1 2 3 4 5 
— А бывает — и совсем невозможно!    

— Но для чего тебе меня убеждать, что я испытываю нечто  большее, чем сама сознаю?    

— На этот вопрос я едва ли могу ответить. Мы все любим  поучать других, хотя можем им передать лишь то, что, пожалуй, и знать-то не  стоит. Прости меня. И если ты настаиваешь на своем безразличии к мистеру  Бингли, не делай меня больше своей наперсницей.    

 ГЛАВА XIII    

     

Через несколько дней после званого обеда мистер Бингли снова  навестил Лонгборн, на этот раз без своего друга. Мистер Дарси в это утро уехал  в Лондон, с тем, однако, чтобы через десять дней вернуться в Незерфилд. Бингли  пробыл более часа, все время находясь в превосходном настроении. Миссис Беннет  пригласила его остаться обедать, но, к его великому сожалению, он вынужден был  признаться, что уже обещал обедать в другом месте.    

— Надеюсь, нам повезет больше, когда вы приедете в  следующий раз, — сказала миссис Беннет.    

Он будет предельно счастлив в любое время, и т.д. и т.п. И  если ему позволят сейчас удалиться, он воспользуется первым удобным случаем,  чтобы навестить их опять.    

— Вы могли бы прийти завтра?    

Да, этот день у него ничем не занят. И приглашение было с  готовностью принято.    

Он пришел, и притом в такое удачное время, когда ни одна из  дам еще не завершила своего туалета.    

Миссис Беннет в одном халате и с наполовину законченной  прической вихрем влетела в комнату дочери, крича на ходу:    

— Джейн, дорогая, ради бога поторопись! И живо  спускайся вниз. Он пришел! Мистер Бингли пришел! Да, да, честное слово. Скорее!  Скорее! Вот что, Сара, сию же минуту займись мисс Беннет и помоги ей одеться.  Прическа мисс Лиззи может подождать.    

— Мы спустимся, как только будем готовы, — сказала  Джейн. — Но Китти, я думаю, еще раньше будет внизу, — она поднялась к  себе уже полчаса назад.    

— Да пропади она, Китти! Ее только не хватало. Вниз,  вниз, поживее! Куда девался твой пояс, моя дорогая?    

Но когда мать вышла, Джейн решила ни за что не спускаться  без одной из своих сестер.    

Стремление матери оставить их наедине проявилось столь же  сильно и вечером. После чая мистер Беннет, как обычно, удалился в библиотеку, а  Мэри поднялась к себе заниматься музыкой. Когда две помехи были таким образом  устранены, миссис Беннет принялась подмигивать Элизе и Китти. Ее старания долго  оставались незамеченными. Элизабет упорно не обращала на них никакого внимания.  Наконец Китти спросила с невинным видом:    

— Что такое, маменька? Почему вы подмигиваете? Я  что-нибудь должна сделать?    

— Ничего, дитя мое, ничего. Тебе просто показалось.  После этого она минут пять просидела спокойно. Но, будучи не в силах упустить  такую благоприятную возможность, она вдруг вскочила и, сказав Китти: «Пойдем,  милочка, со мной, я должна тебе что-то сказать», увела ее из комнаты. Джейн  бросила на Элизабет взгляд, говоривший, как неприятны ей эти уловки, и  умолявший сестру им не поддаваться.    

Через несколько минут миссис Беннет открыла дверь со  словами:    

— Лиззи, дорогая, мне с тобой нужно поговорить.    

— Ты знаешь, мы вполне можем их оставить вдвоем, —  сказала мать, как только они оказались за дверью. — Мы с Китти пойдем ко  мне в гардеробную комнату.    

Элизабет не стала спорить, но задержалась в холле до ухода  оттуда матери и Китти, а потом вернулась в гостиную.    

На этот раз расчеты миссис Беннет не оправдались. С Бингли  все обстояло великолепно, если не считать того, что он еще не стал женихом  Джейн. Присущие ему приветливость и непринужденность внесли немалое оживление в  их вечернюю беседу. И то, что он терпел назойливую заботу миссис Беннет и без  тени неодобрения прощал ей все бестактные замечания, вызывало особую  благодарность ее дочери.    

Его почти не пришлось уговаривать остаться ужинать. И,  прежде чем он покинул дом, было условлено, — главным образом между ним и  миссис Беннет, — что он приедет на следующее утро, чтобы поохотиться с  мистером Беннетом.    

К концу дня Джейн больше не настаивала на том, что она не  испытывает к Бингли никаких чувств. В разговоре между сестрами его имя не  упоминалось, но Элизабет легла спать со счастливой уверенностью, что дело  придет к быстрому завершению, если только мистер Дарси не вернется из Лондона  раньше назначенного срока. Говоря серьезно, она, однако, готова была допустить,  что все это происходит с его согласия.    

Бингли явился точно в условленное время и, как было решено  накануне, провел утро с мистером Беннетом. Последний оказался гораздо более  приятным партнером, нежели ожидал его спутник. Бингли не был глуп и самонадеян  и тем самым не давал мистеру Беннету повода удовлетворить свою склонность к  сарказму или замкнуться в презрительном молчании. Благодаря этому он был более  общителен и менее причудлив, чем во время их прежних встреч. Разумеется, мистер  Бингли вернулся с мистером Беннетом к обеду, а вечером снова была пущена в ход  изобретательность миссис Беннет, чтобы оставить его с Джейн наедине. Элизабет,  которой нужно было написать письмо, сразу после чая ушла в комнату для  завтрака. Остальные собирались играть в карты, и она считала, что при этом нет  необходимости противодействовать уловкам мамаши.    

Однако, вернувшись в гостиную после того, как письмо было  написано, она, к своему изумлению, обнаружила, что в борьбе с этими уловками  следовало избегать излишней самоуверенности. Распахнув дверь, она увидела  сестру и мистера Бингли стоящих перед камином и углубленных в сосредоточенную  беседу. И хотя это обстоятельство само по себе могло и не вызвать подозрений,  но выражение их лиц в момент, когда они поспешно обернулись и отошли друг от  друга, не позволяло усомниться в происшедшем. Их положение было достаточно  неловким. Но ее собственное, казалось бы, было еще более щекотливым. Никто не  сказал ни слова, и Элизабет уже намеревалась удалиться, когда Бингли, который  перед этим сел по примеру остальных на диван, вдруг вскочил и, прошептав что-то  ее сестре, вышел из комнаты.    

Джейн ничего не могла скрывать от Элизабет в тех случаях,  когда откровенности сопутствовали радостные переживания. Крайне взволнованная,  она бросилась к ней на шею и призналась, что считает себя счастливейшим  существом на земле.    

— Этого для меня слишком много! — добавила  она. — Право, слишком. Я ничего подобного не заслужила. Почему все другие  не могут быть так же счастливы?!    

Поздравления ее сестры были принесены с таким жаром,  искренностью и восторгом, которые едва ли можно передать словами. Каждая ее  фраза шла от самого сердца и была для Джейн новым источником блаженства. Но  Джейн не могла себе позволить долго оставаться с Элизабет, чтобы высказать ей  все, что она в эти минуты переживала.    

— Нужно сейчас же подняться к маме, — воскликнула  она. — Нельзя забывать ни на минуту, как нежно она обо мне заботилась. Мне  бы не хотелось, чтобы она узнала об этом от кого-то другого. Он уже пошел к  папе. Ах, Лиззи, подумать только, сколько радости мои слова принесут нашей  семье! Как мне пережить столько счастья?!    

И она помчалась к матери, которая перед тем умышленно  прекратила игру в карты и теперь сидела наверху с Китти.    

Оставшаяся в одиночестве Элизабет улыбалась, думая о том,  как просто и легко в конце концов разрешились все трудности, волновавшие и  мучившие их в течение стольких месяцев.    

— И вот к чему привели, — сказала она, — все  каверзы и уловки его сестер, вся осторожность и осмотрительность его друга!  Самый благополучный, самый мудрый и самый естественный конец!    

Через несколько минут вернулся Бингли, краткая беседа  которого с их отцом увенчалась полным успехом.    

— Где же мисс Беннет? — спросил он, входя в  гостиную.    

— Она наверху у мамы. Наверно, она скоро вернется.  Прикрыв дверь за собой и подойдя ближе, он попросил Элизабет, чтобы она  пожелала им счастья, а ему подарила свою сестринскую привязанность. Элизабет  искренне и от всей души выразила ему свою радость по поводу того, что им  предстоит породниться, и они сердечно пожали друг другу руки. После этого, до  самого прихода Джейн, ей пришлось выслушивать все, что ему было необходимо  сказать о своем блаженстве и о достоинствах ее сестры. И хотя это были слова  влюбленного, Элизабет была готова поверить, что его мечты сбудутся и что им  предстоит счастливая жизнь, залогом которой были здравый смысл и чудесный  характер Джейн, а также общность их вкусов и чувств.    

Все в этот вечер были настроены необыкновенно радостно.  Ощущение удовлетворенности и спокойствия придавало такое приятное оживление  лицу Джейн, что она выглядела еще более красивой, чем обычно. Китти хихикала и  улыбалась, мечтая о том, чтобы поскорее наступила и ее очередь. Миссис Беннет,  выражая свое согласие на этот брак и высказывая свое одобрение, была не  способна облечь свои чувства в слова, хотя говорила с Бингли только об этом в  течение получаса. А когда мистер Беннет во время ужина присоединился ко всем,  его вид и поведение свидетельствовали, насколько и он доволен происшедшим  событием. Однако до самого ухода гостя он не промолвил по этому поводу ни  слова. Только когда с наступлением ночи Бингли уехал, отец, обернувшись к  дочери, произнес:    

— Поздравляю тебя, Джейн. Ты будешь счастлива.    

Джейн, подбежав к нему, поцеловала и поблагодарила отца за  его доброту.    

— Ты славная девочка, — сказал он, — и меня  радует, что твоя жизнь сложится хорошо. Я не сомневаюсь, что вы отлично  подходите друг к другу. В вас много общего. Оба вы настолько уступчивы, что  между вами не может возникнуть разногласий; настолько доверчивы, что вас обведет  вокруг пальца любая служанка; и настолько щедры, что вам всегда будет не  хватать ваших доходов.    

— Надеюсь, этого не случится. Неблагоразумие и  легкомыслие в денежных делах с моей стороны были бы непростительными.    

— Не хватит доходов? Но, дорогой мистер Беннет, —  воскликнула его жена, — о чем вы толкуете? Он же получает четыре или пять  тысяч в год, — может быть, даже больше! — И, обратившись к дочери,  она продолжала: — Джейн, дорогая, любимая! Я просто в восторге! Боже, меня ждет  бессонная ночь! Я знала, что так случится, — разве все могло кончиться  иначе? Недаром же ты такая красавица! Когда год назад, помню, я вас увидела  вместе в Хартфордшире, меня осенило: вот настоящая пара! Это самый  очаровательный молодой человек, которого мне только приходилось встречать!    

Уикхем, Лидия были забыты. Джейн, бесспорно, стала ее  любимой дочерью. В эту минуту она ни о ком больше не думала. Между тем младшие  сестры уже начали смотреть на Джейн, как на источник возможных радостей в  будущем. Мэри просила разрешения пользоваться незерфилдской библиотекой, а  Китти умоляла, чтобы зимой в Незерфилде почаще давались балы.    

С этого времени Бингли, естественно, сделался в Лонгборне  ежедневным гостем. Он появлялся перед завтраком и уходил после ужина, если  только какой-нибудь варвар-сосед — разумеется заслуживавший самой жестокой кары  — не присылал ему приглашения на обед, от которого он не мог отказаться.    

Элизабет теперь не часто удавалось поговорить с Джейн, так  как, пока Бингли находился в Лонгборне, последняя не могла уделять внимание  кому-то другому. Однако она была полезна каждому из влюбленных в часы  вынужденной разлуки. В отсутствие Джейн Бингли всегда доставлял себе  удовольствие, разговаривая о ней с ее сестрой. А Джейн, когда не было Бингли,  стремилась к подобному же утешению.    

— Я была счастлива, — сказала она однажды  вечером, — когда узнала, что ему не было известно о моем приезде в Лондон  прошлой весной. Мне такая мысль не приходила в голову.    

