1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
   
    
     
Воглйнда. О, радость!
     
Заря улыбнулась волнам!
     
Вельгунда. Сквозь пучину вод
     
ласкает она колыбель…
     
Флосхильда. Вот сонное око
     
будит лобзаньем…
     
Вельгунда. Вот трепещет
     
лучистый взор…
     
Воглйнда. Озаряя мглу,
     
льется свет золотой!
    
   
   
Все три вместе («грациозно плавая вокруг скалы», на вершине которой в глубине водной массы сияет Золото):
   
    
     
Heia jaheia!
     
Heia jacheia!
     
Wallala Mala heia jahei!
     
Радость Рейна!
     
Ласковый луч!
     
Прекрасен твой кроткий свет!
     
Благостный блеск
     
сверкает сияньем святым!
     
Heia jahei!
     
Heia jaheia!
     
Здравствуй, друг!
     
Бодрым будь!
     
Дивной игрою
     
греешь ты нас!
     
Пламенный плеск
     
к пляске влечет, —
     
и рады мы плавать
     
с пеньем любовным
     
вокруг колыбели твоей!
     
Радость Рейна!
     
Heia jaheia!
     
Heia jaheia!
     
Wallala lalala heia jahei!
    
   
   
Увертюра к «Золоту Рейна» и вся сцена «На дне Рейна» — удивительное музыкальное живописание космогонии. Это знаменитое вступление, которое состоит из одного Urzustand–mot.[183], представляющего собою не что иное, как тянущийся на протяжении 136 тактов ми–бемоль–мажорный аккорд, дает постепенное нарастание, как бы вы–хождение из Бездны мирового бытия, завершающееся полным явлением этой всемирно–божественной безликости и бессамости — блеском Золота Рейна. Мне кажется, что в концепции «Золота Рейна» мы имеем как раз языческое, в частности платоническое, учение об «идеях». Выбросивши всю глупость и вялый вздор, который распространяют об этом учении различные профессора философии и филологии, мы найдем в нем именно явленный лик безликой сущности. Есть ведь лик и самой безликости. И вовсе нет никакого противоречия у Шопенгауэра между «безумной» волей и «разумными» идеями. Кто находит это у Шопенгауэра противоречивым, тот не понимает ничего в истории платонизма вплоть до учения Плотина об интеллигибельном мире. Как у Шопенгауэра «бессознательное» и «сознательное» вполне соединимо и совершенно отпадает традиционный вопрос «критиков» его о том, как это «бессознательная» воля порождает «сознание», так и у Вагнера — блеск Золота Рейна есть именно эта стихия и тьма до–мировой и до–логической Бездны и Хаоса. Об этом твердит вся сцена «На дне Рейна», состоящая из вольной и стихийной пляски дочерей тьмы. Напомним, что «мотив первобытного состояния», или «становления», родствен, во–первых, с мотивами Эрды (об этом ниже) и Норн, а с другой — с мотивом «гибели богов» (главная разница в том, что Urzustand–mot. есть восхождение, a Gotterdamme–rung–mot. — ход вниз, как бы поникновение). Если же принять во внимание, что Rheintochter–mot. (или, как еще говорят, das Wellenlied[184]) родственно с «мотивом лесной птицы», т. е. с зовом к героическим подвигам, к призыву к Зигфриду разбудить Бриигильду, усыпленную волю Вотана, к самоутверждению, то станет ясным, что в мотивах сцены «На дне Рейна» — квинтэссенция всего музыкального содержания «Кольца». Другими словами, в Золоте Рейна, как явленном лике безликой Бездны, уже заключен весь мир, со своими богами и людьми, со своим бытием и трагедией, но заключен не фактически, а именно идеально, смысловым образом. Это — идея мира, эйдос Судьбы, поскольку фактический мир и есть Судьба в процессе становления.
   
