1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
— Мне кажется, ты никогда из них и не выходил.
    
И, откинувшись к стене, захохотал. Смех прекратился так же внезапно, как и начался. Шумаар поманил Занна пальцем и проговорил:
    
— Если бы ты был полководцем, и у тебя было два города, один из которых взят врагом, — что бы ты сделал?
    
Занн насупился:
    
— Конечно, я стал бы защищать другой город.
    
— Значит, менгисту должен быть сейчас в Новой столице.
    
Занн промолчал.
    
— Но его там нет, да? Твои шпионы сразу бы сообщили тебе об этом.
    
— Они сообщают, что Армизий запасся продовольствием и безвылазно сидит в городе, ожидая штурма. А менгисту — нет, менгисту там не появлялся.
    
Шумаар сказал:
    
— Значит, нужно ловить его где-то между двух столиц. Если только он не переоделся женщиной.
    
— Это идея! — лицо Занна просияло. — Я даже не подумал об этом. Немедленно передам своим людям, чтобы они приглядывались ко всем, кто появится в Новой столице. Даже если это будет столетняя старуха.
    
— Так вот, — продолжал Шумаар. — Ты будешь ждать менгисту здесь, в городе. А я начну охоту на него вокруг озера. Теперь об этом старце, который сдался нам перед штурмом. Где он?
    
— Инул-ло — примерно так звучит его имя. Мне сказали, что оно означает девясил. Есть такая травка в северных лесах. Он сидит под охраной в своем дворце.
    
— Что ж, пойдем. Я хочу поговорить с ним.
    * * *
    
— Все дело во времени, — глубокомысленно сказал первый триумвир, когда Шумаар, расположившись напротив него, стал задавать вопросы через Занна: хитрец достаточно хорошо знал нарронийский язык, и уверял, что он не очень труден для изучения. Такое впечатление, сказал он, будто этот язык кто-то выдумал, и выдумал так, чтобы им было удобно пользоваться.
    
— Да, во времени… — Триумвир помолчал, поглаживая бороду. Повернулся к советнику — единственному, который оставался при нем. — Так?
    
— Воистину, — сурово ответил советник.
    
— Скажи, сколько мне лет? А то я постоянно забываю это.
    
Советник наморщил лоб, подсчитывая.
    
— Через два месяца солнечного календаря тебе исполнится сто четырнадцать лет.
    
Шумаар внимательно прислушивался к этому разговору.
    
— Да, это правда, — кивнул триумвир. — А магистру Астону, нашему богу, как он говорил, уже третья сотня лет.
    
Шумаар молчал.
    
— Так вот. Время. Это было главным богатством Астона.
    
— Значит, он не старел? — спросил Шумаар.
    
— Когда я родился, он выглядел тридцатилетним. Сейчас, когда приближается мой смертный час, ему можно дать тридцать пять.
    
Шумаар задумался.
    
— И ты не знаешь, в чем тут секрет?
    
— Нет, славный полководец. Я прожил долгую и счастливую жизнь. Но это обычная человеческая жизнь. А Астон — не человек.
    
— Кто же он?
    
— Он велел называть себя богом.
    
Шумаар помолчал.
    
— Когда мы начали штурм, тебя здесь не было, но, может быть, ты знаешь, куда исчез Астон?
    
— А? — Инул приложил ладонь к заросшему толстым седым волосом уху. — Прости, полководец, я стал туговат на ухо, да и глаза… А вот магистр отличался замечательным слухом.
    
— Я спросил, куда исчез магистр?
    
Старик разгладил волосы, — расчесанные на прямой пробор белесые реденькие пряди, ниспадавшие на грудь.
    
— Я уже говорил твоему слуге Занну. Когда-то давно, когда я не был еще триумвиром, магистр выстроил подземный ход, который выводил из города. Где начинался ход и где заканчивался — никто не знает.
    
— А что говорили люди?
    
— Люди говорили разное. Говорили, что ход очень длинный, и ведет к островам на озере. На озере, знаешь ли, есть острова — плоские и безжизненные, на которых живут нищие рыбаки… Но я не верю этому. Подумай: какой ход выдержит давление воды на протяжении многих миль?
    
— Ходы бывают разными, — возразил Шумаар.
    
— Ну-да, ну-да… Но я таких не видел.
    
Шумаар сделал усилие, сумрачно взглянул на Занна и негромко спросил:
    
— Менгисту ушел один? И куда делся его пленник?
    
Старик, слушая Занна, снова приложил ладонь к уху:
    
— Ты говоришь, наверное, о той диковинке, что привезли несколько месяцев назад с Огненных гор? — переспросил Инул. — Да, это было настоящее чудо. Человек, вмороженный в глыбу льда. Помнишь, как он, ожив, перепугал половину города? — спросил триумвир, повернувшись к советнику.
    
Советник этого не помнил, но всё равно кивнул. Советник уже привык соглашаться с Инулом, — это было вовсе не трудно.
    
Шумаар перевел взгляд с одного на другого и вдруг повернулся к советнику:
    
— Опиши мне его!
    
— Кого? — советник насторожился. Это был полный, почти рыхлый человек, с голым черепом и заплывшими от обжорства и пьянства глазами.
    
— Ледяного человека.
    
— Ну… — советник развел руками. — Это был варвар… В варварской одежде. Громадного роста. С кинжалом на поя…
    
Шумаар вскочил:
    
— А здесь? Что у него было здесь? — он показал на рот, потом прижал палец к подбородку параллельно губам.
    
Инул всплеснул руками:
    
— Истинная правда! Именно так! Ты помнишь… — Он повернулся к советнику.
    
— Да, конечно. Я тогда не понял… И сейчас не очень понимаю. Но у него как будто бы было три губы.
    
— Это боевой шрам! — перебил его Инул. — Эх, молокосос! Ты и битв-то настоящих не видел!
    
— А ты если и видел — давно уже забыл, — огрызнулся обиженный советник.
    
Шумаар хлопнул в ладоши. Вздохнул.
    
Повернулся к Занну и сказал:
    
— Проводи старика. Советник останется.
    
Занн кивнул, подхватил старца под руки и повел к выходу из тронного зала.
    
Советник хотел было последовать за ними, но Шумаар крепко взял его за предплечье.
    
— Я думаю, — сказал он по-аххумски, так, будто был уверен, что его понимают, — я думаю, ты знаешь, кто это был. Как твое настоящее имя?
    
В глазах советника появилось выражение ужаса. Советник внезапно обмяк и повалился бы на пол, если бы Шумаар его не удержал.
    
— Имя, — спокойно повторил он. — И звание.
    
— Димах… Сотник Димах, — тихо ответил советник. — Я служил в пограничной страже на западной границе, близ города Кассенбак.
    
— И ты не узнал Нгара, темника бессмертных?
    
— Я… Конечно, узнал… Но я всего лишь…
    
Шумаар выпустил его и советник без сил повалился на мраморный пол. Он прикрыл голову руками и затрясся в беззвучных рыданиях.
    
Шумаар потер лоб рукой.
    
— Я помню… Восемь… Нет, семь лет назад ты предал свою сотню. Нет, ты её не просто предал, а продал — и вывел под стрелы горцев. А сам бежал с поля боя, бежал до самого Кассенбака, поднял тревогу, вернулся с отрядом на место побоища… Почему-то тогда тебе поверили и не отдали под суд. Но потом ты все равно исчез. Так?
    
— Нет, мне грозил суд тысячников, и я убежал. Я долго скитался в горах, пока не встретил торговый караван в Нарронию. Я пришел в Кут, добился приема первого триумвира, Инула, и честно рассказал ему обо всем. Инул — добрый старик. У него было много советников, и он сделал меня одним из них.
    
— Ладно… — Шумаар вздохнул. — Ты снова лжешь, но это уже не важно.
    
Он поднял Димаха с пола за шиворот, как котенка, встряхнул, заставив стоять на ногах.
    
— Такие, как ты, всегда многое знают. Больше всех остальных. Где сейчас Нгар?
    