— А мне приходила, — ответила Элизабет. — Но  как же, по его мнению, это могло случиться?    

— Все объясняется чувствами его сестер. Они не одобряли  его знакомства со мной. И тут нет ничего удивительного, если подумать, как  легко он мог сделать выбор, более удачный во всех отношениях. Но как только они  увидят, — а я верю, что они это в самом деле увидят, — насколько он  счастлив со мной, они примирятся с его женитьбой, и наши отношения снова станут  хорошими. Правда, мы уже, конечно, не будем друг для друга тем, чем были  когда-то.    

— Это самая суровая обвинительная речь, — сказала  Элизабет, — которую я от тебя слышала. Добрая девочка! Мне, право, будет  досадно, если я увижу, что ты снова станешь предметом фальшивой привязанности  мисс Бингли.    

— Ты только подумай, Лиззи, когда он в прошлом году  уехал в Лондон, оказывается, он уже был сильно в меня влюблен. И если бы только  не его уверенность в моем равнодушии, он бы непременно вернулся.    

— Он в самом деле допустил большую ошибку, но она  делает честь его скромности.    

Это, естественно, вызвало со стороны Джейн целый панегирик  деликатности Бингли и присущей ему недооценке собственных качеств.    

Элизабет была рада узнать, что Бингли не рассказал ей про  вмешательство друга, так как это могло бы, несмотря на величайшее великодушие и  незлобивость сестры, все же бросить тень на ее отношение к Дарси.    

— Я, несомненно, самое счастливое существо на  земле! — воскликнула Джейн. — Лиззи, почему в нашей семье мне одной  так повезло? Как бы мне хотелось, чтобы ты ощущала то же самое! Если бы только  нашелся другой подобный человек для тебя!    

— Даже если бы ты мне предложила их сотню, я все же не  могла бы стать такой же счастливой. Пока у меня не будет твоего характера и твоей  доброты, не видать мне и твоего блаженства. Нет, нет, дай мне идти своим путем.  И, быть может, если мне очень повезет, мне еще подвернется со временем второй  мистер Коллинз.    

Событие в Лонгборне не могло долго сохраняться в секрете.  Миссис Беннет позволила себе шепнуть о нем на ухо миссис Филипс, а та уже без  всяких предосторожностей рассказала об этом всем меритонским знакомьм.    

Беннетов без промедления провозгласили самым удачливым  семейством на свете, хотя всего несколько недель тому назад — сразу после  побега Лидии — их злополучная фамилия была всеми вычеркнута из списка знакомых.    

 ГЛАВА XIV    

     

Однажды утром, спустя неделю после обручения Джейн, когда  мистер Бингли и дамы семейства Беннет находились в комнате для завтрака,  внимание всех привлек шум экипажа. За окном они увидели проехавшую по газону  карету, запряженную четверкой лошадей. Для визитов было еще слишком рано, да и  прибывший экипаж не принадлежал ни одному из соседей. Лошади были почтовым, а  карета и ливреи сопровождавшей ее прислуги — никому не знакомы.    

Однако было очевидно, что кто-то все же приехал, и Бингли  тотчас уговорил Джейн отправиться на прогулку, чтобы избавиться от участия в  скучной церемонии приема гостей. Парочка удалилась, а оставшиеся тщетно  высказывали догадки о том, кто бы это мог к ним пожаловать, когда дверь  распахнулась и в комнату вошла леди Кэтрин де Бёр.    

Все, разумеется, предвкушали нечто необычное, но то  изумление, которое они на самом деле испытали, превзошло ожидания. И хотя  миссис Беннет и Китти совсем не были с ней знакомы, даже они не были удивлены  этим визитом так сильно, как Элизабет.    

Войдя в комнату с более, чем всегда, бесцеремонным видом,  леди Кэтрин ничем, кроме легкого кивка, не ответила на приветствие Элизабет и,  не говоря ни слова, уселась в кресло. Элизабет назвала матери имя ее светлости,  хотя последняя даже не попросила ее представить.    

Миссис Беннет, будучи крайне польщена посещением столь  высокой особы, старалась быть с ней крайне любезной. Просидев некоторое время в  молчании, леди Кэтрин сухо спросила Элизабет:    

— Надеюсь, мисс Беннет, у вас все в порядке. Эта дама,  я полагаю, ваша мать?    

Элизабет ответила утвердительно.    

— А это, должно быть, одна из ваших сестер?    

— О да, сударыня, — вмешалась миссис Беннет,  радуясь возможности поговорить с леди Кэтрин. — Это моя предпоследняя  дочь. Самая младшая у меня на днях вышла замуж. А старшая гуляет где-то в саду  с молодым человеком, который, надеюсь, скоро станет членом нашей семьи.    

— У вас совсем маленький парк, — сказала леди  Кэтрин после короткого молчания.    

— Смею заметить, миледи, что хоть его, разумеется, не  сравнишь с Розингсом, он все же гораздо больше, чем у сэра Уильямса Лукаса.    

— В этой комнате нельзя проводить летние вечера. Окна  выходят на запад.    

Миссис Беннет заверила ее, что комнатой в послеобеденное время  не пользуются, и затем сказала:    

— Могу я осведомиться у вашей светлости, как здоровье  мистера и миссис Коллинз?    

— В полном порядке. Я видела их позавчера вечером.    

Элизабет предполагала, что теперь на свет будет извлечено  письмо, которое ей прислала Шарлотта, так как это могло быть единственной  причиной подобного визита. Письмо, однако, не появилось, и она почувствовала  себя окончательно озадаченной.    

Миссис Беннет любезнейшим образом предложила ее светлости  немножко подкрепиться, но леди Кэтрин решительно, хотя и не слишком учтиво,  отказалась. Затем, поднявшись, она сказала, обращаясь к Элизабет:    

— Мисс Беннет, там за газоном у вас, кажется, довольно  живописные заросли. Я хотела бы их осмотреть, если вы составите мне компанию.    

— Ступай, дорогая, — воскликнула ее мать, — и  проведи ее светлость по разным тропинкам. Надеюсь, вы останетесь довольны  уединением.    

Элизабет подчинилась. Сбегав к себе в комнату за зонтиком,  она провела знатную гостью по лестнице. Проходя через холл, леди Кэтрин открыла  двери в столовую и гостиную и, признав их после краткого осмотра довольно  приличными, вышла из дома.    

У подъезда продолжала стоять карета, внутри которой Элизабет  увидела знакомую камеристку ее светлости. В полном молчании они шли по  гравиевой дорожке, которая вела к зарослям. Элизабет твердо решила не начинать  разговора с посетительницей, поведение которой казалось более, чем обычно,  высокомерным и вызывающим.    

«Что я могла находить в ней общего с ее племянником?» —  думала она, всматриваясь в лицо спутницы.    

Как только они вошли в заросли, леди Кэтрин приступила к  разговору.    

— Вы не можете недоумевать по поводу причины моего  приезда. Причину должны были вам подсказать сердце и совесть.    

Элизабет посмотрела на нее с искренним изумлением.    

— Вы ошибаетесь, сударыня. Мне совершенно непонятно,  чему я обязана этой честью.    

— Мисс Беннет, — продолжала ее светлость суровым  тоном, — вам следовало бы знать, что я не позволяю с собой шутить. Если вы  вздумали быть неискренней, меня  на этот путь вы завлечь не сможете. Мой  характер всегда славился откровенностью и прямотой, а в подобном деле я от них  и подавно не отступлюсь. Два дня назад до меня дошло известие, которое меня  крайне возмутило. Мне было сообщено, что не только ваша сестра готовится  выгодно выйти замуж, но что и вы, мисс Элизабет, по-видимому, надеетесь вскоре  сочетаться узами брака с моим племянником, моим собственным   племянником, мистером Дарси. Конечно, я понимаю,  насколько это гнусная  выдумка. И хотя я не унижу моего племянника даже предположением, что это может  случиться, я все же решила незамедлительно приехать сюда, чтобы вы сами могли  узнать от меня, как я к этому отношусь.    

— Но если вы были убеждены в неправдоподобности такого  известия, — сказала Элизабет, покраснев от удивления и досады, — мне  непонятно, зачем вы взяли на себя труд ехать в такую даль. Чего вы, ваша  светлость, хотели добиться?    

— Чтобы вы тут же полностью это известие опровергли.    

— Если подобный слух в самом деле  распространился, — холодно заметила Элизабет, — ваш приезд в Лонгборн  и встреча со мной и моей семьей скорее послужит его подтверждением.    

— Вы, кажется, сказали «если»?! Вы что же, хотите  прикинуться, что вам о нем ничего не известно? Разве это не вы сами ухитрились  его пустить? И вы же не знаете о его существовании?    

— До меня ничего подобного не доходило.    

— Вы можете подтвердить, что для него нет никаких   оснований?    

— Я отнюдь не притязаю на ту искренность , которая  свойственна вашей светлости. Вы способны задавать мне вопросы, на которые я  предпочитаю не отвечать.    

— Я этого не потерплю! Мисс Беннет, я требую, чтобы вы  дали мне исчерпывающие объяснения. Правда ли он — в самом ли деле мой племянник  сделал вам предложение?    

— Ваша светлость сочла это невозможным.    

— Это должно было быть невозможным, этого не могло  случиться, если только ему не изменил рассудок. Но вы могли попытаться его  завлечь и заставить уловками и соблазнами забыть в ослеплении свой долг перед  собой и своей семьей. Вы могли заманить его в сеть.    

— Если бы я так поступила, от меня труднее всего было  бы добиться признания в этом поступке.    

— Вы понимаете, мисс Беннет, с кем вы имеете дело? Я не  привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Будучи чуть ли не самой близкой его  родственницей, я вправе знать, что таится в его душе.    

— Но вы не вправе знать, что таится в моей.  А  ваше поведение тем более не может склонить меня к откровенности.    

— Я хотела бы, чтобы вы правильно меня поняли.  Подобному браку, о котором вы имели дерзость мечтать, не суждено состояться.  Да, да, не суждено. Мистер Дарси обручен с моей дочерью. Ну-с, что вы теперь  мне скажете?    

— Только одно. Если это действительно так, вы не могли  бы предположить, что он просил моей руки.    

Леди Кэтрин минуту поколебалась, но потом сказала:    

— Они обручены несколько необычным образом. С раннего  детства они предназначались друг для друга. Это было заветным желанием их  матерей. Союз был скреплен в ту пору, когда наши дети еще покоились в  колыбелях. И теперь, когда материнская воля должна была осуществиться в их  браке, поперек дороги встала женщина низкого происхождения, без положения в  свете и ничем не связанная с нашим семейством! Разве для вас ничего не значит  воля его родных? Разве его молчаливое обязательство перед мисс де Бёр для вас  ничто? Неужели вы полностью лишены всякого чувства порядочности и деликатности?  И разве вы не слышали от меня, что с первых же дней жизни он предназначался в  супруги своей кузине?    

— О да, я слыхала об этом прежде. Но разве меня это  касается? Если бы моему вступлению в брак с вашим племянником мешало только  такое обстоятельство, — разумеется, сознание, что его мать и тетка хотели  женить его на мисс де Бёр, не могло бы меня остановить. Обе вы сделали, что  могли, задумывая его женитьбу. Осуществить ее дано другим. Если мистер Дарси ни  словом, ни чувством не связан с вашей дочерью, почему он не вправе остановить  свой выбор на другой женщине? И если бы его выбор пал на меня, почему я не  могла бы принять его руки?    

— Потому что честь, приличие, благоразумие, наконец,  собственная ваша выгода запрещают вам это сделать! О да, мисс Беннет, именно  выгода. Ибо не ждите какого бы то ни было внимания к себе со стороны его семьи  и друзей. Вы будете осуждены, отвергнуты и заклеймены презрением каждого  близкого ему человека. Союз с вами будет считаться позором. Никто из нас даже  не вспомнит вашего имени.    

— Что ж, потеря и вправду велика, — отвечала  Элизабет. — Но супруга мистера Дарси будет располагать такими  необыкновенными источниками радости, присущими ее положению, что в конечном  счете ей не придется особенно печалиться.    

