающий о помощи.    

Шипы  кактуса и агавы изранили ему лицо и руки, и кровь текла, смешиваясь с потом.    

В полном  изнеможении раненый упал ничком на землю, не веря больше в возможность  спастись.    

Но  совершенно неожиданно в этом-то и оказалось его спасение. Лежа, припав ухом к  земле, он услыхал слабый, едва различимый звук. Это был именно тот звук,  которого он так напряженно ждал. Это было журчанье воды.    

С  торжествующим возгласом человек встал, оперся на костыль и с новым приливом сил  двинулся в путь. Казалось, что даже больная нога стала ему лучше служить.    

Любовь к  жизни одержала верх. Через десять минут раненый уже лежал, растянувшись на  траве около хрустального ручья, недоумевая, как это простая жажда могла  причинить ему такие страшные мучения.    

 Глава XLIII

  В ХИЖИНЕ МУСТАНГЕРА    

     

Заглянем  в хижину мустангера. Его верный слуга Фелим сидит верхом на стуле посередине  комнаты. Вытянувшись на шкуре, перед очагом лежит его пес.    

Дверь,  обитая шкурой мустанга, по-прежнему висит на своих петлях. Тот же примитивный  стол, та же кровать, те же стулья.    

Бутыль с  виски по-прежнему стоит в углу на своем месте. Фелим видит ее чаще, чем какой-либо  другой предмет в хижине, потому что куда бы он ни смотрел, его глаза все время  возвращаются к соблазняющему сосуду в ивовой плетенке.    

– А,  мое сокровище, вот ты где! – произносит он, вероятно в двадцатый раз  посматривая на бутыль. – Ведь в твоем прекрасном желудке больше двух кварт.  Если бы только десятая часть попала в мой желудок, как было бы это полезно для  моего пищеварения! Не так ли, Тара? Как ты думаешь, старый мой пес?    

Услышав  свое имя, собака подняла голову и вопросительно посмотрела кругом, как бы  спрашивая, чего от нее хотят.    

– Я  вовсе не спрашиваю тебя, дружище, обо всей бутыли – сам знаю, что так не  годится. Только бы один стаканчик! Но я не смею и капли выпить после того, что  мне сказал хозяин. Ну и намучился же я сегодня с этими сборами и укладыванием!  У меня прямо язык прилип к глотке. Какая досада, что мистер Морис взял с меня  обещание не трогать бутыли! И кому она только нужна? Он же сам сказал, что  останется здесь всего на одну ночь после того, как вернется из сеттльмента. Не  выпить же ему двух кварт в один вечер! Разве только если старый грешник Стумп  приедет с ним. Ну, тогда только держись! Этот выпьет и больше! Одно утешение,  что мы поедем в наш Баллибалах. Ох, уж и выпью я там настоящей ирландской  вместо этой американской дряни! При одной только мысли об этом с ума сойдешь от  удовольствия!    

Некоторое  время Фелим просидел в молчании, как бы мысленно перебирая те радости, которые  ждут его в Баллибалахе.    

Но скоро  мечты его привели в тот угол, где стояла соблазнительница-бутыль. Снова глаза  ирландца с жадностью устремились в этот заветный уголок.    

– Сокровище  ты мое! – сказал Фелим, обращаясь к бутыли. – Уж очень ты хороша собой, должен  тебе сказать. Ведь ты же не выдашь меня, если я тебя только разок поцелую?  Только один поцелуй! Что же в этом плохого? Даже хозяин ничего не скажет, если  только узнает, как мне пришлось повозиться с упаковкой. Сколько пыли я  наглотался! А потом – ведь мы же уезжаем. А как же не выпить на дорогу? Без  этого нельзя – пути не будет. Я так и скажу хозяину, и он не рассердится. Кроме  того, он ведь опоздал уже на целых десять часов. Скажу ему, что я выпил лишь  маленький глоточек, чтобы ничего не грезилось. Ну, будь что будет! Я только понюхаю  немного, а там уж как судьбе будет угодно… Лежи, Тара, я не уйду.    

Собака  поднялась, видя, что Фелим направился к двери. Тара не поняла намерений Фелима.  Он вышел лишь посмотреть, не видно ли хозяина и не помешает ли он ему  осуществить задуманный план.    

Убедившись,  что никого нет, Фелим быстро направился в угол, открыл бутыль и, поднеся ее к  губам, выпил немного больше глотка.    

Поставив  бутыль на место, он вернулся и молча сел на стул. И снова заговорил сам с  собой:    

– Не  могу понять, почему так долго нет хозяина. Он сказал, что вернется сюда к  восьми часам утра, а теперь уже шесть часов вечера, если только техасское  солнце не врет. Наверно, что-то задержало его. Как ты думаешь, Тара?    

На этот  раз Тара фыркнула утвердительно – ей в нос попал пепел.    

– Не  случилось ли чего? Что же тогда будет с нами, Тара? Ах ты, старый мой пес!  Тогда нам долго не видать Баллибалаха. Разве только продать барахлишко  хозяина?..    

Фелим  встал и направился к двери.    

– Пойдем,  Тара! – закричал Фелим. – Пойдем, старая собака, посмотрим, не видно ли хозяина.  Мистеру Морису будет приятно, если он увидит, что мы о нем беспокоимся.    

Фелим с  Тарой направились к обрывистому берегу Аламо. Пройдя сначала низом и пробираясь  через густые заросли, они подошли к откосу и стали взбираться. Вскоре они  очутились на верхушке утеса.    

Перед их  глазами расстилалась равнина.    

Солнце  спустилось уже довольно низко, но еще хорошо освещало прерию.    

На  совершенно ровной поверхности кое-где торчали кактус или одинокое деревце юкки.  Больше ничто не нарушало однообразия степи и ничто не загораживало далей.  Казалось, если бы по прерии пробежал койот, то и его можно было бы легко  заметить.    

На  большом расстоянии вдали виднелась темная полоска лесных зарослей.    

Фелим  молча смотрел в том направлении, откуда он ждал своего хозяина.    

Ему  недолго пришлось ждать. На горизонте из-за деревьев показался всадник. Он направлялся  к Аламо.    

Всадник  был еще на расстоянии больше мили, но верный слуга уже узнал в нем своего хозяина.  Он узнал его по полосатому серапэ яркой расцветки: ни у кого из мексиканцев не  было такого – оно было соткано индейцами племени навахо.    

Фелим  только удивился, почему хозяин набросил серапэ себе на плечи в такой душный вечер.  Казалось, разумнее бы свернуть его и привязать к седлу.    

– Тара,  собака моя! Вот и наш хозяин! Но только сейчас такая жара, что впору на камнях  жарить мясо, а он как будто этого не замечает. Не простудился ли он в этой  конуре, в таверне Обердофера? Свинья и та не захотела бы там жить. Наша хибарка  – настоящий салон по сравнению с ней.    

Фелим  некоторое время молча наблюдал за всадником. Путник уже был на расстоянии полумили  и продолжал приближаться.    

– Мать  Моисея! – закричал Фелим. – Что же это он придумал? Нет, это, наверно, просто  шутка, Тара. Он хочет, чтобы мы с тобой удивились. Ему вздумалось пошутить над  нами… Святой Патрик! Как это странно! Похоже, что у него нет головы. Право,  нет! Что же это может значить? Святая дева! Ведь если не знать, что это хозяин,  можно по-настоящему испугаться… Да хозяин ли это? Как будто бы наш хозяин выше.  А голова? Сохрани нас, святой Патрик, где же она? Она ведь не может быть под  серапэ? Не похоже на это. Что же все это значит, Тара?    

В голосе  Фелима звучал ужас.    

Собака  стояла немного впереди Фелима. Блестящими, широко раскрытыми глазами она  уставилась на своего хозяина, который был уже на расстоянии каких-нибудь  полутораста шагов.    

Когда  Фелим задал последний вопрос, закончивший длинную тираду, Тара в ответ только  жалобно взвыла.    

Вслед за  этим собака сорвалась с места и бросилась навстречу всаднику. Неудержимо несясь  вперед, она как-то пронзительно взвизгивала; этот визг был совсем не похож на  тот бархатистый, красивый лай, каким она обычно приветствовала возвращавшегося  домой мустангера.    

Гнедой,  в котором Фелим уже давно узнал лошадь хозяина, круто повернул и поскакал обратно  в степь.    

Не  отводя глаз от всадника, Фелим вдруг весь задрожал и застыл от нового прилива  ужаса. Он увидел при повороте лошади – это было ужаснее всего! – он видел  голову человека, того человека, который сидел на лошади, но, вместо того чтобы  быть, как ей подобает, на плечах, она была в руке всадника, у передней луки  седла.    

Когда  лошадь повернулась к нему боком, Фелим увидел – или, может быть, ему показалось,  что он видит страшное лицо мертвеца, покрытое запекшейся кровью.    

Больше  он ничего не видел. В следующую же секунду Фелим повернулся спиной к равнине, а  еще через секунду он уже мчался вниз по откосу со скоростью, на которую только  были способны его подкашивающиеся ноги.    

 Глава XLIV

  ЧЕТВЕРО КОМАНЧЕЙ    

     

Фелим  бежал, не останавливаясь и не оглядываясь назад. Копна его рыжих волос растрепалась  и развевалась по воздуху.    

