1 2 3 4 5 6 
«Сэр, то, что вы говорите, совершенно истинно, — сказал доктор. — Если мне надо обнаружить новый факт или прочувствовать истинность чего-либо, мой ум не может быть загроможден тем, что было. Я вижу, насколько необходимо, чтобы ум отложил в сторону все, что он узнал или испытал. Но принимая во внимание природу ума, действительно ли такое возможно?»
   
«Если не должно быть никакого внутреннего требования, — сказал адвокат, размышляя вслух, — тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»
   
Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.
   
«Это так».
   
Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?
   
«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, — сказал доктор. — Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»
   
Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?
   
«Да, по крайней мере на словах, — ответил художник. — Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».
   
Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи — наши отношения, наши мысли, наши чувства — непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.
   
«Мы знаем, что клетки тела претерпевают постоянное изменение, — сказал доктор. — Само тело непостоянно, организм изнашивается. Однако, чувствуешь, что есть состояние, нетронутое временем, и это то состояние, к которому стремишься».
   
Давайте не размышлять, а придерживаться фактов. Мысль осознает ее собственный непостоянный характер, творения ума преходящи, как бы вы ни утверждали, что они не такие. Сам ум — это результат времени, он был создан с помощью времени и с помощью времени может развалиться на части. Он может быть обусловлен считать, что есть некое постоянство, или что нет ничего длительного. Сама обусловленность непостоянна, как наблюдается каждый день. Факт заключается в том, что постоянства нет. Но ум жаждет его во всех своих отношениях, он хочет увековечить фамилию через сына и так далее. Он не может выносить неопределенность собственного состояния, и продолжает создавать определенность.
   
«Я осознаю этот факт, — сказал доктор. — Когда-то я знал, что такое любить своих пациентов, и пока присутствовала любовь, мне было наплевать, постоянна она или нет. Но теперь, когда она прошла, я хочу чтобы она длилась долго. Желание постоянства возникает только тогда, когда ты испытал непостоянство».
   
«Неужели нет длительного состояния, которое можно назвать творческим вдохновением?» — спросил художник.
   
Возможно, через некоторое время мы поймем это. Давайте сначала очень четко уясним, что сам ум принадлежит времени, и, что бы ум ни создавал, оно непостоянно. Он может при его непостоянстве испытать мгновенное переживание чего-то, которое он тут же называет постоянным. Таким образом, из того, что он узнал, память создает и проецирует то, что он называет постоянным. Но эта проекция все еще в пределах ума, которые являются областью проходящего.
   
«Я понимаю, что все, рожденное в уме, обязательно будет в состоянии непрерывного изменения, — сказал доктор. — Но когда была любовь, она не была рождена умом».
   
Но теперь она стала принадлежать уму через память, не так ли? Ум теперь требует, чтобы она была восстановлена, а то, что восстановлено, будет непостоянным.
   
«Совершенно верно, сэр, — заметил адвокат, — я очень ясно это понимаю. Моя боль — это боль от вспоминания о том, что не должно было быть, и страстное желание того, что должно быть. Я никогда не живу в настоящем, а или в прошлом, или в будущем. Мой ум всегда зависит от времени».
   
«Думаю, что понимаю это, — сказал художник, — ум, со всею его хитростью, с его интригами, тщеславием и завистью, это водоворот внутреннего противоречия. Иногда он может ловить намек того, что вне его собственного шума, и то, что он поймал, становится воспоминанием. Именно с этим пеплом воспоминания мы живем, храня то, что является мертвым. Я делал так, и какое же это безумие!»
   
Теперь, может ли ум умереть по отношению к его воспоминаниям, его опытам, по отношению ко всему, что стало ему известно? Не стремясь к постоянному, может он умереть по отношению к непостоянному?
   
«Я должен понять это, — сказал доктор. — Я знал любовь, простите меня все за использование того слова, и я не могу „знать“ ее снова, потому что мой ум удерживает воспоминанием того, что было. Именно это воспоминание он хочет сделать постоянным, воспоминание того, что он познал. А воспоминание с его ассоциациями является только лишь пеплом. Из мертвого пепла никакое новое пламя не может быть рождено. Тогда что? Пожалуйста, позвольте мне продолжать. Мой ум живет воспоминаниями, а непосредственно сам ум — это память, память того, что было. И эта память того, что было, хочет, чтоб ее сделали постоянной. Так что нет никакой любви, а лишь память о любви. Но я хочу реальную вещь, не просто память об этом».
   
Желание реальной вещи — это все еще побуждение памяти, не так ли?
   
«Вы имеете в виду, что я не должен хотеть этого?»
   
«Правильно, — ответил художник. — Желание этого — это жажда, рожденная памятью. Вы не хотели или цеплялись за реальную вещь, когда она была, а она просто существовала, подобно цветку. Но как только она исчезла, началась глубокая тоска по ней. Хотеть ее — значит иметь пепел воспоминания. Высший момент, которого я очень хотел, не реален. Моя тоска является результатом воспоминания того, что когда-то случилось, и поэтому я снова в тумане памяти, что, как я теперь вижу, есть тьма»
   
Страстное стремление — это воспоминание. Не бывает никакого страстного стремления без известного, которое является памятью того, что было, и именно это стремление поддерживает «я», эго. Теперь, ум может умереть по отношению к известному, известному, которое требует, чтобы его сделали постоянным? Во это реальная проблема, не так ли?
   
«Что вы подразумеваете под смертью по отношению к известному?» — спросил доктор.
   
Умирать по отношению к известному — означает не иметь никакого продолжения вчерашнего дня. То, что имеет продолжение, — это просто память. То, что не имеет продолжения ни постоянно, ни непостоянно. Постоянство или непрерывность возникает только тогда, когда есть страх быстротечности. Может быть завершение сознания как продолжения, полное умирание по отношению к чувству становления, не накапливаясь снова в самом акте смерти? Это чувство становления есть только тогда, когда есть память о том, что было и что должно быть, и тогда настоящее используется лишь как проход между ними двумя. Смерть по отношению к известному — это полное спокойствие ума. Мысль под давлением страстного стремления никогда не может быть спокойной.
   
«Я следовал с пониманием вплоть до пункта, когда вы упомянули смерть, — сказал адвокат. — Теперь я сбит с толку».
   
Только то, что имеет окончание, может познать новое, любовь или высшее. То, что имеет продолжение, «постоянство» — это память о том, что было. Ум должен умереть по отношению к прошлому, хотя ум создан из прошлого. Весь ум полностью должен полностью быть спокоен, без какого-либо давления, влияния или движения из прошлого. Только тогда возможно другое.
   
«Мне придется много обдумывать все это, — сказал доктор. — Это будет настоящая медитация».
  
  
   
    
Откуда это побуждение обладать?
   
   
Дождь шел в течение нескольких дней, и все еще не было похоже, что вскоре будет ясно. Холмы и горы были окутаны черными тучами, а зеленый берег по ту сторону озера был скрыт под толстым туманом. Всюду были лужи, и дождь проникал через полуоткрытые окна автомобиля. Оставляя озеро позади и уходя серпантином в холмы, дорога проходила мимо множества небольших городов и деревушек, а затем поднималась по склону горы.
   
К настоящему времени дождь прекратился, и когда мы ехали выше, начали показываться заснеженные пики, искрясь на утреннем солнце. Теперь автомобиль остановился, и вы шли по пешеходной дорожке, которая удалялась от дороги, шла среди деревьев в открытые луга. Воздух был спокойным и холодным, и здесь было удивительно тихо, не было привычных коров с их колокольчиками. Вы не встречали никаких других людей на той дорожке, но на влажной земле виднелись следы тяжелой обуви с рядами от гвоздей. Дорожка не была слишком сырой, но на сосне еще виднелись капли дождя. Подойдя к краю утеса, далеко внизу вы могли видеть ручей, текущий от отдаленных ледников. Он питался несколькими водопадами, но их шум не достигал этого далекого местечка, и стояла полная тишина.
   
Вы также не могли не быть тихим. Это не была навязанная тишина, вы стали тихим естественно и легко. Ваш ум больше не продолжал свое бесконечное блуждание. Его внешнее движение остановилось, и он отправился в путешествие вовнутрь, путешествие, которое вело к большим высотам и удивительным глубинам. Но вскоре даже это путешествие прекратилось, и не было ни внешнего, ни внутреннего движения ума. Он был полностью спокоен, но все же движение было, движение, совершенно не связанное с уходом и приходом ума, движение, которое не имело никакой причины, никакой цели, никакого центра. Это было движение в пределах ума, сквозь ум и за пределы ума. Ум мог следовать за всеми его собственными действиями, даже запутанными и изощренными, но он был неспособен следовать за этим другим движением, которое не происходило из него самого.
   
   
Так что ум был спокоен. Его не заставили быть спокойным, его спокойствие не было организованным и не было вызвано каким-то желанием быть спокойным. Он был просто спокоен, и, от такого спокойствия, происходило бесконечное движение. Ум никогда не мог схватить его и поместить среди воспоминаний, он бы сделал так, если бы мог, но не мог узнать это движение. Уму оно было незнакомо, поскольку он никогда не знал его, поэтому и был спокоен, а бесконечное движение происходило вне пределов воспоминания.
   
Теперь солнце располагалось позади отдаленных пиков, которые снова закрылись облаками.
   
«Я ожидал этого разговора много дней, и сейчас, когда я здесь, не знаю, с чего начать».
   
Он был молодым человеком, довольно высоким и худым, но держался хорошо. Он окончил колледж, сказал он, но не очень хорошо учился там, еле выдержав экзамен, и только благодаря тому, что отец тянул его за уши, он сумел получить хорошую работу. У его работы было будущее, как у каждой работы, если вы упорно трудитесь, но он и здесь неохотно трудился. Он останется дальше, но не более того. Что касается беспорядка в мире, казалось, в любом случае это не имело большого значения. Он был женат и имел маленького сына — довольно хороший ребенок и удивительно умный, добавил он, учитывая посредственность родителей. Но когда мальчик вырастет, он, вероятно, станет таким же, как остальная часть мира, преследуя успех и власть, если к тому времени мир все еще останется.
   
«Как видите, я могу достаточно легко разговаривать о некоторых вещах, но то, о чем я действительно хочу поговорить, кажется настолько сложным и трудным. Я никогда прежде не говорил о своей проблеме с кем-либо, даже с моей женой, и предполагаю, что все это теперь делает наш разговор тяжелее. Но если вы потерпите, я постараюсь объяснить».
   
Он сделал паузу на секунду или две, а затем продолжил.
   
«Я единственный сын, причем довольно избалованный. Хотя я увлекаюсь литературой и хотел бы писать, у меня нет ни дара, ни побуждения. Я не совсем глуп и мог бы достичь кое-чего в жизни, но у меня есть снедающая меня проблема: я хочу беспредельно обладать людьми. Я стремлюсь не просто к обладанию, а к полному доминированию. Я не могу выносить, когда присутствует хоть какая-то свобода для человека, которым я обладаю. Я наблюдал за другими, и, хотя они также властны, все это настолько ревностно, без какой-либо реальной интенсивности. Общество с его понятием о хороших манерах удерживает их в пределах рамок. Но у меня нет никаких рамок, я просто обладаю, без любых качественных прилагательных. Не думаю, что кому-то известно то, через какие агонии я прохожу, каким пыткам подвергаюсь. Это не просто ревность, это буквально адский огонь. Чего-то ведь должно хватать, хотя пока ничего не хватает. Внешне я умею контролировать себя, и, вероятно, кажусь вполне нормальным, но внутри я бушую. Пожалуйста, не подумайте, что я преувеличиваю, мне только жаль, что это не так».
   
Что вызывает у нас желание обладать не только людьми, но и вещами, и идеями? Зачем это побуждение иметь, со всей его борьбой и болью? И когда мы действительно обладаем, это не кладет конец проблеме, а лишь пробуждает другие проблемы. Если позволите спросить, вы знаете, почему вы хотите обладать, и что означает обладание?
   
«Обладание собственностью отличается от обладания людьми. Пока наше нынешнее правительство действует, будет разрешено личное владение собственностью, не слишком много, конечно, но по крайней мере несколько акров, дом или два, и так далее. Вы можете принимать меры, чтобы охранять вашу собственность, держать ее на ваше собственное имя. Но с людьми по-другому. Вы не можете их закрепить или запереть. Рано или поздно они выскальзывают из ваших рук, а затем начинается пытка».
   
Но откуда это побуждение обладать? И что мы подразумеваем под обладанием? В обладании, в чувстве, что вы имеете, присутствует гордость, некоторое ощущение власти и престижа, верно? Есть удовольствие от осознания, что что-то является вашим, будь то дом, кусок ткани или редкая картина. Обладание способностью, талантом, возможностью достигать и признание, которое это приносит, — также придает вам ощущение важности, безопасную перспективу на жизнь. Пока люди обеспокоены, обладать и быть обладаемым — это часто взаимно удовлетворяющие отношения. Имеется также обладание с точки зрения верований, идей, идеологий, не так ли?
   
«Разве мы не входим в слишком широкую область?»
   
Но владение подразумевает все это. Вы можете хотеть обладать людьми, другой может обладать целым рядом идей, в то время как кто-то еще может быть удовлетворен, имея несколько акров земли. Но как бы сильно объекты не варьировались, всякое владение, по существу, одинаковое, и каждый будет защищать то, что он имеет, или в самом отказе будет обладать чем-то еще на другом уровне. Экономическая революция может ограничить или отменить владение частной собственностью, но быть свободным от психологической собственности людей или идей — это совершенно другой вопрос. Вы можете избавиться от одной специфической идеологии, но скоро найдете другую. Вы должны обладать любой ценой. А теперь, есть ли когда-либо момент, когда ум не обладает или не обладаем? И почему хочется обладать?
   
«Я предполагаю, что при обладании чувствуешь себя сильным, в безопасности, и, конечно, всегда присутствует удовлетворяющее удовольствие в чувстве собственности, как вы говорите. Я хочу обладать людьми по нескольким причинам. С одной стороны, ощущение власти над другим придает мне чувство важности. При обладании также имеется ощущение благосостояния, чувствуешь себя комфортно и в безопасности».
   
И все же при этом всем есть конфликт и печаль. Вы хотите продолжить получать удовольствие от обладания и избегаете боли из-за него. А так можно делать?
   
«Вероятно, нет, но я продолжаю пробовать. Я качусь на стимулирующей волне обладания, прекрасно зная, что случится, и когда происходит падение, как это всегда и происходит, я поднимаюсь и сажусь на следующую волну».
   
Тогда у вас нет никакой проблемы, не так ли?
   
«Я хочу, чтобы эта пытка закончилась. Действительно невозможно обладать полностью и навсегда?»
   
Это кажется невозможным в отношении собственности и идей, и не намного ли это более невозможно в отношении людей? Собственность, идеологии и устоявшиеся традиции статичны, фиксированы, и их можно защищать в течение длительных периодов времени через законодательство и различные формы сопротивления, но с людьми все не так. Люди живые, как и вы, они тоже хотят доминировать, обладать или быть обладаемыми. Несмотря на кодексы морали и санкции общества, люди выскальзывают из-под одного образца обладания в другой. Не бывает такой вещи, как полное обладание чем-нибудь в любое время. Любовь никогда не является обладанием или привязанностью.
   
«Тогда, что я должен сделать? Я могу освободиться от этого страдания?»
   
Конечно, вы можете, но это совершенно другое дело. Вы осознаете, что обладаете, но вы когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русскими, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то мы и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, — и это отождествление порождает вражду и бесконечную борьбу.
   
«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку в моей душе. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».
   
Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым будущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?
   
«Это когда-либо возможно?»
   
Вам придется выяснить, вам придется полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об обладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно другим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы — вот фактор освобождения, а не желание быть свободным.
   
«Я способен на такое трудное исследование и обнаружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».
  
  
   
    
Желание и боль противоречия
   
   
Два человека были заняты рытьем длинной, узкой могилы. Это был рыхлая песчаная почва без примеси большого количества глины, и копание давалось легко. Теперь они подравнивали углы и придавали со всех сторон опрятный вид. Несколько пальм нависали над могилой, и на них были большие связки золотистых кокосовых орехов. На мужчинах были только набедренные повязки, их голые тела блестели в раннем утреннем солнце. Легкая почва была все еще влажной из-за недавних дождей, и листья деревьев, потревоженные нежным ветерком, искрились в ясном утреннем воздухе. Это был прекрасный день, и поскольку солнце только что показалось над верхушками деревьев, все еще не было слишком жарко. Море казалось бледно-синим и очень спокойным, а белые волны лениво накатывались на берег. В небе не было ни облачка, и убывающая луна еще находилась посередине неба. Трава ярко зеленела, повсюду летали птицы, перекликаясь разными голосами. На земле царило великое умиротворение.
   
