1 2 3 4 5 6 7 8 
Можно, однако, попытаться утверждать, что уничтожение личной жизни есть положительное приобщение личности к Нирване. «Когда один из учеников Будды, Малункяпутта, добивался от него разрешения недоумения: «существует ли Совершенный после смерти или нет», Готамо ответил: «Нельзя сказать, что он существует; но нельзя сказать, что он и не существует; нельзя, наконец, сказать, что он и существует, и не существует после смерти» [CCCXXXIII]. Здесь, очевидно, мы попадаем в область стоящую выше закона противоречия и исключённого третьего. Но в таком случае совершенствующееся я есть в каком-то смысле само Абсолютное, и уничтожение личной формы бытия есть какое-то самоосвобождение Абсолютного, выражающееся в горделивых заявлениях Будды о самоспасении. «Никто, братья, – говорит Готамо, – не поведал мне благородной истины о скорбях, но сам я постиг ее»… «Мною самим познана истина; мною самим достигнуто освобождение; мною самим всесделано; мною самим все закончено» (II, 12). Ученикам своим он советует: «Не ищите опоры ни в чём, кроме как в самих себе;… сами светите себе, не опираясь ни на что, кроме как на самих себя;… не прибегая ни к какому внешнему убежищу… достигайте высочайшей вершины» (I 175) [CCCXXXIV]. «Владыка над собою только ты сам, и прибежищем себе можешь быть только ты же сам» [CCCXXXV].
     
     
В этих учениях о самоискуплении человека обнаруживаются характерные черты пантеизма: 1) чрезмерное сближение мирового бытия с Абсолютным и 2) внесение некоторого недостатка, т. е. зла, в недра самого Абсолютного, поскольку допущено, что из него исходит та «суета», то «волнение», которое порождает жалкий мир, заслуживающий только уничтожения.
     
     
Учения эти кажутся привлекательными лицам, склонным к позитивизму и агностицизму. Необуддисты говорят, что религия их соответствует требованиям «научности»: в самом деле, она содержит в себе утверждение детерминизма, отрицание Личного Бога, отрицание субстанциальных начал в мире и вместе с тем отрицание личного индивидуального бессмертия.
     
     
Перед нами встаёт теперь вопрос первостепенной важности дня всего мировоззрения и для всей нашей жизни. Опираясь на свой мистический опыт, одни лица говорят, что Сверхмировое начало есть Сверхличноличное, а другие говорят, что в Нем вовсе нет личного аспекта. Кто прав, представители сверхлично-личной или безличной мистики?
     
     
В духе всего предыдущего учения об опыте необходимо признать, что мистическая интуиция, подобно другим видам интуиции, не может веста к представлениям и понятиям насквозь ошибочным. Даже заблуждения которые могут возникнуть при опознании данных мистической интуиции и выражении их в понятиях, всегда всё же содержат в себе объективный момент; они могут быть следующих двух типов. Мистик может произвести субъективный синтез из транссубъективных элементов опыта; таким образом, он получает предмет, более сложный, чем то, что дано в действительности, но существующий лишь в его фантазии. Другой тип ошибки прямо противоположен первому: мистик может иметь одностороннее неполное видение и опознание своего предмета, что само по себе ещё не есть заблуждение, но если, далее, он начинает отрицать существование другой стороны предмета, то он уже впадает в заблуждение.
     
     
Сверхлично-личная христианская мистика может быть заподозрена в том, что её учения содержат в себе субъективный синтез Сверхличного и личного начала; наоборот, буддийская мистика может быть заподозрена в том, что она односторонне сосредоточена только на Сверхличном аспекте Высшего начала и не опознает в Нем личного аспекта его.
     
     
Мистик-христианин непосредственно сознает и опознает, что Бог с которым он вступает в личное общение, не исчерпывается Своим Личным бытием, что Он и Личное, и вместе с тем Сверхличное начало Он твёрдо знает, что единство Сверхличного и Личного дано Ему, а не субъективно построено им. Сам для себя он не нуждается ни в каких других доказательствах этой истины, кроме мистического опыта. Но как доказать эту истину людям, не имеющим этого опыта? – Для этой цели приходится прибегнуть только к косвенным доводам, которые, если не содержат в себе строгого доказательства, то вех же могут установить большую вероятность правоты Сверхлично-личной мистики в сравнении с безличною мистикою.
     
     
Эти доводы таковы. Во-первых, перед нами два противника, из которых один, христианин, видит больше, а другой, буддист, меньше, так что спор в главном пункте сводится к тому, что первый принимает утверждение второго и лишь привносит к нему дополнение, между тем как второй отрицает это дополнение. В таком споре чаще всего заблуждение оказывается на стороне отрицающего: очень часто человек чего-нибудь не видит, гораздо реже он видит то, чего на самом деле нет.
     
     
Во-вторых, рядом с основною неполнотою в буддизме есть ряд других видов неполноты и, следовательно, отрицаний, которым христианство противополагает утверждение положительных начал, более легко усматриваемых, чем область Сверхмирового, так что отрицание их для многих людей ясно обнаруживается как ошибочное. В самом деле буддизм отрицает субстанциальную сверхвременность индивидуального я, не видит абсолютных положительных ценностей в мировом бытии, не видит абсолютного смысла мирового бытия, отрицает абсолютную положительную ценность индивидуального своеобразия как момента необходимого для гармонической полноты мирового бытия, отрицает свободу и потому не понимает значения греха как источника производных зол, не усматривает того, что индивидуумы, поскольку они освобождаются от греха, способны к свободному соборному творчеству, воплощающему добро (красоту, истину, нравственное добро, любовь, полноту жизни). Громадное количество этих отрицаний и объединений миропонимания и мирочувствия указывает на то, что буддизм стоит на ложном пути; воспитать в себе склонность к этим отрицаниям, вопреки здоровому инстинкту жизни, можно только под влиянием предвзятости обусловленной какими-либо основными заблуждениями.
     
     
В-третьих, особенно убедительное косвенное доказательство ложности безличной мистики буддизма заключается в том, что она для объяснения происхождения мира принуждена прибегнуть к явно фантастической конструкции, ничего не объясняющей и только усугубляющей трудности; в самом деле, отвергнув идею Творца и твари и поняв мир как только зло, только недолжное, философия буддизма вносят зло в само Абсолютное, в котором зарождается непонятная «суета», «волнение», порождающее ничтожный мир, заслуживающий лишь уничтожения.
     
     
Придя на основании непосредственного свидетельства мистического опыта, а также на основании перечисленных трёх групп косвенных доказательств к убеждению в ложности буддийской безличной мистики мы ищем основной ошибки в её исходном пункте, побуждающей ко всем дальнейшим заблуждениям, и находим её в невидении своего греха как источника всех производных видов зла, откуда далее возникает невидение своего достоинства (возможность быть грешным есть показатель высокого достоинства человека, самостоятельной свободной активности его), невидение абсолютной ценности своего личного индивидуального бытия и, в связи с этим, невнимание к личному аспекту Сверхвременного начала, невидение Бога.
     
     
Во избежание недоразумений следует напомнить, что всякий термин заимствованный из учений о мировом бытии, приложим к Богу лишь в несобственном смысле. Tat, термин «аспект» в применении к Богу вовсе не указывает на то, что Сверхвременное начало сложно так, как сложны земные предметы, и может быть разложено на две части – Сверхвременную и Личную. Каким-то непостижимым до конца для нас способом Сверхвременное начало сполна сверхлично и вместе с тем Оно же сполна Лично или даже есть Триединство Личностей. При этом однако, надо отдать себе отчёт в том, что и в мировом бытии есть намёк на такое единство различного: слово «аспект», а не часть (не кусок)
     
употребляется именно тогда, когда ум усматривает в предмете нераздельное взаимопроникновение различного: напр., жизнь всякого субстанциального деятеля есть единство аспектов сверхвременности и временности.
     
     
Попытка защитить буддизм указанием на то, что следует отличать древнейший буддизм, называемый хинаяною, от позднейшего, называемого махаяною, несостоятельна. О махаянском буддизме говорят, что он заключает в себе ценнейшую идею христианства, именно идею Спасителя, «бодисатвы», т. е. такой личности, которая, дойдя до высшей степени мудрости, могла бы уже погрузиться в Нирвану, но отказывается от этого личного спасения и продолжает «быть» для того, чтобы помогать другим личностям достигнуть конечной цели, именно уничтожения личного бытия [CCCXXXVI]. В ответ на это нужно заметить, что всеобъединения мира и Высшего начала, перечисленные выше, именно невидение субстанциального начала личности, абсолютных положительных ценностей в мировом бытии и т. п., присущи также и махаянскому буддизму, а потому изложенные выше критические соображения сохраняют силу и в отношении к нему.
     
     
Всякое заблуждение есть отклонение от чистого мышления и созерцания, обусловленное в конечном итоге какими-либо односторонними интересами, страстями, вообще психическими особенностями субъекта.
     
Открытие психологических основ заблуждения объясняет до конца возникновение его и таким образом упрочивает знание о том, которая из спорящих сторон обладает истиною.
     
     
Психологическое объяснение недостатков буддизма было бы найдено, если бы удалось открыть, какие мотивы отвлекли внимание царевича Сиддхартхи от греха как первичного зла и чрезмерно приковали его к производному злу физических страданий. Была ли это изнеженность царевича, ведшего, согласно легенде, жизнь, полную чувственных наслаждений, иди гордость, мешающая осознать свою греховность и связанную с нею естественность всевозможных страданий, ответа на этот вопрос нельзя получить вследствие недостатка данных. Почему учение Будды широко распространилось среда азиатских народов, этот вопрос ещё более сложен; он требует специальных и притом весьма разнообразных исследований. Останавливаться на нём незачем в нашем труде, но посмотреть некоторые случаи увлечения буддизмом в современной Европе, именно те, когда мотивом увлечения является гордость, будет полезно перед тем, как мы перейдем к христианской мистике, исходящей из преодоления гордости и смиренного сознания греха.
     
     
Полковник Олькотт, основавший вместе с Блаватской Теософическое общество, следующим образом рекомендует проповедуемый им необуддизм: «Из всех религий он один учит наивысшему благу без Бога продолжению бытия без души, блаженству без неба, святости без Спасителя, искуплению одними собственными силами, без обрядов, молитв и покаяния, без посредства святых и духовенства; он учит, наконец совершенству, осуществимому уже в земной жизни» [CCCXXXVII].
     
     
По примеру Олькотта ряд других лиц составили «Буддийские катехизисы». В одном из них, написанном бикшу (монахом) Субгадрой (Субгадра – немец – Ф. Циммерманн, ставший буддистом), буддизм прославляется как «очищенное от суеверий и детских грез прошлого учение, свободное от догматов и формальностей, согласное с законами природы, с наукой вообще с Дарвиновой теорией развития в частности, одинаково удовлетворяющее запросам ума и влечениям сердца» [CCCXXXVIII], Ученый японец Сузуки в своей книге «Очерки махаянского буддизма»говорит: «Если буддизм назовут религией без Бога и без души или просто атеизмом, последователи его не станут возражать против такого определения», так как «понятие о высшем существе, стоявшем выше своих созданий и произвольно вмешивающемся в человеческие дела, представляется крайне оскорбительным для буддистов» [CCCXXXIX].
     
     
Здесь открывается один из мотивов того влечения к буддизму которое наблюдается у некоторых представителей европейской культуры именно гордыня. Самолюбивому и гордому человеку стыдно и почти невозможно сказать не только священнику на исповеди, но и самому себе: я завистлив, я честолюбив или я труслив, неискренен, двоедушен. Гораздо легче вместо того, чтобы отвергнуть только эти стороны своего я, начать отвергать ценность всякого бытия и укорять себя за всякое проявление любви к жизни – за стремление к своему здоровью телесному и душевному, за любовь к семье, к науке, к родине и т. п. На этом пути вместо того чтобы смиренно склониться перед идеальным ликом Христа, человек отказывается от всякого лика и направляется к безличной Нирване.
    
    
     
      
3. Сверхлично-личная христианская мистика
     
     
Св. Иоанн Креста чрезмерно подчеркивал в Боге тот Его аспект, о котором говорит отрицательное богословие; это опасный путь, могущий привести и безличной мистике, однако святой преодолел эту опасность. Его мистика сохраняет христианский сверхлично-личный характер. «Я всегда содержу свою душу внутри Пресвятой Троицы: так хочет Господь Иисус Христос», – говорит он. Теопатическое состояние он описывает не как утрату личного бытия, а как обожение души через причастие её Богу, причём две субстанции вовсе не превращаются в одну [CCCXL].
     
     
Погасив в себе эгоцентрический интерес к миру, Иоанн Креста приходит к единению с Богом, но в Боге и вместе с Богом он возвращается к миру. «Чтобы вкусить все, не желай вкушать ничего, – говорит он, – чтобы знать все, не пожелай познавать какую-либо вещь; чтобы обладать всем, не желай обладать ничем». Все отдав Богу, душа получает весь мир обратно, и притом в обоженном виде: одним взором она видит, «что такое Бог в Себе и в вещах» (671), она созерцает мир в его несказанной красоте и достигает того расширения, которое называется «космическом сознанием». Исполненная радости о Господе, она теперь уже не отвращается от мира, а, наоборот, вступает в мир для усиленной деятельности в нём во имя Божие [CCCXLI].
     
     
Ап. Павел знает этот возвышенный путь к обладанию всем миром: «Мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2, к Кор. VI, 10).
     
     
Глубокое отличие христианской мистики от буддийской состоит именно в этом видении добротности мира в Боге и усилении творческой активности. Мистики-христиане «опустошают» свою душу, также и по учению св. Иоанна Креста, не для уничтожения своего я, а для вселения в душу сверхприродной силы Божией [CCCXLII]. Достигнув высшей ступени единения с Богом, они приобретают способность к особенно напряженной деятельности в мире и для совершенствования мира. Таков, напр. жизненный путь св. Симеона Нового Богослова, св. Бернарда Клервосского, св. Иоанна Бонавентуры, св. Терезы, м-ме Гюйон, бл. Сузо Сведенборга. Представление о христианском мистике как о психопате болезненно убегающем от мира и предающемся только созерцанию совершенно не соответствует действительности. Делакруа в своём исследовании «Etudes d'histoire et de psychologie du mysticisme» * приходит к выводу, что гениальные представители мистики, если у них и есть неврозы и психозы, на высшей степени своего развития приспособляют их к цели особого поведения, которое они называют «апостольским» (344). Бергсон в своём труде «Les deux sources de la morale et de la religion» * говорит, что христианская мистика стоит выше индусской и античной греческой, так как она приводит не только к созерцательному, но и к волевому единению с Богом (243), поднимающему творческую активность и превращающему человека в сотрудника Бога (248).
    
    
     
      
4. Видения мистиков и святых
     
     
Мистическое единение с Богом часто сопутствуется или предшествуется видениями, слышаниями, вообще появлением в сознании конкретных определенных образов.
     
     
Св. Иоанн Креста находит, что это – «путь плоти»: все, что является в определенном, воспринимаемом образе, он считает не принадлежащим к сфере Божественного, но признает, что бывают души, которые движутся к Богу «через чувственные объекты» [CCCXLIII]. Бл. Сузо, хорошо знакомый с этим опытом и, может быть, более охватывающий всю полноту мистической жизни, говорит: «Так как душа вследствие немощи тяжелого тела, не всегда может прилежать чистому Добру в свободном от образов виде, то она должна иметь что-либо образное, что возводило бы её туда. Наилучшая для этого – привлекательный образ (das liebreiche Bild) Иисуса Христа; в Нем человек находит жизнь, Он есть высшая награда и наибольшая польза» [CCCXLIV].
     
Вся жизнь бл. Сузо прошла в восторженном общении с ангелами Христом, Божиею Матерью; он видел их в прекрасных образах слышал ангельское пение и музыку. Будучи учеником и последователем М. Экегарта, он хорошо знаком с учениями отрицательного богословия [CCCXLV]. Он признает, что чем более сверхчувственно и безобразно видение, тем более благородно оно: оно содержит в себе чистую истину, непосредственное созерцание простой Божественности (Gottheit по М. Экегарту). Однако он прибавляет, что друзья Бога удостаиваются также и видений, богатых образами. Обращение от рассеянной жизни к Богу совершилось в нём в восемнадцатилетнем возрасте после неожиданного созерцания полноты Божественного Сверхчто: он «увидел и услышал нечто не выразимое языком: это было нечто без формы и вида, но заключающее в радостное наслаждение от всех форм и видов»… «это была источающаяся из вечной жизни сладость в наличном пребывающем спокойном ощущении» [CCCXLVI].
     
     
После этого созерцания Сузо стал ревностно стремиться к «любовному единению с Вечною Мудростью» (I, II). Иногда его теопатическое состояние было чем то средним между созерцанием полноты Сверхчто и видением образов. Содержание одного из таких созерцаний было следующее: Премудрость парила высоко над ним на троне из облаков блистала, как Утренняя звезда, и светила, как сверкающее солнце, её короною была вечность, её одеждою – блаженство, её слова – сладость, её объятие – удовлетворение всякого наслаждения; она была далеко и близко, высоко и низко, она была присутствующею и тем не менее сокровенною; Она вступала в общение, и всё же нельзя было коснуться её. При мысли о Ней «в его душу проникало как бы первичное истечение всякого добра, в котором он духовно находил все прекрасное достойное любви и желания» (1, 13). Но чаще всего у Сузо были видения Христа, ангелов в определенных образах (напр., Христа в виде шестикрылого серафима) и слышание ангельского пения и музыки.
     
     
Жизнь св. Терезы наполнена видениями и слышаниями не менее, чем жизнь бл. Сузо. В молодости во время суетной беседы с посетителями монастыря она увидела «глазами души» Христа с серьезным лицом. Описывая свою жизнь, она говорит, что видела Его «яснее, чем телесными глазами», и, хотя с тех пор прошло 26 лет, ясно помнит, как будто видит Его лицо [CCCXLVII]. Когда религиозная жизнь её окрепла, у неё было множество видений. Однажды она видела руки, потом лицо Иисуса Христа «в сверхъестественной славе и красоте»; наконец, она увидела всего Христа, как Он изображается в «Воскресении»; белизна и блеск Его превосходили человеческое воображение, ясность солнца в сравнении с Ним – тьма; тем не менее этот блеск не ослепляет (XXVIII гл., стр. 363-369). Были у неё иногда и видения царства зла. Однажды она видела дьявола: у него был отвратительный рот, пламя исходило из его тела он говорил, что Тереза избежала его власти, но он опять овладеет ею (гл. XXXI, стр. 415).
     
     
Видения бывают не только у великих мистиков и подвижников.
     
Особенно трогательны и значительны по своим следствиям для всего христианского мира видения детей, напр. явление Богоматери Бернадетте и превращение Лурда в центр паломничества и исцелений множества людей. Ещё замечательнее, пожалуй, явление Богоматери 19 сент. 1846 г. детям-пастухам Пьеру Максимину Giraud (11 лет) и Мелании Calvat (15 лет) на горе в «Alpes daufinoises» вблизи деревни Salette.
     
Спускаясь с горы, дети внезапно увидели огненный шар и сияние наполнившее всю долину. Когда сияние раздвинулось, дети увидели сидящую на камнях «Прекрасную Даму» («Belle Dame») в безутешном горе, с локтями на коленях, с лицом, закрытым руками. Она встала подошла к детям. На голове у неё был венок из роз; платье её сияло, на груда или, скорее, внутри её было распятие с клещами и молотком.
     
Она ободрила детей и сделала им важные сообщения. Часть их была обращена к обоим детям, часть – только к Максимину, наиболее значительные сообщения – одной Мелании с приказанием опубликовать их только через двенадцать лет. Богоматерь говорила и о грехах народа, и о тяжком наказании за них, о временах, когда настанет голод гибель детей и т. п. [CCCXLVIII] Она сообщила, что настанет время, когда власти церковные и гражданские будут уничтожены, когда не будет любви ни к отечеству, ни к семье, новые власти будут насаждать материализм атеизм, пороки, церкви будут закрыты и профанированы, многие люди отпадут от веры [CCCXLIX].
     
     
Богоматерь говорила также о дурной жизни современного духовенства («cloaques d'impurete»), о его сребролюбии и т. п., советовала также не доверять «двоедушному» Наполеону и т. д. По-видимому, эта часть сообщения была причиною сопротивления печатанию рассказов Мелании и замалчивания их духовенством. Полный текст был опубликован лишь в 1879 г. по приказанию папы Льва XIII. Всего удивительнее обстоятельство, которое побудило Л. Блуа написать об этом видении книгу «Celle qui pleure» (1908). Богоматерь повелела основать новый религиозный орден «Les Apotres des Derniers Temps»; папа Лев XIII приказал в 1878 г. ввести устав ордена в монастыре при Notre Dame de la Salette, но епископ Гренобльский, говорит Блуа, не исполнил приказания; он умер, упав на пол, мучимый страшным видением [CCCL].
     
     
У нас достаточно разнообразный материал, чтобы поставить теперь вопрос о видах видении и об их источнике. Чаще всего мистики, святые духовидцы говорят о духовном видении и слышании. Св. Тереза говорит что она видела Христа «глазами души»; (гл. VII, 69) когда Христос предстал пред нею во всём блеске и славе, она описала своё переживание как «видение в воображении», но с уверенностью, что это было не субъективное творение её фантазии, а явление самого Христа (гл. VII, 69; гл. XXVIII, 365 с.). Бл. Сузо говорит о «внутреннем видении» [CCCLI]. Сведенборг называет свои переживания «внутренним зрением», «внутренним слухом», «внутреннею речью» [CCCLII].
     
     
Католическая литература о мистике называет такого рода видения и слышания имагинативными (происходящими в воображении) и отличает от них сенсорные видения и интеллектуальные созерцания. В духе учении о восприятии, развитых в главе о чувственной интуиции, можно так определить различие между сенсорным и имагинативным видением: в сенсорном видении чувственные качества даны как ощущаемые а в имагинативном как представляемые (напр., так, как они предстоят субъекту в воспоминании). Интеллектуальные созерцания осуществляются без видения образов и слышания слов. Так, св. Тереза однажды в день св. Петра испытала «не глазами и не воображением» ясное присутствие Христа подле себя; достоверность присутствия Его была полная (гл. XXVII, 345-350). В таких созерцаниях, несмотря на отсутствие образа она знает, с какою индивидуальностью имеет дело – с Иисусом Христом, с Ап. Петром, Ап. Павлом, она знает также, с которой стороны от неё они находятся [CCCLIII]. Также и восприятие «небесного языка», откровение истины осуществлялось иногда чисто «духовно» – без слышания слов иногда даже вообще без всяких слов. «Любящие, – говорит св. Тереза, – понимают друг друга без знаков» (гл. XXVII, 350-355). Видения и созерцания св. Терезы, говорят обыкновенно о ней, были всегда имагинативными или интеллектуальными, но не сенсорными. Только один раз в своём жизнеописании она сообщает, что во время молитвы о лице, задумавшем совершить грешный поступок, она услышала «телесными ушами» шепот, успокоивший её (гл. XXXIX, 566). У Сведенборга также некоторые видения имели сенсорный характер [CCCLIV].
     
     
Мистики описывают свои имагинативные созерцания теми же словами («внутреннее зрение» и т. п.), как и больные, испытывающие псевдогаллюцинации, исследованные Кандинским. В первой главе мы рассматривали псевдогаллюцинации как эйдетические воспоминания в одних случаях в других случаях как синтез эйдетически воспоминаемых элементов» производимый иногда не самим субъектом а подчиненными ему субстанциальными деятелями, входящими в состав мозговых центров [CCCLV].
     