— Клянусь… Я не знаю, пусть свидетелем будет сам Аххуман! Магистр держал его при себе, в каземате, куда доступ имел только сам Астон и его слуга Вадемекум. Они подолгу говорили там, а больше мне ничего не известно…
    
— Магистр увел его с собой через потайной вход?
    
— Я не знаю! — чуть не плача, завопил Димах. — Клянусь!..
    
— Хорошо. Я поверил бы тебе, но… Занн!
    
Занн появился мгновенно. Шумаару показалось, что все это время Занн просто прятался за ближайшей колонной.
    
— Видишь его? — Шумаар показал на Занна и схватил Димаха за жирный трясущийся подбородок, повернул. — Посмотри хорошенько. Я доверчив, а Занн — нет; он никому не верит, даже мне… Верно, Занн?
    
— Тебе? Тебе я верю… Иногда. — Занн ухмыльнулся, мгновенно включившись в игру.
    
— Так вот, — сказал Шумаар, поворачивая лицо Димаха к себе. — Если ты не знаешь, где вход, тебе придется это выдумать. Потому, что Занн не выпускает своих жертв, пока не добьется своего. А потом эти жертвы остаются калеками на всю оставшуюся жизнь — слепыми, с пробитыми ушами, с переломанными пальцами… Понимаешь меня?
    
— Да! Да! Я скажу всё, что знаю! Я спущусь, куда прикажешь! Только не отдавай меня Занну, повелитель!
    
— Не-ет, — улыбнулся Шумаар. — Я не отдам тебя Занну. Но Занн всегда будет рядом с тобой.
    
Дрожа, переводя бессмысленный от страха взгляд с Шумаара на Занна, Димах вдруг нашел, как ему показалось, спасительный выход:
    
— Нужно арестовать Луза, Энофа и Трая. Эти проходимцы и льстецы много знают, куда больше меня!
    
Шумаар полуобернулся к Занну.
    
— Будет сделано, повелитель, — сказал Занн, но внезапно смутился и тихо проговорил:
    
— Прости, повелитель, Луз — тот самый военачальник, который взорвал склады с порохом. Арестовать его было бы неверно.
    
Шумаар пожал плечами:
    
— Но ведь он получил деньги? Или ты присвоил их себе?..
    
— Получил. Конечно, получил. Всю сумму, которую выдал мне казначей, — торопливо проговорил Занн.
    
— Ну, так пусть завещает это золото своим детям.
    
Занн промолчал. Он не стал уточнять, что у Луза не было детей.
    * * *
    
Корабль магистра дрейфовал в юго-западной части озера. Земли здесь были малонаселенными, озеро было мелким, а дно таким покатым, что к берегу могла пристать только плоскодонка. Впрочем, берегом была поросшая редким кустарником степь, куда забредали лишь охотники на леопардов.
    
Вода здесь была солоноватой на вкус, и магистру приходилось расходовать драгоценный запас воды, хранившийся в трюме.
    
Большую часть времени магистр проводил в каюте. Изредка приказывал отвезти себя на один из плоских песчаных островов, и подолгу оставался там, слушая крики чаек и плеск воды.
    
Он сгорбился и постарел за эти дни еще больше. И это волновало его сильнее, чем захват столицы ордой Шумаара.
    
Сидя перед зеркалом, он рассматривал свое лицо, волосы, глаза. Теперь он выглядел старше первого триумвира.
    
Ему больше не помогал настой альрауна, более того, настой только ускорял старение.
    
В глубокой задумчивости Астон вышел на борт перед рассветом. Команда отдыхала, и даже вахтенный спал, свесив голову.
    
Наконец, магистр принял решение.
    
Он разбудил вахтенного и приказал позвать капитана. Когда заспанный капитан появился на палубе, Астон сказал:
    
— Пора причаливать к берегу.
    
— Где прикажешь, магистр? — спросил Вальб.
    
— К южному берегу, там, где песчаная коса.
    * * *
    
Плаванье заняло весь день, хотя ветер был попутным. Вечером корабль приблизился к берегу, высадил магистра.
    
— Лодку вытащишь на берег, закопаешь в песок. Но корабль все равно должен быть поблизости, — сказал Астон.
    
— Не беспокойся, магистр.
    
— Не я, а ты должен беспокоиться! — Астон сердито нахлобучил на голову соломенную шляпу, какие носили рыбаки и странники. — Не сомневайся: варвары скоро дознаются, что на озере есть острова, и найдут корабли, чтобы прочесать озеро. А кораблей в каналах столицы хватает.
    
Вальб кивнул:
    
— Хорошо, магистр. Я буду осторожен.
    
Астон пошел по песчаной косе. Он был одет в балахон, подпоясанный простой веревкой, за спиной нес котомку. Вот его фигура добралась до начала косы, поднялась на дюны. И исчезла.
   
   
    
     
Хатуара
    
    
Верная Собака думал.
    
Он не знал, как быть, и впервые не мог спросить совета у своих приближенных. Он, конечно, послал гонца в Арманатту, но пройдет немало времени, пока придет ответ Ар-Угая.
    
Вчера, после всех церемоний, после того, как Айгуз выкупила преступника Каршу, к которому Собака почему-то проникся доверием, вечером, когда они остались одни, Айгуз сказала, что хочет ехать дальше — в Кейт, Аммахаго, Ушаган.
    
— Зачем? — спросил Верная Собака, никак не ожидавший такого поворота.
    
— В Кейте прошло мое детство, — сказала она. — В Ушагане — юность. А в царской усыпальнице в Кейте покоится прах Ахха Мудрейшего — моего приёмного отца.
    
Верная Собака крякнул от неожиданности. Если бы Айгуз сказала, что просто хочет развеяться, — он сразу бы согласился. Но могила Ахха — это серьезно. Пожалуй, Ар-Угаю это не понравится. Верной Собаке это тоже не нравилось, хотя он и не отдавал себе отчета, почему.
    
Когда Айгуз удалилась в свои покои (а толпа перед дворцом еще ликовала, пришлось приказать разогнать ее — впрочем, дело обошлось миром, поскольку хуссарабы в разгоне не участвовали), Верная Собака сел на пол, поджав под себя ноги, и стал думать.
    
Его беспокоило, что у него слишком мало войска. Правда, он мог взять отряд в Хатуаре и Хатабатме — будь трижды проклят этот город и поскорее бы сгореть ему во Рву, — но и этого было маловато. Ведь в Ушагане тоже могли устроить беспорядки. Но там, по крайней мере, стоит сильный гарнизон. Но и гарнизона не хватит — Ушаган большой город, очень большой. Святой город хумов.
    
Дорога дальняя, Аххум велик.
    
И где Камда? Что он задумал?..
    
Когда луна закатилась, и ночь пошла на убыль, а голова у Собаки стала разламываться от боли, он, наконец, махнул на всё рукой и решил поспать, надеясь, что утром все вопросы решатся сами собой. Ведь в крайнем случае он может и запретить Айгуз эту поездку. Сослаться на Ар-Угая, на то, что царицу ждут в Арманатте…
    
— Ой-бой… — по-бабьи вздохнул Верная Собака и повалился спать. Да, неважный он полководец — правильно говорил Богда-каан.
    * * *
    
Процессия вышла из города утром.
    
Дорога вела на восток, к синевшим вдали горам, которые отделяли Зеркальную долину от прибрежной части Аххума. За перевалом дорога раздваивалась, северная вела к Аммахаго и дальше, к Кейту, южная — в Ушаган.
    
Впереди скакал отряд хуссарабов. При виде них редкие паломники отступали на обочину, возчики неистово нахлестывали неторопливых волов, уступая дорогу.
    
Верная Собака тоже ехал в повозке с поднятым войлочным верхом. Он потел, пил крепко заваренный напиток из колючек, и всё мучился сомнениями.
    