Поперек узкой канавы мужчины поместили две длинных доски и поперек них положили канат. Их яркие набедренные повязки и темные, загорелые тела придали жизнь пустой могиле, затем они ушли, и земля быстро высыхала на солнце. Это было большое кладбище, без особого порядка, но ухоженное. Ряды белых надгробий с выгравированными именами на них, потускнели из-за обильных дождей. Два садовника работали на кладбище целый день: поливая, подрезая, сажая и пропалывая. Один был высоким, а другой — низкорослым и полным. За исключением повязки на их головах, предохраняющей от палящего солнца, и набедренной — на них ничего не было. Их кожа была почти черной. В дождливые дни, набедренная повязка также была единственным предметом одежды, и дожди смывали загар с тел. Высокий поливал кустарник, который он только что посадил. Из большого, круглого, глиняного горшка с узким горлом он расплескивал воду на листья и цветы. Горшок блестел на солнце, как и мускулы его смуглого тела, перемещающегося с непринужденностью, и в том, как он стоял, было изящество и достоинство. За этим было приятно наблюдать. Тени были длинными в утреннем солнце.
   
Внимание — странная вещь. Мы никогда не смотрим без призмы слов, объяснений и предубеждений, мы никогда не слушаем без суждения, сравнения и воспоминания. Сам факт, присвоения названия цветку или птице является отвлечением. Ум никогда не спокоен, чтобы смотреть, слушать. В тот момент, когда он смотрит, он отключен в его беспокойных блужданиях, в самом акте слушания присутствует интерпретация, воспоминание, удовольствие, а внимание отсутствует. Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слушает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как концентрация — это способ исключения и сопротивления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание — это полное добро.
   
   
Он был мужчиной средних лет, почти лысый, с ясными, внимательными глазами. Трудная жизнь, которая была полна волнений и тревог наложила отпечаток на его лицо — оно было испещрено морщинами. Отец нескольких детей, объяснил, что его жена умерла во время рождения последнего ребенка, и теперь они жили с какими-то родственниками. Хотя он все еще работал, его жалованье было маленьким, и было трудно сводить концы с концами, но, так или иначе, они жили без особой нужды. Старший сын зарабатывал себе на жизнь сам, а второй ходил в колледж. Сам он был из семьи, которая имела строгие традиции многих столетий, и это воспитание теперь очень пригодилось ему. Но у следующего поколения, кажется, все будет по-другому, мир изменялся быстро, и старые традиции рушились. В любом случае, жизнь продолжалась, и было бесполезно ворчать. Он пришел не для того, чтобы говорить о своей семье или будущем, а о самом себе.
   
«С тех пор, как себя помню, я, кажется, живу в состоянии противоречия. Я всегда имел идеалы и всегда был далек от них. С самых ранних лет я чувствовал тягу к монашеской жизни, жизни в одиночестве и медитации, а закончилось все семейной жизнью. Я когда-то думал, что хотел бы быть ученым, но вместо этого выполнял нудную работу в офисе. Вся моя жизнь была рядом тревожащих контрастов, и даже сейчас я в самой гуще внутренних противоречий, которые очень беспокоят меня, поскольку я хочу быть в мире с самим собой, но, кажется, не способен гармонизировать эти противоречивые желания. Что мне делать?»
   
Естественно, никогда не может быть гармонии или объединения противопоставленных желаний. Вы можете гармонизировать ненависть и любовь? Можно ли когда-либо соединить амбицию и желание мира? Разве они не всегда будут противоречащими?
   
«Но нельзя ли конфликтующие желания взять под контроль? Разве эти дикие лошади не могут быть приручены?»
   
Вы пробовали, не так ли?
   
«Да, много лет».
   
И вам удалось?
   
«Нет, но это оттого, что я не должным образом дисциплинировал желание, недостаточно усердно старался. Ошибка не в дисциплине, а в том, кто терпит неудачу в дисциплинировании».
   
Не является ли это само дисциплинирование желания породителем противоречия? Дисциплинировать означает сопротивляться, подавлять, а не является ли сопротивление или подавление способом конфликта? Когда вы дисциплинируете желание, кто этот «вы», осуществляющий дисциплинирование?
   
«Это высшее “я”».
   
Действительно? Или это просто одна часть ума, пытающаяся доминировать над другой, одно желание, подавляющее другое желание? Это подавление одной части ума с помощью другой, которую вы называете «высшим “я”», может только привести к противоречию. Всякое сопротивление влечет за собой борьбу. Как бы сильно одно желание ни подавляло или дисциплинировало другое, это так называемое более высокое желание порождает другие желания, которые вскоре восстают. Желания умножаются, не бывает только одно желание. Разве вы не заметили этого?
   
«Да, я заметил, что при дисциплинировании одного специфического желания рядом с ним возникает другое. Вам приходится удовлетворять их одно за другим».
   
И таким образом тратят всю жизнь, преследуя и сдерживая одно желание за другим только, чтобы в конце обнаружить, что желание все еще остается. Воля — это желание, и она тиранически может доминировать над всеми другими желаниями, но то, что побеждено, нужно побеждать снова и снова. Воля может стать привычкой, и ум, который функционирует по привычной колее, является механическим, мертвым.
   
«Я не уверен, что понимаю все тонкие моменты того, что вы объяснилвость, но я осознаю запутанность и противоречия желания. Если бы во мне было только одно противоречие, я мог бы покончить с его борьбой, но их несколько. Как мне добиться успокоения?»
   
Понимать — это одно, а желать успокоения — это другое. С пониманием действительно приходит успокоение, но просто желание быть спокойным только усиливает желание, которое является источником всего конфликта. Сильное, доминирующее желание никогда не приносит успокоения, а лишь строит стену заключения вокруг себя.
   
«Тогда, как выбраться из этой сети внутренне противоречивых желаний?»
   
Действительно ли «как» является исследованием или требованием метода, с помощью которого можно положить конец противоречию?
   
«Возможно, я прошу метод. Но разве только не через терпеливую и суровую практику надлежащего метода можно покончить с борьбой?»
   
Опять же, любой метод подразумевает усилие контролировать, подавлять или сдерживать желание, и при этом усилии создается сопротивление в различных формах, скрытых или грубых. Именно подобно проживанию в узком проходе, который закрывает от вас необъятность жизни.
   
«Вы, кажется, совсем против дисциплины».
   
Я только указываю на то, что дисциплинированный, созданный по шаблону ум, — это не свободный ум. С пониманием желания дисциплина теряет свою важность. Понимание желания имеет гораздо большее значение, чем дисциплина, которая является простым соответствием образцу.
   
«Если не должно быть никакой дисциплины, то как уму освободиться от желания, которое привносит все эти противоречия?»
   
Желание на самом деле не привносит противоречия. Желание и есть противоречие. Именно поэтому важно понять желание.
   
«Что вы подразумеваете под пониманием желания?»
   
Это значит осознавать желание, не определяя его, не отклоняя или принимая его. Это значит просто осознавать желание, как вы осознавали бы ребенка. Если бы вы хотели понять ребенка, то должны были бы наблюдать за ним, и такое наблюдение невозможно, если имеется какое-то чувство осуждения, оправдания или сравнения. Точно так же, чтобы понять желание, должно быть такое простое понимание его.
   
«Тогда будет прекращение внутреннего противоречия?»
   
Можно ли что-нибудь гарантировать в этом деле? И само это побуждение убедиться, быть уверенным — это не еще одна форма желания?
   
Сэр, вы когда-либо знали момент, когда не было никакого внутреннего противоречия?
   
«Возможно, во сне, но не иначе».
   
Сон — это не обязательно состояние спокойствия или свободы от внутреннего противоречия, но это другой вопрос. Почему вы никогда не знали такого момента? Разве вы не испытывали полное действие — действие, вовлекающее ваш ум и ваше сердце, а также ваше тело, все ваше целостное бытие?
   
«К сожалению, я никогда не знал такого чистого момента. Полное самозабвение — это, должно быть, великая благодать, но оно никогда не случалось со мной, и, я думаю, очень немногие когда-либо получали такое благословение».
   
Сэр, когда «я» отсутствует, разве мы не знаем любовь, не ту любовь, которая называется личной или безличной, мирской или божественной, а любовь без толкования ума?
   
«Иногда, когда я сижу за моим столом в офисе, странное чувство „необычности“ прионо длилось и не исчезало».
   
Насколько мы алчны! Мы хотим удержать то, что нельзя удержать, мы хотим помнить то, что не является материалом для памяти. Все это желание, преследование, достижение, что является желанием быть, стать, приводит к противоречию, созданию «я». «Я» никогда не познает любовь, оно может только знать желание с его противоречиями и страданиями. Любовь — это не то, что нужно преследовать, достигать, ее не купить за практику добродетели. Все такие стремления — это пути «я», желания, а с желанием всегда есть боль противоречия.
  
  
   
    
«Что мне делать?»
   
   
Дул свежий и прохладный ветер. Воздух из окружающей полупустыни не был сухим, он приходил с далеких гор. Эти горы были одними из самых высоких в мире, большая цепь их тянулась от северо-запада до юго-востока. Они были массивными и величественными, что являло собой невероятное зрелище. Особенно, когда вы видели их ранним утром, после того, как солнце ложится на спящую землю. Их высокие пики, светясь нежно-розовым цветом, выделялись потрясающе ясно на фоне бледного голубого неба. Когда солнце поднялось выше, равнины покрылись длинными тенями. Вскоре те таинственные пики исчезнут в облаках, но прежде, чем удалятся, они оставят свое благословение на долинах, реках и городах. Хотя вы больше не могли их видеть, вы могли чувствовать, что они там, тихие, огромные и бесконечные.
   
Вдоль дороги, напевая, шел нищий. Он был слепой, и его вел какой-то ребенок. Люди проходили мимо него, и иногда кто-то, бывало, бросал монету или две в банку, которую он держал в одной руке. Он продолжал петь, не обращая внимания на дребезжание монет. Из большого дома вышел слуга, бросил монету в банку, пробормотал что-то и возвратился назад, закрывая за собой ворота. Попугаи разлетались на день в их сумасшедшем и шумном полете. Они полетят к полям и лесам, но к вечеру снова вернутся на ночь к деревьям вдоль дороги. Там было безопаснее, хотя уличные фонари располагались почти у кроны деревьев. Множество других птиц, казалось, оставались днем в городе, и на большой лужайке некоторые из них пытались поймать сонных червей. Мимо прошел мальчик, играя на флейте. Он был тощий и босой, а походка — несколько чванливой и самодовольной. Казалось, что его ноги не заботились о том, куда они ступали. Он сам был флейтой, а песня угадывалась в его глазах. Идя позади него, вы чувствовали, что он был первым мальчиком с флейтой во всем мире. И, в некотором роде, он им и был, поскольку не обращал никакого внимания ни на автомобиль, который промчался мимо, ни на дремавшего полицейского, стоящего на углу, ни на женщину с вязанской дров на голове. Он был потерян для мира, но его песня продолжалась. И так начинался новый день.
   
   
Комната казалась не очень большой, и тем немногим людям, которые пришли, было довольно тесно. Они все были разных возрастов: старик с юной дочерью, супружеская пара и студент колледжа. Они, очевидно, не знали друг друга, и каждый стремился поговорить о собственной проблеме, не желая сталкиваться с проблемами других. Девочка сидела около отца, застенчивая и очень тихая. Ей, наверное, было приблизительно десять. На ней была опрятная одежда, а волосы украшены цветком. Некоторое время в комнате царила тишина. Студентбыл нетерпелив, казалось, он ждал целую вечность, чтобы поговорить, и старик предпочел позволить высказаться другим. Наконец, довольно нервно, молодой человек начал.
   
«Я сейчас на последнем курсе в колледже, где изучаю инженерное дело, но так или иначе меня, кажется, не интересует какая-то карьера. Я просто не знаю, чем хочу заниматься. Моего отца, адвоката, не волнуют мои проблемы, пока я делаю что-то. Конечно, так как я изучаю инженерное дело, ему хотелось бы, чтобы я стал инженером. Но я не питаю ни малейшего интереса к этому. Я сказал ему об этом, но он ответил, что интерес придет, как только я начну зарабатывать на жизнь. У меня есть несколько друзей, которые получили различные специальности и теперь зарабатывают этим себе на жизнь. Но большинство из них уже разочаровались своими профессиями, и какими они будут несколькими годами позже, одному только Богу известно. Я не хочу, чтобы это случилось и со мной, но уверен, что так будет, если я стану инженером. Поверьте, я не экзаменов боюсь. Я могу сдать их достаточно легко, и я не хвастаюсь. Мне просто не нравится профессия инженера, и ничто иное, кажется, тоже не интересует меня. Я немного писал и баловался живописью, но такой вид деятельности не очень многое дает в материальном плане. Мой отец только заинтересован в проталкивании меня на работу, и он мог бы найти для меня хорошую работу, но я предвижу, что со мной случится, если я приму ее. Я испытываю желание бросить все и оставить колледж, не дожидаясь сдачи заключительных экзаменов».
   
Это было бы довольно глупо, не так ли? В конце концов, вы почти закончили учебу, почему бы не окончить колледж? В этом нет никакого вреда, верно?
   
«Думаю, что нет. Но что мне делать после этого?»
   
Кроме обычных специальностей, что бы вам действительно нравилось делать? У вас должен быть некий интерес, пусть даже неопределенный. Где-то в глубине души вы знаете, каков он, не так ли?
   
«Понимаете, я не хочу стать богатым. У меня нет желания обзавестись семьей и не хочу быть рабом рутины. Большинство моих друзей, кто имеет работу или начал карьеру, привязаны к офису с утра до ночи. И что они получают от этого? Дом, жену, несколько детей — и скуку. Для меня это по-настоящему пугающая перспектива, а я не хочу оказаться в клетке. Но я все еще не знаю, что делать».
   
   
Так как вы много думали обо всем этом, разве вы не пробовали выяснить, где проявляется ваш реальный интерес? Что говорит ваша мать?
   
«Ее не заботит, что я делаю, пока со мной все в порядке, что означает надежно жениться и остепениться. Так что она поддерживает отца. В свободное время я много думал о том, кем бы я действительно хотел стать, обсуждал это с друзьями. Но большинство моих друзей склонны к той или иной профессии, и с ними нет смысла говорить. Однажды попав в ловушку карьеры, независимо от того, какова она, они считают, что это именно то, что надо делать: обязанность, ответственность и все остальное. Я просто не хочу заниматься подобным механическим трудом. Но в чем заключается мое стремление? Мне жаль, но я не знаю».
   
Вы любите людей?
   
«Неопределенным образом. Почему вы спрашиваете?»
   
Возможно, вам могло бы нравиться делать кое-что по линии социальной работы.
   
«Любопытно, что вы такое говорите. Я подумал, а не заняться ли социальной работой, и какое-то время я контактировал с некоторыми из тех, кто отдал этому делу жизнь. Вообще говоря, они сухая, расстроенная кучка людей, ужасно заботящаяся о бедных и непрерывно деятельная в старании улучшить социальные условия, но несчастная внутри. Я знаю одну молодую женщину, которая отдала бы свой правый глаз, чтобы выйти замуж и вести семейную жизнь, но идеализм разрушает ее. Она поймана в сети рутины выполнения добрых дел и стала ужасно унылой из-за собственной скуки. Это все идеализм без вспышки, без внутренней радости».
   
Наверное, религия, в принятом смысле слова, ничего для вас не значит?
   
«Мальчишкой я раньше часто ходил с моей матерью в храм, с его священниками, молитвами и церемониями, но я не был там в течение многих лет».
   
И это также становится рутиной, скучным ощущением, жизнью на словах и объяснениях. Религия — это кое-что намного большее, чем все это. Вы любите приключения?
   
«Не в обычном значении этого слова: восхождения но горы, полярные исследования, глубоководные ныряния и так далее. Я не склонен к предрассудкам, но для меня в этом есть кое-что довольно ребяческое. Я не мог бы подниматься по горам, так же как охотиться на китов».
   
Как насчет политики?
   
«Обычная политическая игра не интересует меня. У меня есть несколько друзей-коммунистов, и я читал часть их чуши, и одно время подумывал о присоединении к партии. Но не перевариваю их лицемерие, их насилие и тиранию. А это именно то, что они фактически отстаивают, какой бы ни была их официальная идеология и разговоры о мире. Я быстро прошел эту стадию».
   
Мы многое отсеяли, не так ли? Если вы не хотите делать что-либо из этого, то что остается?
   