— Упрямая, вздорная девчонка! Мне стыдно за вас. Вот  какова благодарность за внимание, которым я удостоила вас прошлой весной?!  По-вашему, вы мне за это ничем не обязаны? Ну-ка, присядем. Извольте понять,  мисс Беннет, я прибыла сюда с твердым намерением добиться того, что задумала.  Ничто не сможет мне помешать! Мне еще не приходилось потакать чьим-либо капризам.  И я не имею привычки уступать.    

— Это усугубляет затруднительность положения вашей  светлости. Но меня это не касается.    

— Я не позволю, чтобы меня прерывали! Выслушайте меня  молча. Моя дочь и мой племянник созданы друг для друга. По материнской линии  оба они происходят от единого знатного рода. Отцы их принадлежат к уважаемым,  благородным и древним, хоть и не титулованным, семьям. Обе стороны располагают  прекрасными состояниями. Они предназначены друг для друга в глазах каждого  представителя того и другого дома. И что же встает между ними? Притязания  выскочки, молодой женщины без средств, без связей. Разве подобное допустимо?  Нет, этого не должно быть, и этого не будет. Если бы вы были способны понять, в  чем состоит ваша собственная выгода, вы бы сами не пожелали покинуть тот круг,  в котором росли.    

— Но, выходя замуж за вашего племянника, я, по-моему,  вовсе не покидаю этого круга. Он дворянин. Я дочь дворянина. Мы в этом смысле  равны.    

— Ну что же, вы дочь дворянина, допустим. Но из какой  семьи ваша мать? Кто ваши дяди и тетки? Не воображаете ли вы, что мне  неизвестно, чем они занимаются?    

— Кем бы ни были мои родственники, — сказала  Элизабет, — если против них ничего не имеет мистер Дарси, это не должно  беспокоить и вас.    

— Скажите без обиняков, вы обручены?    

Элизабет не стала бы отвечать на этот вопрос, чтобы ублажить  леди Кэтрин. Однако, после короткого раздумья, она не могла не сказать:    

— Нет, не обручена.    

Леди Кэтрин, казалось, была довольна.    

— И вы даете мне слово никогда с ним не обручаться?    

— Подобного обещания я не дам.    

— Мисс Беннет, я поражена и возмущена! Я считала вас  более разумной девицей. Но не обманывайте себя ложной надеждой, будто я могу  пойти на уступки. Я не уеду, пока вы не дадите требуемых мной заверений.    

— А я ни за что их не дам. Меня нельзя запугать,  толкнув на подобную нелепость. Вы, ваша светлость, желаете, чтобы мистер Дарси  женился на вашей дочери? Но если бы я дала требуемое обещание, разве брак между  ними стал более вероятным? Разве при его склонности ко мне я могла бы,  отвергнув его руку и сердце, побудить мистера Дарси сделать предложение его  кузине? Позвольте, леди Кэтрин, сказать, что доводы, которыми вы подкрепляете  ваше из ряда вон выходящее требование, настолько же легковесны, насколько само  оно безрассудно. Вы, видимо, совершенно не разобрались в моем характере, если  могли предположить, что на меня подействуют подобные рассуждения. Мне неизвестно,  в какой мере ваш племянник одобряет ваше вмешательство в его дела. Но у вас, во  всяком случае, нет никакого права вмешиваться в мои. А потому я вынуждена  просить вас избавить меня от дальнейших посягательств такого рода.    

— Ну, ну, не так скоро, если позволите. Я ведь еще не  кончила. Ко всему сказанному я вынуждена добавить еще одно обстоятельство. Для  меня не является тайной позорный побег вашей младшей сестры. Я знаю о нем  решительно все. В том числе, что женитьба на ней молодого человека была кое-как  состряпана задним числом на средства папаши и дядюшки. И что же, подобной особе  суждено стать сестрой моего племянника? А ее мужу, сыну управляющего его  покойного отца, — его братом? Небо и ад! О чем вы думаете? Неужто сень  Пемберли может подвергнуться подобному осквернению?!    

— Больше вы уже ничего не сможете мне сказать, —  гневно ответила Элизабет. — Вы оскорбили меня всеми  возможными  способами. С вашего позволения, я возвращаюсь в дом.    

При этих словах она встала. Леди Кэтрин также поднялась, и  они пошли обратно. Ее светлость была в ярости.    

— Значит, вам дела нет до чести и репутации моего  племянника? Эгоистичная, бесчувственная девчонка! Неужели вы не понимаете, что,  связав себя с вами, он опозорит себя перед всем светом?    

— Леди Кэтрин, мне больше нечего вам сказать. Мои  чувства вам известны.    

— И вы, стало быть, решили его заманить?    

— Я не говорила подобных вещей. Я решила лишь поступать  сообразно собственному представлению о своем счастье и не считаясь при этом ни  с вами, ни с какой-либо другой, столь же далекой мне персоной.    

— Ну что же, отлично. Итак, вы отказались выполнить мою  просьбу. Вы решили погубить его в глазах друзей и вызвать к нему презрение  всего света.    

— Ни долг, ни честь, ни благодарность, — ответила  Элизабет, — ни к чему меня сейчас не обязывают. Мой брак с мистером Дарси  не нарушил бы никаких заповедей. А что касается чувств его родни и презрения  всего света, то меня бы едва ли особенно огорчило, если бы наш брак вызвал у  его родных известное беспокойство, тогда как весь свет достаточно разумен,  чтобы не отнестись к этому столь серьезно.    

— Так вот ваш действительный образ мыслей?! И это ваше  последнее слово? Прекрасно. Теперь я знаю, как мне поступить. Не воображайте  же, мисс Беннет, что ваши притязания увенчаются успехом. Я приехала, чтобы вас  испытать. Мне казалось, что у вас больше здравого смысла. Но будьте уверены, я  добьюсь своей цели.    

Леди Кэтрин продолжала говорить в том же духе, пока они не  подошли к ее карете. Быстро обернувшись, она произнесла:    

— Я не приму ваших прощальных приветствий, мисс Беннет.  И вовсе не прошу передать от меня привет вашей матери. Вы не заслуживаете  подобных знаков внимания. Я возмущена до глубины души.    

Элизабет ничего не ответила и, не пытаясь пригласить ее  светлость вернуться в дом, преспокойно вошла в него сама. Поднимаясь по  ступенькам, она услышала шум отъезжавшей кареты. В холле ее с нетерпением  встретила миссис Беннет, которой хотелось знать, почему леди Кэтрин не зашла,  чтобы немного отдохнуть.    

— Она предпочла сразу уехать, — ответила ее дочь.    

— Ее светлость показалась мне очень приятной дамой! И  ее визит к нам — необыкновенная любезность! Ведь, насколько я поняла, она  заехала сюда лишь для того, чтобы сообщить нам о здоровье Коллинзов. Должно  быть, она куда-то направлялась и, проезжая Меритон, подумала, что ей следует  тебя навестить. Надеюсь, у нее не было к тебе никаких особых дел, Лиззи?    

Элизабет пришлось здесь несколько покривить душой, настолько  немыслимо было попытаться передать матери содержание их беседы.    

 ГЛАВА XV    

     

Волнение, вызванное этим необыкновенным визитом, было  нелегко успокоить. В течение многих часов Элизабет была совершенно не в силах  думать о чем-то другом. Итак, леди Кэтрин в самом деле пустилась в путешествие  из Розингса с единственной целью расстроить ее предполагаемую помолвку с  мистером Дарси! Другого разумного объяснения этой поездки не существовало.  Элизабет, однако, была не в состоянии понять, как мог возникнуть слух об их  помолвке. И, наконец, ей пришло в голову, что в то время, когда ожидание одной  свадьбы заставляло всех угадывать следующую, дружба между Дарси и Бингли и ее  близость с Джейн могли послужить достаточным основанием для подобного слуха.  Она и сама иногда подумывала, что замужество сестры сделает ее встречи с Дарси  более частыми. А их соседи из Лукас Лоджа (из переписки которых с Коллинзами  леди Кэтрин, очевидно, почерпнула эти сведения) могли считать решенным то, что  ей казалось возможным в далеком будущем.    

Перебирая в памяти слова леди Кэтрин, она, однако, не могла  избавиться от беспокойства по поводу возможных последствий ее вмешательства.  Фраза о том, что она непременно помешает их браку, заставляла думать, что она  собирается воздействовать на племянника. И Элизабет боялась себе представить,  как он отнесется к перечислению всех зол, которые повлекла бы за собой эта  женитьба. Она не знала, насколько сильна его привязанность к тетке и в какой мере  леди Кэтрин влияет на его образ мыслей, но легко было предположить, что Дарси  придерживается более высокого мнения о ее светлости, чем Элизабет. И казалось  несомненным, что, перечисляя все отрицательные стороны женитьбы на девушке  столь низкого круга по сравнению с его собственным, тетка затронет в нем самое  уязвимое место. Ему, с его понятиями о семейной гордости, доводы, выглядевшие  для Элизабет вздорными и неубедительными, вполне могли представляться разумными  и заслуживающими внимания.    

Если он до того колебался, — а ей часто казалось, что  это именно так, — то совет и настояния близкой родственницы могли укрепить  его решимость. И тогда он позволит себе быть счастливым лишь настолько,  насколько это совместно с достоинством его семьи. В этом случае он уже больше  сюда не приедет. Леди Кэтрин может встретиться с ним, проезжая через Лондон, и  он будет вынужден отказаться от обещания вернуться в Незерфилд, которое он дал  Бингли.    

— Итак, — решила Элизабет, — если в ближайшие  дни он извинится перед другом в невозможности выполнить данное ему слово, мне  будет ясно, с чем это связано. И я выброшу из головы всякую надежду на его  постоянство. Если руку и сердце, которые я готова ему отдать, могут заменить  этому человеку сожаления о нашей разлуке, он не стоит того, чтобы я пожалела о  нем.    

Остальные члены семьи, узнав, кто их посетил, были крайне  удивлены. Однако они удовлетворились тем же объяснением, которое успокоило  миссис Беннет. Элизабет была, таким образом, избавлена от весьма неприятных  разговоров.    

На следующее утро, спускаясь по лестнице, она встретила  мистера Беннета, который вышел из библиотеки, держа какое-то письмо.    

— Лиззи, — сказал он, — ты как раз мне нужна.  Зайди, пожалуйста, ко мне.    

Элизабет последовала за отцом, недоумевая, что бы такое он  хотел ей сказать. Она догадывалась, что это могло быть связано с полученным  письмом. Внезапно ей пришло в голову, что письмо написано леди Кэтрин. И она с  ужасом представила себе неизбежное в этом случае объяснение.    

Они сели перед камином, и мистер Беннет сказал:    

— Я получил утром письмо, которое меня чрезвычайно  удивило. Поскольку оно касается тебя, тебе следует знать его содержание. Я и не  предполагал, что еще одна моя дочь находится на пороге замужества. Позволь мне  поздравить тебя с выдающейся победой.    

Щеки Элизабет вспыхнули, когда она вдруг подумала, что  письмо это написано не теткой, а племянником. И она не могла определить, какое  чувство в ее душе окажется при этом сильнее: радость ли по поводу его  сватовства или досада из-за того, что он не обратился к ней самой. Мистер  Беннет между тем продолжал:    

— Ты у меня большая умница. А молодые девицы вообще  удивительно проницательны в подобных делах. Но боюсь, даже твоей смекалки  недостаточно, чтобы отгадать имя поклонника. Это письмо от мистера Коллинза.    

— Мистера Коллинза? Что же он мог написать?    

— Самые дельные вещи, разумеется. Начинает он с  поздравлений по поводу предстоящего бракосочетания Джейн. Об этом он,  по-видимому, извещен кем-нибудь из милейших сплетничающих Лукасов. Я не стану  испытывать твое терпение, перечитывая, что он говорит по этому поводу. Тебя  касаются следующие строки:    

     

«…Выразив Вам, таким образом, искренние поздравления миссис  Коллинз и мои собственные по поводу этого радостного события, мне бы хотелось с  Вашего разрешения весьма осторожно намекнуть Вам и на другое обстоятельство, о  котором мы осведомлены из того же источника. Предполагается, что Ваша дочь  Элизабет будет носить фамилию Беннет немногим дольше, чем ее старшая сестра, и  что избранный ею спутник жизни вполне обоснованно может считаться одной из  наиболее выдающихся личностей этой страны».    