Прибежав  в хижину, он закрыл обтянутую шкурой мустанга дверь и забаррикадировал ее  несколькими тюками и свертками, которые лежали тут же на полу.    

Но даже  и тогда он не почувствовал себя в безопасности. Разве могла защитить дверь,  хотя бы и загороженная, от того, что он только что видел?    

А то,  что он видел, – это, конечно, было сверхъестественным, потусторонним. На земле  таких чудес еще не бывало! Разве кто-нибудь когда-нибудь видел подобное  зрелище: человек верхом на лошади и держит в руке свою собственную голову?..  Кто когда-нибудь слыхал о таком явлении? Только не Фелим О'Нил.    

Обуреваемый  ужасом, слуга метался взад и вперед по хижине, садился на стул, вставал,  подкрадывался к двери, не смея, однако, ни открыть ее, ни даже заглянуть в  щелку. Порою Фелим рвал на голове волосы, судорожно сжимал руками виски и  протирал глаза, точно стараясь убедиться, что он не спал и на самом деле видел  этот жуткий образ.    

Постепенно,  не потому, что в нем появилась какая-то уверенность в безопасности, а просто  потому, что он почувствовал необходимость разобраться во всем этом, к нему  вернулся дар речи. Тут посыпались, точно из рога изобилия, бесконечные вопросы  и восклицания. На этот раз он обращался только к себе самому. Тары не было  дома, и она не могла принять участие в разговоре.    

Он  говорил совсем шепотом, точно опасаясь, что его кто-нибудь может подслушать за  стеной хакале.    

– Ах!  Ах! – вздыхал он. – Не может быть, чтобы это был он! Святой Патрик, защити меня!  Но что же это тогда было? Ведь там все было его. Его лошадь, полосатое серапэ,  ягуаровые сапоги и сама голова. Вот разве только лицо не его… На лицо я тоже  посмотрел, но как можно узнать человека по лицу, которое все покрыто кровью?  Ах! Это не мог быть мистер Морис! Никогда! Никогда!. Это был сон. Я, наверно,  спал и видел такой сон. Или, может быть, все это наделало виски?.. Нет. Я не  был пьян. Этого тоже не может быть. Ведь не прошло и получаса с тех пор, как я  видел все это… Кстати, капля этого напитка сейчас мне очень полезна. А то ведь  я не буду спать всю ночь и все буду думать. Ах! Ах! Что же это может быть,  наконец? И где только хозяин, если это не он? Святой Патрик! Охрани бедного  грешника, который остался совсем один, а кругом только духи и привидения!    

После  этого обращения к католическому святому ирландец еще с большим благоговением  обратился к другому божеству, издревле известному под именем Вакха[41]. Последний  услышал его мольбы.    

Уже  через час после того, как Фелим преклонил колени перед алтарем этого языческого  божества, представленного в образе бутыли с мононгахельским виски, он  освободился от всех страданий, хотя и не был освобожден от грехов. Он лежал  поперек хакале, не только не помня о жутком зрелище, которое поразило его в  самое сердце, но даже не сознавая, что сам существует.    

     

* * *    

     

Спустилась  ночь. В хижине Мориса-мустангера не было слышно ни звука.    

Звуки  были слышны лишь за стеной. Но это привычные звуки – ночные голоса леса: журчит  ручей, шепчутся листья, встревоженные ветерком, стрекочут цикады. Изредка  раздаются крики какого-то зверя.    

Ярко  светит луна. Серебристые ее лучи, освещая землю, проникают в самую чащу леса и  бросают полосы света среди черных теней деревьев.    

Отдавая  предпочтение тени перед светом, продвигаются всадники. Их немного – всего лишь  четверо, но на них жутко взглянуть. Их обнаженные, выкрашенные ярко-красной  краской тела, татуировка на щеках, огненные перья, торчащие на голове,  блестящее оружие в руках – все это говорит о дикой и опасной силе.    

Откуда  они?    

Они в  военном убранстве команчей. Об этом говорит их раскраска, головной убор, с орлиными  перьями, обнаженные руки и грудь, штаны из оленьей кожи. И если это  действительно команчи, то они прискакали с запада. Куда едут они?    

Всадники  направляются к хижине, где в бессознательном состоянии лежит один из ее обитателей.  Повидимому, хакале Мориса Джеральда избрано предметом их набега.    

На  небольшом расстоянии от хижины они соскакивают с лошадей, привязывают их к деревьям  и уже пешком направляются дальше.    

Они идут  крадучись и совершенно неслышно передвигают ноги по опавшей листве. Стараются  держаться в тени. Часто останавливаются, всматриваясь вперед и прислушиваясь.  Главарь командует ими безмолвной жестикуляцией.    

Внутри  хижины полная тишина. Оттуда не доносится ни одного звука.    

Четверо  команчей подкрадываются к двери. Она заперта, но по бокам ее есть щели. К этим  щелям четыре дикаря одновременно прикладывают уши и, притаившись, слушают.    

Не  слышно ни храпа, ни даже дыхания и вообще никакого звука.    

– Возможно…  – говорит по-испански главарь, – очень возможно, что он еще не вернулся домой.  Хотя, казалось бы, он уже давно должен быть на месте. Может быть, снова  куда-нибудь заехал? Помнится мне, что за домом должен быть навес для лошадей.  Если мустангер дома, то мы найдем там его мустанга. Подождите здесь, друзья, пока  я схожу и посмотрю.    

Через  несколько минут главарь вернулся к своим товарищам, которые все еще стояли у  двери.    

– Вот  не везет! – воскликнул он уже довольно громким голосом. – Его здесь нет и не было  за последние дни.    

– Нам  следовало бы войти в хижину и удостовериться в этом, – предложил один из рядовых  воинов, говоря по-испански и притом с довольно недурным произношением. – Что  плохого, если мы посмотрим, как ирландец устроил свое жилье в прерии?    

– Конечно,  в этом ничего плохого нет, – ответил третий тоже по-испански. – Давайте-ка заглянем  и в кладовую. Я так голоден, что способен есть сырое мясо.    

– Чорт  побери! – прибавил четвертый, и последний, на том же языке. – Я слыхал, что у него  есть и свой погребок. Если это так…    

Главарь  не дал ему закончить фразу. Напоминание о погребке, видно, побудило его к действию.    

Он  толкнул дверь ногой, но она не открылась.    

– Caramba!  Она заперта изнутри. Видно, для того, чтобы неповадно было посетителям вроде  львов, тигров, медведей, бизонов и, наверно, еще и индейцев. Ха-ха-ха!    

Еще один  сильный удар ногой по двери. Но дверь не подается.    

– Забаррикадирована,  и чем-то довольно тяжелым. Сейчас заглянем и узнаем, в чем дело.    

Пущен в  ход нож. В шкуре мустанга, натянутой на легкую раму, появляется большая дыра. В  нее индеец просовывает руку и, шаря кругом, исследует препятствие.    

Тюки и  свертки были скоро сдвинуты с места, и дверь открылась настежь.    

Дикари  входят. В открытые двери проникает яркий свет луны и освещает хижину.    

Посреди  хакале, растянувшись на полу, лежит какой-то человек.    

– Сагау!    

– Что  это – он спит?    

– Это,  наверно, мертвец, иначе бы он услышал нас.    

– Нет,  – сказал главарь, рассматривая человека на полу, – он всего лишь мертвецки  пьян. Это слуга мустангера. Мне уже приходилось с ним встречаться. Видно, что  хозяина нет дома. Надеюсь, что эта скотина не выпила всего пойла! А вот и  бутыль. Благоухает, как роза. Осталось и на нашу долю. Ну что же, можно и  выпить.    

В  несколько секунд остатки мононгахельского виски были распределены между присутствующими.  Хватило каждому приложиться по одному разу, а на долю главаря пришлось и  больше.    

Хозяин  дома рано или поздно должен вернуться. Гости безусловно хотят с ним повидаться,  иначе бы они не пришли сюда в такой поздний час.    

Что  четырем индейцам нужно от Мориса-мустангера?    

Они  пришли убить его!    

Однако  для читателя, наверно, уже ясно, кто скрывается под маской команчей. Наши команчи  – всего лишь мексиканцы, их вождь – Мигуэль Диаз, мустангер.    

– Нам  надо устроить засаду и дождаться его, – говорит Эль-Койот. – Теперь он уже,  наверно, скоро вернется. Вы, Барахо, отправляйтесь на утес и следите, когда он  появится на равнине. Остальные пусть остаются со мной. Он приедет со стороны  Леоны. Мы можем встретить его под большим кипарисом, там, в ущелье. Это будет  самое подходящее место.    

– Не  лучше ли нам покончить с этим? – предлагает кровожадный Барахо, указывая на Фелима.    

– С  мертвого взятки гладки! – присоединяется другой из товарищей.    

– Что  толку? Он и так никому не мешает. Оставьте этого чудака в покое. Я договорился  убить только его хозяина. Ну, Барахо, двигайтесь в путь. Взбирайтесь на утес.  Дон Морисио может появиться каждую минуту. Надо действовать без промаха. Может  быть, нам никогда больше не представится такой случай. Выслеживайте его с  вершины утеса. При таком освещении вы увидите его издалека. Как только вы его заметите,  спешите сюда и известите нас. Смотрите сделайте это так, чтобы мы еще успели  добежать до кипариса.    