То же самое имеем мы, далее, в мифе о мировом Ясене, хотя и в другом аспекте. Это — тоже первобытная мощь и безликость, явившая себя как таковую. «Мотив мирового Ясеня» родствен, во–первых, с «мотивом копья», из чего явствует, что Ясень прежде всего есть сила, в данном случае — перво–сила. Во–вторых, он родствен с Vertragstreue–mot. [185] Это значит, что мировой Ясень — символ верности Бездны самой себе, самодовления и независимости, свободы от подчинения чему бы то ни было. В–третьих, «мотив мирового Ясеня» родствен с Gotternot–mot. [186] что сильно подчеркивает самоудовлетворенность и самодовление этого перво–бытия. Однако если мировой Ясень есть явление безликости в аспекте как бы природы и истории, то Эрда — явление безликости в аспекте мирового сознания и мудрости мира. «Мотив Эрды» отличен от «мотива первобытного состояния» только минором; с другой стороны, он близок к «мотиву гибели богов». К ней обращается Вотан за прорицаниями. О ней в «Зигфриде» сильные слова Странника:
   
    
     
Всезнаньем (Urwissend)
     
некогда ты
     
иглу тревоги
     
вонзила в сердце мое…
     
Если ты всех
     
в мире мудрей, —
     
молви мне, как победил
     
тревогу бог?
    
   
   
В заключительном призыве Странник так рисует ее (в том (же) III акте «Зигфрида», сц. 1):
   
    
     
Вала, слушай!
     
Вала, проснись!
     
От долгих грез
     
я пробуждаю твой дух!
     
Услышь мой призыв!
     
Восстань! Восстань!
     
Из бездны ночной,
     
из глуби туманной восстань!
     
Эрда! Эрда!
     
Вечности сон!
     
Из лона родного
     
ныне всплыви!
     
Здесь песнь пою я,
     
чтоб ты проснулась!
     
От сонных мечтаний
     
снова очнись!
     
Всемудрая!
     
Первосущая (Urweltweise)
     
Эрда! Эрда!
     
Вечности сон!
     
Вала! Богиня!
     
Явись мне!
    
   
   
Это вечно грезящая, безликая мудрость Судьбы, свет «идей», сама говорит о себе:
   
    
     
Мой сон — виденья,
     
виденья — мысли,
     
мышленье — творчество знанья.
     
Грезам моим
     
внимают Норны:
     
они ткут нить
     
и тайны Эрды прядут;
     
тебе ответят Норны.
    
   
   
Ясно, таким образом, что Эрда — та же самая Бездна, но в аспекте миро–сознания. «Мир идей» — явление тайн Эрды. Сон ее нарушают лишь оформления пространственно–временного мира, правда слишком невечные и слишком немудрые. Она сама рождает этот мир, т. е. героев, и сама не знает зачем.
   
Мужей деянья
   
    
     
туманят мысль мою… —
    
   
   
признается она Страннику Вотану, она вещает им тайны, побуждая к героизму, т. е, к жизнет, но сама же молит Вотана:
   
    
     
Дай мне снова заснуть!
     
Дай замкнуться всезнанью.
    
   
   
Эта безликая мудрость вся истощает себя на создание мира, богов и людей и — бесконечных миров, богов и людей. Она вечно иссякает и вечно юна. На слова Эрды:
   
Зачем ты, дикий упрямец,
   
    
     
нарушил всезнанья сон? —
     
Странник отвечает:
     
Сама ты — уже не та!
     
Всезнанье Валы
     
иссякает:
     
погаснет оно
     
моею волей!
    
   
   
И, рассказавши о подвигах Зигфрида, он прибавляет:
   
    
     
Да будет, что должно, —
     
пред Юным–Вечным
     
склонился радостно бог!
    
   
   
И далее: 
   
    
     
Засни же, Эрда!
     
Первобоязнь! (Urmьtterfurcht!)
     
Сон мира! (Ursorge!)
     
Прощай! Прощай!
     
Засни навек! (Zu evigem Schlaf hinab, hinab!)
    
   
   
Эта сцена (Зигфрид III 1) вообще дает богатейший материал для философского осознания мифа об Эрде.
   
Итак, Золото Рейна, мировой Ясень и Эрда — различные ипостаси первобытно–единой и сверх–сущей Бездны, откуда все, в существе своем представляющие одно и то же, но отличные друг от друга аспектами или оттенками.
   