     

— Ну-ка, Лиззи, попробуй догадаться, кто бы это мог  быть?    

     

«Этого молодого дворянина небо особенно щедро наделило всем,  чего только может пожелать смертный: благородным происхождением, богатством и  властью над человеческими судьбами. И все же, невзирая на эти его достоинства, мне  бы хотелось предостеречь мою кузину Элизабет, а также и Вас в отношении  печальных последствий, связанных с излишне поспешным ответом на его  предложение, очевидная привлекательность которого могла бы заставить Вас сразу  его принять».    

     

— Ну как, Лиззи, ты еще не смекнула, что это за  дворянин? Погоди, сейчас выяснится.    

     

«Предостерегая Вас, я руководствуюсь следующими  соображениями: у нас есть все основания предполагать, что тетка этого  дворянина, леди Кэтрин де Бёр, посмотрела бы на этот брак крайне неодобрительно».    

— Мистер Дарси — вот это кто! Что ж, Лиззи, славно я  тебя озадачил? Скажи, пожалуйста, мог ли он с Лукасами отыскать среди наших  знакомых какого-нибудь другого человека, имя которого так явно разоблачало бы  лживость их болтовни? Умудриться выбрать мистера Дарси, которому достаточно  посмотреть на любую женщину, чтобы сразу увидеть все ее недостатки, и который,  возможно, вообще ни разу на тебя не взглянул! Это великолепно!    

Элизабет попыталась сделать вид, что ей тоже необычайно  весело. Но она могла изобразить на лице только весьма натянутую улыбку. Еще  никогда до сих пор отец не упражнялся в остроумии столь неприятным для нее  образом.    

— Ну, как, здорово это тебя насмешило?    

— Да, конечно. Но читайте, пожалуйста, дальше.    

     

— «Когда вчера вечером я упомянул ее светлости о  возможности подобного брака, она тотчас же со свойственной ей  снисходительностью весьма прямо выразила свои чувства по этому поводу, дав  понять, что, ввиду некоторых неблагоприятных родственных связей моей кузины,  она ни за что бы не согласилась на этот, по ее словам, столь недостойный союз.  Я счел своим долгом как можно скорее оповестить об этом мою кузину, дабы она и  ее благородный поклонник были осведомлены о том, что их ожидает, и не спешили  сочетаться браком, который не получит должного благословения». Ко всему этому  мистер Коллинз добавляет: «Я искренне обрадовался, узнав, что достойный  сожаления поступок моей кузины Лидии удалось так благополучно замять, и  печалюсь лишь о том, что сведения об их совместной жизни до свадьбы приобрели  столь широкую огласку. Однако мне не подобает пренебрегать обязанностями,  присущими моему сану. И я не могу не выразить моего недоумения в связи с  известием о приеме, который Вы оказали молодой чете в своем доме сразу после их  бракосочетания. Увы, этот шаг был не чем иным, как поощрением порока. И если бы  Лонгборн находился в моем приходе, я не преминул бы воспрепятствовать этому  весьма решительно. Вам, разумеется, следовало простить их как христианину. Но  они вовеки не должны были являться Вашему взору, а их имена никогда не должны  были тревожить Ваш слух».    

     

— Вот, оказывается, как он представляет себе  христианское всепрощение! Остальная часть письма посвящена делам его дорогой  Шарлотты и ожидаемому им появлению юной оливковой ветви. Но, Лиззи, у тебя почему-то  такой вид, как будто все это не доставило тебе удовольствия. Надеюсь, ты не  собираешься превращаться в недотрогу и строить оскорбленную мину по поводу  всякой дурацкой болтовни? Разве мы не живем лишь для того, чтобы давать повод  для развлечения нашим соседям и, в свой черед, смеяться над ними?    

— О нет, — воскликнула Элизабет, — меня  письмо очень рассмешило. Но это так странно!    

— Еще бы, вся прелесть в том и заключается. Если бы они  выбрали кого-нибудь другого, было бы не так интересно. Но его равнодушие к тебе  и твоя неприязнь к нему превращают это в изумительную нелепость! Ты знаешь, как  я не люблю писать письма. И все же я ни за что не перестану переписываться с  Коллинзом! Когда я читаю его послания, я поневоле отдаю ему предпочтение даже  перед Уикхемом, сколь бы я ни ценил бесстыдство и лицемерие моего дорогого  зятя. Кстати, Лиззи, что сказала леди Кэтрин по поводу этого сообщения? Уж не  приехала ли она для того, чтобы лишить тебя своего благословения?    

В ответ на этот вопрос Элизабет только рассмеялась. И так  как мистер Беннет задал его без всякой задней мысли, он больше ее не мучил  дальнейшими расспросами. Еще никогда Элизабет не приходилось с таким трудом  изображать чувства, которых она не испытывала. От нее требовали, чтобы она  смеялась, когда ей хотелось плакать. Особенно жестоко ранил ее отец словами о  безразличии мистера Дарси. И она никак не могла решить: то ли ей дивиться его  недостаточной наблюдательности, то ли опасаться, что не отец на самом деле  видит слишком мало, а она — слишком много.    

 ГЛАВА XVI    

     

Вскоре после визита леди Кэтрин мистер Бингли, вместо  ожидаемого Элизабет письма с извинениями от своего друга, привез в Лонгборн  мистера Дарси собственной персоной. Молодые люди приехали рано, и, прежде чем  миссис Беннет успела сообщить мистеру Дарси, что они имели честь принимать у  себя его тетку (чего с трепетом ожидала ее дочь), мистер Бингли, жаждавший  поскорее остаться с Джейн наедине, предложил всем отправиться на прогулку. Это  предложение было одобрено. Миссис Беннет не имела обыкновения гулять, у Мэри  никогда не было свободного времени, но пятеро остальных тотчас же вышли из  дома. Бингли и Джейн, впрочем, охотно позволили себя обогнать. Они постепенно  все больше отставали, и Элизабет, Китти и Дарси должны были развлекать друг  друга как умели. Впрочем, все трое говорили очень немного. Китти лишилась  языка, потому что робела перед Дарси, Элизабет набиралась решимости перед неким  отчаянным шагом, а он, возможно, был занят тем же.    

Они шли в направлении Лукас Лоджа, где Китти собиралась  повидать Марию. И так как разлука с Китти не могла, по мнению Элизабет, служить  основанием для общего беспокойства, они смело отправились дальше вдвоем.  Наступила минута, когда она должна была проявить смелость, и, почувствовав  прилив решимости, она поспешно сказала:    

— Вы знаете, мистер Дарси, я ужасная эгоистка. Чтобы  облегчить собственную душу, мне ничего не стоит невзначай взвалить бремя на  вашу. Так вот, я больше не в силах удерживаться от того, чтобы выразить вам  благодарность за вашу необыкновенную заботу о моей злосчастной сестре. С  первого же дня, как мне стало известно о вашем поступке, я все время испытываю  жгучую потребность сказать вам, как сильно это чувство меня волнует. И если бы  о вашей роли узнала моя семья, мне, разумеется, не пришлось бы благодарить вас  только от собственного имени.    

— Мне неприятно, право же, очень неприятно, что вы об  этом узнали, — растерянно ответил Дарси. — Представленные в неверном  свете, эти сведения могли вас напрасно обеспокоить. Я не предполагал, что  миссис Гардинер так мало заслуживает доверия.    

— О нет, вам вовсе не следует сердиться на мою тетушку.  Ваше участие в этом деле мне стало известно прежде всего благодаря легкомыслию  Лидии. И, разумеется, я не могла спать спокойно, пока мне не удалось разузнать  подробности. Итак, все же позвольте еще раз вполне серьезно поблагодарить вас  от лица всей нашей семьи за великодушие, с которым вы приняли на себя так много  хлопот и перенесли столько неприятностей в поисках беглецов.    

— Если вам непременно нужно меня благодарить, —  ответил он, — пусть это исходит от вас одной. Я не могу отрицать, что  желание вас порадовать было одной из причин, побудивших меня вмешаться.  Остальные члены вашей семьи, при всем моем к ним уважении, не обязаны мне ничем  — я думал только о вас.    

Элизабет была слишком смущена, чтобы что-то сказать. После  непродолжительного молчания ее спутник добавил:    

— Вы слишком великодушны, чтобы играть моим сердцем.  Если ваше отношение ко мне с тех пор, как мы с вами разговаривали в апреле, не  изменилось, скажите сразу. Мои чувства и все мои помыслы неизменны. Но вам  достаточно произнести слово, и я больше не заговорю о них никогда.    

Всей душой понимая неловкость его положения, Элизабет  заставила себя ответить. И сразу, хоть и не очень красноречиво, она дала ему  понять, что за истекшее время стала смотреть на него совсем по-другому .и  теперь с благодарностью и радостью принимает его сегодняшние заверения. Такого  ощущения счастья, которое при этом его охватило, он еще никогда не испытывал. И  он постарался выразить его столь пламенными и глубоко прочувствованными  словами, какие могли найтись только у человека, охваченного истинной страстью.  Если бы Элизабет была способна взглянуть ему в глаза, она увидела бы, как  красило его выражение искреннего восторга. Но хотя она не осмеливалась на него  смотреть, она могла его слушать. И пока он высказывал ей, как много она для  него значила, его привязанность к ней становилась для нее все дороже и дороже.    

Они шли вперед, сами не зная куда. Слишком многое нужно было  обдумать, почувствовать, сказать, чтобы внимание могло сосредоточиться на  чем-то постороннем. Вскоре Элизабет обнаружила, что понять друг друга им во  многом помогли усилия леди Кэтрин. Тетка и впрямь встретилась с ним, проезжая  через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгборн, о причине этой  поездки и о разговоре с Элизабет. Особенно леди Кэтрин напирала на то, что  ответы мисс Беннет ясно доказывали ее наглость и испорченность. Разумеется, она  не сомневалась, что это поможет ей вырвать у племянника заверение, которого она  не добилась в Лонгборне. Но, на беду ее светлости, рассказ произвел обратное  действие.    

— Это вселило в меня надежду на то, — добавил  он, — о чем я до той поры не смел и мечтать. Я знал вашу прямоту и  понимал, что если бы вы решительно были настроены против меня, то сказали бы об  этом моей тетке без обиняков.    

Покраснев и засмеявшись, она ответила:    

— О да, вы достаточно знакомы с моей откровенностью. И  вполне могли считать, что я на это способна. После того как я разбранила вас  прямо в лицо, мне, конечно, ничего не стоило высказать свое мнение о вас  кому-нибудь из вашей родни.    

— Но разве вы что-нибудь обо мне сказали, чего я не  заслуживал? И хотя ваше недовольство мной основывалось на ошибочных сведениях и  исходило из ложных предпосылок, мое поведение в тот вечер было достойно самого  сурового осуждения. Оно было непростительным. Я не могу о нем вспомнить без  содрогания.    

— Давайте не спорить о том, чья вина была в этот вечер  больше, — сказала Элизабет. — Каждый из нас, если судить строго, вел  себя небезупречно. Надеюсь все же, что с той поры мы оба немного набрались  учтивости.    

— Я не могу себя простить так легко. Память о том, что  я тогда наговорил, — о моем поведении, манерах, словах, — все эти  месяцы не давала мне покоя. Никогда не забуду вашего справедливого упрека. «Если  бы вы вели себя, как подобает благородному человеку…» — сказали вы тогда. Вы не  знаете, не можете вообразить, какую боль причинили мне этой фразой. Хотя лишь  спустя некоторое время я, признаюсь, понял, насколько вы были правы.    

— Но мне даже в голову не приходило, что эти слова  произведут такое действие. Я вовсе не думала, что они вас так сильно заденут.    

— Легко этому верю. Вы ведь в самом деле тогда считали,  что я лишен естественных человеческих чувств. Я никогда не забуду выражения  вашего лица, когда вы сказали, что я не мог бы найти ни одного способа  предложить вам свою руку, который склонил бы вас ее принять.    

— Прошу вас, не надо больше повторять сказанного мной в  тот вечер. Все это было ошибкой и должно быть забыто. Мне уже давно стыдно об  этом вспоминать.    

