1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:    

В конепитательном Аргосе ты не подвергнешься смерти.    

Будешь ты послан богами в поля Елисейские, к самым    

Крайним пределам земли, где живет Радамант русокудрый.    

В этих местах человека легчайшая жизнь ожидает.    

Нет ни дождя там, ни снега, ни бурь не бывает жестоких.    

Вечно там Океан бодрящим дыханьем Зефира    

Веет с дующим свистом, чтоб людям прохладу доставить.    

Ибо супруг ты Елены и зятем приходишься Зевсу. –    

Так сказав, погрузился в волнами шумевшее море.    

Я ж и товарищей трое пошли к кораблям нашим быстрым.    

Сильно во время дороги мое волновалося сердце.    

После того как пришли к кораблям чернобоким и к морю,    

Ужин сготовили мы. Бессмертная ночь наступила.    

Спать мы тогда улеглись близ прибоем шумящего моря.    

Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.    

Прежде всего корабли мы спустили в священное море,    

Мачты потом с парусами вовнутрь кораблей уложили,    

Люди и сами взошли на суда и к уключинам сели    

Следом один за другим и ударили веслами море.    

Снова я стал с кораблями вблизи от течений Египта,    

Зевсом вспоенной реки, и святые свершил гекатомбы.    

После того же как гнев прекратил я богов вечно‑сущих,    

Холм я насыпал над братом, чтоб слава его не угасла.    

Сделавши это, поплыл я. Послали мне ветер попутный    

Вечные боги и скоро к отчизне доставили милой.    

Вот что, однако, тебе, Телемах, предложить я хотел бы:    

Дней на одиннадцать или двенадцать останься‑ка с нами;    

После тебя хорошо провожу, одаривши богато:    

Трех подарю тебе быстрых коней с колесницей блестящей,    

Дам тебе также и чашу прекрасную, чтобы бессмертным    

Ты возлиянья творил, всегда обо мне вспоминая".    

Сыну Атрея в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Очень прошу, Атреид, не удерживай здесь меня долго!    

Если бы даже сидел я в течение года с тобою,    

Ни о родителях я тосковать бы не стал, ни о доме.    

Слушая жадно все речи твои и рассказы, ужасно    

Я наслаждаюсь. Однако товарищи ждут с нетерпеньем    

В Пилосе многосвященном меня. А ты меня держишь.    

Что ж подарить ты мне хочешь, пусть будет лежачее нечто.    

Не поведу лошадей я в Итаку; пускай остаются,    

Пусть у тебя самого здесь красуются. Ты ведь владеешь    

Очень широкой равниной, на ней там и донник, и кипер,    

Полба, пшеница и белый ячмень ширококолосистый.    

Мы ж ни широких дорог, ни лугов не имеем в Итаке.    

Коз лишь кормя, мне милее она, чем коней бы кормила.    

Все острова, что на море лежат, для коней не проезжи    

И не богаты лугами. Итака же менее прочих.    

Так он сказал. Менелай улыбнулся могучеголосый,    

И Телемаха погладил рукой, и назвал, и промолвил:    

"Крови хорошей ты, милый мой сын, если так говоришь ты.    

Что же, подарок тебе обменяю. Могу я и это!    

Дам я подарок, который «лежачим» лежит в моем доме, –    

Самый прекрасный меж всеми подарками, самый почетный.    

Дам я в подарок тебе кратер превосходной работы;    

Из серебра он отлит, а края у него золотые.    

Сделан Гефестом. Его подарил мне Федим благородный,    

Царь сидонцев, когда его дом, при моем возвращеньи,    

Всех нас радушно покрыл. Кратер тот тебе подарю я".    

Так меж собой разговоры вели Менелай с Телемахом.    

Гости сходилися в дом, где божественный царь ожидал их;    

Гнали овец и несли приносящие мужество вина;    

Жены же их в покрывалах блистающих хлеб посылали.    

Так об обеде они хлопотали в Атридовом доме.    

А женихи в это время на острове дальнем Итаке    

Пред Одиссеевым домом обычной игрой забавлялись –    

Диски и копья метали на плотно убитой площадке.    

Но Антиной с Евримахом, похожим на бога, сидели –    

Всех женихов вожаки и первые знатностью рода.    