II. Далее мы вступаем в царство пространственно–временных оформлений. Рассмотрим и тут мифологические воплощения общих мистических устремлений. Систематизируя и внося стройность в сложнейшие мифологические конструкции Вагнера, мы получаем тройную характеристику этого пространственно–временного плана. А именно, пространственно–временной план есть результат распадения Первоосновы: 1) появляется субъект–объектное познание, 2) появляется индивидуализированная власть–насилие, 3) появляется греховность пола, похоть. Носителями этой трагедии распадения являются в мире две основные фигуры «Кольца» — Вотан и Альберих, первый — в более благородном аспекте знания и муки о невозможности спасения, второй — в более низменном аспекте страсти и вожделения к похотливо преломляемому спасению. Собственно, вся мифологическая ткань «Кольца» вращается около этих двух фигур, и без точного философского уяснения их роли нечего и стараться понять «Кольцо» вообще.
   
Вотан, 1) как уже было сказано, испил воды мудрости у мирового Ясеня и 2) отдал за это один глаз, глаз инстинкта и интуиции. Тут мифологическое развитие философской темы о распадении субъекта и объекта и об ограничении субъект–объектной границей. Вотан говорит идущему на пробуждение Брингильды Зигфриду (Зигфр(ид) III 2):
   
    
     
Тем глазом, что я потерял,
     
Ты сам видишь глаз тот единый,
     
что мне освещает мой путь.
    
   
   
Ясно, что тут речь о том свободном инстинкте, который направляет Зигфрида к главному подвигу всей его жизни. Его–то и потерял Вотан, испивши воды мудрости. Другими словами, ставши тем Вотаном, которым он является, Вотан потерял слиянность субъекта и объекта в общей мудрости мира, которая есть «urwissend»[187] У него остался другой глаз, который он, по его словам к Зигфриду (в той же сцене), направляет «против ветра». «Мотив Валькирий», дочерей творческой воли Вотана, сопровождающий эти слова, указывает на то, что оставшийся глаз направляется против экстатического выхода из пространственно–временнбй границы понятий. Далее, Вотан 3) взял жену Фрикку, причем тут тоже повторяется, что «в залог» за это отдал свой глаз. Это прекрасно гармонирует с указанием на ясень. Как там знанию положена некая граница, знание распадается, так и здесь перво–любви кладется некая граница, рождается дифференцированный пол, укрепляется это разделение, и Фрикка — хранительница брачных договоров и чести, богиня семейной морали и связывающих обязанностей, исконный враг всяких экстазов, творческой любви и выхода за узкий предел семейной морали. К ней именно будут взывать «оскорбленные» супруги, и именно она будет им помогать против Валькирий, дочерей экстатической и творческой воли к перво–любви, к вожделенному воссоединению всяческих в первобытном Хаосе. Наконец, 4) Вотан вырубил из мирового Ясеня копье, могущество над пространственно–временным миром, и написал на нем Договоры — основоположения мира «математического естествознания».
   
Альберих находится в аналогичном отношении к Пер–во–основе. Он тоже нарушает ее нетронутое целомудрие. Он, как это изображено в первой сцене «Золота Рейна», крадет самое Золото Рейна. Подслушавши у Дочерей Рейна о том, что Золотом может завладеть только тот,
   
    
     
кто отвергнет власть любви,
     
кто сладких ласк лишит себя, —
    
   
   
что только проклявший любовь может
   
    
     
весь мир властно в наследье добыть —
    
   
   
через это Золото, он, не смогший привлечь Дочерей Рейна в жертву своей похоти, крадет Золото Рейна, проклиная любовь на весь мир. «С ужасною силой он вырывает Золото из скалы и поспешно устремляется с ним в глубину, быстро исчезая в ней. Вся сцена внезапно заполняется непроницаемым мраком. Девушки вне себя ныряют в глубину вслед за похитителем». При отчаянных вскриках Дочерей Рейна «воды спускаются вместе с ними в глубину. Совсем внизу, из–под земли, раздается резкий насмешливый хохот Альбериха. Скалы исчезают в глубочайшем мраке. Вся сцена сверху донизу заполнена черной массой волнующихся вод, которые некоторое время все еще словно опускаются вниз» (ремарки Вагнера в конце сцены). В дальнейшем Альберих делает себе из Золота кольцо и шлем как средство для чудесных превращений, для своеобразного преодоления пространственно–временного мира, хотя ради все того же пространства и времени.
   