Дарси коснулся своего письма.    

— Интересно, — спросил он, — сразу ли оно  заставило вас обо мне лучше подумать? Когда вы его читали, вы ему верили?    

Она рассказала, какое впечатление произвело на нее письмо и  как постепенно рассеивалось ее предубеждение.    

— Я знал, — сказал Дарси, — что оно причинит  вам боль. Но это было необходимо. Надеюсь, вы его уничтожили? Мне было бы  неприятно, если бы вы сейчас перечли некоторые места — особенно в первой части.  Я припоминаю отдельные фразы, за которые меня можно возненавидеть.    

— Если, по вашему, для прочности моей привязанности это  важно, я его сожгу. Но оно не может повлиять на мои чувства — они не настолько  изменчивы. Хотя, как мы оба знаем, иногда  они меняются.    

— Когда я писал это письмо, — заметил Дарси, —  мне казалось, что я холоден и спокоен. Но теперь-то я знаю, что оно было  написано в минуту высочайшего душевного напряжения.    

— Письмо поначалу и вправду резкое, хотя дальше оно  становилось совсем другим. Прощальная фраза — само милосердие. Но давайте о нем  не думать. Чувства того, кто его писал, и той, которая его прочла, настолько  изменились, что связанные с ним неприятные обстоятельства должны быть забыты.  Одна из моих философских заповедей, с которыми я еще вас познакомлю, гласит: «Вспоминай  что-нибудь только тогда, когда это доставляет тебе удовольствие».    

— Признаюсь, я не очень-то высоко оцениваю подобную  философию. Вам в своих воспоминаниях настолько не в чем себя упрекнуть, что  ваше спокойствие зиждется не на философии, а на основании более надежном —  чистой совести. Со мной все по-другому. Я не смею, не должен отвергать  приходящие в голову мучительные воспоминания. Всю жизнь я был эгоистом если не  по образу мыслей, то, во всяком случае, в поступках. Когда я был ребенком, мне  дали понятие о правильном и неправильном, но не показали, как надо лепить своей  характер. Мне привили хорошие принципы, но позволили следовать им с гордостью и  высокомерием. Будучи, на свою беду, единственным сыном (а в течение многих лет —  и единственным ребенком), я был испорчен моими излишне великодушными родителями  (мой отец был особенно добрым и отзывчивым человеком). Они допускали, одобряли,  почти воспитывали во мне эгоизм и властность, пренебрежение ко всем, кто  находился за пределами нашего семейного круга, презрение ко всему остальному  миру, готовность ни во что не ставить ум и заслуги других людей по сравнению с  моими собственными. Таким я был от восьми до двадцати восьми лет. И таким бы я  оставался до сих пор, если бы не вы, мой чудеснейший, мой дорогой друг  Элизабет! Чем только я вам не обязан! Вы преподали мне урок, который поначалу  показался мне, правда, горьким, но на самом деле был необыкновенно полезным. Вы  научили меня душевному смирению. Я предложил вам руку, не сомневаясь, что она  будет принята. А вы мне показали, насколько при всех моих достоинствах я. не  заслуживаю того, чтобы меня полюбила женщина, любовью которой стоит  по-настоящему дорожить.    

— Неужели вы тогда считали, что я могу принять ваше  предложение?    

— В том-то и дело! Что скажете вы о моем тщеславии? Мне  казалось, вы добиваетесь, ждете моего признания.    

— Стало быть, мое поведение в чем-то было  неправильным, — хоть и против моего желания, поверьте. Я вовсе не хотела  вас обманывать. Но мой веселый нрав вполне мог завести меня не туда, куда  следует. Как вы должны были ненавидеть меня после этого вечера!    

— Вас ненавидеть? Быть может, вначале я и рассердился.  Но вскоре мой гнев обрушился на того, кто его заслужил.    

— Я едва решаюсь спросить, что вы обо мне подумали,  встретившись со мной в Пемберли. Вы осуждали меня за то, что я там появилась?    

— Что вы, нисколько. Я просто был крайне удивлен.    

— Вы не могли быть удивлены тогда больше, чем я.  Совесть подсказывала мне, что я вовсе не заслуживаю любезного обращения, и,  признаюсь, я вполне ожидала, что со мной и поступят по заслугам.    

— А мне хотелось тогда, — ответил Дарси, —  оказать вам все внимание, на какое я был способен, и убедить вас, что я не  злопамятен. Я надеялся добиться прощения, старался рассеять дурное обо мне  мнение, показав, что ваши укоры пошли мне на пользу. Не могу точно сказать,  когда у меня появились и некоторые другие желания, — думаю, что не позже  чем через полчаса после того, как я вас увидел.    

Он рассказал, насколько она понравилась его сестре и как  Джорджиану огорчило, что их знакомство было внезапно прервано. Отсюда рассказ  его, естественно, перешел к тому, чем это было вызвано. И Элизабет узнала, что  решение уехать из Дербишира на поиски Лидии созрело у него еще до того, как он  покинул гостиницу. Его задумчивый и печальный вид в ту минуту объяснялся  переживаемой им внутренней борьбой.    

Она еще раз выразила ему свою благодарность, но для обоих  это была слишком больная тема, и они скоро умолкли.    

Пройдя незаметно несколько миль и взглянув на часы, они  вдруг обнаружили, что им следовало уже вернуться домой. Поинтересовавшись, куда  могли запропаститься Бингли и Джейн, они заговорили об этой молодой паре. Дарси  радовался их обручению, о котором его друг немедленно ему рассказал.    

— Скажите, вы были этим удивлены? — спросила  Элизабет.    

— Нисколько. Перед отъездом я уже понимал, что  обручение вот-вот состоится.    

— Иными словами, вы на него дали согласие? Я так и  предполагала.    

И хотя он стал против такого вывода возражать, она поняла,  что дело обстояло именно так.    

— Накануне моего отъезда в Лондон, — продолжал  Дарси, — я признался ему в том, в чем, вероятно, должен был признаться  гораздо раньше. Я рассказал, насколько грубо и безосновательно вмешался в его  судьбу. Он был крайне удивлен, ибо ему это даже не приходило в голову. Я сказал  также, что, вероятно, ошибся, считая, что ваша сестра не отвечает на его  чувства. При этом я убедился, что его склонность к ней не исчезла, и поэтому  будущий счастливый союз не вызывал у меня сомнений.    

То, как свободно он распоряжался поведением друга, не могло  не вызвать ее улыбки.    

— Вы сказали ему, что Джейн его любит, — спросила  Элизабет, — на основе собственных наблюдений или со слов, услышанных от  меня весной?    

— Я убедился в этом своими глазами. Присмотревшись к  ней во время двух последних визитов в Лонгборн, я больше не мог сомневаться в  ее чувствах.    

— Ну, а ваши слова убедили его сразу, не так ли?    

— О да. Бингли и впрямь необычайно скромен.  Неуверенность в себе не позволяла ему положиться в таком важном деле на  собственное суждение. Но благодаря тому, что он мне вполне доверяет, все встало  на свое место. Я должен был открыть ему одно обстоятельство, которое поначалу  его справедливо раздосадовало. Я не позволил себе оставить его в неведении, что  ваша сестра провела три зимних месяца в Лондоне, что мне это было известно и  что я об этом сознательно ничего ему не сказал. Он был рассержен. Но гнев его,  я уверен, рассеялся, как только он перестал сомневаться в чувствах вашей  сестры. Сейчас он уже от души меня простил.    

У Элизабет вертелось на языке замечание о том, каким  незаменимым другом является Бингли, готовый следовать любым советам своего  старшего товарища. Но, вспомнив, что ей еще предстояло приучить его к своим  шуткам, она сдержалась. Приниматься за это сейчас было еще слишком рискованно.  Остаток пути заняли рассуждения ее спутника о будущем семейном счастье Бингли,  которое будет уступать только счастью самого Дарси.    

В холле они расстались.    

 ГЛАВА XVII    

     

— Лиззи, дорогая, где вы так долго пропадали? —  Этим вопросом встретила ее Джейн сразу, как только Элизабет вошла в комнату.  Тот же вопрос задали ей и остальные члены семьи, пока все рассаживались за  столом. Покраснев, она сумела только ответить, что они забрели в незнакомые  места. Но ни краска на ее лице, ни какие-нибудь другие обстоятельства не  вызвали ни малейших подозрений.    

Вечер прошел тихо, без происшествий. Признанные влюбленные  болтали и смеялись, непризнанные — молчали. Дарси не было свойственно искать  выхода своим счастливым чувствам в бурном веселье, а взволнованная и смущенная  Элизабет скорее сознавала свое счастье, нежели его переживала. Помимо обычной  неловкости, которую при таких обстоятельствах испытывает всякая молодая девица,  ее угнетали и многие другие опасения. Она заранее представляла себе, как примут  известие об их помолвке члены ее семьи. И, хорошо зная, что, кроме Джейн, все  относятся к Дарси с большой неприязнью, она боялась, как бы это чувство не  оказалось настолько сильным, что ни его состояние, ни положение в обществе не  смогут его рассеять.    

Перед сном она призналась во всем своей сестре. И хотя  обычно Джейн не сомневалась в ее словах, на сей раз она проявила крайнюю  недоверчивость.    

— Ты шутишь, Лиззи? Этого не может быть! Помолвлена с  мистером Дарси! Нет, ты меня обманываешь. Я знаю, это невозможно.    

— Что ж, начало и впрямь малообещающее. Я только на  тебя и надеялась. Если даже ты мне не веришь, как же я заставлю поверить  других? Джейн, милая, я говорю серьезно. Чистую правду. Он до сих пор меня  любит, и мы помолвлены.    

Джейн недоверчиво взглянула на сестру.    

— Ах, Лиззи, это совершенно невероятно. Я знаю, ты ведь  его терпеть не можешь.    

— Ты ничего не знаешь. Старое следует начисто забыть.  Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких  обстоятельствах непростительна. И сейчас я вспоминаю об этом в последний раз.    

Мисс Беннет не знала, что и подумать. Элизабет снова и еще  более серьезно уверила ее, что все сказанное — сущая правда.    

— Боже милостивый! — воскликнула Джейн. —  Неужели это могло случиться? И, однако, я должна тебе теперь верить. Лиззи,  дорогая, я хотела бы, я была бы рада тебя искренне поздравить. Но ты  уверена, — прости мне этот вопрос, — ты вполне убеждена, что будешь с  ним счастлива?    

— Можешь в этом не сомневаться. Мы уже решили, что  будем счастливейшей супружеской парой на свете. Но ты не огорчена, Джейн?  Сумеешь ли ты полюбить такого брата?    

— Конечно же, всей душой! Для нас с Бингли это самая  большая радость. Мы с ним говорили о такой возможности и, увы, решили, что она  исключается. Но ты вправду его любишь? Ах, Лиззи, делай все что угодно, но  только не выходи замуж без любви! Ты убеждена, что испытываешь к нему  достаточно сильное чувство?    

— О да! Когда я тебе признаюсь во всем, ты найдешь, что  я его люблю слишком сильно.    

— Что ты имеешь в виду?    

— Что, по совести говоря, я люблю его больше, чем  мистера Бингли. Боюсь, ты на меня за это рассердишься!    

— Лиззи, родная, постарайся удержаться от шуток. Нам же  нужно поговорить серьезно. Расскажи мне сейчас же все, чего я не знаю. Ты давно  его любишь?    

— Чувство росло во мне так постепенно, что я сама не  могу сказать, когда оно возникло. Пожалуй, однако, началом можно считать тот  день, когда я впервые увидела его восхитительное поместье в Дербишире…    

Новый призыв к серьезности достиг желанной цели. И Элизабет  вскоре вполне убедила сестру в своей глубокой привязанности к мистеру Дарси.  Когда наконец Джейн полностью в этом уверилась, ей больше ничего не оставалось  желать.    