Барахо  медлил подчиняться распоряжению. Ему не повезло в прошлую ночь, и он сильно  проигрался в карты Эль-Койоту. Ему хотелось бы отыграться. Он хорошо знает, чем  займутся его товарищи.    

– Быстрей  же, сеньор Висенте! – командует Диаз, видя, с какой неохотой тот покидает хижину.  – Если мы проиграем в этом деле, то и вы проиграете больше, чем вам удалось бы  выиграть в партию монте[42].  Идите же, мой друг, – продолжает Эль-Койот подбадривающим тоном. – Если он не  появится в течение часа, кто-нибудь сменит вас. Идите же!    

Барахо  подчиняется.    

Выйдя из  хижины, он направляется к утесу. Остальные усаживаются в хижине.    

     

    

     

На столе  перед ними появляется не ужин, а колода испанских карт – неизменный спутник  каждого мексиканского авантюриста.    

В азарте  игры незаметно летит время. Проходит час. Серебряные доллары звенят на столе  хижины. Тихо шелестят карты.    

Но вот  резкий звук внезапно прерывает игру.    

Это крик  очнувшегося Фелима. Он только что обнаружил странное общество, приютившееся  вместе с ним под крышей хакале.    

Игроки  вскакивают из-за стола, и все трое обнажают ножи. Жизнь Фелима под угрозой.    

Внезапное  появление Барахо спасает ирландца.    

– Он  едет! Уже приближается к утесу. Скорей, друзья, скорей! – скороговоркой шепчет  Барахо.    

Убивать  Фелима нет времени.    

Через  несколько секунд замаскированная компания уже у подножия утеса. Они устраивают  засаду под большим кипарисом и ждут приближения жертвы.    

Вскоре  раздается топот копыт. Слышен стук подков. Звуки долетают неравномерно, точно  лошадь скачет по неровному месту. Наверно, всадник спускается по откосу. Но его  еще не видно. Откос, так же как и долина внизу, находится в тени кипариса. Луна  освещает только узкую полоску земли.    

– Не  убивайте его! – шепчет Мигуэль Диаз повелительным тоном. – Сейчас еще рано.  Пусть еще поживет немного. Так нужно. Задержите его и его лошадь. Если же он  будет сопротивляться, мы с ним покончим. Помните уговор – я стреляю первым.    

Возражений  нет. Заговорщики обещают подчиниться старшему товарищу. Ждать приходится  недолго.    

– Abajo  las armas! A tierra![43]  – раздается голос Эль-Койота, бросившегося навстречу подъезжающему всаднику.  Эль-Койот схватывает лошадь под уздцы, а трое остальных бросаются на всадника.    

Последний  не оказывает никакого сопротивления. Он не отбивается, не защищается оружием,  ни единым словом не выражает протеста. Человек сидит на лошади – это они видят  своими глазами, руками ощущают его тело, только оно кажется как будто каким-то  бесчувственным. Сопротивляется один только конь. Он становится на дыбы, пятится  назад и тянет за собой атакующих его разбойников.    

Они  попали в полосу, освещенную луной.    

С криком  ужаса мексиканцы бросаются назад, бегут со всех ног к чаще, где привязаны их  лошади, быстро вскакивают на них и пускаются в бегство.    

Они  увидели то, что поразило ужасом и более отважных людей: они увидели всадника  без головы.    

 Глава XLV

  ПОИСКИ ВСЛЕПУЮ    

     

Перед  отрядом, выехавшим на розыски во главе с майором, всадник без головы появился в  более ранний час, чем перед другими очевидцами.    

Солнце  светило им прямо в глаза и ослепляло их. Они различали только очертания всадника  и больше ничего. Никакого сходства с Морисом-мустангером всадники из  сеттльмента не заметили.    

Фелим  смотрел на всадника без головы, стоя спиной к заходящему солнцу. Всадник показался  ему похожим на хозяина.    

Четыре  мексиканца, знавшие Мориса-мустангера, пришли к тому же заключению.    

И Фелим  и мексиканцы пережили ощущение самого дикого ужаса.    

Члены  экспедиции майора при виде этой загадочной фигуры были тоже сильно взволнованы  и не могли придумать, как объяснить такое странное явление.    

– Что  же это такое? Что вы об этом думаете, господа? – спросил майор, обращаясь к  своим спутникам, после того как всадник скрылся из виду. – Признаюсь, я  совершенно озадачен.    

– Проделка  индейцев? – высказал кто-то предположение. – Приманка, чтобы завлечь нас в  засаду?    

– Плохая  приманка, сказал бы я, – заметил другой. – Меня, во всяком случае, на такую  приманку не возьмешь.    

– Я  полагаю, что индейцы тут ни при чем, – ответил майор. – Что ты по этому поводу  думаешь, Спенглер?    

Следопыт  только покачал в ответ головой.    

– Может  ли это быть переряженный индеец? – снова обратился к нему майор.    

– Я  знаю не больше вашего, майор, – ответил следопыт. – Вероятно, что-нибудь в этом  роде. Одно на двух – либо человек, либо чучело.    

– Конечно,  это чучело, – отозвалось несколько голосов.    

– Кто  бы он ни был – человек, дьявол или чучело, – сказал один из членов отряда, высказавший  уже раз свое здравое мнение, – я не вижу оснований, почему нам не узнать, куда  идет его след, если таковой существует.    

– Если  след остался, – ответил Спенглер, – то мы скоро его обнаружим. Наша дорога лежит  по тому же направлению. Можно двигаться, майор?    

– Да,  конечно. Подобный пустяк не должен тормозить выполнение нашей задачи. Вперед!    

Всадники  опять двинулись вперед, некоторые из них не без колебания. Среди членов отряда  были люди, которые быстро повернули бы обратно, будь они предоставлены самим  себе. К ним принадлежал и Кольхаун. Он был потрясен больше других. Когда он  увидел всадника без головы, его глаза вдруг остановились, точно стеклянные,  губы побелели, а нижняя челюсть отвисла.    

Его  странный вид, конечно, не ускользнул бы от внимания окружающих, если бы не  общее смятение. Все, точно заколдованные, смотрели в одну точку, пока  загадочный призрак не исчез. Когда же отряд двинулся вперед, капитан держался  позади всех, чтобы не чувствовать на себе взглядов окружающих.    

Спенглер  был прав: то место, на котором таинственный всадник простоял некоторое время,  лежало как раз на пути отряда.    

Но,  точно в доказательство своей нереальности, всадник не оставил после себя  никаких следов.    

Тем не  менее это обстоятельство было совершенно естественным. В том месте, где он повернул,  как раз начиналась меловая прерия. Здесь поверхность земли была густо усеяна  белой галькой. Кое-где на камнях можно было обнаружить царапины, повидимому от  подковы. Однако эти следы с трудом можно было различить, и их видел только  острый глаз следопыта. Но даже и этот мало заметный след совсем потерялся среди  камней.    

Когда  солнце закатилось, Спенглер отказался от дальнейших поисков. Оставалось только  вернуться к лесу и расположиться бивуаком среди кустарников.    

Решено  было на рассвете возобновить поиски.    

Однако  этого сделать не удалось – помешали неожиданные обстоятельства.    

Не успел  отряд расположиться лагерем, как появился курьер с депешей для майора. Бумага  была из штаба в Сан-Антонио де Бексар, от командующего округом.    

Бумага  извещала о нападениях команчей в районе Сан-Антонио, в пятидесяти милях от  Леоны. Майор отдал распоряжение драгунам немедленно вернуться в форт, чтобы  подготовиться к походу. Сам он спешил туда же.    

Конечно,  поиски могли бы продолжать оставшиеся штатские, но многие из них отправились в  экспедицию, захватив с собой лишь ружье и не взяв никакой провизии. Голод давал  себя знать.    

Отказываться  от начатого дела никто не предполагал. Нужно было сменить лошадей, запастись провизией,  и тогда можно опять возобновить поиски.    

Небольшая  группа под руководством Спенглера взяла на себя обязательство проследить путь  американской лошади. Остальные же отправились в форт вместе с драгунами.    

Прежде  чем распрощаться с Пойндекстером и его друзьями, майор счел своим долгом поставить  их в известность относительно печальных открытий, сделанных Спенглером.  Пришлось рассказать и о кровавой луже, чтобы помочь разрешению загадки.    

Майор с  грустью высказал подозрения относительно молодого ирландца, с которым у него  всегда были прекрасные отношения. И хотя он не верил в виновность  Мориса-мустангера – вернее, считал это малоправдоподобным, – тем не менее он не  мог не признать, что против Мориса имелись серьезные улики. Что касается  остальных, то для них виновность мустангера была вне сомнений. Морис Джеральд  был громогласно объявлен убийцей. Дело казалось вполне ясным.    

Рассказ  Обердофера освещал лишь начало трагического происшествия. Лошадь Генри  Пойндекстера, вся забрызганная кровью, с окровавленным седлом,  свидетельствовала о трагической развязке. Промежуточные стадии этого кровавого  дела были быстро восстановлены отчасти на основании слов Спенглера, отчасти по  свежеполученным сведениям.    

Однако  никто не задал себе вопроса: что могло толкнуть человека на такое преступление?  Во всяком случае, серьезно над этим никто не задумался. Ссора с Кольхауном была  взята за основу для разрешения этих сомнений. Предполагалось, что Морис перенес  свое враждебное отношение к Кольхауну на всю семью Пойндекстеров.    