И вот эти две силы — Вотан и Альберих, — оторвавшись от всеобщего лона Единого, вступают теперь в борьбу за свое отъединенное существование, как против этого Единого, так и друг против друга. Начинается божественная комедия жизни, трагедия мирового бытия. Разумеется, в каждом из них продолжает жить эта Бездна, ибо, как установлено, без нее нет вообще ничего. Сами Вотан и Альберих не более как ее струи. Вотан, в котором преобладает познание, обращаясь к смутной мудрости мира, Эрде, знает смертность бытия и свою гибель, возвращение в Бездну; кроме того, в нем горит огонь Творчества и Мощи, откуда его дружба с Логе и упование на его силу, борьба с «верностью» Фрикке и пр. Альберих, в котором преобладает вожделение и смутная животная необходимость, отрицательно проявляет свое знание, желая не создать, а разру–шить; отсюда его проклятие, о котором он подслушал у мудрых Дочерей Рейна.
   
Следовательно, вот основные силы, которые борются между собою в «Кольце»: 1) сила самоутверждающейся отъединенной индивидуальности, более в познании — «гнев» Вотана, более в вожделении — «злость» Альбери–ха; 2) сила первозданной Основы, Творчества, Бездны, неустанно зовущая эту индивидуальность к воссоединению с Первобытно–Единым, но и сама идущая, в зависимости от этого и по мере этого, к окончательному распадению; 3) сила Огня, сначала покорившегося пространственно–временному сознанию и разуму Вотана, но потом — волею самого Вотана отпущенного на его, ему присущую волю — мировой Пожар. Значит, сущность философии «Кольца» заключается в мировой диалектике Первобытно–Единого, Чтобы быть самим собою, это Единое распадается. Желая проявить себя именно как единое, оно рождает из себя разнообразные оформления. Но все эти оформления суть не что иное, как само это Единство. И потому они гибнут в глубине и мгле Первобытно–Единого. Так проявляет себя Единое, играя и тешась. Так являет свой скрытый лик в различных индивидуальных оформлениях вселикая и безликая Бездна, переходя от творчества мира к мировому пожару и обратно. Такова величественная и безнадежная трагедия мира. Только сознание человека чего–то требует иного, вопиет о другом, светлейшем и прекраснейшем. Однако все это — и вздохи, и стоны — тонет во всепоглощающей Бездне. Такова диалектика бытия.
   
Только теперь, рассмотревши основную концепцию «Кольца» и в понятии и в мифе, можно безбоязненно перейти к рассмотрению фактического идейного содержания четырех драм, входящих в «Кольцо». С точки зрения основной концепции это будет не чем иным, как рассмотрением истории пространственно–временного мира — от преступления Вотана и Альбериха до мирового пожара.
   V
   
Эта история, излагаемая Вагнером на протяжении четырех громадных драм, имеет несколько стадий. В каждой стадии легко увидеть, согласно с общей концепцией, 1) самоутверждение отъединившихся индивидуальностей, 2) вытекающее отсюда их столкновение и 3) результат этого столкновения.
   
«Золото Рейна» — первая стадия.
   
Мы уже почти все знаем, что надо ддя понимания самоутверждения в этой начальной стадии. Прежде всего Аль–берих завладевает Золотом через проклятие любви. Этому посвящается первая сцена «Золота Рейна». Далее, Вотан строит себе и всем богам крепость и замок Вальгаллу, строит при помощи великанов Фазольта и Фафнера; другими словами, земная мощь, земля (великаны) обработы–ваются по законам математического естествознания, или разума Вотана. Отсюда Договоры Вотана с великанами, дающие разуму Вотана реальную силу, а мощи велика^ нов — стройную и осмысленную жизнь. Об этом выразительно говорит Вотану один из великанов — Фазольт (Золото Рейна, сц. 2):
   
    
     
Слушай мой совет:
     
договорам верен будь!
     