«Я не знаю. Не слишком ли я молод, чтобы знать?»
   
Дело не в возрасте, не так ли? Недовольство — это часть существования, но мы обычно находим способ обуздать его либо с помощью карьеры, брака, веры, идеализма и добрых дел.
   
Так или иначе, большинство из нас умеет потушить это пламя недовольства, верно? После успешного тушения мы думаем, наконец, что мы счастливы и можем быть счастливы, по крайней мере, в настоящее время. Теперь, вместо тушения пламени недовольства через некую форму удовлетворения возможно поддерживать его горение всегда? И недовольство ли это тогда?
   
«Вы имеете в виду, что я должен остаться в таком состоянии, неудовлетворенным всем вокруг меня, всем внутри самого себя, и не искать какое-либо удовлетворяющее занятие, которое позволит этому огню сгореть? Вы это имеете в виду?»
   
Мы недовольны, потому что думаем, что должны быть довольны. Мысль о том, что мы должны быть в мире с собой, делает недовольство болезненным. Вы думаете, что вы должны быть кем-то, не так ли, — ответственным человеком, полезным гражданином и всей остальной частью этого. С пониманием недовольства вы можете быть всем и намного больше. Но вы хотите делать что-то удовлетворяющее, что-то, что займет ваш ум и поэтому положит конец внутреннему волнению, так?
   
«Да, так в некотором роде, но теперь-то я вижу, к чему такое занятие приведет».
   
Занятой ум — это отупленный, обыденный ум, в сущности, он посредственен. От того, что укоренился в привычке, в вере, в представительной и выгодной устоявшейся рутине, ум чувствует себя в безопасности и внутри, и внешне.
   
Поэтому он прекращает беспокоиться. Это ведь так?
   
«В общем-то, да. Но что мне делать?»
   
Вы можете обнаружить решение, если дальше войдете в это чувство недовольства. Не думайте о нем с точки зрения удовлетворения. Выясните, почему оно существует, и не должно ли оно сохраниться горящим. В конце концов, вы не особенно заинтересованы зарабатыванием средств к существованию, не так ли?
   
«Совсем глупым образом, нет. Прожить можно всегда, так или иначе».
   
Так что это вообще не проблема для вас. Но вы не хотите быть пойманными в сети рутины, в колесо посредственности. Не об этом ли вы печетесь?
   
«Похоже, что об этом, сэр».
   
Чтобы не быть таким образом пойманным, потребуется усердно трудиться, непрерывно наблюдать, что означает — не приходить ни к каким умозаключениям, отталкиваясь от которых, продолжать думать далее, потому что начинать думать с умозаключения значит не думать вообще. Именно потому что ум начинает с умозаключения, с веры, с опыта, с знания, он оказывается в клетке рутины, в сетях привычки, и затем огонь недовольства тухнет.
   
«Я вижу, что вы совершенно правы, и я теперь понимаю, что это действительно было у меня на уме. Я не хочу быть таким, как те, чья жизнь проходит в рутине и скуке, и говорю это без всякого чувства превосходства. Забываться в различных формах приключений одинаково бессмысленно. К тому же, я не хочу быть просто довольным.
   
Я начал видеть, пусть даже смутно, в направлении, о котором никогда даже не знал, что оно существует. Является ли новое направление тем, о котором вы на днях говорили на вашей беседе, когда рассказывали о состоянии или движении, которое бесконечно и вечно творческое?»
   
Возможно. Религия — это не вопрос церквей, храмов, ритуалов и веры, а миг за мигом открытие того движения, которое может иметь любое имя или никакого.
   
«Боюсь, что я занял времени больше, чем мне было отпущено, — сказал он, поворачиваясь к остальным. — Я надеюсь, что вы не возражаете».
   
«Напротив, — ответил старик. — Я слушал очень внимательно и узнал много полезного. К тому же, я увидел кое-что помимо своей проблемы. Когда слушаешь спокойно о неприятностях другого, наши собственные трудности иногда видятся в другом ракурсе».
   
Он помолчал в течение минуты или двух, как будто раздумывая, как выразить то, что хотел сказать.
   
«Лично я достиг возраста, — продолжил он, — когда больше не спрашиваю, что мне делать. Вместо этого я оглядываюсь назад и раздумываю над тем, что я сделал с моей жизнью. Я тоже ходил в колледж, но не был столь вдумчив, как наш молодой друг. После окончания колледжа я отправился на поиски работы и, однажды найдя ее, провел последующие сорок с лишним лет, зарабатывая средства к существованию и содержанию довольно большой семьи. В течение всего того времени я был в плену рутины офиса, о которой вы упоминали, и в привычках семейной жизни, и мне известны ее удовольствия и горести, слезы и мимолетные радости. Я старел в борьбе и усталости, и за последние годы произошел быстрый упадок сил. Оглядываясь назад, я спрашиваю себя: „Что ты сделал со своей жизнью? Кроме твоей семьи и твоей работы, что ты фактически выполнил?“
   
Старик сделал паузу перед ответом на собственный вопрос.
   
«За эти годы я присоединялся к различным ассоциациям за усовершенствование того или этого, принадлежал нескольким различным религиозным группам и оставлял одну ради другой. Я с надеждой читал литературу крайних левых, только чтобы обнаружить, что их организация так же тиранически авторитарна, как и церковь. Теперь, когда я на пенсии, я вижу, что жил на поверхности жизни, просто дрейфовал. Хотя я боролся немного с сильным течением общества, в конце оно меня унесло. Но не поймите меня неправильно. Я не пускаю слезы из-за прошлого, не оплакиваю то, что было. Меня беспокоят те несколько лет, которые мне еще остались. Между теперешним моментом и быстро приближающимся днем моей смерти, как мне встретить реальность, называемую жизнью? Вот в этом моя проблема».
   
То, какие мы сейчас, состоит из того, какими мы были. И то, какими мы были, также формирует будущее, не определяя четко линии развития и сущности каждой мысли и действия. Настоящее — это движение прошлого к будущему.
   
«Каким было мое прошлое? Фактически вообще ничто. Не было никаких больших грехов, никакой высокой амбиции, никакого подавляющего горя, никакого деградирующего насилия. Моя жизнь была такой же, как у среднего человека.
   
Спокойным потоком, совершенно посредственной жизнью. Я создал прошлое, в котором нет ничего, чего можно было бы стыдиться или чем можно было бы гордиться. Все мое существование было унылым и пустым, без особого значения. Все было бы точно так же, живи я во дворце или в хижине в деревне. Как же легко скользить по течению посредственности! Теперь, мой вопрос, могу ли я остановить в себе самом данное течение посредственности? Можно ли покончить с моим глупо накапливающимся прошлым?»
   
Что такое прошлое? Когда вы используете слово «прошлое», какое оно имеет значение?
   
«Мне кажется, что прошлое — это в основном ассоциации и память».
   
Вы подразумеваете всю память или только память о ежедневных событиях? События, которые не имеют никакого психологического значения, которые можно помнить, не пуская корни в почву ума. Они приходят и уходят, они не занимают и не обременяют ум. Остаются только те, которые имеют психологическое значение. Итак, что вы подразумеваете под прошлым? Имеется ли прошлое, которое остается твердым, неподвижным, из которого вы можете легко и резко вырваться?
   
«Мое прошлое состоит из множества крошечных частиц, собранных вместе, а их корни мелочны. Хороший удар, подобно порыву ветра, мог бы унести их».
   
И вы ждете ветра. В этом ваша проблема?
   
«Я ничего не жду. Но что, мне так жить дальше все оставшиеся дни? Неужели я не могу покончить с прошлым?»
   
Опять же, что это за прошлое, из которого вы хотите вырваться? Прошлое статично или оно живое существо? Если оно живое существо, как получает жизнь? С помощью каких средств оно восстанавливает себя? Если оно действительно живое существо, как вы покончите с ним? И кто этот «вы», который хочет покончить с ним?
   
«Я запутываюсь, — пожаловался он. — Я задал простой вопрос, а вы навстречу ему, задаете несколько еще более запутанных вопросов. Не будете ли любезны объяснить, что вы имеете в виду?»
   
Вы говорите, сэр, что хотите освободиться от прошлого. Что является этим прошлым?
   
«Оно состоит из опытов и воспоминаний о них, которые имеются».
   
Ваши воспоминания, как вы говорите, находятся на поверхности, они не глубоки. Но не могут ли некоторые из них иметь корни глубоко в подсознании?
   
«Не думаю, что у меня есть какие-то глубокие воспоминания. Традиция и вера имеют глубокие корни во многих людях, но я следую им только для социального удобства. Они не играют очень существенную роль в моей жизни».
   
Если бы прошлое можно было бы так легко отсеять, не было бы никакой проблемы. Если только осталась внешняя шелуха прошлого, от которой можно очиститься в любой момент, то вы уже вырвались. Но есть еще что-то в проблеме, верно? Как вы вырвитесь из вашей посредственной жизни? Как вы разрушите мелочность ума? Разве это тоже не ваша проблема, сэр? И, конечно, «как» в этом случае углубление исследования, а не требование метода. Именно практика метода, основанного на желании преуспеть, с его опасением и авторитетом, поставила мелочность на первое место.
   
«Я шел с намерением рассеять мое прошлое, которое не имеет большого значения, а меня столкнули с другой проблемой».
   
Почему вы говорите, что ваше прошлое не имеет большого значения?
   
«Я плыл по течению на поверхности жизни, а когда вы плывете по течению, вы не можете иметь глубокие корни, даже в вашей семье. Я вижу, что жизнь для меня не очень много значила, я ничего в ней не сделал. Мне остается всего несколько лет, и я хочу прекратить плыть по течению, хочу кое-что сделать с тем, что остается от моей жизни. Это вообще возможно?»
   
Что вы хотите сделать с вашей жизнью? Разве образец того, кем вы хотите быть, не развивался из того, кем вы были? Конечно же, ваш образец — это реакция из того, что было, результат прошлого.
   
«Тогда как мне сделать что-нибудь в жизни?»
   
Что вы подразумеваете под жизнью? Вы можете воздействовать на нее? Или жизнь многообразна, и ее не удержать в пределах границ ума? Жизнь — это все, не так ли? Ревность, тщеславие, вдохновение и отчаяние; общественная мораль и достоинство, которые находятся вне царства искусственной справедливости; знание, собранное через столетия; характер, который является встречей прошлого с настоящим; организованные верования, называемые религиями, и суть, которая скрывается за ними; ненависть и привязанность; любовь и сострадание, которые не в пределах области ума, — все это и больше есть жизнь, не так ли? И вы хотите сделать с ней что-нибудь, придать ей форму, направление, значение. Теперь, кто же этот «вы», который хочет сделать все это? Отличаетесь ли вы от того, что стремитесь изменить?
   
«Вы предлагаете просто продолжать плыть по течению?»
   
Когда вы хотите направить, сформировать жизнь, ваш образец может быть только согласно прошлому, или без возможности сформировать ее, ваша реакция — это плыть по течению. Но понимание всей жизни в целом вызывает его собственное действие, при котором не плывут по течению, не прикладывают образец. Эта целостность должна быть понята от мгновения до мгновения. Должна происходить смерть прошлого момента.
   
«Но способен ли я к пониманию жизни в целом?» — спросил он с тревогой.
   
Если вы не поймете, никто другой не сможет понять за вас. Вы не можете научиться этому у другого.
   
«Как мне начать действовать?»
   
Через самопознание, поскольку целостность, все сокровища жизни находятся в вас самих.
   
«Что вы подразумеваете под самопознанием?»
   
Это значит воспринимать пути вашего собственного ума, изучать собственные стремления, желания, побуждения и страсти, скрытые и открытые. Не происходит изучения, когда идет накопление знаний. Самопознанием ум свободен, чтобы быть спокойным. Только тогда возникает то, что вне меры ума.
   
Все это время супружеская пара только слушала. Они ожидали своей очереди, не вступали в разговор, и только сейчас муж заговорил.
   
«Наша проблема в ревности, но после прослушивания того, что уже было здесь сказано, я думаю, что мы, наверное, способны решить ее сами. Возможно мы поняли гораздо более глубоко, внимательно слушая, чем если бы задавали вопросы».
  
  
   
    
Отдельная деятельность и всецелое действие
   
   
Две вороны дрались, и очень серьезно. Они бились по земле, их крылья были сцеплены, а острые черные клювы рвали друг друга. Несколько ворон каркали на них с близлежащего дерева. Внезапно собралась целая стая ворон, создавая ужасную шумиху и пытаясь остановить борьбу. Их, должно быть, были сотни, но несмотря на беспокойные и сердитые требования борьба продолжалась. Крик не остановил их, и тогда громкий хлопок рук распугал всех, даже сражающихся, которые все еще продолжали налетать друг на друга среди веток окружающих деревьев. Но скоро все закончилось. Черная корова, привязанная к столбику, безмятежно поглядела в направлении борьбы, а затем продолжила есть. Она была маленьким животным, как говорят о коровах, очень дружелюбным, с большими грустными глазами.
   
По дороге шла печальная процессия. Похороны. Полдюжины автомобилей были во главе с катафалком, в котором можно было видеть гроб, сильно отполированный с многочисленными серебряными подпорками. По прибытию на кладбище все люди вышли из автомобилей и медленно понесли гроб к могиле, которая была вырыта заранее тем же утром. Они дважды обошли вокруг могилы, и затем аккуратно положили гроб на две доски, которыми была обложена могила. Все стали на колени, когда священник читал свое благословение, затем гроб был мягко уложен в свое последнее пристанище. Была выдержана длинная пауза, затем каждый бросил горсть земли в могилу, и люди в ярких набедренных повязках приступили к закапыванию могилы. Венок из белых цветов, уже увядающих на палящем солнце, был положен на могильный холмик, после чего люди скорбно отбыли.
   
Недавно прошел дождь, и трава на кладбище была блестяще зеленой. Повсюду росли пальмы, банановые деревья и цветущие кустарники. Это было приятное место, и дети, бывало, приходили, чтобы поиграть на траве под деревьями, где не было могил. Рано утром, задолго до восхода солнца, на траве появилась тяжелая роса, и высокие пальмы выделялись на фоне звездного неба. Ветер с севера был свежим и приносил с собой долгий гул отдаленного поезда. Было очень тихо, в близлежащих домах не было огней, и скрежет грузовиков на дороге еще не начался.
   
Медитация — это цветение совершенства, а не искусственное его культивирование. То, что искусственно выращено, никогда не длится долго, оно проходит и должно быть начато снова. Медитация не для медитирующего. Медитирующий знает, как медитировать, он занимается, направляет, контролирует, борется, но такая деятельность ума — это не свет медитации. Медитация не творится умом, это полное спокойствие ума, в котором нет центра опыта, знания, мысли. Медитация — это полное внимание без объекта, которым поглощена мысль. Медитирующий никогда не может познать совершенство медитации.
   
Уже не молодой человек, не был известным за политический идеализм и свои добрые дела. Глубоко в его душе теплилась надежда найти кое-что гораздо большее, чем это все. Но он был одним из тех, для кого справедливый поступок всегда считался признаком совершенства. Он постоянно впутывался в реформу, которую расценивал как средство для наивысшей цели: совершенство общества. Странная смесь благочестия и деятельности, он жил в скорлупе его собственной хорошо аргументированной сухости, но все же слышал за ее пределами шепот чего-то. Он пришел с другом, который действовал вместе с ним в социальной реформе. Друг был коротким, жилистым человеком, и у него было что-то от агрессии, удерживаемой под контролем. Он, должно быть, понял, что агрессия это неверный способ, чтобы начать, но не мог совсем ее прикрыть. Она таилась в его взгляде и незаметно показывалась, когда он улыбался. Когда мы сели вместе в той комнате, ни один из них, казалось, не замечал нежный распустившийся цветок, который принес через окно легкий ветерок, и который лежал на полу, и на нем было солнце.
   
«Мой друг и я прибыли сюда не для того, чтобы обсуждать политическое действие, — начал первый. — Мы все хорошо знаем то, что вы думаете об этом. Для вас действие не является политическим, реформаторским или религиозным, есть просто действие, полное действие. Но большинство из нас так не считает. Мы мыслим блоками, которые иногда бывают непроницаемыми, а иногда гибкими, но наше действие всегда фрагментарно. Мы просто не знаем, что такое полное действие. Мы знаем только частичные действия, и мы надеемся путем составления разных частей вместе создать единое целое».
   
Когда-либо возможно создать единое целое, собирая его из частей, за исключением механических вещей? В таком случае у вас есть проект, схема, которая поможет собрать все части воедино. У вас есть подобный проект, в соответствии с которым можно создать улучшение общества?
   
«У нас есть», — ответил друг.
   