     
Поэтому нередко сам больной умеет отличать псевдогаллюцинации от восприятий и, несмотря на некоторый оттенок рецептивности их сомневается в объективном значении их. Приравнивать имагинативные видения мистиков к псевдогаллюцинациям больных и понимать их как синтез воспоминаний, производимый субстанциальными деятелями нервных центров» было бы слишком поспешным упрощением вопроса.
     
Во-первых, великие мистики и подвижники никоим образом не душевно больные люда. Психиатр Quercy в своём замечательном исследовании «L'hallucination» доказывает, что невропатические состояния св. Терезы нисколько не подрывают её «в высшей степени нормальную умственную деятельность». В своей активности, изумительной по напряженности и разнообразию, она проявляет редкое сочетание высоких достоинств: великодушие и смирение, смелость и скромность, твёрдость и послушание, мудрость змия и кротость голубя [CCCLVI]. Во-вторых, великие мистики обладают особенно утонченною способностью самонаблюдения. Св. Тереза, напр., отличает в своём сознании «слова», исходящие от её духа от «слов», приписываемых ею злому духу и Богу. Если слова в моём сознании исходят от моей же души, то, говорит она, заметна хотя бы в самой слабой степени деятельности моего рассудка; к тому же слова эти не ясны, не вызывают к себе доверия, их можно прекратить; если же слова исходят от Бога» то никакой деятельности человеческого рассудка нет, слова совершенно ясны, прекратить их нельзя, они в высшей степени действенны: эти слова суть дела, они несут с собою подлинное утешение успокоение; в них есть величие и убедительность непреодолимая, они незабываемы. Получаются они независимо от нашего желания: когда хочешь слышать их» не получаешь их; когда вовсе не думаешь о них, они являются. Раза два св. Тереза испытала слова от дьявола; по содержанию они были добрые, но после них в душе остаётся сухость, беспокойство. О зрительных образах она также говорит, что одни из них исходят от собственного воображения, другие от злого духа, третьи от Бога.
     
Последние превосходят силу человеческого воображения, обогащают душу, укрепляют здоровье души и тела, освобождают от злых привычек и свойств [CCCLVII]. В третьих, о многих своих видениях мистики говорят, что присутствие в них Бога имеет характер полной достоверности.
     
     
Можно ли допустить, чтобы в сознание человека вступал сам Господь Бог в определенном, ограниченном образе? На этот вопрос ответить можно так. Сверхличный аспект Бога не мешает Ему иметь вместе с тем и личный аспект, даже быть триединством Лиц; точно так же и сверхобразность Бога не исключает доступности для Него образа или, вернее, любых образов, обладающих, конечно, высшею степенью совершенства. Некоторые богословы полагают, что Христос, оставаясь Сверхмировым началом, в то же время творит на земле объект, видимый для человека, удостоенного этого явления Его [CCCLVIII]. Согласно христианским учениям, Церковь есть Тело Христа, она есть совершенный аспект мира, охватывающий вселенную; следовательно Тело Христа объёмлет весь мир, оно есть космическое тело. Точно так же и члены Царства Божия, Богоматерь, ангелы, святые, объёмля весь мир своею любовью, могут иметь не иначе как космические тела; их тела суть индивидуальные аспекты Тела Христова, охватывающие всю вселенную [CCCLIX]. Для таких существ в своей сущности сверхпространственных вполне осуществимо явление в частном ограниченном образе в определенном месте пространства, не исчерпывающее, конечно, их бытия и не исключающее возможности явления их одновременно и в других местах в других образах. О такой multipraesentia *, напр., Христа, говорит Церковь в своих песнопениях: «Во гробе плотски, во ад же с душою яко Бог, в рай же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй Неописанный» [CCCLX].
     
     
Видение, обусловленное таким явлением небожителей, должно иметь сенсорный характер. Быть может, таково было, напр., явление Богоматери детям Максимину и Мелании вблизи Salette.
     
     
Иначе можно истолковать имагинативные видения. Сверхсущий Бог ближе ко всякой сущей вещи, ко всякому лицу, ко всякой частице вещества, к атому, электрону, чем они сами к себе [CCCLXI]; Он все постигает все объёмлет, на все влияет, будучи со всем соединен нераздельно, хотя и неслиянно. Он может поэтому явиться человеку в известной мере«изнутри» в воображении и тем не менее реально: в самом деле, Он может повлиять на тело человека и вызвать те изменения в нем, которые служат стимулом для эйдетических воспоминаний. Таким же образом могут подействовать на тело человека и члены Царства Божия, причастные Божественной жизни и силе. В таких случаях они облекаются в тетранссубъективные чувственные качества, которые служат предметом воспоминания. Они могут воплотиться в них, реально «во-образитъся» Отсюда понятно, почему Бог и члены Царства Божия являются «сообразно душе получающего» их, как выразился В. Леманн в предисловии к изданным им сочинениям Сузо [CCCLXII]: они присутствуют в видениях посредством статуй, картин, икон, виденных субъектом, говорит Quercy [CCCLXIII].
     
Иначе являющиеся не были бы узнаны человеком.
     
     
К развиваемой мною теории воплощения небожителей в образах воображения очень близок Quercy. Возможно, что различие между нашими взглядами сводится лишь к тому, что я, как интуитивист считаю вспоминаемые чувственные качества транссубъективными и в этом смысле придаю более реальный характер образу. Quercy говорит по поводу ведений св. Терезы, что, если у неё был гипнотизер это сам Бог. Он объясняет видения тем, что Бог влияет на деятельность наших способностей воспроизведения, и ссылается на слова Иоанна Креста: «Deus omnia movet secundum modum corum». Механизм видений, говорит он, тот же, что и у галлюцинаций; тем не менее нужно решительно различать видения природные (галлюцинации), демонические и божественные, смотря по причине, влияющей на наше тело.
     
В случае обусловленного воздействием Бога, механизм нашего процесса исполнен Его присутствия [CCCLXIV].
     
     
Интеллектуальные созерцания могут быть объяснены прямым влиянием Бога или членов Царства Божия на человека, побуждающим его сосредоточить внимание на самом транссубъективном Божественном мире, имея при этом в виду нечувственную сущность его или сообщаемое из этой сферы нечувственное содержание истины.
     
     
Из всего сказанного ясно, как следует отнестись к заключительному выводу Делакруа в его ценном исследовании «Etudes d'histoire et de psychologie du mysticisme». Рассмотрев переживания гениальных мистиков с большою широтою кругозора и признавая высокий характер их, он заканчивает все же, по-видимому, в духе психологизма мыслью, что все своеобразные явления в сознании мистиков следует объяснять деятельностью подсознательного [CCCLXV]. Что область подсознательного здесь играет существенную роль, в этом не может быть сомнения. Однако там, где Делакруа останавливается, именно впервые и встаёт основная и окончательная проблема: есть ли это чисто субъективная деятельность подсознательного поводом для неё служит подлинное влияние высшего мира на человека, причём созерцаемое содержание есть высшая транссубъективная действительность. Ответ в духе чистого психологизма был бы несостоятелен. Если какое-либо явление в сознании имеет характер «данности мне», то оно не есть проявление моего я: оно исходит из какого-либо другого субстанциального деятеля. Правда, это может быть деятель низшего типа, чем человеческое я, входящий в состав тела человека, напр. заведующий каким-нибудь нервным центром. Но стоит только признать эту возможность, и станет ясно, что возможны также данности проявлений других деятелей, стоящих выше человеческого я или наравне с ним и вступивших с ним лишь на короткое время в тесную связь.
     
     
Многие видения имеют символический характер и содержат в себе выражения таких истин и сторон мира или Божественной жизни которые и не могут быть даны в образе иначе как символически.
     
Из этого не следует, будто такие образы суть субъективные действия человеческого я. Они могут быть реальными символами, конкретными символическими явлениями мира Божественного [CCCLXVI]. Бл. Сузо видел напр., однажды Христа и множество людей, как члены его [CCCLXVII]. Св. Тереза говорит, что через видение человечности Христа она нередко приходит к постижению тайн Божиих [CCCLXVIII].
     
     
Замечательные до глубине мысли открывались иногда Сведенборгу под видом живых конкретных событий. Так, однажды он задался вопросом: каким образом возможно, чтобы благость Господа допускала бесам вечно оставаться в аду? «Только что я это помыслил, – говорит Сведенборг, – как один из ангелов правого предсердия чрезвычайно быстро низринулся в седалищную область великого Сатаны и извлек оттуда, по внушению от Господа, одного из самых дурных бесов, чтобы доставить ему небесное блаженство. Но мне было дано видеть, что но мере того, как ангел восходил к небесным сферам, его пленник менял гордое выражение своего лица на страдающее, и тело его чернело; когда же он, несмотря на своё сопротивление, был вовлечен в средние небеса то с ним сделались страшные конвульсии, он всем своим видом и движениями показывал, что испытывает величайшие и нестерпимые муки; когда же он приблизился к сердечной области небес, то язык его вышел далеко наружу, как у очень уставшего и жаждущего пса, а глаза лопнули как от жгучего жара. И мне сделалось его жаль, и я взмолился Господу чтобы велел ангелу отпустить его. И когда, по соизволению Господа, он был отпущен, то бросился вниз головою с такою стремительностью, что я мог видеть только, как мелькнули его чрезвычайно черные пятки.
     
И тогда мне было внушено: пребывание кого-нибудь в небесах или в аду зависит не от произвола Божия, а от внутреннего состояния самого существа и перемещение по чужой воле из ада в небеса было бы так же мучительно для перемещаемого, как переселение из небес в ад… И таким образом я понял, что вечность ада для тех, кто находит в нём своё наслаждение, одинаково соответствует как премудрости, так и благости Божией» [CCCLXIX]. Надобно заметить, однако, что многие откровения являлись в сознании Сведенборга в форме «внутренней речи» с существами других царств мира [CCCLXX].
     
     
До сих пор речь шла о видениях телесных образов, которые нельзя иначе истолковать как единичные, индивидуальные акты общения потустороннего мира с отдельным лицом; в них чаще всего даётся утешение, подкрепление, поучение отдельному лицу, но иногда также через это лицо и откровение всему миру (напр., через библейских пророков). Но кроме таких индивидуальных явлений телесности, члены Царства Божия и сам Глава его Божественный Логос, в том его аспекте, в котором Он есть Богочеловек Иисус Христос, обладает преображенною духоносною телесностью, имеющею значение также и для самого Царства Божия: в этой телесности оно обладает полнотою бытия и совершенною красотою.
     
     
Без сомнения, каждый из нас в меру своей любви и добру или нужды в его откровении более или менее приобщается к видению отблесков этого Царства, напр. в том возвышенном восприятии красот природы ели красоты человека, которое наполняет душу несокрушимою уверенностью в бытии Бога и Царства Его. Особенно углубленное видение этого Царства, явственно выводящее в область потустороннего мира требует иной психофизической организации, более или менее отклоняющейся от той, которую мы считаем для человека нормальною. В самом деле, если стимулы для восприятия внешнего мира вдут из обусловленных им раздражений нашей нервной системы, то ясно, что эта система и все тело должны отклоняться от общего человеческого типа у лиц, обладающих повышенною восприимчивостью к иным мирам будет ли это высший мир, Царство Божие, или низший – царство зла.
     
Достоевский ясно выразил эту мысль следующими словами Свидригайлова, приобщившегося к царству зла. Свидригайлов рассуждает так:
     
«Они говорят: «ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики.
     
Я согласен, что приведения являются только больным; но ведь это только доказывает, что приведения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе».
     
     
Теория видений, аналогичная той, которая развита мною, по-видимому, намечалась в уме Вл. Соловьева. Это видно из следующего рассказа о нём друга его кн. Е. Трубецкого. «Рано утром, тотчас после его пробуждения, ему явился восточный человек в чалме. Он произнёс необычайный вздор по поводу только что написанной Соловьевым статьи о Японии («ехал по дороге, про буддизм читал, вот тебе буддизм») и ткнул его в живот необычайно длинным зонтиком. Видение исчезло, а Соловьев ощутил сильную боль в печени, которая потом продолжалась три дня».
     
     
«Такие болевые ощущения и другие болезненные явления у него бывали почти всегда после видений. По этому поводу я как-то сказал ему: «Твои видения – просто-напросто галлюцинаций твоих болезней».
     
Он тотчас согласился со мной. Но это согласие нельзя истолковывать в том смысле, чтобы Соловьев отрицал реальность своих видений. В его устах слова эти значила, что болезнь делает наше воображение восприимчивым к таким воздействиям духовного мира, к которым люди здоровые остаются совершенно нечувствительными. Поэтому он в подобных случаях не отрицал необходимости лечения. Он признавал в галлюцинациях явления субъективного и притом больного воображения.
     
Но это не мешало ему верить в объективную причину галлюцинаций которая в нас воображается, воплощается через посредство субъективного воображения во внешней действительности» [CCCLXXI].
     
     
Теорию восприятий Божественного мира начал разрабатывать перед войной талантливейший молодой русский философ Д. В. Болдырев, считавший себя последователем моего интуитивизма. Лето 1914 г. он провёл в Пиренеях, имея в виду, что там нередко происходили явления Богоматери и желая получить живое представление о природе, в обстановке которой они происходили. Свои впечатления от этой поездки и намеки на свою теорию он изложил в статье «Огненная купель» (в «Русской мысли», 1915 г.).
     
     
Впоследствии, будучи профессором в Перми, он начал разрабатывать свою теорию в точной философской форме. Труд этот остался незавершенным, так как Болдырев скончался в 1920 г, в военной тюрьме у большевиков в Иркутске. Оставшуюся от него рукопись вдова его издала в Харбине в 1935 г. под заглавием «Знание и Бытие».
     
     
Среди людей, сознание которых приобщено к «мирам иным», нередко попадаются лица, у которых два плана бытия смешиваются и перепутываются между собою; они не могут толком опознать данных своего опыта, не могут выразить его в осмысленной форме. Обыкновенно такие лица, желая расширить своё философское образование, влекутся к экзотической литературе, особенно индусской; чтение европейских философских классиков, напр. Декарта, которое помогло бы дисциплинированию их мысли, для них оказывается скучным. Переживания свои они не могут уложить ни в какие рамки, так как не могут найти связи их с рациональными аспектами бытия; поэтому философски они оказываются бесплодными. Некоторые из этих лиц всё же находят в себе силу выразить свой опыт в литературных произведениях, но они содержат в себе причудливую смесь великого и малого, потустороннего и посюстороннего. Таковы, напр., в русской литературе «откровениях Анны Шмидт «О будущем», «Третий завет» и др.: между прочим, себя она склонна была считать воплощением Церкви, а Вл. Соловьева – воплощением Христа [CCCLXXII].
     
     
В западноевропейской литературе примером спутанной мистики могут служить сообщения Сведенборга о посещении им других планет и о беседах его с их жителями; Вл. Соловьев считает их «имеющими по существу бредовый характер» [CCCLXXIII].
     
     
Великие мистики-философы, наоборот, обладают повышенною чуткостью к рациональному аспекту бытия. Они выходят в область сверхрационального не только на основании мистической интуиции, но ещё и потому, что строгая последовательность рационального мышления обязывает их восходить в более высокую сферу. Таково мышление Плотина, Прокла, Эриугены, Ансельма Кентерберийского, Гуго Викторинца, Ричарда Викторинца, Иоанна Боневентуры, Раймунда Лулла Рожера Бекона, Николая Кузанского, Паскаля, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Вл. Соловьева, от. П. Флоренского.
     
     
Из произведений таких мистиков, знающих связь сверхрационального с рациональным, ясно видно, что мистические системы философии суть не набор бессвязных туманных вещаний: наоборот, впервые эти системы достигают наибольшей доступной человеческому уму последовательности и понятности мира, так как устраняют бессвязности и пробелы одностороннего рационализма. Гегель говорит: «Мистическое, правда, есть таинственное, однако только для рассудка и притом просто потому, что принцип рассудка есть абстрактное тожество, а мистическое (как равнозначное со спекулятивным) есть конкретное единство тех определений, которые рассудок считает истинными только в их разделении и противоположении». «Таким образом, все разумное следует обозначить вместе с тем как мистическое, чем, однако, сказано лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а вовсе не то, будто оно должно быть рассматриваемо вообще как недоступное мышлению и непонятное» [CCCLXXIV].
     
     
Пассивный характер видений таит в себе опасности. Источником их возникновения могут быть в одних случаях низшие субстанциальные деятели нашего собственного тела, в других – существа иных царств бытия, и притом столь различные, как члены царства зла, далее – члены Царства Божия и даже сам Господь Бог. Если в душе человека есть малейшее пятно зла, напр. хотя бы ничтожный оттенок горделивого признания себя исключительным избранником Божиим, особым орудием Духа Святого, то он почти наверное подпадет «прелести», т. е. будет иметь лживые видения, исходящие от злой силы. Искусственная тренировка себя, намеренное воспитание в себе пассивности с целью достигнуть видении, словесных откровений, автоматического письма есть особенно опасная почва, на которой могут возникнуть фальсификации общения с высшим миром. Сведенборг в последнем периоде своей деятельности хотел достигнуть полной пассивности: после одного из видений Христа он стал страстно сосредоточиваться на образе распятия; возможно, что в результате этих упражнений были у него состояния удвоения личности. Католическая церковь уже в средние века начала вырабатывать «духовные упражнения» (exercitia spiritualia), медитации состоящие в напряженном сосредоточении внимания на страданиях Христа, на различных периодах Его жизни, представляемых с возможною чувственною конкретностью. Замечательная система таких упражнений создана Игнатием Лойолою [CCCLXXV]. Поэтому, быть может, в католической бывают лица, способные часами созерцать различные эпизоды из Иисуса Христа. Такими видениями, напр., прославилась в началеXIX в. Екатерина Эммерих. Клеменс Брентано прожил несколько лет при ней, записывая её созерцания, откуда получилась назидательная книга «Das bittere Leiden unseres Herrn Jesu Christi. Nach den Betrachtungen der gottseligen Anna Katherine Emmerich Augustinerin des Klosters Agnotenberg zu Dulman nebst dem Lebensumriss dieser Begnadigten» [CCCLXXVI].
     
     
В наше время аналогичные переживания испытывает Тереза Нейманн из Коннерсрейта; образ жизни её (она обходится почти совсем без пищи) также сходен с жизнью Екатерины Эммерих. Св. Иоанн Креста предостерегает против такой жизни, наполненной видениями: он говорит, что данными памяти может воспользоваться демон, чтобы подвергнуть человека искушению посредством видений и «откровений». Лучше не думать о человеческом образе Христа, а подойти к Нему ещё ближе чем в видениях, путём подражания Ему [CCCLXXVII].
     
     
Особенно опасна пассивность без очищения души и устремления к Богу, развиваемая, напр., во время спиритических сеансов с целью сделать себя орудием (медиумом) существ иного мира (автоматическое письмо, спиритические явления и т. п.). В лучшем случае при этом мы имеем дело с усиленною активностью низших деятелей, управляющих нашими нервными центрами (поэтому обыкновенно сообщения, получаемые путём автоматического письма, бывают бесцветны и бездарны) в худшем – это деятельность овладевающих нашим телом существ из царства зла. И в том и в другом случае мы подвергаемся опасности раздвоения личности, одержимости, истерии [CCCLXXVIII] [24].
     
     
Некоторые мистики, напр. квиетистка м-ме Guyon, воспитывали в себе крайнюю степень пассивности, считая всякое проявление своей води злом и, надеясь отказом от своей активности превратить себя в чистое орудие воли Божией. Литература, вызванная крайностями квиетизма (спор Фенелона с Боссюетом и др. соч.), правильно указывает, что зло заключается не в личной деятельности, а в направленности её на себялюбивые цели. И в самом деле, если первозданная сущность субстанциальных деятелей, сотворенных по образу и подобию Божию наделена творческою силою, то ясно, что деятели призваны к индивидуальному творческому соучастию в Божественном плане мирового процесса. Идеал приобщения к Божественной жизни состоит в гармоническом соотношении весьма разнородных процессов творческой инициативы в добре, покорного исполнения велений Бога и радостного приятия посещений Бога и членов Царства Божия в тех случаях, когда нет оснований заподозрить их подлинность.
     
Православная Церковь не сочувствует искусственным упражнениям, ведущим к возникновению видений, но в тех случаях, когда они невольно возникают у святых подвижников, она радостно отмечает их; таково напр., предание, согласно которому св. Сергий Радонежский, совершая литургию, всегда видел сослужащего Ангела, которого видел при этом однажды также и ученик его Исаакий.
     
     
Признание реальности некоторых видений предполагает преображенную телесность и требует объяснения, как возможны свет, звук теплота и другие чувственные качества там, где нет материального тела.
     
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно отдать себе отчёт в том; что даже и в материальной среде, где звук, свет и т. п. сопутствуются притяжениями и отталкиваниями частиц материи или элементов их. вовсе не эти отталкивания и притяжения суть причина, производящая чувственные качества. Как и во всех других случаях, новое событие есть творческий акт субстанциальных деятелей, обыкновенно предполагающий сочетание сил нескольких деятелей. В царстве психо-материального бытия, однако это не есть только единение нескольких деятелей для совместной активности, но также и исключёние некоторых других деятелей, сопутствующееся отталкиванием. Эти отношения взаимного обособления не усиливают, не совершенствуют творческую активность, а, наоборот, ослабляют её и понижают ценность её результатов: звук, свет и т. п. сопутствуемые процессами отталкивания, суть чувственные качества содержащие в себе перебои, неровности, хаотические примеси и т. п. несовершенства, понижающие их красоту или даже ведущие к безобразию. В Царстве Божием, где нет процессов отталкивания, преображенная телесность создается совместными творческими актами многих деятелей без всякого противоборства и стеснения их друг другом; она состоит из чувственных качеств чистых, совершенных, гармонически соотносящихся друг с другом, воплощающих абсолютную красоту [CCCLXXIX].
    
    
     
      
5. Человеческое я как предмет мистической интуиции
     
     
Я есть сверхпространственный и сверхвременный субстанциальный деятель, абсолютно индивидуальный согласно своей нормативной идее (т. е. согласно своему индивидуальному образу Божию), обладающий сверхкачественною творческою силою и всею совокупностью отвлеченного логоса; он свободно творит свои проявления, создаёт в союзес другими деятелями свою духовную душевную и телесную жизнь придавая событиям её временную или пространственно-временную форму. На основе опыта своей жизни он вырабатывает свой эмпирический характер, который, однако, не остаётся неизменным. Чем выше ступень развития я, тем более сложным эмпирическим характером обладает оно, состоящее из сочетания множества качеств, т. е. отвлеченно-идеальных типов проявлений.
     
     
Как носитель сверхкачественной силы, я стоит выше определенности событий и отвлеченных идей: я есть начало металогическое. Опознание такого начала есть дело мистической интуиции. Возможны разные степени глубины опознания субстанциальности своего я. Чаще всего встречается полное неумение усмотреть свою субстанциальность. Юм считает я «связкою различных перцепций», Б. Рессель считает понятие субъекта логическою фикциею, введенною ради лингвистического удобства, в силу требований грамматики [CCCLXXX]. Первый проблеск знания о субстанциальности я достигается путём интеллектуальной интуиции и состоит в усмотрении второстепенного признака субстанции, именно того, что она есть носитель множества событий и качеств, точка объединения их.
     
Мыслитель, усмотревший этот аспект субстанциальности» не находит в субстанции, за вычетом качеств и событий, никакого особенного содержания, её только как бессодержательную «точку», которой «принадлежат» события и качества. Поэтому различие между многими субстанциями для него заключается только в различии комбинаций отвлеченно-идеальных эмпирических качеств и событий, носимых ими.
     