Что ты есть,
     
Тем ты стал лишь условно,
     
И власть твою только разум храниті
     
Мудрее ты,
     
острее, чем мы, — мирным господством
     
связал ты нас;
     
но я кляну твой разум,
     
я бегу жизни мирной,
     
если открыто
     
ты перестал
     
свои договоры блюсти]
    
   
   
Если разум Вотана получает реальную силу в Вальгалле, то великаны должны тоже стать чем–то более просветленным и разумным, более молодым и красивым, чем простая, безобразная мгла земли. И вот, по договору, великаны должны получить от богов Фрейю, богиню молодости. О ней, между прочим, говорит Логе (2–я сц.):
   
    
     
Обшарил я бурно
     
всю землю, весь мир —-искал достойное Фрейи,
     
чтоб великанам вручить…
     
Искал тщетно,
     
и вижу теперь:
     
в красоте миров
     
нет ничего,
     
что могло б мужам заменить
     
отраду женских чар!..
     
Где жизнь веет и реет, —
     
в воде, в лесу, в горах, —
     
там слушал,
     
там вопрошал я
     
цветение сил
     
и трепет дыханий:
     
что же мужей
     
влечет сильней,
     
чем ласки нежные жен?
     
Но где жизнь веет и реет,
     
осмеян был
     
мой лукавый вопрос:
     
в воде, в лесу, в горах
     
радости нет
     
сильней любви!
    
   
   
К этой вечной молодости и любви и тянется земная мощь. Фазольт обращается к Вотану со словами (там же):
   
    
     
Грубы мы?
     
Нет, неправда! —
     
Вам красота дана,
     
в ней лишь вся ваша мощь, —
     
но страшно жить вам
     
без башен и стен, —
     
замок вам нужней
     
нежной прелести жен!
     
Мы, дурни, мучились
     
грубым, тяжелым трудом, —
     
о деве мечтая,
     
о кротком луче
     
во тьме бедной жизни…
    
   
   
Итак, самоутверждение Вотана, применившего свой индивидуальный разум для упрочения в Вальгалле, и Аль–бериха, проклявшего любовь ради Золота, т. е. власти над миром, приводит к столкновению этих самоутвержденностей.
   
А именно, земная мощь требует Фрейю по договорам, ибо это — необходимость фактическая, раз из этой мощи уже выросла Вальгалла. Вторая сцена «Золота Рейна» и есть сцена требования великанами Фрейи у Вотана. Она открывает «привольную местность на горных вершинах». «Утренняя заря возрастающим сиянием освещает замок с блестящими зубцами, которыми увенчан высокий утес на заднем плане». «В стороне, на цветочной лужайке, лежат Вотан и рядом с ним Фрикка; оба спят» (ремарки Вагнера). Вотану чудится во сне блаженная мечта его жизни, величавое спокойствие всемогущества над миром. Он грезит во сне:
   
    
     
Ограды дивной врата
     
героев ведут в чертог:
     
слова мужа,
     
властная мощь —
     
светлый, вечный завет.,
     
И далее, проснувшись:
     
Бессмертных мечтаний венец!
     
На горном гребне —
     
оплот богов:
     
гордо блещет
     
пышный дворец!
     
Как в видениях сна,
     
как в желаньях моих,
     
вот он встал,
     
радуя взор, —
     
замок властных надежд!
    
   
   
И вот появляются великаны:
   
    
     
Сон твой
     
сладок был;
     
а мы всю ночь
     
таскали груды скал.
     
Сон забыв и покой,
     
мы вздымали
     
толщу стен;
     
мощь ворот
     
дом хранит,
     
и увенчан
     
башней стройный зал.
     
Вот твой
     
крепкий замок,
     
светом дня
     
он озарен.
     
Властвуй в нем, —
     
нам — плату дай!
    
   
   
Что же Вотан? Вот его ответ:
   
    
     
С ума вы сошли
     
с договором своим?
     
Платы нет такой, —
     
Фрейю я не отдам!
    
   
   
Вотан хочет невозможного — сохранить юную и девственную чистоту и красоту и индивидуалистическую веру в свою власть и силу, в могущество своего разума. И вот он отказывается выдать Фрейю, тайно уповая на помощь Логе. «Логе все нейдет!» — говорит он про себя, когда великаны припирают его к стене. И когда Доннер, бог грома
   
и молнии, хочет порешить дело силою, набрасываясь на великанов со своим молотом, то Вотан, «протягивая копье между противниками», повелительно кричит:
   
    
     
Стой, безумец!
     
Насилье оставь!
     
Хранит договоры
     
Копье мое!
     
Тяжкий свой молот спрячь!
    