Близко Фрониев сын Ноемон подошел к ним обоим    

И Антиною сказал, с таким обратившись вопросом:    

"Знаешь ли ты, Антиной, в уме своем или не знаешь,    

Скоро ль назад Телемах из песчаного Пилоса будет?    

Взял у меня он корабль, а теперь самому он мне нужен,    

Чтобы поехать в Элиду просторную. Есть там двенадцать    

Крепких кобыл у меня, и при них жеребята их, мулы,    

Дикие все. Я хотел бы поймать одного, чтоб объездить".    

Так он сказал. Изумились они. И на мысль не могло им    

Это прийти, чтоб он в Пилос уехал. Они полагали, –    

Он где‑нибудь на полях возле стад иль пошел к свинопасу.    

И Ноемону сказал Антиной, Евпейтом рожденный:    

"Правду скажи мне: когда он уехал? Какие поплыли    

Юноши с ним? На Итаке ль набрал их? Наемных рабочих    

Взял ли своих? Иль рабов? Ведь смог бы и это он сделать!    

Также и это скажи мне правдиво, чтоб знал хорошо я:    

Силой ли взял, против воли твоей, он корабль чернобокий    

Иль добровольно ты дал, лишь усердно тебя попросил он?"    

Фрониев сын Ноемон, отвечая, сказал Антиною:    

"Сам добровольно я дал. А как и другой поступил бы,    

Если б такой человек, с переполненным горестью сердцем,    

С просьбой подобной пришел? Отказать ему было бы трудно!    

Юноши отплыли с ним, после нас в итакийском народе    

Самые первые. Их предводителем был, я заметил,    

Ментор иль, может быть, бог, во всем ему видом подобный.    

Вот я чему удивляюсь: божественный Ментор вчера мне    

Утром встретился здесь, хоть и сел на корабль с  остальными".    

Так им ответив, направил шаги он к отцовскому дому.    

Сильно у тех у двоих взволновалось отважное сердце;    

Всех женихов посадили они, прекратив состязанья,    

И Антиной, сын Евпейта, с такой обратился к ним речью,    

Гневом пылая. В груди его мрачное сердце ужасной    

Злобой наполнилось; пламенем ярким глаза засверкали:    

"Дело выходит плохое! Грозит нам бедою немалой    

Дерзкая эта поездка его! И могли ль ожидать мы!    

Нас никого не спросясь, самовольно мальчишка уходит    

И снаряжает корабль, товарищей выбрав в народе!    

Станет и в будущем нам он бедой. Пусть уж лучше погубит    

Зевс его силу, покамест еще не совсем возмужал он.    

Дайте же быстрый корабль мне и двадцать товарищей в помощь,    

Чтобы, когда возвращаться он будет, устроить засаду    

И подстеречь его между Итакой и Замом, в проливе.    

Эти исканья отца не добром ему кончить придется!"    

Так он сказал. Изъявили свое одобренье другие,    

Тотчас затем поднялись и направились в дом Одиссея.    

Но оставалась недолго в неведеньи Пенелопея,    

Что против сына ее женихи замышляют коварно.    

Вестник сказал ей Медонт: за оградой двора он подслушал    

Их совещанье, – они ж на дворе свои замыслы ткали.    

Быстро пошел он чрез дом, чтобы все сообщить Пенелопе.    

Только сошел он с порога, сказала ему Пенелопа:    

"От женихов благородных с каким ты пришел порученьем?    

Чтобы служанкам сказать Одиссея, подобного богу,    

Бросить дела и идти поскорее обед им готовить?    

Лучше б не сватались, лучше сюда не сбирались бы больше,    

В самый последний уж раз бы у нас пообедали нынче!    

Как вы сбираетесь часто, как губите наше добро здесь, –    

Все достояние сына! Ужели, как были детьми вы,    

Вам не случалось ни разу от ваших родителей слышать,    

Как относился всегда к ним мой муж, Одиссей богоравный?    

Не обижал никого никогда он ни словом, ни делом,    

Как для божественных это царей совершенно обычно:    

Возненавидят того из людей, а другого возлюбят.    

Он же во всю свою жизнь никого из людей не обидел.    

Ясно пред всеми ваш дух, недостойные ваши поступки    

Вы проявили, в вас нет благодарности к прошлым заслугам!"    

