1 2 3 4 5 6 7 
    
— На мою Марго это непохоже, — возразила она.
    
И я подумал про свою Марго, про Марго Лэйси, про Марго миссис Шпигельман — все мы смотрели на разные ее отражения в комнате кривых зеркал. Я собирался добавить что-то еще, но заметил, что рот у Лэйси открылся еще больше, она прислонилась головой к холодной серой плитке и уснула.
    
    
Только после того как в туалет дважды заходили поссать, я решил ее разбудить. Было уже почти пять утра, и мне надо было отвезти Бена домой.
    
— Лэйс, просыпайся, — сказал я, касаясь своим башмаком ее шлепанца.
    
Она покачала головой.
    
— Мне нравится, когда меня так называют, — сказала она. — Ты в курсе, что сейчас ты, типа, мой лучший друг?
    
— Я взволнован, — ответил я, хотя она была пьяная, уставшая и говорила неправду. — Слушай, мы сейчас вместе идем наверх, и если кто-нибудь что-нибудь о тебе скажет, я буду защищать твою честь.
    
— Хорошо, — согласилась она.
    
И мы пошли, народ к этому времени уже подрассосался, но у бочонка еще ошивались бейсболисты, включая Джейса. Почти все остальные уже спали — кто в спальниках, кто просто на полу; несколько ребят жались друг к другу на раздвижном диване. Энджела с Радаром лежали вместе на коротком диванчике для двоих, у Радара свисали ноги. Они спали.
    
Как раз когда я собирался расспросить ребят у бочонка, не видели ли они Бена, он влетел в гостиную. На голове у него был голубой чепчик, а в руках — меч из восьми пивных банок, склеенных скотчем, я так полагаю.
    
— Я ТЕБЯ ВИЖУ! — проорал он, указывая на меня мечом. — ВИЖУ КВЕНТИНА ДЖЕЙКОБСЕНА! ДАААА! Ко мне! На колени!
    
— Что? Бен, успокойся.
    
— НА КОЛЕНИ!
    
Я покорно опустился на колени, глядя на него.
    
Он дотронулся мечом до моих плеч:
    
— Силой пивного меча, скрепленного суперклеем, я нарекаю тебя моим эксклюзивным водителем!
    
— Благодарю, — сказал я. — Только не надо блевать в машине.
    
— ДА! — возопил он.
    
А когда я попытался подняться, он толкнул меня рукой, в которой не было пивного оружия, снова постучал мечом по плечам и сказал:
    
— Силой пивного меча, скрепленного суперклеем, я требую, чтобы во время вручения дипломов у тебя под мантией ничего не было.
    
— Что? — На этом месте я встал.
    
— ДА! Ты, я и Радар! Идем голыми, только мантии. На вручение! Будет нереально круто!
    
— Да уж, — сказал я, — сексуальная идея.
    
— ДА! — подтвердил Бен. — Поклянись, что ты с нами! Радара я уже заставил поклясться. РАДАР, ТЫ ЖЕ ПОКЛЯЛСЯ?
    
Радар чуть повернул голову и приоткрыл глаза.
    
— Поклялся, — буркнул он.
    
— Ну, тогда и я клянусь, — сказал я.
    
— ДА! — Тут Бен повернулся к Лэйси: — Я тебя люблю.
    
— Я тебя тоже, Бен.
    
— Нет, я тебя люблю. Не по-братски и не по-дружески. Я люблю тебя, как реально пьяный чувак любит самую классную на свете девчонку.
    
Она улыбнулась.
    
Я сделал шаг вперед, стараясь спасти его от всех этих глупостей, и положил руку ему на плечо.
    
— Если ты хочешь попасть домой к шести, пора выходить, — напомнил я.
    
— Хорошо, — согласился Бен. — Но я должен поблагодарить Бекку за такую роскошную вечеринку.
    