   
   
Так и должно быть. Здесь, повторяю, необходимость фактическая. В условиях реального мира раз воздвигнута крепость для отъединенного пребывания оторвавшейся от перво–лона личности, то эта крепость есть результат и непросветленной силы земли, и «научного» разума, ее обрабатывающего, и земные великаны в условиях этого мира должны получить то или иное вознаграждение от Вотана. В конце концов после многих колебаний Вотан решает при помощи Логе добыть рейнское Золото у Альбериха, чтобы отдать его великанам вместо Фрейи, — паллиатив и компромисс, на который Вотан пока еще идет, веря в свое спасение. А пока Фрейю великаны уводят, погружая богов в туман и старость. Хитрый Логе знает все:
   
    
     
Грезы ли дразнят?
     
Свет ли померк? —
     
В одно мгновенье
     
цвет ваш увял!
     
Где румяна ваших щек?
     
Где блеск ваших светлых очей? —
     
Ну, мой Фро!
     
Полно грустить!
     
У тебя, Доннер,
     
уж валится молот!
     
Что стало с Фриккой?
     
Ей, верно, скучно,
     
что Вотан вдруг поседел
     
и стал совсем стариком?
    
   
   
В дальнейшем он прибавляет:
   
    
     
Юность поблекнет, —
     
старость придет,
     
жалкая дряхлость, —
     
и, на всемирный позор,
     
зачахнет род богов…
    
   
   
Третья сцена — «глубокое подземное ущелье», где карлики куют золото для Альбериха и куда проникают Вотан и Логе, чтобы отнять кольцо у Альбериха; четвертая сцена
   
(и последняя) — возвращение Фрейи взамен отдаваемого великанам золота. Все полно обмана и насилия.
   
Вотан желает оставить у себя и Вальгаллу, и Фрейю, и, услышавши от Логе о рейнском Золоте, и самое Золото. Отдавая великанам награбленное богатство, он ни за что не хочет отдать Кольцо, ибо в нем тайна мирового могущества, и только явление Эрды, которая говорит про себя:
   
    
     
Все, что прошло, я знаю;
     
все, что грядет,
     
все, что свершится,
     
ясно мне
    
   
   
и которая грозно и мрачно вещает:
   
    
     
Все бытие — тленно!
     
Закат богов
     
в сумерках брезжит…
     
Совет мой — перстня беги! —
    
   
   
только это явление Эрды и ее прорицание заставляет Вотана в конце концов отдать Кольцо великанам. Альберих неумолимо жесток к своим Нибелунгам, заставляя побоями и руганью служить их себе. Его брат карлик Миме стонет от побоев, неустанно работая на своего грозного владыку. Вот Альберих кричит на своих подчиненных:
   
    
     
Бойко! Быстро!
     
Хе–хе! Хо–хо!
     
Жалкий скот!
     
В кучу там
     
складывай клад!
     
Эй, ты, ползи!
     
Живо влезай!
     
Гнусный народ!
     
В кучу кладите!
     
Или помочь вам?
     
Все, все сюда!
     
Народ покоренный, —
     
дрожи, бледней!
     
В страхе чувствуй
     
власть кольца! и т. д.
    
   
   
Логе, заставивший обратиться Альбериха в жабу, ловит ее и вместе с Вотаном тащит связанного Альбериха на поверхность земли, и благородный, все время философствующий Вотан, который при виде жадно набрасывающихся на золото великанов с презрением говорит:
   
    
     
Только скорей:
     
это противно!
    
   
   
и далее «отворачивается, удрученный», со словами:
   
    
     
Жгучим стыдом
     
сердце горит…
    
   
   
этот самый Вотан, невзирая на предостережения Альбери–ха о проклятии, «хватает Альбериха за руку и с большой силой срывает перстень с его пальца» (рем<арка> Вагнера), говоря:
   
    
     
Свободным я стал?
     
Неужель? —
     
Так вот вам моей свободы
     
первый привет! —
     
Ты проклятьем был рожден, —
     
будь проклят^
     
перстень мой!
     
Ты давал
     
мне власть без границ,
     
неси отныне
     
смерть взявшим тебя!
     
Лихой бедой
     
радость сменяй;
     
не на счастье сверкай
     
золотым огнем!
     