Он уже отправил гонцов в Аммахаго и Ушаган. За перевалом их должны были встретить. Но перед этим надо было проехать несколько десятков миль по горам, среди круч и обрывов. А там сколько угодно мест для засады. Хотя случаев нападения на хуссарабов в этой части Аххума не было уже больше года, все-таки…
    
Да еще этот верховный жрец Харрум. Он напросился сопровождать свою госпожу. И теперь, вместо того, чтобы тихо сидеть в своей Хатуаре, призывая народ к смирению, то едет в своей легкой повозке, то бьет ноги, шагая рядом.
    
Таких жрецов не бывает, думал Собака. Прежнего жреца носили в паланкине, а пешком он ходил только по великой надобности. Надо было оставить его великим жрецом — он оказывал большие услуги хуссарабам. Но его зачем-то посадили на кол. Верная Собака выглядывал из повозки, смотрел, всё ли в порядке, и снова прятался в тень.
    
По временам он вздыхал: Ой-бой…, — и недовольно причмокивал толстыми губами.
    * * *
    
Во время привала Харрум подошел к Карше, сидевшему на земле, прислонившись к колесу повозки.
    
Харрум присел рядом. Карша покосился на него, но промолчал.
    
— Ты аххум? — спросил Харрум.
    
Карша промолчал.
    
Харрум посмотрел на ослепительно синее небо, на кручи, высившиеся на востоке, и сказал негромко:
    
— Пройдет немного времени, и слава Аххума опять воссияет.
    
Карша бросил на него быстрый взгляд.
    
— Я не аххум, — нехотя ответил он. — Я арлиец.
    
Харрум внимательно посмотрел на него.
    
— Я слышал про одного арлийца. Он был тысячником Музаггара. Когда Музаггар получил приказ Домеллы привести войско в Ушаган и принести присягу новому царю — малолетнему Аххаггиду, которого теперь называют Младшим кааном, — этот арлиец отказался выполнить приказ.
    
Карша молчал, опустив голову.
    
— Я раб, — наконец сказал он.
    
— Да. Мы все рабы, хотя твой ошейник видим, а мой — нет.
    
Харрум вздохнул, поднялся и сказал:
    
— Домелла велела позаботиться о тебе. Хочешь поехать в моей повозке?
    
— Нет.
    
Мимо проскакал хуссараб с поднятой рукой. Привал закончен.
   
   
    
     
Аммахаго
    
    
На перевале их встретил наместник Аммахаго сотник Ултан. Это был пожилой хмурый хуссараб, считавший свое наместничество ссылкой.
    
Аммахаго и раньше не был большим городом, а теперь, когда заглохла торговля с островами и часть жителей разбежалась, и вовсе превратился в захолустье.
    
Ултан поклонился Верной Собаке, сказав, что путь надёжен, вдоль дороги усилена охрана.
    
Поезд спустился с гор, и целый день тащился по дороге среди заброшенных полей с редкими нищими деревушками, жители которых выходили из домов и провожали процессию глазами, но не подходили к дороге.
    
Ворота Аммахаго были разрушены, на развалинах ворот стража жгла костры. В городе было тихо, факельщики стояли воль главной улицы, которая вела мимо рыбного рынка к гавани.
    
Вокруг гавани стояли лучшие дома города. Здесь для царицы и ее свиты был приготовлен ночлег. Завтра или послезавтра Домелла отправится дальше — в Кейт, город, где она родилась во второй раз.
    * * *
    
Домелла вышла из повозки, обвела глазами пустую гавань. Море глухо и тяжело ворочалось за волноломом, и на море не было видно ни единого паруса. На набережной тоже не было ни единого прохожего или зеваки — только темные фигуры стражников, застывших, как статуи.
    * * *
    
Ночью Верная Собака снова не спал. Он только что принял гонца от Ар-Угая и несколько раз перечитал его послание. Подперев щеку рукой, он задумался. Ар-Угай писал, что царица может проведать родные места, посетить гробницу Ахха. И вообще, она вольна делать, что хочет. Пусть ездит и смотрит, сколько угодно. Ар-Угай велел только регулярно сообщать ему о передвижениях и заботиться о безопасности Домеллы. И еще — ожидать приказа.
    
Верная Собака понял одно: Ар-Угай хочет, чтобы Айгуз задержалась в Аххуме. Ар-Угай — полководец, не то, что он, Верная Собака. Ар-Угай умеет заглядывать в будущее, строить планы и воплощать их.
    
Другое дело — совпадают ли эти планы с планами Верной Собаки?
    
Собака догадывался, что Ар-Угай нарочно удалил из Арманатты Угду. А теперь, получалось, что он удалил и Айгуз. Зачем ему это надо? Чтобы самому воспитывать каан-бола, а пока каан-бол подрастает — безраздельно править новой хуссарабской империей?
    
Собака вздохнул. Он верно будет служить Ар-Угаю. Но если бы знать, какое будущее Ар-Угай приготовил для него, для Верной Собаки…
    * * *
    
Ночь была ветреной. Где-то с силой хлопала ставня, и море волновалось, набрасываясь на изъеденные камни волнолома. На самом краю волнолома, далеко уходившего в море, сидел человек в рваном хитоне и холщовой накидке.
    
Его не было видно с набережной.
    
Волны тяжело били в камень внизу, и пена взметалась и обдавала его с головы до ног. Но он не двигался, закутавшись в промокший насквозь плащ. Волнолом вздрагивал от ударов, и отзывался тяжким гулом. Издалека, с берега, время от времени доносились заунывные голоса: это перекликалась хуссарабская стража.
    
Под утро ветер стал стихать, волны уменьшились.
    
Человек, сидевший на волноломе, исчез.
   
   
    
     
Кейт
    
    
Смотритель Священного города мертвых — кейтского некрополя — ожидал высоких гостей.
    
Это были непривычные для него хлопоты. Ему дали в помощь целую полусотню воинов городской стражи — по большей части аххумов из горных племен. Стражники пригнали множества народа — и горожан, и жителей окрестностей. Согласно приказу, каждый должен был явиться с метлой, лопатой и тачкой. Но, поскольку зажиточные горожане откупились, пришел всякий сброд, у которого не то что тачек — не было даже лопат. А метлы по большей части были самодельные и никуда не годились.
    
Тем не менее за два дня не только царская усыпальница, но и все кладбище было приведено в порядок. Выметены дорожки, поправлены надгробья. Даже выкрашены ворота, и вдоль главной дороги высажены цветы. Жаль только, что они быстро увяли.
    
Рабочие были никуда не годны — уже к вечеру первого дня часть из них разбежалась, а другая стала отказываться работать. Вечером, по их представлениям, находиться на кладбище было опасно. Но если они боялись теней усопших, то смотритель боялся другого.
    
Еще утром он переговорил с командиром стражи.
    
— Здесь водятся не только лисицы и совы, — сказал он. — Бывает, что могилы раскапывают волки.
    
Командир оглянулся в испуге. Они сидели в каморке кладбищенского сторожа; окна каморки выходили на главную дорогу и на холм, усыпанный надгробьями.
    
— Придется вам поохотиться нынче ночью, — сказал смотритель. Он видел страх полусотника и даже приосанился от сознания собственной смелости. — Волки здесь не те, что в горах. Смирные. На людей они не нападают. Промышляют свежими покойниками.
    
Полусотник позеленел и отвел глаза.
    
— Видимо, придется выставить стражу по всей окружности кладбища, особенно на той стороне холма, — сказал смотритель, и, словно только сейчас заметив состояние полусотника, спросил: — Да ты никак боишься, господин?
    
Полусотник простодушно кивнул:
    
— Боюсь. Я и с детства не очень-то люблю мертвяков. Сколько их, бывает, разгуливает по ночам, ища добрую душу, которой можно было бы закусить…
    
Он бросил быстрый взгляд в маленькое окошко. Впрочем, при солнечном свете холм с надгробьями не выглядел слишком уж страшным.
    
— Разве ты не встречал разгуливающих мертвецов? — понизив голос, спросил полусотник.
    
Смотритель поерзал на жесткой скамье.
    