С этими  настроениями и мыслями Пойндекстер распрощался с друзьями. Решено было продолжать  розыски на следующее утро. Надо было до конца изучить оба следа и, живыми или  мертвыми, найти двух исчезнувших людей.    

     

* * *    

     

Группа  во главе со Спенглером расположилась лагерем на месте, указанном майором.    

Их было  всего около десяти человек. В более сильном отряде теперь не чувствовалось  необходимости. Опасность со стороны команчей в этом районе уже не была  угрожающей. Как будто бы не предвиделось и других опасностей.    

Вместо  того чтобы лечь спать, вся группа собралась около костра. Расположились поужинать.    

Несмотря  на веселое потрескивание огня и большие запасы спиртных напитков, настроение  было подавленное. Странный образ всадника без головы все еще стоял перед  глазами, и жуткое чувство, вызванное им, не могло так скоро рассеяться. И никто  попрежнему не знал, чем можно объяснить такое никому не понятное явление.  Неясно это было для Спенглера, так же как и для Кольхауна.    

Последний,  казалось, был потрясен больше всех. Он сидел, нахмурившись, в тени деревьев,  поодаль от костра. С того момента, как уехали драгуны, он не проронил ни слова.  Казалось, его даже не тянуло присоединиться к повеселевшей от выпивки компании.  Попрежнему его глаза горели каким-то неестественным, стеклянным блеском, а  печать испуга все еще оставалась на лице.    

– Послушай,  Кольхаун! – закричал ему один из молодых людей, уже изрядно выпивший. – Иди-ка  сюда, старина, и садись с нами к костру. Мы все сочувствуем твоему горю и  сделаем все, что сможем, чтобы отомстить за тебя и твоих близких. Но нельзя же  хмуриться все время! Иди сюда и выпей с нами мононгахельского виски! Это будет  тебе очень полезно, уверяю тебя.    

Кольхаун  принял дружеское приглашение и сел у костра, среди выпивавшей молодежи. Скоро  от мрачности его не осталось и следа. Он стал так весел, что вызвал даже  удивление у окружающих. Непонятно было, как мог вести себя так человек, у  которого лишь утром, как предполагали, был убит двоюродный брат. Придя в  качестве гостя, он скоро стал играть роль хозяина.    

Вино  лилось, и молодежь становилась все веселее. Говорили, пели, плясали, даже катались  по траве. Однако это искусственное веселье скоро сменилось неудержимым желанием  спать. Путешественники расположились на траве и заснули.    

Не спал  только один Кольхаун. Убедившись, что все спят, он поднялся и потихоньку прокрался  к своей лошади. Отвязав ее, он быстро вскочил в седло и уехал.    

Во всем  его поведении не чувствовалось, чтобы он был хоть сколько-нибудь пьян.    

Что же  руководило им? Может быть, он отправился на розыски из любви к погибшему брату?  Или хотел показать свое особое рвение, отправившись один?    

Судя по  срывавшимся у него фразам, можно было понять, что подобные намерения у него  действительно были.    

– Слава  богу, сейчас светит луна, до рассвета еще целых шесть часов. Хватит времени  обыскать каждый уголок зарослей на протяжении двух миль в окружности. И если  только труп там, я должен найти его. Но что же это могло означать? Если бы я  один это видел, я бы подумал, что сошел с ума. Но ведь все видели, все до  последнего! Силы небесные! Что же это может быть?    

Не успел  он произнести эти слова, как крик внезапного ужаса сорвался с его губ. Он круто  остановил лошадь, точно перед внезапной опасностью.    

Кольхаун  направлялся боковой тропой к уже известной нам просеке. Он только что собирался  выехать на нее, как вдруг увидел, что какой-то всадник едет по лесу.    

Всадник  пробирался по просеке не медленным шагом, а быстрой рысью.    

Еще  задолго до того, как он успел приблизиться, Кольхаун заметил, что это опять был  всадник без головы.    

Он не  мог ошибиться. Серебряные лучи месяца освещали плечи всадника – головы на плечах  не было. Это не могло быть иллюзией, созданной лунным светом. Кольхаун видел  этот же образ и при ярком солнечном блеске.    

Теперь  Кольхаун увидел больше – он нашел глазами голову, только она была не на своем  месте, она висела у бедра всадника, наполовину прикрытая кобурой – мертвенно  бледная, запачканная кровью, страшная. Он узнал лошадь, полосатое серапэ на  плечах всадника, непромокаемые сапоги – все это принадлежало Морису-мустангеру    

У  капитана было достаточно времени, чтобы все рассмотреть подробно. Скованный ужасом,  он стоял на боковой тропе, не в силах двинуться с места.    

Только  после того, как лошадь странного всадника с диким ржаньем, в ответ на которое  послышался вой собаки, следовавшей за ней по пятам, повернула и помчалась своей  дорогой, – только тогда Кольхаун почувствовал облегчение, только тогда  вернулась к нему способность речи.    

– Силы  небесные! – вскрикнул он с дрожью в голосе. – Что все это значит? Что это – человек?  Или же дьявол издевается надо мной? Или весь этот день был только жутким сном?  Или я сошел с ума? Сошел с ума, сошел с ума!    

Больше  он ничего не сказал. Решительным движением Кольхаун повернул лошадь и быстро  поскакал обратно, по-видимому отказавшись от ранее намеченной цели.    

Затем,  прокравшись тихонько к костру, он расположился среди спящей молодежи, но ему не  удалось заснуть. Ни на минуту не сомкнул он глаз. Его трясло, как в лихорадке,  и он с нетерпением ждал рассвета. Наступившее утро осветило своим слабым светом  мертвенную бледность его лица и жуткий блеск глубоко ввалившихся глаз.    

 Глава XLVI

  ТАЙНОЕ ПРИЗНАНИЕ    

     

Едва  забрезжил утренний свет, вокруг гасиенды Каса-дель-Корво жизнь уже била ключом.    

Во дворе  толпились люди. Они были вооружены, хотя не были военными. У одних – громоздкие  охотничьи ружья-одностволки или небольшие двустволки, у других – пистолеты, револьверы,  у третьих – большие ножи или даже томагавки.    

Не  меньшим разнообразием отличалась и одежда этих людей: красные фланелевые рубашки  мелькали рядом с камзолами из пестрой ткани индейской работы и кентуккской  фланели; коричневые брюки из домотканной шерсти и синие хлопчатобумажные;  поярковые шляпы и кожаные шапки; высокие сапоги из дубленой кожи и обувь из  оленьей шкуры.    

Для  пограничных поселений Техаса такое пестрое сборище сильных вооруженных людей –  самое обычное явление. Какова бы ни была цель их собрания, будь она самая  мирная, люди все равно пришли бы с оружием – таков был обычай Техаса.    

В тот  день люди собрались около гасиенды Каса-дель-Корво, чтобы продолжать начатые  розыски исчезнувшего сына плантатора. Некоторые из них участвовали в розысках  накануне, другие присоединились вновь. К последним принадлежали поселенцы более  отдаленных сеттльментов и охотники, которых вчера не было дома. Собравшихся  было больше, чем накануне. Среди них были регуляторы[44]. Они ничем не отличались  от других людей: ни своей одеждой, ни оружием, и посторонний человек ни за что  не узнал бы регулятора, но они знали друг друга. Предметом обсуждения было  убийство Генри Пойндекстера. Мориса-мустангера считали убийцей.    

Оживленные  толки вызвало появление в прерии загадочного всадника без головы. Скептики  считали это выдумкой и сначала не верили. Однако им скоро пришлось сдаться  перед настойчивыми утверждениями большого числа очевидцев.    

Все  ждали Вудли Пойндекстера, который должен был стать во главе сегодняшней экспедиции.  Ждали его распоряжений.    

Плантатор  задерживал отправление, надеясь найти проводника – человека, который мог бы  указать путь на Аламо и привести отряд к хижине Мориса-мустангера. Такого  человека не оказалось. Плантаторы, купцы, лавочники, юристы, охотники, торговцы  лошадьми и рабами – никто не знал, где находилась хижина на Аламо.    

Выяснилось,  что только один человек в сеттльменте мог взять на себя эту обязанность: это  был старый Зеб Стумп. Но Зеба Стумпа нельзя было отыскать. Он ушел, как обычно,  куда-то далеко на охоту. Несколько человек были посланы за ним в разных  направлениях, но один за другим они возвращались ни с чем.    

В  гасиенде была женщина, которая могла бы безошибочно указать путь к хижине мустангера.  Но Вудли Пойндекстер не знал этого.    

И  хорошо, что он этого не знал. Если бы только гордый плантатор подозревал, что  его дочь могла быть проводником к уединенной хижине на Аламо, его горе о  потерянном сыне усугубилось бы еще сознанием, что дочь пошла по нехорошему  пути.    

Последний  человек, посланный на поиски Зеба Стумпа, вернулся к гасиенде без него. Дальше  ждать уже становилось невозможно – жажда мести среди собравшихся была слишком  велика.    

Решили  двинуться в путь без проводника.    

     

* * *    

     

Только  успел отряд отъехать от Каса-дель-Корво, как в стенах самой гасиенды произошла  встреча двух людей, из которых каждый хорошо знал путь на Аламо. В этой встрече  не было ничего предосудительного, ничего заранее предусмотренного. Это была  простая случайность. Зеб Стумп только что вернулся с охоты и привез с собой  запас дичи для кухни плантатора.    