— Теперь я по-настоящему счастлива! — сказала  она. — Твоя жизнь будет такой же радостной, как и моя. Я всегда была  высокого мнения о мистере Дарси. Одна только любовь к тебе служила ему в моих  глазах прекрасной рекомендацией. Но теперь, в качестве друга Бингли и твоего  мужа, он станет для меня самым дорогим человеком на свете после тебя и Бингли.  Но, Лиззи, откуда в тебе столько лукавства? Оказывается, ты от меня так много  скрывала! Я ведь почти ничего не знала, что произошло в Пемберли и Лэмтоне.  Все, что мне об этом было известно, я узнавала от других.    

Элизабет объяснила ей причины своей скрытности. В то время  она не хотела напоминать сестре о мистере Бингли. И, еще недостаточно  разобравшись в собственных чувствах, она в равной степени избегала имени  мистера Дарси. Однако теперь ей уже не к чему было скрывать роль Дарси в  замужестве Лидии. И после того как все было сказано, они провели в разговорах еще  половину ночи.    

     

— Боже мой, — воскликнула на следующее утро, стоя  у окна, миссис Беннет. — Неужели этот несносный мистер Дарси опять  увязался за нашим дорогим Бингли? О чем только он думает, проводя у нас с такой  назойливостью целые дни? Я бы нисколько не возражала, если бы он отправился на  охоту или занялся другими делами и не стеснял бы нас своим присутствием. Что же  мы сегодня будем с ним делать? Лиззи, придется тебе опять вытащить его на  прогулку, чтобы он не мешал Бингли.    

Элизабет едва удержалась от улыбки, настолько ее устраивало  это предложение. Вместе с тем то, что ее мать постоянно сопровождала его имя  подобными эпитетами, не могло ее не уязвлять.    

Как только молодые люди вошли, Бингли посмотрел на нее так  выразительно и пожал ей руку с таким жаром, что нельзя было сомневаться в его  осведомленности. Вскоре он сказал:    

— Миссис Беннет, не найдется ли здесь в округе еще  каких-нибудь мест для прогулок, где Лиззи снова могла бы заблудиться?    

— Я бы посоветовала мистеру Дарси, Лиззи и Китти  отправиться с утра на Оукхемский холм, — отвечала миссис Беннет. —  Это отличная прогулка, а мистер Дарси еще там не бывал.    

— Что касается остальных участников, — сказал  мистер Бингли, — им это вполне подойдет. Но Китти, пожалуй, будет трудно  туда добраться, не правда ли, Китти?    

Китти подтвердила, что она предпочла бы остаться дома. В то  же время мистер Дарси необыкновенно заинтересовался видом с холма, и Элизабет  молча согласилась его туда проводить. Когда она пошла к себе, чтобы  приготовиться к прогулке, миссис Беннет, выйдя за ней, шепнула ей по дороге:    

— Мне жаль, Лиззи, что тебе приходится брать на себя  заботу об этом несносном человеке. Но ты, , я надеюсь, не возражаешь? Тебе ведь  понятно, — все делается ради Джейн. И тебе вовсе не нужно с ним  разговаривать. Довольно сказать одно-два слова, пусть это тебя не тревожит.    

Во время прогулки было решено испросить в этот вечер  согласие мистера Беннета. Объяснение с матерью Элизабет взяла на себя. Как она  воспримет известие, было трудно предвидеть. Иногда Элизабет начинала сомневаться,  сможет ли все богатство и знатность Дарси смягчить ее неприязнь к этому  человеку. Но приведет ли ее будущий союз в негодование или восторг, — поведение  матери в эту минуту все равно не могло оказать чести ее уму. И для Элизабет  было одинаково невыносимо, чтобы Дарси присутствовал при первом взрыве восторга  или приступе негодования миссис Беннет.    

Вечером, вскоре после того как мистер Беннет удалился в  библиотеку, Элизабет увидела, как мистер Дарси последовал за ним. Она  испытывала крайнюю тревогу. Едва ли она боялась, что ее отец откажет мистеру  Дарси. Но ему предстояло большое огорчение, и то, что она, его любимое дитя,  должна опечалить отца своим выбором и вызвать в нем опасения за ее судьбу, было  ей очень неприятно и заставляло ее сильно волноваться. В нервическом  беспокойстве просидела она до возвращения Дарси и, только взглянув на него и  заметив легкую улыбку на его лице, почувствовала некоторое облегчение. Через  несколько минут он подошел к столу, за которым она вместе с Китти занималась  шитьем, и, сделав вид, что любуется ее работой, прошептал:    

— Зайдите к отцу, он ждет вас в библиотеке.    

Она сейчас же туда пошла.    

Отец с мрачным и встревоженным видом расхаживал по комнате.    

— Лиззи, — обратился он к ней, — что с тобой  случилось? В уме ли ты? Неужели ты вздумала выйти за него замуж? Разве ты не  относилась к нему всегда с неприязнью?    

Как горько жалела она в эту минуту, что в своих прежних  высказываниях не проявляла достаточной сдержанности и осторожности! Если бы  раньше она вела себя по-другому, сейчас она была бы избавлена от неприятнейших  объяснений. Но теперь эти объяснения были неизбежны, и Элизабет со смущенным  видом заверила отца в своем чувстве к мистеру Дарси.    

— Значит, другими словами, ты решила выйти за него  замуж. Что ж, конечно, он очень богат, и у тебя будет больше красивых платьев и  экипажей, чем у Джейн. Но разве ты от этого станешь счастливой?    

— У вас есть какие-нибудь другие возражения, кроме  того, что вы не верите моему чувству?    

— Ровно никаких. Мы все считали его гордым и не очень  приятным человеком, но это бы не имело значения, если бы ты действительно его  полюбила.    

— Но я же его люблю, люблю всей душой! — отвечала  она со слезами на глазах. — Я люблю его. И его напрасно считают гордецом.  На самом деле он превосходный человек. Вы совсем не знаете, что он собой  представляет. И я прошу вас, не делайте мне больно, говоря о нем таким тоном.    

— Лиззи, — проговорил мистер Беннет, — я дал  согласие. Он принадлежит к тем людям, которым я не осмеливаюсь отказывать, если  они соизволят меня о чем-то просить. Теперь от тебя зависит — быть ли ему твоим  мужем. Но позволь дать тебе совет — подумай об этом хорошенько. Я знаю твой  характер, Лиззи. Я знаю, ты не сможешь быть счастливой, не сможешь себя  уважать, если не будешь ценить своего мужа, — смотреть на него снизу  вверх. Твое остроумие и жизнерадостность грозят тебе, в случае неравного брака,  многими бедами. Едва ли при этом ты сможешь избежать разочарования и отчаянья.  Дитя мое, избавь меня от горя, которое я должен буду испытать, увидев, что ты  потеряла уважение к спутнику жизни. Ты плохо себе представляешь, что это такое  на самом деле.    

Еще более взволнованная, Элизабет отвечала серьезно и  искренне. Повторно заверив его, что мистер Дарси — ее настоящий избранник, она  рассказала отцу, как постепенно менялись ее взгляды на этого человека. С  восторгом перечислив его достоинства, она выразила абсолютную уверенность, что  любовь Дарси к ней не мимолетное увлечение, поскольку эта любовь уже выдержала  многие месяцы серьезного испытания, не встречая ответного чувства. И в конце  концов ей удалось рассеять недоверие мистера Беннета и примирить его со своим  предстоящим замужеством.    

— Что ж, дорогая, — проговорил он, когда она  замолчала. — Больше мне нечего тебе сказать. Если все, что я  услышал, — правда, он заслуживает того, чтобы стать твоим мужем. Я не мог  бы, Лиззи, расстаться с тобой ради менее достойного человека.    

Для того, чтобы еще больше поднять в глазах мистера Беннета  своего жениха, она рассказала отцу о том, что Дарси добровольно сделал для  Лидии.    

— Сегодня у нас в самом деле вечер чудес! Значит, все  эти переговоры, расходы по свадебному контракту, выплата долгов Уикхема и  покупка офицерского патента — дело рук Дарси? Что же, тем лучше. Это  освобождает меня от множества забот и расходов. Если бы все сделал твой дядя,  мне бы следовало — мне бы пришлось с ним рассчитаться. Но эти неистовые  влюбленные молодые люди всегда поступают по-своему. Завтра я предложу ему  вернуть долг. Он начнет протестовать и наговорит всякий вздор, настаивая на  своей страстной любви к тебе. И тогда с делом будет покончено.    

Тут мистер Беннет вспомнил, как она была смущена несколько  дней тому назад при чтении письма мистера Коллинза. И, вдоволь посмеявшись над  ней, он в конце концов отпустил ее, сказав:    

— Если какие-нибудь молодые люди явятся за Мэри и  Китти, можешь их направить ко мне, у меня сейчас есть свободное время.    

С души Элизабет свалилась величайшая тяжесть. И после  получасовых сосредоточенных размышлений у себя в комнате она смогла достаточно  успокоиться, чтобы вернуться в гостиную. Пережитые волнения были еще слишком  свежи в ее памяти, чтобы она могла предаваться веселью, и остаток вечера прошел  очень тихо. Но дальше ей уже нечего было бояться, и ее постепенно охватывало  ощущение легкости и спокойствия.    

Когда ее мать поднялась перед сном к себе в гардеробную,  Элизабет отправилась за ней и сообщила ей важную новость. Слова ее произвели  ошеломляющее действие. Выслушав их, миссис Беннет некоторое время сидела в  полном молчании, будучи не в силах что-нибудь произнести. Хотя обычно ее ум  достаточно быстро усваивал все, что было выгодно для ее дочерей или хотя бы  отдаленно касалось какого-нибудь их поклонника, прошло немало времени, прежде  чем она смогла уразуметь смысл того, что ей рассказала Элизабет. В конце концов  она начала приходить в себя, стала вертеться в кресле, вскакивала, садилась,  изумлялась и благословляла судьбу.    

— Боже праведный! Благословение неба! Подумать только!  Что со мной делается? Мистер Дарси! Кто мог бы себе представить? Это на самом  деле правда? Лиззи, душенька моя! Какая ты будешь богатая и знатная! Сколько у  тебя будет денег на мелкие расходы! Сколько драгоценностей, карет! Джейн даже и  сравниться с тобой не сможет. Я в таком восторге, так счастлива! Какой  очаровательный молодой человек! Такой статный! Такой высокий! Ах, Лиззи,  миленькая! Ради бога, извинись перед ним за то, что я раньше его недолюбливала.  Надеюсь, он об этом забудет. Душенька, душенька Лиззи! Дом в городе! Любая  роскошь! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! Боже! Что со мной будет? Я  теряю рассудок.    

Этого было достаточно, чтобы больше не сомневаться в ее  согласии. И Элизабет, радуясь, что все душевные излияния матери были услышаны  ею одной, вскоре удалилась к себе. Но ей довелось провести в одиночестве не  больше трех минут. Миссис Беннет сама прибежала к ней в комнату.    

— Девочка моя! Десять тысяч в год, а может быть, даже  больше! Все равно что выйти за лорда! И особое разрешение, — ты непременно  должна будешь выходить замуж по особому разрешению. Но, дорогая моя, скажи,  какое кушанье мистер Дарси больше всего любит к обеду? Я его велю завтра же  приготовить.    

Это было не слишком хорошим предзнаменованием будущего  обращения матери с ее женихом. И Элизабет поняла, что даже после того, как она  убедилась в самой нежной привязанности к ней мистера Дарси и заручилась  согласием родителей, у нее останутся неосуществленные желания. Однако утро  прошло гораздо более благополучно, чем она ожидала. Миссис Беннет испытывала  такое благоговение перед будущим зятем, что была не в состоянии с ним разговаривать,  кроме тех случаев, когда могла оказать ему какую-нибудь услугу или выразить  согласие с его мнением.    

Элизабет обрадовалась, увидев, что отец старается ближе  познакомиться с Дарси. И вскоре мистер Беннет уверил ее, что с каждым часом его  мнение о Дарси становится все более благоприятным.    

— Все три зятя кажутся мне великолепными. Боюсь,  правда, что Уикхем останется моим любимцем. Но твой муж будет мне нравиться,  возможно, не меньше, чем Бингли.    

 ГЛАВА XVIII    

     

Элизабет вскоре опять пришла в достаточно веселое  расположение духа, чтобы потребовать от мистера Дарси отчета о том, как его  угораздило в нее влюбиться.    

— С чего это началось? — спросила она. — Я  представляю себе дальнейший ход, но что послужило первым толчком?    