— Как не встречать — встречал. Но меня они знают и уважают. Как им без меня обойтись? На кладбище должен быть порядок! К тому же каждый вечер жрец богини Танны обходит холм и просит мертвецов оставаться лежать, где их положили, не пугать живых. А когда смеркается, я выпускаю собак. Они тоже боятся восставших из могил, но своим лаем отгоняют их от ворот.
    
Полусотник слушал, раскрыв рот.
    
— А волки?
    
— Что волки?
    
— Разве волки не боятся собак?..
    
Смотритель поманил полусотника пальцем. Они вышли из сторожки, завернули за угол. Здесь был хозяйственный двор, мастерская по изготовлению надгробий, хижины землекопов. А на столбах висели шкуры.
    
— Посмотри, — сказал смотритель. — Этих тварей я убиваю сам. Время от времени, когда появляется слишком много свежих могил, я с двумя помощниками устраиваю засады. Но вообще-то волки боятся людей. А когда зажжешь факел — разбегаются.
    
Полусотник опасливо потрогал одну из шкур. Она была плохо выделана, задубела, и от прикосновения качнулась и стала глухо стучать о столб. Полусотник вздрогнул.
    
— А собаки? — напомнил он.
    
— А что собаки? — недовольно ответил смотритель, боясь запутаться в собственной истории. — Собаки тоже боятся волков. А иногда присоединяются к ним… Хотя корма у них достаточно.
    
Он показал рукой в дальний угол двора, где на солнцепеке дремала целая свора больших разномастных псов. Для них был отгорожен угол, они лежали за железной решеткой высотой в человеческий рост. Полусотник разглядел среди объедков и куч собачьих нечистот обглоданные кости и снова вздрогнул.
    
Обернулся к смотрителю:
    
— Помилуй, господин… Я не решусь участвовать в твоей ночной охоте.
    
— Значит, выбери добровольцев, — ворчливо ответил смотритель и чуть не добавил: посмелее.
    
— Мои солдаты — сплошь деревенщина. Они недавно были призваны, и головы их набиты суевериями. Думаю, они не согласятся.
    
— Ну, предложи им награду! — смотритель уже терял терпение.
    
— Награду?.. — полусотник задумался. — Пожалуй, это мысль. Схожу-ка я к магистрату — пусть выделит денег из городской казны.
    * * *
    
Городской магистрат — каул, коренной житель этих мест, — исправлял свою должность два последних года, с тех пор, как калекой вернулся с войны: у него не было одного глаза и он прихрамывал на правую ногу.
    
Выслушав полусотника, магистрат вздохнул:
    
— Ты же знаешь, казна почти пуста. Сейчас все налоги собираются наместником и его фискалами-баскачами. А те крохи, что достаются городу, сразу исчезают. Ремонт водопровода, например, обошелся нам так дорого, что пришлось просить о помощи наместника…
    
Он помолчал.
    
— Да, волки — это плохо. Смотритель докладывал мне о них. Время от времени он устраивает облавы, нанимая бродяг, которые живут в полуразрушенных склепах…
    
Полусотник поежился. Магистрат взглянул на него из-под насупленных косматых бровей.
    
— Бродяги не опасны. Они отгоняют волков…
    
Он подумал, потом вздохнул:
    
— Впрочем, я думаю, что делу можно помочь иначе. Среди горожан хватает нищих, которые не боятся ни богов, ни духов, и готовы на все. Думаю, волчья шкура будет им достаточной наградой. Я сейчас же пошлю глашатая.
    * * *
    
Во время ночной охоты полусотник оставался в усыпальнице Ахха. Жрецы Танны собирались молиться здесь всю ночь, и полусотнику это место показалось наименее опасным.
    
Он заглянул в главный зал, где, окруженные низкой решеткой, на возвышениях стояли четыре саркофага, украшенные изображениями покойных Ахха, его супруги и двух детей, умерших во младенчестве. Здесь жрец с прислужником негромко читал молитвы, отвешивая поклоны статуе Танны. Статуя была небольшая, высеченная из темного гранита. Это была скорбная фигура в погребальном одеянии и безглазым лицом.
    
В другом помещении сидели два стражника. Отсюда вела дверь в келью, где поочередно дежурили жрецы Танны.
    
Полусотник присел на каменное возвышение. Ему показалось, что это самое безопасное место во всем городе мертвых.
    
Стражники, покосившись на него, продолжали бросать кости, играя на солдатский паек.
    
Издалека донесся неистовый лай собак, потом он стал удаляться.
    
— Собаки гонят волков, — сказал стражник, бросая кости.
    
— Нет, — ответил второй, — сегодня тут что-то вроде охоты. Жители склепов вооружились дубинами. Говорят, их ждет награда…
    
— Награда у них одна, — усмехнулся первый, — обобрать покойника…
    
Полусотник посмотрел на говорившего, но промолчал.
    
Некоторое время игра продолжалась в молчании, потом стражники снова завели разговор о покойниках.
    
— Да, иного покойника обобрать трудно, — глубокомысленно сказал один из игроков. — Надо вскрыть плиту, спуститься вниз… А тут собаки.
    
— Я слышал, что бродяги, которые живут в здешних склепах, некоторых могил как огня боятся.
    
— Еще бы… Покойники разные бывают. Одни лежат себе смирно, а другие…
    
— Тьфу! — не выдержав, в сердцах плюнул полусотник. — Нашли вы о чем говорить!
    
— Прости, господин, — сказал игрок. Задумчиво посмотрел под ноги полусотника и проговорил: — Ты как раз сидишь на могиле одного такого покойника.
    
Полусотник едва не подскочил. Поглядел себе под ноги, пощупал холодный камень.
    
Стражник подмигнул товарищу.
    
— Здесь лежит тот монах, который приплыл на плоту.
    
— О чем ты болтаешь? — спросил сотник, приподнимаясь. Он уже понял, что стражник говорил правду: на камне был выбит странный знак в виде креста.
    
— Разве господин не слышал эту историю? — удивился стражник и отложил кости. Его товарищ сел поудобней, опустив руки между колен.
    
— Давным-давно к берегу прибило плот, на котором были полумертвый монах и грудной ребенок, девочка.
    
— Знаю, — проворчал полусотник, оглядываясь, где бы присесть: садиться на надгробие странного монаха-крестоносца он теперь не решался. — Кто же не знает историю нашей царицы.
    
— Так вот, — сказал стражник, — монаха похоронили здесь, в царской усыпальнице, по повелению Ахха Мудрейшего. К тому времени здесь уже покоились его супруга Тахма и двое детей. Но негоже было класть незнакомца рядом с ними. И тогда Ахх придумал положить его здесь.
    
Стражник понизил голос и продолжал:
    
— Но здешние бродяги, господин, рассказывают, что монах этот не умер. Иной раз по ночам он встает и бродит по кладбищу. Тогда наутро на многих надгробьях находят веточки, сложенные крестом. Такая уж вера была у этого монаха, — добавил он задумчиво. — А встает он, господин, потому, что похоронили его не по его обычаю, а по-нашему. Вот и нету ему покоя…
    
— Нет, — перебил второй стражник. — Я слышал другое. Его просто похоронили живым. Он, понимаешь, уснул от безводицы, да так, будто казалось, что умер…
    
Полусотник раскрыл было рот, в страхе покосился на могильный камень, на котором только что сидел. Ему показалось, что камень сейчас поднимется.
    
— Он казался мертвым, когда его перенесли с плота на берег, — продолжал рассказчик. — Наши лекари посмотрели и решили, что он умер. Вот и поторопились похоронить. А на самом деле… Да вот, изволь взглянуть, господин… Видишь? Плита как будто сдвинута.
    
Полусотник машинально взглянул и действительно увидел зазор между крышкой и стенкой саркофага.
    
— Великий Аххуман! — охнул сотник. — Послушаешь вас, бездельников, так…
    
Голос его предательски дрожал, поэтому он резко оборвал себя и решил, что, пожалуй, лучше выйти на воздух.
    