Для Зеба  Стумпа Луиза Пойндекстер была, конечно, дома. Больше того: она с большим нетерпением  ждала встречи с ним. Желание увидеть старого охотника у нее было так велико,  что весь день накануне, с самого восхода солнца и до заката, она не спускала  глаз с дороги.    

Едва  успела скрыться шумная толпа участников экспедиции, как она увидела старика верхом  на его старой кобыле. Лошадь медленно двигалась под тяжестью обильной  охотничьей добычи. Зеб Стумп ехал по противоположному берегу реки, но уже  сворачивал к гасиенде.    

Луиза  очень обрадовалась, увидев огромную фигуру старика. В этом человеке она видела  друга, которому могла доверить свои самые сокровенные тайны.    

Еще  задолго до того, как Зеб Стумп появился во дворе, молодая девушка уже ждала его  на азотее.    

Охотник  спокойно направлялся к гасиенде: он был весел, беззаботен и ничего не подозревал  о случившемся несчастье.    

На лице  его отразилось недоумение, когда он заметил, что ворота гасиенды заперты на засов.  Это не было в обычаях дома Пойндекстера. Мрачный вид негра еще больше удивил  Зеба Стумпа.    

– Что  с тобой, дружище Плуто? Ты выглядишь мрачнее тучи. И почему это у тебя среди  бела дня вдруг ворота на запоре? Не случилось ли у вас чего?    

– Да,  да, мистер Стумп, случилось. Именно случилось, несчастье случилось! Большое,  большое несчастье!    

– Говори  же скорей! – воскликнул охотник. – Говори! Ведь ничего не может быть страшнее,  чем то, что написано у тебя на физиономии. Не случилось ли чего с твоей молодой  хозяйкой? Не может этого быть! Мисс Луиза…    

– Нет,  нет, с мисс Луизой ничего не случилось. Но вроде этого. Молодая мисс дома. Войдите,  мистер Стумп. Она сама расскажет вам ужасную новость.    

– А  твой хозяин? Он дома, не так ли?    

– О  нет, нет! Его сейчас нет. Хозяин сейчас далеко от дома. Он уехал четверть часа  назад. Его нет сейчас дома. Он уехал в прерию, где дикие лошади. Туда, где была  охота месяц назад.    

– В  прерию, где дикие лошади? Зачем же он поехал туда? Кто же поехал с ним?    

– О-о!  С ним мистер Кольхаун и много другого народу. О-о! Там их много. Это Плуто вам  правду говорит.    

– Ну,  а ваш молодой мистер Генри – он, наверно, тоже поехал с ними?    

– О  мистер Стумп, в этом как раз наше горе. Мастер Генри уехал тоже. И он никогда  уже не вернется обратно. Его лошадь прибежала домой, она вся была в крови. Ой,  ой, люди говорят, что мастер Генри уже умер!    

– Умер?  Ты правду говоришь, негр?    

– О!  Это сама правда, мистер Стумп. Мне тяжело говорить это… Они все поехали искать  его труп.    

– Ну,  забери это на кухню. Здесь индюк и дикие куры. Мне можно увидеть мисс Луизу?    

– Я  здесь, мистер Стумп. Входите! – ответил серебристый голосок, хорошо знакомый  охотнику, только на этот раз звучавший так грустно, что Зеб Стумп с трудом  узнал его. – Увы! Все, что Плуто вам сказал, – все это правда. Мой брат пропал.  Его никто не видел с позавчерашнего вечера. Его лошадь вернулась домой с  кровавыми пятнами на седле. О Зеб, об этом даже страшно подумать!    

– Да,  это тяжелые новости. Он куда-то уехал, а его лошадь вернулась одна. Я не хочу  причинить вам лишнюю боль, мисс Луиза, но, может быть, и я могу помочь, а для  этого мне надо знать подробности.    

Луиза  рассказала Зебу все, что знала. Только то, что произошло в саду и что  предшествовало этому, она скрыла от него. Она сослалась на рассказ Обердофера в  подтверждение того, что Генри, наверно, поехал за мустангером.    

Зеб  Стумп был глубоко взволнован ее рассказом. А когда Луиза сказала ему о том, что  Мориса считают убийцей ее брата, он был возмущен до крайности.    

– Это  ложь! – кричал охотник. – Клевета! Только грязные скоты могли это придумать!  Это совершенно невероятно, Мустангер не из тех, кто мог бы пойти на такое дело.  Никогда я этому не поверю! И зачем ему это? Если бы между ними были плохие  отношения, но ведь это не так! Я знаю, как Морис-мустангер относился к вашему  брату: он сам мне об этом говорил. Правда, он ненавидел вашего двоюродного  брата Кассия. Но я бы хотел знать, кто его не ненавидит? Простите меня, что я  так говорю вам. Если бы между вашим братом и мустангером произошла ссора,  раздор, то…    

– Нет,  нет! – закричала креолка, забыв обо всем в порыве своего горя. – Между братом и  мистером Джеральдом все было улажено. Генри мне так сказал, а Морис…    

Взгляд  собеседника заставил ее замолчать. Закрыв лицо руками, она разразилась рыданиями.    

– Значит,  между ними что-то было, – пробормотал Зеб. – Вы сказали, мисс Луиза, что была  ссора между вашим братом и…    

– Мой  дорогой, дорогой Зеб! – воскликнула она, отнимая руки от лица и смотря прямо в  глаза растерявшемуся охотнику. – Обещайте мне, что вы никому, никому не  скажете! Обещайте мне как друг, как честный и порядочный человек. Вы обещаете,  правда?    

Охотник  в знак клятвенного обещания поднял свою огромную руку и затем выразительно  ударил себя по груди.    

Через  пять минут он был уже посвящен в тайну, какую обычно женщины не любят выдавать.  Они доверяют такие тайны лишь тому, кто действительно заслуживает полного  доверия.    

Зеб  Стумп удивился признанию меньше, чем этого можно было ожидать.    

– Что  же тут такого, мисс Луиза! – пробормотал он сочувственно. – Зеб Стумп не видит  в этом ничего такого, чего можно было бы стыдиться. Женщины всегда остаются  женщинами – и в прерии так же, как и везде на свете. И если кто-нибудь станет  утверждать, что вы полюбили не того, кого следует, отдав свое сердце  мустангеру, то это будет глубокой ошибкой. Он очень хороший человек и  заслуживает вашей любви. Все же остальное, что вы мне рассказали, только  подтверждает мое предположение, что он не мог совершить этот грязный поступок,  если только это вообще произошло. Какие же имеются доказательства? Только то,  что лошадь вернулась с пятнами крови на седле?    

– Увы,  найдены и другие улики. Вчера целый день продолжались розыски. Долго ехали по  следам и нашли что-то, о чем не хотели рассказать. Мне показалось, что отцу не  хотелось этого говорить мне, а других я боялась спросить. Они снова поехали  сегодня, незадолго до того, как я увидела вас на дороге.    

– Но  мустангер? Что же он говорит в свое оправдание?    

– О,  я думала, что вы знаете! Ведь его тоже не могут найти. Может быть, и он погиб  от той же руки, которая убила брата!    

– Вы  говорите, что они ездили по следам? Что же, они нашли его след? Если он только  жив, то он на Аламо. Почему они не поехали туда? А, понимаю! Наверно, никто не  знает как следует, где это находится. И если только их вел этот молокосос  Спенглер, то, конечно, на меловой прерии им ничего не удалось проследить.  Значит, они опять туда же поехали?    

– Потому-то  мне и хотелось вас видеть. С отцом сейчас поехало много всякого народу. Среди  них были и регуляторы. Когда они отъезжали, я слышала разговоры о линчевании[45].Некоторые из  них клялись отомстить. Подумайте только, Зеб: что, если они найдут его и Морис  не сможет убедительно доказать свою невиновность!. Ведь эти люди в порыве необузданной  злобы, да еще имея такого помощника, как Кассий Кольхаун, – вы представляете,  что они могут с ним сделать?! Дорогой Зеб, ради меня, ради него, ради нашей  дружбы поезжайте туда, поскорее поезжайте! Необходимо опередить их и  предупредить Мориса. Ваша лошадь не из быстроногих. Возьмите мою, возьмите любую,  какую захотите, из нашей конюшни! Торопитесь…    

– Вы  правы, – прервал ее охотник, собираясь уходить. – Конечно, это может кончиться  плохо для молодого мустангера. Я сделаю все, чтобы помочь ему. Не беспокойтесь,  мисс Луиза. Я успею доехать на своей старушке. Она прекрасно знает эту дорогу.  Мы живо доберемся. А на вашей крапчатой мне что-то не очень хочется ехать. Да,  кроме того, моя стоит оседланная… Ну, прощайте же. Не горюйте – может быть, с  вашим братишкой ничего плохого и не случилось. А что Морис-мустангер чист, как  младенец, это для меня ясно, совершенно ясно.    

 Глава XLVII

  ПЕРЕХВАЧЕННОЕ ПИСЬМО    

     

Обуреваемые  паническим страхом, Эль-Койот и трое его товарищей бросились к своим лошадям и  быстро вскочили в седла. Они и не думали возвращаться к хижине мустангера.  Наоборот, единственное, что у них было на уме, – это как можно дальше отъехать  от уединенного жилища.    