Тогда вы уже знаете, каким будет будущее для человека?
   
«Мы не столь тщеславны, как многие, но мы действительно хотим провести некоторые реформы, против которых никто не сможет возражать».
   
Конечно, реформа будет всегда фрагментарной. Быть активным, делая «добро», не понимая при этом полное действие, означает, в конечном счете, делать вред, не так ли?
   
«Что такое полное действие?»
   
Это, конечно же, соединение различных отдельных действий. Чтобы понять полное действие, фрагментарная деятельность должна прекратиться. Невозможно видеть одним взглядом целое пространство небес, переходя от одного маленького окошка к другому. Нужно отойти от всех окошек, верно?
   
«Это звучит восхитительно умно, но когда вы видите голодных, несчастных и бедных, вы возмущены внутри и хотите что-нибудь сделать».
   
Что совершенно естественно. Но простая реформа всегда нуждается в дальнейшей реформе, и продолжать эти различные фрагментарные действия, не понимая полное действие, кажется ужасно вредным и разрушительным.
   
«Как нам понять это полное действие, о котором вы говорите?» — спросил другой.
   
Очевидно, надо сначала отказаться от части, от фрагмента, который является группой, нацией, идеологией. Держаться за них и надеяться понять целое, что невозможно. Это подобно честолюбивому человеку, пытающемуся полюбить. Для того, чтобы полюбить, должно исчезнуть желание успеха, власти и положения должно прекратить быть. Нельзя иметь все сразу. Точно так же ум, чье само мышление фрагментарно, неспособен к обнаружению этого полного действия.
   
«Тогда, как вообще можно обнаружить это?» — вопрошал друг.
   
Нет никакой формулы для открытия. Чувство того, когда ты целый, полный, очень отличается от его интеллектуального описания. Мы не чувствуем общее целое бытие, и мы пытаемся соединить фрагменты, надеясь таким образом получить целое. Сэр, если можно спросить, зачем вы вообще что-либо делаете?
   
«Я чувствую и думаю, и действия проистекают от этого».
   
Это не приводит к противоречию в ваших различных действиях?
   
«Часто приводит, но можно избежать противоречия, придерживаясь определенного курса действия».
   
Другими словами, вы закрываетесь от всех действий, которые не имеют никакого отношения к тому, которое выбрали вы. Рано или поздно не создаст ли это смятение?
   
«Возможно. Но что делать?» — спросил он довольно раздраженно.
   
Это просто вопрос на словах, или вы начинаете чувствовать, что придерживание выбранного образца действия исключительно и вредно? Именно потому, что вы не чувствуете потребность в полном действии, вы играете с действиями, которые являются противоречащими. Но чтобы почувствовать потребность в полном действии, вы должны глубоко исследовать внутри самого себя. Нет никакого исследования, если нет смирения. Чтобы узнавать, должно быть смирение, но вы уже знаете, и как может человек, который знает, быть смиренным? Когда есть смирение, вы не можете быть реформатором или политиком.
   
«Тогда мы не сможем ничего сделать, и нас обратят в рабство те, кто относится к крайне левым, чья идеология обещает рай на земле! Они придут к власти и ликвидируют нас. Но такого итога можно определенно избежать через разумное законодательство, через реформу и через постепенную национализацию промышленности. Это то, к чему мы стремимся».
   
«Но как насчет смирения? — спросил первый. — Я вижу его важность, но как достичь его?»
   
   
Естественно, не с помощью метода. Практиковать смирение означает культивировать гордость. Метод подразумевает успех, а успех — это высокомерие. Трудность в том, что большинство из нас хотят быть кем-то, и частичная реформаторская деятельность дает нам возможность удовлетворить это побуждение. Экономическая или политическая революция является все еще частичной, фрагментарной, приводя к дальнейшей тирании и нищете, как недавно проявилось. Есть только одна полная революция, религиозная, и она не имеет никакого отношения к организованной религии, которая является еще одной формой тирании. Но почему тогда нет смирения?
   
«По одной простой причине, потому что если бы мы были смиренны, никто бы ничего не делал, — утверждал друг. — Смирение — это для затворников, не для человека действия».
   
Вы не далеко передвинулись от ваших умозаключений, не так ли? Вы пришли с ними, и вы с ними уйдете, а думать, отталкиваясь от умозаключений, — это не думать вообще.
   
«Что предотвращает смирение?» — спросил первый.
   
Страх. Страх сказать «я не знаю», страх не быть лидером, не быть важным. Страх не находится на виду, будь то традиционный способ показать себя или самая последняя идеология.
   
«Неужели я боюсь?» — спросил он задумчиво.
   
Может ли кто-то другой ответить на этот вопрос? Не должен ли каждый сам обнаруживать суть дела?
   
«Мне кажется, что я так долго был в центре внимания, что принимал как очевидное, что деятельность, которой я занимался, является хорошей и истинной. Вы совершенно правы. С нашей стороны происходит некоторое количество преобразования и регулирования, но мы не осмеливаемся задумываться слишком глубоко, потому что хотим быть среди лидеров или, по крайней мере, с лидерами. Мы не хотим быть забытыми людьми».
   
Конечно, все это указывает на то, что в действительности вас интересуют не люди, а идеологии, схемы и утопии. Вы не любите народ и не питаете к нему жалость, вы любите себя, через ваше отождествление с некоторыми теориями, идеалами и реформаторской деятельностью. Вы остаетесь, прикрытые различными видами уважения. Вы помогаете народу во имя чего-то, ради блага чего-то. Фактически вас беспокоит не помощь людям, а продвижение плана или организации, которая, как вы утверждаете, поможет людям. Не здесь ли кроется ваш реальный интерес?
   
Они остались молчаливыми и ушли.
  
  
   
    
Свобода от известного
   
   
Была очень ясная, звездная ночь. В небе ни облачка. Приглушенный гул соседнего города стих, и воцарилась великая тишина, не нарушаемая даже криком совы. Убывающая луна взошла над высокими пальмами, которые были очень спокойными, околдованные тишиной. Созвездие Ориона хорошо виднелось на западе неба, а Южный Крест — над холмами. Ни в одном доме не горел свет, узкая дорога была пустынна и темна. Внезапно со стороны деревьев донесся вой. Сначала он был приглушенным и произвел странное впечатление таинственности и страха. Когда он приблизился, завывание стало пронзительным и шумным, оно звучало искусственно, печали в нем не было. Наконец показалась процессия людей с лампами, и причитание стало еще громче. В бледном лунном свете было видно, что на плечах они несли тело человека. Медленно продвигаясь по дорожке, которая пересекала лужайку и сворачивала направо, процессия снова исчезла среди деревьев. Завывание стало слабеть и наконец прекратилось. Воцарилась полная тишина, та удивительная тишина, которая наступает, когда мир спит, и которая имеет присущие лишь ей свойства. Это не была тишина леса, пустыни, далеких изолированных мест, не была это и тишина полностью пробужденного ума. Это была тишина тяжелого труда и усталости, горя и мимолетной радости. Она уйдет с наступлением рассвета и возвратится с возвращением ночи.
   
Следующим утром наш хозяин спросил: «Процессия вчера вечером побеспокоила вас?»
   
Что это было?
   
«Когда кто-то серьезно болен, они вызывают доктора, но на всякий случай также приводят человека, который, как предполагается, способен отогнать злой дух смерти. После пения над больным человеком и выполнения всех видов фантастических вещей сам изгонитель злых духов ложится и проявляет все признаки прохождения через муки смерти. Затем его связывают на носилках, несут в процессии с многочисленными причитаниями к месту захоронения или сжигания и там оставляют. После этого его помощник развязывает шнуры, и он возвращается к жизни. Молитвы над больным возобновляются, и затем все спокойно возвращаются по домам. Если пациент поправляется, волшебство сработало, если нет, то зло оказалось слишком сильным».
   
Пожилой человек, который пришел, был саньясином, религиозным отшельником, оставившим мирскую жизнь. Его голова была обрита, а единственным предметом одежды была недавно выстиранная шафрановая набедренная повязка. Он держал длинный посох, который положил около себя, когда сел на пол с непринужденностью длительной практики. Его тело было стройным и хорошо натренированным, и он слегка наклонялся вперед, как будто слушал, но спина была идеально прямой. Был он очень чист, его лицо — ясным и свежим, и во всем облике сквозило некое достоинство непохожести. Когда он говорил, то смотрел вверх, но в других случаях опускал глаза вниз. В нем проглядывало что-то очень приятное и дружелюбное. Будучи отшельником, старик путешествовал пешком по всей стране, переходя от деревни к деревни и от города до города. Он шел только по утрам и ближе к вечеру, а не тогда, когда пекло солнце. Являясь саньясином и членом самой высокой касты, он не имел никаких проблем с получением пищи, поскольку его принимали с уважением и кормили с заботой. Когда, в редких случаях, он путешествовал поездом, это всегда проходило без билета, потому что он был святым человеком и имел вид того, чьи мысли были не от мира сего.
   
«С юных лет мир не имел особой для меня привлекательности, и когда я оставил семью, дом, собственность, это было навсегда. Я никогда не возвращался. Это была трудная жизнь, и теперь ум хорошо дисциплинирован. Я слушал духовных учителей на севере и на юге, уходил в паломничества в различные святыни и храмы, где была святость и правильное учение. Я искал в молчании изолированных мест, удаленных от часто посещаемых людьми, и я знаю полезные эффекты одиночества и медитации. Я был свидетелем переворотов в этой стране, произошедших за недавние годы, обращения человека против человека, секты против секты, убийств, прихода и ухода политических лидеров с их схемами и обещанными выгодами. Хитрые и невинные, мощные и слабые, богатые и бедные — они всегда сосуществовали и всегда будут сосуществовать, так как это путь мира».
   
Он молчал минуту или две, а затем продолжил.
   
«В беседе на днях вечером было сказано, что ум должен быть свободен от идей, формулировок, умозаключений. Почему?»
   
Может ли поиск начинаться с умозаключения, с того, что уже известно? Не должен ли поиск начаться в свободе?
   
«Когда имеется свобода, то есть ли какая-то потребность искать? Свобода — это конец поиска».
   
Конечно, свобода от известного — это только начало поиска. Если ум не свободен от знания как опыта и умозаключения, нет никакого открытия, а лишь продолжение, пусть даже видоизмененное, того, что было. Прошлое диктует и интерпретирует последующий опыт, таким образом укрепляя себя. Думать, исходя из умозаключения, из веры означает не думать вообще.
   
«Прошлое состоит в том, чем каждый является сейчас, и оно составлено из вещей, которые каждый собрал через желания и его действия. Есть ли возможность быть свободным от прошлого?»
   
А что, нет? Ни прошлое, ни настоящее не являются вечно статичными, фиксированными, окончательно определенными. Прошлое — результат многих давлений, влияний и противоречивых опытов, и оно становится движущимся настоящим, которое также изменяется, преобразовывается под непрерывным давлением многих различных влияний. Ум — это результат прошлого, он создан временем, обстоятельствами, инцидентами и переживаниями, основанными на прошлом. Но все, что случается с ним, внешне и внутри, воздействует на него. Он не продолжает быть таким, каков он был, и при этом он не будет таким, каков он есть.
   
«Это всегда так?»
   
Только специализированная вещь навсегда застыла в форме. Рисовое зернышко никогда, ни при каких обстоятельствах не станет пшеницей, а роза никогда не может стать пальмой. Но, к счастью, человеческий ум не специализирован, и он всегда может покончить с тем, кем он был. Ему не нужно быть рабом традиции.
   
«Но кармой не так легко распорядиться, то, что было создано через многие жизни, не может быть быстро сломано».
   
Почему нет? То, что строилось столетиями или было построено только вчера, может быть уничтожено немедленно.
   
«Каким образом?»
   
Через понимание этой причинно-следственной цепи. Ни причина, ни следствие не являются навечно заключительными, неизменными, что было бы постоянным порабощением и распадом. Каждое следствие причины претерпевает многочисленные влияния изнутри и извне, оно постоянно изменяется, и становится в свою очередь причиной еще одного следствия. Через понимание того, что фактически происходит, этот процесс может быть остановлен мгновенно, и возникнет свобода от того, что было. Карма — не вечно длящаяся цепь, это цепь, которая может быть нарушена в любое время. То, что было сделано вчера, может быть уничтожено сегодня, нет никакого постоянного продолжения чего-нибудь. Продолжительность может и должна быть рассеяна через понимание ее процесса.
   
«Все это совершенно понятно, но есть и другая проблема, которую нужно прояснить. Она заключается в том, что привязанность к семье и к собственности прекратилась давно, но ум все еще привязывается к идеям, верам, видению».
   
Почему?
   
«Было легко стряхнуть с себя привязанность к мирским вещам, но с вещами ума — другое дело. Ум состоит из мыслей, а мысль существует в форме идей и верований. Ум не осмеливается быть пустым, поскольку если бы он был пуст, он прекратил бы быть. Потому-то он и привязывается к идеям, к надеждам и к вере во что-то, что вне его самого».
   
Вы говорите, что было легко стряхнуть с себя привязанность к семье и к собственности. Почему тогда нелегко освободиться от привязанности к идеям и верам? Не те же самые факторы вовлечены в каждом из случаев? Человек цепляется за собственность и семью, потому что без них он чувствует себя потерянным, пустым, одиноким. И именно по той же самой причине ум привязывается к идеям, видению, вере.
   
«Это так. Являясь физически в уединении, в удаленных местах, ты не беспокоишься, поскольку ты один даже среди множества, но ум сжимается от отсутствия вещей мнения».
   
Это сжатие есть страх, верно? Страх вызван не фактом того, что вы внешне или внутренне одни, но из-за ожидания чувства одиночества. Мы боимся не факта, а ожидаемого следствия факта. Ум предвидит и боится того, что могло бы быть.
   
«Тогда страх всегда относится к ожидаемому будущему, и никогда к факту?»
   
А что не так? Когда есть страх того, что было, то этот страх не из-за факта непосредственно, а из-за его обнаружения, разоблачения, что снова относится к будущему. Ум боится не неизвестного, а потери известного. Нет никакого страха прошлого, а страх вызван мыслью о том, какие последствия того прошлого могли бы быть. Вы боитесь внутри быть самим с собой, чувства пустоты, которое могло бы возникнуть, если бы уму больше не за что было цепляться, поэтому существует привязанность к идеологии, к вере, которая мешает пониманию того, что есть.
   
«Это также совершенно ясно».
   
И не должен ли ум быть в одиночестве, быть пустым? Не должен ли он быть не тронутым прошлым, коллективным влиянием и влиянием собственного желания?
   
«Это нужно еще обнаружить».
  
  
   
    
Время, привычка и идеалы
   
   
Прошли сильные дожди, несколько дюймов в день, более чем за неделю, и вода в реке поднялась очень высоко. Она уже выходила из берегов, и некоторые из деревень затопило. Поля оказались под водой, и рогатый скот нужно было увести к более высоким пастбищам. Еще несколько дюймов — и она затопит мост, и тогда действительно возникнут неприятности.
   
Но как раз, когда вода в реке уже достигала опасной точки, дожди прекратились, и уровень воды начал понижаться. Немногие обезьяны, спасавшиеся на деревьях, были изолированы, и им пришлось оставаться там в течение дня или около того.
   
Однажды рано утром, когда воды спали, мы отправились в путь вдоль открытой местности, которая была плоской почти до подножия гор. Дорога шла мимо деревни, и мимо ферм, оборудованных современными машинами. Весна была в полном разгаре, и вдоль дороги цвели фруктовые деревья. Автомобиль плавно шел. Слышался гул двигателя и звук резиновых шин по дороге. И все же всюду стояла необычайная тишина: среди деревьев, на реке, и по усаженной растениями земле.
   
Ум молчит только при изобилии энергии, когда есть то внимание, в котором прекращается все противоречие, натяжение желания в различных направлениях. Борьба желания за то, чтобы быть тихим, не приводит к тишине. Тишину не купить через какую-нибудь форму принуждения, это не награда за подавление или за избавление. Но ум, который не молчит, никогда не свободен, а небеса открыты лишь только для тихого ума. Благодать, которую ищет ум, не найти благодаря его поиску, и при этом она не скрыта в вере. Только тихий ум может получить то благословение, которое недано церкви или вере. Для того, чтобы ум был тихим, все его противоречащие углы должны соединиться вместе и быть сплавленными воедино в пламени понимания. Тихий ум — это не размышляющий ум. Чтобы размышлять, должен быть наблюдатель и наблюдаемое, переживающий с грузом прошлого. Всякое желание — это противоречие, поскольку каждый центр желания оппозиционно настроен в отношении другого центра. Спокойствие всего ума — это медитация.
   