Мы с Лэйси пошли вслед за Беном вниз по лестнице, он открыл дверь в комнату Бекки и сказал:
    
— Ты крутую вечеринку закатила! А вот ты сама — такая отстойная. У тебя даже по жилам отстой вместо крови течет! Но за пиво спасибо!
    
Бекка уже была в комнате одна, она лежала на кровати, таращась в потолок. На Бена она даже не взглянула, только тихонько пробормотала:
    
— Надеюсь, твоя подружка наградит тебя своим букетом.
    
Без тени иронии он ответил:
    
— Рад был поболтать! — после чего закрыл дверь.
    
По-моему, он даже не понял, что ему нахамили.
    
Потом мы снова поднялись наверх и направились к выходу.
    
— Бен, — сказал я, — пивной меч надо тут оставить.
    
— Ладно, — согласился он.
    
Тогда я взялся за конец и потянул, но он не выпустил. Я уже было собрался наорать на эту пьянь, но вдруг заметил, что Бен просто не может его выпустить.
    
Лэйси рассмеялась:
    
— Бен, ты что, сам к мечу приклеился?
    
— Нет, — ответил он. — Суперприклеился. Чтобы его никто не украл!
    
— Железная логика, — невозмутимо ответила Лэйси.
    
Нам удалось оторвать все банки, кроме той самой, что была приклеена к Беновой руке. Как я ни тянул, вялая рука тянулась вместе с банкой, как будто он был марионеткой на пивной нитке.
    
Наконец Лэйси напомнила:
    
— Пора уже ехать.
    
И мы поехали. Бена мы посадили на заднее сиденье и пристегнули ремнем безопасности. Лэйси осталась с ним, «надо следить, чтобы он не блеванул или не забил себя до смерти этой банкой».
    
Сам Бен был уже где-то далеко, так что она говорила о нем, не стесняясь.
    
— Знаешь, вот насчет того, как он старается. Ну, по-моему, как-то чересчур, но что в этом такого плохого? Он милый, разве нет?
    
— Наверное, — сказал я.
    
Голова Бена болталась из стороны в сторону так, будто и не была прикреплена к позвоночнику. Мне он особо милым не казался, но это было неважно.
    
Сначала я высадил саму Лэйси на противоположной стороне Джефферсон-парка. Когда она наклонилась и чмокнула Бена в губы, он оживился достаточно, чтобы снова пробормотать «да».
    
Потом она пошла домой и, когда проходила мимо моей дверцы, сказала «спасибо». Я просто кивнул.
    
После я поехал через микрорайон. Была уже не ночь, но еще и не утро. Сзади тихонько похрапывал Бен. Я остановился перед его домом, открыл дверь, отстегнул ремень, который удерживал его.
    
— Бенище, пойдем.
    
Он засопел, покачал головой, потом проснулся. Потом ему захотелось протереть глаза, но, к его удивлению, на руке оказалась пустая пивная жестянка. Он попытался сжать руку в кулак и немного погнул банку, но снять ее все равно не удалось. С минуту он на нее смотрел, а потом кивнул и констатировал: «Ко мне прилипла Тварь».
    
Выбравшись из машины, он на заплетающихся ногах пошел к дому; дойдя до крыльца, обернулся и улыбнулся. Я помахал ему рукой, и пивная банка задергалась в ответ.
   
   
    
     
14
    
    
Я поспал несколько часов, а потом все утро рассматривал найденные накануне путеводители. Я ждал до обеда, чтобы позвонить друзьям. Сначала я набрал Бена.
    
— Доброе утро, солнышко.
    
— О боже, — ответил он жалобным голосом. — Господи Иисусе, приди и утешь своего несчастного старика Бена. Боже мой. Да снизойдет на меня твоя благодать.
    
— Я узнал кое-что новенькое по делу Марго, — взволнованно сообщил я, — так что приезжай. А я пока Радару позвоню.
    
Бен меня, похоже, даже не услышал.
    