— Мне теперь трудно назвать определенный час, или  место, или взгляд, или слово, когда был сделан первый шаг. Слишком это было  давно. И я понял, что со мной происходит, только тогда, когда уже был на  середине пути.    

— Не правда ли, сначала моя внешность вам не  понравилась? А что касается моих манер, — мое обращение с вами всегда было  на грани невежливого. Не было случая, чтобы, разговаривая с вами, я не  старалась вам досадить. В самом деле, не влюбились ли вы в меня за мою  дерзость?    

— Я полюбил вас за ваш живой ум.    

— Вы вполне можете называть это дерзостью. Да оно почти  так и было. Ведь в том дело и заключалось, что вам опротивели любезность,  внимательность и угодничество, с которыми к вам относились все окружающие. Вас  тошнило от женщин, у которых в мыслях, в глазах и на языке была лишь забота о том,  как бы заслужить вашу благосклонность. Я привлекла к себе ваше внимание и  интерес именно тем, что оказалась вовсе на них не похожей. Не будь у вас  золотого сердца, вы бы меня за это возненавидели. Но при всех ваших стараниях  скрыть свою истинную натуру чувства ваши всегда были благородны и справедливы.  И в душе вы питали глубокое презрение ко всем, кто за вами так прилежно  ухаживал. Что ж — вот я и избавила вас от труда давать мне какие-нибудь  объяснения. В самом деле, принимая во внимание все обстоятельства, то, что я  говорю, кажется мне разумным. Конечно, о настоящих моих достоинствах вы и не  подозреваете. Но ведь, когда влюбляются, о них и не думают.    

— Разве вы не доказали свою доброту, нежно заботясь о  Джейн во время ее болезни в Незерфилде?    

— Джейн — ангел! Кто бы не сделал для нее того же?  Впрочем, пусть вам это кажется добродетелью. Мои хорошие качества находятся  теперь под вашей опекой, и вам следует превозносить их как можно больше. А мне  подобает выискивать в ответ любые поводы для того, чтобы с вами ссориться и вас  поддразнивать. И я собираюсь приступить к этому без промедления. Позвольте-ка  спросить — почему вы так долго уклонялись от решительного объяснения? Что заставляло  вас упорно меня сторониться при вашем первом визите и позже, когда вы с Бингли  у нас обедали? Ведь вы вели себя, особенно при первом посещении, так, будто вам  до меня нет дела.    

— У вас был неприступный и мрачный вид. И вы меня ничем  не ободрили.    

— Но ведь я была смущена!    

— И я тоже.    

— И вы не смогли со мной переговорить, когда приезжали  к нам на обед?    

— Человек, который испытывал бы меньшее чувство,  наверно, бы смог.    

— Экая беда, — у вас на все находятся разумные  отговорки. А я оказываюсь столь рассудительной, что сразу с ними соглашаюсь. Но  интересно, долго ли вы откладывали бы объяснение, будучи предоставлены себе  самому? Когда бы наконец вы мне признались, если бы я на это не напросилась? Не  правда ли, немалую роль сыграло мое решение поблагодарить вас за спасение  Лидии? Боюсь даже, непозволительную. До какой безнравственности мы дойдем, если  построим свое благополучие да нарушении обещания держать язык за зубами? Плохи  же наши дела!    

— Вы не должны огорчаться. И не тревожьтесь за свои  моральные принципы. С моей нерешительностью покончила моя тетка, которая так  бесцеремонно пыталась нас разлучить. И сегодняшним блаженством я обязан не  вашей решимости выразить мне благодарность. Я не собирался ждать первого шага с  вашей стороны. Сообщение леди Кэтрин позволило мне надеяться, и я решил сразу  узнать о своем приговоре.    

— Леди Кэтрин оказала нам неоценимую услугу. Ее это  должно радовать. Приносить повсеместно пользу — ее страсть. Но скажите, с какой  целью вы приехали в Незерфилд? Неужели только чтобы почувствовать себя  смущенным при посещении Лонгборна? Или у вас были более далеко идущие планы?    

— Моей истинной целью было — повидать вас. Я хотел  понять, есть ли у меня какая-то надежда добиться вашей любви. А признавался я  себе только в одном — желании проверить, сохранила ли ваша сестра привязанность  к Бингли. И в случае если бы я в этом удостоверился, я решил перед ним  исповедаться. Позднее я на самом деле так поступил.    

— Хватит ли у вас когда-нибудь смелости сообщить леди  Кэтрин о том, что ее ожидает?    

— Скорее мне не хватает не смелости, а времени. Но это  должно быть сделано, и, если вы дадите мне лист бумаги, я сделаю это тотчас же.    

— А я — если бы не должна была сесть за письмо  сама, — могла бы усесться рядом и восхищаться вашим умением ровно выводить  строчки, — как уже однажды делала некая молодая леди. Но у меня тоже есть  тетка. И я не имею права больше о ней забывать.    

Элизабет до сих пор не ответила на пространное письмо миссис  Гардинер. В свое время ей было трудно признаться, что догадки тетушки о ее  отношениях с мистером Дарси были сильно преувеличены. Но теперь она могла  сообщить ей необыкновенно приятную новость. И Элизабет почувствовала себя  пристыженной, вспомнив, что ее тетя и дядя уже потеряли три дня, в течение  которых могли бы радоваться ее счастью. Поэтому она отправила им следующее  послание:    

     

«Я должна была сразу поблагодарить Вас, моя дорогая тетушка,  за Ваш подробный, дружеский и столь исчерпывающий ответ. Но, говоря по правде,  мне было трудно писать. Своими догадками Вы опередили события. Зато теперь Вы  уже можете предположить все что хотите. Дайте волю Вашей фантазии. Разрешите ей  нарисовать в Вашем воображении любую картину. И все же, если только Вам не  придет в голову, что я уже замужем, Вы ошибетесь не очень сильно. Вы должны  написать мне еще раз как можно скорее, перечислив при этом достоинства моего  избранника гораздо подробнее, чем Вы это сделали в прошлом письме. Еще и еще  раз благодарю Вас за то, что Вы не захотели поехать в Озерный край. Как я была  глупа, когда об этом мечтала! Ваша идея о низеньком фаэтоне мне очень  понравилась. Мы будем с Вами кататься по парку каждое утро. Я теперь — самое  счастливое существо на земле. Быть может, то же самое произносили до меня и  другие. Но ни у кого не было для этого стольких оснований. Я даже счастливее  Джейн. Она только улыбается, а я — хохочу! Мистер Дарси выражает Вам всю свою  любовь, которую он утаил от меня. Вы должны непременно приехать в Пемберли на  Рождество.    

Ваша и т.д.».     

     

Письмо мистера Дарси к леди Кэтрин выглядело совсем  по-другому. И совсем непохожим на оба послания был ответ мистера Беннета на  последнее письмо мистера Коллинза:    

     

«Дорогой сэр, вам придется еще раз позаботиться о  поздравлениях. Элизабет вскоре станет супругой мистера Дарси. Утешьте леди  Кэтрин, насколько это будет в Ваших силах. Но будь я на Вашем месте, я бы  поставил на племянника. У него больше возможностей.    

Искренне Ваш и т.д.».     

     

Поздравление мисс Бингли, полученное ее братом в связи с его  предстоящей женитьбой, было необыкновенно приторным и фальшивым. Она написала  даже Джейн, выразив ей свой восторг и напомнив об их прежних дружеских чувствах.  И хотя Джейн не была обманута этим письмом, оно все же настолько ее тронуло,  что она не удержалась и ответила, как она сама сознавала, гораздо приветливее,  чем заслуживала ее будущая невестка.    

Радость, которую выразила по такому же поводу мисс Дарси, была  столь же искренней, каким было письмо, полученное ею от брата. Ей явно не  хватило четырех страниц для выражений восторга и горячей надежды на то, что  Элизабет сможет полюбить ее, как родную сестру.    

Еще до того как мог быть получен ответ от мистера Коллинза  или поздравление от его жены, жители Лонгборна узнали, что сами Коллинзы  пожаловали в Лукас Лодж. Причина их столь поспешного приезда вскоре стала  достаточно ясной. Леди Кэтрин была приведена письмом племянника в такую ярость,  что Шарлотта, искренне радовавшаяся предстоящему браку, сочла за лучшее  исчезнуть на то время, пока буря несколько не утихнет. Приезд подруги в такой  момент несказанно обрадовал Элизабет. Однако, видя, как мистеру Дарси  приходится во время их встреч переносить назойливые и напыщенные любезности ее  мужа, она начала думать, что эта радость приобретается слишком дорогой ценой.  Впрочем, мистер Дарси проявлял необыкновенную выдержку. Он даже научился более  или менее спокойно выслушивать жалобы сэра Уильяма Лукаса на похищение  величайшей драгоценности этого края, а также его надежду на встречу в  Сент-Джеймсе. И если он по временам и пожимал плечами, то делал это, только  когда сэр Уильям от него отворачивался.    

Другое и, пожалуй, еще более тяжкое испытание ему  приходилось выдерживать из-за вульгарности миссис Филипс. Правда, она, так же  как и ее сестра, настолько благоговела перед ним, что не решалась с ним  разговаривать с фамильярностью, какую поощрял в ней добродушный нрав Бингли.  Однако любая сказанная ею фраза непременно звучала вульгарно. Почтение к Дарси  заставляло ее быть молчаливой, но не улучшало ее манер. Элизабет делала все что  могла, стараясь защитить Дарси от излишнего внимания мистера Коллинза и миссис  Филипс. Благодаря ее стараниям большую часть дня он проводил либо с ней, либо в  обществе тех ее близких, разговор с которыми не был ему в тягость. Хотя из-за  подобных беспокойств период помолвки стал для Элизабет несколько менее  радостным, будущее счастье казалось от этого еще более привлекательным. И она с  восторгом предвкушала то время, когда они смогут вырваться из столь неприятного  для них окружения и зажить спокойной и достойной семейной жизнью в Пемберли.    

 ГЛАВА XIX    

     

Счастливым для материнских чувств миссис Беннет стал день, в  который она распростилась с двумя самыми достойными своими дочерьми! Легко  можно себе представить, с каким восторгом и гордостью она после этого навещала  миссис Бингли и говорила о миссис Дарси. И, ради ее семейства, я была бы рада  сказать, что исполнение заветной мечты — выдать в короткое время замуж чуть ли  не всех дочерей — произвело на нее такое благотворное влияние, что в конце  жизни она наконец стала приятной и рассудительной женщиной. Однако, увы, она  нисколько не поумнела и время от времени по-прежнему была подвержена  нервическим припадкам — быть может, к счастью для своего мужа, который в  противном случае не смог бы насладиться непривычным для него домашним уютом.    

Мистеру Беннету очень недоставало его второй дочери, и его  привязанность к ней заставляла его выезжать из дома чаще, чем любой другой  повод. Он очень любил навещать Пемберли, в особенности когда его меньше всего  там ждали.    

Мистер Бингли и Джейн прожили в Незерфилде только около года.  Столь близкое соседство с ее матерью и меритонскими родственниками оказалось  нежелательным даже при его мягком нраве и ее нежном сердце. Заветная мечта его  сестер наконец осуществилась, и он приобрел имение в графстве, граничащем с  Дербиширом. Таким образом, Джейн и Элизабет, в дополнение ко всем другим  радостям, оказались на расстоянии всего тридцати миль друг от друга.    

Китти стала, с большой пользой для себя, проводить время в  обществе двух старших сестер. Характер ее благодаря этому заметно улучшился.  Она не была так упряма, как Лидия. И теперь, освобожденная от ее влияния, она  под руководством Джейн и Элизабет стала менее раздражительной, менее вялой и  менее невежественной. Разумеется, ее всячески оберегали от общества Лидии. И,  несмотря на то что миссис Уикхем частенько приглашала ее к себе, соблазняя  сестру балами и обществом молодых людей, мистер Беннет никогда не соглашался на  такую поездку.    