   
Он был моложавым мужчиной с большой головой, ясными глазами и умелыми на вид руками. Говорил с непринужденностью и самоуверенностью и взял с собой свою жену, почтенную леди, которая, очевидно, не собиралась что-нибудь говорить. Она, вероятно, пришла по его убеждению и предпочла слушать.
   
«Меня всегда интересовали религиозные вопросы, — сказал он, — и рано утром, прежде, чем встают дети и начинается домашняя суматоха, я провожу значительный период времени в практике медитации. Я считаю медитацию очень полезной для получения контроля над умом и в культивировании некоторых необходимых добродетелей. Я услышал несколько дней назад вашу беседу о медитации, но поскольку я плохо знаком с вашим учением, я не совсем способен понять его. Но не об этом я пришел поговорить. Я пришел, чтобы говорить о времени, о времени как о средстве для осознания наивысшего. Насколько я вижу, время необходимо для культивирования тех качеств и чувствительности ума, которые являются необходимыми, если нужно достичь просвещения. Это так, не правда ли?»
   
Если вы начинаете с утверждения определенных вещей, тогда возможно ли отыскать истину вопроса? Не мешают ли умозаключения ясности мысли?
   
«Я всегда принимал как должное, что время необходимо для достижения освобождения. Это именно то, что поддерживает большинство религиозных книг, и я никогда не подвергал это сомнению. Делаешь вывод, что иногда люди осознают то возвеличенное состояние мгновенно, но лишь немногие, очень немногие. Но я вполне понимаю вас, когда говорите о том, что ясное мышление возможно только тогда, когда ум свободен».
   
И освободиться от них чрезвычайно трудно, верно?
   
Теперь, что мы подразумеваем под временем? Существует время по часам, время как прошлое, настоящее и будущее. Существует время как память, как расстояние, путешествуя отсюда туда, и время как достижение, процесс становления кем-то. Все это то, что мы подразумеваем под временем. И возможно ли, чтобы ум был свободен от времени, вышел за пределы его ограничений? Давайте начнем с хронологического времени. Можно ли когда-либо быть свободным от времени в фактическом, хронологическом смысле?
   
«Нет, если хотите успеть на поезд! Чтобы быть нормально действующим в этом мире и поддерживать некоторый порядок, необходимо хронологическое время».
   
Тогда есть время как память, привычка, традиция и время как усилие, чтобы достичь, выполнить, стать. Очевидно, что требуется время, для изучения профессии или приобретения навыков. Но также необходимо ли время для осознания наивысшего?
   
«Мне кажется, что необходимо».
   
Что это, которое достигает, осознает?
   
«Я предполагаю, что это то, что вы называете, я,».
   
Что является связкой воспоминаний и ассоциаций как сознательных, так и неосознанных? Сущность, которая наслаждается и страдает, практикует достоинства, приобретает знание, накапливает опыт, сущность, которая познала удовлетворение и расстройство и думает, что есть душа, Атман, высшее «я». Эта сущность, «я», эго, является продуктом времени. Сама ее суть — это время. Она думает во времени, функционирует во времени и создает себя во времени. «Я», которое является памятью, думает, что через время оно достигнет наивысшего. Но его «наивысшее» является тем, что оно само сформулировало, и поэтому также находится в пределах области времени, не так ли?
   
«Как вы это объясняете, то кажется, что прилагающий усилия и цель, за которую он борется, одинаковы в пределах сферы времени».
   
Через время вы можете достигать только того, что создало время. Мысль — это отклик памяти, и мысль может понимать только то, что она придумала.
   
«Вы говорите, сэр, что ум должен быть свободен от памяти и от желания достичь, осознать?»
   
Мы поговорим об этом позже. Если позволите, давайте подойдем к проблеме по-другому. Возьмите насилие, например, и идеал отказа от насилия. Сказано, что идеал отказа от насилия — это средство сдерживания насилия. Но так ли это? Скажем, я жесток, а мой идеал — не быть жестоким. Имеется интервал, промежуток между тем, кем я фактически являюсь, и тем, каким я должен быть, идеалом. Чтобы покрыть это мешающее расстояние, требуется время. Идеал должен быть достигнут постепенно, и в течение этого интервала постепенного достижения я имею возможность баловаться удовольствием насилия. Идеал — это противоположность того, чем я являюсь, а все противоположности содержат в себе семена их собственных противоположностей. Идеал — это проекция мысли, которая является памятью, и осуществление идеала — это эгоцентричная деятельность, также как насилие. Об этом говорилось в течение столетий, и мы продолжаем повторять, что время необходимо для того, чтобы быть свободным от насилия. Но это простая привычка, и за ней нет никакой мудрости. Мы все еще жестоки. Так что время — не фактор освобождения, идеал отказа от насилия не освобождает от него ум. Неужели насилие не может просто прекратиться — не завтра или десять лет спустя?
   
«Вы имеете в виду мгновенно?»
   
Когда вы используете данное слово, разве вы все еще не мыслите или чувствуете понятиями времени? Может ли насилие прекратиться и это все не в какой-то данный момент?
   
«А такое возможно?»
   
Только с пониманием времени. Мы привыкли к идеалам, мы имеем обыкновение сопротивляться, подавлять, отбрасывать, заменять, все из перечисленного требует усилий и борьбы через время. Ум мыслит привычками, он обусловлен постепенностью и стал расценивать время как средство достижения свободы от насилия. С пониманием ошибочности всего процесса замечаешь суть насилия, и именно это фактор освобождения, а не идеал или время.
   
«Думаю, что я понимаю то, что вы говорите, или, скорее, я чувствую истинность этого. Но не слишком ли трудно освободить ум от привычки?»
   
Это трудно только тогда, когда вы боретесь с привычкой. Возьмем привычку к курению. Бороться с такой привычкой означает придавать ей жизнь. Привычка механическая, и сопротивляться ей значит лишь кормить механизм, придавать ему больше мощи. Но если вы рассмотрите ум и понаблюдаете за формированием его привычек, тогда с пониманием более значимой проблемы, проблема поменьше становится незначащей и отпадает.
   
«Почему ум формирует привычки?»
   
Осознайте пути вашего собственного ума, и вы обнаружите почему. Ум формирует привычки, чтобы быть в безопасности, быть защищенным, уверенным, безмятежным, чтобы иметь продолжение. Память — это привычка. Говорить на каком-то языке — это процесс памяти, привычки, но то, что выражается с помощью языка, ряд мыслей и чувств, также обычны, основаны на том, что вам сказали, на традиции и так далее. Ум перемещается от известного к известному, от одной уверенности к другой, так как нет свободы от известного.
   
Это возвращает нас к тому, с чего мы начали. Принято, что время необходимо для осознания наивысшего. Но то, о чем может думать мысль, все еще в пределах области времени. Ум никоим образом не может сформулировать неизвестное. Он может размышлять о неизвестном, но его размышление — это не неизвестное.
   
«Тогда возникает проблема, как осознать наивысшее?»
   
Не с помощью какого-либо метода. Применять метод — значить искусственно создать еще один набор связанных временем воспоминаний, но осознание возможно только тогда, когда ум больше не в неволе времени.
   
«Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи? Необходимы ли внешние силы?»
   
Когда вы обращаетесь к внешним силам, вы снова возвращаетесь к вашим условностям, к вашим умозаключениям. Нас волнует лишь вопрос: «Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи?» Все другие вопросы не относятся к делу и мешают уму уделять внимание данному вопросу. Нет никакого внимания, когда имеется повод, давление достичь, осознать. То есть когда ум стремится к результату, к цели. Ум обнаружит решение проблемы не через аргументы, мнения, убеждения или веру, а через сильное напряжение самого вопроса.
  
  
   
    
Можно ли искать Бога с помощью организованной религии?
   
   
Вечернее солнце было на зеленых рисовых полях и на высоких пальмах. Поля огибали пальмовые рощи, и ручей, пробегая через поля и рощи, поймал золотое сияние и стал живым. Земля была очень плодородной. Прошло много дождей, и растительность была обильной, даже деревянные шесты забора дали побеги зеленых листьев. В море водилось много рыбы, и на суше не было голодания, люди хорошо питались, а домашние животные выглядели упитанными и ленивыми. Всюду играли дети, на них практически не было одежды, и солнце сделало их смуглыми.
   
Стоял прекрасный вечер, прохладный после жаркого солнечного дня. Легкий ветерок дул из-за холмов, и колыхающиеся пальмы придавали небу форму и красоту. Небольшой автомобиль двигался с пыхтением по холму, и маленький ребенок, занимавший переднее место, уселся поудобней. Он был слишком застенчив, чтобы сказать и слово, но глядел во все глаза, принимая в себя окружающий мир. На дороге было много людей, некоторые хорошо одетые, а другие почти голые. Человек, на котором была только повязка и кусок материи, стоял в реке около берега. Он нырнул под воду нескольких раз, вытер себя, окунулся еще несколько раз и вышел. Вскоре стало совсем темно, и фары автомобиля освещали людей и деревья.
   
Странно, как ум всегда занимается его собственными мыслями, наблюдением и слушанием. Он никогда по-настоящему не пустует, и если случайно он оказывается пустым, то просто не заполнен или спит. Он может хотеть быть пустым, но никогда не пуст, и будучи таким наполненным, в нем не возможно никакое другое движение. Осознавая собственное состояние постоянной занятости, он пробует быть незанятым, пустым. Метод, практика, которые обещают покой, становятся новым занятием ума. Какая-нибудь мысль — об офисе, семье, будущем — бесконечно заполняет ум. Он всегда забит, загроможден его собственными продуктами или созданными другими, происходит непрерывное движение, которое не имеет большого значения.
   
Занятый ум — это мелочный ум, неважно, является ли его занятие Богом, завистью или сексом. Уединение, эгоцентричное движение ума является более глубоким занятием, и оно скрыто за деятельностью. У ума никогда не бывает достаточно полной пустоты, всегда есть уголок, который является активным, планирующим, болтающим, занятым.
   
   
Полная пустота ума, когда даже его самые потаенные уголки выставлены наружу, имеет интенсивность, которая не евляется рьяной занятостью, и она не уменьшается сопротивлением, которое создает занятость. Если ничего нет, чему сопротивляться или что преодолевать, данная интенсивность — это непринужденная тишина. Занятому уму не известна такая тишина. Даже те моменты, когда он не занят, это лишь поломки в работе его занятости, которые скоро починят. Такая тишина пустоты — это не противоположность занятости. Все противоположности находятся в пределах рамок борьбы. Это не результат, не следствие, так как нет никакого повода, никакой причины. Вся причинно-следственная цепочка лежит в пределах сферы эгоцентричной деятельности. «Я» с его занятостью никогда не может познать интенсивность тишины, ни то, что находится в ней и вне его.
   
   
Трое мужчин приехали из отдаленного города на поезде и на автобусе. Один, значительно старше остальных, с ухоженной бородой, был оратором, хотя другие никоим образом не были подчинены ему. Медленный и осторожный в речи, он свободно цитировал известных людей. Не будучи нетерпеливым, в нем ощущалась некая терпимость. Один из двух мужчин помоложе был почти лысым, а у другого была густая шевелюра. Лысеющий, казалось, еще не составил свое мнение относительно серьезных вопросов, и хотел исследовать все, о чем говорилось. Но временами могли быть замечены определенные образцы мышления. Он широко улыбался, когда говорил, но не жестикулировал. Другой довольно застенчив, и говорил очень мало.
   
«Неужели невозможно найти Бога через устоявшиеся религиозные организации?» — спросил старший мужчина.
   
Позвольте спросить, почему вы задаете этот вопрос? Это сама по себе серьезная проблема, или просто открытие к серьезной проблеме? Если за этим с кроется более серьезная проблема, не было бы проще приступить непосредственно к ней?
   
«Пока этот вопрос весьма серьезен, по крайней мере, для нас. Все мы слушали вас два года назад и тогда нам показалось, что вы слишком радикальны в вашем рассуждении об организованных религиях. Мои два друга и я принадлежим одной из них, но медленно до нас дошло, что вы можете быть правы, и мы хотим серьезно обговорить это с вами».
   
Прежде всего, что означает быть серьезным? Мы серьезны, проходящим образом, по отношению ко многим вещам. Так как вы все потрудились, чтобы прибыть сюда, не очень хорошо начинать с понимания того, что мы подразумеваем под серьезностью?
   
«Возможно, мы не столь серьезны, как вы хотели бы, чтобы мы были, но мы отдаем как можно больше времени поиску Бога».
   
Время, потраченное на выполнение чего-либо, — это признак серьезности? Деловой человек, офисный работник, ученый, плотник — все они отдают много времени соответствующим им занятиям. Вы бы посчитали их серьезными, не так ли?
   
«В некотором роде, да. Но серьезность, с которой мы продолжаем поиск Бога, полностью отличается. Ее трудно выразить словами».
   
Серьезность в одном случае внешняя, поверхностная, в то время, как в другом она внутренняя, более глубокая, требующая гораздо большего понимания, и так далее. Это так?
   
«Это более или менее то, что он имеет в виду, — вставил лысеющий. — Мы посвящаем так много времени, насколько возможно, медитации, чтению священных писаний и посещению религиозных собраний. Короче говоря, мы очень серьезны в нашем поиске Бога».
   
Опять же, является ли время фактором серьезности? Или серьезность зависит от состояния ума?
   
«Я не совсем понимаю, что вы подразумеваете под „состоянием ума“?»
   
Каким бы серьезным ни был мелочный или незрелый ум, он вечно ограничен мелким, зависим, подвержен влиянию. Заинтересованность только одной частью жизни — означает быть только частично серьезным, но ум, который заинтересован во всей жизни в целом, приближается ко всем вещам с серьезным намерением. Такой ум полностью серьезен, искренен.
   
«Я думаю, что вы имеете в виду, что мы никогда не подходим к жизни в целом, — сказал старший, — и я боюсь, что вы правы».
   
Частичный подход находит частичный ответ, и каким бы серьезным вы ни были, серьезность будет всегда фрагментарной. Такой ум не может найти суть чего-нибудь.
   
«Тогда, как иметь эту полную серьезность?»
   
«Как» совершенно не важно. Нет никакого метода или практики, которые могут пробудить это чувство, чувство намерения ума, понять всю целостность его собственного бытия. Мы столкнемся с этим чувством, я надеюсь, когда будем продвигаться далее в нашем разговоре. Но вы начали с вопроса, может ли Бог быть найден через организованную религию.
   
«Да, это был наш вопрос, — ответил лысеющий. — Все, что мы знаем о религии, это то, что вдолбили в нас с детства. В течение столетий организованные религии учили нас верить в то или это. Фактически каждый святой, которого мы знаем, следовал за религией собственного отца и зависел от авторитета ее священных писаний. Мы трое принадлежим одной традиционной религиозной организации, услышав вас, мы начали сомневаться или, по крайней мере, я начал сомневаться, в смысле принадлежности к какой-то религиозной организации вообще. Вот о чем мы хотели бы поговорить с вами».
   
Что означает организация? Мы организовываем для того, чтобы сотрудничать в выполнении чего-то. Организация необходима для эффективного выполнения, если вы и я желаем сделать что-то вместе. Мы должны организовать, завязать друг с другом правильные взаимоотношения, если нам надо эффективно выполнить определенный политический, социальный или экономический план. Неужели и религиозные организации имеют такую же или подобную основу? И что вы подразумеваете под религией?
   
«Для меня религия — это способ жизни, — ответил третий, — который установлен для нас нашими духовными учителями и священными писаниями, и следование ему в нашей повседневной жизни составляет религию».
   
Действительно ли религия — это дело следования образцу, установленному другим, пусть даже великим? Следовать — означает просто приспосабливаться, подражать в надежде получения успокаивающей награды, и конечно, это не религия. Избавление личности от зависти, жадности и жестокости, от желания успеха и власти, так чтобы его ум был освобожден от внутренних противоречий, конфликтов, расстройств, не это ли путь религии? А только такой ум может обнаружить истинное, реальное. Но такой ум никоим образом не подвержен влиянию, он не находится под каким-либо давлением, и поэтому способен быть спокойным. И только когда ум полностью спокоен, есть возможность возникновения того, что вне меры ума. Но организованные религии просто создают условия для ума по специфическому образцу мышления.
   
«Но мы были воспитаны, чтобы думать в рамках образца, с его кодексом морали, — сказал лысеющий. — Храм или церковь, с их поклонением, церемониями, верой и догмами — для нас это всегда было религией, а вы уничтожаете ее, не вкладывая что-нибудь на ее место».
   