— Старик, когда в девять утра ко мне зашла мама, я начал зевать, захотел прикрыть рукой рот, и вдруг мы с ней увидели у меня на руке пивную банку. Что все это значит?
    
— Ты склеил суперклеем несколько банок, чтобы сделать из них пивной меч, а его потом приклеил к руке.
    
— А, да. Пивной меч. Что-то припоминаю.
    
— Бен, приезжай ко мне.
    
— Старик, мне паршиво.
    
— Тогда я к тебе приеду. Когда?
    
— Не, старик. Мне сначала надо проспать десять тысяч часов. Выпить десять тысяч литров воды и десять тысяч таблеток анальгина. Завтра в школе встретимся.
    
Я вдохнул поглубже, чтобы скрыть свое бешенство.
    
— Я, значит, среди ночи ехал за тобой через всю центральную Флориду, я один оказался трезвым на вечеринке, где текли реки бухла, я тебя, поганца, до дома довез, а ты теперь… — Мне еще было что сказать, но тут Бен повесил трубку. Прямо посреди нашего разговора. Урод.
    
Время шло, а я злился все больше. Одно дело, что ему на Марго насрать. Но ведь, по большому счету, получается, что ему и на меня тоже насрать. Может, наша дружба всегда была лишь условностью — просто у него не было другого партнера для видеоигр. А теперь ему нет нужды со мной считаться и делать вид, что у нас общие интересы: у него же новый друг завелся, Джейс Ворзингтон. Бен побил школьный рекорд по стойке на пивном бочонке. Пришел на выпускной с крутой телкой. И при первой же возможности вступил в братство тухлых засранцев.
    
    
Через пять минут я снова позвонил ему на сотовый. Бен даже не снял трубку.
    
— Что, кровавый Бен, хочешь стать таким же крутым, как Чак? — высказался я на автоответчик. — Мечты сбываются? Что ж, поздравляю. Жизнь наладилась. Вы заслуживаете друг друга, потому что ты такой же говнюк. И не перезванивай.
    
Потом я набрал Радара.
    
— Привет, — начал я.
    
— Привет, — ответил он. — Я только что блевал. Давай я перезвоню?
    
— Конечно, — сказал я, стараясь не сердиться.
    
Мне так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь помог мне разобраться в мире Марго. Но Радар — это вам не Бен, он действительно перезвонил через пару минут.
    
— Блин, было так мерзко, что я, пока убирал, снова сблевал и, когда это убирал, тоже сблевал. Это прямо вечный двигатель. Если меня постоянно кормить, я буду непрестанно блевать.
    
— Ты зайти можешь? Или я к тебе?
    
— Конечно. А что такое?
    
— Марго была в том торговом центре, живая, по крайней мере, через день после того как сбежала.
    
— Буду у тебя через четыре минуты.
    
    
И ровно через четыре минуты он был у моего окна.
    
— Ставлю тебя в известность, что я поругался с Беном, — сообщил я, пока он лез в окно.
    
— Я посредничать между вами не могу, слишком похмелье мучает, — тихонько ответил Радар. Он улегся на кровать, полуприкрыл глаза и попытался пригладить взъерошенные волосы. — В меня будто молния ударила. — Он чихнул. — Ну, рассказывай новости.
    
Я сел на стул и стал рассказывать, как провел ночь в торговом центре, стараясь не упускать никаких мелочей — они могут оказаться полезными для дела. Радару всякие загадки давались легче, чем мне, так что я надеялся, что он и с этой разберется.
    
Он молча слушал до тех пор, пока я не сказал:
    
— А потом мне позвонил Бен и велел ехать на вечеринку.
    
— Та книга у тебя с собой? Та, где уголки загнуты? — спросил он.
    
Я встал и полез за ней под кровать. Радар поднял к лицу путеводитель и, морщась от головной боли, принялся листать.
    
— Записывай. Омаха, Небраска. Сэк Сити, Айова. Александрия, Индиана. Дарвин, Миннесота. Голливуд, Калифорния. Эллайенс, Небраска. Так. Вот эти места показались ей — ну или кому-то другому, кто эту книгу листал, — интересными.
    