В том,  что это был «дон Морисио», никто не сомневался. Все трое знали его, Диаз –  лучше других, но каждый из них – достаточно хорошо, чтобы убедиться, что  всадником без головы был не кто иной, как ирландец.    

Они  узнали его лошадь, непромокаемые сапоги из шкуры ягуара, серапэ работы индейцев  племени навахо, отличавшееся от обычных мексиканских серапэ своей расцветкой и  рисунком, и, наконец, его шляпу.    

Но конь  не остановился, и они не успели рассмотреть голову. На ней была шляпа – черное  глянцевое сомбреро, которое обычно носил Морис-мустангер. Она заблестела перед  их глазами, попав в полосу лунного света. Потом они увидели большую собаку, и  Диаз сразу узнал в ней собаку ирландца. Со свирепым рычаньем пес бросился на  них.    

Правда,  это было уже излишне, так как они и без того пустились бежать.    

Во весь  карьер мчались наши всадники по лесным зарослям. Взобрались на верх обрывистого  склона не через ущелье, где предполагалось совершить убийство, а с другой  стороны и наконец попали на равнину. Но и здесь они не остановились ни на  минуту и продолжали скакать галопом, пока не очутились снова в лесных зарослях,  где так недавно произошло их удачное перевоплощение в команчей.    

Обратной  метаморфозе уделено было меньше внимания, и она была скорее закончена. Торопливо  смыли они со своего тела боевую раскраску (вода была у них с собой в больших флягах),  быстро вытащили свои мексиканские костюмы из дупла дерева и с не меньшей  поспешностью переоделись, вскочили на лошадей и поскакали к Леоне.    

На  обратном пути они говорили только о всаднике без головы. Подавленные паническим  ужасом, мексиканские мустангеры никак не могли себе объяснить это  сверхъестественное явление. Полные неразрешимых сомнений, распрощались они друг  с другом на окраине сеттльмента и разошлись по своим хижинам.    

– Сагау!  – воскликнул Эль-Койот, когда он переступил порог своего хакале и бросился на  кровать. – Едва ли уснешь после этого. Святой бог! Что за чудовищное зрелище!  Кровь застыла в жилах! И нечем отогреться, чтобы прийти в себя. Фляга пуста.  Таверна закрыта. Все спят. Матерь божья, что бы это могло быть? Привидение?  Нет! Я сам осязал его тело и кости… Если это просто чучело, то для чего и кому  это нужно? Кому, кроме меня и моих товарищей, охота разыгрывать карнавал в  прерии? Тысяча чертей! Что за чудовищный маскарад!.. Стой, не опередили ли  меня? Может быть, кто-нибудь другой уже заработал тысячу долларов? Может быть,  это был ирландец, убитый, обезглавленный, с собственной головой в руках?.. Нет,  этого не могло быть – чудовищно, неправдоподобно, невероятно!.. Но что тогда?..  А, понял! Его могли предупредить относительно нашего посещения, или, во всяком  случае, он мог подозревать о нем. И эта комедия была разыграна, чтобы испугать  нас. Вероятно, он же сам и был свидетелем нашего постыдного бегства.  Проклятье!.. Но кто мог выдать и предать нас? Никто. Конечно, никто не знал о  нашем намерении. Как же он тогда мог подготовить такой дьявольский сюрприз?..  А! Я забыл: ведь мы ехали по прерии среди бела дня. Нас могли видеть. Должно  быть, именно так. А когда мы переодевались в лесу, за нами проследили и  выкинули такую же штуку. Это единственное объяснение… Дураки! Испугались  чучела!. Caramba! Завтра же я снова отправлюсь на Аламо. Я заработаю эту  тысячу, хотя бы мне понадобился для этого год! Так или иначе, но дело должно  быть сделано. Достаточно того, что я потерял Исидору. Может быть, это и не так,  но одна эта мысль нестерпима. Если я только узнаю, что она любит его, что они  встречались после того, как… О боже! Я сойду с ума. И в своем безумстве я  уничтожу не только человека, которого она любит, но и женщину, которую я сам  люблю! О донья Исидора! Ангел красоты и демон коварства! Я могу задушить тебя в  своих объятиях или заколоть кинжалом! И тебе предоставлю я этот выбор…    

Немного  успокоившись от пережитых волнений и почувствовав удовлетворение от вновь  созревшего решения, Эль-Койот скоро заснул.    

Проснулся  он, когда утренний свет заглянул к нему в дверь и вместе с ним и гость показался  на пороге.    

– Хосэ!  – закричал Эль-Койот с удивлением и заметной радостью в голосе. – Ты здесь?    

– Да,  сеньор, это я.    

– Рад  видеть тебя, друг Хосэ. Донья Исидора тоже здесь? Я хочу сказать – на Леоне?    

– Да,  сеньор.    

– Так  скоро вернулась? Ведь еще не прошло и двух недель, не так ли? Меня не было в сеттльменте,  но я слыхал об этом. Я ждал от тебя весточки. Почему же ты мне не давал ничего  знать?    

– Только  потому, сеньор дон Мигуэль, что не было надежного человека. Мне нужно было  сообщить вам кое-что, чего нельзя было доверить чужому. К сожалению, вы не  поблагодарите меня за то, что я вам передам. Но моя жизнь в ваших руках – ведь  я обещал, что вам будет все известно.    

Волк  Прерий подскочил как ужаленный:    

– Про  него и про нее! Я вижу это по твоему лицу. Твоя госпожа встречалась с ним?    

– Нет,  сеньор. По крайней мере, насколько мне известно, они не виделись после той  первой встречи.    

– Что  же тогда? – спросил Диаз, повидимому несколько успокоенный. – Она была здесь,  пока он жил в таверне? Между ними была какая-нибудь связь?    

– Да,  дон Мигуэль, была. Я хорошо это знаю, так как сам был посредником. Три раза я отвозил  корзинку с провизией, которую донья Исидора посылала ему. В последний раз было  приложено и письмо.    

– Письмо!  Ты знаешь его содержание, ты читал его?    

– Благодаря  вам, благодаря вашей доброте бедный слуга мог это сделать. Даже больше – я  переписал это письмо.    

– Оно  с тобой?    

– Да!  Вот видите, дон Мигуэль, вы не напрасно посылали меня в школу. Вот письмо доньи  Исидоры.    

Диаз  нетерпеливым движением выхватил записочку и с жадностью стал читать. Но записка  как будто даже успокоила его.    

– Caramba!  – сказал он, небрежно складывая письмо. – В этом нет ничего особенного, друг  Хосэ. Здесь лишь ее благодарность за оказанную услугу. И это все?    

– Нет,  еще не все. Из-за этого я к вам и пришел: у меня поручение в сеттльмент.  Прочитайте.    

– А!  Другое письмо?    

– Да,  сеньор. На этот раз подлинное письмо, а не мои каракули.    

Дрожащими  руками взял Диаз протянутый ему листок бумаги, развернул и стал читать:    

     

«Сеньору  дону Морисио Джеральду.    

Дорогой  друг, я снова здесь, в гостях у дяди Сильвио. Жить без вестей от вас я больше  не в состоянии. Меня мучает неизвестность. Скажите мне, поправились ли вы после  вашей болезни? О, если бы это было так! Как я хочу увидеть ваши глаза – ваши  красивые, выразительные глаза, – чтобы убедиться, что вы совсем здоровы! Будьте  другом и дайте мне эту возможность. Через полчаса я буду на вершине холма, за домом  моего дяди.    

Приходите  же, я жду вас!    

Исидора  Коварубио де Лос-Ланос »    

     

 Глава XLVIII

  ИСИДОРА    

     

Солнце  только что поднялось над горизонтом прерии. Его круглый диск, словно щит из  червонного золота, засиял над высокой травой. Золотые лучи проникали в гущу  лесных зарослей, там и сям разбросанных по саванне. Крупные капли росы все еще  висели на акациях, отягощая их перистую листву и слезами скатываясь на землю. И  казалось, что деревья оплакивали разлуку с ночью, жалели расстаться с прохладой  и сыростью, боялись встречи с палящим зноем дня. Птицы весело щебетали на  ветках, словно приветствуя восходящее солнце.    

Но вряд  ли где-нибудь, кроме прерий Техаса, можно встретить в такой ранний час бодрствующего  человека.    

На  берегу реки Леоны, в трех милях от форта Индж, показалась фигура какого-то  всадника. По манере сидеть на лошади, по костюму, серапэ на плечах, сомбреро на  голове всякий, конечно, подумал бы, что это мужчина. Однако не следует  забывать, что действие происходит на юго-западе Техаса – женщины там тоже ездят  на лошади по-мужски и для этого соответственно одеваются.    

Да, наш  ранний всадник – не мужчина, а женщина. В этом легко убедиться. Стоит только  посмотреть на маленькую ручку, которая держит поводья, на маленькую ножку в  стременах, на изящную, женственную фигуру и, наконец, на великолепные волосы,  свернутые узлом под полями сомбреро, и сомнений не останется, что перед нами  женщина.    

Это  донья Исидора Коварубио де Лос-Ланос.    

Мексиканской  девушке только недавно минуло двадцать лет. Она жгучая брюнетка и очень хороша  собой. Но красота ее – это красота тигрицы и внушает скорее страх, чем нежную  любовь.    