Подлинно индивидуальное, стоящее выше, чем различные сочетания не индивидуальных качеств, не усматривается ими. Кант, поскольку он разрабатывает научное мировоззрение, не усматривает даже и такой онтологической точки: я у него есть трансцендентальное единство апперцепции, единство правил сочетания событий в единое целое сознания.
     
     
Чтобы проникнуть глубже в субстанциальное содержание я, необходима не только интеллектуальная, но ещё и мистическая интуиция: она открывает сверхкачественную творческую силу я, ставящую я выше всех его определенных эмпирических качеств и проявлений во времени и обусловливающую свободу его; она открывает значительность я именно потенцию бесконечного множества определенных содержаний связанную с индивидуальным призванием творить их сообразно нормативной идее данного я; в этом мистическом созерцании я, даже и за вычетом его эмпирических качеств и проявлений во времени, открывается как конкретное индивидуальное существо.
     
     
Для этой интуиции необходима хотя бы некоторая ступень очищения души, по крайней мере настойчивое усилие выйти из ограниченности психо-материального царства, приобщиться к Божественному миру и через связь с ним идти к восстановлению целости духа. В самом деле своеобразие каждого я заключается не в его изолированном бытии а в его индивидуальном целостном приятии всего мира с Богом во главе и призвании к своеобразному аспекту соборного творчества. Пребывание я не в Царстве Божием, а в нашем психо-материальном царстве есть следствие себялюбия, т. е. стремлений и действий, несовместимых со стремлениями других существ и потому не пригодных для соборного творчества. Следствием такой деятельности является нарушение целости и даже целости душевной жизни самого себялюбивого деятеля: он сам является носителем несовместимых стремлений и потому никогда не может быть вполне удовлетворен своею деятельностью. Дисгармонии его эмпирического характера необходимо ведут также к ещё большим нарушениям целости в его организме, который, состоя из множества различных субстанциальных деятелей, вступающих в борьбу друг с другом, часто оказывается стоящим на границе полного реального распада и вынуждает своего хозяина ещё в большей степени то к одному, то к другому виду односторонности, исключительности, обеднения жизни и подчинения низшим стремлениям. Такое состояние естественно сопутствуется сосредоточением внимания на отдельных разрозненных переживаниях, страстях, интересах, и видение субстанциальности своего я утрачивается. Флоренский говорит: «Без любви, – а для любви нужна прежде всего любовь Божия, – без любви личность рассыпается в дробность психологических элементов и моментов. Любовь Божия – связь личности». «Весь организм – как телесный, так и одушевленный – из целостного и стройного орудия, из органа личности превращается в случайную колонию, в сброд не соответствующих друг другу и самодействующих механизмов. Одним словом, все оказывается свободным во мне и вне меня, – все, кроме меня самого», «И если современная психология все твердит, что она не знает души как субстанции, то это только весьма скверно выставляет нравственное состояние самих психологов, – в маске своей» очевидно, являющихся «потерянными мужчинами». Тогда, действительно, не «я делаю», а «со мною делается»; не «я живу», а «со мною происходит» [CCCLXXXI].
     
     
Невидение субстанциальности я и вообще глубинного бытия, обусловленное типично человеческим сосредоточением на личном самосохранении и благополучии, ведёт к материализму или позитивизму с их детским, сравнительно невинным отрицанием мистики. Гораздо опаснее путь того эгоцентризма, который увлекается щелями честолюбия, славолюбия, воли к власти, сверхчеловеческой гордыни. Средством для удовлетворения этих страстей служит развитие в себе высоких способностей и грандиозной деятельности социального реформаторства, художественного или научного творчества и т. п. По внешней видимости эта деятельность кажется проникнутой чистою любовью к абсолютным ценностям но в действительности, исходя из эгоистических побуждений, она представляет собою фальсификацию добра, порчу великих положительных ценностей (напр., искания социальной справедливости) примесью к ним зла. Себялюбивая основа такой деятельности обнаруживается в неспособности субъекта к соборному творчеству, в открытой или чаще глубоко затаенной в подсознании ненависти к Богу, источнику подлинного чистого добра. Такой высокоодаренный субъект способен если не увидеть глубинное бытие, то догадаться о несомненности существования его, но только для цели возвеличения себя: он способен к мистике пантеизма имеющего дьявольский уклон, возводящего своё я на степень существа равного Богу. Это самозванство приводит к той или иной форме богоборчества. Одну из них художественно обрисовал Вл. Соловьев в «Повести об Антихристе» (в «Трех разговорах» *).
     
     
Мистическая интуиция открывает не только такие легко выразимые в понятиях и доступные интеллектуальной интуиции аспекты я» как сверхпространственность, сверхвременностъ, принадлежность ему» как носителю, качеств и событий; согласно сказанному выше, она ведёт к усмотрению той, стоящей выше ограниченных определенных качеств силы его, которая делает его способным к свободе и творчеству; мало того, она ведёт к усмотрению индивидуального своеобразия я. Здесь мы дошли до того аспекта бытия, который невыразим в понятиях и в каждом данном случае может быть только обозначен именем собственным.
     
     
Субстанциальные деятели низших ступеней развития, электроны атомы и т. п. не могут быть опознаны в их индивидуальной сущности, вероятно, ни одним существом психо-материального царства.
     
В отношении к существам, более близким к человеку и, напр. с его профессиональною деятельностью, часто достигается знание, которое может показаться знанием индивидуальности: так, пастух знает каждую овцу в стаде, садовник – всякую яблоню в саду. Однако в этих случаях мы имеем дело с виртуозно развитым знанием низших степеней общности (такая-то овца отличается от всех других тем, что у неё шерсть несколько длиннее, такая-то овца прихрамывает и т. п.), а вовсе не с знанием индивидуальности единичной вещи. Большинство имен собственных (городов, рек, стран, животных, даже людей) применяется нами на основании только такого знания низшей степени общности.
     
     
Если строго отличить знание низшей степени общности от знания «этого индивидуума», как такового, то окажется, что знание индивидуальности единичной вещи есть явление чрезвычайно редкое. Вместо того чтобы соглашаться с номиналистами, которые утверждают, будто общих идей никто в своём сознании не наблюдает и будто познавательная деятельность начинается со знания индивидуальностей, мы скорее поняли бы того, кто стал бы утверждать, что индивидуальное совсем непознаваемо и что все знание складывается только из общих понятий и представлений [CCCLXXXII].
     
     
Только в отношении к ближайшим нам любимым личностям, напр. родным, друзьям, нации, к которой мы принадлежим или которую любим, достигается подлинное приобщение к их индивидуальности и подлинное право обозначать их именем собственным. Но, конечно попытка определить индивидуальные черты, напр. какого-либо народа даёт только бледные схемы (вспомним хотя бы всевозможные рассуждения об «ame slave» [25]), только коллекции отвлеченных понятий, бесконечно далеких от той своеобразной целости, которая содержит в себе бесчисленное множество отвлеченных аспектов, но неразложима на них сполна и не исчерпывается ими. Только в художественном восприятии невыразимом словами, можно бывает уловить аромат индивидуальности лица в его поступках, физиономии, речи и также художественное созерцание даёт высокое эстетическое наслаждение.
     
     
Полное проникновение в глубины какого-либо индивидуума было бы сердцеведением, которое доступно только Богу. Святые обыкновенно обладают даром глубокого проникновения в чужую душевную жизнь и способностью ясновидения. Это та черта их, которая обозначается термином прозорливость. Св. Иоанн Креста обладал видением неисповеданных грехов и своими советами направлял людей на правильный путь и даже предупреждал искушения [CCCLXXXIII]. Священник от В. Ш. сообщает из своих личных воспоминаний следующий случай прозорливости последнего старца Оптиной пустыни от. Нектария: «Моя жена в один из наших приездов в Оптину написала картину: вид из монастыря на реку и на её низменный берег во время заката солнца, при совершенно ясном небе и яркой игре красок. Поставила она свой рисунок на открытом балконе и пошла со мной прогуляться по лесу. Дорогой мы поспорили и серьезно, так что совершенно расстроились и не хотели друг на друга смотреть. Возвращаемся домой: нам сразу бросилась в глаза картина: вместо ясного неба на ней нарисованы грозные тучи и молнии. Мы были ошеломлены. Подошли поближе, стали рассматривать. Краски – совершенно свежие, только что наложенные. Мы позвали девушку, которая у нас жила, и спросили, кто к нам приходил. Она отвечает, что какой-то небольшого роста монах, что-то здесь делал на балконе. Мы думали думали, кто бы это мог быть, и из более подробного описания монаха и опросов других догадались, что это был о. Нектарий. Это он, владевший кистью, символически изобразил наше душевное состояние с женой. И эта гроза с молниями произвела на нас такое впечатление, что мы забыли свой спор и помирились, ибо захотели, чтобы небо нашей жизни опять прояснилось и стало вновь совершенно чистым и ясным» [CCCLXXXIV].
     
     
Святой прозорливец видит тёмные закоулки души человека, но он предпочитает то состояние соединения души с Богом, при котором мир открывается ему в аспекте добра и красоты, при этом он освобождается по словам св. Иоанна Креста, от «нескромного заглядывания в чужую душу» [CCCLXXXV]. Это не значит, что такой святой, удалившись от зла, наслаждается своим прекраснодушным созерцанием красоты Бога и мира и утрачивает способность руководить людей к добру. У Бога есть много способов сделать святого орудием борьбы со злом; так, напр., руководясь откровением, полученным в бодрственном состоянии или во сне святой может давать советы и указания без конкретного видения зла и бедствий человеческой жизни.
     
     
Святой Серафим высоко ценил именно этот путь своего служения людям. Однажды к нему пришли одновременно купец и иеромонах Антоний. Иеромонаха о. Серафим попросил сесть и подождать, а с купцом стал немедленно говорить. Милостиво и ласково обличал он его в пороках и делал наставления. «Все твои недостатки и скорби, – говорил он, – суть следствие твоей страстной жизни. Оставь её, исправи пути твои»… После беседы, когда купец вышел весь в слезах, к преподобному обратился о. Антоний со следующим вопросом:
     
     
– Батюшка! душа человеческая пред вами открыта, как лицо в зеркале: на моих глазах, не выслушавши духовных нужд и скорбен бывшего сейчас богомольца, вы все ему высказали.
     
     
О. Серафим не сказал ему ни слова.
     
     
О. Антоний продолжал:
     
     
– Теперь я вижу – ум ваш так чист, что от него ничего не сокрыто в сердце ближнего.
     
     
О. Серафим положил правую руку на уста своему собеседнику и сказал:
     
     
– Не так ты говоришь, радость моя. Сердце человеческое открыто одному Господу и один Бог сердцеведец, а приступит человек и сердце глубоко.
     
     
О. Антоний опять спросил: «Да как же, батюшка, вы не спросили от купца ни единого слова и все сказали, что ему потребно».
     
     
Преп. Серафим начал тогда объяснять:
     
     
– Он шёл ко мне, как и другие, как и ты, шел, яко к рабу Божию: я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий: что повелевает Господь, как рабу Своему, то я и передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решить своим умом, – в таких случаях всегда делаются ошибки.
     
     
… Как железо ковачу, так и я предал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно то и передаю [CCCLXXXVI].
     
     
Получая множество писем от лиц, нуждающихся в советах и помощи, о. Серафим часто давал ответ на них, не распечатывая и не читая их (стр. 55). Св. Тереза получала иногда во сне откровения о душевном состоянии окружавших её лиц и о том, как наставить их на правильный путь [CCCLXXXVII].
     
     
Факты, свидетельствующие о прозорливости святых, очень многочисленны и разнообразны: они дают право утверждать, что многие святые обладают в высшей степени развитою способностью мистической интуиции, но, конечно, полнота сердцеведения принадлежит одному лишь Господу Богу.
    
   
   
    
     
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
    
    
Данные чувственной, интеллектуальной и мистической интуиции глубоко отличаются друг от друга; тем не менее они все суть различные аспекты единого осмысленного космоса.
    
    
Богат и разнообразен мир в своём положительном содержании.
    
Бог дал нам великие способности для творческого достижения полноты жизни и окружил нас могущественными средствами борьбы со злом.
    
Если тем не менее мы пребываем в царстве обедненного содержанием бытия, обреченные на лишения или скуку, то это потому, что мы сами упорно отворачиваемся от источника всякого добра, истины и красоты – Бога.
   
  
  
   
    
ИДЕАЛ – РЕАЛИЗМ
   
   
    (Из книги «Общедоступное введение в философию»)
   
   
    
     
Глава первая СОСТАВ МИРА И СТРОЕНИЕ ЕГО
    
    
     
      
1. События и процессы
     
     
На вопрос, что существует в мире, нам придет в голову простой ответ: в мире есть солнце, луна, звезды, наша Земля, а на Земле – люди растения, животные, реки, моря, океаны, глина, песок. Все эти предметы постоянно изменяются: солнце восходит, заходит, облака сгущаются идёт дождь, на растениях появляются весной листья, осенью они опадают, животные двигаются, едят, рождаются, умирают и т. п.
     
     
Условимся называть словом «событие» всякое состояние вещей возникающее во времени и после большего или меньшего промежутка времени исчезающее, отходящее в область прошлого. Обыкновенно мы называем событием что-либо значительное, напр., в семье чье-либо рождение или смерть, в истории народа – войну, возникновение тяжелой повальной болезни, напр. чумы и т. п. Но в философии условлено называть словом «событие» все возникающее и исчезающее во времени напр. движение моей руки, берущей стакан чаю. Кроме слова «событие» употребляется ещё слово «процесс», особенно тогда, когда имеется в виду связный ряд событий, напр. процесс созревания яблока, процесс постройки железной дороги и т. п. В событиях и процессах следует различать содержание и форму. Все они имеют форму времени, т. е. большую или меньшую продолжительность, а содержание их – то, чем наполнена форма времени, напр. в таком событии, как сверкание молнии, форма есть секунда или менее секунды времени, а содержание – свет.
     
     
Глубоко отличаются душевные и духовные процессы и события от материальных процессов и событий. Духовные и душевные события напр. чувства, желания, имеют форму времени и не имеют пространственной формы, а материальные события, напр. движение моей руки имеют, кроме формы времени, ещё и форму пространства. Итак, временную форму имеют все события, а пространственно-временную форму имеют только материальные события. Духовные и душевные процессы называются также психическими, от греческого слова psyche – душа.
     
Словами материя и материальный мы будем обозначать всё то, что имеет относительно непроницаемый объём и подвижно в пространстве.
    
    
     
      
2. Время
     
     
Займемся изучением свойств времени и пространства. Время есть форма событий. Во времени мы различаем прошлое, настоящее и будущее. Происходящие в нём события находятся друг к другу в отношениях «прежде» или «после» или в отношении «одновременности» (сосуществования), «смежности» или «удаленности» друг от друга. Длительность времени мы измеряем, различая такие единицы его, как год, сутки, час минута, секунда.
     
     
Особенно важно отдать себе отчёт в том, что время делимо до бесконечности: час делится на шестьдесят минут, минута на шестьдесят секунд, секунду можно разделить на десять частей, одну десятую часть секунды можно разделить ещё на десять частей и получить сотые части секунды, потом – тысячные, миллионные части секунды и т. д. без конца. Имея ничтожно малую часть времени, т. е. длительность его можно разделить её на ещё меньшие длительности. Неделимо только то что называется «момент» времени, потому что момент не имеет никакой длительности: моментом времени называется граница между двумя частями времени. Положим, напр., пушечное ядро летело раньше, чем попасть в цель, две минуты; граница между первою минутою его полета и второю минутою есть момент времени.
     
     
Подумаем теперь о том, сколько моментов находится, напр. в одной минуте. Минуту можно разделить пополам; граница между первою и второю половиною минуты есть момент времени. Половину можно разделить на две части, на первую четверть и вторую четверть минуты, и границы между этими четвертями есть момент времени.
     
Сказано уже раньше, что время делимо до бесконечности; отсюда следует, что даже в таком малом промежутке времени, как одна минута находится бесконечное множество моментов. Между каждыми двумя моментами есть хотя бы ничтожное малое деление времени, напр., одна биллионная часть секунды или одна триллионная часть секунды и т. д. до бесконечности. Следовательно, между каждыми двумя моментами есть ещё момент и т. д. до бесконечности. В этом смысле ряд моментов во времени есть ряд непрерывный.
     
     
Если кому-нибудь придет в голову мысль, что время есть сумма бесконечного множества моментов, он глубоко ошибается. Моменты не имеют никакой длительности. Следовательно, сколько бы моментов мы ни взяли, из них нельзя получить доения времени, вроде того как, взяв бесконечное множество нолей и суммируя их, нельзя получить из них единицу. Непрерывность ряда моментов времени не есть сплошность: между каждыми двумя моментами есть промежуток, в котором течет время. Следовательно, время более чем непрерывно: оно – сплошное.
     
Выработав понятие непрерывности и понятие сплошности, отдадим себе отчёт в том, что такое прерывистость. Ряд целых рациональных чисел – 1-2-3-4 и т. д. до бесконечности есть прерывистый рад: в нём каждыми двумя членами есть дробные величины, напр. между единицею и двумя есть 11/4, 11/2, 13/4, но нет целого числа. Если же взять все рациональные числа, и целые и дробные, то получится ряд непрерывный: между каждыми двумя рациональными числами существует рациональное число, напр. между единицей и двумя – число 11/2, между 1 и 11/2 – число 11/4, и т. д. до бесконечности.
     
     
Далее, познакомимся ещё с одним очень важным свойством времени – с внеположностью его частей в отношении Друг к другу; напр первая, вторая, третья и т. д. секунды каждой минуты находятся вне друг друга. Отсюда следует, что также и содержание всякого события и процесса, имея временную форму, раздроблено, как и само время, до бесконечности: содержание события в каждый следующим момент есть нечто новое в сравнении с предыдущими моментами, находящееся вне предыдущих моментов, содержание которых стало уже безвозвратно прошлым. Всего яснее это свойство временного процесса становится понятным, когда мы думаем о движении, напр. о полете пушечного ядра: движение его в первую секунду полета теть событие, находящееся вне второй секунды полета и стало прошлым и т. д. Нетрудно понять такой же характер имеет и звук, напр. фабричный гудок: каждая секунда его звучания есть новое звучание, обозначаемое тем же словом и тем жепонятием, но по содержанию оно новое. Мало того, неправильно было бы думать, будто в течение секунды пребывает один и тот же звук: в действительности содержание звука, как и время, ежемгновенно отпадает в прошлое и заменяется новым содержанием. Профессор Московского университета Л. Лопатин (1855-1920) назвал это свойство времени и процессов в нём «непрерывною исчезаемостью».
     
     
Многие люди не отдают себе отчёта в этом свойстве временных процессов. Смотря на белую стену комнаты, они думают, что её цвет не меняется долгое время. Они упускают из виду, что цвета предметов существуют в связи с отражаемыми ими лучами света, т. е. в связи с чрезвычайно быстрыми электромагнитными процессами, и, следовательно, цвет стены, так же как и звучание фабричного гудка, есть временной процесс, ежемгновенно отпадающий в прошлое и нарождающийся вновь. Стол, у которого я сижу и на твердую поверхность которого опираю руку, сохраняет свою форму и твёрдость много лет. Однако твёрдость стола есть его непроницаемость для моей руки, давящей на него; эта непроницаемость есть деятельность отталкивания им моей руки; это – непрерывная деятельность завоевания столом некоторого объёма пространства. На стол со всех сторон давит с огромною силою окружающая его атмосфера; на уровне моря нормально это давление равно приблизительно 10 000 килограммов на один квадратный метр.
     
Это давление постоянно меняется, становится большим или меньшим.
     
Следовательно, объём стола в этой борьбе между атмосферою и частицами стола постоянно меняется, становится немного большим или меньшим. Одним словом, вся окружающая меня среда ежемгновенно меняется, вся она деятельна и действия её ежемгновенно отпадают в прошлое и нарождаются как новые процессы, более или менее похожие на прежние.
     
     
Если мне зададут вопрос, неужели весь мир состоит только из событий и в мире нет ничего неизменного, ничего устойчивого, я отвечу: кроме событий и процессов в мире есть много такого, что не имеет временной формы и потому не изменяется, не отпадает в прошлое.
     
Вопрос, что именно остаётся в мире неизменным, принадлежит к числу труднейших проблем философии, и ответ на него разные философы дают крайне различный. Но об этом речь будет впереди, а теперь необходимо узнать ещё о свойствах пространства.
    
    
     
      
3. Пространство
     
     
Пространство есть форма материальных процессов. У времени только одно измерение, т. е. только одно направление течения его – от прошлого к будущему. А у пространства, знакомого нам, людям, есть три измерения, т. е. три направления: вверх – вниз; в длину; в ширину.
     
Математически три измерения выражаются тремя линиями, пересекающимися в одной точке и перпендикулярными друг к другу. Отсюда ясно, что отношения между вещами в пространстве более разнообразны чем отношения между событиями во времени, напр. это такие отношения, как «вверх», «вниз», «направо», «налево», «спереди», «сзади», «далеко», «близко», «смежно».
     
     
Пространство, так же как и время, делимо до бесконечности.
     
Возьмём математическую линию, т. е. линию, имеющую только одно измерение, только длину, но не имеющую трёхмерного объёма и не имеющую двухмерной плоскости. Положим, длина какой-либо прямой линии равна одному метру. Её можно разделить на сто частей; будут сантиметры. Каждый сантиметр разделим на десять частей; длина каждой из этих частей будет один миллиметр. Как ни мала эта лини, всё же у неё есть длина и потому её можно опять разделить и так далее до бесконечности. Неделимы на части только «точки», потому что точка не имеет измерений: она не имеет ни длины, ни ширины, ни высоты. Чтобы живее представить себе, что такое точка, возьмем АВ длиною в один сантиметр. Далее, возьмем другую линию CD и пересечем ею линию АВ пополам так, чтобы получить две части её по пяти миллиметров длиною. Так как обе наши линии имеют только одно измерение, то место пересечения их E не имеет ни одного измерения, однако имеет вполне определенное положение в пространстве; такое место есть граница между двумя частями линии и называется точкою. Так, напр., точка «Е» есть граница между первыми пятью миллиметрами линии АВ и вторыми пятью миллиметрами. Свойства точек пространства подобны свойствам моментов времени.
     
     
Пространство, как и время, делимо до бесконечности; следовательно, на линии длиною в один сантиметр существует бесконечное множество точек. Между каждыми двумя точками находится точка и т. д. до бесконечности. В этом смысле ряд точек на линии есть непрерывный ряд.
     
Однако это не значит, что линия есть сумма точек. Точка не имеет длины; следовательно, сколько бы точек мы ни взяли, из них нельзя получить длину линии. Между каждыми двумя точками есть хотя бы ничтожно короткая линия, протягивающаяся между ними. Следовательно, линия более чем непрерывна: она, как и вообще пространство, есть нечто сплошное.
     
     
Части пространства, например первый, второй и т. д. сантиметры всякого метра, находятся вне друг друга; они впеположны в отношении друг друга. Отсюда следует, что и содержание протяженного, т. е. имеющего пространственную форму, предмета раздроблено» как и само пространство, до бесконечности: оно состоит из частей, находящихся сполна вне друг друга.
     
     
Время есть форма всех процессов, и психических и материальных.
     
Пустого времени, которое текло бы без психического или материального содержания, нет. Пространство есть форма материальных процессов.
     