Радар поднялся, жестом велел мне выйти из-за стола и сел за комп. Он потрясающе умел поддерживать беседу и печатать одновременно.
    
— Есть такая прикольная карта: можно ввести несколько географических названий, и она выдаст тебе разные маршруты. Марго про эту программу вряд ли знала, но я все равно посмотреть хочу.
    
— Откуда ты знаешь обо всем этом барахле? — удивился я.
    
— Гм. Напомню. Я. Всю. Свою. Жизнь. Занимаюсь. Мультипедией. Я, когда сегодня утром домой пришел, даже прежде чем душ принять, за час полностью переписал статью о голубой пятнистой рыбе-ангеле. Я немножко чокнутый. Так, ладно, смотри, — сказал он.
    
Я наклонился к экрану и увидел несколько зигзагообразных маршрутов на карте Соединенных Штатов. Все они начинались в Орландо и заканчивались в Голливуде.
    
— Может, она хочет остаться в Лос-Анджелесе? — предположил Радар.
    
— Может, — согласился я. — Но мы все равно ее маршрут не угадаем.
    
— Верно. К тому же больше никаких стрелок в сторону Лос-Анджелеса нет. Джейсу она говорила про Нью-Йорк. Похоже, что «едешь в бумажный город и никогда больше не вернешься» указывает на ближайшее недопоселение. А лак для ногтей — тоже, наверное, говорит о том, что она еще неподалеку. Думаю, можно к списку мест, где сейчас может быть Марго, добавить и город, где находится самый большой шар из попкорна.
    
— Похоже, ее путешествие соответствует одной из цитат из Уитмена: «Я праздный бродяга».
    
Радар все сидел, склонившись над клавиатурой. Я пошел к кровати.
    
— Слушай, а распечатай мне карту США, я точки нанесу, — попросил я.
    
— Можно же в Интернете это сделать.
    
— Я просто хочу посмотреть, как это выглядит в реале.
    
Через несколько секунд принтер выплюнул листок, я повесил распечатку рядом с предыдущей, на которой были отмечены найденные мной недопоселения. Воткнул булавки во все шесть городов, которые Марго (или кто-то другой) выбрала в путеводителе. Потом попытался посмотреть на них, как на созвездия — я надеялся, что получится какой-нибудь значимый рисунок или буква, но ничего такого не увидел. Фигуры были совершенно бессмысленные, как будто она вслепую бросала в карту дротики.
    
Я вздохнул.
    
— Знаешь, что было бы хорошо? — спросил Радар. — Найти какое-нибудь подтверждение тому, что она за последнее время проверяла почту или выходила в Интернет. Я по ее имени каждый день поиск провожу, настроил бота, чтобы он меня оповестил, если Марго войдет в Мультипедию под своим ником. Отслеживаю айпи-адреса всех, кто ищет «бумажные города». Но пока все тщетно.
    
— Я даже не знал, что ты все это делаешь, — сказал я.
    
— Ну да. Я стараюсь, как хотел бы, чтобы ради меня постарались. То есть мы с Марго друзьями не были, но она ведь заслуживает, чтобы ее нашли, согласен?
    
— Если только она не скрывается нарочно.
    
— Да, такое, наверное, возможно. Пока еще разные варианты допустимы.
    
Я кивнул.
    
— Ну, ладно, — продолжил Радар. — Проведем мозговой штурм за приставкой?
    
— Я не в настроении.
    
— Тогда, может, Бену позвоним?
    
— Нет, он — урод.
    