То, что является ложным, должно быть убрано, если необходимо возникновение того, что истинно. Уединение ума необходимо, а путь религии — это выпутывание ума от образца, который создан коллективом, прошлым. В настоящее время ум в ловушке коллективной этики с ее жадностью, амбицией, респектабельностью и преследованием власти. Понимание всего этого возымеет его собственное действие, которое освобождает чувствующий ум от коллективного, и тогда он способен к любви, к состраданию. Только тогда есть возвышенное.
   
«Но мы еще не способны к такому всеобъемлющему пониманию, — сказал старший.
   
Мы все еще нуждаемся в сотрудничестве и руководстве других, чтобы помогать нам идти в правильном направлении. Данное сотрудничество и руководство обеспечиваются тем, что мы называем организованной религией».
   
Вы действительно нуждаетесь в помощи других, чтобы быть свободными от зависти, амбиции? И когда вы получаете помощь другого, есть ли это свобода? Или же свобода приходит только с самопознанием? Разве самопознание — это вопрос руководства или организованной помощи? Или же пути «я» необходимо обнаруживать от мгновения до мгновения в наших каждодневных отношениях? Зависимость от другого или от организации порождает страх, верно?
   
«Может, и есть несколько тех людей, которые достаточно сильны, чтобы выстаивать в одиночку и сражаться с миром, но подавляющее большинство нуждается в успокаивающей поддержке организованной религии. Наши жизни, в целом, являются пустыми, унылыми, без особого значения, и, кажется, лучше заполнять эту пустоту религиозными верованиями, чем глупыми развлечениями или извращенностью мирских мыслей и желаний».
   
Заполняя пустоту религиозной верой, вы заполнили ее словами, не так ли?
   
«Мы, как предполагается, должны быть образованными людьми, — сказал лысеющий. — Мы окончили колледж, имеем довольно хорошие рабочие места и все прочее. Кроме того, религия всегда была самым глубоким интересом для нас. Но я вижу теперь, что то, что мы считали религией, вообще не религия. С другой стороны, чтобы убежать из коллективной тюрьмы, нам потребуется большее количество энергии и понимания, чем большинство из нас обладает. Так, что нам делать? Если мы оставим религиозную организацию, к которой принадлежим, то будем чувствовать себя потерянными и рано или поздно возьмемся за другую веру, чтобы обманывать самих себя и заполнить нашу собственную пустоту. Привлекательность старого пути сильна, и мы лениво следуем им. Но после нашего разговора некоторые вещи стали мне ясны, как никогда прежде, и, возможно, сама эта ясность произведет ее собственное воздействие».
  
  
   
    
Аскетизм и целостное бытие
   
   
Мы летели очень высоко, на высоте более пятнадцати тысяч футов. Самолет был переполнен, без единого пустого места. В нем находились люди со всего мира. Далеко внизу виднелось море цвета молодой весенней травы, нежной и очаровательной. Остров, с которого мы взлетели, был темно-зеленым, черные дороги и красные тропинки, извивающиеся среди пальмовых рощ и толстой зеленой растительности, выглядели ясными и четкими, и было приятно разглядывать дома с красными крышами. Море постепенно стало серо-зеленым, а затем синим. Теперь мы летели выше облаков, и они скрыли землю, протягиваясь миля за милей, насколько было видно глазу. Бледно-голубое небо казалось обширным и всеобъемлющим. Небольшой ветер дул позади нас, и мы летели быстро, более чем триста пятьдесят миль в час. Внезапно облака расступились, и там, далеко внизу, показалась бесплодная, красная земля, с очень небольшой растительностью. Ее красный цвет был похож на цвет пожара в лесу. Леса не существовало, сама земля казалось охвачена огнем, но не огнем пожара, а цветом ярким и потрясающим. Вскоре мы летели над плодородной землей, с деревнями и поселками, рассеянными среди зеленых полей. Земля была поделена, как душе угодно, и каждая засаженная секция ухаживалась и принадлежала кому-то. Она была подобно бесконечному, разноцветному ковру, но каждый цвет соответствовал кому-то. Через это все извивалась река, и по ее берегам стояли деревья, отбрасывая длинные утренние тени. Вдалеке виднелись горы, простираясь прямо через земли. Это была красивая местность, в ней чувствовались пространство и вечность.
   
За пределами шума пропеллеров и болтовни людей, за пределами его собственной болтовни ум находился в движении. Это было совершенно тихое путешествие, не во времени и пространстве, а в нем самом. Внутреннее движение не было внешним путешествием ума в пределах узкой или обширной области его собственного создания, собственного назойливого прошлого. Это не было поездкой, предпринятой умом, а в целом иное движение. Вся целостность ума, а не только его часть, как скрытая, так и открытая, была полностью спокойна. То спокойствие не было измеримо во времени. Становление и бытие не имеет никакого отношения друг к другу, они движутся в совершенно разных направлениях, одно не ведет к другому. В спокойствии бытия прошлое как наблюдатель, как переживающий отсутствует. Нет деятельности времени. Вовсе не воспоминание взаимодействует, а само реальное движение, движение тишины в неизмеримом. Это движение, которое не начинается от центра, которое не идет от одной точки до другой, оно не имеет никакого центра, никакого наблюдателя. Это путешествие целостного бытия, а целостное бытие не имеет противоречия желания. В этой поездке целостного нет пункта отправления и пункта прибытия. Целостный ум спокоен, и спокойствие — это движение, которое является не путешествием ума.
   
   
Проливной дождь пришел и ушел, но повсеместно еще слышался звук падающей воды. В комнате было очень влажно, и потребуется несколько дней для того, чтобы все высохло. Человек, который пришел, имел глубоко посаженные глаза и красивое тело. Он отказался от мира и его путей, и, хотя не носил специальной одежды, на его лице был отпечаток мыслей об ином. Он не брился несколько дней, потому что путешествовал, но недавно искупался, и его одежда также была свежевыстиранной. Приятный и дружественный в поведении, у него были выразительные руки. Он сидел серьезно молчаливый в течение значительного времени, прощупывая обстановку, ища свой подход. Через время он объяснил.
   
«Я услышал вас много лет назад, совершенно случайно, и кое-что из того, что вы сказали, всегда оставалось со мной: та действительность, не досягаемая с помощью дисциплины или какой-либо формы самоистязания. С того времени я побывал по всей стране, видя и слыша много вещей. Я строго дисциплинировал себя. Преодолевать физическую страсть я смог без особых трудностей, но другие формы желания было не настолько легко отбросить. Я занимался медитацией каждый день много лет, но оказался не способным выйти за пределы определенной точки. Но то, что я хочу обсудить с вами, касается самодисциплины. Контроль над телом и умом необходим, и в значительной степени они управляемы. Но в разговорах с таким же паломником о процессе самодисциплины я чувствовал опасность этого. Он причинил себе физический вред, преодолевая свое сексуальное побуждение. Можно зайти слишком далеко в данном направлении. Но умеренность в самодисциплине не легко дается. Достижение всякого вида приносит ощущение силы. Присутствует волнующее возбуждение в победе над другим, но намного больше его есть в доминировании над собой».
   
Аскетизм дает свое наслаждение также, как светский мир.
   
«Совершенно верно. Мне известно удовольствие от аскетизма и чувство мощи, которую он дарит. Как всегда поступали отшельники и святые, я целиком подавил телесные побуждения, чтобы сделать ум острым и неподвижным. Я подвергал чувства и желания, которые возникают из-за них, строгой дисциплине так, чтобы дух мог быть освобожденным. Я отвергал всякий вид комфорта для тела и спал в любом месте. Я ел любой вид пищи, кроме мяса, и голодал в течение нескольких дней одновременно. Я долгие часы медитировал с направлением усилия на одну точку. И все же, несмотря на борьбу и боль, с ее чувством власти и внутренней радостью, ум, кажется, не выходит за пределы определенной точки. Как если бы вы натолкнулись на стену, и делаете, что угодно, но она не рушится».
   
На этой стороне стены видения, добрые дела, культивированные добродетели, поклонение, молитвы, самоотречение, боги. И перечисленное имеет только то значение, которое придает ум. Ум — это все еще доминирующий фактор, верно? А способен ли ум выйти за пределы его собственных барьеров, за пределы себя? Не в этом ли вопрос?
   
«Да. После тридцати напряженных лет целеустремленности и дисциплины, посвященных медитации и полному самоотречению, почему ограничивающая стена не разрушилась? Я говорил со многими другими отшельниками, которые имели подобный опыт. Есть, конечно, те, кто утверждает, что нужно быть еще более усердным в самоотречении, более целеустремленным в медитации, и так далее, но я знаю, что не могу сделать большее. Все мои усилия только привели к нынешнему состоянию расстройства».
   
Никакой объем тяжелого труда и усилия не сможет сломать кажущуюся непроницаемой стену, но, возможно, мы будем способны понять проблему, если сможем взглянуть на нее по-другому. Можно ли подходить к проблемам жизни в целом, всем своим существом?
   
«Не думаю, что я понимаю, что вы имеете в виду».
   
Вы в какой-либо момент осознаете все ваше бытие, всю его целостность? Вся целостность не может быть осознана с помощью соединения многих противоречивых частей, не так ли? Может ли быть чувство целого по отношению ко всему вашему бытию. Не выдуманного целого, не то, что вы считаете или формулируете как целое, а фактическое чувство целого?
   
«Такое чувство может быть, но я никогда не испытывал его».
   
В настоящее время часть ума пытается ухватить целое, не так ли? Одна часть борется против другой части, одно желание против другого желания. Скрытый ум находится в конфликте с открытым, насилие пытается стать ненасильственным. Расстройство сопровождается надеждой, удовлетворением и другим расстройством. Это все, что мы знаем. Происходит непрерывное стремление к удовлетворению, в самой тени которого есть расстройство. Поэтому мы никогда не познаем и не испытываем цельность бытия. Тело против чувства, чувство против мысли, а мысль стремится к тому, что должно быть, к идеалу. Мы разбиты на фрагменты, соединяя различные фрагменты, надеемся создать целое. Такое когда-либо возможно сделать?
   
«Но что еще остается делать?»
   
В настоящий момент, давайте не будем рассматривать действие. Возможно, мы подойдем к этому позже. Чувство целостности вашего бытия, тела, ума и души — это не соединение всех фрагментов. Вы не можете превратить противоречивые желания в гармоничное целое. Пытаться сделать так — поступок ума, а сам ум — это лишь только часть. Часть не может создавать целое.
   
«Я понимаю это, но тогда что?»
   
Наше исследование состоит в не том, чтобы выяснить, что делать, а обнаружить чувство целостности бытия — фактически испытать его. Данное чувство имеет собственное воздействие. Когда есть действие без этого чувства, тогда возникает проблема, как построить мост над пропастью между фактом и тем, что должно быть, идеалом. Тогда мы никогда не чувствуем себя целыми, всегда происходит уход, мы никогда не думаем в целом, всегда есть опасение, мы никогда не действуем свободно, всегда есть повод, что-то, что нужно получить или избежать. Наше проживание всегда частично, никогда не бывает целостным, и таким образом мы делаем себя нечувствительными. Благодаря подавлению желания, простому контролю над умом, отвержению его телесных потребностей, отшельник делает себя нечувствительным.
   
«Разве не следует держать в узде наши желания?»
   
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
   
«Тогда как сохранить энергию?»
   
Желание сохранять энергию — это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание — это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание — означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
   
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
   
Такая интенсивность — помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля — это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
   
«Не расскажете ли еще кое-что о целостности бытия?»
   
Это чувство, когда ты целое, неразделенное, не фрагментированное, — интенсивность, в которой нет напряженности, нет никакой тяги желания с его противоречиями. Именно эта интенсивность, этот глубокий, непреднамеренный импульс сломает стену, которую ум построил вокруг себя. Та стена — это эго, «я». Вся деятельность «я» является разделяющей, ограждающей, и, чем больше оно борется, чтобы прорваться через собственные барьеры, тем сильнее те барьеры становятся. Усилия «я» освободиться только создают его собственную энергию, собственное горе. Когда воспринята суть этого, только тогда возникает движение целого. Данное движение не имеет никакого центра, так же как оно не имеет никакого начала и никакого конца, это движение вне измерения ума, который создан временем. Понимание действий противоречивых частей ума, которые составляют «я», эго, является медитацией.
   
«Я понимаю все, что делал все прошедшие годы. Это всегда было движением от центра, и именно этот самый центр должен быть разрушен. Но как?»
   
Нет никакого метода, поскольку всякий метод или система становится центром. Осознание истины, что этот центр должен быть разрушен, и есть его прекращение.
   
«Моя жизнь была непрерывной борьбой, но теперь я вижу возможность окончания этого конфликта».
  
  
   
    
Вызов настоящего
   
   
Переулок спускался к морю от широкой, хорошо освещенной дороги, проходя между стенами сада многочисленных домов богачей. Там стояла тишина, поскольку стены, казалось, закрывались от шума города. Переулок сильно изгибался в разных направлениях, и на белых стенах танцевали тени, когда ветерок шевелил деревья. Ветер приносил многие ароматы: сильный запах моря, запах вечерней пищи, аромат жасмина и пары выхлопных газов. Теперь он дул с моря, и была удивительная интенсивность. Большой белый цветок рос в темной почве около дорожки, и вечер наполнился его ароматом. Дорожка продолжала спускаться, и немного погодя она пересеклась с еще одной дорогой, которая шла вдоль моря. Около дороги молодой человек держал на поводке собаку. Они отдыхали. Это была большая, мощная собака, гладкая и упитанная. Ее владелец, должно быть, полагал, что собака более важна, чем человек, так как сам мужчина носил загрязненную одежду и имел испуганный, удрученный взгляд. Казалось, что собака понимала свою приоритетность над человеком. Так или иначе, хорошие породистые собаки немного снобы. Двое людей шли, разговаривая и смеясь, и собака угрожающе зарычала, когда они проходили мимо. Но они не обращали никакого внимания, поскольку собака была на поводке и твердо удерживалась. Маленький мальчик нес что-то очень тяжелое, и ему это давалось с трудом, но он был удивительно весел и улыбнулся, когда проходил мимо.
   
Стояла тишина, никакие автомобили не проезжали и никого не было на дороге. Постепенно интенсивность росла. Она не была вызвана тишиной вечера или звездным небом, или танцующими тенями, или собакой на поводке, или ароматом дувшего бриза, но все это находилось в пределах той интенсивности. Была только она, простая и ясная, без причины, без бога, без шепота обещания. Она была настолько сильной, что тело на мгновение оказалось неспособно на какое-либо движение. Все чувства имели усиленную чувствительность. Ум, эта странная и сложная штука, был лишен всякой мысли и поэтому полностью пробужден, был светом, в котором не было тени. Все ваше бытие находилось в огне от интенсивности, которая поглощала движение времени. Символ времени — это мысль, и то пламя поглотило шум проходящего мимо автобуса и аромат белого цветка. Звук и аромат вплелись друг в друга, но были двумя различимыми, отдельными огнями. Без сотрясения и без наблюдателя ум осознавал эту бесконечную интенсивность, он сам стал пламенем, ясным, интенсивным, невинным.
   
   
Он и его жена находились в маленькой комнате, чье единственное окно открывало вид на белую стену, перед которой стоял коричневый ствол большого дерева. Вы видели только лишь массивный ствол, а не раскинувшиеся ветви. Он был крупным, хорошо сложенным мужчиной и довольно грузным. Его улыбка была быстрой и дружественной, но его острый взгляд мог выразить гнев, а его язык мог быть очень остер. Он, очевидно, много читал, а теперь пробовал выйти за пределы знания. У его жены был ясный взгляд и приятное лицо, она тоже была крупной, но не дряблой. Она мало принимала участие в беседе, но слушала с явным интересом. У них не было детей.
   
«Вообще возможно ли освободить ум от памяти? — начал он. — Разве не память — сама сущность ума, память, являющаяся знанием и опытом столетий? Разве не каждый опыт усиливает память? В любом случае, я никогда не мог понять, почему нужно освобождаться от прошлого, как вы утверждаете. Прошлое богато приятными ассоциациями и воспоминаниями. К счастью, часто можно забыть неприятные или печальные инциденты, но приятные воспоминания остаются. Бытие сильно бы обеднело, если весь опыт и знание, которое каждый получил, нужно было бы отбросить. На самом деле это был бы скудный, примитивный ум на самом деле, который не имел бы никакой глубины знания и опыта».
   
Если вы не чувствуете потребность быть свободным от прошлого, тогда это не проблема, не так ли? Тогда богатство прошлого, со всеми его страданиями и радостями, будет сохраняться. Но прошлое — это живое существо? Или же движение настоящего придает жизнь прошлому? Настоящее с его требующей интенсивностью и изменчивой стремительностью, является постоянным вызовом уму. Настоящее и прошлое всегда находятся в конфликте, если ум не способен полностью к встрече с быстрым настоящим. Конфликт возникает только, когда ум, обремененный прошлым, известным, пережитым отвечает на вызов настоящего, которое всегда является не полностью новым, изменчивым.
   