Тот, чьим ты стал,
     
пусть чахнет в тревоге,
     
других же вечно
     
пусть зависть грызет!
     
Всех щедротой
     
своей мани,
     
но всем приноси
     
только тяжкий вред!
     
Без наживы владельца оставь,
     
но убийц введи в дом его!
     
На смерть обреченный,
     
будет несчастный дрожать
     
и день за днем
     
в страхе томиться всю жизнь
     
властитель твой —
     
и твой жалкий раб:
     
до тех пор, пока
     
ты опять ко мне не вернешься!
     
Так в страшной моей беде
     
кольцо мое я кляну! —
     
Владей же им!
    
   
   
И глубокомысленный вдруг делается легкомысленным и, «погруженный в созерцание кольца на своей руке», (Вотан) небрежно говорит (об Альберихе): «Пусть услаждает свой гнев!» Сила проклятия сказывается, однако, тотчас же. Великаны ведь тоже были жадны в своих требованиях. Требовать Фрейю было для них не только фактической необходимостью, но и актом тоже стремления к захвату власти. Еще во второй сцене Фафнер говорит:
   
    
     
В роще Фрейи
     
яблоки зреют златые;
     
холить их
     
только Фрейя умеет;
     
родня ее,
     
ими питаясь,
     
вкушает сок
     
юности вечной.
     
Но богам
     
грозит злая старость,
     
слабы вдруг
     
станут они,
     
если Фрейю утратят.
    
   
   
Великанам, следовательно, важно обессилить богов. Но земная мощь, приявши на себя «лучистый взор» Фрейи, не сумела успокоиться в мире и, продолжая метаться в борьбе и противоречии, уничтожает самое себя, и Фафнер тотчас же по присвоении богатства Вотана убивает Фа–зольта, присваивая себе и золото, и шлем, и самое кольцо, так что даже Вотан, «глубоко потрясенный», проговаривает:
   
    
     
Страшно вдруг
     
сказалась проклятая мощь!
    
   
   
Ясными отсюда делаются и результаты первой стадии мировой трагедии истории, зафиксированной в «Золоте Рейна». 1) Вальгалла куплена обманом. Другими словами, укрепление отъединенности куплено ценою опять–таки опоры на Огонь (Логе), на Хаос — что и есть хитрость и обман по отношению к пространственно–временному миру. Вальгалла куплена еще и насилием — силою того же Огня. Обман и насилие и есть основа всякого математического естествознания и всякой техники, нецеломудренно насилующей девственное тело природы. 2) Другая отъединен–ность, Альберих, кипит в злобе и шлет проклятия кольцу и его обладателям. 3) Мощь земная, захватившая богатство и власть, мечется в борьбе и противоречии; Фафнер
   
убивает Фазольта. 4) Разрушается и то бытие, исконное, которое как бы ушло на постройку пространственно–временного мира, и Эрда вещает, что «все бытие — тленно». 5) Торжествует только Огонь. Вотан знает его льстивый, вкрадчивый, неуловимый и лукавый характер.
   
    
     
Ты снова
     
вздумал вилять?
     
Речью лукавой
     
бойся меня обмануть!
    
   
   
говорит ему Вотан при его появлении, а на его вопрос к Альбериху: «Так, значит, веришь ты мне?» — тот отвечает:
   
    
     
Твоему коварству,
     
но не тебе!
    
   
   
Он только мечтает о том, чтобы возвратить Золото Дочерям Рейна, и только и служит, следовательно, Бездне, кому бы фактически ни услуживал. Когда боги во главе с Вотаном и Фриккой идут по радужному мосту в Вальгаллу (в самом конце драмы), только он один знает все и только он торжествует:
   
    
     
На погибель сами спешат, —
     
эти гордые мнимою силой…
     
Мне с ними быть
     
едва ли не стыдно…
     
В скользящее пламя
     
опять обратиться
     
я желаньем томлюсь!
     
Огнем пожрать
     
властелинов моих —
     
лучше, чем с ними
     
гибель принять, —
     
хотя бы то были и боги!
    
   
   
Такова первая стадия мировой трагедии — устроение Вальгаллы. Драма кончается видимым благополучием. Но проклятие и грех индивидуальности требуют какого–то другого окончания. И последние слова драмы поручены тоскующим в глубине Рейна Дочерям Рейна:
   
    
     
Радость Рейна!
     