Радар искоса посмотрел на меня:
    
— Ну, конечно. Знаешь, в чем твоя проблема, Квентин? Ты все ждешь от людей, что они перестанут быть такими, какие они есть. Я бы тоже мог беситься, например, из-за того, что ты дико непунктуален или что ты ничем не интересуешься, кроме Марго Рот Шпигельман, или что ты ни разу не спросил, как у меня дела с Энджелой — но мне-то пофиг, чувак, потому что ты — это ты. У моих предков тонна черномазых Санта-Клаусов, но ничего не поделаешь. Просто у меня такие родители. А я так помешан на своем веб-справочнике, что иногда к телефону не подхожу, даже когда звонят друзья или моя девчонка. И это тоже нормально. Я такой. Я же тебе все равно нравлюсь. И ты мне нравишься. Ты прикольный, умный, и хоть и опаздываешь, но ведь приходишь же.
    
— Спасибо.
    
— Ну, блин, я не похвалить тебя хотел. Я вот о чем: тебе надо перестать ждать, что Бен станет таким же, как ты, а ему — что ты станешь, как он, и остыньте уже.
    
— Ладно, — наконец согласился я и позвонил Бену.
    
Новость о том, что у меня дома Радар и он хочет поиграть на приставке, чудесным образом излечила его от похмелья.
    
— Ну, — сказал я, повесив трубку, — а Энджела как?
    
Радар рассмеялся:
    
— Чувак, она крутая. Все супер. Спасибо, что спросил.
    
— Девственность еще не потерял?
    
— Я на эту тему не распространяюсь. Хотя еще нет. А, да, сегодня утром у нас случилась первая ссора. Мы завтракали в Вафля-хаусе, и она начала занудствовать о том, какие у нас крутые Санта-Клаусы. Мол, мои родители — молодцы, что собирают их, потому как очень важно, чтобы люди не думали, что типа все важные фигуры в нашей культуре, такие, как Бог и Санта-Клаус, — белые. И, мол, черный Санта поддерживает всю афроамериканскую общину…
    
— Ну, я с ней согласен, в целом.
    
— Ну да, мысль хорошая, но такой бред. Они же не проповедуют, что Санта — негр. Иначе бы они сами их делали. А они, наоборот, пытаются скупить их всех и спрятать в нашем доме. В Питтсбурге живет чувак, у которого коллекция лишь немного меньше нашей, и они всё хотят ее у него выкупить.
    
Тут раздался голос Бена. Похоже, он стоял в дверях уже некоторое время.
    
— Радар, то, что ты еще не смог приконнектиться к такой милой зайке, — это величайшая гуманитарная трагедия нашего времени.
    
— Бен, ты как? — спросил я.
    
— Спасибо, что подвез вчера, старик.
   
   
    
     
15
    
    
Несмотря на то что до выпускных экзаменов оставалась всего неделя, в понедельник я весь день читал «Песнь о себе». Я хотел съездить в два оставшихся недопоселения, но Бену нужна была тачка. А в поэме я уже искал не столько намеки, сколько саму Марго. На этот раз я добрался до середины, а потом снова запнулся на куске, который перечитывал-перечитывал и все не мог понять.
    
«Теперь я буду слушать, только слушать», — пишет Уитмен. И потом две страницы он действительно слушает: паровой свисток, голоса людей, оперу. Он сидит на траве, внимая льющимся сквозь него звукам. Наверное, и я занимался тем же самым: прислушивался ко всем издаваемым ею звукам, даже к самым тихим, потому что прежде чем понять смысл, надо услышать. До этого я Марго, по сути, не слышал — я видел, как она кричит, а думал, что смеется, — а теперь понял, что моя задача в этом. Постараться услышать «оперу Марго» даже с такого огромного расстояния.
    
Я не мог услышать саму Марго, но мог послушать то, что когда-то слышала она. Поэтому я скачал альбом Вуди Гатри. Я сидел за компом, закрыв глаза, уперевшись локтями в стол, и слушал минорное пение. И в этой незнакомой мне песне я старался расслышать голос, который слышал всего двенадцать дней назад, но уже не узнавал.
    
Когда я слушал уже другого певца, которого любила Марго, Боба Дилана, домой вернулась мама.
    