Единственной дочерью, которая продолжала оставаться в  Лонгборне, была Мэри. Ей поневоле пришлось бросить заботу о  самоусовершенствовании, так как миссис Беннет ни на минуту не могла оставаться  в одиночестве. Таким образом Мэри стала принимать большее участие в жизни, хотя  по-прежнему была способна читать наставления по поводу всякого пустяка. И уже  не чувствуя себя уязвленной тем, что она менее красива, чем ее сестры, она, как  и предполагал ее отец, согласилась с этой переменой без особых возражений.    

Что касается Уикхема и Лидии, замужество старших сестер не  отразилось на их характерах. То, что Элизабет должна была теперь узнать до  конца о его непорядочности и неблагодарности, было принято им с философским  спокойствием. Несмотря ни на что, он, возможно, не расставался с надеждой, что  Дарси все же примет на себя заботу о его благосостоянии. Поздравительное письмо,  полученное Элизабет ко дню свадьбы, свидетельствовало, что подобные надежды  питал если и не он сам, то, во всяком случае, его жена. Вот что там говорилось:    

     

«Моя дорогая Лиззи, желаю тебе всяческих радостей. И если ты  любишь мистера Дарси хотя бы наполовину так сильно, как я люблю моего дорогого  Уикхема, ты должна себя чувствовать очень счастливой. Хорошо, что ты станешь  такой богатой! Надеюсь, когда тебе нечем будет заняться, ты вспомнишь о нас. Я  уверена, что Уикхем был бы не прочь получить место при дворе, и боюсь, у нас не  будет хватать денег, чтобы прожить без некоторой поддержки. Думаю, что нам  подошло бы любое место с доходом в триста — четыреста фунтов в год. Однако,  если ты не найдешь нужным, пожалуйста, не говори об этом мистеру Дарси.    

Твоя и т.д.».     

     

Так как ее сестра вовсе  не находила это нужным, она  постаралась в своем ответе положить конец всяким надеждам и притязаниям  подобного рода. Тем не менее Элизабет нередко посылала им то, что ей удавалось  отложить благодаря экономии в собственных тратах и находилось, таким образом, в  ее личном распоряжении. Она отлично понимала, что средства, которыми  располагали Уикхемы, были недостаточны для покрытия расходов двух людей, столь  неумеренных в своих потребностях и столь мало заботящихся о будущем. И всякий  раз, когда им приходилось переезжать с места на место, Элизабет или Джейн  непременно должны были ждать просьбы о помощи в расплате с долгами. Образ жизни  Уикхемов, даже после того как заключение мира позволило им вернуться на родину,  остался крайне безалаберным. Они вечно переезжали, стараясь устроиться  подешевле, и вечно тратили денег больше, чем могли себе позволить.  Привязанность Уикхема к Лидии очень скоро уступила место полному безразличию.  Ее привязанность к мужу просуществовала немногим дольше. И, несмотря на свою  внешность и происхождение, она по-прежнему имела полное право на ту репутацию,  которая за ней утвердилась, когда она выходила замуж.    

Хотя Дарси никогда не соглашался принимать Уикхема в  Пемберли, он все же, ради Элизабет, продолжал оказывать ему поддержку в его  карьере. Лидия иногда гостила у них, в то время когда ее муж развлекался в  Лондоне или Бате. А у Бингли оба проводили нередко так много времени, что  против этого восставал даже его ангельский нрав, и он начинал говорить о  необходимости намекнуть Уикхемам, что им пора убираться.    

Женитьба Дарси нанесла мисс Бингли глубокую рану, но, так  как она сочла полезным сохранить за собой возможность навещать Пемберли, она  подавила в душе обиду, еще больше восторгалась Джорджианой, была почти так же,  как прежде, внимательна к Дарси и вела себя безукоризненно вежливо по отношению  к Элизабет.    

Пемберли стал теперь для Джорджианы ее постоянным  пристанищем. И между невестками установилась та близость, на какую рассчитывал  Дарси. Они даже полюбили друг друга именно так, как когда-то об этом мечтали.  Джорджиана продолжала придерживаться самого высокого мнения об Элизабет, хотя  поначалу с удивлением, почти близким к испугу, прислушивалась к ее задорной и  веселой манере разговаривать с братом. Человек, к которому она всегда питала  бесконечное уважение, иногда даже более сильное, чем любовь, теперь нередко  оказывался предметом веселых шуток. И она постепенно уразумела то, что ей  раньше никогда не приходило в голову. На опыте Элизабет она поняла, что женщина  может позволить себе обращаться с мужем так, как не может обращаться с братом  младшая сестра.    

Женитьба племянника привела леди Кэтрин в крайнее  негодование. И, отвечая на письмо о состоявшейся свадьбе, она дала полную волю  свойственной ее характеру прямоте. В ответе, таким образом, содержались  настолько оскорбительные выражения, в особенности по адресу Элизабет, что на  некоторое время всякое общение с Розингсом было прервано. Однако позже Дарси по  настоянию Элизабет решил пренебречь чувством обиды и сделал шаг к примирению.  После некоторого отпора леди Кэтрин, то ли из-за своей привязанности к  племяннику, то ли желая узнать, как себя держит его жена, сменила наконец гнев  на милость. И она снизошла до того, что навестила Пемберли, хотя сень его и  была осквернена не только присутствием недостойной хозяйки, но также визитами  ее дяди и тети из Лондона.    

С Гардинерами у них установились самые близкие отношения.  Дарси, как и Элизабет, любил их по-настоящему. И оба они навсегда сохранили  чувство горячей благодарности к друзьям, которые привезли ее в Дербишир и тем  самым способствовали их союзу.    

 КОММЕНТАРИИ    

ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ    

     

В записях Кассандры помечено, что первый вариант романа,  который назывался «Первые впечатления», создавался между октябрем 1796 года и  августом 1797 года, то есть сразу после завершения «Элинор и Марианны». 1  ноября 1797 года отец Джейн Остин, Джордж Остин, отправил письмо издателю  Кэделлу, в котором предлагал напечатать «за счет автора или каким-то другим  способом рукопись романа в 3-х книгах, объемом, приблизительно равным „Эвелин“  миссис Берни». Предложение Джорджа Остина было отклонено. Больше упоминаний о «Первых  впечатлениях» в семейном архиве нет. Окончательный вариант получил название «Гордость  и предубеждение». Первоначальный текст романа не сохранился, поэтому трудно  сказать, насколько отличается от него последняя редакция.    

Причиной изменения заглавия послужило, видимо, то  обстоятельство, что в 1801 году в свет вышел роман М. Холфорда под названием «Первые  впечатления».    

Новое название позаимствовано из романа Фанни Берни «Цецилия»  (1782). В пятом томе «Цецилии» один из героев, доктор Листер, так резюмирует  мораль романа: «Вся эта грустная история — результат Гордости и Предубеждения.  Однако запомните: если горести наши проистекают от Гордости и Предубеждения, то  и избавлением от них мы бываем обязаны также Гордости и Предубеждению, ибо так  чудесно уравновешены добро и зло в мире».    

Возможно, что роман «Гордость и предубеждение» был задуман  как пародия на «Цецилию». Во всяком случае, такую возможность допускает  известный английский литературовед Ф. Ливис, которая пишет, что «Гордость и  предубеждение» — это, безусловно, «реалистический вариант „Цецилии“. Другой  крупный специалист по творчеству Остин, Б. Саутем, полагает, что „Гордость и предубеждение“  — пародия на „Сэра Чарлза Грандисона“. Его предположение подкрепляется тем  обстоятельством, что в 90-е годы Джейн Остин работала над пародийной  драматической версией романа Ричардсона. Дж. Халперин высказывает мнение, что в  первоначальной редакции „Гордость и предубеждение“ был по форме романом  эпистолярным, то есть написан в жанре, наиболее характерном для „Ювенилий“  Джейн Остин. В общей сложности Остин работала над текстом семнадцать лет.    

23 января 1813 года в «Морнинг кроникл» появилось сообщение  о выходе в свет «Гордости и предубеждения» в издательстве Т. Эджертона. 27  января Джейн Остин получила первый авторский экземпляр, а 29 января роман  появился на прилавках книжных магазинов. На титульном листе значилось: «Гордость  и предубеждение». Роман в 3-х книгах автора «Чувства и чувствительности».  Стоимость 18 шиллингов».    

Право обладания романом, или, как бы теперь сказали,  авторские права, Остин продала Эджертону за 110 фунтов, хотя просила 150. Было  отпечатано 1500 экземпляров, которые к июлю месяцу оказались распроданы. В  ноябре Эджертон принял решение о втором издании, правда, ничего не сказав об  этом Джейн Остин. Поэтому она даже не имела возможности исправить ошибки,  замеченные в первой публикации. Третьим изданием роман вышел еще при жизни Остин  в 1817 году.    

В день выхода «Гордости и предубеждения» Джейн Остин писала  Кассандре: «Мое любимое дитя прибыло из Лондона», подразумевая три экземпляра  книги, присланные ей издателем в Чотэн.    

На роман сразу же появились отзывы. Журнал «Британский  критик» писал: «Гордость и предубеждение» превосходит все романы такого рода,  недавно представленные на суд публики». Особую похвалу анонимного рецензента  заслужили образы Элизабет, Дарси, Коллинза. Рецензент из «Критического  обозрения» сравнил Элизабет с просвещенными героинями Шекспира и был убежден,  что этот персонаж сообщает роману «особое очарование и интерес».    

О романе говорили в обществе. На одном обеде Шеридан  заметил, что «не читал ничего остроумнее этой книги». Анабелла Милбанк, будущая  жена лорда Байрона, в одном из писем назвала роман «самым модным произведением  сезона… и самым верным жизни». Сама же Джейн Остин, озадачив многих критиков,  особенно XIX в., как-то заметила: «Роман этот слишком легковесен, слишком  блестит и сверкает; ему не хватает рельефности: растянуть бы его кое-где с помощью  длинной главы, исполненной здравого смысла (да только где его взять!), а не то  с помощью серьезной и тяжелой бессмыслицы, никак не связанной с  действием, — вставить рассуждение о литературе, критику Вальтера Скотта,  историю Буонапарта или еще что-нибудь, что дало бы контраст, после чего  читатель с удвоенным восторгом вернулся бы к игривости и эпиграмматичности  первоначального стиля».    

Но были у нее на этот счет не только иронические суждения. В  одном из писем к Кассандре Джейн Остин рассказывает, как она выбирает своих  героинь. Большую помощь ей оказывает посещение картинной галереи в Лондоне. Там  она нашла портрет, совпавший с образом Джейн Беннет, впоследствии миссис  Бингли, который она нарисовала в своем воображении. «Это сама миссис Бингли, до  малейших подробностей, рост, прелестное выражение лица. Нет, в самом деле, она  удивительно похожа! И одета она в белое платье с зеленой отделкой, что лишний  раз убеждает меня в том, что я всегда подозревала: зеленый — ее любимый цвет.  Думаю, что миссис Дарси (Элизабет Беннет. — Е. Г.)  будет в желтом».  В этом же письме она отмечает, что побывала на выставке Дж. Рейнолдса, но  портрета Элизабет там не нашла. «Мне остается только думать, что мистер Дарси  настолько ценит любое ее изображение, что не захотел выставлять его на  обозрение публики. Я полагаю, что у нас тоже было бы подобное чувство — смесь  любви, гордости и сдержанности».    

Сохранилось несколько высказывании Джейн Остин о работе над  стилем романа. Подхватывая слова Вальтера Скотта, сравнившего ее произведения с  миниатюрами на слоновой кости, она говорит, что «они не более двух дюймов в  ширину, и я пишу на них такой тонкой кистью, что, как ни огромен этот труд, он  дает мало эффекта». «Наверное, — добавляет она, — читатель был бы  столь же доволен, будь узор менее тонок и закончен… впрочем, художник ничего не  может делать неряшливо».    

Пейзаж в романе почти отсутствует: несколько строк описания  Розингса и Пемберли. Они приводятся писательницей лишь потому, что важны для  характеристики психологии Элизабет. Кстати, названия городов и поместий нередко  бывают вымышлены, например, Незерфилд-парк, Меритон, Пемберли, Хансфорд,  Уэстерхем и др.    

Имена некоторых персонажей Джейн Остин стали нарицательными,  а фамилия преподобного Коллинза вошла в английский язык как слово, обозначающее  высокопарное витиеватое послание.