У костра тоже сидели стражники — воины его собственной полусотни. Один из них тихим голосом рассказывал что-то, а другие слушали, затаив дыхание, и по временам испуганно оглядывались в темноту.
    
— …Говорят, с тех пор, как хуссарабы надругались над усыпальницей, Ахх потерял покой, — говорил худой, как скелет, солдат-нестроевик. — По ночам он выходит из склепа и обходит весь город. Иной раз они выходят вдвоем — вместе с монахом, который лежит у входа. Люди слышат причитания Ахха: он зовет потерянных детей. Его встречали и в гавани, и на базаре. Один нищий рассказывал мне…
    
Заметив командира, солдат притих.
    
Полусотник мрачно поглядел на него. Досада вытеснила страх и он рявкнул:
    
— Хватит болтать!
    * * *
    
Домелла хорошо отдохнула в последнем перед городом постоялом дворе, и въехала в Кейт верхом на белой кобыле. Ее иссиня черные волосы были расчесаны на пробор и собраны на шее заколкой с золотым орлом. Верная Собака, скакавший следом, глядел на заколку неодобрительно.
    
Кейт встречал ее, как и положено встречать царицу. Ворота были распахнуты, а мост через ров застелен коврами. Стража в позолоченных шлемах с конскими хвостами выстроилась по обе стороны моста. В воротах царицу встретили наместник-хуссараб и магистрат. Причем магистрат собирался вручить Домелле ключ от городских ворот в знак того, что она сможет теперь приезжать, когда ей захочется. Однако наместник заявил, что этот обычай устарел, а ключ, если он есть, давно уже должен быть у него. Поэтому магистрат ограничился краткой приветственной речью.
    
Жителей на улицу, по которой следовала процессия, не пустили (Верная Собака позаботился об этом заранее), поэтому кейтцы заняли крыши прилегающих домов. С крыш неслись приветствия и летели цветы.
    
Верная Собака подумал, что вместе с цветами могут бросить и камень, но наместник, ехавший рядом с ним, его успокоил: таков обычай, и все, кто желал видеть торжественный въезд Домеллы, были обысканы.
    
— Ты молодец, — похвалил его Верная Собака; он покосился на наместника и решил, что этот человек может ему пригодиться.
    * * *
    
Царский дворец в Кейте походил на обычный дом, хотя и имел целых три этажа, остроконечную крышу, крытую глазурованной черепицей, башенки и балконы.
    
Здесь жил Ахх Мудрейший, здесь прошло детство Домеллы.
    
Она не сдержала слез при виде дворца.
    * * *
    
Время пребывания царицы в ее родовом городе было тщательно распланировано. После торжественного обеда она должна была посетить заседание городского совета (который теперь ни за что не отвечал и ничего не решал), потом совершить прогулку по городу и окрестностям, а вечером полюбоваться на кейтский карнавал.
    
Посещение усыпальницы Ахха было запланировано на следующий день.
    * * *
    
Поздно вечером, когда карнавал закончился, мусорщики взялись за метлы, а стража заняла места на крышах и бастионах, во двор Кейтского дворца въехал всадник. Отряд, сопровождавший его, отвели к конюшне, а всадник, спешившись, показал командиру ночной стражи золотую пайцзу, прикрытую плащом.
    
После коротких переговоров по-хуссарабски всадника проводили во дворец, к покоям, которые занял Верная Собака.
    
Полог откинулся, и Верная Собака, подняв голову, в недоумении уставился на человека в дорожном плаще, в пастушьей шапке с лисьей опушкой.
    
Когда человек снял шапку, Верная Собака изумился и поднялся на ноги.
    
— Ар-Угай?..
    
— Тихо, — вполголоса сказал Ар-Угай. — Никто не знает, что я здесь. Никто и не должен этого знать.
    
— Я и не думал, что ты…
    
Верная Собака не смог закончить мысль, и махнул рукой. Вышел из комнаты, сказал стражнику:
    
— Никого не пускать.
    
Вернулся, прошел в спальню, посмотрел в окна. И только после этого сел на пол, поджав ноги, прямо напротив Ар-Угая.
    
Ар-Угай налил себе самую большую пиалу напитка из колючки, сделал несколько глотков и поморщился.
    
— Как ты пьешь эту дрянь?
    
— Она придает сил… — возразил было Верная Собака и замолк, понимая, что это не главное.
    
Ар-Угай взял с блюда сразу несколько шариков высушенного соленого творога из кобыльего молока, сунул в рот, запил все тем же напиткам.
    
— Дорога была нелегкой… У тебя простая, хорошая еда… В Арманатте придворные повара, которых набрали где попало, готовят всякую гадость, вроде черепашьего супа.
    
Прожевав, он передохнул и сказал:
    
— Я приехал, чтобы сообщить тебе плохую весть. И сегодня же уеду обратно в Арманатту.
    
Верная Собака навострил уши.
    
— Великий каан, брат Богды, Угда, умер.
    
Ар-Угай слегка откинулся и, прищурившись, мгновение смотрел на Верную Собаку. Тот лишь шевельнул головой, но промолчал, выдержав взгляд. Это понравилось Ар-Угаю.
    
— Может быть, еще не умер. Может быть, еще мучается кровавым поносом… Но скоро умрет.
    
Верная Собака молчал, ожидая продолжения. И это Ар-Угаю уже не очень понравилось.
    
— Айгуль. Его новая наложница, — наконец пояснил Ар-Угай. — Толчёное стекло.
    
Верная Собака все молчал.
    
Ар-Угай вздохнул, неторопливо проглотил еще несколько шариков. Продолжил:
    
— Этот обиженный небом пьяница вздумал жениться. И знаешь, на ком?.. На дочери Богды, на своей сестре.
    
— Айгуз? — На этот раз Верная Собака не сдержал изумления.
    
— Айгуз. Перед тем, как отплыть в Тауатту, которую мы назначили ему в улус, он потребовал, чтобы собрался курул. И чтобы на куруле было решено отдать ему в жены Айгуз.
    
— Тогда… — Верная Собака вдруг сообразил. — Это значит, что он стал бы настоящим великим кааном, а каан-бол — его сыном и наследником.
    
— Вот именно, — подтвердил Ар-Угай. — Не собираясь отдавать судьбу хуссарабов в руки умовреженного каана, я приставил к нему свою родственницу, Айгуль.
    
— Я знаю ее, — сказал Верная Собака. — Красивая девушка.
    
— Не только красивая, но и умная. Я велел ей подсыпать в пищу Угды толченое стекло. Сейчас его плавучий дворец приближается к Большой излучине Тобарры. Я послал отряд из своей тысячи. Дворец доплывет до Махамбетты. Кайлык проследит, чтобы похороны были мирными и пышными, такими, какие подобают великому каану.
    
Ар-Угай протянул руку и хлопнул Верную Собаку по плечу, от чего тот едва заметно вздрогнул.
    
— Однако теперь власть переходит к Айгуз. И с этим тоже надо что-то делать.
    
Верная Собака нахмурился.
    
— Она ни во что не вмешивается. Думаю, больше беспокойств вызывают Камда и Амза. Что-то они стали не в меру самостоятельными.
    
— Одно с другим связано, — резко сказал Ар-Угай. — Когда власть в руках женщины, между мужчинами не будет мира.
    
— Это верно, — Верная Собака наклонил голову. Поднял и спросил тихо — тихо, одними губами:
    
— Что же ты предлагаешь?
    
Ар-Угай поднялся, прошелся по просторной комнате, выглянул в окно. На темной зубчатой стене дворца истуканом застыла маленькая черная фигура стражника.
    
Ар-Угай двумя быстрыми прыжками пересек комнату и, оказавшись рядом с Верной Собакой, внятно проговорил:
    
— Завтра ты зарежешь её.
    
Верная Собака не дрогнул. Он только надолго задержал дыхание, а потом медленно, с трудом, выдохнул. Его мясистый загривок взмок от пота.
    
— Ты — полководец, а не я, — наконец выговорил он. — Так говорил Богда.
    