— Папа будет поздно, — сказала она, не открывая дверь в мою комнату. — Сделать бургеров с индейкой?
    
— Хорошая идея, — ответил я, а потом снова закрыл глаза и вернулся к музыке.
    
Встал я только через полтора альбома, когда папа позвал меня ужинать.
    
    
Пока мы ели, родители говорили о политике на Среднем Востоке. Точнее, кричали, хотя и были согласны друг с другом во всем. Они орали, что такой-то — врун, а такой-то — врун да еще и вор, и что все должны подать в отставку. Я сосредоточился на своем бургере, который был прекрасен: много кетчупа и поджаренного на гриле лука.
    
— Ладно, закроем эту тему, — предложила через какое-то время мама. — Квентин, ты как день провел?
    
— Отлично, — ответил я. — К экзаменам готовился.
    
— Я поверить не могу, что пошла последняя неделя учебы, — сказал папа. — А кажется, что только вчера…
    
— Да, — согласилась мама.
    
Голос в голове завопил: «ОСТОРОЖНО ВОЗМОЖЕН ПРИСТУП НОСТАЛЬГИИ БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЫ ВНИМАТЕЛЬНЫ ВНИМАТЕЛЬНЫ». Нет, мои родители — отличные люди, но они склонны к припадкам убийственной сентиментальности.
    
— Мы тобой так гордимся, — сказала она. — Но мы будем очень скучать, когда ты уедешь.
    
— Да ладно, не спешите вы. Может, я еще провалю английский.
    
Мама рассмеялась.
    
— Кстати, угадай, кого я вчера видела? Бетти Парсон. Она сказала, что Чак поедет учиться в университет Джорджии. Я за него рада, он всегда так старался!
    
— Да он — урод, — сказал я.
    
— Ну, — ответил папа, — он хулиганил. И с поведением у него было плачевно.
    
Это тоже характерная черта моих родителей: они никого уродами не считают. То есть они думают, что человек — не дерьмо, а просто с ним что-то не так: социальная дезадаптация, пограничный синдром или что-нибудь там еще.
    
Мама подхватила:
    
— Да, у Чака сложности с обучением. У него есть проблемы, как и у всех людей. Я понимаю, что тебе подобным образом на сверстников смотреть сложно, но когда подрастешь, начнешь воспринимать всех — хороших ребят, плохих ребят, всяких ребят — просто как людей. Все они — просто люди, и заслуживают того, чтобы их интересы учитывали. Все они в разной степени больные, невротики, все находятся на разных этапах самопознания. Но, ты знаешь, Бетти мне всегда нравилась, и я надеялась, что у Чака что-нибудь получится. Так что я рада, что он поедет в колледж, а ты?
    
— Честно говоря, мам, мне на него вообще наплевать.
    
Я не мог понять, почему тогда маме с папой так неприятны израильские и палестинские политики, если они тоже просто люди? Их они явно достойными личностями не считали.
    
Папа дожевал, положил вилку и посмотрел на меня:
    
— Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что людям не хватает хороших зеркал. Другому человеку очень трудно показать нам, как мы выглядим со стороны, а нам сложно показать, как мы себя ощущаем изнутри.
    
— Это очень трогательно, — сказала мама. Мне было приятно, что у них такие хорошие отношения. — Но ведь дело еще и в том, что на каком-то глубинном уровне нам сложно понять, что другие — такие же люди, как и мы. Мы либо идеализируем их, как богов, либо презираем, как животных.
    
— Верно. Именно из-за такого самосознания у нас очень мутные окна. Наверное, в таком ключе я этот вопрос никогда не рассматривал.
    