Пустого пространства нет; оно всегда наполнено содержанием того или другого материального процесса. Неправильно представляет себе пространство тот» кто считает его чем-то вроде пустого ящика, в который вбрасывается движение пушечного ядра, световой процесс и т. п. Пространство ящика, которое мы называем пустым, на самом деле наполнено воздухом и всевозможными электромагнитными волнами.
     
     
Если пространство есть форма материальных процессов, то ежемгновенное отпадение содержания процессов в прошлое есть вместе с тем отпадение в прошлое их пространства и рождение нового пространства.
     
Чтобы яснее представить себе это, вспомним сказанное о столе, на который я опираюсь, об его твёрдом объёме. Этот твердый объём есть не что иное, как множество действий отталкивания моей давящей на стол руки и давящей на него со всех сторон с огромною силою атмосферы. Пространство стола есть форма этих действий. Следовательно, вместе с этими действиями пространство стола становится прошлым и заменяется новым пространством новых действий отталкивания, похожим на прежнее пространство. Итак, пространство материальных процессов неразрывно связано с временем. Пространство есть всегда пространство-время. Это учение высказывают не, только философы, но и современные физики. Английский философ Александер в своей книге«Пространство, время и Божество» говорит, что каждая «точка» пространства существует соответственно «моменту» времени, и потому употребляет термин «точка-момент» (Point-instant).
     
     
Строение времени и пространства рассмотрено здесь подробно потому, что, мысля о составе мира, необходимо представлять себе точно и ясно «непрерывную исчезаемость» событий во времени. Обладая этим знанием, поставим вопрос, состоит ли мир только из событий и процессов или в мире есть бытие [26] не имеющее временной формы и потому неизменное?
     
     
Следующая глава будет посвящена рассмотрению этого вопроса.
    
   
   
    
     
Глава вторая НЕВРЕМЕННОЕ И СВЕРХВРЕМЕННОЕ БЫТИЕ
    
    
     
      
1. Субстанция. Человеческоея
     
     
В предыдущей главе было показано, что окружающие нас предметы все время меняются. Звуки, свет, тепло, холод ежемгновенно возникают во времени, тотчас отпадают в прошлое и заменяются вновь возникающими звуковыми, световыми, тепловыми процессами. Мало того даже стол, на котором лежит моя рука, весь дом, в котором я живу, завоевывает определенное пространство напряженною борьбою против давящей на них со всех сторон атмосферы и других окружающих предметов, тоже производящих отталкивания и таким образом заполняющих пространство, величина и форма которого ежемгновенно меняется, становится то большею, то меньшею. Все, что имеет форму времени не пребывает во времени устойчиво, а состоит из событий и процессов, содержание которых, как и само время, имеет свойство «непрерывной исчезаемости».
     
     
Поставим теперь вопрос, состоит ли весь мир только из событий и процессов, или, может быть, существует в мире и такое бытие, которое не имеет временной формы и потому существует, пребывая как нечто постоянное? Для ответа на этот вопрос подумаем, как возникают события.
     
     
События не сами собой вспыхивают во времени. Всякое событие возникает под влиянием какой-либо причины, которая производит, творит его. Слыша пение, я знаю, что звуки песни не сами зародились в воздухе, причина их – поющий человек. Падение зрелого яблока на землю есть действие притяжения земли. Гром и молния производятся разрядом электричества облаков. Главная задача многих наук состоит в том, чтобы открывать причины событий и процессов.
     
     
События имеют временную форму и потому, как это было подробно выяснено в предыдущей главе, им свойственна «непрерывная исчезаемость», ежемгновенное отпадение в прошлое. Поэтому они не могут обладать силою творить новые события. Отсюда следует, что события творятся существами, не имеющими временной формы. Только стоящие выше времени могут быть обладателями творческой силы и проявлять себя в таких действиях, как творение событий и процессов.
     
     
Примером существа, стоящего выше времени, может служить я каждого человека. Чтобы убедиться в этом, попробуем наблюдать следующий ряд событий. Положим, до меня доносятся едва слышные звуки пения. Я с большим напряжением внимания прислушиваюсь к этим звукам и замечаю, что это – передаваемая по радио запись исполнения Шаляпиным роли Бориса Годунова. Я с удовольствием слушаю это пение, но через минуту мне приносят телеграмму о смерти моего друга; опечаленный, я беру перо и пишу письмо его жене. Здесь перед нами ряд возникающих и исчезающих событий, – акт моего внимания, направленный на звуки песни, моё удовольствие по поводу пения Шаляпина чтение телеграммы, печаль по поводу смерти друга, писание письма к его жене. Подвергнем анализу [27] начало этого ряда. В акте внимания направленном на звуки пения, есть следующие составные части: звуки пения, моё внимание к этим звукам и моё я. Совершенно очевидно, что внимание к звукам не само собою возникает, а творится моим я. Эти три части целого точно выражаются словами: я внимателен к звуками пения.
     
Они глубоко отличны друг от друга: звуки пения принадлежат к внешнему для меня миру; напряженное внимание есть мой внутренний душевный процесс; я – творец этого акта внимания и носитель его как своего состояния, что выражается словами «я внимателен». Подобное строение имеют и дальнейшие мои переживания. Удовольствие и печаль суть чувства, в которых проявляются интересы моего я; писание письма есть деятельность моего я, мой поступок. И все эти переживания правильно выражаются следующими словами: я – переживающий удовольствие я – опечаленный, я – пишущий письмо. Этими словами показано, что я есть источник и носитель перечисленных переживаний. Все эти переживания суть события: они возникают и исчезают во времени; но сам я не возникаю и не исчезаю во времени, я есмь то же самое я и тогда, когда радуюсь звукам пения и когда печалюсь о смерти друга; я стою выше времени, не имею временной формы, и только жизнь свою я творю в виде событий, сменяющих друг друга во времени.
     
     
Временная форма моих переживаний существует не сама по себе: я творю её, как форму своих переживаний; от меня зависит, сколько времени я совершаю акт внимания; от певца зависит ускорение или замедление творимых им звуков. Следовательно, я, как творец временной формы своей жизни, есть существо сверхвременное.
     
     
Сверхвременное существо, творец своих состояний во времени и носитель их, называется словом субстанция. Чтобы подчеркнуть активность такого существа, я буду называть его не словом «субстанция» а словами субстанциальный деятель. Можно было бы назвать человеческое я также словом «душа». Позже будет объяснено, почему я не буду пользоваться этим словом.
     
     
Мы нашли в составе мира, кроме событий и процессов, более глубокий, более основной слой бытия, творящий события. Лучшим доказательством осуществления такого бытия служит непосредственное наблюдение каждым из нас своего я как сверхвременного существа. Есть и другие доказательства этой истины. Профессор Лопатин выработал особенно убедительное доказательство её. Исходя из этого свойства времени, которое он назвал «непрерывною исчезаемостью», он говорит что наблюдать процесс во времени может только сверхвременная субстанция. В самом деле, чтобы видеть движение мчащегося поезда как движение, нужно созерцать прошлые, настоящие и нарождающиеся будущие положения его в пространстве как целое; для этого необходимо быть сверхвременным существом. Точно так же, слушая пение арии можно усмотреть красоту её, только имея в сознании начало, середину и конец её как целое, т. е. созерцая её, так сказать, сверху, без утраты начала её, хотя оно относится уже к области прошлого. «Сознание реальности времени, – говорит Лопатин, – есть самое очевидное, самое точное, самое бесспорное доказательство сверхвременной природы нашего я»… «Время не может быть создано и понято тем, что само временно» [CCCLXXXVIII].
     
     
В Древней Греции философ Гераклит, живший приблизительно от 544 до 484 года до Р. X., утверждал, что в мире существуют только события. Имея в виду изменяемость всего существующего, он говорил что в одну и ту же реку нельзя войти два раза. Его последователь Кратил ещё резче подчеркнул «непрерывную исчезаемость» событий: он говорил, что и один раз войти в одну и ту же реку нельзя, так быстро всеменяется. Учеником Кратила был Платон, один из величайших философов Древней Греции и всех времён (427-347 до Р. X.). Свои учения он чаще всего излагал в форме диалогов, т. е. беседы нескольких лиц.
     
Критикуя учение Гераклита и Кратила, Платон в диалоге «Кратил» показал, что оно ведёт к саморазрушительному скептицизму [28]: если бы все состояло только из событий, то не было бы возможно знание потому что тогда во время процесса познавания ускользало бы познаваемое, да и сам познающий тоже становился бы другим существом; таким образом, не было бы ни познаваемого предмета, ни познающего существа. Отсюда ясно, что мир не может состоять только из событий т. е. из того бытия, которое, имея временную форму, ежемгновенно отпадает в прошлое и заменяется новым бытием, имеющим ту же участь. В мире, несомненно должно существовать идеальное бытие, т. е. бытие, не имеющее временной формы. Таково наше я, существо сверхвременное и потому способное направлять акты своего внимания и познавания не только на настоящее, но и на прошедшее и даже, хотя и в менее совершенной форме, на будущее.
     
     
Знание о том, что наше я есть сверхвременное существо, субстанция или, лучше скажем, субстанциальный деятель, имеет существенное значение для всего нашего миропонимания; из него, между прочим, следует, что нам свойственно индивидуальное личное бессмертие. Смерть есть разлучение моё с моим телом, но вовсе не уничтожение моего я и моей жизни. Эта важная истина, как видно из предыдущего, может быть доказана сравнительно просто и абсолютно убедительно непосредственным наблюдением нашим над своим я. Поэтому возникает недоуменный вопрос, почему же многие люди не догадываются о сверхвременности я и многие философы отрицают существование такого я, утверждая, что все наше бытие состоит только из событий? Немецкий философ Т. Липпс в своей книге «Самосознание» хорошо объясняет это явление. Вполне понятно и естественно, что, не занимаясь психологией, в практической жизни мы употребляем слово «я» с весьма неопределенным. Возвращаясь с прогулки и смотря на свои ботинки, Липпс, мы говорим: «я запылился». Словом «я» мы обозначаем все целое своей личности, включая тело и даже платье. Если для целей психологии педагогики и т. п. мы начинаем различать разные стороны своей личности, требуется глубокий анализ, чтобы добраться до самого я: нужно выделить тело из этого целого, затем разграничить различные слои душевной жизни, более или менее близкие к я, и, наконец, наблюдая такие акты, как внимание, произвести тот мысленный анализ, после которого становится ясным отличие процессов внимания от нашего я как сверхвременного деятеля, творящего этот процесс. Кто производит такой анализ, тот находит в этом непосредственном самонаблюдении вполне достоверное доказательство сверхвременности я.
     
     
Выдающиеся философы прежнего времени, отказывавшиеся от учения о я как субстанциальном деятеле, понимали все же, какие трудности возникают отсюда. Приведу в качестве примера мысли Давида Юма (1711-1776) и Джона Стюарта Милля (1806-1873). Юм в своём «Трактате о человеческой природе» говорит: «Что касается меня, то, когда я самым интимным образом вникаю в то, что называю своим я, я всегда наталкиваюсь на ту или иную единичную перцепцию – тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или удовольствия. Я никак не могу поймать своё я отдельно от перцепций и никак не могу подметить ничего, кроме какой-нибудь перцепции» [CCCLXXXIX]. Таким образом, Юм приходит к мысли, что человеческое я есть «связка или коллекция различных перцепций, которые следуют друг за другом с невероятною быстротою и находятся в постоянном движении и течении».
     
Тем не менее, у нас, говорит он, образуется понятие тожества личности вследствие сходства различных переживаний непрерывности их и причинного отношения. Изложив это учение, Юм, однако, не вполне удовлетворился им. В конце своего трактата он поместил «Приложение» и в заключительной части его сказал: «Но все мои надежды исчезают, когда я подхожу к объяснению принципов, которые объединяют наши последовательные перцепции в нашей мысли или сознании. Я не могу найти никакой теории, которая даёт мне удовлетворение в этом вопросе.
     
Коротко говоря, есть два принципа, которых я не могу сделать последовательными, но и не могу отказаться от них, именно, что все наши различные перцепции суть различные существования и что ум никогда не воспринимает никакой реальной связи между различными существованиями. Если бы наши перцепции принадлежали чему-либо простому и индивидуальному, или если бы ум воспринимал какую-либо реальную связь между ними, тогда не было бы никакой трудности в этом вопросе». Отсюда видно, что в уме Юма есть идея тожественного индивидуального я, носителя всех своих переживаний, но положить эту идею в основу своих теорий он не может потому, что не производит глубокого анализа, открывающего это я в каждом из переживаний. Кроме того ему мешает прийти к этому решению вопроса его каузальная теория восприятий (латинское слово causa значит причина), согласно которой познаваемый предмет, действуя на наше тело, причиняет в нашем уме возникновение восприятия. Эта теория ведёт к мысли, что в нашем сознании находится бессвязное множество восприятий, соединенных только отношением временной последовательности или сосуществования. Саму свою душевную жизнь Юм склонен понимать как следствие состояний тела. О каузальной теории восприятия и вытекающих из неё выводах будет подробно сказано в обзоре различных теорий знания.
     
     
Каузальной теории восприятия держится также Джон Стюарт Милль, и она приводит его к. учению о я, которое тоже не удовлетворяет его. В своём труде An Examination of Sir William Hamilton's Philosophy [CCCXC] он выработал учение о материальных вещах, напр. о своём письменном столе как о «постоянной возможности ощущения» (A permanent possibility of sensation). Вслед за этим в главе «Насколько психологическая теория веры в материю применима к душе» (глава XII) он вырабатывает учение о я как «ряде чувств» (a series of feelings).
     
     
Но в конце этой главы он сам говорит о том, какая трудность заключается в этой теории. «Если, следовательно, мы говорим о душе как о ряде чувств, мы должны дополнить это утверждение, назвав её рядом чувств, сознающим себя как прошлое и будущее; и мы приведены к альтернативе [29] признать, что душа, т. е. Я, есть нечто отличное от ряда чувств и возможностей их, или же принять парадокс [CCCXCI], что нечто такое которое, согласно гипотезе, есть только ряд чувств, может сознавать себя как ряд». И в самом деле, обратимся к приведенному выше примеру ряда состояний сознания: слышимые звуки музыки, удовольствие, печаль, писание письма. Как может этот ряд сознавать сам себя как ряд?
     
Милль понимает, что это – парадокс, однако под влиянием своей теории знания становится на сторону парадокса вместо того, чтобы принять высказанное им в первом члене альтернативы учение о я как особом бытии, отличном от своих чувств.
     
     
Кто научился наблюдать само своё я в отличие от его проявлений во времени и потому знает о сверхвременности своего я, тот легко усмотрит, что я есть также сверхпространственное существо. Моё тело имеет пространственную форму, некоторые мои действия, принадлежащие к числу материальных процессов и производимые мною в сотрудничестве с моим телом, напр. движение моей руки, чтобы взять перо, имеют пространственную форму, но сам я не имею пространственной формы.
     
Мало того, я творю пространственную форму своих материальных действий; напр., дирижер, управляя оркестром, придает самые разнообразные формы движениям своей руки, держащей дирижерскую палочку.
     
Поэтому я можно назвать не только непространственным, но даже сверхпространственным существом.
     
     
Древнегреческий философ Плотин (204-269 по Р. Хр.), основатель большой школы новоплатонизма, настолько глубоко понимал сверхпространственность я, т. е. души, что высказал следующую мысль о связи души с телом: душа находится целиком во всём теле и в каждой части всего тела (anima lota est in toto corpore et in qualibet. parte totius corporis).
     
Эта мысль, кажется нелепою всякому, кто привык представлять себе все предметы в пространственной форме. Такой человек представляет себе что, согласно Плотину, душа разлита по всему телу и, следовательно в каждой части тела находится только часть души, а не целая душа. Тот, кто знает, что я (душа) есть существо сверхпространственное, ясно представляет себе смысл учения Плотина: будучи сверхпространственным, я влияет на все тело целиком, а также целиком влияет на глаз, на сердце, на мускулы руки и ног в процессе игры в теннис.
     
     
Кто хочет заниматься метафизикой и научиться понимать наиболее значительные метафизические теории, тому необходимо выработать ясное представление о том, что значит быть существом сверхпространственным и, следовательно, не имеющим в себе той раздробленности, которая свойственна пространственным вещам. Ещё труднее, но и ещё важнее научиться понимать, что значит быть существом сверхвременным и, следовательно, не имеющим той раздробленности и той «непрерывной исчезаемости», которая свойственна событиям и процессам.
     
     
Человеческое я есть образец того, что в философии называется словом субстанция и что я буду называть субстанциальный деятель а и иногда просто словом «деятель». Учение о человеческом я было подробно рассмотрено для того, чтобы лицо, незнакомое с философией могло выработать понятие субстанции, существенно важное для всего нашего миропонимания. Философы, особенно средневековые, выработали ряд понятий, характеризующих разные стороны субстанциального бытия, и обозначили их особыми терминами. В этом общедоступном введении в философию термины эти почти не будут использованы, но в философском словаре, который приложен к этому труду, они названы и объяснены для того, чтобы помочь лицам, желающим после этого введения читать специальные философские труды, особенно средневековые.
    
    
     
      
2. Множественность субстанций
     
     
Всякое событие возникает не само собою, а творится каким-либо сверхвременным и сверхпространственным субстанциальным деятелем.
     
Великий философ Спиноза (1632-1677) думал, что существует только одна субстанция, Бог, и, следовательно, весь мир есть проявление Бога.
     
С этим учением нельзя согласиться, В мире существует много субстанциальных деятелей. Это видно из того, что многие события не согласованы друг с другом, противодействуют друг другу и представляют собою борьбу деятелей друг против друга. Борьба существует между людьми и каждое человеческое я есть особый, отличный от других субстанциальный деятель. Борьба существует между животными, между растениями и в основе каждого организма есть свой особый субстанциальный деятель. Мало того, даже в неорганической природе есть проявление борьбы, выражающейся, например, в процессах отталкивания.
     
     
В материальной природе отталкивание двух деятелей друг от друга есть событие, происходящее, можно сказать, на каждом шагу. Подвергнем анализу процесс толчка. В его составе найдутся такие стороны которые имеют существенное значение для строения всего мира. Возьмём для, этого анализа одно из наиболее простых существ, открытых современною физикою, именно электрон.
     
     
Два электрона отталкивают друг друга. Толчок возможен лишь в том случае, если два деятеля производят в отношении друг друга взаимно акт толкания и противотолкания. Эти два акта должны происходить одновременно, по одной и той же линии в противоположных направлениях. Такую чудесную одновременность двух противоположно направленных в пространстве действий можно понять лишь в том случае, если она предшествуется внутренним состоянием двух деятелей А и В, т. е. если они, как бы чувствуя друг друга, стремятся произвести отталкивание друг друга. Зачинщиком при этом может быть деятель. А и только в том случае, если деятель В ответит внутренним актом противостремления, могут произвести в пространстве внешний, т. е. материальный, процесс отталкивания. (Взаимные притяжения имеют такое же строение: внешний материальный процесс сближения в пространстве может произойти не иначе как на основе предшествующего ему внутреннего процесса влечения двух деятелей друг к другу.)
     
     
Всякое стремление имеет целью достигнуть чего-либо имеющего для деятеля положительную ценность, т. е. достигнуть того, что он переживает как добро, или освободиться от чего-либо, имеющего для него отрицательную ценность, т. е. освободиться от того, что он переживает как зло. Поэтому необходимо допустить, что деятели чувствуют друг друга как нечто положительное отрицательное ценное, и внешне это выражается в актах притяжения или отталкивания. Электрон отталкивает другие электроны, но он притягивает протоны. На низших ступенях природы чувства и стремления деятелей бессознательны и так упрощены, что их следует обозначать особым термином; их называют психоидными процессами, а на более высших ступенях природы они называются психическими процессами. Строение мира, благодаря которому субстанциальные деятели так связаны друг с другом, что чувствуют состояния друг друга, будет объяснено позже.
     
     
Если не только взаимные отталкивания, но и взаимные притяжения происходят на основе внутреннего душевного состояния, то отсюда следует, что материальные процессы никогда не бывают чисто материальными: они всегда осуществляются как психоидно-материалъныеили психо-материалъные, и притом целестремительные. Вся природа сверху донизу одушевлена. Даже и материальные процессы и события творятся деятелями ради достижения какой-либо цели. Они всегда целесообразны или, по крайней мере, целестремительны. Разница между понятием целесообразности и целестремительности следующая. Называя что-либо целесообразным, мы имеем в виду положительное свойство предмета, именно правильно поставленную цель, соответствующие ей средства и действительное достижение цели. А слово «целестремительный» означает лишь, что событие творится на основании стремления к цели, но цель может быть поставлена ложная или средства могут быть применены неподходящие, и цель может оказаться не достигнутой. Учение о целесообразности или, по крайней мере, целестремительности процессов и событий называется телеологическим (от греческого слова telos – цель).
     
     
Разницу между телеологическим пониманием событий и нетелеологическим хорошо пояснил греческий философ Сократ (родился около 470 г., умер в 399 г, до Р. Хр.), критикуя учение философа Анаксагора (500-427 до Р. Хр.). Согласно учению Анаксагора, во главе мира стоит Разум. Первоначально мир представлял собою равномерную смесь множества различных веществ. Разум вызвал вращательное движение веществ в одном месте равномерной смеси, и это движение стало распространяться дальше и дальше. Благодаря этому вихревому движению из смеси стали выделяться определенные вещества; на край вихря выделилось самое легкое вещество, огонь, а по направлению к центру – более плотные вещества, вода, земля, камни. Иными словами, благодаря вихрю вещества передвинулись сообразно их тяжести – более легкие на края, более тяжёлые – в центр. Платон в диалоге «Федон», принадлежащем к числу самых замечательных произведений всемирной литературы, рассказывает о беседе, которую Сократ вёл со своими учениками и друзьями, сидя в тюрьме в ожидании своей казни. В течение своей многолетней философской деятельности он высказывал возвышенные религиозные взгляды, ведущие от языческого многобожия (от политеизма) к вере в одного-единственного и притом совершенного Бога (к монотеизму). Поэтому он был обвинен «в отрицании признаваемых государством богов» и в развращающем влиянии на юношество. Перед казнью он сидел в тюрьме в течение месяца, и друзья его могли устроить бегство его, но Сократ не согласился на это, считая своей обязанностью подчиниться закону. В день смерти он вёл беседу с учениками и друзьями преимущественно о бессмертии души. В этой беседе он противопоставил телеологическое миропонимание, исходящее из понятия цели миропониманию, обходящемуся без понятия цели. Узнав, что, по учению Анаксагора, во главе мира стоит Разум, Сократ начал жадно читать его сочинения, надеясь найти у него учение о целесообразности мира, но увидел, что Анаксагор не использовал своего учения о Разуме как основе мира. При решении вопроса о строении мира он ссылается на такие причины, как тяжесть различных веществ, не обращаясь к Разуму. Это все равно, говорил Сократ, как если бы кто сказал, что Сократ совершает свои поступки согласно указаниям своего разума, а на вопрос, почему Сократ сидит в тюрьме, ответил бы, ссылаясь на такие причины, делающие возможным сидение: тело Сократа твердое, в нём есть кости сухожилия и суставы; поэтому он, согнувшись, сидит на стуле. В действительности же, продолжал свою речь Сократ, когда афиняне приговорили его к смерти, его кости и сухожилия могли бы находиться в Мегареили Беотии, если бы он не счёл более справедливым и похвальным не бегство, а подчинение приговору государства.
     
     
Всякий субстанциальный деятель способен производить не только психические (или психоидные), но и материальные процессы; следовательно, он не душа, производящая только душевные процессы, и не материя, производящая только материальные процессы, а существо метапсихофизическое (этот термин ввел философ В. Штерн, автор ценной книги «Person und Sache»), т. е. стоящее выше различия между душевными и материальными процессами.
     
