1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
(Нос вострый, как у мертвого,    

Как грабли руки тощие,    

Как спицы ноги длинные,    

Не человек – комар). –    

Я был – не хуже каменщик    

Да тоже хвастал силою,    

Вот Бог и наказал!    

Смекнул подрядчик, бестия,    

Что простоват детинушка,    

Учал меня хвалить,    

А я-то сдуру радуюсь,    

За четверых работаю!    

Однажды ношу добрую    

Наклал я кирпичей.    

А тут его, проклятого,    

И нанеси нелегкая:    

«Что это? – говорит. –    

Не узнаю я Трифона!    

Идти с такою ношею    

Не стыдно молодцу?»    

– А коли мало кажется,    

Прибавь рукой хозяйскою! –    

Сказал я, осердясь.    

Ну, с полчаса, я думаю,    

Я ждал, а он подкладывал,    

И подложил, подлец!    

Сам слышу – тяга страшная,    

Да не хотелось пятиться.    

И внес ту ношу чертову    

Я во второй этаж!    

Глядит подрядчик, дивится,    

Кричит, подлец, оттудова:    

«Ай молодец, Трофим!    

Не знаешь сам, что сделал ты:    

Ты снес один по крайности    

Четырнадцать пудов!»    

Ой, знаю! сердце молотом    

Стучит в груди, кровавые    

В глазах круги стоят,    

Спина как будто треснула…    

Дрожат, ослабли ноженьки.    

Зачах я с той поры!..    

Налей, брат, полстаканчика!    

     

«Налить? Да где ж тут счастие?    

Мы потчуем счастливого,    

А ты что рассказал!»    

     

– Дослушай! будет счастие!    

     

«Да в чем же, говори!»    

     

– А вот в чем. Мне на родине,    

Как всякому крестьянину,    

Хотелось умереть.    

Из Питера, расслабленный,    

Шальной, почти без памяти,    

Я на машину сел.    

Ну, вот мы и поехали.    

В вагоне – лихорадочных,    

Горячечных работничков    

Нас много набралось,    

Всем одного желалося,    

Как мне: попасть на родину,    

Чтоб дома помереть.    

Однако нужно счастие    

И тут: мы летом ехали,    

В жарище, в духоте    

У многих помутилися    

Вконец больные головы,    

В вагоне ад пошел:    

Тот стонет, тот катается,    

Как оглашенный, по полу,    

Тот бредит женкой, матушкой.    

Ну, на ближайшей станции    

Такого и долой!    

Глядел я на товарищей,    

Сам весь горел, подумывал –    

Несдобровать и мне.    

В глазах кружки багровые,    

И все мне, братец, чудится,    

     

Что режу пеунов [57]!    

(Мы тоже пеунятники [58],    

Случалось в год откармливать    

До тысячи зобов.)    

Где вспомнились, проклятые!    

Уж я молиться пробовал,    

Нет! все с ума нейдут!    

Поверишь ли? вся партия    

Передо мной трепещется!    

Гортани перерезаны,    

Кровь хлещет, а поют!    

А я с ножом: «Да полно вам!»    

Уж как Господь помиловал,    

Что я не закричал?    

Сижу, креплюсь… по счастию,    

День кончился, а к вечеру    

Похолодало, – сжалился    

Над сиротами Бог!    

Ну, так мы и доехали,    

И я добрел на родину,    

А здесь, по Божьей милости,    

И легче стало мне…    

     

– Чего вы тут расхвастались    

Своим мужицким счастием? –    

Кричит разбитый на ноги    

Дворовый человек. –    

А вы меня попотчуйте:    

Я счастлив, видит Бог!    

У первого боярина,    

У князя Переметьева,    

Я был любимый раб.    

Жена – раба любимая,    

А дочка вместе с барышней    

Училась и французскому    

И всяким языкам,    

Садиться позволялось ей    

В присутствии княжны…    

Ой! как кольнуло!.. батюшки!.. –    

(И начал ногу правую    

Ладонями тереть.)    