А я сидел и слушал. И слышал что-то про нее и про окна, и про зеркала. Чак Парсон — личность. Как и я. И Марго Рот Шпигельман — личность. А я о ней так раньше не думал, по большому счету; вот в чем недостаток всех моих предыдущих представлений. Все это время — даже за десять лет до того как она сбежала — я строил образ Марго, на самом деле не слушая ее, не зная, что у нее такое же негодное окно, как и у меня. Поэтому я не мог себе представить, что она — такой же человек, который в состоянии испытывать страх, который может чувствовать себя одиноким в толпе, который может стесняться своей коллекции пластинок, потому что это слишком личное. Который может читать путеводители, чтобы убежать от жизни в том городе, в который многие бегут из других мест. С которым никто никогда не разговаривал по-настоящему — потому что никто никогда не видел в ней человека.
    
И я сразу понял, как Марго Рот Шпигельман чувствовала себя, когда не была Марго Рот Шпигельман: она чувствовала себя опустошенной. Она чувствовала себя так, будто она окружена стеной, размеров которой нельзя оценить. Я представил, как она спит на ковре, а над ней — крошечный лоскуток звездного неба. Может, Марго там было комфортно, потому что Марго как личность всегда жила именно так: в комнате, куда никто не входит, окна которой вечно закрыты, а свет падает только через дырки в потолке. Да. Я всегда делал одну и ту же фундаментальную ошибку — и, по сути, именно она вела меня к заблуждению: на самом деле Марго — не чудо. Не приключение. Не какая-то драгоценность. Она — девчонка.
   
   
    
     
16
    
    
Время, конечно, и прежде тянулось медленно, а во вторник, словно чувствуя, что я скоро подберусь к разгадке, оно, похоже, решило совсем остановиться. Мы договорились, что после школы все вместе поедем в торговый центр, и ожидание было невыносимым. Когда, наконец, прозвенел звонок, возвещая об окончании английского, я бросился вниз по лестнице и уже в дверях понял, что мы сможем поехать только после репетиции. Я сел у репетиционной и достал из рюкзака завернутую в салфетку пиццу, оставшуюся с обеда. Когда я съел четверть, ко мне подсела Лэйси Пембертон. Я предложил ей кусочек. Она отказалась.
    
Говорили мы, естественно, о Марго. Это была наша общая рана.
    
— Что мне нужно понять, — сказал я, вытирая жирные от пиццы руки о джинсы, — это «где». Но я даже не знаю, объезжать недопоселения — это стоящая мысль или нет. Иногда мне кажется, что мы совершенно сбились со следа.
    
— Да, я тоже не знаю. Честно говоря, если забыть обо всем остальном, мне нравится, что мы что-то узнаем о Марго. В смысле, чего не знали до этого. Я ведь раньше не понимала, что она за человек. Я воспринимала ее лишь как классную, безумную подружку, которая выкидывает всякие классные, безумные штуки.
    
— Верно, но она же все эти штуки не на ходу придумывала, В смысле, все эти ее проекты были такими… не знаю, как сказать.
    
— Отточенными, — подсказала Лэйси. — Ни у кого из моих знакомых — в смысле, нашего возраста — нет такой отточенности в действиях.
    
— Ага.
    
— Поэтому ее так трудно представить в какой-то страшной, пыльной комнате без света.
    
— Точно, — согласился я, — еще и с крысами.
    
Лэйси подтянула колени к груди, приняв позу зародыша.
    
— Фу. Совершенно на нее не похоже.
    
    
Лэйси каким-то образом удалось занять переднее сиденье, хотя она была самая маленькая. За рулем был Бен. Когда усевшийся рядом со мной Радар достал наладонник и начал что-то редактировать в Мультипедии, я громко вздохнул.
    
— Исправляю разгул вандализма в статье про Чака Норриса, — пояснил он. — Например, я хоть и согласен, что его основная специализация — удар по башке, но не думаю, что заявление, будто «слезы Чака Норриса лечат рак, но он, к сожалению, ни разу не плакал», — проверенный факт. Однако удаление этих безобразий занимает всего четыре процента моего мозга.
    
Я понял, что Радар пытался меня рассмешить, но мне была интересна лишь одна тема.
    