Ей ответил Медонт, разумными мыслями полный:    

"Если б лишь это, царица, бедой величайшею было!    

Дело другое они замышляют, гораздо ужасней,    

Больше гораздо! Не дай им Кронион то дело исполнить!    

Острою медью убить замышляют они Телемаха    

При возвращеньи домой. В песчанистый Пилос и в светлый    

Лакедемон он поехал, чтоб там об отце поразведать".    

Так он сказал. Ослабели у той и колени и сердце.    

Долго ни слова сказать не могла, оборвался цветущий    

Голос ее, и мгновенно глаза налилися слезами.    

Долго молчала она, пока собралася ответить:    

"Вестник, куда же уехал мой сын? Для чего ему было    

Плыть куда‑то на быстрых судах, что морскими конями    

Взрослым служат мужам, пробегая по влаге великой?    

Не для того ли, чтоб имя само его в людях исчезло?"    

Ей ответил Медонт, разумными мыслями полный:    

"Мне неизвестно, внушил ли какой‑либо бог ему это,    

Или же собственный дух побудил его в Пилос поехать,    

Чтоб разузнать об отце, возвратится ли он иль погиб уж".    

Так сказав, удалился Медонт через дом Одиссея.    

Сердце губящая скорбь охватила ее; не хотелось    

Ей на стуле сидеть, хоть и было их в доме немало.    

Села она на порог своей прочно построенной спальни,    

Горько печалясь. Кругом заливались слезами рабыни,    

Сколько их ни было в доме, и старые и молодые.    

Громко рыдая, сказала рабыням своим Пенелопа:    

"Слушайте, милые! Мне лишь из всех, кто возрос и родился    

Одновременно со мной, дал скорби такие Кронион!    

Раньше погиб у меня благородный супруг львинодушный,    

Множеством доблестных свойств выдававшийся между данайцев,    

Славой которого полны Эллада и Аргос пространный.    

Нынче ж возлюбленный сын мой – куда, неизвестно – из дома    

Бурями прочь унесен. Не слыхала я, как и собрался!    

Подлые! Ясно ведь все понимали вы, – как же из вас‑то    

Не догадалась хотя бы одна разбудить меня тотчас,    

Как он на пристань к судну чернобокому из дому вышел!    

Если б тогда я узнала, что путь он такой замышляет,    

Как бы он в путь ни рвался, но все же бы дома остался    

Или меня бы оставил умершею в этом жилище!    

Но поскорее ко мне старика позовите Долия,    

Данного в слуги отцом мне, когда я сюда отправлялась,    

Здесь же за садом моим многодревным смотрящего.    

Пусть он Тотчас к Лаэрту бежит и, подсевши, ему все расскажет.    

Может быть, в сердце своем он какое придумает средство    

С жалобой выйти к народу, который губить дозволяет    

Род и Лаэрта и сына Лаэрта, подобного богу.    

Добрая ей Евриклея кормилица так отвечала:    

"Милая дочка! Убить меня можешь безжалостной медью    

Или же целой оставить, но правды скрывать я не буду.    

Было известно мне все. Принесла я, что мне приказал он, –    

Хлеба, вина на дорогу. С меня же великую клятву    

Взял он молчать, покамест двенадцатый день не наступит    

Или пока ты не спросишь, пока от других не услышишь.    

Он опасался, что плачем своей красоте повредишь ты.    

Вот что: омывшись и чистой одеждою тело облекши,    

Вместе с служанками в верхний покой поднимись и молитву    

Там сотвори пред Афиной, рожденною Зевсом владыкой.    

Сына тебе и от смерти самой сохранить она сможет.    

Но старика не печаль ты печального. Вовсе не так уж,    

Думаю я, ненавистны блаженным бессмертным потомки    

Аркезиада. Из них кто‑нибудь еще будет владельцем    

Дома с высокою кровлей и тучных полей отдаленных".    

Так ей сказав, успокоила скорбь и в глазах ей сдержала    

Слезы. Омывшись и чистой одеждою тело облекши,    

Вместе с служанками в верхний покой поднялась Пенелопа    

И, ячменю положивши в корзинку, взмолилась к Афине:    

"Неодолимая дочь Эгиоха Зевеса, внемли мне!    