Крестьяне рассмеялися.    

– Чего смеетесь, глупые, –    

Озлившись неожиданно,    

Дворовый закричал. –    

Я болен, а сказать ли вам,    

О чем молюсь я Господу,    

Вставая и ложась?    

Молюсь: «Оставь мне, Господи,    

Болезнь мою почетную,    

По ней я дворянин!»    

Не вашей подлой хворостью,    

Не хрипотой, не грыжею –    

Болезнью благородною,    

Какая только водится    

У первых лиц в империи,    

Я болен, мужичье!    

По-да-грой именуется!    

Чтоб получить ее –    

Шампанское, бургонское,    

Токайское, венгерское    

Лет тридцать надо пить…    

За стулом у светлейшего    

У князя Переметьева    

Я сорок лет стоял,    

С французским лучшим трюфелем [59]    

Тарелки я лизал,    

Напитки иностранные    

Из рюмок допивал…    

Ну, наливай! –    

«Проваливай!    

У нас вино мужицкое,    

Простое, не заморское –    

Не по твоим губам!»    

     

Желтоволосый, сгорбленный,    

Подкрался робко к странникам    

Крестьянин-белорус,    

Туда же к водке тянется:    

– Налей и мне маненичко,    

Я счастлив! – говорит.    

     

«А ты не лезь с ручищами!    

Докладывай, доказывай    

Сперва, чем счастлив ты?»    

     

– А счастье наше – в хлебушке:    

Я дома в Белоруссии    

С мякиною, с кострикою [60]    

Ячменный хлеб жевал;    

Бывало, вопишь голосом,    

Как роженица корчишься,    

Как схватит животы.    

А ныне, милость Божия! –    

Досыта у Губонина    

Дают ржаного хлебушка,    

Жую – не нажуюсь! –    

     

Пришел какой-то пасмурный    

Мужик с скулой свороченной,    

Направо все глядит:    

– Хожу я за медведями.    

И счастье мне великое:    

Троих моих товарищей    

Сломали мишуки,    

А я живу, Бог милостив!    

     

«А ну-ка влево глянь?»    

     

Не глянул, как ни пробовал,    

Какие рожи страшные    

Ни корчил мужичок:    

– Свернула мне медведица    

Маненичко скулу! –    

«А ты с другой померяйся,    

Подставь ей щеку правую –    

Поправит…» – Посмеялися,    

Однако поднесли.    

     

Оборванные нищие,    

Послышав запах пенного,    

И те пришли доказывать,    

Как счастливы они:    

– Нас у порога лавочник    

Встречает подаянием,    

А в дом войдем, так из дому    

Проводят до ворот…    

Чуть запоем мы песенку,    

Бежит к окну хозяюшка    

С краюхою, с ножом,    

А мы-то заливаемся:    

«Давать давай – весь каравай,    

Не мнется и не крошится,    

Тебе скорей, а нам спорей…»    

     

Смекнули наши странники,    

Что даром водку тратили,    

Да кстати и ведерочку    

Конец. «Ну, будет с вас!    

Эй, счастие мужицкое!    

Дырявое с заплатами,    

Горбатое с мозолями,    

Проваливай домой!»    

     

– А вам бы, други милые,    

Спросить Ермилу Гирина, –    

Сказал, подсевши к странникам,    

Деревни Дымоглотова    

Крестьянин Федосей. –    

Коли Ермил не выручит,    

Счастливцем не объявится,    

Так и шататься нечего…    

     

«А кто такой Ермил?    

Князь, что ли, граф сиятельный?»    

     

– Не князь, не граф сиятельный,    

А просто он – мужик!    

     

«Ты говори толковее,    

Садись, а мы послушаем,    

Какой такой Ермил?»    

     

– А вот какой: сиротскую    

Держал Ермило мельницу    

На Унже. По суду    

Продать решили мельницу:    

Пришел Ермило с прочими    

В палату на торги.    