     
Субстанциальный деятель, будучи сверхвременным, не отделен от своего прошлого никаким промежутком времени. Все пережитое им прошлое остаётся связанным с ним, и потому он может, если понадобится, направить своё внимание на тот или иной отрезок своего прошлого вспоминать его и совершать свои целестремительные поступки, руководясь своим прежним опытом. Это значит, что субстанциальный деятель есть живое существо, если под словом «жизнь» разуметь «для-себясущую» целестремительную деятельность. Словом «для-себя-сущую» обозначается здесь то, что состояния деятеля не просто существуют, а существуют для него, т. е. испытываются им сознательно или бессознательно, как нечто положительно или отрицательно ценное, т. е. как добро или зло. Всякий деятель поэтому, руководясь своим опытом, развивается и стремится улучшить свою жизнь, наполнять её все более ценным положительным содержанием и освобождаться от всего, что имеет отрицательную ценность.
     
     
Средством для достижения более совершенной жизни, более сложной и более содержательной, служит союз нескольких деятелей, сочетающих свои силы для общей деятельности и образующих более или менее устойчивое целое. Так как субстанциальные деятели чувствуют друг друга, то между ними могут возникать союзы следующим образом: развитые, влекутся к деятелю, более развитому, и подчиняются ему, служа органами его для выполнения под его руководством деятельностей, более сложных, чем те, которые они могут своими силами. Так, электроны, протоны, нейтроны и т. п. соединяются и образуют атом; из сочетания атомов образуются молекулы; по другой линии образуются такие единства как Солнце, планеты, солнечные системы, и всё это входит в состав живого целого Вселенной. На нашей планете, Земле, под её руководством, молекулы сочетаются, образуя одноклеточные организмы, далее – многоклеточные организмы; из них, в свою очередь образуются такие социальные целые, как гнезда термитов, муравьев рои пчел, человеческие государства [CCCXCII].
     
     
Во главе такого целого, как человеческий организм, стоит высокоразвитый деятель, человеческое я. Можно предположить, что деятели менее развитые, чем человеческое я, но всё же уже довольно высокие вступают в союз с человеческим я, привлеченные типом его жизни и готовые поэтому служить ему как его органы. Они способны быть центрами мозга и других важных систем тела, привлекая, других деятелей, менее развитых и подчиняющихся им. Таким образом получается иерархическая система, подобная системе армии с её главнокомандующим, начальниками корпусов, дивизий и т. д. вплоть до унтер-офицеров, которым подчинены солдаты. Множество элементов так объединены в человеческом организме, что способны совершать сообща сложные акты столь целостно, как если бы их творил один субстанциальный деятель. Так, например, когда человек с разбега перепрыгивает через широкую канаву, оценка расстояний глазами, деятельность сердца, размахивание руками, сокращение мускулов ног – все эти действия множества деятелей так согласованы и объединены, как если бы их совершал один субстанциальный деятель.
     
     
Всякий деятель творит свою жизнь как систему психоидных или психических процессов, а кроме того, и как систему материальных пространственных процессов, причём материальные проявления совершаются всегда под руководством психоидных или психических процессов. Материальность деятеля есть его телесность. Внутренняя душевная жизнь деятеля всегда сопутствуется внешним выражением её в форме отталкиваний, протяжений, света, звуков, тепла и т. п. пространственных, доступных чувственному восприятию, процессов. Итак, каждый деятель имеет тело, как систему пространственных процессов. Но слово «тело» можно употреблять ещё и в другом смысле: этим словом можно обозначать группу субстанциальных деятелей, подчинённых более развитому деятелю и служащих ему органами. Чтобы различать эти два смысла слова, можно называть их «пространственное тело» и «союзное тело». Насколько важно понятие «союзного тела», видно из того, что например, смерть есть разлучение нашего я с союзным телом, а не утрата способности производить пространственные акты.
     
     
Союзное тело имеет не только человек, но и всякое животное растение, даже всякая молекула и атом, потому что и в них есть более развитой субстанциальный деятель, который объединяет и организует подчинённых ему деятелей, служащих органами его.
     
Все духовные и душевные процессы всегда воплощены, т. е. существуют не только как внутренние состояния деятеля, но ещё и выражаются вовне в форме пространственной телесности, Такое учение о мире можно назвать пансоматизмом (от греческих слов pan – все и soma – тело). Конечно, пансоматизм, излагаемый мною, не есть материализм. Он прямо противоположен материализму. Согласно учению материалистов, все духовные и душевные процессы зависят от материальных процессов, а согласно излагаемому мною учению, наоборот, все материальные процессы зависят от духовных и душевных процессов; субстанциальные деятели творят свои материальные проявления сообразно своим стремлениям к той или иной цели.
     
     
События и процессы творятся не другими событиями, а временными существами, субстанциальными деятелями. Но, конечно, субстанциальный деятель творит новые события сообразно своим стремлениям, возникающим обыкновенно по поводу каких-либо совершающихся в окружающей среде или в нём самом. Человек чувствующий голод, берёт хлеб и ест его. Субстанциальные деятели, находящиеся в основе атомов или молекул струны, творят при ударе струны волнообразные движения и музыкальные звуки. Современные ученые обыкновенно не пользуются сознательно понятием как бытия более основного, чем события; они не пользуются понятиями творения или порождения событий. Они отыскивают ту группу событий, при наличности которой возникает исследуемое ими событие. Например, физик, занимаясь акустикою, открывает, что струна, имеющая такую-то длину и натянутая с такой-то силою при ударе издает звук такой-то высоты. Он совершенно правильно поступает, отыскивая группу условий, при которых возникает исследуемое событие. Но он ошибается, если думает, что эти условия суть причина события: они в действительности суть только поводы, по которым субстанциальные деятели творят события.
     
     
Участие субстанциального деятеля в причинном процессе обнаруживается в усилии, напряжении, действовании; эти состояния суть реальное выражение того, что причинная связь есть творение события, а не мертвый порядок во времени. Современные ученые в большинстве случаев упускают это из виду и вовсе не пользуются понятием субстанции.
     
Один из источников этой ошибки заключается в следующем. Вследствие нерасторжимой связи событий с субстанциями ученый, наблюдая события, вместе с ними наблюдает и творящих их субстанциальных деятелей, но он не умеет различить эти две стороны целого и, сосредоточивая своё внимание на событиях, воображает, будто они суть причина новых событий. К тому же надо заметить, что во многих случаях трудно бывает установить, какая именно группа событий производится одним и тем же определенным субстанциальным деятелем. Когда мы наблюдаем жизнь животного или развитие растения, мы несомненно имеем дело с субстанциальным деятелем, который в сотрудничестве с подчиненными ему деятелями творит жизнь организма, но когда мы спускаемся в низшие области природы, к электронам, протонам, нейтронам и т. п. очень трудно установить, какая из групп этих событий производится определенным субстанциальным деятелем. Говоря об электроне как о тожественном едином субстанциальном деятеле, оттталкивающем другие электроны и притягивающем протоны, я делаю это для простоты изложения мысли о том, что такое субстанциальный деятель но я не уверен в том, что я правильно понимаю строение электронных процессов. Вопрос о строении их решат будущие физики, одаренные вместе с занятиями физикою способностью к занятиям метафизикою.
    
    
     
      
3. Идеи. Идеальное и реальное бытие.
     
     
В первой главе было показано, что события и процессы, имея временную форму, обладают свойством «непрерывной исчезаемости». Даже стол, у которого я сижу, даже дом, в котором я живу, поскольку они существуют во времени и борются за место в пространстве против давления атмосферы, ежемгновенно отпадают в прошлое и ежемгновенно возникают вновь в форме, подобной прежней. Поэтому нельзя допустить, чтобы мир состоял только из событий. Необходимо предположить, что в мире есть бытие, не имеющее временной формы и потому пребывающее неизменно. И в самом деле, такое бытие мы нашли; это – сверхвременные и сверхпространственные субстанциальные деятели, творящие события и процессы.
     
     
Поищем теперь, нет ли в основе самого содержания событий и процессов чего-либо более основного, чем события, чего-либо хотя и не сверхвременного, как субстанциальные деятели, но всё же, не временного.
     
Положим, я слышу четыре удара башенных часов, отмечающих время.
     
Слышимые мною звуки, суть события во времени, но что такое «четыре»? Когда я мыслю число «четыре», смысл этого слова явным образом не есть событие, возникающее и исчезающее во времени. Моё думание об этом смысле возникает и исчезает во времени, но сам думаемый мною смысл не течет во времени: форма «четверичности» слышимых мною четырех звуков, есть нечто невременное. Она есть не действование во времени, а способ действования субстанциальных деятелей. Будучи невременною и непространственною, она не обладает характером «непрерывной исчезаемости" и не приурочена к одному определенному отрезку времени или месту пространства: четыре звука, слышимые мною, четыре колебания маятника, всякий четырехстопный ямб в «Евгении Онегине» Пушкина, четыре чувства какого-либо человека, четыре звезды на небе и т. п. имеют одну и ту же, тожественную для всех перечисленных случаев форму «четверичности»; каждая четверка (звуков, стихов, чувств и т. п.) есть новый экземпляр группы предметов, но форма четверичности в них буквально одна и та же, численно одна тожественная для всех четверок, в каком бы времени и в каком бы месте пространства они ни находились. Учение о таких невременных и непространственных основах мира разработал Платон и назвал их словом идея или эйдос (idea, eidos). Изучаемые математикою числа величины, отношениях их суть невременные и непространственные идеи тожественные для всех предметов всего мира. Даже основные свойства времени и пространства, например то, что в них есть отношения «прежде», «после», «сзади», «спереди» и т. п. тоже суть идеи, не текущие во времени и не сидящие в определенном месте пространства, а тожественные элементы всякого времени и пространства. Идеи не суть мысли; они суть своеобразный вид бытия.
     
     
Перечисленные идеи не временны, однако, они не сверхвременны: они не живые существа, как субстанциальные деятели, а только формы действования живых существ. Следовательно, они, подобно событиям, существуют не самостоятельно: субстанциальные деятели суть носители их.
     
     
Даже электрон, как и все остальные деятели, производит, например свои акты отталкивания и притяжения сообразно идеям времени, пространства, сообразно математическим идеям. Эти идеи во всех деятелях не сходны только, а буквально тожественны. Следовательно, все субстанциональные деятели всего мира, как носители идеи, сращены этою стороною своего бытия в дно целое. В этом смысле они единосущны друг другу. Плотин так представлял себе единство человечества и образно выразил свою мысль следующим образом: человечество состоит из множества людей, которые своими лицами обращены в разные стороны, но затылок у них общий.
     
     
Согласно изложенному, в мире есть два слоя бытия: 1) события, имеющие временную или пространственно-временную форму. Назовем их словами реальное бытие; 2) сверхвременные субстанциальные деятели и невременные идеи; назовем их словами идеальное бытие.
     
Субстанциальные деятели глубоко отличаются от идей: они самостоятельные существа, творчески деятельные, именно творящие события, а идеи, например «четверичностъ», не деятельны и не самостоятельны: носителями их служат субстанциальные деятели, которые творят события сообразно тем или другим носимым ими идеям. Так как не имеют самостоятельного бытия и найти их можно, только выделяя их, «отвлекая» их мысленно из субстанциальных и их деятельности, то назовем их словами отвлеченно-идеальное бытие или, применяя латинский термин, абстрактно-идеальное бытие. В отличие от них будем называть субстанциальных деятелей идеальным бытием.
     
     
Кроме перечисленных, и все другие отношения, благодаря которым мир есть систематическое целое, например отношение сходства, противоречия, противоположности, единства и т. п., – суть идеи. Их можно назвать формальными идеями, так как они образуют форму мира. Но кроме формальных, есть ещё и материальные идеи. Таковы все содержания мира, мыслимые нами в общих понятиях, например в понятии лошадь, человек и т. п. В понятии лошадь мы мыслим природу лошади, её лошадность; в понятии человек – природу всякого человека нашу человечность.
     
     
Материальные идеи, как и формальные, невременны и непространственны; поэтому они могут быть тожественною основою предметов, находящихся в различных местах пространства и в различные времена. Следующий пример может дать представление об этом виде связи предметов. Философ Сократ жил в Афинах в V веке до Р. Хр. французский философ Декарт жил в Западной Европе в XVII веке немецкий философ Кант жил в Кенигсберге в XVIII веке. Время и место жизни этих лиц находится сполна вне друг друга, но в составе их бытия находится одна и та же, буквально тожественная, идея человечности т. е. человеческой природы. Индивидуальное сверхвременное и сверхпространственное я Сократа, Декарта и Канта организовало ещё и творило события своей жизни, руководясь одною и тою же идеею человечности.
     
     
Всякое событие и всякий процесс имеет в своей основе много различных, идей, формальных и материальных. Следовательно, в бытии, кроме ежемгновенно исчезающей стороны, есть очень много устойчивого, невременного бытия, и потому понятно, что нам кажется будто многие окружающие нас предметы подолгу совсем не меняются.
     
Когда мы смотрим на белый потолок своей комнаты, на чёрную поверхность своего стола, нам кажется, что цвет этих предметов не есть событие, что он в течение часа не меняется; на самом деле, эти цвета вместе с лучами света, идущими от потолка и стола к нашему глазу ежемгновенно отпадали в прошлое и вновь нарождались в очень сходной форме, и притом сообразно одной и той же идее белизны, одной и той же идее черноты.
     
     
Субстанциальные деятели творят события, в основе которых всегда лежит много формальных и материальных идей. В основе каждого события есть идеальное бытие, тожественное с основою многих других событий; следовательно, пространственная и временная раздробленность есть сравнительно поверхностная сторона мира; в действительности благодаря своим идеальным основам все предметы по всевозможным направлениям глубоко объединены друг с другом. Такое метафизическое учение о строении мира можно назвать словом идеал-реализм, разумея под этим термином следующую мысль: реальное бытие, т. е. бытие временное и пространственно-временное, существует на основе идеального бытия, т. е. бытия невременного и непространственного.
     
     
Есть много философов, отрицающих существование идей. Современник Платона Антисфен (445-365), отрицавший существование идей сказал: «Лошадь я вижу, но лошадности не вижу»; Платон возразил ему на это: «Неудивительно, – глаза, которыми можно видеть лошадь у тебя есть, а того, посредством чего можно усмотреть лошадность» (разума), «у тебя не хватает». В самом деле, многие люди считают существующим только то, что может быть найдено в определенном месте пространства и времени. У них недостаточно развито умозрение способность, о которой будет сказано в одной из дальнейших глав.
     
     
Английский философ XVIII века Беркли совершил ошибку такую же как Антисфен. Он говорил, что, например, треугольник как общая идея не может существовать в нашем уме, потому что он был бы «неостроугольный, не равносторонний, не равнобедренный, но и не разносторонний, а обладающий всеми этими и ни одним из этих свойств» что очевидно нелепо. Явным образом Беркли требует наглядности: он воображает, будто общая идея треугольника должна была бы предстоять перед умом как треугольник; между тем она есть не треугольник а треугольность. Совершенно очевидно, что тожественная треугольность присуща и тупоугольному, и прямоугольному, и остроугольному треугольнику, потому что она не видоизменена ни первым, ни вторым ни третьим способом, но представляет собою остову для спецификации и первым, и вторым, и третьим способом. Увидеть треугольность так, как мы видим единичный равнобедренный прямоугольный треугольник с катетами, равными сантиметру, символизируемый линиями на чертеже невозможно: треугольность абсолютно ненаглядна. Тем не менее, идея треугольности предстоит нашему умозрению, подобно идее четверичности, как нечто в высшей степени содержательное по своим связям и законосообразностям: из идеи треугольности (на плоскости в евклидовом пространстве) следует с абсолютною достоверностью, что у всякого евклидовского треугольника сумма углов равна двум прямым углам» сумма двух сторон больше третьей и т. д. до бесконечности.
     
     
Те же соображения применимы и к материальным общим идеям: идея человека, лошади и т. п. – это не человек, у которого, конечно, волосы были бы черные или русые, и не лошадь, которая должна была бы пастись в определенном месте пространства: это – отвлеченная человечность, лошадность и т. п. Философы, отрицающие существование идей, например идею лошадности, идею красного цвета, часто говорят, что учение об идеях есть ошибка, возникающая следующим образом: находя в своём уме общие понятия, некоторые философы «овеществляют» эти понятия и воображают, будто они существуют вне их ума, как своего рода «вещи». Иногда отрицатели идей называют опровергаемое ими учение не словом «овеществление», а словом «гипостазирование» общих понятий. В дейвительности такие критики воображают, будто можно обойтись без учения об идеях потому, что они неправильно понимают события: они ошибочно принимают, например, камень с его цветом, твёрдостью тяжестью не за процесс, а за нечто длительно пребывающее во они, так сказать, стабилизируют события, т. е. считают их устойчивыми во времени. Такие критики, не производя достаточно глубокого различения анализа, переносят невременность субстанциальных деятелей и абстрактных идей на процессы и ошибочно понимают их как состояния вещи, пребывающие во времени более или менее длительно. Итак, не идеал-реалист ошибочно «гипостазирует» понятия, а наоборот, противник учения об идеях гипостазирует некоторые процессы и, стабилизируя их, не имеет правильного представления о том, что такое вещь, например камень.
    
   
   
    
     
Глава третья ОРГАНИЧЕСКОЕ И НЕОРГАНИЧЕСКОЕ МИРОПОНИМАНИЕ
    
    
Учения о видах бытия, из которых состоит мир, представляет собою часть метафизики, называемую онтологиею. Теперь надо сказать несколько слов о том, как из этих элементов слагается система мира. Это часть метафизики называется космологиею (от греческого слова kosmos – мир как упорядоченное целое).
    
    
Занимаясь космологиею, необходимо прежде всего рассмотреть вопрос о понятии целого и частей, входящих в состав целого. Отношение между целым и его частями можно понимать так, что элементы [30] входящие в его состав, суть нечто первоначальное, основное, а целое ость нечто вторичное, производное из этих элементов. Такое учение об отношении между целым и частями можно назвать неорганическим. Учение о строении всего мира может иметь характер неорганического миропопонимания. Образцом неорганического учения о мире может служить материализм [31] греческого философа Демокрита (приблизительно от 460 до 370 г. до Р. Xp.).
    
    
Согласно Демокриту, основное самостоятельное бытие, из которого состоит мир, суть атомы. Атомы он представлял себе, как маленькие комки вещества, столь твердые, что они вечны, так как совершенно неразрушимы. Атомы отличаются друг от друга только величиною и пространственною формою. Они отделены друг от друга пустым пространством, в котором движутся по всем направлениям. Встречаясь в пространстве, они сталкиваются, и вследствие этих толчков меняется скорость их движения и направление его. Чувственные качества вещей их цвета, звуки, запахи, вкусы и т. п., Демокрит считал субъективными ощущениями человека, возникающими в его теле под влиянием толчков атома. Степень самостоятельности этих элементов мира так велика, что если бы каким-либо чудесным образом все атомы исчезли, кроме одного, этот оставшийся атом нисколько не изменился бы и продолжал бы вечно своё движение по прямой линии. Целое вселенной, согласно такому учению, есть только сумма атомов, агрегат атомов [32].
    
    
Сторонник неорганического миропонимания считает не только вселенную, но и всякое целое, встречающееся в ней, например, организмы животных и растений, только суммою имеющихся в них элементов. Так, например, греческий философ Эмпедокл (приблизительно в 492-432 до Р. Хр.) думал, что сначала образуются из случайно встретившихся веществ отдельные головы, ноги, туловища, глаза и т. п.; они, переносимые водою или ветром, срастаются между собою «как кто с кем повстречался». Если, например, голова обрастет руками и не сочетается с другими органами, она не будет в состоянии жить и погибнет; а если она случайно прирастет к туловищу и туловище к ногам, то получится существо, способное жить. В этих рассуждениях Эмпедокла есть мысль, сохраняющаяся и в наше время у тех учёных, которые хотят объяснить целесообразность организмов без ссылки на стремление к цели и стараются понять её как следствие механических процессов, которые случайно оказались приспособленными для сохранения жизни организма и победы его в борьбе за существование.
    
    
Органическое понимание целого прямо противоположно неорганическому. Оно состоит в утверждении, что целое есть нечто основное, а элементы зависят от целого. Целое обладает свойствами, которых нет у элементов его. Образцом такого отношения между целым и его элементами может служить следующий пример взятый из области идеального бытия, Рассмотрим линию длиною в один метр; на ней можно найти бесконечное множество точек, но суммирование этих точек не может дать линию с её своеобразным свойством сплошности. Из области реального бытия примером может служить организм растения или животного. В состав организма животного входят такие органы как глаз, сердце, желудок и т. п., но организм не есть сумма этих органов, возникших независимо друг от друга, как думал Эмпедокл: эти органы развиваются в зародыше животного в зависимости от его целого. Правда, в состав организма животного входят частицы окружающей его среды путём дыхания и питания; однако эти частицы не присоединяются самостоятельно к организму; организм животного выбирает из них те, которые полезны для целого, и включает их в себя подвергая их ассимиляции, т. е. побуждая их изменить свои свойства сообразно потребностям целого; например, в белках организма есть фосфор, однако свойства фосфора, как элемента белка, не такие, как у химически чистого фосфора.
    
    
Строение государства также может быть примером, на котором можно пояснить различие между неорганическим и органическим учением о целом и его элементах. Сторонник неорганического учения понимает жизнь государства как сумму физиологических и психических состояний отдельных граждан государства. В войне, например, они видят лишь сумму таких проявлений, как славолюбие полководца, храбрость или трусость воинов, подчинение дисциплине и т. п. индивидуально психические переживания. Сторонник органического миропонимания находит в составе войны перечисленные состояния, но, кроме них и выше их, он усматривает нечто глубоко отличное, именно социальную действительность. Во главе государства стоит душа народа, субстанциальный деятель, гораздо более высокоразвитый, чем граждане государства, служащие органами этого социального целого. Он организует и сочетает друг с другом действия своих органов сообразно целям государства. Рождаются в нем, как будущие граждане, те люди, которых привлекает к себе тип жизни и характер данного народа и его государства. Поэтому, например, в Германии гражданин Карл или Фридрих чувствует себя не только этим индивидуумом, но ещё и любит в себе то, что он немец, что он слуга своего отечества. Строение таких социальных процессов, как например, сражение или как суд, есть органическое целое действий многих лиц, целесообразно соотнесенных друг с другом и образующих социальную действительность с её законами, отличными от законов индивидуальных переживаний отдельных людей.
    
    
Весь мир есть органическое целое. В самом деле, все субстанциальные деятели единосущны, т. е. сращены в одно целое некоторою стороною своего бытия. Поэтому все они так тесно связаны друг с другом, что все состояния каждого из них существуют не только для него, но и для всех остальных деятелей. Следовательно, каждый деятель живёт жизнью целого мира; В этом смысле весь мир построен так, что все имманентно всему, т. е. все существа бессознательно или сознательно имеют при себе жизнь друг друга. Правда, однако, в той области мира, в которой живем мы, люди, эта органическая связь во многих отношениях надорвана поскольку мы, следуя своему эгоизму, враждуем друг с другом или равнодушны друг к другу.
    
    
В следующей главе мы займёмся учением о другом царстве бытия, в котором органическая целость осуществлена в совершенстве.
   
   
    
     
Глава четвертая БОГ И ЦАРСТВО БОЖИЕ
    
    
     
      
1. БОГ
     
     
Размышляя о мире, необходимо поставить вопрос, существует ли мир сам по себе или в основе его, как условие его возникновения находится более высокое Сверхмировое существо?
     