Если когда‑либо в доме своем Одиссей многоумный    

Тучные бедра коров иль овец сожигал пред тобою,    

Вспомни об этом теперь, и милого сына спаси мне,    

И отклони от него женихов злоумышленных козни!"    

Кончивши, клик издала. И богиня услышала просьбу.    

А женихи в это время шумели в тенистом чертоге.    

Так не один говорил из юношей этих надменных:    

"Свадьбу нам, верно, готовит желанная многим царица!    

Мысли же нет у нее, что готовится смерть ее сыну!"    

Так не один говорил – и не знал, что готовится вскоре    

Им же самим. Обратился ко всем Антиной и воскликнул:    

"Что вы, с ума посходили? Заносчивой всяческой речи    

Остерегайтесь, чтоб кто вон туда, вовнутрь, не донес бы!    

Встанемте в полном молчаньи, отправимся в путь и исполним    

Дело, которое по сердцу всем вам сегодня пришлося".    

Так сказал он и двадцать надежнейших спутников выбрал,    

С ними пошел к кораблю и к песчаному берегу моря.    

Сдвинули прежде всего в глубину они моря корабль свой,    

Мачту потом со снастями на черный корабль уложили,    

К кожаным кольцам уключин приладили крепкие весла,    

Как полагается все, и потом паруса распустили.    

Смелые слуги оружие им принесли. Укрепили    

В месте глубоком они свой корабль и сошли с него наземь;    

Там они ужинать сели и позднего вечера ждали.    

Тою порой Пенелопа разумная в верхнем покое    

Грустно без пищи лежала, еды и питья не вкушая,    

Думая все об одном: избегнет ли сын ее смерти    

Или от рук женихов злоумышленных примет погибель?    

Так же, как лев устрашенный волнуется, видя, что быстро    

Толпы охотников круг перед ним замыкают коварный,    

Так и она волновалась. Но сон низошел к ней, и, сладко    

К ложу склонясь, задремала она. И печали исчезли.    

Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине.    

Призрак она создала, похожий на женщину видом,    

Старца Икария дочь, сестру Пенелопы Ифтиму,    

Взятую замуж Евмелом, имеющим жительство в Ферах.    

В дом Одиссея послала тот призрак Паллада Афина,    

Чтоб у повергнутой в скорбь, исходящей в слезах Пенелопы    

Горькое он прекратил гореванье и плач многослезный.    

В спальню призрак вошел, скользнув вдоль ремня от затвора,    

Стал над ее головой и такое промолвил ей слово:    

"Спишь, Пенелопа, печалью себе истерзавшая сердце?    

Легкоживущие боги тебе запрещают, царица,    

Плакать и мучиться горем. Вернется домой невредимым    

Сын твой; ни в чем пред богами бессмертными он не  виновен".    

Ей, отвечая, разумная так Пенелопа сказала,    

В сладостной лежа дремоте в воротах ночных сновидений:    

"Что это значит, сестра, что сюда ты пришла? Не бывало    

Этого раньше. От нас ведь живешь ты не очень‑то близко.    

Как же ты хочешь, чтоб я прекратила печаль и рыданья,    

Жгущие сердце и дух мне с такой нестерпимою силой?    

Раньше погиб у меня благородный супруг львинодушный,    

Множеством доблестных свойств выдававшийся между данайцев,    

Славой которого полны Эллада и Аргос просторный.    

Нынче ж в судне изогнутом уехал возлюбленный сын мой,    

Юный, еще ни к трудам, ни к беседам совсем не привыкший.    

Больше теперь я о нем сокрушаюсь, чем даже о муже,    

Сердцем боюсь и дрожу, чтоб какой с ним беды не случилось    

На море или у тех, в чьей стране ему быть доведется,    

Ибо немало врагов на него замышляет худое,    

Смерти стремяся предать до его возвращенья в отчизну".    

Призрак неясный тогда в ответ Пенелопе промолвил:    

"Будь смелее, сестра, и сердцем чрезмерно не бойся!    

Спутница есть у него, и такая, которой бы всякий    

Муж пожелал, чтоб стояла при нем, ибо все она может, –    

Дева Афина. Тебе она в горе твоем сострадает.    

Все тебе это сказать она‑то меня и послала".    

Снова тогда Пенелопа разумная ей отвечала:    

"Если ты вправду богиня и слышала голос богини,    

То умоляю, открой и его мне печальную участь.    