Пустые покупатели    

Скоренько отвалилися.    

Один купец Алтынников    

С Ермилом в бой вступил,    

Не отстает, торгуется,    

Наносит по копеечке.    

Ермило как рассердится –    

Хвать сразу пять рублей!    

Купец опять копеечку,    

Пошло у них сражение;    

Купец его копейкою,    

А тот его рублем!    

Не устоял Алтынников!    

Да вышла тут оказия:    

Тотчас же стали требовать    

Задатков третью часть,    

А третья часть – до тысячи.    

С Ермилом денег не было,    

Уж сам ли он сплошал,    

Схитрили ли подьячие,    

А дело вышло дрянь!    

Повеселел Алтынников:    

«Моя, выходит, мельница!»    

«Нет! – говорит Ермил,    

Подходит к председателю. –    

Нельзя ли вашей милости    

Помешкать полчаса?»    

     

– Что в полчаса ты сделаешь?    

     

«Я деньги принесу!»    

– А где найдешь? В уме ли ты?    

Верст тридцать пять до мельницы,    

А через час присутствию    

Конец, любезный мой!    

     

«Так полчаса позволите?»    

     

– Пожалуй, час промешкаем! –    

Пошел Ермил; подьячие    

С купцом переглянулися,    

Смеются, подлецы!    

На площадь на торговую    

Пришел Ермило (в городе    

Тот день базарный был),    

Стал на воз, видим: крестится,    

На все четыре стороны    

Поклон, – и громким голосом    

Кричит: «Эй, люди добрые!    

Притихните, послушайте,    

Я слово вам скажу!»    

Притихла площадь людная,    

И тут Ермил про мельницу    

Народу рассказал:    

«Давно купец Алтынников    

Присватывался к мельнице,    

Да не плошал и я,    

Раз пять справлялся в городе,    

Сказали: с переторжкою    

Назначены торги.    

Без дела, сами знаете,    

Возить казну крестьянину    

Проселком не рука:    

Приехал я без грошика,    

Ан глядь – они спроворили    

Без переторжки торг!    

Схитрили души подлые,    

Да и смеются нехристи:    

«Что, часом, ты поделаешь?    

Где денег ты найдешь?»    

Авось найду, Бог милостив!    

Хитры, сильны подьячие,    

А мир их посильней,    

Богат купец Алтынников,    

А все не устоять ему    

Против мирской казны –    

Ее, как рыбу из моря,    

Века ловить – не выловить.    

Ну, братцы! видит Бог,    

Разделаюсь в ту пятницу!    

Не дорога мне мельница,    

Обида велика!    

Коли Ермила знаете,    

Коли Ермилу верите,    

Так выручайте, что ль!..»    

     

И чудо сотворилося:    

На всей базарной площади    

У каждого крестьянина,    

Как ветром, полу левую    

Заворотило вдруг!    

Крестьянство раскошелилось,    

Несут Ермилу денежки,    

Дают, кто чем богат.    

Ермило парень грамотный,    

Да некогда записывать,    

Успей пересчитать!    

Наклали шляпу полную    

Целковиков, лобанчиков,    

Прожженной, битой, трепаной    

Крестьянской ассигнации.    

Ермило брал – не брезговал    

И медным пятаком.    

Еще бы стал он брезговать,    

Когда тут попадалася    

Иная гривна медная    

Дороже ста рублей!    

     

Уж сумма вся исполнилась,    

А щедрота народная    

Росла: – Бери, Ермил Ильич,    

Отдашь, не пропадет! –    

Ермил народу кланялся    

На все четыре стороны,    

В палату шел со шляпою,    

Зажавши в ней казну.    

Сдивилися подьячие,    

Позеленел Алтынников,    

Как он сполна всю тысячу    

Им выложил на стол!..    