«А может вообще ум полностью откликнуться на настоящее? Мне кажется, что ум всегда окрашен прошлым, и вообще возможно ли быть полностью свободным от этой окраски?»
   
Давайте вникнем в это и выясним. Прошлое — это время, не так ли? Время как опыт, знание, и весь дальнейший опыт усиливает прошлое.
   
«Как?»
   
Когда в вашей жизни происходит событие, и вы получаете то, что мы называем переживанием, опытом, этот опыт немедленно переведен в понятия прошлого. Если вы имеете определенную религиозную веру, то она может вызвать некоторые переживания, которые в свою очередь усилят ее. Поверхностный ум может приспосабливаться к давлениям и требованиям его непосредственной окружающей среды, но скрытая часть ума слишком обусловлена прошлым, и именно условности, фон диктует переживание. Целое движение сознания — это отклик прошлого, верно? Прошлое, по существу, статично, бездействует, оно не имеет никакого собственного действия. Но начинает оживать, а когда ему бросается какой-либо вызов, оно отвечает. Всякое размышление — отклик прошлого накопленного опыта, знания. Так что всякое размышление обусловлено, свобода находится вне власти мысли.
   
«Тогда как же уму вообще освободиться от его собственных ограничений?»
   
Если позволите спросить, а почему ум, который сам является прошлым, результатом времени, должен быть свободным? Какой мотив скрывается за вашим вопросом? Почему он вообще возникает? Это теоретическая или фактическая проблема?
   
«Я думаю, что и то, и то. Есть спекулятивное любопытство узнать, как можно было хотеть знать о структуре материи, и к тому же это еще и личная проблема. Проблема для меня в том смысле, что, мне кажется, нет никакого выхода из моих условностей. Я могу вырваться из одного шаблона мышления, но при самом процессе формируется другой шаблон. Избавление от старого когда-либо дает жизнь новому?»
   
Если оно распознаваемо как новое, то новое ли это? Конечно же, то, что узнается как новое, все-таки результат прошлого. Узнавание рождено памятью. Только, когда прошлое прекращает существовать, может появиться новое.
   
«Но возможно ли, чтобы ум прорвался через занавес прошлого?»
   
Опять же, почему вы задаете этот вопрос?
   
«Как я сказал, каждому любопытно узнать, к тому же есть желание быть свободным от некоторых неприятных и болезненных воспоминаний».
   
Простое любопытство далеко не приведет. И удерживание приятного, при попытке избавиться от неприятного, только делает ум унылым, поверхностным, это не приносит свободу. Ум должен быть свободным от обоих, а не только от неприятного. Порабощение приятными воспоминаниями — это явно не свобода. Желание держаться за то, что является приятным, порождает конфликт в жизни. Этот конфликт в дальнейшем обуславливает ум, и такой ум никогда не может быть свободным. Пока ум пойман в потоке памяти, приятной или неприятной, пока он удерживается в причинно-следственной цепочке, пока он использует настоящее как переход от прошлого к будущему, он никогда не сможет быть свободным. Свобода тогда — это просто идея, а не действительность. Нужно понять суть этого, и затем ваш вопрос будет иметь совершенно иное значение.
   
«Если я пойму смысл, появится ли свобода?»
   
Предположение — тщетно. Должна быть понята истина, реальный факт, что нет никакой свободы, пока ум узник, должен быть пережит.
   
«Имеет ли человек, который свободен в наивысшем смысле, какое-либо отношение к потоку причинной обусловленности и времени? Если нет, то что проку от этой свободы? Какую ценность или значение имеет такой человек в нашем мире радости и боли?»
   
Странно, что мы почти всегда мыслим понятиями полезности. Не задаете ли вы этот вопрос из лодки, плывущей по течению времени? И оттуда вы хотите знать, какое значение имеет свободный человек для людей в лодке. Вероятно, никакого вообще. Большинство людей не заинтересованы в свободе, и когда они встречают человека, который свободен, они либо делают из него божество и помещают его в святыню, либо высекают его в камне или в словах, что равносильно его уничтожению. Но, конечно ваше беспокойство не из-за такого человека. Ваша забота в том, чтобы освободить ум от прошлого, которым вы являетесь.
   
«Когда однажды ум освобождается, тогда что является его обязанностью?»
   
Слово «обязанность» не применимо к такому уму. Само его существование оказывает взрывное воздействие на время, на прошлое. Именно это взрывное воздействием имеет самую высокую ценность. Человек, который остается в лодке и просит о помощи, хочет ее в образце прошлого, в области узнавания, а на это свободный ум не имеет никакого ответа, но та взрывчатая свобода действует на темницу времени.
   
«Я не знаю, что могу ответить на это. Я действительно пришел со своей женой из-за любопытства, но становлюсь глубоко озадаченным. В глубине души я серьезен, и я обнаруживаю это в первый раз. Многие из моего поколения отворачивались от признанных религий, но глубоко внутри есть религиозное чувство, и у него есть очень небольшая возможность для того, чтобы выйти наружу. Нужно пользоваться существующей возможностью».
  
  
   
    
Печаль из-за жалости к себе
   
   
Было прекрасное время года — стояла теплая весна. Солнце пригревало умеренно, поскольку легкий ветерок дул с севера, где горы покрыты белоснежным покрывалом. Дерево возле дороги, еще неделю назад голое, теперь покрыто молодыми зелеными листьями, которые блестели на солнце. Молодые листья выглядели очень хрупкими, нежными и маленькими в обширном пространстве ума, земли и синего неба. Все же за короткий промежуток времени они, казалось, заполнили пространство всех мыслей. Ветерок рассеял лепестки по земле, среди которых сидели несколько детей. Это были дети шоферов и других слуг. Они никогда не пойдут в школу, навсегда оставшись бедняками на этой земле, но среди упавших лепестков около грязной дороги дети были частью земли. Они были напуганы, увидев незнакомца, сидящего с ними, и внезапно замолчали. Прекратив играть с лепестками, они в течение нескольких секунд сидели неподвижно, как статуи. Но их глаза светились любопытством и дружелюбием.
   
В маленьком, заброшенном саду у обочины цвело множество ярких цветов. Среди листьев дерева в том саду в полдень ворона пряталась в тени от солнца. Ее тело опиралось на ветку, а перья прикрывали когти. Она звала или отвечала другим воронам, и в течение десяти минут в ее карканье было пять или шесть различных звуков. В ее арсенале, по всей видимости, было намного больше звуков, но в данный момент ее устроили эти несколько. Она была ярко-черной, с серой шеей, с необыкновенными глазами, которые никогда не были спокойными, с клювом твердым и острым. Она полностью расслабилась и в то же самое время оставалась полностью активной. Было удивительно, как ум полностью соединился с той птицей. Он не наблюдал за ней, хотя рассматривал каждую деталь, сам он не был птицей, поскольку не было никакого отождествления с ней, он был с птицей, с ее глазами и острым клювом, как море с рыбой. Он был с птицей, и все же он проходил сквозь нее и вне ее. Острый, агрессивный и испуганный ум вороны был частью ума, который охватывал моря и время. Этот ум был обширным, безграничным, вне всякой меры, и все же он осознавал малейшее движение глаз той черной вороны среди новых, блестящих листьев. Он осознавал падающие лепестки, но не имел никакого центра внимания, никакой точки, от которой можно было бы следить. В отличие от пространства, которое всегда имеет в себе что-нибудь: частицу пыли, земли или небес, — он был полностью пуст и являясь пустым, мог следить без причины. У его внимания не было ни корня, ни ветвей. Вся энергия была в той пустой неподвижности. Это не была энергия, созданная с намерением, которая скоро рассеется. Это была энергия всего начала, жизнь, что не имеет времени как окончания.
   
Несколько человек пришли вместе, и, как только каждый пытался изложить проблему, другие начинали объяснять ее и сравнивать с их собственными испытаниями. Но горе нельзя сравнивать. Сравнение порождает жалость к себе, и затем следует несчастье. Беду нужно встречать напрямую, не с мыслью, что ваше несчастье больше, чем несчастье других.
   
Теперь все они молчали, и через время один из них начал.
   
«Моя мать умерла несколько лет назад. Совсем недавно я потерял также моего отца, и я полон раскаянья. Он был хорошим отцом, и я должен был быть многим для него, кем я не был. Наши интересы не совпадали, соответствующие образы наших жизней отдаляли нас. Он был религиозным человеком, но мое религиозное чувство было не настолько самозабвенным.
   
Отношения между нами были часто натянутыми, но по крайней мере это были хоть какие-то отношения, а теперь, когда его нет, я убит горем. Мое горе — это не только раскаяние, но также и чувство внезапного одиночества. Прежде у меня никогда не было такого горя, и оно весьма острое. Что мне делать? Как я должен преодолеть его?»
   
Если позволите поинтересоваться, вы страдаете из-за вашего отца, или же горе возникает из-за отсутствия отношений, к которым вы привыкли?
   
«Я не совсем понимаю то, что вы имеете в виду», — ответил он.
   
Вы страдаете из-за того, что ваш отец умер, или из-за того, что вы чувствуете себя одиноким?
   
«Все, что я знаю, это то, что я страдаю и хочу освободиться от этого. Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду. Объясните, пожалуйста?»
   
Это довольно просто, разве нет? Либо вы страдаете во имя вашего отца, то есть потому, что он наслаждался жизнью и хотел жить, а теперь он умер, либо вы страдаете, потому что имелся разрыв в отношениях, которые так долго были столь значимыми, и вы внезапно осознаете одиночество. А теперь, которое из них? Вы страдаете, конечно же, не из-за вашего отца, а потому что вы одиноки, и ваша печаль — это то, что приходит из-за жалости к себе.
   
«Что точно является одиночеством?»
   
Вы никогда не чувствовали себя одиноким?
   
«Да, я часто предпринимал прогулки в уединении. Я длительное время гуляю один, особенно по выходным».
   
Разве нет различия между чувством одиночества и просто быть одному, как на прогулке в одиночку?
   
«Если есть, то не думаю, что я знаю, что означает одиночество».
   
«Не думаю, что мы знаем, вообще что хоть что-нибудь означает, ну кроме как на словах», — добавил кто — то.
   
Вы никогда сами не испытали чувство одиночества, как вы могли бы испытывать зубную боль? Когда мы говорим об одиночестве, мы испытываем психологическую боль из-за него или просто используем слово, чтобы указать на что-то, что мы никогда сами не испытывали? Мы действительно страдаем или только думаем, что страдаем?
   
«Я хочу знать, что такое одиночество», — ответил он.
   
Вы подразумеваете, что вы хотите его описание. Это переживание того, что вы полностью изолированы, чувство невозможности зависеть от чего-нибудь, быть отрезанным от всех взаимоотношений. «Я», эго по его собственной природе постоянно строит стену вокруг себя, вся его деятельность ведет к изоляции. Осознавая свою изоляцию, оно начинает отождествлять себя с добродетелью, с Богом, с собственностью, с человеком, со страной или идеологией, но такое отождествление — это часть процесса изоляции. Другими словами, мы убегаем всеми возможными способами от боли одиночества, от чувства изоляции, и поэтому мы никогда непосредственно сами его не испытываем. Это не подобно тому, когда боишься чего-то там, за углом, и никогда не сталкиваешься с этим, никогда не выясняешь, какое оно, а всегда убегаешь и находишь спасение в ком-то или в чем-то, что только порождает больший страх. Вы никогда не чувствовали себя одинокими, отрезанными от всего, полностью изолированными?
   
«Я вообще понятия не имею, о чем вы говорите».
   
Тогда, если можно поинтересоваться, вы действительно знаете, что такое горе? Вы испытываете горе так же сильно и остро, как вы бы испытывали зубную боль? Когда у вас болит зуб, вы действуете, вы идете к дантисту, но, когда есть горе, вы убегаете от него через объяснение, веру, спиртное и так далее. Вы действуете, но ваше действие — это не действие, которое освобождает ум от горя, не так ли?
   
«Я не знаю, что делать, и именно поэтому я здесь».
   
Прежде, чем вы узнаете, что делать, не должны ли вы выяснить, что такое горе фактически? Разве вы просто не сформировали идею, суждение о том, что такое горе? Конечно же, побег, оценка, страх мешают вам переживать его напрямую.
   
Когда вы страдаете от зубной боли, вы не формируете о ней идеи и мнения, вы только чувствуете ее и действуете. Но здесь нет никакого действия, немедленного или отдаленного, потому что вы в действительности не страдаете. Чтобы переносить и понимать страдание, вы должны смотреть на него, вы не должны убегать.
   
«Мой отец ушел безвозвратно, и поэтому я страдаю. Что я должен сделать, чтобы быть недосягаемым для страдания?»
   
Мы страдаем, потому что не видим суть страдания. Факт и наше воображение относительно факта полностью отличаются, уводя в двух различных направлениях. Если можно спросить, вы обеспокоены фактом, действительностью или просто идеей страдания?
   
«Вы не отвечаете на мой вопрос, сэр, — настаивал он. — Что я должен делать?»
   
Вы хотите убежать от страдания или быть свободным от него?
   
Если вы просто хотите убежать, тогда таблетка, вера, объяснение, развлечение может «помочь» с неизбежными последствиями зависимости, страха и так далее. Но если вы желаете быть свободным от горя, вы должны прекратить убегать и осознавать его без суждения, без выбора.
   
Вы должны наблюдать его, изучать, знать все его сокровенные уловки, тогда вы не будете пугаться его, и больше не будет яда жалости к себе. С пониманием горя появляется свобода от него. Чтобы понимать горе, должно происходить фактическое его переживание, а не словесная фикция.
   
«Можно задать только один вопрос? — вмешался один из остальных. — Каким образом следует проживать обыденную жизнь?»
   
Как если бы вы жили в течение того единственного дня, в течение того единственного часа.
   
«Как?»
   
Если бы у вас был только один час, чтобы жить, что бы вы делали?
   
«Я действительно не знаю», — ответил он с тревогой.
   
Вы бы не организовали и исполнили то, что необходимо внешне, ваши дела, ваше желание и так далее? Вы бы не позвали вашу семью и друзей вместе и не попросили бы у них прощение за вред, который вам пришлось причинить им, и не простили бы их за всякий вред, который они могли бы причинить вам? Вы не умерли бы полностью по отношению ко всему, что связано с умом, с желаниями к миру? И если это можно сделать за час, тогда это также может быть сделано за дни и годы, которые остаются.
   
«Такое действительно возможно, сэр?»
   
Пробуйте это, и вы выясните.
  
  
   
    
Нечувствительность и сопротивление шуму
   
   
Море было спокойным, а горизонт ясным. Пройдет еще час или два прежде, чем солнце взойдет из-за холмов. Убывающая луна заставляла воды танцевать. Она была настолько яркой, что вороны в окрестности проснулись и закаркали, разбудив петухов. Через некоторое время вороны и петухи снова умолкли, было слишком рано даже для них. Стояла удивительная тишина. Это была не тишина, наступающая после шума, или задумчивое затишье перед штормом.
   
Это не был тишина «до и после». Ничто не двигалось, ничто не шевелилось среди кустарников. Была всеохватывающая тишина с ее проникающей интенсивностью. Это не было краешком тишины, но самой ее сущностью, и она выметала всякую мысль, всякое действие. Ум почувствовал эту неизмеримую тишину и сам стал тихим, или, скорее, передвигался в тишине без сопротивления его собственной деятельности.
   
Мысль не оценивала, не измеряла, не принимала тишину, она сама была тишиной. Медитация была непринужденной. Не было никакого медитирующего, не было мысли, преследующей цель, поэтому тишина была медитацией. Эта тишина имела собственное движение, и она проникала в глубины, в каждый уголок ума. Тишина была умом, мнение не стало тихим. Тишина бросила свое семя в самом центре ума, и хотя вороны и петухи снова объявляли рассвет, эта тишина никогда не закончится. Солнце теперь показывалось из-за холмов, длинные тени падали поперек земли, и сердце будет следовать за ними весь день.
   
   
Женщина, которая жила по соседству, была весьма молода, имела троих детей. Ее муж возвратится из офиса поздно после обеда, и после игр они все будут улыбаться ему через стену. Однажды она пришла с одним ребенком, чисто из любопытства.
   