Ласковый луч!
     
О, если б волнам
     
улыбнулся твой чистый свет!
     
Только в глубинах
     
правда таится:
     
ложь и страх
     
там, на вершинах царят!
    
   
   VI
   
Второй стадии трагедии посвящена «Валькирия».
   
В чем тут самоутверждение, если придерживаться принятой нами схемы? — Вотан понимает, что его личность отъединена незакономерно от Бездны и потому должна в ней погибнуть. Тем не менее он чувствует и знает, что в нем горит постоянный огонь творчества и воли, что в нем действует самая же Бездна. Мы можем сказать, что Вотан, как и весь его мир, и есть не что иное, как вечное самопротиворечие, т. е. самопорождение и самоуничтожение Бездны; Вотан и созданный им мир — лишь один из бесчисленных этапов этой описанной нами выше мистической диалектики Абсолютного и Бездны. Так вот Эрда и открывает знание этого Вотану. Узнавши тайну, он, естественно, не сразу ей подчиняется. Он замышляет новое соединение отъединенности и творчества, индивидуальной воли и всеобщего Хаоса и хочет родить свободного героя. Этот герой не должен обладать тем же знанием, которое открыто ему; он, кроме того, должен быть свободен от всяких Договоров. Вотан мечтает спасти Вальгаллу и весь мир, а также защититься от Альбериха силою этого свободного героя. Странствуя по земле под видом Вельзе, он рождает от смертной двух близнецов — Зигмунда и Зиглинду и — от Эрды — девять валькирий и среди них Брингильду — дочь знания Эрды, Творческой Воли Вотана, помощницу героям. Зигмунд должен исторгнуть меч Вотана из Ясеня — залог свободной творческой воли и творческого завоевания мира. Зигмунд — дикий волчонок, выросший в лесу. Ему чужды преграды узкой морали и долга. Таково новое самоутверждение. Вотан надеется, что рожденный им свободный герой Зигмунд спасет его и весь мир.
   
Прежде чем перейти к обрисованию столкновения са–моутвержденностей в этом втором периоде, прочитаем резюме всей драмы, вложенное в уста Вотана во втором акте, в разговоре с Брингильдой:
   
    
     
Что в тайне скрывал я от мира, —
     
то да пребудет
     
скрытым навеки…
     
Но ты, Брингильда, —
     
то же, что я…
     
Утратив радость
     
юной любви,
     
стремиться я к власти стал:
     
мой дух горел
     
желаний огнем
     
и добыл мне весь мир:
     
но, заблуждаясь,
     
ложью прельщенный,
     
зло договорами
     
я скрепил:
     
в сети завлек меня Логе,
     
а сам, как вихрь, исчез. —
     
От любви же не мог я отвлечься:
     
бесконечно жаждал я страсти.
     
А темный враг,
     
трусливый Нибелунг, —
     
Альберих страсть одолел:
     
он проклял любовь
     
и проклятьем достал
     
из Рейна клад золотой
     
и с ним безмерную власть.
     
Сумел я отнять
     
им скованный–перстень,
     
но я не Рейну
     
его вернул:
     
его я отдал
     
великанам
     
за блеск, за крепкий мой замок,
     
оплот вечный
     
власти моей. —
     
Провидя все
     
во тьме времен, Эрда,
     
священно–мудрая Вала,
     
страх мне внушила к кольцу,
     
вечный конец нам вещала…
     
О конце я хотел
     
все услышать,
     
но, смолкнув,
     
исчезла она…
     
Я утратил свой ясный дух, —
     
незнанье томило меня;
     
и проник я в глубь,
     
в лоно земли,
     
пленил богиню
     
чарами страсти,
     
гордость ее сломил
     
и заставил все сказать.
     
Знанье добыв у нее,
     
я сам ей любви дал залог;
     
и мудрость вещих снов
     
родила мне, Брингильда, тебя.
     
С восьмью сестрами
     
выросла ты;
     
чрез вас, валькирий,
     
я стал бороться
     
с ужасом диким,
     
грозящим мне:
     
с позорной кончиной бессмертных.
     
Чтоб мощной силой
     
встретить врага,
     
сбирать я героев велел вам: