1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
— Да ну? — лаконически отозвался агент, продолжая  курить с большим увлечением.    

— Хотел бы и я послушать, — сказал мистер Тапмен,  до сей поры не раскрывавший рта.    

Он всегда стремился расширить свой кругозор.    

— И вам хотелось бы? Ну, в таком случае я расскажу. А  впрочем, нет!.. Знаю, что вы все равно не поверите, — объявил человек с  плутовским глазом, сообщая этому органу на сей раз еще более плутовское  выражение.    

— Конечно, поверю, раз вы говорите, что это  правда, — возразил мистер Тапмен.    

— Ну-с, на таких условиях я начну рассказ, —  ответил агент. — Слыхали вы когда-нибудь о крупной торговой фирме «Билсон  и Сдам»? А впрочем, неважно, если и не слыхали, потому что они давненько уже ее  прикрыли. Восемьдесят лет прошло с тех пор, как приключилась эта история с агентом  фирмы «Билсон и Сдам», а был он закадычным другом моего дяди, и дядя рассказал  эту историю мне. У нее странное название, но обыкновенно он ее называл:    

     

     Приключение торгового агента    

     

и рассказывал ее примерно так:    

«Однажды зимним вечером, часов в пять, когда только-только  начало смеркаться, на дороге, что тянется по песчаным холмам Мальборо[55] в направлении к Бристолю,  можно было увидеть человека в двуколке, понукавшего усталую лошадь. Я говорю —  можно было увидеть, и не сомневаюсь, что его и увидали бы, случись здесь  проходить кому-нибудь, кто не слеп; но погода была такая скверная, а вечер  такой сырой и холодный. что на дороге не было ничего, кроме воды, и путник  подвигался помаленьку вперед посредине дороги, одинокий и порядком приунывший.  Если бы какой-нибудь торговый агент тех времен заметил маленькую ненадежную  двуколку с кузовом цвета глины и красными колесами, а также злую, норовистую  гнедую рысистую кобылу, которая, казалось, происходила от лошади мясника и пони  двухпенсового почтальона, он сразу узнал бы в этом путнике не кого иного, как  Тома Смарта из крупной фирмы «Билсон и Сдам», Кейтетов-стрит, Сити. Но так как  ни один торговый агент его не видел, то никто ничего об этом и не знал; и вот  Том Смарт, его двуколка цвета глины, с красными колесами, и злая рысистая  кобыла подвигались вместе вперед, храня про себя свою тайну; и никому никакой  прибыли от этого не было.    

Даже на нашей скучной планете есть много мест получше, чем  холмы Мальборо, когда там дует сильный ветер. А если вы сюда еще прибавите  пасмурный зимний вечер, грязную мокрую дорогу и проливной дождь да еще  испытаете их действие на собственной персоне, вы оцените глубокий смысл этого  замечания. Ветер дул не в лицо и не в спину, — хотя и это не особенно  приятно, — а как раз поперек дороги, так что дождь лил струями, косыми,  как линейки, которые проводят в школьных тетрадках, чтобы мальчики хорошо  писали косым почерком. На секунду ветер стихал, и путник начинал обольщаться  надеждой, что ураган, истощив запас злости, прилег на отдых, как вдруг  ууу! — вдали раздавался вой и свист, и ветер мчался над вершинами холмов,  рыскал по равнине и, напрягая все силы по мере своего приближения, в бурном  порыве обрушивался на лошадь и человека, забивал им в уши острые струи дождя и  пронизывал до костей своим холодным, сырым дыханием. Покинув их, он уносился  далеко-далеко, с оглушительным ревом, словно высмеивая их слабость и упиваясь  сознанием своей силы и могущества.    

Гнедая кобыла, опустив уши, шлепала по воде и по грязи,  изредка потряхивая головой, точно она возмущалась этим неджентльменским  поведением стихий, однако не замедляла шага, пока порыв ветра, своим бешенством  превосходивший все прежние атаки, не заставил ее вдруг остановиться и твердо  упереться всеми четырьмя ногами в землю, чтобы ее не сдуло ветром. И это счастье,  что она так поступила, ибо злая кобыла была такой легкой, двуколка была такой  легкой да и Том Смарт был такого легкого веса, что, если бы ветер сдул ее, им  всем вместе неизбежно пришлось бы катиться и катиться, пока они не достигнут  края земли или ветер не стихнет; и в том и в другом случае весьма вероятно, что  злая кобыла, двуколка цвета глины, с красными колесами, и Том Смарт оказались  бы в дальнейшем непригодными к работе.    

— Черт бы побрал мои штрипки и баки! — говорит Том  Смарт (у Тома была прескверная привычка ругаться). — Черт бы побрал мои  штрипки и баки, — говорит Том, — если кому-нибудь эта погода приятна,  черт бы ее поддувал!    

Вероятно, вы меня спросите, почему Том Смарт, которого и так  уже чуть было не сдуло, изъявил желание еще раз подвергнуться той же процедуре.  На это я ответить не могу, знаю только, что так выразился Том Смарт, — по  крайней мере дяде моему он всегда рассказывал, что выразился точь-в-точь так,  стало быть, так оно есть.    

— Черт бы ее поддувал! — говорит Том Смарт, и  кобыла заржала, как будто и она была точно такого же мнения.    

— Бодрей, старушка! — сказал Том, поглаживая  кнутом шею гнедой кобылы. — Так мы далеко не уедем в такую погодку. Только  бы нам до какого-нибудь дома добраться, там мы и остановимся, а потому, чем  быстрее ты пойдешь, тем скорее это кончится. Ну-ну, старушка, поживей… поживей!    

Умела ли злая кобыла, хорошо знавшая голос Тома, угадывать  его мысли по интонации, или она убедилась, что стоять на месте холоднее, чем  двигаться, на это я, конечно, не могу ответить. Но вот что мне известно: не  успел Том выговорить последнее слово, как она навострила уши и понеслась с  такой быстротой и помчала двуколку цвета глины с таким грохотом, что, казалось,  красные спицы колес все до единой разлетятся по траве, покрывавшей холмы Мальборо;  и даже Том — уж на что был кучер! — не мог ее остановить или придержать,  пока она по собственному желанию не остановилась перед гостиницей, справа от  дороги, на расстоянии около четверти мили от того места, где кончаются холмы.    

Том бросил вожжи конюху, сунул кнут в козлы и быстро окинул  взглядом верхние окна дома. Это был своеобразный старый дом, сложенный из  каких-то камней, между которыми были вставлены перекрещивавшиеся балки, с  выступавшими фронтонами над окнами, с низкой дверью под темным навесом и с  двумя крутыми ступенями, ведущими вниз, вместо той полдюжины низких ступенек,  которые в домах нового фасона ведут вверх. Впрочем, дом казался уютным: в окно  буфетной был виден яркий приветливый свет, блестящая полоса которого пересекала  дорогу и освещала даже живую изгородь по другую сторону ее; в окне напротив  виднелся красный мерцающий свет, который то угасал, то вспыхивал ярко,  пробираясь сквозь спущенные занавески и свидетельствуя о том, что в камине  пылает огонь. От глаз опытного путешественника не ускользнули эти мелочи, и Том  выскочил из двуколки с быстротой, на какую только были способны его окоченевшие  ноги, и вошел в дом.    

Пяти минут не прошло, как он уже расположился в комнате  напротив буфетной — в той самой комнате, где воображение еще раньше нарисовало  ему пылающий камин, — и сидел перед подлинным, осязаемым буйным огнем, в  который был брошен чуть ли не бушель угля и такое количество хвороста, что его  хватило бы на несколько приличных кустов крыжовника, — хвороста,  нагроможденного чуть ли не до каминной трубы, где огонь гудел и трещал так, что  от одних звуков должно было согреться сердце у всякого разумного человека. Было  очень уютно, но это еще не все: кокетливо одетая девушка с блестящими глазками  и изящными ножками покрывала стол очень чистой белой скатертью; а так как Том  сидел, положив ноги в туфлях на каминную решетку, спиною к открытой двери, он  видел в зеркале над камином чарующую перспективу буфетной, где в самом  соблазнительном и аппетитном порядке стояли на полках ряды зеленых бутылок с  золотыми ярлыками, банок с пикулями и вареньем, сыров, вареных окороков и  ростбифов. Это также было уютно, но и это еще не все: в буфетной за самым  изящным столиком, придвинутым к самому яркому камельку, пила чай полная и  красивая вдовушка лет сорока восьми или в этом роде, с лицом таким же уютным,  как буфетная, — несомненно хозяйка заведения и верховная правительница  всех этих приятных владений. Однако только темное пятно портило очаровательную  картину, и этим пятном был рослый мужчина очень рослый, в коричневом сюртуке с  блестящими узорчатыми металлическими пуговицами, мужчина с черными баками и  черными волнистыми волосами, распивавший чай вместе с вдовою и, как всякий  мало-мальски проницательный наблюдатель мог догадаться, довольно успешно склонявший  вдову перестать быть вдовою и даровать ему право усесться в буфетной на весь  остаток его земного бытия.    

Том Смарт отнюдь не отличался раздражительным или  завистливым нравом, но бог весть почему этот рослый мужчина в коричневом  сюртуке с блестящими узорчатыми металлическими пуговицами взбудоражил тот  небольшой запас желчи, какой входил в его состав, и привел Тома Смарта в  крайнее негодование, в особенности когда он со своего места перед зеркалом  время от времени замечал, что между рослым мужчиною и вдовою совершается обмен  фамильярными любезностями, позволявшими предполагать, что расположение вдовы к  нему отличается такими же размерами, как и его рост. Том любил горячий пунш — я  даже могу сказать, что он очень любил горячий пунш, — и вот, позаботившись  о том, чтобы норовистая кобыла получила хороший корм и стойло, и оказав честь  превосходному маленькому обеду, который вдова подала ему собственноручно, Том  потребовал стакан пунша для пробы. Ну, а если было что-нибудь во всей области  кулинарного искусства, что вдова умела приготовлять лучше всего прочего, то это  был именно названный напиток; первый стакан так пришелся по вкусу Тому Смарту,  что он, не теряя времени, потребовал второй. Горячий пунш — приятный напиток,  джентльмены, весьма приятный напиток при любых обстоятельствах, а в этой уютной  старой гостиной, перед огнем, гудевшим в камине, когда ветер снаружи дул с  такой силой, что трещали балки старого дома, Том Смарт нашел его поистине  восхитительным. Он потребовал еще стакан, а затем еще, — кто его знает, не  потребовал ли он после этого еще один, — но чем больше он пил горячего  пунша, тем больше думал о рослом мужчине.    

— Черт бы его побрал, этого нахала! — сказал  самому себе Том. — Что ему тут делать в этой уютной буфетной? Ну, и подлая  же у него рожа! Будь у вдовы больше вкуса, она могла бы подцепить кого-нибудь  получше.    

Тут Том перевел глаза от зеркального стекла над камином к  стеклянному 'стакану на столе; а так как он тем временем расчувствовался, то и  осушил четвертый стакан пунша и потребовал пятый.    

Том Смарт, джентльмены, тяготел к тому, чтобы быть на виду.  Давненько уже мечтал он расположиться за своей собственной стойкой, в зеленом  сюртуке, коротких полосатых штанах и сапогах с отворотами. У него была большая  склонность председательствовать за веселым обедом, и он часто думал о том, как  отличился бы он за разговором в своем собственном трактире и какой блестящий  пример мог бы подать своим клиентам по части выпивки. Все эти мысли проносились  в голове Тома, когда он сидел у гудящего камина, попивая горячий пути, и он  почувствовал весьма справедливое и уместное негодование по поводу того, что у  рослого мужчины все шансы завладеть таким прекрасным заведением, тогда как он,  Том Смарт, был так далек от этого. Наконец, рассмотрев за двумя последними  стаканами вопрос о том, нет ли у него полного основания затеять ссору с рослым  мужчиной, ухитрившимся снискать расположение полной и красивой вдовы. Том Смарт  пришел к приятному заключению, что он — несчастный, всеми обиженный человек и  лучше всего ему лечь спать.    

Кокетливая девушка повела Тома наверх по широкой старинной  лестнице, по пути заслоняя рукою свечу от сквозного ветра, который мог бы, и не  задувая свечи, найти себе место для прогулок в этом старом доме, где можно было  заблудиться. Но он все-таки не задул, и этим воспользовались враги Тома,  утверждая, будто свечу задул не ветер, а Том, и будто, когда он делал вид, что  хочет ее зажечь, он на самом деле целовал девушку. Как бы ни было, новый свет  был возжен, и Тома препроводили по лабиринту комнат и коридоров в помещение,  приготовленное для его особы; девушка, пожелав ему спокойной ночи, удалилась.    

Это была хорошая, просторная комната с большими стенными  шкафами, кроватью, которая могла служить ложем для целого пансиона, и — стоит  ли упоминать? — еще с двумя дубовыми шкафами, в которых поместился бы обоз  маленькой армии. Но больше всего воображение Тома было потрясено странным,  мрачного вида креслом с высокой спинкой, самой фантастической резьбой, с  подушкой, обитой розовой материей с разводами; ножки его заканчивались круглыми  шишками, старательно обернутыми красной шерстяной материей, словно это были  пальцы, пораженные подагрой. Про всякое другое необычное кресло Том подумал бы  только: «Какое чудное кресло», — и делу конец, но в этом исключительном кресле  было что-то — хотя он не мог бы сказать, что именно, столь странное и столь  непохожее на все другие предметы меблировки, которые он когда-либо видел, что  оно, казалось, зачаровывало его. Он сел у камина и около получаса пялил глаза  на старое кресло. Черт бы его побрал, это кресло!    

Такое это было старое чудовище, что он не мог глаз от него  оторвать.    

— Ну, — сказал Том, медленно раздеваясь и ни на  минуту не спуская глаз со старого кресла, которое с таинственным видом стояло у  кровати, — сколько живу на свете, не видывал такой диковинной штуки! Очень  странно, — продолжал Том, рассудительность которого возросла от  пунша, — очень странно!    

Том глубокомысленно покачал головой и снова взглянул на  кресло. Впрочем, он так ничего и не мог понять, а потому улегся в постель,  укрылся потеплее и заснул.    

Через полчаса Том вздрогнул и проснулся — ему привиделся  нелепый сон: рослые мужчины и стаканы с пуншем; первое, что представилось его  бодрствующему сознанию, было удивительное кресло.    

— Не буду больше на него смотреть, — сказал Том,  зажмурился и стал себя убеждать, что опять засыпает. Не тут-то было: диковинные  кресла плясали перед его глазами, брыкались, перепрыгивали друг через друга и  всячески дурачились.    

— Лучше уж смотреть на одно настоящее кресло, чем на  несколько дюжин фальшивых, — сказал Том, высовывая голову из-под одеяла.    

Оно стояло на месте; при свете камина можно было ясно  различить его вызывающий вид.    

Том пристально рассматривал кресло, и вдруг на его глазах с  ним произошло изумительное превращение. Резьба на спинке постепенно приняла  очертания и выражение старого, сморщенного человеческого лица, подушка, обитая  розовой материей, стала старинным жилетом с отворотами, круглые шишки  разрослись в пару ног, обутых в красные суконные туфли, и все кресло  превратилось в подбоченившегося, очень безобразного старика, джентльмена  прошлого века. Том уселся в постели и протер глаза, чтобы избавиться от  наваждения. Но не тут-то было! Кресло стало безобразным старым джентльменом, и  — мало того — сей джентльмен подмигивал Тому Смарту.    

Том по природе своей был парень вспыльчивый и беззаботный, а  к тому же выпил пять стаканов горячего пунша, поэтому хотя он и струхнул,  однако же начал сердиться, заметив, что старый джентльмен с таким бесстыдным  видом подмигивает ему и строит глазки. Наконец, он решил, что больше этого не  потерпит; а так как старая рожа продолжала настойчиво подмигивать, Том сердитым  голосом спросил:    

— Какого черта вы мне подмигиваете?    

— Мне это доставляет удовольствие, Том Смарт, —  ответило кресло или старый джентльмен (называйте как хотите).    

Впрочем, услышав голос Тома, он перестал подмигивать и начал  скалить зубы, как престарелая обезьяна.    

— Откуда вы знаете мое имя, старая образина? —  спросил Том Смарт, несколько озадаченный, но делая вид, будто это ему нипочем.    

— Ну-ну, Том! — сказал старик. — Так не  разговаривают с солидным красным деревом из Испании. Будь я обшит простой  фанерой, вы не могли бы хуже со мной обращаться!    

При этом у старого джентльмена был такой грозный вид, что  Том струсил.    

— У меня и в мыслях не было оскорблять вас, сэр, —  сказал Том куда смирнее, чем говорил вначале..    

— Ладно, ладно, — отозвался старик, — быть  может, и так… быть может, и так. Том…    

— Сэр?    

— Я все о вас знаю, Том… все. Вы бедны, Том.    

— Да, что и говорить, — согласился Том. — Но  откуда вы это знаете?    

— Неважно, — сказал старый джентльмен. — Вы  слишком любите пунш, Том.    

Том Смарт хотел было сообщить, что даже и капли не отведал с  прошлогоднего дня рождения, но, когда встретился глазами со старым  джентльменом, у того был такой проницательный вид, что Том вспыхнул и  промолчал.    

— Том, — продолжал старый джентльмен, — а  ведь вдова-то красивая женщина… на редкость красивая женщина, а, Том?    

Тут старик закатил глаза к небу, дрыгнул худенькой ножкой и  скроил такую противную влюбленную мину, что Том возмутился его легкомысленным  поведением… В таком преклонном возрасте!    

— Я — ее опекун, Том, — сказал старый джентльмен.    

— Вот как! — отозвался Том Смарт.    

— Я знал ее мать. Том, — сказал старик, — и  бабушку. Она меня очень любила, Том… сшила мне этот жилет.    

— Вот как! — отозвался Том Смарт.    

— И эти туфли, — добавил старикашка, приподнимая  одну из красных суконных обмоток. — Но вы и не заикайтесь об этом, Том. Не  хочется мне, чтобы всем стало известно, как она была ко мне привязана. Это  может вызвать недоразумения в семье.    

У старого плута был такой нахальный вид, что Том Смарт готов  был усесться на него без всяких угрызений совести, о чем он сам заявлял  впоследствии.    

— Было время, когда я имел большой успех у женщин,  Том, — продолжал старый распутник, — сотни красивых женщин часами  сиживали у меня на коленях. Что вы на это скажете, бездельник, а?    

Старый джентльмен собирался рассказать о своих похождениях в  дни юности, но тут напал на него такой мучительный приступ потрескиванья, что  он не в силах был продолжать.    

«Поделом тебе, старый хрыч», — подумал Том Смарт, но ни  словечка не проронил.    

— Ах! — снова начал старик. — Теперь я  частенько этим страдаю. Я старею, Том, я разваливаюсь, можно сказать, на части.  И вдобавок я перенес операцию — мне вставили какой-то кусочек в спину. Это было  суровое испытание, Том.    

— Охотно верю, сэр, — отозвался Том Смарт.    

— А впрочем, это к делу не относится, — заметил  старый джентльмен. Том! Я хочу, чтобы вы женились на вдове.    

— Я, сэр? — сказал Том.    

— Вы, — подтвердил старик.    

— Бог да благословит ваши почтенные седины! —  сказал Том (у старика еще сохранились пучки конского волоса). — Бог да  благословит ваши почтенные седины, но она меня не захочет.    

И Том невольно вздохнул, вспомнив о буфетной.    

— Не захочет? — резко переспросил старый  джентльмен.    

— Вот именно! — сказал Том. — У нее другой на  примете. Рослый мужчина, чертовски рослый мужчина, с черными баками.    

— Том, — заявил старый джентльмен, — она ему  никогда не достанется.    

— Не достанется? — переспросил Том. — Если бы  вы, сэр, стояли в буфетной, вы говорили бы другое.    

— Вздор, вздор! — перебил старый джентльмен. Я все  это знаю.    

— Что? — спросил Том.    

— Поцелуи за дверью и тому подобное, Том, — сказал  старый джентльмен.    

И он слова бесстыдно подмигнул, что очень разозлило Тома,  потому что, как вы знаете, джентльмены, неприятно бывает слушать, когда о таких  вещах рассуждает старик, которому пора уж взяться за ум… Хуже быть ничего не  может.    

— Я все об этом знаю, Том, — продолжал старый  джентльмен. — Насмотрелся на своем веку, и столько парочек перевидал, Том,  что даже говорить вам не хочу. А кончалось это всегда пустяками.    

— Должно быть, вы видели много любопытного, —  заметил Том, бросив на него проницательный взгляд.    

— Можете в этом не сомневаться, Том, — ответил  старик, очень хитро подмигивая. — Я — последний представитель нашей семьи,  Том, — добавил он с меланхолическим вздохом.    

— А семья была большая? — спросил Том Смарт.    

— Нас было двенадцать молодцов, Том, — ответил  старый джентльмен, славные, красивые ребята с прямыми спинками — просто  загляденье! Не то что ваши теперешние недоноски. Все мы были с ручками и  отполированы так, что сердце радовалось, — но, может быть, мне не следует  так говорить о себе.    

— А где же остальные, сэр? — осведомился Том  Смарт.    

Старый джентльмен потер локтем глаз и ответил:    

— Скончались, Том, скончались. Служба у нас была  тяжелая, Том, и не все отличались моим сложением. У них начались ревматические  боли в ногах и руках, и их отправили на кухню и в другие больницы. А один из  них от долгой службы и грубого обращения буквально лишился рассудка —  развихлялся так, что пришлось его сжечь. Возмутительная история, Том.    

— Ужасная! — согласился Том Смарт.    

Старик сделал паузу, стараясь овладеть собой. Потом снова  заговорил:    

— А впрочем, Том, я уклоняюсь в сторону. Том, этот  рослый парень гнусный авантюрист. Стоит ему жениться на вдове, и он тотчас  продаст всю обстановку и удерет. А что за этим последует? Вдова будет покинута  и обречена на нищету, а я насмерть простужусь в лавке какого-нибудь  старьевщика.    

— Да, но…    

— Не перебивайте меня! — сказал старый  джентльмен. — О вас, Том, у меня составилось совсем иное представление. Я  знаю прекрасно, что, раз обосновавшись в трактире, вы его не покинете, пока в  его стенах есть что выпить.    

— Очень вам признателен, сэр, за доброе обо мне  мнение, — промолвил Том Смарт.    

— А стало быть, — безапелляционным тоном заключил  старый джентльмен, вдова достанется вам, а не ему.    

— Да что же может ему помешать? — заволновался Том  Смарт.    

— Разоблачение! — ответил старый джентльмен. Он  уже женат.    

— Как же я это докажу? — воскликнул Том, чуть не  выпрыгнув из кровати.    

Старик высвободил одну руку, опиравшуюся на бедро, указал на  дубовый шкаф и тотчас же принял прежнюю позу.    

— Он и не подозревает о том, что в правом кармане  штанов, висящих в этом шкафу, им забыто письмо, в котором безутешная жена  умоляет его вернуться к ней и к шести — заметьте, Том, — к шести ребятам,  и все они мал мала меньше.    

Как только старый джентльмен торжественно произнес эти  слова, черты его лица начали расплываться, а фигура — окутываться дымкой. У  Тома Смарта потемнело в глазах. Казалось, старик постепенно превращается в  кресло, розовый жилет уподобляется подушке, красные туфли съеживаются в красные  суконные шишечки. Огонь в камине тихо угас, а Том Смарт откинулся на подушку и  погрузился в сон.    

Утро пробудило Тома от летаргического сна, который сковал  его в момент исчезновения старика. Он уселся в постели и в течение нескольких  минут тщетно пытался восстановить в памяти события прошлой ночи. И вдруг они  хлынули на него потоком. Он посмотрел на кресло; что и говорить, вид его был  фантастический и мрачный. Но только самое буйное воображение позволяло найти у  него хоть какое-нибудь сходство со стариком.    

— Как поживаете, старина? — осведомился Том. При  дневном свете он был храбрее, как и большинство людей.    

Кресло оставалось неподвижным и ни слова не проронило.    

— Скверное утро, — сказал Том.    

Нет, кресло не желало вступать в разговор.    

— Вы на какой шкаф показывали? Уж это-то можете мне  сказать, продолжал Том.    

Как бы не так, джентльмены, кресло ни словечка не  промолвило!    

— В конце концов не так уж трудно открыть шкаф, —  заметил Том, решительно вставая с кровати.    

Он подошел к одному из шкафов. Ключ торчал в замке; он  повернул его и открыл дверцы. Там в самом деле висели штаны. Он засунул руку в  карман и извлек письмо — то самое, о котором говорил старый джентльмен!    

— Странная штука! — сказал Том Смарт, взглянув  сперва на кресло, затем на шкаф, затем на письмо, затем снова на кресло. —  Очень странная, повторил Том.    

Но так как ни в одном из этих предметов не было ничего, что  уменьшало бы эту странность, он решил, что ничто не мешает ему одеться и тотчас  же покончить счеты с рослым мужчиною… только бы выйти из затруднительного  положения, в каком он очутился.    

Спускаясь вниз. Том хозяйским оком осматривал комнаты,  попадавшиеся ему на пути, и размышлял о том, что не за горами, пожалуй, тот  час, когда это помещение со всей обстановкой сделается его собственностью.  Рослый мужчина, совсем как у себя дома, стоял в маленькой уютной буфетной,  заложив руки за спину. Он рассеянно осклабился, взглянув на Тома. Посторонний  наблюдатель мог бы объяснить эту улыбку желанием показать белые зубы, но Том  Смарт подумал, что у рослого мужчины в том месте, где полагается быть мозгам,  вспыхнуло сознание торжества. Том засмеялся ему в лицо и послал за хозяйкой.    

— Доброе утро, сударыня! — сказал Том Смарт,  закрывая дверь маленькой гостиной, как только вошла вдова.    

— Доброе утро, сэр! — отвечала вдова. — Что  угодно на завтрак, сэр?    

Том обдумывал, как приступить к делу, и ничего не ответил.    

— Есть очень хорошая ветчина, — сказала вдова, и  превосходная холодная птица, нашпигованная салом. Прикажете подать, сэр?    

Эти слова вывели Тома из задумчивости. Его восхищение вдовой  росло по мере того, как она говорила. Заботливое создание! Предусмотрительная  хозяйка!    

— Сударыня, кто этот джентльмен там, в буфетной? —  осведомился Том.    

— Его зовут Джинкинс, сэр, — слегка краснея,  отвечала вдова.    

— Рослый мужчина, — заметил Том.    

— Очень красивый мужчина, сэр, — отозвалась  вдова, — и очень милый джентльмен.    

— Вот как! — сказал Том.    

— Еще чего-нибудь желаете, сэр? —  полюбопытствовала вдова, несколько смущенная замечанием Тома.    

— Ну, конечно, — заявил Том, — сударыня,  будьте добры, дорогая моя, присядьте на минутку.    

Вдова, казалось, была очень удивлена, однако села; Том также  присел рядом с нею.    

Не знаю, как это случилось, джентльмены, — да и дядя,  бывало, говорил мне, что даже Том Смарт не знал, как это случилось, — но,  как бы то ни было, ладонь Тома опустилась на руку вдовы, где и оставалась, пока  он разговаривал.    

— Сударыня, дорогая моя, — начал Том Смарт — он  был мастер любезничать, — сударыня, вы заслуживаете самого превосходного  супруга… в этом я уверен.    

— Ах, боже мой, сэр! — вскрикнула вдова, да и как  ей было не вскрикнуть: такая манера вести разговор была довольно необычной,  чтобы не сказать — ошеломляющей, в особенности если не упускать из виду того  факта, что вплоть до вчерашнего вечера Том в глаза ее не видал. — Ах, боже  мой, сэр!    

— Я презираю лесть, сударыня, — продолжал Том  Смарт. — Вы заслуживаете идеального супруга, и кто бы это ни был, он будет  счастливейшим человеком.    

С этими словами Том невольно перевел взгляд с лица вдовы на  окружавшую обстановку.    

Вдова была озадачена еще больше и хотела встать. Том нежно  пожал ей руку, словно желая удержать, и она осталась сидеть. Мой дядя,  джентльмены, говаривал, что вдовы редко бывают пугливы.    

— Право же, я вам очень признательна, сэр, за ваше  доброе мнение, — усмехнувшись, сказала пригожая хозяйка, — и если я  когда-нибудь выйду еще раз замуж…    

— Если, — перебил Том Смарт, пронзительно  поглядывая на нее уголком левого глаза. — Если…    

— Ну, ладно, — сказала вдова и, не выдержав,  рассмеялась. — Когда я выйду замуж, надеюсь, муж у меня будет такой,  какого вы мне желаете.    

— То есть Джинкинс? — вставил Том.    

— Ах, боже мой, сэр! — воскликнула вдова.    

— О, не говорите мне, я его знаю, — объявил Том.    

— Я уверена, что те, кто его знает, ничего дурного о  нем сказать не могут, — заметила вдова, задетая таинственным тоном  собеседника.    

— Гм!.. — отозвался Том Смарт.    

Вдова решила, что настало время расплакаться, и поэтому  вынула носовой платок и пожелала узнать, имеет ли Том намерение ее оскорбить и  считает ли он достойным джентльмена порочить репутацию другого джентльмена за  его спиной; почему — если у него есть что сказать — он не скажет ему этого  прямо в лицо, как мужчина мужчине, вместо того чтобы пугать бедную, слабую  женщину, и так далее.    

— Я и ему успею сказать, — ответил Том, — но  сначала хочу, чтобы вы меня выслушали.    

— Что же это такое? — осведомилась вдова,  пристально глядя в лицо Тому.    

— Я вас удивлю, — предупредил Том, опуская руку в  карман.    

— Если вы скажете, что у него нет денег, —  перебила вдова, — мне это известно, и вы можете не трудиться.    

— Вздор, чепуха, это мелочь, — возразил Том  Смарт, — у меня у самого нет денег. Не в этом дело.    

— Ах, боже мой, что же это может быть! —  воскликнула бедная вдова.    

— Не пугайтесь, — сказал Том Смарт.    

Он медленно вытащил письмо, развернул его и недоверчиво  спросил:    

— Визжать не будете?    

— Нет, нет! — отвечала вдова. — Покажите мне.    

— В обморок не упадете и никаких глупостей делать не  будете? продолжал Том.    

— Нет, нет! — поспешно сказала вдова.    

— И не побежите расправляться с ним? — добавил  Том. — Я сделаю это за вас, а вы поберегите свои силы.    

— Хорошо, хорошо! — перебила вдова. —  Покажите.    

— Извольте! — сказал Том Смарт и вручил письмо  вдове.    

Джентльмены, дядя рассказывал, что, по словам Тома Смарта,  вопли вдовы, узнавшей содержание письма, могли пронзить каменное сердце. А Том  был очень мягкосердечен, и они пронзили его насквозь. Вдова качалась из стороны  в сторону и заламывала руки.    

— Ох, какие обманщики и негодяи мужчины! —  восклицала она.    

— Ужасные обманщики, сударыня, но вы не волнуйтесь,  дорогая моя, успокаивал Том Смарт.    

— Как мне не волноваться! — вопила вдова. —  Никогда не найду я человека, которого могла бы так сильно полюбить!    

— О, конечно, найдете, душенька, — отвечал Том  Смарт, проливая крупные слезы из жалости к злополучной вдове.    

В порыве сострадания он обвил рукою стан вдовы, а вдова, вне  себя от горя, сжала ему руку. Потом посмотрела ему в лицо и улыбнулась сквозь  слезы. Том наклонился, заглянул ей в глаза и тоже улыбнулся сквозь слезы.    

Так никогда и не удалось мне узнать, джентльмены, поцеловал  Том вдову в этот знаменательный момент или не поцеловал. Дяде моему он всегда  говорил, что не поцеловал, ну, а я все-таки сомневаюсь. Говоря между нами,  джентльмены, я склонен думать, что он ее поцеловал.    

Как бы там ни было, по полчаса спустя Том вытолкал за дверь  очень рослого мужчину, а месяц спустя женился на вдове. Много лет подряд  разъезжал он по округе на своей норовистой кобыле, запряженной в двуколку цвета  глины, с красными колесами, а потом бросил свое дело и уехал с женой во  Францию; старый дом был тогда снесен».    

— Разрешите спросить вас, — осведомился любознательный  старый джентльмен, — что сталось с креслом?    

— Видите ли, — ответил одноглазый агент, —  известно только то, что оно сильно трещало в день свадьбы, но Том Смарт так и  не мог узнать, трещало оно от удовольствия или от телесной немощи. Впрочем, он  склонен был предположить последнее, так как с тех пор кресло не проронило ни  слова.    

— И этой истории все поверили? — спросил  грязнолицый субъект, набивая трубку.    

— Все, кроме врагов Тома, — ответил торговый  агент. — Одни утверждали, что Том все выдумал; другие говорили, будто он  был пьян, и это ему почудилось, и будто он по ошибке взял чужие штаны, но  врагам его никто не верил.    

— Том настаивал, что все это правда?    

— Все до последнего слова.    

— А ваш дядя?    

— Верил всему.    

— Должно быть, славные были ребята — они оба, —  заметил грязнолицый.    

— Да, что и говорить, — согласился торговый  агент, — ребята были очень славные!    

 Глава XV,    

     

в которой даются верные, портреты двух выдающихся особ и  точное описание парадного завтрака в их доме и владения, каковой парадный завтрак  приводит ко встрече со старыми знакомыми и к началу следующей главы     

     

Мистер Пиквик начал уже испытывать некоторые угрызения  совести, вследствие того что позабыл о своих друзьях, находившихся в «Павлине»,  и на третье утро после выборов он только-только собрался пойти и навестить их,  но тут верный слуга подал ему визитную карточку, на которой было выгравировано:    

     

Миссис Лио Хантер.    

Логовище Итенсуилл.    

     

— Там ждут, — лаконически доложил Сэм.    

— Именно меня, Сэм? — осведомился мистер Пиквик.    

— Ему нужны только вы, больше никто ему не нужен, как  говорил личный секретарь дьявола, уволакивая доктора Фауста, — ответил  мистер Уэллер.    

— Ему? Разве это джентльмен? — спросил мистер  Пиквик.    

— Если не джентльмен, то очень хорошая подделка под  пего, — ответил мистер Уэллер.    

— Но эта визитная карточка принадлежит леди, —  сказал мистер Пиквик.    

— Во всяком случае, мне ее дал джентльмен, —  возразил Сэм, — он ждет в гостиной, говорит, что готов ждать целый день,  только бы вас увидеть.    

Узнав о такой решимости, мистер Пиквик спустился в гостиную,  где сидел степенный человек, который при его появлении вскочил и с глубоким  почтением произнес:    

— Если не ошибаюсь, мистер Пикник?    

— Он самый.    

— Разрешите мне, сэр, удостоиться чести пожать вам  руку. Вашу руку! сказал посетитель.    

— Очень приятно! — ответил мистер Пиквик.    

Незнакомец пожал протянутую руку и продолжал:    

— Сэр, мы слышали о вашей славе. Шум, поднятый вокруг  вашей археологической дискуссии, достиг слуха миссис Лио Хантер — моей жены,  сэр. Я — мистер Лио Хантер…    

Незнакомец приостановился, словно ждал, что мистер Пиквик  будет ошеломлен этим сообщением; но тот хранил полное спокойствие, и незнакомец  снова заговорил:    

— Моя жена, сэр, миссис Лио Хантер, почитает за честь  поддерживать знакомство с теми, кто прославился своими трудами и талантами.  Разрешите мне, сэр, поместить на почетном месте в этом списке имена мистера  Пиквика и его собратьев — членов клуба, им основанного.    

— Я буду чрезвычайно рад познакомиться с такой  достойной леди, сэр, отвечал мистер Пиквик.    

— Сэр. вы с нею познакомитесь, — отвечал степенный  человек. — Завтра, сэр, мы устраиваем торжественный завтрак — une fete  champetre — для большого числа лиц, прославившихся своими трудами и талантами.  Сэр, доставьте миссис Лио Хантер удовольствие видеть вас в Логовище.    

— Весьма охотно, — ответил мистер Пиквик.    

— Миссис Лио Хантер часто устраивает такие завтраки,  сэр, — продолжал новый знакомый, — «пиры ума», сэр, — «души  веселье», как выразился весьма прочувственно и оригинально поэт, поднесший  миссис Лио Хантер сонет, посвященный ее завтракам.    

— Он тоже прославился своими трудами и  талантами? — полюбопытствовал мистер Пиквик.    

— Конечно, сэр! — ответил степенный  человек. — Все знакомые миссис Лио Хантер — знаменитости. Других знакомых  у нее нет — в этом проявляется ее честолюбие.    

— Благородное честолюбие, — заметил мистер Пиквик.    

— Когда я сообщу миссис Лио Хантер, что эти слова  сорвались с ваших  уст, сэр, она будет гордиться, — заявил  степенный человек. — Кажется, сэр, вас сопровождает джентльмен, создавший  несколько прекрасных стихотворений?    

— Мой друг мистер Снодграсс питает большое пристрастие  к поэзии, ответил мистер Пиквик.    

— Как и миссис Лио Хантер. Поэзию она любит до безумия,  сэр, она обожает ее… Могу сказать, что мысли и душа ее проникнуты и насыщены  поэзией. Она сама создала несколько восхитительных стихотворений, сэр. Быть  может, вам, сэр, встречалась ее «Ода издыхающей лягушке»?    

— Боюсь, что… не встречалась, — сказал мистер  Пиквик.    

— Это удивительно, сэр! — заявил мистер Лио  Хантер. — Она произвела сенсацию. Она была подписана буквою «Л» и восемью  звездочками и в первый раз напечатана в «Журнале для леди». Начинается она так:    

     

О лягушка! Припадая    

На живот и замирая,    

Возлежишь ты, издыхая,    

На бревне,    

О, горе мне!    

     

— Превосходно! — сказал мистер Пиквик.    

— Восхитительно! — подхватил мистер Лио  Хантер. — Так просто!    

— Очень просто, — сказал мистер Пиквик.    

— Следующая строфа еще трогательнее. Прочесть?    

— Пожалуйста, — сказал мистер Пиквик.    

— Вот как она звучит, — продолжал степенный мистер  Хантер еще более степенным тоном,    

     

Детский шум и детский крик    

До твоих болот проник.    

И конец тебя настиг    

На бревне,    

О, горе мне!    

     

— Тонко выражено, — сказал мистер Пиквик.    

— Безукоризненно, сэр! — сказал мистер Лио  Хантер. — Но вы бы послушали, как читает эту оду миссис Лио Хантер! Она умеет  показать ее с лучшей стороны. Завтра утром, сэр, она будет декламировать ее в  костюме.    

— В костюме?    

— В костюме Минервы. Ах, да! Я забыл сказать: завтрак  будет костюмированный.    

— Ах, боже мой! — сказал мистер Пиквик, бросив  взгляд на собственную фигуру. — Право же, я никак не могу…    

— Почему, сэр, почему? — воскликнул мистер Лио  Хантер. — У Соломона Лукаса, еврея с Хай-стрит, множество маскарадных  костюмов. Подумайте, сэр, предоставляется вам на выбор: Платон, Зенон, Эпикур,  Пифагор. Все они основатели клубов.    

— Мне это известно, — сказал мистер Пиквик, —  но так как я не могу соперничать с этими великими людьми, то и не смею  облачаться в их одежды.    

Степенный человек глубоко задумался на несколько секунд и  затем сказал:    

— Поразмыслив, сэр, я готов допустить, что миссис Лио  Хантер приятнее будет, если ее гости увидят столь знаменитого джентльмена в его  собственном костюме, а не в маскарадном. Я беру на себя смелость сделать для  вас исключение… Да, я не сомневаюсь, что могу обещать вам это от имени миссис Лио  Хантер.    

— В таком случае, — сказал мистер Пиквик, — я  приду с величайшим удовольствием.    

— Но я отнимаю у вас время, сэр, — спохватился  вдруг степенный гость. Я знаю, сколь оно драгоценно, сэр. Не буду вас  задерживать. Значит, я скажу миссис Лио Хантер, что она может ждать вас и ваших  знаменитых друзей! До свиданья, сэр. Я горжусь тем, что удостоился лицезреть  столь выдающуюся особу. Ни шагу, сэр, ни слова!    

И, не давая мистеру Пикнику времени протестовать или  возражать, мистер Лио Хантер степенно удалился.    

Мистер Пиквик взял шляпу и направил свои стопы к «Павлину».  Мистер Уинкль уже успел принести туда весть о костюмированном бале.    

— Миссис Потт тоже там будет, — этими словами  встретил он своего наставника.    

— Вот как! — отозвался мистер Пиквик.    

— В костюме Аполлона, — продолжал мистер  Уинкль. — Но Потт возражает против тупики.    

— Он прав… он совершенно прав, — решительно сказал  мистер Пиквик.    

— Да, и потому она наденет белое атласное платье с  золотыми блестками.    

— Пожалуй, никто не догадается, кого она изображает.  Как вы думаете? спросил мистер Снодграсс.    

— Конечно, догадаются! — с негодованием возразил  мистер Уинкль. — Ведь в руках у нее будет лира.    

— Верно, я об этом забыл, — сказал мистер  Снодграсс.    

— А я оденусь разбойником, — вмешался мистер  Тапмен.    

— Что?! — сказал мистер Пиквик и даже привскочил.    

— Разбойником, — робко повторил мистер Тапмен.    

— Неужели вы хотите сказать, — начал мистер  Пиквик, внушительно и строго взирая на своего друга, — неужели вы хотите  сказать, мистер Тапмен, что намерены нарядиться в зеленую бархатную куртку с  двухдюймовыми фалдочками?    

— Да, я намерен, сэр, — с жаром ответил мистер  Тапмен. — И почему бы мне не нарядиться?    

— Потому, сэр, — сказал мистер Пиквик, заметно  разгорячившись, потому, что вы слишком стары, сэр.    

— Слишком стар! — воскликнул мистер Тапмен.    

— А если нужны еще основания, — продолжал мистер  Пиквик, — потому, что вы слишком толсты, сэр.    

— Сэр! — побагровев, сказал мистер Тапмен. —  Это оскорбление.    

— Сэр, — тем же тоном отвечал мистер  Пиквик, — если вы появитесь передо мной в зеленой бархатной куртке с  двухдюймовыми фалдами, это будет более серьезное оскорбление.    

— Сэр, вы грубиян, — сказал мистер Таимся.    

— Сэр, — сказал мистер Пиквик, — вы сами  грубиян!    

Мистер Тапмен шагнул вперед и в упор посмотрел па мистера  Пиквика. Мистер Пиквик отвечал таким же взглядом, сосредоточенным в фокус  благодаря очкам, и смело бросил вызов. Мистер Снодграсс и мистер Уинкль  безмолвствовали, потрясенные столкновением двух таких мужей.    

— Сэр. — низким, глухим голосом сказал мистер  Тапмен, помолчав несколько секунд, — вы меня назвали старым.    

— Назвал, — подтвердил мистер Пиквик.    

— И толстым.    

— Могу повторить.    

— И грубияном.    

— Вы и есть грубиян!    

Зловещая пауза.    

— Моя привязанность к вашей особе, сэр, — голосом,  дрожащим от волнения, заговорил мистер Тапмен, засучивая в то же время  рукава, — велика… очень велика… однако этой самой особе я должен отомстить  немедленно.    

— Начинайте, сэр! — ответил мистер Пиквик.    

Возбужденный этим диалогом, героический муж поспешил встать  в позу человека, разбитого параличом, предполагая, вероятно, как заключили двое  свидетелей, что таковой должна быть оборонительная позиция.    

— Как! — воскликнул мистер Снодграсс, внезапно  обретая дар речи, утраченный было под влиянием крайнего изумления, и бросаясь  между двумя противниками с риском получить от каждого по удару в висок. —  Как! Мистер Пиквик, ведь на вас взирает весь мир! Мистер Тапмен! Ведь вы  наравне со всеми нами озарены блеском его бессмертного имени! Стыдитесь,  джентльмены, стыдитесь!    

Пока говорил его юный друг, непривычные морщины, проведенные  мимолетной вспышкой гнева на ясном и открытом челе мистера Пиквика, постепенно  исчезали, как исчезают следы карандаша от мягкого прикосновения резинки. Друг  еще не умолк, а на лице мистера Пиквика уже появилось свойственное ему  благожелательное выражение.    

— Я погорячился, — сказал мистер Пиквик, —  слишком погорячился. Тапмен, вашу руку.    

Темное облако сбежало с лица мистера Тапмена, когда он  крепко пожимал руку своему Другу.    

— Я тоже погорячился, — заявил он.    

— Нет! — перебил мистер Пиквик. — Вина моя.  Вы наденете зеленую бархатную куртку?    

— Нет! — отвечал мистер Тапмен.    

— Наденьте, сделайте такое одолжение, — возразил  мистер Пиквик.    

— Хорошо, хорошо, надену, — сказал мистер Тапмен.    

В результате было решено, что мистер Тапмен, мистер Уинкль и  мистер Снодграсс — все трое наденут маскарадные костюмы. Таким образом,  растаявший под влиянием своего добросердечия, мистер Пиквик дал согласие на то,  против чего восставал его здравый смысл. Более разительную иллюстрацию его  доброты вряд ли можно было бы придумать, даже если бы события, изложенные на  этих страницах, были целиком вымышлены.    

Мистер Лио Хантер не преувеличил ресурсов мистера Соломона  Лукаса. Гардероб у него был разнообразный, весьма разнообразный, пожалуй не  строго классический, не совсем новый, и не содержал он ни одного костюма,  сделанного в стиле какой-либо эпохи, но зато все костюмы были более или менее  усеяны блестками; а что может быть красивее блесток! Можно выдвинуть  возражение: блестки не приспособлены к дневному свету, но всем известно, что  они сверкали бы при лампах; и, стало быть, яснее ясного, что если люди дают  костюмированные балы днем и костюмы имеют не такой красивый вид, как при  вечернем освещении, то вина лежит исключительно на тех, кто дает  костюмированный бал, и блестки тут ни в чем не повинны. Таковы были  убедительные доводы мистера Соломона Лукаса, и под влиянием таких рассуждений  мистер Тапмен, мистер Уинкль и мистер Снодграсс начали облекаться в костюмы,  которые мистер Лукас, руководствуясь своим вкусом и опытом, рекомендовал как  наиболее соответствующие данным обстоятельствам.    

Экипаж для пиквикистов нанят был в «Городском Гербе»; из той  же сокровищницы была вытребована коляска, чтобы доставить мистера и миссис Потт  во владения миссис Лио Хантер, о которых мистер Потт, деликатно выражая свою  признательность за полученное приглашение, уже писал в «Итенсуиллской газете»,  с уверенностью предсказывая, что «явлено будет зрелище восхитительное и  чарующее, ослепительный блеск красоты и таланта, гостеприимство щедрое и  безграничное, а главное — великолепие, смягченное изысканнейшим вкусом, и  пышность, утонченная благодаря полной гармонии и целомудреннейшему  содружеству, — пышность, по сравнению с которой баснословная роскошь  восточной сказочной страны покажется столь же темной и мрачной, как и  умонастроение того желчного и жалкого существа, которое осмелилось запятнать  ядом зависти приготовления, сделанные добродетельной и весьма выдающейся леди,  на чей алтарь возлагаем мы эту смиренную дань восхищения». Этот последний  пассаж, полный сарказма, был направлен против «Независимого», который, не  получив приглашения, высмеивал на протяжении четырех номеров всю затею,  прибегая к самому крупному шрифту и печатая все прилагательные с прописной  буквы.    

Настало утро.    

Приятно было созерцать мистера Тапмена в полном костюме  разбойника: в очень узкой куртке, которая делала его плечи и спину похожими на  подушечки для булавок; верхняя часть его ног была упакована в бархатные  штанишки, нижняя — хитро обмотана сложной сетью бинтов, к которой все  разбойники питают особое пристрастие. Приятно было видеть его честную,  простодушную физиономию, высовывающуюся из открытого воротника рубашки,  украшенную великолепными усами и разрисованную жженой пробкой, и созерцать  шляпу и форме сахарной головы, декорированную разноцветными лентами, которую он  был вынужден держать на коленях, ибо ни в один нам известный крытый экипаж не  вошел бы человек, задумавший поместить такую шляпу в пространстве между своею  головой и крышею экипажа. Не менее забавен и мил был мистер Снодграсс в голубых  атласных буфах и плаще, в белом шелковом трико и туфлях и в греческом шлеме,  каковой костюм, как всякому известно (а если не всякому, то мистеру Соломону  Лукасу), являлся несомненным, подлинным и повседневным одеянием трубадуров с  древнейших времен и до окончательного их исчезновения с лица земли. Все это  было приятно видеть, но каково же было ликование толпы, когда крытый экипаж  остановился позади колесницы мистера и миссис Потт, которая в свою очередь  остановилась перед дверью мистера Потта, а эта последняя распахнулась, и  показался великий Потт, наряженный русским приставом, со страшным кнутом в руке  — изящный символ суровой и непреклонной мощи «Итенсуиллской газеты» и страшных  ударов, наносимых ею врагам общества.    

— Браво! — воскликнули из коридора мистер Тапмен и  мистер Снодграсс при виде ходячей аллегории.    

— Браво! — раздался в коридоре голос мистера  Пиквика.    

— Ура! Да здравствует Потт! — орала толпа.    

Под эти приветственные возгласы мистер Потт сел в коляску,  улыбаясь с видом благосклонного достоинства, явно свидетельствовавшим о том,  что он сознает свою мощь и умеет ею пользоваться.    

Затем вышла из дома миссис Потт, которая была бы очень  похожа на Аполлона, если бы на ней не было платья; ее сопровождал мистер  Уинкль, который в своем светло-красном фраке мог бы быть безошибочно принят за  спортсмена, если бы у него не было столь же разительного сходства с  почтмейстером. Последним шествовал мистер Пиквик, которого мальчишки  приветствовали столь же бурно, предполагая, быть может, что его панталоны в  обтяжку и гетры относятся к средневековым реликвиям.    

Наконец, оба экипажа покатили к владениям миссис Лио Хантер.  Мистер Уэллер (который должен был прислуживать за завтраком) помещался на  козлах того экипажа, в котором находился его хозяин.    

Все до единого — мужчины, женщины, мальчики, девочки и  младенцы, собравшиеся поглазеть на гостей в маскарадных костюмах, —  завизжали от восторга, когда мистер Пиквик торжественно проследовал в сад под  руку с разбойником и трубадуром. А какие раздались ликующие возгласы, когда  мистер Тапмен стал водружать на голову конусообразную шляпу, дабы в полном  блеске появиться в саду!    

Приготовления были сделаны в самом восхитительном стиле, они  вполне оправдывали пророческие слова Потта о роскоши восточной сказочной страны  и явно опровергали злостные замечания пресмыкающегося «Независимого». Сад  размером не меньше акра с четвертью — был переполнен приглашенными. Никто  никогда еще не видывал такою изобилия красоты, элегантности и литературных  талантов! Здесь была молодая леди к костюме султанши, «делавшая» поэзию в  «Итенсуиллской газете»; она опиралась на руку молодого джентльмена, который  «делал» критику и, как подобает, нарядился в фельдмаршальскую форму — только  без фельдмаршальских сапог. Здесь был сонм гениев, и каждый рассудительный  человек почел бы за честь встретиться с ними. Мало того, здесь было с полдюжины  львов[56] из Лондона — писателей,  настоящих писателей, которые написали целые книги и затем напечатали, а здесь  вы могли их созерцать; они прогуливались, как простые смертные, улыбались и  болтали, да, болтали порядочный вздор, несомненно с благим намерением быть  понятыми окружающей их вульгарной толпой. Кроме того, здесь был музыкальный  ансамбль в картонных шляпах: четыре певца из неведомой страны, одетых в свои  национальные костюмы, да дюжина наемных лакеев в своих национальных костюмах —  и к тому же очень грязных. И, главное, здесь была миссис Хантер, одетая  Минервой, принимавшая гостей и сиявшая от гордости и удовольствия при виде  такого изысканного общества.    

— Мистер Пиквик, сударыня, — доложил слуга, когда  этот джентльмен приблизился к руководившей торжеством богине, держа шляпу в  руке и в сопровождении разбойника и трубадура по бокам.    

— Как! Где?! — вскакивая с места, вскричала миссис  Лио Хантер с притворным восторгом и изумлением.    

— Здесь, — сказал мистер Пиквик. — Неужели я  имею счастье лицезреть самого мистера Пиквика! — воскликнула миссис Лио  Хантер.    

— Он самый, сударыня, — с низким поклоном ответил  мистер Пиквик. — Разрешите мне представить автору «Издыхающей лягушки»  моих друзей — мистер Тапмен, мистер Уинкль, мистер Снодграсс.    

Очень немногие, кроме тех, кто испытал это на себе, знают,  как трудно кланяться в зеленых бархатных штанишках, узкой куртке и высокой  шапке, или в голубых атласных буфах и белом шелковом трико, или в коротких  вельветовых штанах и сапогах с отворотами, когда все эти принадлежности туалета  сшиты не по мерке и нимало не приспособлены друг к другу и к фигуре, которую  облекают. Никто еще не видывал таких судорог, от которых скрючился мистер  Тапмен, старавшийся держаться свободно и грациозно, и таких замысловатых поз,  какие принимали его костюмированные друзья.    

— Мистер Пиквик, — сказала миссис Лио  Хантер, — вы должны дать мне слово, что не будете отходить от меня в  течение всего дня. Здесь сотни людей, которых я во что бы то ни стало должна  вам представить.    

— Вы очень любезны, сударыня, — отвечал мистер  Пиквик.    

— Во-первых, вот мои девчурки, я о них почти  забыла, — продолжала Минерва, небрежно указывав на двух великовозрастных  девиц, одну лет двадцати, другую года на два старше, одетых в детские платьица  — для того ли чтобы им казаться юными, или для того, чтобы их мамаша казалась  моложе, этого пункта мистер Пиквик нам не разъясняет.    

— Они премиленькие, — заметил мистер Пиквик, когда  представленные ему малютки удалились.    

— Они очень похожи на свою маму, сэр, —  величественно изрек мистер Потт.    

— Ах вы проказник! — воскликнула миссис Лио  Хантер, игриво хлопнув редактора веером по руке. (Минерва была с веером!)    

— Ну, конечно, дорогая моя миссис Хантер, — сказал  мистер Потт, состоявший в Логовище на ролях присяжного трубача. — Вы  прекрасно знаете, что в прошлом году, когда ваш портрет появился на выставке  Королевской академии, все спрашивали, чей это портрет — ваш или вашей младшей  дочери; вы так похожи друг на друга, что различить вас немыслимо.    

— Хорошо, пусть будет так, но зачем это повторять при  чужих? — сказала миссис Лио Хантер, еще раз ударив веером дремлющего льва  «Итенсуиллской газеты».    

— Граф, граф! — вдруг взвизгнула она, обращаясь к  проходившему мимо субъекту в иностранном мундире и с огромными баками.    

— А? Ви меня зовете? — оглянулся граф.    

— Я хочу познакомить двух поистине умных людей, —  сказала миссис Лио Хантер. — Мистер Пиквик, позвольте вас представить  графу Сморлторку!    

Затем она быстро шепнула мистеру Пиквику:    

— Знатный иностранец… собирает материалы для большой  работы об Англии… Гм!.. Граф Сморлторк, мистер Пиквик.    

Мистер Пиквик с подобающим почтением приветствовал столь  великого человека, а граф вытащил записную книжку.    

— Как ви сказали, миссис Хант? — осведомился он,  милостиво улыбаясь восхищенной миссис Лио Хантер. — Пиг-Виг или Биг-Виг?..  Так зовете ви… адвокаты… Понимаю, именно Биг-Виг… Большой парик[57]. — И граф собирался занести мистера  Пикника в свою книжечку как джентльмена из тех что носят длинные мантии и  фамилия которого произошла от его профессиональных занятий, но тут вмешалась  миссис Лио Хантер.    