     
Мир есть систематическое целое: он состоит из множества субстанциальных деятелей, соответственных друг с другом. С одной стороны эти деятели независимы друг от друга, поскольку каждый из них имеет свою особую творческую силу и способен действовать или в согласии с другими существами, или против них; но, с другой стороны, они некоторую часть своего бытия сращены друг с другом, единосущны и потому каждый из них творит свою жизнь так, что она существует не только для него, но и для всех остальных деятелей. Такая система существ могла возникнуть не сама собою, а благодаря более высокому чем мир, Сверхсистемному началу, глубоко отличному от мира. Одна из своеобразных сторон этого начала особенно просто и ясно установлена в труде С. Л. Франка «Предмет знания». Всё то, говорит Франк, что имеет характер определенности, например «белизна» (белый цвет) или буква А, подчинено трем законам, которые называются логическими законами мышления, именно закону тожества («всякое А есть А») закону противоречия (т. е., точнее, закону невозможности противоречия: «ни одно А не есть не-А») и закону исключённого третьего («всякий определенный элемент мира есть или А или не-А»). Это законы не только логические, т. е. такие, которым подчиняется наше мышление об определенностях, но и онтологические (бытийственные), т. е. законы о свойствах самого бытия определенностей [CCCXCIII].
     
     
Всякая определенность, рассуждает Франк (стр. 215-242), например А обладает своеобразным характером, поскольку она отличается от всех других определенностей, находящихся в мире, от В, С и т. д., от желтизны, от точки, от справедливости и т. д.; все другие определенности суть не-А в сравнении с А. Итак, чтобы быть определенностью, нужно быть членом целого, состоящего из «А + не-А», причём «не-А» есть все царство определенностей за вычетом А. Следовательно, быть определенностью можно не иначе как находясь в системе всех мировых определенностей взаимно отличных друг от друга. Отсюда следует, что бытие не сводится только к сумме определенностей. В самом деле, определенность А мыслима только как не самостоятельный, до конца не обособимый член комплекса «А + не-А». Для взаимной соотнесенности всех элементов этого целого должен существовать выше такого целого источник так соотнесенных друг с другом элементов. Сам он уже не может быть подчинен закону определенности: если бы ом был подчинен ему, он был бы членом системы мира, соотнесенным со всеми определенными элементами его, и, следовательно, в отношении к нему возник бы вопрос, кто сотворил его так, что соотнёс его со всеми элементами мира. Итак, основа мира есть существо, стоящее выше логических законов, т. е. существо металогическое (сверхлогическое).
     
     
Мир есть система множества существ, а основа мира есть Сверхсистемное, Сверхмировое начало, Бог. Отсюда следует, что у Бога нет свойств, которые могут быть выражены понятиями, заимствованными из области мирового бытия; Он несравним и несоизмерим с миром. На всякий вопрос о свойствах Бога, подобных тому, что есть в мире, приходится отвечать отрицанием. Есть ли Бог дух? Нет. Есть ли Бог разум? Нет. Есть ли Бог бытие? Нет, и т. д. Эти отрицания приводят к мысли, что Бог есть Ничто, правда. Божественное Ничто. Такое учение о Боге называется отрицательным богословием (греческое название его – апофатическое богословие). В греческой философии обстоятельно выработано подобное учение о высшем начале Плотином. В Индии оно содержится в учении о Нирване; в Китае – в учении о, Тао, выработанном философом Лао-Цзе. В христианской литературе отрицательное богословие выражено в творениях философа шестого века Дионисия Ареопагита под влиянием новоплатонизма Плотина и особенно его последователя Прокла (411-485), последнего великого представителя древнегреческой философии.
     
     
Чтобы точно понять смысл слов «Божественное Ничто», нужно различать два вида отрицания. Положим, на вопрос, есть ли в этой комнате рояль, мы получим ответ «нет». Есть ли в ней диван? Нет. Есть ли в ней книги? Нет.
     
Такие отрицания ведут вниз, к пустоте. Совсем иной характер имеют отрицания, ведущие к Божественному Ничто: они указывают на то, что Бог стоит выше всякого мирового бытия, которое всегда неполно, всегда ограниченно и, будучи ограниченным, всегда полно отрицаний. Поэтому всякое «что» в мире слишком мало для Бога: Он есть Сверхчто. Отрицания, ведущие вверх к этому Сверхчто, указывают на то, что в Боге нет ничего содержащего в себе отрицание; следовательно, в действительности они суть отрицания отрицаний. Поэтому их можно выразить также и в следующей положительной форме: Бог есть начало, сверхличное, сверхразумное, сверхдуховное и т. д. Он даже есть начало сверхбытийственное: если наше ограниченное существование есть бытие, то Он, конечно, стоит выше бытия. С. Франк прекрасно выразил это в своей книге «Непостижимое» [CCCXCIV], говоря, что Бог не «существует», а «божествует».
     
     
Если мы приходим к Богу, как Божественному Ничто, только путём умозаключений, мы остаемся холодными к этому началу. Живое религиозное общение с Ним на этом пути не может возникнуть. К счастью, у нас есть другое более непосредственное общение с Ним, религиозный опыт, в котором участвует не только наш ум, но также чувство и воля, все наше существо.
     
Лица, переживавшие этот опыт, называют его «встречею» с Богом. Немецкий философ Рудольф Отто в своей книге «Das Heilige» хорошо описал основные черты этого опыта. При виде звездного неба, восхода солнца, грандиозного пространства с высоты горы или в пустыне, в величественном храме, в местах великих исторических событий, под влиянием прекрасного музыкального произведения, находясь в опасности, человек иногда внезапно начинает сознавать присутствие чего-то «Совершенно Иного», не сравнимого ни с чем земным. Это Иное предстоит пред ним как mysterium tremendum, т. е. как нечто таинственное, вызывающее благоговейный трепет. Величие, абсолютная мощь и превосходство этого начала производит впечатление полноты бытия. Оно влечет к себе и блаженно очаровывает, фасцинирует.
     
Сознание присутствия этого начала наполняет душу человека неописуемой радостью. Это – «радость о Господе». Религиозный опыт «встречи» с Богом есть мистическая интуиция, свидетельствующая о том, что «Бог есть».
     
Лицо, имеющее этот опыт, говорит Владимир Соловьев, в такой же мере не нуждается в других доказательствах бытия Бога, как человек, видящий луга и поля, залитые солнечным светом, не нуждается в доказательствах того, что солнечный свет существует.
     
     
Религиозный опыт «встречи» с Богом ведёт к молитве, к желанию личного общения с Богом и служит надежным основанием всякой религии. Этот опыт служит источником положительного (по-гречески – катафатического) богословия, согласно которому Бог есть Личность, абсолютно совершенная.
     
Бог есть Любовь, Он есть Творец мира. Сочетание отрицательного богословия с положительным приводит к мысли, что Бог есть существо Сверхлично-личное. В основе христианства, в отличие от других религий, лежит догмат Троичности: Бог един по существу и троичен в Лицах. Это учение получено человеческим умом из Откровения и не может быть доказано нашим разумом. Без сомнения, существуют разумные основания, в силу которых Абсолютная личность должна быть троичною. В истории богословия и философии есть остроумные и глубокомысленные учения об этом догмате, но они – не доказательства Троичности, а только попытки понять значение трёх аспектов бытия Бога. Особенно важно в этом догмате учение о том, что Лица Св. Троицы не изолированы друг от друга, а единосущны. Это понятие имеет существенное значение для нашей теоретической деятельности познавания мира: сотворенные Богом личности тоже не изолированы друг от друга, а единосущны друг с другом, правда, только частично. Не менее важное значение имеет учение о том, что Бог есть Любовь не только в отношении к миру, но и в Своей внутритроичной жизни, осуществляющей идеал любви, как приобщения к своей личности другой любимой личности во всей полноте её бытия [CCCXCV]. Любовь друг к другу трёх Лиц Св. Троицы есть осуществленный идеал единодушной жизни любящих друг друга личностей; поэтому она имеет существенное значение для нашей практической деятельности, как абсолютное добро, служащее для нас указанием цели, к которой мы должны стремиться в своих отношениях друг к другу. Таким образом, учение о Боге как Св. Троице есть фундамент и купол христианского миропонимания, столь существенно содействующий в разработке онтологии и аксиологии (теории ценностей), что философия имеет право опираться на него, хотя оно и не может быть доказано. Во многих философских системах есть положения не доказанные, но принятые, например, как постулаты, т. е. как требуемые умом или совестью допущения. И христианская философия имеет право пользоваться полученным из Откровения догматом Троичности, потому что он даёт завершение системе остальных доказуемых положений её.
     
     
Учение о Боге как личности и догмат Троичности принадлежат к области положительного (катафатического) богословия. На первый взгляд кажется, что отрицательное и положительное богословие находится в вопиющем противоречии между собою. В действительности, однако, это неверно. Если единый Бог троичен в Лицах, то это значит, что личное бытие Бога глубоко отличается от нашего и, пользуясь словом «личность», мы имеем в виду лишь некую аналогию, а по существу остаемся по-прежнему на почве отрицательного богословия. Каждое понятие положительного богословия, личность, любовь, разум, бытие, указывает лишь на то, что в Боге есть то ценное, что связано с личным бытием, с любовью, разумом, но вовсе не в такой форме, как человеческая личность, любовь, разум; следовательно, всё это ценное принадлежит к области Божественного Сверхчто, строго говоря, невыразимого нашими понятиями и глубоко отличного от системы мира.
     
     
Религиозный опыт есть главный источник всех религий. Недоверие к этому опыту, старание уверить себя и других, что Бога нет, возникает у людей под влиянием страстей, побуждающих отворачиваться от строгого судии Бога, под влиянием ложной метафизики, несогласимой с мыслью о Боге и чудесах, иногда также под влиянием гордости. Ученый японец Сузуки в своей книге «Очерки махаянского буддизма» говорит: «Если буддизм назовут религией без Бога и без души или просто атеизмом, последователи его не станут возражать против такого определения», так как «понятие о высшем существе, стоящем выше своих созданий и произвольно вмешивающемся в человеческие дела, представляется крайне оскорбительным для буддистов» [CCCXCVI]. Немецкий философ Ницше (1844-1900) писал: «Если бы существовали боги, как вынес бы я, что я не Бог» [CCCXCVII].
     
     
Прямо противоположное настроение возникает у тех людей, в религиозном опыте которых Бог предстоит как абсолютное добро, и ничто не мешает им преклониться перед его совершенством. Не зависть, не горделивое желание стать с Ним в уровень, а радость, что есть такое высочайшее совершенство, наполняет душу нормального человека. Пытаясь выразить в понятиях это совершенство, религиозный человек признает, что Бог есть существо всемогущее, всеведущее, всеблагое.
     
     
К мысли о Боге мы пришли, усмотрев, что система мира могла возникнуть не иначе как благодаря более высокому сверхсистемному началу. Согласно христианскому учению, мир сотворен Богом и творчество Его глубоко отличается от нашей деятельности. Когда мы, люди, делаем какую-либо вещь, архитектор вместе с рабочими строит дом, скульптор делает из мрамора статую, мы нуждаемся в существующем независимо от нас материале, в дереве, глине, песке, мраморе. Бог не имеет перед Собою никакого материала. Бог «творит мир из ничего».
     
Некоторые мыслители понимают эти слова так, как будто «ничего» есть материал, из которого Бог сотворил мир, и ломают голову над тем, как это возможно, не будучи в состоянии дать вразумительный ответ на такой вопрос. В действительности этими словами выражена очень простая мысль, только высказанная, к сожалению, грамматически неудачно. Она состоит в следующем. Бог творит мир, не заимствуя для этого никакого материала ни извне Себя, ни из Самого Себя. Вне Бога нет никакого предлежащего перед ним материала. И из Себя Он ничего не извлекает и не передает в состав мира, потому что, как Сверхсистемное начало. Он не имеет в Себе никаких частей, которые могли бы быть выделены для создания мира. Мир сотворен Богом как бытие иное, чем Он, сполна новое в сравнении с Ним. Бог есть Творец, мир есть тварь.
     
     
Сотворив мир. Бог не покидает свои создания: Он вездесущ; всегда и везде Он с нами. Как понять это вездесущие Бога? Великий философ св. Августин (354-430) говорит о себе, что в молодости он вследствие привычки все представлять не иначе как в чувственных формах, мыслил даже и Бога если и не в форме тела человеческого, то, по крайней мере, чем-то телесным, проникающим все части своего мира и простирающимся в бесконечные пространства. «Дело в том, что я ничего не мог представить себе вне пространства; всякий предмет, не наполняющий собою определенного места, исчезал в моём понятии, представляясь ничем, даже не пустотою, а совершенно ничем». Отсюда следовало, что «все твари будут тогда наполнены Тобою так, что в теле, положим, слона, больше будет Тебя, нежели в теле воробья, насколько первый больше последнего; субстанция будет тогда представляться как бы раздробленною на различные части всего мира, и Ты будешь присущ им соразмерно их величине. А между тем Ты, Господи Боже наш, совсем не таков, как я представляю Тебя. Но Ты не озарил ещё светом Своим моей тьмы» [CCCXCVIII]. В более зрелом возрасте Августин понял, что Бог есть существо сверхпространственное; поэтому Он не разлит по всему миру, но и не отдален от мира никаким расстоянием; во всяком месте и во всякое время Он непосредственно влияет на сотворенный Им мир.
     
В этом всепроникающем влиянии состоит Его вездесущие в мире; всегда и везде Он непосредственно связан с нами.
     
     
Религиозный человек убеждён в том, что всемогущий, всеведущий и всеблагой Бог любит все сотворенные Им существа и никогда не покидает их. Он доверяет Богу и сотворенному Им миру, будучи уверен в том, что мировой процесс руководится Божественным Провидением и потому все происходящее в мире имеет глубокий смысл. Отсюда у него является спокойствие даже и тогда, когда он подвергается тяжёлым испытаниям.
     
Псалмопевец говорит: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною» (Псалом 22). Вместе с римским поэтом Горацием он может сказать: Si fractus inlebatur orbis, Inpavidum ferlent ruinae. (Если мир будет крушиться, развалины его поразят меня неустрашенным.)
     
     
В Ветхом Завете Бог часто изображается не как Любовь, а как «огнь поедающий», как гневное существо, жестоко поражающее всех, кто дерзко нарушает волю Его. Многие лица, думая о любви Божией и гневе Его, представляют себе эти свойства Его наподобие человеческой любви и гнева.
     
     
Противники христианства пренебрежительно характеризуют соответствующие места Священного Писания и учения богословов о Боге как антропоморфизм (греческое слово anthropos – человек), т. е. низведение Бога на степень человекоподобного существа. Они, конечно, ошибаются. Кто хорошо понял отрицательное богословие, т. е. учение о Боге как Божественном Ничто, и понимает, что положительное богословие не противоречит отрицательному, потому что в нём слова «личность», «любовь» и т. п. нужно понимать лишь по аналогии, а не в буквальном значении их, тот далёк от антропоморфизма. Это хорошо разъяснил св. Фома Аквинский (1224-1274).
     
Слова «гнев Божий», по его учению, указывают лишь на то, что нарушение Его воли сопутствуется следствиями, напоминающими то, что бывает, когда люди гневаются. В самом деле, отдадим себе отчёт в том, что Бог благодатно содействует всякому добру, а в злом деле не участвует; отсюда следует, что злое дело, в силу собственного состава своего и отношения к остальному миру, рано или поздно разрушается так, как если бы оно подвергнулось гневу защитника добра.
    
    
     
      
2. Царство Божие
     
     
Все поступки каждого деятеля целестремительны. Их цель состоит в достижении какой-либо положительной ценности или в устранении отрицательной ценности. Под влиянием опыта каждый деятель развивается, именно старается улучшить свою жизнь, наполняя её все более ценным положительным содержанием и научаясь устранять все, что имеет отрицательную ценность.
     
     
Положительную ценность имеет всё то, что приближает к абсолютной полноте жизни, т. е. к бесконечно содержательной жизни, а отрицательную ценность имеет всё то, что удаляет от полноты жизни. Бог есть существо, обладающее полнотою жизни и абсолютным совершенством. К великой цели достижения божественной полноты бытия стремятся сознательно или бессознательно все существа. Эта истина давно уже открыта философиею.
     
Платон и множество философов его школы, а также Плотин и множество сторонников основанного им новоплатонизма учат, что цель жизни – «уподобиться Богу, насколько это возможно». Согласно Аристотелю, весь мир стремится к Богу как существу, любимому вследствие Его совершенства.
     
Многие христианские Отцы Церкви и философы считают обожение по благодати целью жизни.
     
     
Найденные нами свойства субстанциальных деятелей дают право назвать их термином личность подобно тому, как всякого человека мы считаем личностью. Но по степени своего развития субстанциальные деятели так глубоко отличаются друг от друга, что необходимо различать действительные личности и личности потенциальные, т. е. возможные.
     
Действительная личность есть существо, сознающее абсолютные ценности нравственного добра, истины, красоты и долженствование осуществлять их в своём поведении. Человек есть действительная личность, правда, очень часто не исполняющая своего долга, но всё же не лишенная сознания идеи долга. Субстанциальные деятели, стоящие ниже человека, животные, растения и т. д. вплоть до электронов и, может быть, ещё более элементарных существ, которые будут открыты, суть только потенциальные личности; они бессознательно стремятся достигнуть более сложной жизни и только после многих переживаний, длящихся миллионы лет, могут развиться настолько, чтобы стать действительною личностью.
     
     
Как уже сказано выше в разделе «Множественность субстанций», средством для достижения более сложной жизни служит союз нескольких субстанциальных деятелей, сочетающих свои силы для общей жизни и образующих более или менее устойчивое целое. Таковы системы атомов, молекул, организмов растений и животных. Земли, Солнечной системы, Вселенной. Во главе каждого такого целого стоит деятель более высокоразвитой, чем подчиненные ему деятели, служащие ему органами.
     
Таким образом, вся система мира имеет иерархическое строение.
     
     
Учение о том, что весь мир состоит из личностей действительных или, по крайней мере, потенциальных, есть персонализм (латинское слово persona – личность). Изложенный вид этого учения, согласно которому мир есть система, построенная иерархически, можно назвать иерархическим персонализмом. Лучший образец такого персонализма есть метафизика Лейбница.
     
     
Всякая личность, даже и потенциальная, стремится к улучшению своей жизни и в конечном итоге к совершенной полноте бытия. Многие существа стремятся к полноте жизни лишь для себя, не заботясь о жизни других личностей. Такой способ поведения есть эгоизм. Даже и вступая в связь с другими деятелями, они преодолевают свой эгоизм лишь настолько, чтобы улучшить свою жизнь. Заботясь только о себе, эгоистически настроенные существа стремятся захватить в своё исключительное обладание некоторый участок пространства и взаимно отталкивают друг друга, создавая таким образом своё более или менее объёмистое пространственное материальное тело (о различии между пространственным и союзным телом см. конец раздела «Множественность субстанций»). Такая борьба есть не только равнодушие к другим существам, но даже во многих случаях и вражда к ним.
     
Не помощь друг другу, а взаимное стеснение жизни есть характерная черта поведения эгоистических существ. Отсюда получается не полнота жизни, а, наоборот, обеднение её. Царство бытия эгоистических существ можно назвать психо-материальным, имея в виду, что душевная жизнь в нём воплощена в материальной телесности. Свойства этого нашего царства бытия будут рассмотрены позже, а теперь займёмся вопросом о строении жизни в Царстве Божием. Личности, совершенно свободные от эгоизма, образуют это Царство. Они любят Божественную полноту жизни, но вместе с тем любят не только себя, а и все остальные личности. Поэтому они стремятся к полноте жизни всех существ. Они в совершенстве исполняют две заповеди Иисуса Христа: люби Бога больше себя и ближнего, как себя.
     
     
Любя все существа, члены Царства Божия не захватывают в своё исключительное обладание никакого объёма пространства; следовательно, они не совершают никаких актов отталкивания и потому не имеют материального тела. Это не значит, что они бесплотные духи. У них есть пространственное тело, но оно состоит из света, звуков, тепла, ароматов.
     
Это – преображенное тело. Обладатели его могут проникать через материальные преграды, например, входить в закрытую комнату, потому что они не производят актов отталкивания и, следовательно, сами не подвергаются никаким толчкам. Такое тело не может быть подвергнуто никаким ранениям посредством механических материальных воздействий. Оно не содержит в себе органов для таких процессов, как питание, дыхание, половая жизнь, которые связаны с эгоизмом, следовательно, с материальною телесностью. Внутренняя жизнь этих личностей – чисто духовная. Словом «духовный» в отличие от душевного следует означать процессы, имеющие целью творить и усваивать только абсолютные ценности, т. е. то бытие, которое положительно ценно для всех личностей.
     
Душевным мы будем называть процесс, содержащий в себе хотя бы в малой степени эгоистическую слагаемую.
     
     
Преображенное тело небожителей служит внешним выражением их внутренней духовной жизни. Это – духоносное тело. Свет, излучаемый таким телом, звуки пения ангелов отличаются необыкновенною красотою, как это мы знаем из сообщений о видениях святых. Жизнь членов Царства Божия состоит в творении и усвоении только абсолютных ценностей, т. е. нравственного добра, красоты, усвоения истины. Будучи свободны от эгоизма и потому в совершенстве следуя воле Божией, они созерцают Господа Бога лицом к лицу, и уже это созерцание наполняет дух их блаженством. Однако жизнь их вовсе не сводится только к этому пассивному созерцанию. Они, как и все личности, наделены творческою силою и в Царстве Божием проявляют её в максимальной степени. Каждый из них творит нечто своеобразное соответственно своей индивидуальности, но вследствие вполне единодушной жизни акты их творчества гармонически согласованы друг с другом и образуют органически единое прекрасное целое. Такое творчество можно назвать соборным. Некоторое подобие его в нашей области бытия представляет собою, например, исполнение девятой симфонии Бетховена: каждый оркестрант исполняет свою, отличную от других партию и каждый певец поёт отличным от других голосом, но целое получается гармонически единое и прекрасное.
     
     
Каждый член Царства Божия своим творчеством вполне выражает свою неповторимую по бытию и незаменимую по ценности индивидуальность. Каждая такая личность, как и все творчество её, есть абсолютная ценность.
     
Соединены они друг с другом совершенною любовью. Чтобы понять, что отсюда следует, надо отдать себе отчёт в том, что такое любовь. Ценное учение о любви выработал от. Павел Флоренский (род. в 1882 г., умер в концентрационном лагере в СССР [33]) в своём замечательном труде «Столп и утверждение истины». Любящее лицо, согласно его теории, приобщает к своему бытию всю индивидуальность любимого в такой мере, что борется за его благо, как за своё собственное. В случае взаимной любви два лица живут в высшей степени единодушно. «Предел любви – да двое едино будут», и ап. Павел поясняет этот идеал символическою картинкою: на пьедестале помещены два ангела с общим туловищем. Конечно, два лица, любящие друг друга, сохраняют каждый своё личное индивидуальное своеобразие, но единосущие их становится уже не отвлечённым только, а конкретным, подобно единосущию Лиц Св. Троицы. Само собою разумеется, этот идеал любви вполне достижим только в Царстве Божием при полной свободе от эгоизма.
     
     
Учение от. П. Флоренского есть не психологистическая теория любви, т. е. не теория, сводящая любовь только к психическим чувствам и стремлениям, а онтологическая (бытийственная): любовь к другой личности есть глубокое преобразование личности любящего, потому что она есть приобщение чужого бытия к своему бытию. В Царстве Божием все члены его так взаимно единодушны, и потому соборное творчество их создаёт для них полноту жизни [CCCXCIX].
     