Ар-Угай кивнул и улыбнулся.
    
— Не беспокойся. Со мной приехал человек, который поможет тебе. Когда-то он служил самому Богде, выполняя деликатные поручения. Ты должен знать его — человек без племени, Хуараго.
    * * *
    
Утром город мертвых не казался страшным. Невыспавшийся полусотник расставил караулы и пошел в сторожку смотрителя.
    
На кладбище стали появляться хуссарабы. Один из них, толстый и сердитый, видимо, был тем самым, которого звали Верной Собакой.
    
Он объехал все кладбище, спешился у усыпальницы, вошел внутрь. Обернулся к Хуараго.
    
— Всех местных стражников отсюда убрать, — сказал Хуараго. — Пусть охраняют аллеи кладбища. А усыпальницу будут охранять мои люди.
    
Верная Собака кивнул.
    * * *
    
Домелла подъехала к кладбищу верхом, у ворот сошла на землю и вошла внутрь, на посыпанную песком центральную аллею. Вдоль аллеи, обсаженной вечнозелеными кипарисами и миртом, стояли шеренги хуссарабских воинов — темных и невозмутимых, в шлемах с опушкой и стеганых кафтанах с нашитыми латами.
    
Домелла шла очень медленно. Позади шел Харрум, а за Харрумом — смотритель и магистрат. Хуссарабский наместник держался рядом с Верной Собакой, Хуараго и десятком телохранителей в черных панцирных доспехах.
    
Она помнила здесь каждую тропинку — кладбище было одним из излюбленных мест детских игр. Аххаг хвастался, что не боится мертвяков, и не раз приводил сюда маленькую Домеллу. Рассказами о покойниках, которые ночью встают из могил, он, бывало, пугал ее до полусмерти.
    
Сейчас кладбище выглядело заброшенным. На некоторых холмиках не было надгробий, иные лежали разбитые.
    
Она поднялась на холм и остановилась перед усыпальницей Ахха. Это было приземистое сооружение из гранитных блоков, слишком тяжелых для почвы: гробница, казалось, постепенно тонула в земле, и даже вход в нее опустился настолько, что надо было наклонять голову, чтобы войти.
    
Два жреца Танны встретили ее внутри. Харрум обменялся с ними несколькими словами. Вместе с Домеллой в усыпальницу вошли Верная Собака и Хуараго.
    
Домелла подошла к гробу безымянного монаха.
    
Верная Собака с неудовольствием посмотрел на высеченный на камне крест. Он помнил тот страшный ночной штурм. Он был тогда совсем юным, и штурм монастыря был первым штурмом в его жизни. Он помнил, как лез на стену по шаткой приставной лестнице, помнил, как бежал по задымленным узким коридорам монастыря, и, пьянея от запаха крови, рубил саблей странных белолицых людей в черных рясах. Он помнил хриплый голос Шаат-туура — седой полководец тогда тоже был молод, — Ищите девчонку!
    
Девчонку так и не нашли. Ее спас тот, чьи кости покоятся сейчас под плитой с ненавистным крестом… Зато девчонка — вот она. И сейчас она в его власти.
    
Верная Собака обменялся взглядом с Хуараго. Хуараго чуть заметно качнул головой.
    
Постояв над плитой — Харрум возложил на крест кипарисовый венок и прочел молитву, — Домелла прошла в царскую усыпальницу.
    
Жрецы Танны отступили в стороны. Харрум неторопливо двинулся вдоль саркофагов, с благоговением шепча то ли молитвы, то ли читая надписи, сделанные староаххумскими значками, которые нынче мало кто умел разбирать.
    
Когда Домелла склонилась над гробом Ахха Мудрейшего, Верная Собака почувствовал слабый толчок. Кровь ударила ему в голову, и проклятый аххумский орел, скреплявший волосы Домеллы, ослепил его золотым блеском.
    
Верная Собака неуловимым движением выхватил из-за пояса нож. Мгновение, когда он выбирал место для удара — в основание неприкрытой белой шеи Домеллы, — показалось ему слишком долгим. Он сделал короткий замах, слыша за спиной тяжелое дыхание Хуараго…
    
Но что-то помешало ему опустить руку. Чужая рука — только Верная Собака не сразу это понял. Он подумал, что Хуараго в последний момент передумал, или это жрецы успели кинуться к нему, заметив блеск стали… Все это промелькнуло у него в голове в одно мгновенье, а потом он почувствовал жесткую хватку — казалось, его запястье попало в клещи. Он удивился. До сих пор ему не встречалось равных в борьбе на руках. Он был самым сильным в стойбище, и еще подростком удивлял взрослых богатырей, легко разжимая их руки. Он был самым сильным в ставке Богды — и все это признавали, потому, что охотников померяться с ним не находилось. И вот…
    
Потом до него дошло, что вокруг внезапно стало темно, потому, что порыв ветра погасил сразу все светильники. Потом он услышал позади вопли и возню, а сам, внезапно потеряв опору под ногами, стал падать на пол. Он с размаху ударился лицом о край саркофага, замычал, зарычал, пытаясь свободной рукой нащупать голову Домеллы — но под рукой почему-то оказалась холодная мокрая плита, и он рухнул на нее, уже не чувствуя боли в вывернутой руке…
    
Кладбище, только что погруженное в суровую тишину, огласилось воплями.
    
Кто-то — или что-то — внезапно вырвалось из склепа и помчалось на гребень холма. Кто-то из хуссарабов успел бросить ему вослед тяжелое копье, но не достиг цели, — остальные даже не сообразили пустить в ход оружие.
    * * *
    
Потом из склепа вынесли окровавленного Хуараго, а следом за ним — Верную Собаку. Он был очень тяжел, невероятно тяжел. Трое солдат едва вытянули его из гробницы, им на помощь подскочили еще несколько. Лицо Верной Собаки было обезображено: сквозь кровь и вывернутые лоскутья кожи белела кость. Правая рука, неестественно согнутая, волочилась по траве.
    
Потом из гробницы выволокли живых, но едва дышавших от страха Харрума и жрецов. Их тут же связали и посадили на землю.
    
Никто не понимал, что происходит.
    
Никто не знал, что делать дальше.
    
Пока не вышла Домелла. Белая, как полотно, она шаталась, и два стражника из аххумской полусотни, стоявшие на карауле у гробницы, подхватили ее под руки.
    
Один из них, сообразив, открыл солдатскую фляжку и плеснул ей в лицо. Она подняла голову.
    
— О боги! — прошептала она. — Вот я и дома.
    * * *
    
Потом рассказывали всякое. Один из стражников уверял, что в склепе, видно, притаился волк, который накануне ушел от облавы.
    
— Он выскочил — и прямо на меня! — рассказывал стражник. — Огромный, как теленок. Такой огромный, что не вместился в собственную шкуру, и синие кишки волочились за ним!
    
Волка искали. Но не нашли никаких следов.
    
Впрочем, это была самая приемлемая версия. Действительно, кто еще, кроме громадного волка, мог справиться с Верной Собакой? И сам Верная Собака, наверное, знал, с кем имеет дело, — успел вытащить нож!..
    * * *
    
— Что ж, волк — это не самое худшее из объяснений того, что случилось, — проговорил Хуараго.
    
Он прохаживался по комнате в покоях Верной Собаки. Сам Верная Собака, сложив руки на груди, лежал в гробу, установленном на двух тяжелых аххумских табуретах.
    
— Следствие будет вестись в Арманатте, — сказал он. — Всех арестованных, всех свидетелей Ар-Угай велел доставить к нему.
    
Наместник Кейта и два сотника-хуссараба стояли перед ним навытяжку.
    
— Верную Собаку тоже велено доставить в Арманатту. Придется везти его в этом аххумском сооружении, — Хуараго с отвращением кивнул на деревянный гроб. — Надо обложить тело льдом, гроб закрыть, завернуть в войлок…
    
Он шагнул к наместнику.
    
— Ты… Я с удовольствием казнил бы тебя сам, и прямо здесь. Но Ар-Угай велел, чтобы ты тоже был доставлен в его ставку.
    