Жив ли еще Одиссей, сияние видит ли солнца    

Или его уж не стало и в область Аида сошел он?"    

Призрак неясный тогда в ответ Пенелопе промолвил:    

"Точно тебе ничего не скажу о судьбе Одиссея,    

Жив ли еще он иль умер. На ветер болтать не годится".    

Так он сказал и исчез, скользнувши вдоль двери засова    

Легким дыханием ветра. И тотчас от сна пробудилась    

Дочь Икария. Радость объяла ей милое сердце, –    

Так сновидение ясно пред ней пронеслось среди ночи.    

Сев на корабль, женихи дорогою влажною плыли,    

В замыслах близкую смерть Одиссееву сыну готовя.    

На море остров утесистый есть. Меж Итакой лежит он    

И между Замом скалистым. Названье ему Астерида.    

Он невелик. Для судов две пристани есть там спокойных    

С разных сторон. На нем‑то в засаде остались ахейцы.    

     

 ПЕСНЬ ПЯТАЯ    

     

     

Рядом с прекрасным Тифоном в постели проснулася Эос    

И поднялась, чтобы свет принести и бессмертным и смертным.    

На совещание боги сошлись. Восседал между ними    

Зевс высокогремящий, могуществом самый великий.    

Им рассказала Афина про все Одиссеевы беды:    

Сильно ее он тревожил своим пребываньем у нимфы.    

"Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!    

Мягким, благим и приветливым быть уж вперед ни единый    

Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,    

Каждый пускай притесняет людей и творит беззаконья,    

Если никто Одиссея не помнит в народе, которым    

Он управлял и с которым был добр, как отец с сыновьями.    

Много страданий терпя, на острове дальнем, в жилище    

Нимфы Калипсо живет он. Она его держит насильно,    

И невозможно ему в дорогую отчизну вернуться.    

Нет у него многовеслых судов и товарищей верных,    

Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.    

Нынче же милого сына его умертвить замышляют    

При возвращеньи домой. В песчанистый Пилос и в светлый    

Лакедемон он поехал, чтоб там об отце поразведать".    

Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:    

"Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели,    

Милая дочь! Не сама ль ты в рассудке своем порешила,    

Как им всем Одиссей отомстит, воротившись в отчизну.    

И проводи половчей Телемаха, – ты это ведь можешь, –    

Чтобы вполне невредимым он прибыл в отцовскую землю,    

А женихи бы вернулись назад, ничего не достигнув".    

Так сказав, обратился он к милому сыну Гермесу:    

"Ты и всегда ведь, Гермес, посланником служишь, так вот  что:    

Нимфе скажи пышнокосой про твердое наше решенье,    

Чтоб возвращен был домой Одиссей боестойкий, – однако    

Чтобы никто из богов иль людей ему спутником не был.    

Морем, на крепком плоту, перенесши немало страданий,    

В день двадцатый до Схерии он доплывет плодородной,    

Где обитают феаки, родные бессмертным; и будет    

Ими оказана почесть ему, как бессмертному богу.    

На корабле отошлют его в милую землю родную,    

Меди и золота дав ему кучи и кучи одежды,    

Сколько б он ввек не привез из‑под Трои, свою получивши    

Долю добычи, когда бы домой невредимым вернулся.    

Да! Суждено ему близких увидеть и снова вернуться    

В дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную".    

Так он сказал, и вожатый послушался Аргоубийца.    

Тотчас к быстрым ногам привязал золотые подошвы    

Амвросиальные, всюду его с дуновением ветра    

И над землей беспредельной носившие и над водою.    

Жезл захватил он, которым глаза усыпляет у смертных,    

Если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает.    

Аргоубийца могучий с жезлом тем с Олимпа понесся    

И, миновав Пиерию, с эфира низринулся к морю.    

Низко потом над волнами понесся крылатою чайкой,    

Жадно хватающей рыб в провалах ревущего моря,    

Смело во влаге соленой мочащей крепкие крылья.    

Чайке подобный, понесся над сильно волнистым он морем.    

После того как на остров далеко лежащий он прибыл,    

Вышел на сушу Гермес с фиалково‑темного моря.    

Шел он, пока не достиг просторной пещеры, в которой    

Пышноволосая нимфа жила. Ее там застал он.    