— Нет, нет, граф, — сказала она. — Пикник.    

— А, понимаю, — ответил граф. — Пик — имя,  Вике — фамилия. Хорошо, очень хорошо, — Пик Вике. Как поживаете, Вике?    

— Благодарю вас, прекрасно, — с обычной своей  любезностью отвечал мистер. Пиквик. — Давно ли вы в Англии?    

— Давно… очень давно… больше две недели.    

— И долго еще пробудете здесь?    

— Одна неделя.    

— Вам придется поработать, — с улыбкой заметил  мистер Пиквик, — чтобы собрать за это время все нужные материалы. —  Э, они собрались, — объявил граф.    

— Вот как! — удивился мистер Пиквик.    

— Здесь! — добавил граф, многозначительно хлопнув  себя по лбу. — Дома большая книга… полная от заметок… музыка, живопись,  наука, поэзия, политик-все. — Слово «политика», сэр, — сказал мистер  Пиквик, — заключает в себе целую науку немалого значения…    

— А! — воскликнул граф, снова извлекая  книжечку. — Очень хорошо… прекрасные слова начать главу. Глава сорок семь:  Политик. Слово «политик» выключает собой,..    

И в книжечку графа Сморлторка было занесено замечание  мистера Пиквика с теми вариациями, какие подсказывала пылкая фантазия графа пли  недостаточное знание языка.    

— Граф! — начала миссис Лио Хантер.    

— Миссис Хант? — отозвался граф.    

— Вот это мистер Снодграсс, друг мистера Пиквика и  поэт.    

— Постой! — воскликнул граф, снова хватаясь за  книжечку. — Раздел — поэзия… глава: Друзья от литература… фамилия —  Сноуграс. Очень хорошо. Был представленный Сноуграс… великий поэт, друг Пика  Цикса… через миссис Хант, который написал второе сладкое стихотворение. Как его  имя? Лягушка… Изнывающий лягушка… хорошо, очень хорошо.    

И граф спрятал записную книжку и удалился с поклонами и  приветствиями, очень довольный тем, что ему удалось пополнить запас сведений  столь важным и ценным материалом.    

— Чудесный человек — граф Сморлторк! — сказала  миссис Лио Хантер.    

— Трезвый философ, — добавил мистер Потт.    

— Ум ясный и проницательный, — продолжал мистер  Снодграсс.    

Хор гостей подхватил хвалебную песнь в честь графа  Сморлторка и, глубокомысленно покачивая головами, провозгласил:    

— Оч-чень!    

Так как восхищение, вызванное графом Сморлторком, было  весьма велико, то и чествовали бы его, быть может, до конца празднества, если  бы четыре певца из неведомой страны не выстроились для живописности перед  маленькой яблоней и не начали петь свои национальные песни, которые,  по-видимому, особых трудностей для исполнения не представляли, ибо весь секрет  их как будто заключался в том, что три певца из неведомой страны должны были  стонать, а четвертый — ныть. По окончании этого интересного концерта,  вызвавшего громкие аплодисменты всего общества, какой-то подросток начал  пролезать между перекладинами стула, прыгал через него и проползал под ним,  катался с ним по земле и проделывал решительно, все, только, не сидел на нем,  затем сделал галстук из собственных ног и обвязал его вокруг шеи, после чего  демонстрировал, с какою легкостью можно придать человеческому существу сходство  с раздувшейся жабой, — все эти подвиги вызвали восторг и изумление  собравшихся зрителей.    

Вслед за сим послышался голос миссис Потт, невнятно  чирикавшей нечто, названное из вежливости романсом. Все это строго  соответствовало классическому стилю и роли, ибо Аполлон сам был композитором, а  композиторы очень редко умеют исполнять произведении как свои, так и чужие.  Затем воспоследовала декламация миссис Лио Хантер, читавшей прославленную «Оду  издыхающей лягушке», которую она повторила на бис и прочла бы и в третий раз,  если бы большинство гостей, по мнению коих давным-давно наступило время слегка  перекусить, не заявило, что злоупотреблять добротой миссис Лио Хантер поистине  постыдно. И хоти миссис Лио Хантер изъявила полную готовность еще раз  декламировать оду, ее добрые и заботливые друзья и слышать об этом не хотели; а  когда распахнулась дверь столовой, все, кто бывал здесь раньше, устремились  туда с величайшей поспешностью; у миссис Лио Хантер было заведено посылать  приглашения ста персонам, а завтрак готовить на пятьдесят, или, иными словами,  кормить только самых выдающихся львов и предоставлять менее значительным зверям  самим заботиться о себе.    

— Где же мистер Потт? — спросила миссис Лио  Хантер, разместив вокруг себя упомянутых львов.    

— Я — здесь! — отозвался редактор из  отдаленнейшего конца комнаты, где для него не было никаких надежд на завтрак,  если хозяйка о нем не позаботится.    

— Не хотите ли пожаловать сюда?    

— Ах, прошу вас, не беспокойтесь о нем, — самым  любезным тоном сказала миссис Потт, — вы создаете себе ненужные хлопоты,  миссис Хантер. Ведь тебе и там очень хорошо, не правда ли, дорогой мой?    

— Конечно, милочка, — с мрачной улыбкой отвечал  несчастный мистер Потт.    

Увы, что толку от кнута! Мощная рука, которая с такой  нечеловеческой силой обрушивалась на общественные репутации, была парализована  властным взглядом миссис Потт.    

Миссис Лио Хантер с торжеством оглядела собравшихся. Граф  Сморлторк деловито отмечал в своей записной книжке поданные блюда; мистер  Тапмен угощал нескольких львиц салатом из омаров, превосходя грацией всех известных  доселе разбойников; мистер Снодграсс, срезав молодого джентльмена, который  резал авторов на страницах «Итенсуиллской газеты», был поглощен страстной  дискуссией с молодой леди, которая «делала» поэзию; а мистер Пиквик старался  угодит всем и каждому. Казалось, избранное общество было и полном составе, как  вдруг мистер Лио Хантер — на чьей обязанности в таких случаях было стоять у  дверей и разговаривать с менее важными особами, — мистер Лио Хантер  возвестил:    

— Дорогая моя, здесь мистер Чарльз Фиц-Маршалл!    

— Ах, боже мой, — воскликнула миссис Лио  Хантер, — с каким нетерпением я его ждала! Пожалуйста, потеснитесь, дайте  пройти мистеру Фиц-Маршаллу. Дорогой мой, скажите мистеру Фиц-Маршаллу, чтобы  он сейчас же подошел ко мне, я его побраню за то, что он так опоздал.    

— Иду, сударыня, — раздался голос. — Спешу по  мере сил — толпы народа — комната переполнена — трудная работа — весьма!    

Нож и вилка выпали из рук мистера Пиквика. Он посмотрел  через стол на мистера Тапмена, который тоже выронил нож и вилку и имел такой  вид, словно без дальнейших разговоров готов провалиться сквозь землю.    

— А! — слышался голос, когда обладатель его  прокладывал себе дорогу между последними двадцатью пятью турками, офицерами,  рыцарями и Карлами Вторыми, которые отделяли его от стола. — Настоящий  каток для белья — патент Бейкера — ни одной морщинки на костюме после такого  тискания — выгладят белье, пока дойду, — ха-ха, идея недурная — впрочем,  довольно необычно, утюжат на тебе самом — мучительная процедура — весьма!    

Произнося эти отрывочные фразы, молодой человек в форме  морского офицера проложил себе путь к столу, и перед пораженными пиквикистами  предстал собственной своей персоной мистер Альфред Джингль.    

Злодей едва успел пожать протянутую руку миссис Лио Хантер,  когда глаза его встретились с негодующими очками мистера Пиквика.    

— Вот те на! — воскликнул Джипгль. — Совсем  забыл — распоряжения форейтору — сейчас отдам — вернусь через минуту.    

— Мистер Фиц-Маршалл, лакей или мистер Хантер сделают  это в одну секунду, — заметила миссис Лио Хантер.    

— Нет, нет — я сам — один момент! — возразим  Джингль.    

С этими словами он исчез и толпе.    

— Разрешите нас спросить, сударыня, — сказал  возбужденно мистер Пикник, вставая с места, — кто этот молодой человек и  где он проживает?    

— Это богатый джентльмен, мистер Пиквик, —  отвечала миссис Лио Хантер, — с которым я очень хочу вас познакомить. Граф  будет от него в восторге.    

— Да, да, — поспешно проговорил мистер  Пиквик, — а проживает он…    

— В настоящее время в Бери, в гостинице «Ангел».    

— В Бери?    

— В Бери Сент Эдмондс[58],  в нескольких милях отсюда. Ах, боже мой, мистер Пиквик, неужели вы хотите нас  покинуть? Нет, нет, мистер Пиквик, право же, вы не можете уйти так рано!    

По задолго до того, как миссис Лио Хантер произнесла  последние слова, мистер Пиквик ринулся сквозь толпу и добрался до сада, где в  скором времени присоединился к нему мистер Тапмен, следовавший по пятам за  своим другом.    

— Бесполезно! — сказал мистер Тапмен. — Он  ушел!    

— Знаю! — отозвался мистер Пиквик. — И  последую за ним.    

— Последуете за ним! Куда? — осведомился мистер  Тапмен.    

— В гостиницу «Ангел», в Бери, — с живостью  ответил мистер Пиквик. Откуда нам знать, кого он там обманывает? Однажды он уже  обманул достойного человека, и мы, хотя и не по своей вине, были тому причиной.  Но больше он никого не обманет, поскольку это от меня зависит. Я его разоблачу…  Сэм! Где же мой слуга?    

— Я здесь, сэр! — отозвался мистер Уэллер, выходя  из уединенного местечка, где он смаковал бутылку мадеры, которую часа два назад  утащил со стола, накрытого к завтраку. — Ваш слуга здесь, сэр. Горд  титулом, как говорил Живой шкилет, когда его показывали публике.    

— Немедленно следуйте за мной! — приказал мистер  Пиквик. — Тапмен, если я задержусь в Бери, вы можете ко мне приехать,  когда я напишу. А пока до свиданья!    

Возражать не имело смысла. Мистер Пиквик был возбужден, и  решение его принято. Мистер Тапмен вернулся к своим приятелям и через час  утопил воспоминания о мистере Альфреде Джингле или мистере Чарльзе  Фиц-Маршалле, и в бутылке шампанского и в веселой кадрили. А в это время мистер  Пиквик и Сэм Уэллер, сидя на крыше пассажирской кареты, с каждой минутой  поглощали пространство, отделявшее их от доброго старого города Бери Сент  Эдмондс.    

 Глава XVI,    

     

слишком изобилующая приключениями, чтобы можно были  кратко их изложить     

     

Нет такого месяца в году, когда бы лик природы был  прекраснее, чем в августе. Много прелести есть у весны, и май — лучезарный  месяц цветов, но чары этого времени года подчеркнуты контрастом с зимней порой.  У августа нет такого преимущества. Он приходит, когда мы помним только о ясном  небе, зеленых полях и душистых цветах, когда воспоминание о снеге, льде и  холодных ветрах стерлось в памяти так же, как исчезли они с лица земли, —  и все-таки какое это чудесное время! Во фруктовых садах и на нивах звенят голоса  тружеников, деревья клонятся под тяжестью сочных плодов, пригибающих ветви к  земле, а хлеба, красиво связанные в снопы или волнующиеся от малейшего  дуновения ветерка, словно задабривающие серп, окрашивают пейзаж в золотистые  тона. Как будто мягкая томность окутывает всю землю; и кажется, будто влияние  этого времени года распространяется даже на телегу, — только глаз замечает  замедленное ее движение по сжатому полю, но ни один резкий звук не касается  слуха.    

Когда карета быстро катится мимо полей и фруктовых садов,  окаймляющих дорогу, группы женщин и детей, наполняющих решета плодами или  подбирающих разбросанные колосья, на секунду отрываются от работы и, заслоняя  смуглые лица загорелыми руками, смотрят с любопытством на путешественников, а  какой-нибудь здоровый мальчуган — он слишком мал для работы, но такой  проказник, что его нельзя оставить дома, — выкарабкивается из корзины,  куда его посадили для безопасности, и барахтается и визжит от восторга. Жнец  прерывает работу и стоит, сложа руки. глядя на несущийся мимо экипаж; а рабочие  лошади бросают на красивую упряжку сонный взгляд, который говорит так ясно, как  только может быть ясен взгляд лошади: «Поглазеть на это очень приятно, но  медленная ходьба по тучной земле в конце концов лучше, чем такая жаркая работа  на пыльной дороге». На повороте дороги вы оглядываетесь. Женщины и дети  вернулись к работе; снова согнулась спина жнеца; плетутся клячи, и снова все  пришло в движение.    

Такое зрелище не могло не повлиять на прекрасно  дисциплинированный ум мистера Пиквика. Сосредоточившись на решении разоблачать  истинную природу гнусного Джингля везде, где бы тот ни осуществлял свои  мошеннические замыслы, он сидел сначала молчаливый и задумчивый, измышляя  наилучшие средства для достижения цели. Постепенно внимание его начали привлекать  окружающие предметы; и, наконец, поездка стала доставлять ему такое  удовольствие, словно он ее предпринял ради приятнейшей цели.    

— Чудесный вид, Сэм, — сказал мистер Пиквик.    

— Почище дымовых труб, сэр, — отвечал мистер  Уэллер, притронувшись к шляпе.    

— Пожалуй, вы за всю свою жизнь, Сэм, только и видели,  что дымовые трубы, кирпичи да известку, — с улыбкой произнес мистер  Пиквик.    

— Я не всегда был коридорным, сэр, — покачав  головой, возразил мистер Уэллер. — Когда-то я работал у ломовика.    

— Давно это было? — полюбопытствовал мистер  Пиквик.    

— А вот как вышвырнуло меня вверх тормашками в мир  поиграть в чехарду с его напастями, — ответил Сэм. — Поначалу я  работал у разносчика, потом у ломовика, потом был рассыльным, потом коридорным.  А теперь я — слуга джентльмена. Может быть, настанет когда-нибудь время, и сам  буду джентльменом с трубкой во рту и беседкой в саду. Кто знает? Я бы не  удивился.    

— Да вы философ, Сэм, — сказал мистер Пиквик.    

— Должно быть, это у нас в роду, сэр, — ответил  мистер Уэллер. — Мой отец очень налегает теперь на это занятие. Мачеха  ругается, а он свистит. Она приходит в раж и ломает ему трубку, а он выходит и  приносит другую. Она визжит во всю глотку и — в истерику, а он преспокойно  курит, пока она не придет и себя. Это философия, сэр, не правда ли?    

— Во всяком случае, очень недурная замена, —  смеясь, ответил мистер Пиквик. — Должно быть, она вам сослужила службу,  Сэм, в вашей беспокойной жизни?    

— Сослужила, сэр! — воскликнул Сэм. — Что и  говорить! Когда я удрал от разносчика, а к ломовику еще не нанялся, я две  недели жил в немеблированных комнатах.    

— В немеблированных комнатах? — переспросил мистер  Пиквик.    

— Да… под арками моста Ватерлоо. Прекрасное место,  чтобы поспать… Десять минут ходьбы от всех общественных учреждений, а если и можно  что-нибудь сказать против него, так только одно: ситивация чересчур воздушная.  Диковинные вещи я там видел!    

— Этому я охотно верю, — сказал мистер Пиквик,  весьма заинтересованный.    

— Такие вещи, сэр, — продолжал мистер  Уэллер, — которые проникли бы в ваше доброе сердце и пронзили бы его  насквозь. Регулярных бродяг вы там не увидите, будьте спокойны, они умеют  устраивать свои дела. Нищие помоложе, мужчины и женщины, — те, что еще не  продвинулись в своей профессии, — проживают там иногда; а обыкновенно в темные  закоулки таких заброшенных мест забиваются умирающие с голоду, бездомные люди —  жалкие люди, которым двухпенсовая веревка не по карману.    

— Сэм, что это за двухпенсовая веревка? —  осведомился мистер Пикник.    

— Двухпенсовая веревка, сэр, — ответил мистер  Уэллер, — это попросту дешевая ночлежка, по два пенса за койку.    

— Почему же постель называется — веревкой? —  спросил мистер Пиквик.    

— Да благословит бог вашу невинность, сэр, не в этом  дело, — ответил Сэм. — Когда леди и джентльмены, которые содержат этот  отель, только начинали дело. они делали постели на полу, но это, знаете ли,  невыгодно, потому что ночлежники валялись полдня, вместо того чтобы скромно  выспаться на два пенса. Ну, а теперь хозяева протягивают во всю длину комнаты  две веревки, футов шесть одна от другой и фута три от пола, а постели делаются  из полотнищ грубой материи, натянутых на веревки.    

— Вот как! — сказал мистер Пиквик.    

— Именно так! — подтвердил мистер Уэллер. —  Выдумка отменная. Утром в шесть часов веревки с одного конца отвязывают, и  ночлежники валятся все на пол. Ну, значит, сразу просыпаются, очень спокойно  встают и убираются! Прошу прощения, сэр. — сказал Сэм, внезапно прерывая  свою болтовню, — это Бери Сент Эдмондс?    

— Да, — ответил мистер Пиквик.    

Карета загрохотала по прекрасно вымощенным улицам красивого  города, на вид — процветающего и чистенького, и остановилась перед большой  гостиницей, помещавшейся на широкой улице, почти напротив старого аббатства.    

— А это «Ангел»! — сказал мистер Пиквик, взглянув  вверх. — Мы здесь выйдем, Сэм. Но необходимо соблюдать некоторую  осторожность. Займите номер и не называйте моей фамилии. Понимаете?    

— Будьте благонадежны, сэр! — хитро подмигнув,  ответил мистер Уэллер, и, вытащив чемодан мистера Пиквика из заднего ящика  кареты, куда он второпях был брошен, когда они заняли места в итенсуиллской  карете, мистер Уэллер исчез, чтобы исполнить распоряжение. Номер был тотчас  снят, и мистер Пиквик был введен без промедления.    

— Теперь, Сэм, — сказал мистер Пиквик, — нам  прежде всего следовало бы…    

— Заказать обед, сэр, — подсказал мистер  Уэллер. — Уже очень поздно, сэр.    

— Верно! — сказал мистер Пиквик, взглянув на  часы. — Вы правы, Сэм.    

— И если разрешите вам посоветовать, сэр, —  добавил мистер Уэллер, — я бы после этого хорошенько отдохнул за ночь и до  утра не стал бы наводить справки об этом пройдохе. Ничто так не освежает, как  сон, сэр, как сказала служанка, собираясь выпить полную рюмку опия.    

— Думаю, что вы правы, Сэм, — сказал мистер  Пиквик. — Но сначала я должен удостовериться, что он в этом доме и не  собирается уехать.    

— Предоставьте это мне, сэр, — сказал Сэм. —  Разрешите заказать для вас сытный обед — и навести справки внизу, пока его  приготовят; я, сэр, могу в пять минут выудить любой секрет у коридорного.    

— Так и поступите, — сказал мистер Пиквик, и  мистер Уэллер немедленно удалился.    

Через полчаса мистер Пиквик сидел за весьма  удовлетворительным обедом, а через три четверти часа мистер Уэллер вернулся с  известием, что мистер Чарльз Фиц-Маршалл приказал оставить за ним его комнату  впредь до дальнейших распоряжений. Он собирался провести вечер в гостях, где-то  по соседству, велел коридорному не ложиться до его возвращения, а своего слугу  взял с собой.    

— Теперь, сэр, — заявил мистер Уэллер, закончит!  свое донесение, — если мне удастся потолковать поутру с этим-вот слугою,  он все мне расскажет о своем хозяине.    

— Почему вы так думаете? — спросил мистер Пиквик.    

— Помилуй бог, сэр, на то и существуют слуги! —  ответил мистер Уэллер.    

— Ах да, я об этом забыл, — сказал мистер  Пиквик. — Хорошо.    

— Тогда вы решите, как поступить, сэр, и мы  соответственно начнем действовать.    

По-видимому, этот план был наилучший, и в конце концов на  нем остановились. Мистер Уэллер, с разрешения своего хозяина, отправился  провести вечер по собственному усмотрению; вскоре затем он был единогласно  избран собравшейся компанией на председательское место в распивочной, на  каковом почетном посту снискал такое расположение джентльменов завсегдатаев,  что взрывы хохота и одобрения проникали в спальню мистера Пиквика и сократили  по меньшей мере на три часа его нормальный отдых.    

Рано поутру, когда мистер Уэллер разгонял последние остатки  возбуждения, вызванного вечерним пиршеством, при посредстве душа за полпенни  (соблазнив предложением этой монеты молодого джентльмена, пристроенного к  конюшенному ведомству, окатывать ему из насоса голову и лицо, пока он  окончательно не оправится), его внимание было привлечено молодым человеком в  ливрее цвета шелковицы, который сидел на скамейке во дворе и читал,  по-видимому, сборник гимнов с видом глубоко сосредоточенным; тем не менее время  от времени он поглядывал украдкой на человека под насосом, как будто  заинтересованный его операциями.    

«Ну и чудной парень, как я погляжу!» — подумал мистер  Уэллер, как только встретил взгляд незнакомого человека в шелковичной ливрее, у  которого было широкое, желтое, некрасивое лицо, глубоко запавшие глаза и  гигантская голова, с которой свисали космы гладких черных волос. «Ну и чудной  же парень!» — подумал мистер Уэллер, подумал и продолжал умываться, размышляя  уже о другом.    

Однако молодой человек упорно переводил взгляд со своей  книги гимнов на Сэма и с Сэма на книгу гимнов, как будто хотел начать разговор.  Тогда Сэм, чтобы дать повод к этому, спросил, фамильярно кивая ему:    

— Как поживаете, командир?    

— Я счастлив, что могу сказать — прекрасно, сэр, —  неторопливо и вдумчиво ответил молодой человек, закрывая книгу. — Надеюсь,  и вы также, сэр?    

— Ну, не чувствуй я себя, как ходячая бутылка бренди, я  бы тверже держался сегодня на ногах, — ответил Сэм. — Вы стоите в  этой гостинице, старина?    

Шелковичный субъект отвечал утвердительно.    

— Почему вас не было вчера с нами? — осведомился  Сэм, вытирая лицо полотенцем. — Вы как будто весельчак… на вид общительны,  как живая форель в липовой корзинке, — добавил мистер Уэллер про себя.    

— Вчера мы с хозяином были в гостях, — отвечал  незнакомец.    

— Как его зовут? — полюбопытствовал мистер Уэллер,  сильно раскрасневшись от внезапного волнения и упражнения с полотенцем.    

— Фиц-Маршалл, — ответил шелковичный субъект.    

— Дайте вашу руку, — сказал мистер Уэллер, подходя  к нему, — я хочу с вами познакомиться. Мне правится ваше лицо.    

— Это очень странно, — простодушно заметил  шелковичный субъект. — Мне ваше так понравилось, что я хотел заговорить с  вами, как только увидел вас под насосом.    

— Да ну?    

— Честное слово. Ну, не чудно ли это?    

— Очень удивительно, — сказал Сэм, мысленно  радуясь податливости незнакомца. — Как вас зовут, патриарх?    

— Джоб.    

— Какое прекрасное имя! Единственное, насколько мне  известно, от которого нет уменьшительного. А дальше как?    

— Троттер, — сказал незнакомец. — А вас как?    

Сэм хранил в памяти наставления хозяина и ответил:    

— Меня зовут Уокер[59],  моего хозяина — Уилкинс. Не хотите ли промочить сейчас горло, мистер Троттер?    

Мистер Троттер согласился на это приятное предложение и,  опустив книгу в карман, отправился вместе с мистером Уэллером в распивочную,  где они вскоре занялись обсуждением веселящего напитка, составленного путем  смешения в оловянном сосуде определенного количества британского джина с  ароматной эссенцией гвоздики.    

— Хорошее у вас место? — полюбопытствовал Сэм,  вторично наполняя стакан своего собутыльника.    

— Плохое, — сказал Джо6, причмокивая  губами, — очень плохое.    

— Да что вы! — сказал Сэм.    

— Верно. Хуже всего то, что мой хозяин собирается  жениться.    

— Не может быть!    

— Но это так, и еще хуже то, что он собирается удрать с  ужасно богатой наследницей из пансиона.    

— Ну и дракон! — воскликнул Сэм — снова наполняя  стакан приятелю. Должно быть, какой-нибудь пансион здесь, в городе?    

Хотя этот вопрос был задан самым небрежным тоном, какой только  можно вообразить, мистер Джоб Троттер ясно показал жестами, что от него не  укрылось желание нового друга выудить ответ. Он осушил стакан, посмотрел  таинственно на приятеля, подмигнул по очереди своими крошечными глазками и  сделал движение рукой, словно приводил в действие воображаемый, насос, тем  самым давая понять, что, по его (мистера Троттера) соображению, мистер Сэмюел  Уэллер хочет нечто из него выкачать.    

— Нет, нет, — сказал в заключение мистер  Троттер, — об этом не говорят первому встречному. Это секрет… большой  секрет, мистер Уокер.    

Сказав это, шелковичный субъект перевернул стакан вверх  дном, дабы напомнить своему приятелю, что ему нечем утолить жажду. Сэм понял  намек и, оценив деликатность, с какою он был сделан, приказал вновь наполнить  оловянный сосуд. Глазки шелковичного субъекта засверкали.    

— Так это секрет? — проговорил Сэм.    

— Похоже на то, — ответил шелковичный субъект, с  довольной миной потягивая свой напиток.    

— Должно быть, ваш хозяин очень богат? — сказал  Сэм.    

Мистер Троттер улыбнулся и, держа стакан в левой руке,  правой раза четыре похлопал по карману своих шелковичных невыразимых, давая  этим понять, что его хозяин мог бы сделать то же самое, никого не потревожив  звоном монеты.    

— А, вот оно что! — сказал Сэм.    

Шелковичный субъект многозначительно кивнул.    

— Ну, а не сдается ли вам, старина, — продолжал  мистер Уэллер, — что вы окажетесь сущим негодяем, если позволите своему  хозяину провести молодую леди?    

— Я это знаю, — сказал Джоб Троттер, обращая к  своему собеседнику удрученную физиономию и тихонько охая. — Я это знаю, и  вот это-то меня больше всего сокрушает. Но что же мне делать?    

— Что делать! — воскликнул Сэм. — Открыть все  начальнице и выдать своего хозяина.    

— Кто мне поверит? — возразил Джоб Троттер. —  Молодая леди считается образцом невинности и скромности. Она станет это  отрицать, мой хозяин тоже. Кто мне поверит? Я потеряю место, и меня обвинят в  заговоре или еще в чем-нибудь. Вот все, что я получу за доброе побуждение.    

— Это смахивает на правду, — задумчиво сказал  Сэм, — да, пожалуй, смахивает на правду.    

— Если бы я знал какого-нибудь почтенного джентльмена,  который взялся бы за это дело, — продолжал мистер Троттер, — тогда у  меня была бы надежда помешать побегу, но тут, мистер Уокер, опять та же  загвоздка. В этом чужом городе я ни одного джентльмена не знаю, да если бы и  знал, десять против одного, что он не поверит моему рассказу.    

— Пойдемте со мной! — воскликнул Сэм, внезапно  вскакивая и хватая шелковичного субъекта за руку. — Мой хозяин — вот кто  вам нужен.    

И, преодолев слабое сопротивление со стороны Джоба Троттера,  Сэм повел своего новообретенного друга в комнату мистера Пиквика, которому  представил его вместе с кратким изложением диалога, только что нами  приведенного.    

— Мне очень жалко предавать моего хозяина, сэр, —  сказал Джоб Троттер, прикладывая к глазам розовый клетчатый носовой платочек  величиною не больше шести квадратных дюймов.    

— Такие чувства делают вам честь, — заметил мистер  Пиквик, — но тем не менее это ваш долг.    

— Знаю, что это мой долг, сэр, — согласился Джоб с  большим чувством. Нам всем следовало бы исполнять свой долг, сэр, и я смиренно  стараюсь исполнить свой, сэр, но это тяжелое испытание — предать хозяина, сэр,  чье платье вы носите и чей хлеб едите, хотя бы он был мошенник, сэр.    

— Вы очень хороший человек, — сказал глубоко  растроганный мистер Пиквик, — честный человек.    

— Ну-ну! — вмешался Сэм, который взирал на слезы  мистера Троттера с заметным нетерпением. — Прекратите эту-вот поливку.  Толку от нее не будет никакого.    

— Сэм, — укоризненно сказал мистер Пиквик, —  я с сожалением замечаю, что вы не питаете никакого уважения к чувствам этого  молодого человека.    

— Чувства у него отличные, сэр, — отвечал мистер  Уэллер, — очень даже прекрасные, и просто жалость, если он их зря  растратит, вот я и думаю, что лучше бы он их припрятал в своей груди и не давал  им превращаться в горячую воду, особливо если нет от них никакого толку. Слезы  никогда еще часов не заводили и паровой машины не двигали. В следующий раз, как  пойдете в гости, молодой человек, набейте этими-вот мыслями свою трубку, а  сейчас спрячьте-ка в карман этот кусок розовой бумажной материи. Не так уж он  красив, чтобы вы им размахивали, как канатный плясун.    

— Мой слуга по-своему прав, — сказал мистер  Пиквик, обращаясь к Джобу, — хотя его манера выражать свое мнение  грубовата, а иной раз непонятна.    

— Он, сэр, совершенно прав, — заявил мистер  Троттер, — я больше не буду распускаться.    

— Отлично, — сказал мистер Пиквик. — Ну, а  где же находится этот пансион?    

— Это большой старый дом из красного кирпича в самом  предместье, сэр, отвечал Джоб Троттер.    

— А когда этот гнусный замысел будет приведен в  исполнение? — продолжал мистер Пиквик. — Когда должен состояться  побег?    

— Сегодня ночью, сэр, — ответил Джоб.    

— Сегодня ночью! — воскликнул мистер Пиквик.    

— В эту самую ночь, сэр, — отвечал Джоб  Троттер. — Вот что меня так тревожит.    

— Надо немедленно принять меры! — заявил мистер  Пиквик. — Я сейчас же повидаюсь с начальницей заведения.    

— Прошу прощенья, сэр, но такие действия ни к чему не  приведут, возразил Джоб.    

— Почему? — осведомился мистер Пиквик.    

— Мой хозяин, сэр, очень хитрый человек.    

— Я это знаю, — сказал мистер Пиквик.    

— И он так обвился вокруг сердца старой леди,  сэр, — продолжал Джоб, что она ничему плохому о нем не поверит, даже если  вы станете на колени и будете клясться, в особенности раз у вас нет никаких  доказательств, кроме слов слуги, о котором она может знать только то (а мой  хозяин непременно так скажет), что он был рассчитан за какую-то провинность и  делает это в отместку.    

— Что же в таком случае предпринять? — спросил  мистер Пиквик.    

— Старую леди ничем не убедишь, если он не будет  захвачен при побеге, сэр, — ответил Джоб.    

— Все эти старые кошки непременно хотят удариться  головой об жернов, заметил в скобках мистер Уэллер.    

— Но я боюсь, что это чрезвычайно трудно — захватить  его при побеге, сказал мистер Пиквик.    

— Не знаю, сэр, — сказал мистер Троттер, на  секунду призадумавшись. Мне кажется, это можно было бы сделать очень просто.    

— Как? — задал вопрос мистер Пиквик.    

— Да мой хозяин и я договорились с двумя служанками, и  в десять часов они нас спрячут в кухне. Когда в доме все улягутся спать, мы  выйдем из кухни, а молодая леди выйдет из своей спальни. Дорожная карета будет  ждать, и мы тотчас укатим.    

— Ну? — сказал мистер Пиквик.    

— Ну, вот я и подумал, сэр, что если бы вы поджидали в  саду, один…    

— Один, — повторил мистер Пиквик. — Почему  один?    

— Старая леди, понятно, будет недовольна, —  ответил Джоб, — если такое неприятное открытие произойдет на глазах  посторонних и лишних людей. Да и молодая леди, сэр, — подумайте об ее  чувствах!    

— Вы совершенно правы, — сказал мистер  Пиквик. — Это соображение свидетельствует о деликатности ваших чувств.  Продолжайте. Вы совершенно правы.    

— Так вот, сэр, я и подумал, что, если вы подождете  один в саду и я вас впущу ровно в половине двенадцатого через дверь в конце  коридора, выходящую в сад, вы поспеете как раз вовремя и поможете мне разрушить  замыслы этого дурного человека, к которому я, по несчастью, попал в лапы.    

Мистер Троттер глубоко вздохнул.    

— Не огорчайтесь по этому поводу, — сказал мистер  Пиквик. — Будь у него хоть крупица той деликатности, которая отличает вас,  невзирая на ваше скромное положение, я бы еще мог возлагать на него некоторые  надежды.    

Джоб Троттер низко поклонился, и, несмотря на замечания  мистера Уэллера, слезы снова выступили у него на глазах.    

— Никогда еще не видывал такого парня, — сказал  Сэм. — Будь я проклят, если у него в голове нет водопровода, который  всегда работает.    

— Сэм, придержите язык, — сказал мистер Пиквик  очень строго.    

— Слушаю, сэр, — отвечал мистер Уэллер.    

— Мне этот план не нравится, — сказал мистер  Пиквик после глубокого размышления. — Почему бы мне не снестись с друзьями  молодой леди?    

— Потому что они живут в ста милях отсюда, сэр, —  ответил Джоб Троттер.    

— Вот так загвоздка! — сказал мистер Уэллер в  сторону.