     
Личности, входящие в состав Царства Божия, осуществляют в своём поведении совершенное добро, не запятнанное никакими недостатками.
     
Отсюда становится понятным, почему Бог сотворил весь мир только из личностей. Бог, будучи абсолютно совершенным. Сам не нуждается ни в чём, но стремится распространить совершенное добро. Для этой цели Он творит мир и создаёт при этом только существа, способные приобщиться к Его совершенству и творить в своём поведении совершенное добро. Но творить совершенное добро можно не иначе как на основе любви к Богу, любви к сотворённым Им личностям и к абсолютным ценностям нравственного добра, красоты, истины. Любовь и творчество могут быть только свободными, и потому Бог сотворил личности как существа, обладающие свободою воли [CD]. К сожалению, однако, свобода воли есть условие возможности не только добра, но и зла. Личности, стремящиеся к полноте жизни для себя без совершенной любви к Богу и без всеобъёмлющей любви к другим личностям, злоупотребляют свободою воли и создают царство нашего несовершенного психо-материального бытия, свойства которого нам предстоит теперь рассмотреть.
    
   
   
    
     
Глава пятая ЦАРСТВО ПСИХО-МАТЕРИАЛЬНОГО БЫТИЯ
    
    
     
      
1. Эгоистические существа
     
     
Психо-материальное царство бытия состоит из субстанциальных деятелей, которые стремятся к полноте жизни, но желают достигнуть её в себе и для себя, предпочитая себя другим личностям. Это есть эгоизм, себялюбие.
     
Такие личности в своём поведении не идут по пути, указанному Иисусом Христом: люби Бога больше себя и ближнего, как себя. Эгоизм обособляет от Бога, поскольку деятель ставит цели, несовместимые с волею Бога.
     
Эгоизм также обособляет деятеля от других существ мира, поскольку деятель равнодушен к ним или даже вступает во враждебное противоборство к ним.
     
     
Заботясь о себе и своём благополучии, эгоистический деятель завоевывает в своё исключительное обладание некоторый объём пространства, вступая в борьбу с другими эгоистическими деятелями в виде актов взаимного отталкивания. Таким образом возникает материальное тело эгоистических деятелей. Творческая сила эгоистов умалена, потому что она не сочетается с силою Господа Бога и других существ. Поэтому также умалена их положительная свобода в том смысле, что очень многие содержания бытия, творимые членами Царства Божия, не могут быть сотворены эгоистическими деятелями; на каждом шагу они оказываются бессильными достигнуть цели, к которой страстно стремятся и которая достижима даже и в нашем царстве бытия, однако при условии более высокого развития. Тем не менее, формальную свободу воли, т. е. способность изменять своё поведение, эгоистические деятели сохраняют.
     
     
Творя содержательность жизни для себя без заботы о всех других существах, эгоистический деятель живёт погонею преимущественно за относительными благами, т. е. такими благами, которые в одних отношениях суть добро, а в других отношениях – зло. В нашей человеческой жизни это, например, такие блага, как питание, приобретение одежды, жилища и т. п. Все эти блага делимы и истребимы; пища, например, делится на части, и часть, использованная каким-либо лицом, перестает существовать. В случае недостатка пищи, во время голода овладение этою пищею каким-либо лицом есть добро для него и зло для тех, кому не удалось воспользоваться ею. Из-за таких делимых и истребимых благ возникает в нашем психо-материальном царстве бытия борьба за существование. Абсолютные ценности, наоборот, не делимы и не истребимы; они суть добро для всех существ, доросших до пользования ими. Истина, например, целиком вмещается в сознание всех, кто понимает её, и не истребляется этим пониманием её.
     
     
Не только блага, связанные с нашею материальною телесностью, относительны. Таковы также и душевные блага, связанные с нуждами жизни в нашем царстве бытия и ведущие к возникновению таких страстей, как честолюбие, властолюбие, гордыня. Эгоистический деятель, заботящийся преимущественно о себе, вместо полноты бытия осуществляет жизнь, весьма обедненную. Если он заботится буквально только об одном себе, он может начать свою деятельность в мире в состоянии крайней изолированности, например как свободный электрон. При этом он способен совершать только такие действия, как отталкивания, притяжения и движения, однообразные и повторимые. Никакого сознания и знания у него быть не может. Но всё же у него есть внутренние состояния, например стремление отталкивать другой электрон или притягивать протон; поэтому все действия его суть целестремительные акты. Но эти внутренние состояния столь упрощены, что их нельзя назвать психическими; лучше обозначать их термином «психоидные процессы». Тем не менее они образуют внутренний опыт деятеля, и, стремясь бессознательно к полноте бытия, деятель находит путь для достижения более сложной жизни тогда, когда ему удаётся сочетать свои силы с силами других деятелей. При этом возникают более или менее прочные союзы, если один деятель, достигший более высокой степени развития, ставит цели, а несколько других деятелей, менее развитых, усваивают его стремления и служат ему как его органы, так что они все вместе действуют как одно целое. Так совершается эволюция природы, вырабатывающая все более сложные и более ценные типы жизни.
     
Субстанциальные деятели не получили от Бога никакого определенного характера; каждый из них наделен свободною сверхкачественною творческою силою и стоит перед задачею самостоятельно и свободно выработать характер своей жизни, выработать свои качества. Бог не творил такие типы бытия, как кислород, вода, амеба, вошь, клоп, рыба, орел, тигр, земной человек. Деятели, вступившие на путь эгоизма, сами вырабатывают эти типы жизни.
     
     
Изложенное мною учение об эволюции субстанциальных деятелей не противоречит книге Бытия. Первый акт творения мира, предшествующий шести дням творения, состоит в том, что Бог создал «небо» и «землю». Под словом «небо» можно разуметь Царство Божие, т. е. совокупность деятелей, которые вступили сразу на путь правильного отношения к ценностям, любя Бога больше себя и все тварные личности, как себя. Слово «земля» можно понять как совокупность деятелей, о которых Бог предвидел, что они начнут свою жизнь грехопадением, т. е. большею или меньшею степенью эгоизма. Не Бог, а сами эгоистические деятели создали природу, полную несовершенств, и таким образом обрекли себя на медленный и трудный путь эволюции, чтобы достигнуть более совершенных форм жизни. Шесть дней творения, о которых говорится в Библии, следует понимать не как дни, а как «зоны», т. е. длинные периоды развития нашей природы, требующие многих миллионов лет. При этом развитии каждое существенно полезное для мира движение вперёд совершается с помощью благодатного творческого акта Божия. Слова «да будет свет» означают творение Богом идеи света, т. е. идеи процессов, необходимых для творения света. Эта идея усваивается субстанциальными деятелями, и они производят свет. Таким же образом при содействии Господа Бога совершается переход от неорганической природы к возникновению организмов растений и животных. В особенности ясная необходимость творческого акта Божия для перехода от животности к разумной духовности человека.
     
     
Всякий поступок грешных существ, поскольку в нём есть хотя бы в малейшей степени примесь эгоизма, далёк от полноты жизни, далёк от абсолютного совершенства и потому не доставляет полного удовлетворения. Мало того, многие наши поступки ведут к расстройству жизни нашего тела и возникающим отсюда страданиям. Если даже тело эгоистического деятеля весьма несовершенно удовлетворяет его нужды и вступает иногда во враждебные отношения к нему, то тем более велик разлад между таким деятелем и внешнею средой. Вредные климатические влияния, стихийные катастрофы вроде наводнений, землетрясений, вулканических извержений, борьба за существование животных и растений между собою, социальное неустройство, социальные катастрофы – все эти виды взаимного стеснения жизни, а не сочетания сил для согласного соборного творчества суть следствия несовершенной любви существ друг к другу и к Богу и выражение этого недостатка любви. В самом деле, весь мир, согласно персонализму, состоит из существ, которые суть действительные или потенциальные личности. Все отношения их могли бы быть проникнуты любовью, если бы они освободились от эгоизма.
     
     
Стремясь к полноте жизни и не достигая её ни в каких своих поступках и типах жизни, эгоистические деятели переходят все к новым и новым деятельностям и даже вырабатывают новые типы жизни. Рано или поздно наступает разлад между деятелем и его союзным телом: или деятель, стоящий во главе тела, начинает нуждаться в более совершенном теле, или, наоборот, подчиненные ему деятели начинают нуждаться в лучшей жизни и тогда наступает смерть, т. е. отделение друг от друга главного деятеля и его союзного тела. Как существо сверхвременное, субстанциальный деятель после смерти не утрачивает жизни; он начинает привлекать к себе новых союзников и строит себе новое тело, более соответствующее тем способностям, страстям и привычкам, которые он выработал в предыдущей жизни. Таким образом, например, субстанциальный деятель, сначала живший как электрон, становится на более высокой ступени развития организатором атома и ведёт жизнь более сложную, чем прежде, например жизнь атома кислорода, далее он сможет стать организатором молекул, например, воды, потом достигнуть такой ступени развития, чтобы организовать себе тело одноклеточного организма, например какого-либо вида амеб, и так далее вплоть до того, что он достигает после миллионов лет своего развития до такой сложной жизни, как, например, жизнь собаки, лошади, обезьяны.
     
Столь высокоразвитой субстанциальный деятель стоит на пороге перехода от животности к человеческой разумности; он может вступить в человеческий организм и стать во главе какого-нибудь важного органа, например печени.
     
Научившись в человеческом организме типу человеческой жизни, 11-158, он может, наконец, стать во главе человеческой зародышевой клетки и родиться как человек.
     
     
Человек, сохраняющий до конца своей жизни интерес к человеческому типу бытия, может после смерти несколько раз вырабатывать себе человеческое тело. Далее, выработав в себе способности, пригодные для жизни более сложной, чем человеческая, он может после смерти начать совершенно новый тип жизни. В самом деле, по сравнению с жизнью членов Царства Божия, способности человека и деятельности его крайне ограниченны. Существует множество форм жизни более высокой, чем человеческая. Например, такое социальное целое, как государство, есть личность более высокого порядка, чем человек. Во главе государства стоит субстанциальный деятель, союзное тело которого состоит из людей, граждан государства, служащих ему органами. Такая личность способна к деятельностям, чрезвычайно сложным, таким, как война, суд, законодательство, требующим целесообразного сочетания деятельности множества граждан.
     
     
Мысль, что живое существо после смерти опять появляется на свет с телом, подобным прежнему, или даже переходит к другому типу жизни, называется учением о перевоплощении или учением о переселении душ.
     
     
Переход от животности к разумной человечности, конечно, не может быть достигнут одними только силами самого животного и может осуществиться не иначе как при содействии особого творческого акта Божия. Великий философ Лейбниц держался учения о перевоплощении и называл творение Богом субстанциального деятеля словом creati (творение), а дополнительный творческий акт Бога, благодаря которому деятель переходит от животности к человечности, словом «транскреация» (transcreatio). Лейбниц надеялся, что такое учение может быть допущено христианскими богословами. До сих пор оно «не было формально осуждено Церковью», как это сообщил польскому философу Лютославскому кардинал Mercier в своём письме в ответ на его запрос [CDI].
     
     
Более половины человечества верит в перевоплощение. Многие философы Древней Греции и нового времени, например Пифагор, Платон, Плотин, Лейбниц, придерживались этого учения. Но, с другой стороны, есть также много противников его. Отчасти это объясняется тем, что оно часто сопутствуется грубыми ошибочными представлениями. Например, великий философ Плотин думал, что человек с таким пороком, как обжорство, становится в новой жизни свиньею. Само собой разумеется, что личность, достигшая человечности, уже не спускается до животности, хотя и может вырабатывать все новые и новые пороки вплоть до движения в направлении к сатанинскому бытию.
     
     
Называя перевоплощение переселением душ, некоторые люди воображают, что умерший деятель вселяется в другое уже готовое тело. Это представление неправильное: покинувший своё тело деятель сам привлекает к себе новых союзников и строит себе новое тело соответственно своим потребностям.
     
     
Не следует думать, будто изложенное мною учение о перевоплощении имеется в религии буддизма. Оно глубоко отлично от учений буддистов уже потому, что буддизм не признает существования души как сверхвременного я, которое, будучи тем же я, строит себе после смерти новое тело. Буддисты думают, что личность состоит только из множества событий, из процессов во времени и если умирающий человек любит жизнь, то процессы, из которых состоит его личность, являются причиною возникновения новых процессов, составляющих новую личность, состояния которой будут зависеть от поступков прежней личности; например, если прежняя личность совершила убийство, то новая личность подвергнется в свою очередь убийству. Такую судьбу личности, зависящую от прошлого, они называют кармою. Эти мысли нельзя назвать учением о перевоплощении личности, потому что буддисты не признают одного и того же я, которое после смерти начинает новую жизнь.
     
     
Современная наука выработала учение о происхождении видов растений и животных друг от друга и о том, что предки человека – животные.
     
Изложенное учение о перевоплощении согласуется в этом отношении с наукою и может быть использовано для теории эволюции. Между прочим, на основе персонализма и учения о перевоплощении становится понятною гениальность нашего организма, проявляемая им в процессах питания, роста и особенно в процессах заживления ран и борьбы с болезнями. Наше я строит своё союзное тело весьма целесообразно, опираясь на опыт свой и своих союзников, приобретенный в течение миллионов лет.
     
     
Философия Католической Церкви, зорко следящая за успехами науки, задается целью приспособить своё учение о происхождении видов и человека к требованиям науки. Католический философ и богослов A. Sertillanges утверждает, что философия великого средневекового мыслителя св. Фомы Аквинского может быть согласована с сущностью современной теории эволюции. Он говорит, что где есть полнота жизни, там нет ни желательности, ни возможностей изменений. В земных формах жизни полноты нет; поэтому приобретенная материею форма не даёт полного удовлетворения и вследствие этого совершается эволюция, происходит переход все к новым формам: «Возможна гипотеза, что организм Адама (l’organisme adamique) есть результат веков жизни, медленно развивавшейся на земле» [CDII]. Конечно, A. Sertillanges не допускает при этом учения о перевоплощении; он только утверждает, что в процессе эволюции выработалось тело, пригодное для человеческой жизни, и Бог сотворил для такого тела душу человека.
     
     
Дарвин в одном из писем 1879 г. говорит, что теорию эволюции он считает вполне согласимою с верою в Бога. «Я никогда не был атеистом в смысле отрицания бытия Бога». Но чем старше Дарвин становился, тем более он делался «агностиком», т. е. лицом, считающим религиозные вопросы не разрешимыми человеческим умом [CDIII].
     
     
Эгоистическое существо не достигает полноты жизни, поэтому не может надолго удовлетвориться своим положением. Св. Августин хорошо выразил это свойство человека: «Fecisti nos ad Te, Domine, et inquietum est cornostrum, donee requiescat in Te» («Ты, Господи, создал нас для Себя, и не удовлетворено сердце наше, пока не успокоится в Тебе»). Только в Царстве Божием при полном освобождении от эгоизма личность достигает совершенного удовлетворения, того, что называется блаженством.
     
     
Перевоплощение обеспечивает для каждой личности возможность развития, ведущего к порогу Царства Божия, и, следовательно, удостоиться от Бога обожения по благодати. Отсюда следует, что ад, как состояние вечно длящегося во времени мучения грешников, не существует. Великий Отец Церкви св. Григорий Нисский, говорит, что область зла ограничена; поэтому грешное существо, исчерпав все области зла, в конце концов разочаруется в нем, раскается и обратится к добру. Поэтому св. Григорий Нисский убеждён в том, что все падшие существа, даже и демоны, достигнут восстановления (погречески – апокатастазис) и будут спасены. С ним согласен и св. Максим Исповедник.
     
Среди современных русских богословов учение о спасении всех отстаивает от. Сергий Булгаков в своём труде «Невеста Агнца». Он не признает учения о перевоплощении, но думает, что после смерти, не имея тела, человек продолжает жить духовно-душевною жизнью и под влиянием этого опыта в конце концов достигает освобождения от эгоизма.
    
    
     
      
2. Эволюция
     
     
Эволюция совершается как результат свободного творческого искания субстанциальными деятелями новых типов жизни. Поэтому она не есть линейный прогресс: за движением вверх может последовать падение, регресс, попадание в тупик, из которого выход очень труден. Бергсон, например, думает, что эволюция муравьев, термитов, пчел, создавших коммунистическое общество, завела их в тупик. Метерлинк в книге «Термиты» [34] изображает ужасную картину тоталитарного государства термитов.
     
     
Эволюция может быть названа нормальною, когда она совершается согласно нормам Божественного замысла о мире, сопутствуется возрастанием в добре и ведёт к порогу Царства Божия. Но у некоторых существ она может совершаться временно и в обратном направлении, принимая характер возрастания в зле и все совершенствующегося противоборства Богу. Это – сатанинская эволюция.
     
     
На грандиозном расстоянии между самым элементарным типом жизни, например электрона, и жизнью в Царстве Божием существует длинный ряд ступеней все более усложняющихся, все более ценных форм бытия. Различия между ними так велики, что можно говорить о ряде царств бытия, все более высоких.
     
Лучше всего мы поймем, что значит слово царство бытия, если сопоставим различие между тем, что наука называет неорганическою природою и органическою природою, т. е. царством растений и животных. Организмы растений и животных обладают свойствами, которых нет в неорганической природе: у них, например, есть обмен веществ, ассимиляция, рост, регенерация в случае ранений, размножение. Органическое царство бытия опирается на неорганическое, но перечисленные свойства его не могут быть выведены из свойств неорганической природы. В этом смысле царство растений и животных до некоторой степени автономно, т. е. руководится законами, самостоятельно выработанными им. Точно так же и другие более высокие царства бытия, например социальная человеческая жизнь, опираются на низшие царства бытия и на индивидуально-психическую жизнь людей, однако обладают и такими свойствами, которые не могут быть выведены из индивидуально-психической жизни человека.
     
     
Развитие бытия, состоящее в творении серии своеобразных ступеней его, все более сложных и более ценных, получило в английской философии название emergent evolution («выныривающая» эволюция, т. е. такая, в которой переход из одной области в другую создаёт новые условия подобно тому, как выныривание из воды в воздух). По-русски назовем такое развитие словами творческая эволюция.
     
     
Есть попытки выработать учение о творческой эволюции в духе натурализма, т. е. учения, объясняющего весь состав мира и развитие его снизу вверх, без ссылки на Бога и на сверхприродные начала. Образцом такого учения об эволюции может служить система английского философа С. Александера, изложенная в его книге «Space, Time and Deity» (Пространство, время и Божество, 1920). Первичный основной вид бытия, по Александеру, есть чистое пространство и время, именно элементы их – точка и момент; будучи неразрывно связаны друг с другом, они образуют событие «точка-момент», лишенное ещё каких бы то ни было качественных содержаний; это – «чистое событие» в отличие от «окачествованных событий». Природа на этой первой ступени развития есть движение без качеств, доматериальный процесс.
     
Сочетание таких движений порождает новую ступень природы – массу и инерцию, вследствие чего возникает движение, имеющее материальный механический характер; оно образует вторую ступень эволюции. Третья ступень есть сочетание механических движений, порождающих такие качества, как тепло, свет, звук и т. п. Четвертая ступень эволюции есть развитие растительных и животных организмов; пятая ступень – возникновение душевности. Эта творческая эволюция есть восходящий ряд, в котором для каждой низшей ступени следующий за нею высший вид бытия есть предмет бессознательного стремления и благоговения, область божественного. Таким образом, для доматериального бытия божественна материя, для растений и животных божественна душевность, а для нас, людей,- божественно какое-то неведомое нам качество, более высокое, чем наша душевность. Так как мир творчески растет во времени, то вместе с его изменением сменяется и предельное Божество в нём. Следовательно, Божество, говорит Александер, «есть изменчивое качество и по мере того, как мир развивается во времени, Божество вместе с тем меняется» (том II, стр. 348).
     
     
Такое учение об эволюционном происхождении самого Бога производит впечатление философского курьеза. К тому же совершенно непонятно, каким образом чистое пространство и время может быть бескачественным движением и как оно может сотворить массу и инерцию, создавая таким образом материю с механическими процессами. В такой же мере непонятно, как механические процессы могут творить чувственно воспринимаемые качества цветов, звуков, тепла и т. п. На известной ступени развития философского умозрения нашему уму с математическою очевидностью открывается истина, что мировая множественность и мировое единство многого предполагает наличие Сверхъединого начала, что мировая системность возможна не иначе как на основе Сверхсистемного начала; одним словом, относительное возможно не иначе как на основе Абсолютного. Придя к идее Абсолютного и обыкновенно рассматривая Абсолютное в отношении к миру как Бога, философ объясняет из этого начала не только единство и системность мира, но вместе с тем и осмысленность мира, возможность абсолютных ценностей в нём. Все положительное, что есть в мире, совершается при содействии высшего Сверхмирового начала, и поднятие мировых существ по ступеням бытия вверх рассматривается при этом, в силу соображений, которые будут приведены ниже, не как абсолютно самостоятельное и самочинное восхождение вверх, не как самотворчество только, а как процесс, возможный благодаря содействию Того, кто, стоя выше всей твари земной, протягивает руку помощи всем существам, стремящимся подняться к Нему.
     
     
Абсолютное есть условие возможности всяких процессов, следовательно, оно не может быть продуктом эволюционного процесса. Это истина абсолютно очевидная, и потому учение об эволюционном происхождении Бога из низших начал представляется каким-то странным заблуждением ума. В наше время оно встречается все чаще, и это объясняется, вероятно, тем, что умы учёных, под влиянием расширяющегося кругозора естествознания, освобождаются от ограниченности материализма, но не развивают в достаточной степени способность интеллектуальной интуиции (умозрения), т. е. созерцания идеальных начал, ту способность, без которой ничто великое в философии не может быть совершено.
     
     
Вл. Соловьев обладал этою способностью в высокой мере и обнаружил её также в своём учении об эволюции, которое мы рассмотрим теперь.
     
Множественное бытие в своей розни отрицает единство, говорит Соловьев.
     
Он имеет при этом в виду эгоистические существа. Однако Божественное начало, как идея, действует во всех существах как слепое бессознательное стремление каждого из них расширить своё бытие; оно полагает предел распадению и розни сначала в форме внешнего закона, восстанавливая единство, необходимое для полноты бытия; затем, на сравнительно высокой степени развития, вслед за появлением сознания, в человеке внешнее объединение превращается во внутреннее единство на основе нравственных начал. Таким образом, в развитии мира следует различать две ступени: до человека развитие совершается в форме эволюции природы, а в человеческой деятельности оно осуществляется в форме истории. В своём пределе развитие мира есть установление Царства Божия, «действительность безусловно нравственного порядка,- или, что то же,- всеобщее воскресение и восстановление всяческих» [CDIV].
     
     
Всякая ступень развития мира есть создание условий целости мира. Этих ступеней Соловьев насчитывает пять: «царство минеральное (или – неорганическое), царство растительное, царство животное, царство человеческое и Царство Божие. Они представляют собою ряд наиболее твёрдо определенных и характерных повышений бытия с точки зрения нравственного смысла, осуществляемого в богоматериальном процессе». В самом деле, характерные черты этих царств таковы: минералы суть представители категории бытия как косного самоутверждения: растения выходят из этой косности как представители жизни, которые «безотчетно тянутся к свету, теплу и влаге. Животные, при посредстве ощущений и свободных движений, ищут полноты чувственного бытия: сытости, полового восполнения – и радости существования (их игры и пение). Природное человечество кроме всего этого разумно стремится посредством наук, искусств и общественных учреждений к улучшению своей жизни, действительно совершенствует её в различных отношениях и, наконец, возвышается до идеи безусловного совершенства. Человечество, духовное или от Бога рожденное, не только понимает умом, но и принимает сердцем и делом это безусловное совершенство как действительное начало того, что должно быть во всём, и стремится осуществить его до конца или воплотить в жизни всего мира».
     