На очаге ее пламя большое пылало, и запах    

От легкоколкого кедра и благовоний горящих    

Остров охватывал весь. С золотым челноком обходила    

Нимфа станок, и ткала, и голосом пела прекрасным.    

Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,    

Тополем черным темнея, ольхой, кипарисом душистым.    

Между зеленых ветвей длиннокрылые птицы гнездились –    

Копчики, совы, морские вороны с разинутым клювом.    

Пищу они добывают себе на морском побережье.    

Возле пещеры самой виноградные многие лозы    

Пышно росли, и на ветках тяжелые гроздья висели.    

Светлую воду четыре источника рядом струили    

Близко один от другого, туда и сюда разбегаясь.    

Всюду на мягких лужайках цвели сельдерей и фиалки.    

Если б на острове этом и бог появился бессмертный,    

Он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен.    

Стал в изумленьи на месте и Аргоубийца‑вожатый.    

После того как на все с изумленьем Гермес нагляделся,    

В грот он пространный вошел. И как только на гостя взглянула    

Нимфа, свет меж богинь, его она тотчас узнала:    

Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,    

Даже когда б и великое их разделяло пространство.    

Но не застал он внутри Одиссея, отважного духом.    

Он на скалистом обрыве сидел, как обычно, и плакал,    

Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.    

В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.    

В ярко блестящее кресло меж тем усадила Гермеса    

Нимфа, свет меж богинь, и к нему обратилась с вопросом:    

"Что это? Входит сюда Гермес златожезленный, в дом мой,    

Чтимый всегда, дорогой! Ты не часто меня навещаешь!    

Что тебе нужно, скажи: исполнить велит мое сердце,    

Если исполнить могу и если исполнить возможно.    

Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я".    

Так сказавши, поставила стол перед гостем богиня,    

Полный амвросии; нектар ему замешала багряный.    

Пил тут и ел, усевшись за стол, убийца Аргоса.    

После того как поел и дух укрепил себе пищей,    

С речью ответной такою к богине Гермес обратился:    

"Бога, богиня, меня о приходе моем вопрошаешь.    

Все я правдиво тебе сообщу: ведь сама мне велишь ты.    

Зевс приказал мне явиться сюда, хоть сам не желал я.    

Кто ж добровольно помчится по этакой шири бескрайной    

Моря соленого, где не увидишь жилищ человека,    

Жертвами чтящего нас, приносящего нам гекатомбы!    

Но невозможно веленье эгидодержавного Зевса    

Богу другому нарушить иль им пренебречь дерзновенно.    

Он говорит, что находится здесь злополучнейший самый    

Муж из героев, что девять годов осаждали упорно    

Трою, в десятый же, город разрушив, отплыли в отчизну,    

При возвращеньи, однако, они раздражили Афину;    

Ветер зловредный и волны большие она им послала.    

Все его спутники в море погибли, его самого же    

К этому острову ветер принес и волны пригнали.    

Этого мужа велит он тебе отослать поскорее,    

Ибо ему не судьба в отдаленьи от близких погибнуть,    

Но суждено ему близких увидеть и снова вернуться    

В дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную".    

Так он ответил. Калипсо, богиня богинь, ужаснулась    

И со словами к нему окрыленными так обратилась:    

"Как вы жестоки, о боги, как завистью всех превзошли вы!    

Вы допускать не хотите, чтоб ложем законным богини    

Соединялись с мужами, чтоб женами им они были.    

Так розоперстая Эос себе избрала Ориона.    

Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,    

Гнали, пока златотронной и чистою он Артемидой    

Нежной стрелою внезапно в Ортигии не был застрелен.    

Так с Язионом Деметра на трижды распаханной нови    

Соединилась любовью и ложем, послушавшись сердца.    

Очень недолго об этом в неведеньи Зевс оставался.    

Молнией он Язиона убил ослепительно белой.    

Так же и мне не даете вы, боги, остаться со смертным.    

Я его в море спасла, когда одиноко сидел он    

На опрокинутом киле. Корабль его молнией белой    

Надвое Зевс расколол посреди винно‑чермного моря.    

Все остальные его товарищи в море погибли,    

А самого его ветер и волны сюда вот пригнали.    

Я любила его и кормила, надеялась твердо    

Сделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки.    