Повернулся к сотникам. Внимательно посмотрел на одного, на другого. Потом ткнул пальцем:
    
— Как тебя зовут?
    
— Бараслан!
    
— Назначаю тебя полутысячником. Завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра из Цао прибудут две сотни под командой темника Амнака. Но до его прибытия ты отвечаешь здесь за всё. Ты понял?
    
— Я понял тебя.
    
— Расставь караулы так, чтобы ни один человек не смог выйти из города.
    
— А если выйти захочет Айгуз? — спросил Бараслан.
    
— Ты правильно спросил. Я вижу, что не ошибся в тебе, Бараслан. Так вот, если Айгуз попытается выехать из Кейта — не дай ей этого сделать.
    
Он посмотрел в глаза Бараслана. С нажимом повторил:
    
— Ты понял?
    
— Понял.
    
— Хорошо. Есть еще вопросы?
    
— Два, — Бараслан украдкой глянул на наместника, на второго сотника, стоявшего рядом истуканом, переступил с ноги на ногу. — Первый: отчего умер Верная Собака?
    
Хуараго прищурил глаза. Бараслан слегка попятился и отвел взгляд.
    
— Этого не знаю даже я… Второй вопрос?
    
— Даже не знаю… Не обидеть бы тебя, господин, — замялся Бараслан, упорно отводя глаза. — Но все же спрошу — меня спрашивают об этом мои солдаты. Скажи, правда ли, что в Арманатте Айгуз за глаза называют Хум-Баба?
    
Хуараго поднял брови, потом расхохотался.
    
— И это уже известно здесь, в захолустном хумском городке?.. Да, полутысячник, это правда. Давно уже Айгуз называют Хум-Баба, что означает мать хумов. Это название придумали… кто бы ты думал? Рабы — строители, согнанные в Арманатту со всех концов земли…
    
Он благосклонно взглянул на Бараслана, кивнул:
    
— Охраняй ее. И… называй, как хочешь.
    * * *
    
— По городу ходят чудовищные слухи, — Харрум сидел на скамье в большом зале царского дворца. Зал только назывался большим, — на самом деле это была обычная комната с высоким потолком и вытянутыми от пола до потолка узкими окнами.
    
— Народ стал совсем темным, что делать, — вздохнул магистрат. — Школы закрыты уже два года, если кто и учится — только самостоятельно. Богачи, бывает, нанимают для своих детей учителей… Все переменилось с тех пор, как Кейт стал частью Аххумского улуса.
    
— Так что же говорят люди? — спросила Домелла.
    
— Говорят об ожившем монахе, царица, — Харрум повернулся к ней. — О том самом монахе, который похоронен в царской усыпальнице.
    
— Это он дал мне мое имя, — с трудом выговорила Домелла. — Ахх много раз рассказывал об этом странном человеке…
    
— И все-таки он был человеком, а не оборотнем, — сказал Харрум. — Мы осмотрели его гроб, — правда, уже после того, как в усыпальнице похозяйничали хуссарабы. Крышка гроба была сдвинута, это так. Но ведь ее могли сдвинуть и солдаты. Внутри — прах; кости, истлевшая ряса и серебряный крест на шейных позвонках.
    
Харрум помолчал.
    
— Все перевернуто, перемешано. Хуссарабские варвары…
    
— А скажи, — встрепенулся магистрат, — не было ли там клочков волчьей шерсти?.. Ведь говорят, что там прятался волк.
    
— Шерсти?.. Нет, шерсти не было, — твердо сказал Харрум и отвернулся.
    
Домелла пристально посмотрела на него, перевела взгляд на магистрата:
    
— Много ли неизвестных людей появлялось в Кейте в последнее время?
    
— Обычно — немного. Всех бродяг мы записываем, списки передаем в наместничество. Хуссарабы время от времени ловят их и изгоняют. Но перед твоим приездом, госпожа, в город, конечно, прибыло много людей. Из Аммахаго, Фроа, Випо, Хоана… Кое-кто пришел из самого Ушагана. Ты ведь знаешь, — прибавил он, — как все мы ждали твоего возвращения.
    
Харрум мягко коснулся руки Домеллы и проговорил:
    
— Мы молились за тебя все эти годы. Мы знаем, что ты потеряла мужа, а теперь теряешь сына… Но у тебя еще остается Родина, которую нельзя потерять. Прости мне мою дерзость, госпожа. Но вчера ты снова обрела ее.
   
   
    
     
Наррония
    
    
Ворота были закрыты, из пустыни бился в них горячий ветер и сыпал в глаза стражников красной пылью.
    
В Южную столицу снова пришел безумный ветер.
    
Армизию доложили, что сторожевой объезд изловил подозрительного старца, который непременно желал увидеть господина триумвира.
    
— Что же в нем подозрительного? — спросил Армизий.
    
— Небылицами говорит, — отвечал десятник. — Будто орда захватила север и взяла штурмом Кут, и будто бы стену не проломили, а взорвали. И еще стреляли из аррадатов.
    
— То, что варвары в Куте — это и без него известно, — нахмурился Армизий. — Ведите его сюда.
    
Когда старца привели, Армизий подумал, что перед ним очередной безумный, которых много в последние дни стало бродить по стране. Кто-то помешался от горя, кого-то свели с ума великие и страшные бедствия, впервые за сотни лет поразившие цветущую Нарронию.
    
Старик беспрестанно вытирал рукавом слезящиеся глаза, лицо и руки у него были красными от пыли и солнца, а редкие седые волосы торчали вверх, и казались невесомыми.
    
— Кто ты и зачем хотел меня видеть? — спросил Армизий.
    
— Я странник, господин! Прикажи оставить нас вдвоем, ибо я могу раскрыть свое имя только тебе одному!
    
При этом, как показалось Армизию, старик хихикнул.
    
Он болен, — подумал Армизий, вглядываясь в лицо старика. — Еще один безумец; скоро все, кто остался в Нарронии, сойдут с ума. Старика надо упрятать подальше, ибо безумие заразительно. Он уже поднял было руку, и даже открыл рот, чтобы приказать десятнику взять старика под стражу, но вдруг что-то неуловимо знакомое проглянуло в изможденном морщинистом лице. Армизий опустил руку, глянул на десятника и приказал:
    
— Оставьте нас.
    
Когда все вышли, старик сделал несколько шагов вперед. Он молчал, и Армизий снова почувствовал беспокойство. Как бы сумасшедший не кинулся на него с ножом… Впрочем, его, должно быть, обыскали.
    
— Армизий… — скрежещущим голосом сказал старик. — Дай мне напиться. Я не могу говорить.
    
Армизий налил вина и протянул старику стакан. Тот с жадностью осушил его, причмокнул, подмигнул Армизию и поставил стакан на стол.
    
— Славное вино, Армизий. Видно, в городе полно припасов, если ты не жалеешь страннику вина из триумвирского подвала…
    
Армизий поднял брови.
    
— Боги… Кто ты?
    
— Ты не узнаешь своего повелителя?.. Видимо, я слишком сильно изменился… Что поделать — почти триста лет. Это, сам понимаешь, далеко не юность…
    
Старик рассмеялся скрипучим смехом. Зубы у него были почти идеальными, и Армизий внезапно понял, кто перед ним. Он вскочил, подбежал к старику, схватил его за руку.
    
— Магистр? Астон? Что случилось с тобой?
    
— Небеса наказали меня за гордыню, — скрипуче ответил Астон. — Превращение произошло мгновенно. Только что я был молод и полон сил, и вдруг…
    
Он развел руками.
    
— Но сначала прикажи приготовить мне ванну. Много горячей, чистой воды, и много, много вина…
    * * *
    
— …Вот так они и захватили город, — закончил Астон рассказ.
    
Он сидел, полуразвалясь, на подушках, брошенных прямо на мраморный пол. Он завернулся в белое покрывало, и, несмотря на горячую баню, рука его, когда он коснулся Армизия, оставалась холодной. Высохшая старческая рука с выпиравшими уродливыми узлами вен.
    