В ее  лице незаметно никаких признаков слабости, ни тени пугливости. Твердость, решимость,  отвага, незаурядный для женщины ум – вот что отражают эти юные черты. На  смуглой коже разлит алый румянец, настолько яркий, что кажется – он не сойдет  даже перед лицом смертельной опасности.    

Девушка  едет одна по лесистому берегу Леоны. Невдалеке виден дом, но она удаляется от  него. Это гасиенда ее дяди, дона Сильвио Мартинеца.    

Непринужденно  и уверенно сидит молодая мексиканка в седле. Под ней горячий конь, но вам  нечего беспокоиться о молодой всаднице – она прекрасно управляет своей лошадью.    

Легкое  лассо аккуратно свернуто на седельной луке. Исидора владеет этим оружием не хуже  любого мексиканского мустангера и этим гордится.    

Она едет  не по большой дороге вдоль берега реки, а по боковой тропе, которая ведет от гасиенды  ее дяди на вершину близлежащего холма, единственную возвышенность на низовьях  Леоны. Взобравшись наверх, Исидора натягивает поводья, но не для того, чтобы  дать отдохнуть лошади, а потому, что она достигла конечной цели своей поездки.  В этом месте тропинка соединяется с проезжей дорогой; вблизи дороги – небольшая  полянка величиной в два или три акра; она покрыта травой, но лишена древесной  растительности. Это словно прерия в миниатюре. Колючие лесные заросли окружают  полянку со всех сторон. Три едва заметные тропинки расходятся от нее в разных  направлениях, прорезая чащу кустарников.    

Исидора  выехала на середину полянки и, остановившись там, потрепала по шее свою лошадь,  чтобы та успокоилась. Хотя вряд ли это нужно было делать – крутой подъем  настолько утомил коня, что он уже не рвался вперед и не проявлял нетерпения.    

– Я  приехала раньше назначенного часа! – воскликнула молодая всадница, вынимая золотые  часы из-под своего серапэ. – А может быть, он и вовсе не приедет? Ах, если бы  только он смог приехать!..    

Что это –  я вся дрожу? Это у меня нервная дрожь. Я никогда еще не испытывала такого  волнения. Это страх? Да, вероятно…    

Как  странно, что я боюсь любимого человека, единственного человека, которого я  вообще любила. Мое отношение к дону Мигуэлю вряд ли можно было назвать любовью.  То был самообман, игра фантазии. К счастью, я быстро излечилась, увидя его  трусость. Герой моих романтических грез сошел со своего пьедестала, и за этим  последовало разочарование. Как я рада этому! Теперь же я просто ненавижу дона  Мигуэля, узнав, что он стал… святые силы, неужели это правда, что он стал  разбойником…    

Но я бы  не испугалась встречи с ним даже в этом уединенном месте…    

Как это  странно: бояться любимого человека, которого считаешь самым благородным, самым  прекрасным из смертных, и в то же время не испытывать страха перед тем, кого  глубоко ненавидишь, зная всю его жестокость и коварство!    

И  все-таки в этом нет ничего странного. Я дрожу не от страха перед опасностью, а  лишь из страха оказаться нелюбимой. Вот почему я сейчас дрожу, вот почему я не  могу спокойно спать по ночам с того самого дня, когда Морис Джеральд освободил  меня из рук индейцев…    

Я  никогда не говорила ему о моих чувствах. И неизвестно еще, как он примет мое  признание. Но он должен все знать. Я не могу больше терпеть эту мучительную  неизвестность. Я предпочитаю отчаяние, даже смерть, если только мои мечты  обманут меня…    

А! Я  слышу топот копыт. Это он? Да! Я вижу сквозь деревья яркую расцветку его  костюма. Морис Джеральд обычно носит этот костюм. Неудивительно – он так ему к  лицу…    

Пресвятая  дева! Я закутана в серапэ, на голове моей сомбреро… Он примет меня за мужчину!  Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой  женщину!..    

В одно  мгновение Исидора срывает с себя серапэ и шляпу – едва ли быстрее могло произойти  превращение на сцене. И вот на фоне зелени теперь вырисовывается легкая  женственная фигурка и прекрасная головка, достойная резца Кановы. Слегка  привстав, опираясь на стремена и наклонившись корпусом вперед, она вся  превращается в ожидание.    

Исидора  не обнаруживает и тени страха, вопреки своим словам. Губы не дрожат, на лице  незаметно бледности. Наоборот, ее взгляд, устремленный вперед, – призыв гордой  любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.    

Но  вдруг… что за странная перемена? Золотая вышивка ввела ее в заблуждение.  Всадник в мексиканском наряде – не Морис Джеральд, а Мигуэль Диаз.    

Приподнятое,  взволнованное состояние Исидоры переходит в уныние. Полная разочарования, девушка  опускается в седло, и из груди ее вырываются тяжелые вздохи, близкие к  возгласам отчаяния.    

Эль-Койот  заговорил первый:    

– Здравствуйте,  сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас среди этих тенистых зарослей?    

– Это  ни в какой мере не должно вас касаться, дон Мигуэль Диаз.    

– Странный  ответ, сеньорита. Конечно, это касается меня и должно меня касаться. Вы прекрасно  знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался, что я ваш раб.  Вот это-то и охладило ваши чувства.    

– Вы  ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила, что люблю вас. Если мне нравилось,  как вы ездите верхом, и я об этом вам сказала, то, во всяком случае, из этого  не следовало делать какие-либо выводы. Не вами я любовалась, а лишь вашим  искусством наездника. И это было три года назад. Я была тогда еще девчонкой, а  в этом возрасте такие вещи производят сильное впечатление. Поражает внешний  блеск, а не моральные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно,  что ко многому стала иначе относиться.    

– Но  почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните тот день, когда я укротил самого  неистового быка и усмирил самую дикую лошадь в табуне вашего отца? Ведь ни один  пастух не смел подойти к ним. В этот день вы улыбались мне, и в вашем взгляде я  прочел признание в любви. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно  хорошо изучил людей и легко мог прочесть по вашему лицу, что вы думали и что вы  чувствовали. Но сейчас все изменилось. Почему же? Потому, что я был покорен  вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. А вы,  как это обычно бывает у женщин, одержав победу и узнав об этом, потеряли интерес  к побежденному. Это так, сеньорита, не отрицайте этого.    

– Нет,  это не так, дон Мигуэль Диаз. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась  в любви к вам. Вы были для меня просто искусным наездником, но не больше. Вы  тогда были им или, по крайней мере, казались таковым. Но что вы представляете  собой теперь? Знаете ли вы, что о вас говорят здесь, да и не только здесь, но и  на Рио-Гранде?    

– Я  не считаю нужным отвечать на клевету – все равно, исходит ли она от друзей-предателей  или же от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получить объяснения, а не давать  их.    

– От  кого?    

– От  вас, прелестная донья Исидора.    

– Вы  слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диаз. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете.  Не забывайте, что я дочь…    

–…одного  из самых гордых плантаторов на Рио-Гранде и племянница не менее гордого  собственника в Техасе. Я обо всем этом думал. Вспомнил также, что когда – то и  я владел гасиендой, а сейчас – всего лишь охотник за лошадьми. Caramba! И что  же из этого? Вы не из тех женщин, которые могут презирать человека из-за того  только, что он небогат. Бедный мустангер, повидимому, может иметь у вас не  меньше шансов на успех, чем владелец сотни табунов. И у меня есть доказательство  вашего великодушия.    

– Какое  доказательство? – быстро спросила она, в первый раз обнаружив беспокойство. –  Где это доказательство?    

– В  этом прекрасном письме. Вот оно, у меня в руках, за подписью доньи Исидоры Коварубио  де Лос-Ланос. Письмо, адресованное такому же бедному мустангеру, как и я. Я не  вижу необходимости дать вам его в руки. Ведь вы можете узнать письмо и на  расстоянии?    

Она  узнала письмо. Гневный взгляд, брошенный на Диаза, выдал это.    

– Как  оно могло попасть в ваши руки? – спросила Исидора, не пытаясь скрыть свое негодование.    

– Это  не важно. Оно в моих руках. Этого я давно добивался. Не для того, чтобы узнать,  что вы перестали интересоваться мною – для меня это было ясно и так, – но чтобы  иметь доказательство, что вы увлечены другим. Оно говорит о том, что вы любите  Мориса-мустангера, вы мечтаете посмотреть в его красивые глаза. Но знайте: вы  никогда не увидите его!    

– Что  это значит, дон Мигуэль Диаз?    

Она  спросила его с дрожью в голосе, боясь услышать ответ. И неудивительно:  выражение лица Эль-Койота должно было внушить страх.    

Заметив  это, он ответил:    

– Ваши  опасения вполне правильны. Я потерял вас, донья Исидора, но никому другому вы  тоже не будете принадлежать – я это решил.    

– Что  именно?    

– То,  что я сказал: никто другой не назовет вас своей, а в особенности  Морис-мустангер!    

– Вот  как!    

– Да!  Обещайте мне, что вы никогда больше не встретитесь с ним, или вы не уйдете с  этого места!    

– Вы  шутите, дон Мигуэль?    

– Нет,  я говорю совершенно серьезно, донья Исидора.    

Искренность  этих слов была слишком очевидна. Несмотря на свойственную Эль-Койоту трусость,  взгляд его выражал холодную и жестокую решимость, а рука уже взялась за  рукоятку кинжала.    