«Каждый новый тип представляет новое условие, необходимое для осуществления высшей и окончательной цели – действительного явления в мире совершенного и нравственного порядка. Царства Божия, или откровения свободы и славы сынов Божиих». В самом деле, «чтобы достигнуть своей высшей цели или проявить своё безусловное значение, существо должно прежде всего быть, затем оно должно быть живым, потом – быть сознательным, далее – быть разумным и, наконец, уже быть совершенным» (стр. 239, 247).
     
     
Каждое предыдущее царство служит материею для следующего, т. е. оно вырабатывает орудия и органы, опираясь на которые следующее высшее царство осуществляет более высокие, более ценные деятельности: неорганическое вещество – основа растительных функций, растительные – основа для животных функций, животные – для деятельности разума.
     
Поскольку низшее не утрачивается, а объединяется для более совершенной деятельности, развитие есть не только процесс совершенствования, «но и процесс собирания вселенной: растения физиологически вбирают в себя среду, животные психологически объёмлют в сознании через ощущения ещё более широкий круг явлений; человек разумом включает в себя и отдаленные, непосредственно не ощущаемые круги бытия, он может объять все в одном или понять смысл всего; наконец. Богочеловек, или сущий разум (Логос), не отвлеченно только понимает, а в действительности осуществляет смысл всего, или совершенный нравственный порядок, обнимая и связывая все живою личною силою любви» (248) *.
     
     
До сих пор эволюционизм Соловьева отличается от натуралистического эволюционизма главным образом тем, что натуралист рассматривает фактический состав бытия, не обращая внимания на объективные ценности и смыслы (или даже отрицая их), тогда как для Соловьева весь эволюционный процесс представляет интерес лишь постольку, поскольку в нём можно найти реализацию объективных, в особенности абсолютных, ценностей и смыслов.
     
Это различие точек зрения тотчас же и неизбежно должно ещё более осложниться. Натуралист, видящий в мире лишь слепую игру механических сил, полагает, что каждый позднейший тип природного бытия есть сполна произведение предыдущих типов природного бытия. Философ, признающий осмысленность эволюции, усматривая в ней нарастающее воплощение ценностей и смыслов, не может допустить, чтобы этот процесс был сполна обусловлен лишь низшими по ценности, слепыми причинами. Осознав понятие ценности и различия ценностей по рангу, нельзя не признать, что ценности следующим образом связаны друг с другом в системе эволюции. Все существа бессознательно или сознательно стремятся к высшей ценности, именно к наибольшей содержательности жизни. Низшие ценности служат ступенями для достижения более высоких ценностей, в конечном итоге для достижения полноты бытия в Царстве Божием и живого общения с абсолютным совершенством Господа Бога. Реализация ценностей в природе в направлении снизу вверх предполагает осмысленное строение природы, которое указывает на то, что абсолютная ценность Бога и Царства Божия уже реализована, хотя и в другом плане бытия, и соучаствует в попытках восхождения существ природы вверх. «Из того, что высшие формы или типы бытия являются или открываются после низших,- говорит Соловьев,- никак не следует, что они суть произведение или создание этих низших. Порядок сущего не суть то же, что порядок явления. Высшие, более положительные и полные образы и состояния бытия существуют (метафизически) первее низших, хотя являются и открываются после них. Этим не отрицается эволюция; её нельзя отрицать, она есть факт. Но утверждать, что эволюция создаёт высшие формы всецело из низших, т. е. окончательно из ничего,- значит под факт подставлять логическую нелепость. Эволюция низших типов бытия не может сама по себе создавать высших, но она производит материальные условия или даёт соответствующую среду для проявления или откровения высшего типа. Таким образом, каждое явление нового типа бытия есть в известном смысле новое творение, но такое, которое менее всего может быть обозначено, как творение из ничего, ибо, во-первых, материальною основою для возникновения нового типа служит тип прежний, а во-вторых, и собственное положительное содержание высшего типа не возникает вновь из небытия, а, существуя от века, лишь вступает (в известный момент процесса) в другую сферу бытия, в мир явлений. Условия явления происходят от естественной эволюции природы: являемое – от Бога» (стр. 247) *.
     
     
Замысел супранатуралистической теории эволюции, в общих чертах намеченный Соловьевым, вовсе не есть отрицание натуралистических исследований эволюционного процесса: супранатурализм Соловьева способен включить в свой состав и сочувственно оценить все строго установленные натуралистами факты и законы развития природы. В самом деле, теория Соловьева не отрицает реальных условий эволюции, но она прибавляет к ним ещё идеальные основы её; далее, эта теория берёт от естествознания всю фактическую сторону эволюции, но, сверх того, она усматривает в фактах ценностную и смысловую сторону их. Одним словом, эта теория ничего не отнимает у естествознания, но многое прибавляет к нему и, таким образом, всему даёт своеобразное и ценное освещение. Замысел Вл. Соловьева есть одна из попыток идеал-реалистической религиозной философии выработать целостное миропонимание, содержащее в себе синтез науки, философии и религии.
     
     
Соображения Соловьева об эволюции необходимо дополнить метафизикою персонализма, т. е. учением о том, что все существа, сотворенные Богом, суть личности. В эволюции не нуждаются личности, любящие Бога больше себя и ближнего, как себя; они живут в Царстве Божием и обладают полнотою совершенной жизни. Только эгоистические личности не обладают полнотою бытия, но стремятся к ней и нуждаются в процессе эволюции, чтобы подняться до Царства Божия. На этом пути им содействует, не нарушая свободы воли их. Сам Господь Бог, а также и Царство Божие. В самом деле, все субстанциальные деятели объединены наиболее высокоразвитым субстанциальным деятелем, которого можно назвать мировым Духом. Этот деятель есть член Царства Божия; пользуясь единосущием со всеми тварными существами, он объединяет их всех своею любовью, следовательно, не для какой-либо своей эгоистической цели, а для того, чтобы помогать всем деятелям, нуждающимся в развитии. Таким образом, вселенная есть единое живое существо, мудро руководимое субстанциальным деятелем, исполняющим волю Божию. Многие философы признают, что вселенная есть живое существо, управляемое высокоразвитой личностью, которую они обыкновенно называют Мировою Душою. В греческой философии это учение имеется у Платона, Плотина и во всей школе новоплатонизма; в средневековой философии сторонником его был, например, Иоанн Скотт Эриугена (род. около 810 г., умер после 877 г.), в новой философии – Шеллинг. В русской философии учение о Мировой Душе получило особенно своеобразную форму. Владимир Соловьев называет её святою Софиею. По его учению, во главе мира стоит существо, относительно пассивное в том смысле, что оно вполне предано Премудрости Божией, и потому называется Софиею; совершенная преданность воле Божией придает ей характер Вечной Женственности. Как единый центр осуществления Божественного замысла о мире, София есть Душа мира, а в отношении к Логосу – тело Христово [CDV]. Но Тело Христово в его вселенской стороне есть Церковь; следовательно, София есть Церковь, Невеста Божественного Логоса. Она же, как женственно индивидуальная личность, есть пресвятая Дева Мария [CDVI]. Второе Лицо Св. Троицы, Логос, снизошел к человечеству, присоединив к Своей Божественной природе ещё и природу человеческую и вступив в историческую жизнь людей как Богочеловек Иисус Христос. Согласно Соловьеву, для рождения Иисуса Христа св. София, член Царства Божия, снизошла к человечеству раньше Христа и родилась в Палестине как безгрешная Мария. У неё под наитием Святого Духа родился Христос. Эту софиологию разработали в различных формах другие русские философы, кн. Е. Н. Трубецкой, от. Павел Флоренский, от. Сергий Булгаков, Н. Лосский, от. Василий Зеньковский.
     
     
Вселенная изначала есть единое живое существо, одухотворенное стоящим во главе её Мировым Духом, Софиею. Внутри этого целого стали формироваться небесные светила, солнечные системы и объединение этих систем в целые грандиозные галактики вроде нашего Млечного Пути. Каждое небесное тело есть живое существо с очень сложною жизнью благодаря множеству субстанциальных деятелей, подчинённых стоящему во главе его деятелю.
     
Наша планета Земля тоже есть единое живое существо, во главе которого стоит Душа Земли. Эволюция, благодаря которой возникли растения и животные, осуществляется не только вследствие творчества деятелей, входящих в состав этих организмов, но и благодаря содействию Души Земли.
     
Отсюда становятся понятными, например, многие удивительные взаимные приспособления царства растений и животных друг к другу. Когда весною начинает пробуждаться жизнь растений и земля у нас покрывается травою, этот процесс возникает при содействии Земли, как живого целого, вроде того как волосы на голове и бороде человека растут не только благодаря смежным с ними тканям тела, а и благодаря организму человека как целому, с его сердцем, дыханием, питанием.
     
     
В процессе совершенствования жизни изобретение нового свойства каким-либо деятелем животного или растительного царства усваивается его потомством, т. е. передается по наследству. В современной науке широко распространено убеждение, что свойства организма, приобретенные во время его индивидуальной жизни, не передаются по наследству. Говоря это, ученые прежде всего ссылаются обыкновенно на эксперименты, состоявшие в том, что у ряда поколений мышей отрубались хвосты, и тем не менее у потомков этих мышей хвосты не исчезли и не уменьшались. Такие опыты, при которых организм подвергался внешнему механическому воздействию, конечно, ничего не доказывают. Удивительно, что они были предприняты.
     
Ожидать передачи по наследству индивидуально приобретенного свойства можно лишь в том случае, если оно выработано усилиями самого организма, стремящегося к лучшему удовлетворению каких-либо своих потребностей.
     
Философ и психолог McDougall, считавший, что нельзя объяснить эволюцию, если индивидуально приобретенные свойства не передаются по наследству, предпринял серию опытов, давших положительный результат. Он ставил ряд поколений белых крыс в такие условия, при которых им нужно было научиться избегать пути, где они подвергались электрическому удару [CDVII].
     
Конечно, для доказательства наследования индивидуально приобретенных свойств необходимо, чтобы многие ученые произвели много разнообразных опытов.
     
     
Благодаря единосущию все деятели всего мира так интимно связаны друг с другом, что непосредственно чувствуют друг друга, как это установлено выше. Вследствие этого становятся понятными многие замечательные явления, встречающиеся даже в неорганической природе. Например, когда мы зажигаем смесь водорода и кислорода (гремучий газ), миллионы атомов кислорода и водорода моментально находят друг друга и соединяются, образуя молекулы воды. Когда в стакан, на дне которого лежит сахар или соль, мы наливаем горячую воду, изумительно с какою быстротою эти вещества растворяются и вся вода становится сладкою или соленою.
    
    
     
      
3. Связь душевных и телесных процессов
     
     
Если атомы и молекулы неорганической среды не равнодушны друг к другу, но влекутся друг к другу или отвращаются друг от друга, то тем более интимна связь тех из них, которые вступили в организм растения, животного или человека. Воля человека, его стремления и чувства могут влиять на все тело человека. В одной из следующих глав будет рассказано, как много ломают голову философы последних трёх веков над вопросом о влиянии душевных процессов на материальные и наоборот. В иерархическом персонализме, в связи с учением о единосущии субстанциальных деятелей, этот вопрос решается очень просто. Каждый субстанциальный деятель творит не только свои внутренние душевные состояния, но и свои внешние материальные проявления, например акты отталкивания, сообразно своим стремлениям. В человеческом союзном теле стремление человеческого я, желающего, например, сказать какое-либо слово, тотчас благодаря единосущию улавливается деятелями, служащими ему, как центр речи, от центра речи стремление произвести сокращения мускулов, необходимые для произнесения слова, тотчас подхватываются деятелями нервной системы и передаются вплоть до клеток мускульной ткани. Психиатр Bleuler написал книгу «Psychoide als Naturfaktor», в которой он называет такие отношения между органами тела «Nachrichten-Dienst», т. е. служба связи (передачи известий). Если воля человека влияет на своё союзное тело и если человек привлекает к себе в состав тела союзников из окружающей среды, то можно предположить, имея в виду единосущие всех деятелей, что воля наша может влиять на предметы, находящиеся на более или менее значительном расстоянии от нас. Опыты, подтверждающие это предположение, производит в Англии Общество Психических Исследований и в Соединенных Штатах Америки профессор Rhine [CDVIII]. Психиатр Бехтерев вместе с Дуровым, талантливым дрессировщиком животных, производил опыты мысленного внушения собаке выполнять довольно сложные поручения, и собака повиновалась их воле [CDIX].
     
Возможно, что со временем человечество выработает способы влиять своею волею не только на животных, но и на растения и даже на неорганическое царство бытия. Тогда человек научится влиять на природу не только «извне», как теперь, но также «изнутри».
     
Природа на земле очень богата субстанциальными деятелями, высокоразвитыми. Деятелей, которые могут организовать тело растения, например липы, одуванчика, или тело животного, например лошади, лягушки, очень много, если принять во внимание, какое громадное количество семян даёт липа или одуванчик каждый год, какое множество сперматозоидов и яичек вырабатывают млекопитающие, сколько икры мечут лягушки, рыбы.
     
Биллионы этих деятелей, например стоящих во главе семени одуванчика, не попадают в условия, благоприятные для развития, и семя гниет, т. е. умирает, не произведя растения. Без сомнения, такие субстанциальные деятели, способные организовать столь сложную жизнь, не остаются без дела; они ищут себе новых условий жизни в более благоприятной среде; быть может, они переселяются с Земли на другие небесные тела. В связи с этим возникает вопрос о жизни на других небесных телах, кроме Земли.
     
Можно быть уверенным в том, что на других планетах нашей Солнечной системы нет таких организмов, как на Земле, нет лип, нет одуванчиков, нет лошадей и т. п. В самом деле, на других планетах, спутниках нашего Солнца, атмосферные и температурные условия так глубоко отличаются от условий Земли, что на них не могут развиваться организмы таких видов, как на Земле. Но можно быть уверенным, что и на других небесных телах субстанциальные деятели не остаются навсегда на ступени жизни атомов водорода, гелия и т. д. Некоторые из них, наверное, изобрели более сложную жизнь, чем жизнь атомов и молекул газа, но в условиях, отличных от нашей Земли, ими выработаны и формы жизни глубоко иные, чем на Земле.
     
Француз Фонтенелль (1657-1757) написал в 1680 году популярное занимательное изложение астрономических учений под заглавием «Беседы о множественности обитаемых миров». Сочинение его дало толчок знаменитому физику XVII века Гюйгенсу (1629-1695) написать подобную книгу под заглавием «Kosmotheoros». Ни Фонтенелль, ни Гюйгенс не пускаются в догадки о том, какие иные формы жизни, чем земные, могли бы возникнуть на других небесных телах. Как богата литература о возможности жизни на других телах, можно узнать из книги астронома Фламмариона (1842-1925) «Les mondes imaginaires et les mondes rqels».
     
     
Что касается разнообразия форм жизни, интересные замечания можно найти в книге Эдуарда Гартмана (1842-1906) «Das Problem des Lebens» [CDX]. «Фехнер и Прейер [CDXI],- говорит Гартман,- допускали существование огненных организмов в то время, когда Земля была ещё раскаленною. Некоторые химики указывают на возможность организмов, в которых углерод был бы заменен силицием, кислород – серою, азот – мышьяком». Такие организмы можно было бы мыслить как питающиеся и размножающиеся подобно нам. Что же касается огненных организмов, например на Солнце, их жизнь, конечно, не сравнима с нашею. Допуская существование их, нужно выработать понятия жизни и организма более общие, чем принятые в биологии. Определение понятия жизни, весьма общее, было дано выше в главе второй. Напомню его. Под словом «жизнь» я разумею «для-себя-сущую» целестремительную деятельность. Слово «для-себя-сущий» означает, что состояния деятеля не просто существуют, а существуют для него, т. е. испытываются им сознательно или бессознательно, как нечто положительно или отрицательно ценное, т. е. как добро или зло.
     
     
Согласно учению, изложенному выше, все субстанциальные деятели, даже свободный электрон, суть живые существа. Все их деятельности целестремительны, и для достижения более сложной более содержательной жизни они вступают друг с другом в союзы: деятели менее развитые влекутся к деятелю более развитому и подчиняются ему, служа органами его для выполнения под его руководством деятельностей более сложных, чем те, которые они могут производить одними своими силами. Согласно такому учению, даже атом кислорода или молекула воды есть организм. Вся природа состоит из живых существ, и везде в ней есть союзы этих существ, подходящие под понятие организма. Насколько различна жизнь этих организмов, можно отдать себе отчёт, думая об огненных организмах на Солнце и о холодных организмах на нашей Луне. Особенно своеобразны должны быть организмы тех существ, которые живут на небесных телах во много тысяч раз более плотных, чем Земные вещества. Такое учение, согласно которому весь мир на всех ступенях развития природы состоит из живых существ, есть панвитализм.
    
   
   
    
     
Глава шестая ИНТУИТИВИЗМ
    
    
В предыдущих главах были изложены основные метафизические учения о составе мира и строении его. Поставим теперь вопрос, каким способом человек познает мир; иными словами, перейдем теперь от метафизики к теории знания (к гносеологии).
    
    
Акт знания всегда направлен на какой-либо предмет, о котором мы хотим получить сведения. Цель этой деятельности состоит в том, чтобы познать истину о предмете. Деятельность познавания производится нами сознательно, и достигнутая истина выражается в форме суждения, напр., рассматривая лист растения, я узнаю, что «этот лист – кленовый». Отдадим себе теперь отчёт в том, что такое сознание, знание и суждение.
    
    
Сознание есть всегда сознание о чём-либо, о каком-либо предмете. Предмет становится сознанным мною, когда я направляю на него особый акт, который назовем актом сознавания. Сознавание предмета ещё не есть знание о нем; для получения знания нужно к акту сознавания прибавить ещё акт внимания к предмету и акт различения, т. е. акт сравнивания, благодаря которому мы отличаем предмет от других предметов. Перечисленные деятельности называются интенсиональными актами (от латинского слова intentio – направленность на что-либо). Лучшим образцом того, что называется интенциональным актом, служит акт внимания. Акт внимания направлен на какой-либо предмет и получает смысл благодаря своему отношению к предмету, на который он направлен. То же самое можно сказать и об акте различения. Кроме познавательных интенциональных актов есть и другие психические процессы, имеющие характер интенции, напр., всякое стремление есть интенциональный акт, направленный на какую-либо цель.
    
    
Всякая истина о предмете выражается в суждении о предмете, напр., «этот лист – кленовый». Принято различать в суждении три части,- субъект суждения, именно то, о чём высказана истина («этот лист»), предикат суждения, т. е. то, что узнано о предмете («кленовый»), и отношение между ними, т. е. связь их друг с другом. Отношение между субъектом и предикатом часто выражается словом «есть», которое не только указывает на связь, но и подчеркивает бытийственный характер истины, действительность её содержания: «в самом деле так есть».
    
    
Поэтому некоторые мыслители понимают русское слово «истина», как «естина». Символическое строение суждения выражается следующею формулою: «S есть Р» (буква S означает субъект, буква P – предикат).
    
    
В моей системе логики выработано следующее учение о строении суждения.
    
Всякое суждение есть усмотрение необходимой связи между предметом и предикатом. В суждении «прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками» необходимая связь существует между «прямотою линии» и «краткостью расстояния»; в суждении «тело, погруженное в воду, теряет в весе столько, сколько весит вытесненная им вода» необходимая связь существует между «погруженностью в воду» и «уменьшением веса». Даже суждения о единичном факте, основанные на чувственном восприятии, напр. суждение «вершина этой березы засохшая», содержит в себе наблюдение необходимой связи: вершина этой березы при наличности такого-то физиологического состояния своих тканей и такой-то теперь существующей физической среды не может не быть засохшею (теперь).
    
    
Связь, состоящую в том, что если есть один мыслимый элемент – S, то необходимо есть и другой элемент – Р, будем называть связью основания и следствия. В суждении такая связь существует между предметом и предикатом суждения. Обыкновенно, однако, не весь состав предмета, а только какая-нибудь часть его служит в точном смысле слова основанием предиката. Это ядро предмета, играющее важнейшую роль в суждении, можно назвать термином «субъект суждения». Итак, субъект суждения есть основание предиката; что же касается предмета суждения, о нём ввиду его большей сложности, т. е. ввиду того, что в нём есть также элементы, не участвующие в обосновании предиката, следует говорить, что он содержит в себе основание для предиката.
    
    
Предмет знания есть отрезок мира, бесконечно богатый содержанием.
    
Посредством первого акта знания, направленного на какой-либо новый для нас предмет, получается суждение, в котором предмет не может быть ещё выражен никакими словами или может быть обозначен лишь указательными местоимениями «это», «то» и т. п. Таково в приведенном выше примере суждение «это – лист». Схематически его можно выразить так: S
    
    
Неопределенный знак с точками на нем, служащий первою частью схемы, обозначает, что предмет суждения имеет сложное, ещё не опознанное содержание.
    
    
В дальнейших актах знания о том же предмете содержания, опознанные в предыдущих суждениях, могут быть использованы для обозначения предмета, напр. «этот лист – кленовый», «этот кленовый лист – желт» и т. п.
    
Схематически такой ряд суждений можно выразить так [CDXII]:
    
    
• · О ·
    
    
Р; SP
    
    
M
    
    
и т. д.
    
    
В суждении «этот кленовый лист – желт» обозначен в первой части его только предмет суждения, но не субъект суждения, т. е. остаются неопознанными те физиологические условия, которые служат основанием предиката «желт». В более высокоразвитом знании содержания, опознанные в предыдущих актах знания, высказываются не только для отчётливого обозначения предмета, но и по гораздо более важному мотиву, именно как те стороны предмета, которые служат основанием предиката, т. е. как части субъекта суждения, напр. «эта вода, нагретая до 100° С, закипела».
    
    
Поставим теперь основной для теории знания вопрос. Положим, смотря на березу, я воспринимаю, что листья её зеленые, кора белая, колеблемые ветром ветки её шелестят. Что находится в моём сознании, когда я воспринимаю эти свойства березы? Дети, примитивные народы, а также лица, не занимающиеся философиею и никогда не размышлявшие об этом вопросе, не могут дать точного ответа на этот вопрос, однако из их поведения можно заключить, что они следующим образом относятся к восприятию. Они считают, что, когда они обращают внимание на березу, она вступает в кругозор сознания их самолично, в подлиннике: наблюдаемый зелёный цвет листьев, белый цвет коры, шум ветвей суть не субъективные ощущения наблюдателя, а свойства самой березы, пребывающей в ней вот там на расстоянии десяти метров от меня, думает представитель этой естественной точки зрения. Уходя домой и переставая видеть березу, он думает, что там в лесу она осталась с тем же зеленым цветом, шумом и т. п., с какими она только что предлежала его наблюдению в кругозоре его сознания. Такое представление о знании, истине и отношении между субъектом и объектом называется наивным реализмом. Оно называется реализмом потому, что считает содержание чувственного восприятия не субъективными переживаниями, а самою действительностью, реальностью. Оно может быть названо наивным потому, что владеет не философствующим умом инстинктивно, безотчетно. В самом деле, представитель наивного реализма неспособен даже описать своё представление об истине и предмете знания так, как это сделано нами.