Не волчий зуб, так лисий хвост, –    

Пошли юлить подьячие,    

С покупкой поздравлять!    

Да не таков Ермил Ильич,    

Не молвил слова лишнего.    

Копейки не дал им!    

     

Глядеть весь город съехался,    

Как в день базарный, пятницу,    

Через неделю времени    

Ермил на той же площади    

Рассчитывал народ.    

Упомнить где же всякого?    

В ту пору дело делалось    

В горячке, второпях!    

Однако споров не было,    

И выдать гроша лишнего    

Ермилу не пришлось.    

Еще – он сам рассказывал –    

Рубль лишний, чей Бог ведает!    

Остался у него.    

Весь день с мошной раскрытою    

Ходил Ермил, допытывал:    

Чей рубль? да не нашел.    

Уж солнце закатилося,    

Когда с базарной площади    

Ермил последний тронулся,    

Отдав тот рубль слепым…    

Так вот каков Ермил Ильич. –    

«Чудён! – сказали странники. –    

Однако знать желательно –    

Каким же колдовством    

Мужик над всей округою    

Такую силу взял?»    

     

– Не колдовством, а правдою.    

Слыхали про Адовщину,    

Юрлова князя вотчину?    

     

«Слыхали, ну так что ж?»    

– В ней главный управляющий    

Был корпуса жандармского    

Полковник со звездой,    

При нем пять-шесть помощников,    

А наш Ермило писарем    

В конторе состоял.    

     

Лет двадцать было малому,    

Какая воля писарю?    

Однако для крестьянина    

И писарь человек.    

К нему подходишь к первому,    

А он и посоветует    

И справку наведет;    

Где хватит силы – выручит,    

Не спросит благодарности,    

И дашь, так не возьмет!    

Худую совесть надобно –    

Крестьянину с крестьянина    

Копейку вымогать.    

Таким путем вся вотчина    

В пять лет Ермилу Гирина    

Узнала хорошо,    

А тут его и выгнали…    

Жалели крепко Гирина,    

Трудненько было к новому,    

Хапуге, привыкать,    

Однако делать нечего,    

По времени приладились    

И к новому писцу.    

Тот ни строки без трешника,    

Ни слова без семишника,    

Прожженный, из кутейников –    

Ему и Бог велел!    

     

Однако, волей Божией,    

Недолго он поцарствовал, –    

Скончался старый князь,    

Приехал князь молоденькой,    

Прогнал того полковника.    

Прогнал его помощника,    

Контору всю прогнал,    

     

А нам велел из вотчины    

Бурмистра изобрать.    

Ну, мы не долго думали,    

Шесть тысяч душ, всей вотчиной    

Кричим: – Ермилу Гирина! –    

Как человек един!    

Зовут Ермилу к барину.    

Поговорив с крестьянином,    

С балкона князь кричит:    

«Ну, братцы! будь по-вашему.    

Моей печатью княжеской    

Ваш выбор утвержден:    

Мужик проворный, грамотный,    

Одно скажу: не молод ли?..»    

А мы: – Нужды нет, батюшка,    

И молод, да умен! –    

Пошел Ермило царствовать    

Над всей княжою вотчиной,    

И царствовал же он!    

В семь лет мирской копеечки    

Под ноготь не зажал,    

В семь лет не тронул правого,    

Не попустил виновному.    

Душой не покривил…    

     

«Стой! – крикнул укорительно    

Какой-то попик седенький    

Рассказчику. – Грешишь!    

Шла борона прямехонько,    

Да вдруг махнула в сторону –    

На камень зуб попал!    

Коли взялся рассказывать,    

Так слова не выкидывай    

Из песни: или странникам    

Ты сказку говоришь?..    

Я знал Ермилу Гирина…»    

     

– А я небось не знал?    

Одной мы были вотчины,    

Одной и той же волости,    

Да нас перевели…    

     

«А коли знал ты Гирина,    

Так знал и брата Митрия,    

Подумай-ка, дружок».