Она мало что рассказала, да и было немного, что сказать. Она говорила о разных вещах: об одежде, автомобилях, образовании и выпивке, о клубной жизни и вечеринках. Среди холмов послышался шепот, но он исчез прежде, чем вы могли прислушаться к нему. За словами что-то скрывалось, но у нее не было времени, чтобы слушать. Ребенок стал беспокойным и неугомонным.
   
«Интересно, почему вы тратите впустую ваше время на таких людей? — спросил он, когда вошел. — Я знаю ее, светская бабочка, хороша на коктейльных вечеринках с определенным уровнем вкуса и денег, я удивлен, что она вообще пришла на встречу с вами. Явная трата вашего времени, но, возможно, она получит кое-какие уроки из этого. Вам, должно быть, знаком такой тип женщин: шмотки и драгоценности, а главный интерес к себе самой. На самом деле я пришел, чтобы поговорить о чем-то другом, конечно, но, увидев ее здесь, я довольно расстроился. Извините, что я заговорил о ней».
   
Моложавый мужчина с хорошими манерами и культурным голосом, он был педантичен, аккуратен и довольно суетлив. Его отец был известен в политической сфере. Он был женат и имел двух детей, и достаточно зарабатывал, чтобы сводить концы с концами. Он мог бы легко зарабатывать больше денег, сказал он, но это не стоило того. Он обучит детей в колледже, и после того им придется самим заботиться о себе. Он рассказывал о своей жизни, о капризах судьбы, взлетах и падениях его существования.
   
«Проживание в городе стало для меня кошмаром, — продолжал он. — Шум большого города беспокоит меня невероятно. Детский гам в доме это уже достаточно плохо, но рев города, с его автобусами, автомобилями и трамваями, стук, который слышится при строительстве новых зданий, соседи с их ревущим радио — вся отвратительная какофония из шума совсем меня разрушает и разбивает. Кажется, я не могу приспособиться к нему. Мой ум страдает из-за этого, и даже физически шум мучит меня. Ночью я запихиваю что-нибудь себе в уши, но даже тогда я знаю, что шум есть. Я не совсем „больной“ еще, но стану им, если не сделаю что-нибудь с этим».
   
Почему вы думаете, что шум оказывает такое воздействие на вас? Разве шум и тишина не связаны с друг другом? Есть ли шум без тишины?
   
«Все, что я знаю, так это то, что тот шум, почти сводит меня с ума».
   
Предположим, что вы слышите постоянный лай собаки ночью. Что происходит? Вы приводите в движение механизм сопротивления, верно? Вы сражаетесь с шумом собаки. Сопротивление указывает на чувствительность?
   
«Я имею много таких сражений, не только с шумом собак, но и с шумом радио, шумом детей в доме и так далее. Мы живем на сопротивлении, не так ли?»
   
Вы действительно слышите шум или же только осознаете то волнение, которое он создает в вас и которому вы сопротивляетесь?
   
«Я не совсем понимаю вас. Шум тревожит меня, и, естественно, что ты сопротивляешься причине тревоги. Разве сопротивление не естественно? Мы сопротивляемся почти всему, что является болезненным или печальным».
   
И в то же самое время мы приступаем к взращиванию радостного, прекрасного. Мы не сопротивляемся ему, хотим больше. Именно только неприятным, тревожащим вещам мы сопротивляемся.
   
«Но, как я сказал, разве это не совершенно естественно? Все мы инстинктивно так поступаем».
   
Я не говорю, что это ненормально, это так, повседневный факт. Но, сопротивляясь неприятному, уродливому, тревожащему и принимая только то, что является радостным, мы не вызываем постоянный конфликт? И не приводит ли конфликт к отупению, нечувствительности? Этот двойной процесс принятия и отвержения делает ум эгоцентричным в его чувствах и действиях, верно?
   
«Но что делать?»
   
Давайте поймем проблему, и, возможно, такое понимание вызовет его собственное действие, в котором нет никакого сопротивления или конфликта. Разве конфликт, внутренний и внешний, не делает ум эгоцентричным и поэтому нечувствительным?
   
«Я думаю, что понимаю, что вы подразумеваете под эгоцентричностью. Но что вы подразумеваете под чувствительностью?»
   
Вы чувствительны к красоте, не так ли?
   
«Это одно из проклятий моей жизни. Для меня почти болезненно видеть что-то прекрасное, смотреть на закат над морем или на улыбку ребенка, или на красивое произведение искусства. Это вызывает на моих глазах слезы. С другой стороны, я ненавижу грязь, шум и неопрятность. Время от времени я едва могу вынести выход на улицу. Контрасты разрывают меня внутри на части, и, пожалуйста, поверьте мне, я не преувеличиваю».
   
Но неужели это чувствительность, когда ум восхищается прекрасным и застывает в ужасе от уродливого? Сейчас мы не рассматриваем, что есть красота и что есть уродство. Когда существует противопоставленный конфликт, возвышенная оценка одного и сопротивление другому, присутствует ли здесь чувствительность вообще? Естественно, везде, где имеется конфликт, трение, имеется и искажение. Разве нет искажения, когда вы склоняетесь к красоте и сжимаетесь от уродства? При сопротивлении шуму вы не взращиваете нечувствительность?
   
«Но как мириться с тем, что отвратительно? Невозможно терпеть дурной запах, верно?»
   
Существует грязь и нищета городской улицы и красота сада. Оба они — факты, действительность. При сопротивлении одному не станете ли вы нечувствительным к другому?
   
«Я понимаю, что вы имеете в виду, и что тогда?»
   
   
Будьте чувствительны к обоим фактам. Вы когда-либо пробовали слушать шум, слушать его, как слушали бы музыку? Но, наверно, никто никогда вообще не слушает что-либо. Вы не можете слушать то, что слышите, если вы сопротивляетесь этому. Чтобы слушать, должно присутствовать внимание, а, где имеется сопротивление, нет никакого внимания.
   
«Как мне научиться слушать с тем, что вы называете вниманием?»
   
Как вы смотрите на дерево, на красивый сад, на солнце на воде или на листик, трепещущий на ветру?
   
«Я не знаю, я просто люблю смотреть на такие вещи».
   
Вы осознаете себя, когда смотрите на что-либо подобным образом?
   
«Нет».
   
Но вы осознаете, когда сопротивляетесь тому, что вы видите.
   
«Вы просите меня, чтобы я слушал шум, как если бы любил его, не так ли? Хорошо, я не люблю это, и не думаю, что вообще возможно любить. Вы не можете полюбить уродливого, зверского персонажа».
   
Такое возможно, и это было сделано. Я не предлагаю, чтобы вы полюбили шум, но разве не возможно освободить ум от всякого сопротивления, от всякого конфликта? Каждая форма сопротивления усиливает конфликт, а конфликт приводит к нечувствительности. А, когда ум нечувствителен, тогда красота — только бегство от уродства. Если красота — просто противоположность, то это не красота. Любовь — это не противоположность ненависти. Ненависть, сопротивление, конфликт не порождают любовь. Любовь — это не сознательная деятельность. Это кое-что, что вне пределов области ума. Слушание — это также акт внимания, как и наблюдение. Если вы не будете осуждать шум, вы обнаружите, что он прекратил беспокоить ум.
   
«Я начинаю понимать то, что вы имеете в виду. Я попробую, как только выйду из комнаты».
  
  
   
    
Свойство простоты
   
   
Омытые дождем холмы искрились в утреннем солнце, и небо позади них было ярко-голубым. Долина, полная деревьев и ручьев, расположилась высоко среди холмов. Не слишком много людей жили там, и присутствовала чистота одиночества. Там было множество белых зданий с соломенными крышами и многочисленные козы и рогатый скот. Но долина была вне дороги, и обычным способом вам не обнаружить ее, если только вы не знаете или вам не скажут о ее существования. У входа в нее проходила непыльная дорога, и, как правило, никто не входил в долину без какой-то определенной цели. Она была неиспорченной, изолированной и удаленной, но тем утром казалась особенно чистой в своем уединении, и дожди смыли пыль многих дней. Камни на холмах оставались все еще влажными в утреннем солнце, и сами холмы, казалось, наблюдали, ожидали. Они простирались с востока на запад, и солнце вставало и садилось среди них. Один такой холм возвышался на фоне синего неба подобно храму, высеченному из живого камня, квадратный и роскошный. Дорожка прокладывала свой извилистый путь от одного конца долины до другого, и в определенной точке по этой дорожке можно было заметить изваяние в виде холма. Установленный чуть далее, чем другие холмы, он был более темный, более тяжелый, наделен великой силой. Около дорожки нежно журчал ручей, протекая в восточном направлении к солнцу, и широкие колодцы были наполнены водой, в которой содержалась надежда на лето и далее. Бесчисленные лягушки создавали громкий шум по всему протяжению того тихого ручья, а большая змея пересекла дорожку. Она совсем не спешила и передвигалась лениво, оставляя след в мягкой, сырой земле. Почуяв человеческое присутствие, она остановилась, а ее черный, разветвленный язык выбрасывался туда и обратно из заостренного рта. Через время она возобновила свое путешествие в поисках пищи и исчезла среди кустов и высокой, колыхающейся травы. В это прекрасное утро было приятно находиться под большим манговым деревом, которое стояло рядом с открытым колодцем. В воздухе стоял аромат недавно омытых листьев и запах манго. Солнце не проникало через густую листву, и вы могли сидеть там, на плите скалы, которая в течение долгого времени оставалась все еще влажной.
   
И долина, и дерево существовали в уединении. Эти горы были одними из самых старых на земле, и поэтому тоже знали, что значит быть уединенными и далекими. Одиночество грустно с подползающим желанием быть в связи, не быть отрезанным, но это чувство отдаленности, уединение было связано со всем, было частью всех вещей. Вы не осознавали, что одни, потому что были деревья, камни, журчащая вода. Вы только осознаете свое одиночество, но не уединение, и когда вы познаете его, то становитесь действительно одиноким. Горы, ручьи, тот человек, проходящий мимо, были все частью этого одиночества, чья чистота содержала в себе всю нечистоту, но не была загрязнена ею. Но нечистота не могла разделить его одиночество. Именно нечистота познает его, она обременена горем и болью существования. Сидя там, под деревом, когда большие муравьи пересекали вашу ногу, в том неизмеримом одиночестве присутствовало движение бесконечной вечности. Это не было движение, охватывающее пространство, но движение в пределах его самого, пламя в пределах пламени, свет в пределах пустоты света. Это было движение, которое никогда не остановится, поскольку оно не имело никакого начала и поэтому никакой причины закончиться. Это было движение, которое не имело направления, и таким образом охватывало космос. Там, под деревом, само время стояло неподвижно, подобно горам, и это движение охватывало его и шло за его пределы, так что время никогда не могло настигнуть движение. Ум никогда не мог прикоснуться его краешка, но ум был этим движением. Наблюдатель не мог угнаться за ним, поскольку он был способен только следовать за его собственной тенью и за словами, которые прикрывали ее. Но под тем деревом, в этом уединении не было ни наблюдателя, ни его тени.
   
Колодцы были все еще полны, горы все еще наблюдали и ждали, а птицы все еще влетали и вылетали из листвы.
   
В освещенной солнцем комнате сидел какой-то мужчина, его жена и их друг. Там не было стульев, а лишь соломенная циновка на полу, и мы все уселись на ней. Из двух окон одно было видом на обветренную глухую стену, а через другое были видны несколько кустарников, которые нуждались в поливе. Один был цветах, но без аромата. Муж и жена были довольно зажиточные и имели взрослых детей, которые жили самостоятельно. Он был на пенсии, и они имели небольшой собственный участок за городом. Они редко приезжали в город, сказал он, но специально приехали, чтобы послушать беседы и обсуждения. В течение трех недель встреч никто не коснулся их особой проблемы, и поэтому они снова здесь. Их друг, пожилой, лысеющий, седовласый мужчина жил в городе. Он был известным адвокатом с превосходной практикой.
   
«Я знаю, что вы не одобряете нашу профессию, и иногда я думаю, что вы правы, — сказал адвокат. — Наша профессия не такая, какой она должна быть, а какая профессия такая? Три профессии: адвокат, солдат и полицейский, как вы говорите, вредны для человека и позор для общества, а я включил бы и политика. Занимаясь мой профессией, я не могу так поздно оставить ее, хотя много размышлял над этим вопросом. Но я здесь не для того, чтобы говорить об этом, хотя я бы очень хотел воспользоваться возможностью так сделать. Я пришел с моими друзьями, потому что их проблема также интересует и меня».
   
«То, о чем мы хотим говорить, довольно сложно, по крайней мере, насколько я понимаю, — сказал муж. — Мой друг, адвокат, и я интересовались много лет религиозными вопросами, не просто обрядностью и убеждающими верованиями, а кое-чем намного большим, чем обычные атрибуты религий. Говоря за себя самого, я могу сказать, что медитировал в течение множества лет над различными вопросами, имеющими отношение к внутренней жизни, и я всегда обнаруживаю, что блуждаю по кругу. В данный момент я не хочу говорить о назначении медитации, а разобраться с вопросом о простоте. Я чувствую, нужно быть простым, но я не уверен, что понимаю, что такое простота. Как и большинство людей, я очень сложное существо, и возможно ли стать простым?»
   
Стать простым означает продолжать быть в сложности. Невозможно стать простым, а нужно приближаться к сложности с простотой.
   
«Но как может ум, который является очень сложным, подходить к какой-то проблеме просто?»
   
Быть простым и становиться простым — два совершенно разных процесса, каждый из которых ведет в разном направлении. Только, когда желание стать заканчивается, есть действие бытия. Но прежде, чем мы вникнем во все это, можно поинтересоваться, почему вы чувствуете, что должны обладать качеством простоты? Каков мотив за этим побуждением?
   
«На самом деле, я не знаю. Но жизнь становится все более и более сложной, идет более сильная борьба, с нарастающим безразличием и разрастающейся поверхностностью. Большинство людей живет на поверхности и делает из этого много шума, и моя собственная жизнь не очень глубока, поэтому я чувствую, что должен стать простым».
   
Простой во внешнем проявлении или внутри?
   
«И так, и так».
   
Является ли внешнее проявление аскетизма — иметь мало одежды, есть только один раз в день, обходиться без обычного комфорта и так далее — признаком простоты?
   
«Внешний аскетизм необходим, не так ли?»
   
Мы обнаружим истинность или ошибочность этого через время. Вы думаете, что это простота загромождать ум верованиями, желаниями и их противоречиями, завистью и жаждой власти? Есть ли простота, когда ум поглощен его собственным продвижением в добродетели? Является ли поглощенный ум простым умом?
   
«Когда вы ставите вопрос таким образом, то становится очевидным, что это не простой ум. Но как уму можно очиститься от его накоплений?»
   
Мы еще не дошли до того момента, не так ли? Мы видим, что простота это не вопрос внешнего проявления, и что, пока ум переполнен знаниями, опытами, воспоминаниями, он не прост в действительности. Тогда, что такое простота?
   
«Я сомневаюсь, что смогу дать правильное ее определение. Такие вещи очень трудно передать словами».
   
Мы же не ищем определение, верно? Мы найдем правильные слова, когда будем иметь чувство простоты. Поймите, что одна из наших трудностей в том, что мы пытаемся найти адекватное словесное выражение, не прочувствовав качество, сущность явления. Мы вообще когда-либо чувствуем что-нибудь напрямую? Или мы чувствуем все через слова, через концепции и определения? Мы когда-либо смотрим на дерево, на море, на небо, не формируя слова, не помечая их?
   
«Но как почувствовать характер или качество простоты?»
   
Разве сами вы не мешаете себе почувствовать ее характер, требуя метод, который вызовет ее? Когда вы голодны, и перед вами стоит пища, вы же не спрашиваете «Как мне есть?» «Как» — это всегда отклонение от факта. Чувство простоты не имеет никакого отношения к вашим мнениям, словам и умозаключениям относительно этого чувства.
   
«Но ум, со всеми его сложностями, всегда вставляет то, что, как он думает, он знает о простоте».
   
Что мешает ему пребывать с чувством. Вы когда-либо пробовали пребывать с чувством?
   
«Что вы подразумеваете под пребыванием с чувством?»
   
Вы пребываете с чувством удовольствия, не так ли? Испытав его, вы стараетесь удержаться за него, вы планируете продолжение его и так далее. А сейчас, можно ли пребывать с чувством, представленным словом «простота»?
   
«Мне кажется, что я знаю, какое это чувство, так что я не могу оставаться с ним».
   
Существует ли чувство отдельно от реакций, пробужденных словом «простота»? Существует ли чувство отдельно от слова, термина, или же они неотделимы? Само чувство и его обозначение почти одновременны, не так ли? Слово всегда создается, составляется, но чувство — нет, и очень трудно отделить чувство от слова.