Даже  отважной Исидоре стало не по себе. Угроза была слишком очевидной, и казалось,  что избежать опасности почти невозможно. В первый же момент встречи у нее  немного дрогнуло сердце, но она надеялась, что подоспеет друг и возьмет ее под  свою защиту. В начале разговора молодая мексиканка жадно прислушивалась, не  раздастся ли топот коня, и изредка бросала взгляд в ту сторону зарослей, откуда  она ждала этого звука.    

Теперь  эта надежда рухнула. Письмо не попало к тому, кому оно предназначалось; ждать  поддержки было нечего. Она подумала о бегстве. Но это сопряжено было с  трудностями и большим риском. Можно получить пулю в спину, так как пистолет  Эль-Койота был у него так же близко под рукой, как и кинжал.    

Исидора  вполне оценила всю опасность положения. На ее месте растерялась бы любая  женщина. Но Исидора Коварубио была не из робких. Она и виду не показала, что  угроза произвела на нее какое-нибудь впечатление.    

– Чепуха!  – воскликнула она. – Вы играете мною, сеньор. Вы хотите испугать меня.  Ха-ха-ха! Почему мне бояться вас? Я езжу на лошади не хуже вашего. И лассо я  бросаю так же легко и так же далеко, как и вы. Посмотрите, как ловко я с ним  обращаюсь!    

С  улыбкой произнося эти слова, девушка сняла лассо с седельной луки и стала  наматывать его на руку, как бы намереваясь демонстрировать свое искусство.    

Но  замысел ее был иной. Диаз этого не понял. Он был озадачен ее поведением и молча  сидел на лошади.    

Только  тогда, когда он почувствовал, что петля лассо затягивается вокруг его локтей,  мексиканец понял ее намерение. Но было поздно. В следующий момент руки у него  оказались вытянутыми по бокам и туго связанными. Он уже не мог достать ни своего  кинжала, ни пистолета. Прежде чем Эль-Койот успел дотронуться до лассо, оно еще  туже затянулось вокруг него. Сильным толчком он был выброшен из седла.    

– Теперь,  дон Мигуэль Диаз, – вскричала Исидора, повернув лошадь, – не грозите мне  больше! И не пытайтесь освободиться. Пошевелите только пальцем – и я поскачу  вперед. Коварный злодей! Несмотря на твою трусость, ты хотел убить меня, я  видела это по твоим глазам! Но наши роли переменились, и теперь…    

Не слыша  ответа, она замолчала. Ее лассо было туго натянуто, и она не спускала глаз с  упавшего человека.    

Эль-Койот  неподвижно лежал на земле, опутанный лассо. При падении с лошади он потерял  сознание. Казалось, что он умер.    

– Святая  дева! Неужели я убила его? – воскликнула Исидора, осадив свою лошадь немного назад.  – Я не хотела этого. Но если даже и так, никто не сможет упрекнуть меня: ведь у  него было твердое намерение убить меня. Умер ли он или же просто притворяется,  чтобы я подошла к нему? Пусть другие это решают. Теперь я могу смело ехать  домой, он меня не догонит. А если жизнь его в опасности, я пришлю людей из  гасиенды на помощь. Прощайте, дон Мигуэль Диаз!    

С этими  словами Исидора вытащила из-за корсажа небольшой кинжал, перерезала лассо около  самой седельной луки и, не чувствуя упреков совести, поскакала домой, оставив  свою жертву распростертой на земле.    

 Глава XLIX

  ЛАССО РАЗВЯЗАНО    

     

После  беседы с Зебом Стумпом молодая креолка пошла в свою комнату и, опустившись на  колени, начала молиться. Как все креолы, она была католичкой и твердо верила в  заступничество мадонны. Странной и печальной была ее молитва: она молилась о  человеке, которого считали убийцей ее брата.    

Луиза ни  минуты не сомневалась, что Морис Джеральд не был виновен в этом ужасном  преступлении. Она молилась не о прощении, а о защите. Рыдания заглушали слова  ее молитвы. Луиза любила своего брата со всей нежностью сестры. Она была  глубоко потрясена горем, но эта печаль не могла заглушить другого чувства,  более сильного, чем родственные узы. Горюя о потере брата, девушка молилась о  спасении возлюбленного.    

Когда  она поднялась с колен, взгляд ее случайно упал на лук, так хорошо служивший ей  в ее любовной переписке.    

«О, если  бы я могла послать стрелу, чтобы предупредить Мориса об опасности!»    

Но тут  же она подумала и о другом: не могли ли остаться следы их тайных свиданий? Луиза  вспомнила, что Морис после ночного свидания переплыл реку, вместо того чтобы  переправиться в лодке. Его лассо, наверно, осталось в лодке. Накануне,  потрясенная горем, она не подумала об этом. Тайна их ночных свиданий могла  обнаружиться.    

Солнце  поднялось уже довольно высоко и ярко светило в стеклянную дверь. Луиза распахнула  ее, чтобы спуститься в сад и пройти к лодке. Но на балконе она остановилась,  услыхав голоса, которые доносились сверху. Разговор происходил между Флориндой  и Плуто, которые в отсутствие хозяина решили подышать свежим воздухом на  азотее. Внизу можно было отчетливо слышать каждое слово, но Луизу мало  интересовал их разговор. Только когда до ее слуха донеслось дорогое ей имя, она  стала прислушиваться.    

– Они  называют молодого парня Джеральда. Морис Джеральд его имя. Они говорят, что он  ирландец, но если это правда, то он совсем не похож на тех ирландцев, которых я  видел в Новом Орлеане. Он больше похож на настоящего джентльмена. Вот на кого  он похож!    

– Ты  не думаешь, Плуто, что он убил мастера Генри?    

– Ничего  подобного я не думаю! Хо! Хо! Он убил мастера Генри! Вот еще что придумали! Это  все равно, что сказать, будто я убил мастера Генри… Но что там такое? Смотри  туда, Флоринда. Видишь?    

– Где?    

– Вон  там, на другой стороне реки. Видишь мужчину на лошади? Это ведь Морис Джеральд,  тот самый человек, которого мы встретили в черной прерии… Тот самый, который  подарил мисс Лу крапчатую лошадь. Тот самый, которого сейчас все ищут там, где  его нет!    

– О  Плуто, я уверена, что он не виноват! Он такой красивый и храбрый господин!    

Луиза  дальше не стала слушать. Она вернулась в дом и медленно направилась на азотею.  Ей трудно было скрыть свое волнение перед слугами.    

– О  чем вы тут разговариваете? – с напускной строгостью спросила Луиза.    

– О  мисс Луиза, посмотрите-ка туда! Молодой парень…    

– Какой  молодой парень?    

– Тот  самый, которого разыскивают, тот самый…    

– Я  ничего не вижу.    

– Хо!  Хо! Он только что скрылся за деревьями. Смотрите туда, туда… Вы видите черную  блестящую шляпу, бархатную куртку и блестящие серебряные пуговицы? Это он. Я  уверен, что это он, тот самый молодой парень.    

– Ты,  верно, ошибаешься, Плуто. Здесь многие так одеваются. Расстояние слишком  велико, чтобы узнать человека, особенно теперь, когда его уже почти не видно.  Ну, все равно… Флоринда, беги вниз, принеси мою шляпу и амазонку. Я хочу  покататься верхом. А ты, Плуто, оседлай мне Лу́ну как можно скорее. Я боюсь,  что солнце поднимется слишком высоко. Ну, живо, живо!    

Как  только слуги скрылись на лестнице, Луиза еще раз с волнением подошла к перилам  азотеи. Теперь ей никто не помешает рассмотреть хорошенько, кто там, на холме,  среди зарослей. Но было уже поздно: всадник скрылся.    

«Сходство  большое, и в то же время это как будто бы не он. Если это Морис Джеральд, то  зачем ему ехать в этом направлении?»    

Через  десять минут Луиза уже была на другом берегу и въезжала в заросли, в которых  скрылся всадник. Быстро продвигаясь, она внимательно смотрела вперед.  Поднявшись на вершину холма, Луиза вдруг остановила лошадь. Раздавшиеся голоса  заставили ее это сделать.    

Она  прислушалась. Хотя звуки доносились еще издалека и были едва слышны, но можно  было уже различить, что это были два голоса: женщины и мужчины. Какого мужчины,  какой женщины? Снова болезненно дрогнуло ее сердце. Девушка подъехала ближе.  Снова остановилась. Снова прислушалась. Говорили по-испански. Креолка знала  этот язык достаточно хорошо, чтобы понять смысл разговора. Но она была еще  слишком далеко, и слов нельзя было различить. Тон был приподнятый; оба,  казалось, были чрезвычайно взволнованы. Луиза подъехала еще ближе. Мужского  голоса уже не было слышно. Голос женщины совершенно отчетливо звучал угрозой.    

Голоса  доносились с поляны, которую Луиза хорошо знала: с этим местом у нее были связаны  дорогие воспоминания. Девушка еще раз остановилась, уже совсем близко. Она  боялась ехать дальше, боялась узнать горькую правду.    

Наконец  она тронула поводья.    

По  поляне взад и вперед бегала оседланная лошадь. На земле лежал какой-то человек  со связанными руками.    

Сомбреро  и серапэ валялись рядом, но, повидимому, не принадлежали этому человеку. Что же  здесь могло произойти?