— Теперь ты всё знаешь. Так слушай: если в самое ближайшее время я не найду лекарства, я иссохну и рассыплюсь в пыль. Да, в пыль…
    
— Я понимаю, магистр. Но что делать? Штурмовать Кут?
    
— Конечно же, нет. Хуссарабы разобьют твою армию еще на подступах к Куту. Надо найти верного человека… Очень верного. Он должен пробраться в Старую столицу, войти в мою потайную лабораторию в подземелье и вынести снадобья. Я скажу, какие.
    
Армизий почесал подбородок.
    
— Кто же это мог бы сделать?
    
— Я думаю — ты.
    
— Я? — Армизий искренне удивился. — Но ведь меня знает весь город. Сколько шагов я смогу сделать по улице Процессий, пока меня не схватят по доносу?..
    
— Я думаю, шагов девяносто.
    
Армизий непонимающе посмотрел на Астона.
    
— Именно столько шагов надо сделать, чтобы добраться до первой решетки ливневого стока. Поднять решетку. Нырнуть вниз. Опустить решетку. И — ты в безопасности. Я нарисую схему, как можно по клоаке добраться до подземелья.
    
Армизий с минуту переваривал информацию. Он всё еще не мог поверить, что Астон говорит вполне серьезно.
    
— Ну… — с трудом начал он. — Допустим, я пройду по клоаке и войду в твою тайную комнату. Но как я смогу выбраться из города?
    
— А вот это действительно задача, — отозвался Астон. Поднял палец, внимательно рассмотрел кривой желтый ноготь, длинный и тяжелый, как нож. И запустил палец в ухо.
    
— Старость, видишь ли, — пояснил он, поковыряв в ухе. — Я глохну, а мне кажется, что просто в ухе скопилась сера…
    
Он тяжело вздохнул, вытер палец о край покрывала.
    
— Думаю, выбраться можно будет, скажем, переодевшись рабом. Или женщиной. Или хуссарабом. И лучше — по воде. На озере, в нескольких милях южнее Кута, есть несколько островов. Там живут бедные рыбаки. Они могли бы помочь тебе переплыть через Нарро.
    
Он помолчал и добавил странным тоном:
    
— Конечно, если ты согласишься.
    
Армизий помолчал.
    
— А город?
    
— Что город? — раздраженно спросил Астон.
    
— Ведь эти варвары, как ты говоришь, совсем не дураки. Думаю, скоро они могут вернуться к Новой столице.
    
— Ну и что? Пусть возвращаются. Здесь, слава богу, нет пороховых складов. Хотя предателей, по-видимому, не меньше, чем в Куте…
    
Армизий наконец решился:
    
— Знаешь, магистр, думаю, что не гожусь на эту роль. Здесь нужен кто-нибудь, кто моложе, ловчее, быстрее меня. Кто-нибудь, на кого даже хуссарабская стража не обратит внимания, не говоря уж о жителях Кута. А я должен остаться, чтобы защищать город.
    
Астон колюче посмотрел на Армизия.
    
— И что же, у тебя есть на примете такой человек?
    
— Думаю, есть.
   
   
    
     
Кейт
    
    
— Эй, раб!
    
Карша поднял голову, оторвавшись от своего занятия.
    
Перед ним стоял высокий могучий человек с крупной седой головой и загоревшим до черноты лицом.
    
Карша, отложив обрезки кожи и сбрую, которую он чинил, ждал продолжения.
    
— Раб, — повторил незнакомец, — можешь оказать мне услугу?
    
— Какую? — настороженно спросил Карша.
    
— Открой мне свое настоящее имя.
    
Карша вздрогнул, выронил шило. Оглянулся, не слышит ли кто этого странного человека. За стеной, в конюшне, слышался голос главного конюха, но здесь, в закутке между конюшней и глинобитной стеной, отделявшей хозяйственный двор Кейтского дворца от улицы, посторонних ушей не было.
    
Карша поднялся. Он оказался одного роста с незнакомцем. И, чем больше он глядел, тем яснее ему становилось, что он уже где-то встречал этого человека. Давно. В свободной стране…
    
— Я — Карша, — твердо сказал он. — Раб царицы Домеллы.
    
— Хорошо, Карша, — кивнул незнакомец. — Я знаю, что плохие рабы не задерживаются у царицы. Так вот, передай ей вот это. Скажи, что ее друзья хотят встретиться с ней.
    
Он сунул в руку Карши что-то твердое, с зазубренными краями. Повернулся. Выбросил руки вверх, подпрыгнул, и исчез по ту сторону ограды.
    
Карша посмотрел на ладонь и невольно задрожал. Это была половина эмалевого аххумского орла — знака Хранителя.
    * * *
    
Каршу не слишком утомляли работой. Более того, теперь он мог есть вместе со слугами, и спать на тюфяке, набитом соломой, а не на голых досках, как у госпожи Рахимы.
    
Вечером, когда слуги уснули, он поднялся и вышел во двор. Сел на ступеньку заднего крыльца и вынул из-за пазухи орла.
    
Орел засиял в свете полной луны.
    
Орел с одним крылом. Второе крыло — у другого Хранителя.
    
Карша помотал головой. Это было давно. Он знал одного хранителя — того, который принес страшные вести о падении Ушагана.
    
Тогда хранитель вынул свою половину орла и соединил с другой — той, что принадлежала темнику.
    
С тех пор прошло больше двух лет.
    
Половинка орла — это еще ничего не означает. Сколько их, этих половинок, затерялось за это время? Сколько их было всего? Сколько было хранителей? Трое, как говорил Эттаах, или четверо, как утверждал ординарец темника? А может быть, их было больше?..
    
Карша мучительно размышлял, и не мог прийти к решению. Домеллу уже пытались убить — прямо в склепе, над гробом ее отца. Тогда что-то — или кто-то — помешал злодейскому замыслу, и сам убийца погиб. Говорили, что его загрыз огромный волк, волк-оборотень, — но что только не болтают люди! А может быть, это был Хранитель? Один из тех, кто должен был беречь Аххум?
    
Знает ли о них Домелла?
    
Или все-таки это — еще одна попытка добраться до царицы?
    
Теперь никому и ничему нельзя верить.
    
Уже несколько дней, как из Кейта никого не выпускают. Домелла не может даже выйти в город, пускают лишь слуг, — на рынок, за продуктами. И то их сопровождают хуссарабские конники.
    
В городе запрещено зажигать свет. Запрещено ходить по улицам после темноты.
    
Но и днем город кажется вымершим. Только слышен перестук копыт конных патрулей.
    
Карша поднял голову. Было так тихо, что он расслышал далекий шум прибоя. Круглая луна заливала город недобрым голубым светом.
    
Карша тяжело вздохнул.
    
Он передаст царице орла. Завтра.
    
Он поднялся, сунул орла за пазуху. Еще раз взглянул на чистые небеса, на лунный двор и повернулся, чтобы идти в дом.
    
Из-за лестницы, которая вела на галерею, неслышно вышла тень. Взмах увесистой дубины, обтянутой кожей, — и ступеньки выскользнули из-под ног Карши.
    
Он не упал. Чьи-то руки подхватили его и поволокли в тень хозяйственных построек.
    * * *
    
Когда он открыл глаза, то увидел всё то же — половину эмалевого орла. Орел парил над самым лицом, почти задевая его белым крылом.
    
Карша непонимающе улыбнулся и попытался поймать орла рукой. Но рука почему-то не послушалась, а орел внезапно взмыл куда-то вверх.
    
А вместо орла Карша вдруг увидел два черных сверлящих глаза.
    
— Очнулся, раб? — гортанно спросил хуссараб в черной коже и с черными пластинами, нашитыми на грудь.
    
Карша услышал короткий разговор по-хуссарабски, потом голову ему приподняли, и он увидел перед собой другого хуссараба — того, который распоряжался в Кейте в последние дни. Бараслан — кажется, так его звали.