Так как, однако, нельзя повеленье великого Зевса    

Богу другому нарушить иль им пренебречь, то пускай же,    

Раз того требует этот, – пускай в беспокойное море    

Едет. Но спутников дать ему никаких не могу я:    

Нет у меня многовеслых судов и товарищей верных,    

Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.    

Что ж до советов, охотно я дам их ему и не скрою,    

Как ему невредимым вернуться в отцовскую землю".    

Аргоубийца‑вожатый на это богине ответил:    

"Значит, его отпусти! Трепещи перед Зевсовым гневом.    

Иначе тяжко тебе почувствовать гнев тот придется".    

Аргоубийца могучий, сказав это ей, удалился.    

Нимфа‑владычица, только Зевесов приказ услыхала,    

Тотчас направила шаг к Одиссею, отважному духом.    

Он на обрыве над морем сидел, и из глаз непрерывно    

Слезы лилися. В печали по родине капля за каплей    

Сладкая жизнь уходила. Уж нимфа не нравилась больше.    

Ночи, однако, в постели он с ней проводил поневоле    

В гроте глубоком ее, – нежелавший с желавшею страстно.    

Все же дни напролет на скалах и у моря сидел он,    

Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.    

В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.    

Близко свет меж богинь к нему подошла и сказала:    

"Будет, злосчастный, тебе у меня горевать неутешно!    

Не сокращай себе жизни. Охотно тебя отпускаю.    

Вот что ты сделаешь: бревен больших нарубивши, в широкий    

Плот их сколотишь, помост на плоту там устроишь высокий,    

Чтобы нести тебя мог через мглисто‑туманное море.    

Я ж тебя хлебом, водою и красным вином на дорогу    

Щедро снабжу, чтобы голод они от тебя отвращали.    

В платье одену тебя и пошлю тебе ветер попутный,    

Чтобы вполне невредимым ты прибыл в отцовскую землю,    

Если того пожелают царящие в небе широком    

Боги, которые выше меня и в решеньи и в деле".    

Так говорила. И в ужас пришел Одиссей многостойкий.    

Голос повысив, он к ней обратился со словом крылатым:    

"В мыслях твоих не отъезд мой, а что‑то другое, богиня!    

Как же могу переплыть на плоту я широкую бездну    

Страшного, бурного моря, когда и корабль быстроходный,    

Радуясь Зевсову ветру, ее нелегко проплывает?    

Раз ты сама не желаешь, на плот ни за что не взойду я,    

Если ты мне не решишься поклясться великою клятвой,    

Что никакого другого несчастия мне не замыслишь".    

Так он сказал. И в ответ улыбнулась пресветлая нимфа,    

Гладя рукою, его назвала и так говорила:    

"Ну, и хитер же ты, милый, и тонко дела понимаешь,    

Раз обратиться ко мне с такою надумался речью!    

Пусть мне свидетели будут земля и широкое небо,    

Стиксовы воды, подземно текущие, – клятва, ужасней    

И нерушимей которой не знают блаженные боги, –    

Что никакого другого несчастья тебе не замыслю,    

Что о тебе непрерывно заботиться буду и думать,    

Как о самой бы себе, если б это со мной приключилось.    

Не лишено и мое справедливости сердце, и, право,    

Дух в груди у меня не железный и ведает жалость".    

Кончив, свет меж богинь пошла впереди Одиссея,    

Быстро шагая, за нею же следом и он устремился.    

В грот они оба глубокий вошли – богиня и смертный.    

Он уселся на кресло, какое недавно оставил    

Аргоубийца‑вожатый, а нимфа пред ним разложила    

Всякую пищу, какою питаются смертные люди.    

Села сама пред равным богам Одиссеем, и нимфе    

Подали в пищу служанки амвросию с нектаром сладким.    

Руки немедленно к пище готовой они протянули.    

После того как питьем и едою вполне насладились,    

Нимфа, свет меж богинь, начала говорить Одиссею:    

"Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Значит, теперь же, сейчас, ты желаешь домой воротиться    

В землю родную… Ну, что ж! Пусть боги пошлют тебе радость!    

Если бы сердцем, однако, ты ведал, какие напасти    

До возвращенья домой перенесть суждено тебе роком,    

Здесь бы вместе со мною ты в этом жилище остался,    

Стал бы бессмертным! Но рвешься ты духом в родимую землю,