— Я не уверен, что мы найдем ее в одном из недопоселений. Понимаете, может быть, она даже не их имела в виду, когда говорила про «бумажные города». Указаний на разные места очень много, но все они совершенно неконкретные.
    
Радар на секунду поднял взгляд от экрана, а потом снова вернулся к нему.
    
— Лично я считаю, что она далеко, объезжает всякие дурацкие завлекалки для туристов, ошибочно полагая, что оставила достаточно подсказок, как ее отыскать. Я думаю, что сейчас Марго, например в Омахе, у самого большого шара из марок, или в Миннесотне, у самого большого клубка веревки.
    
Бен бросил взгляд в зеркало заднего вида и спросил:
    
— То есть ты полагаешь, что Марго пустилась в тур по стране и объезжает все самые большие шары в мире?
    
Радар кивнул.
    
— Ну, — продолжил Бен, — кто-то должен велеть ей возвращаться домой, потому что самые большие шары у нас тут, в Орландо. Хранятся в специальном мешочке под названием «моя мошонка».
    
Радар заржал, и Бен продолжил:
    
— Не, я серьезно. Они у меня такие огромные, что даже когда картошку фри в «Макдоналдсе» заказываешь, предлагают на выбор четыре размера порции: маленькую, среднюю, большую и как мои шары.
    
Лэйси смерила его взглядом и сказала:
    
— Неуместная шутка.
    
— Извини, — буркнул Бен. — Я думаю, что Марго в Орландо, — добавил он. — Наблюдает за тем, как мы ее ищем. И как предки не ищут.
    
— А я все еще за Нью-Йорк, — высказала свое предположение Лэйси.
    
— Да, все эти варианты возможны, — согласился я.
    
Каждому из нас по Марго, и каждая — скорее зеркало, чем окно.
    * * *
    
Торговый центр выглядел так же, как и пару дней назад. Бен припарковался, и я провел их в офис через дверь, которую надо толкать. Когда все вошли, я тихонько сказал:
    
— Фонарь пока не включайте. Пусть глаза сначала привыкнут.
    
Вдруг в мою руку впились ногти.
    
— Лэйс, ты в порядке?
    
— Ой, — сказала она, — не та рука. — И она принялась искать что-то в воздухе. Руку Бена, полагаю.
    
Постепенно в темной дымке начали вырисовываться очертания предметов. Столы все еще ждали, когда кто-нибудь сядет за них поработать. Я включил фонарь, остальные тоже. Бен с Лэйси вместе направились к Норе Тролля, посмотреть на другие комнаты. Радар же пошел со мной к столу Марго. Он опустился на колени, чтобы получше рассмотреть календарь с июнем. Наклоняясь к нему, я услышал шаги.
    
— Люди, — взволнованно прошептал Бен.
    
Он нырнул под стол Марго, таща за собой Лэйси.
    
— Что? Где?
    
— В той комнате! — ответил он. — В масках. Из какой-то службы, наверное. Надо бежать.
    
Радар направил фонарь на Нору Тролля, но Бен резко его одернул:
    
— Надо. Уходить.
    
Лэйси смотрела на меня снизу вверх, по-моему, она немного злилась: я же говорил, что ничего страшного произойти не может.
    
— Ладно, — шепнул я. — Хорошо, ребят, уходим через дверь. Спокойно и быстро.
    
И как только я пошел, раздался громоподобный голос:
    
— КТО ЭТО ТАМ?
    
Вот срань.
    
— М-м-м, — сказал я, — мы просто зашли.
    
Блин, ну и глупость я ляпнул. Меня ослепил луч белого света, ворвавшийся в комнату из Норы Тролля. Это вполне мог оказаться сам Господь Бог.
    
— И каковы ваши намерения? — В голосе слышался легкий английский акцент.
    
Бен поднялся и встал рядом. Меня обрадовало, что я не один.
    
— Мы расследуем исчезновение человека, — очень уверенно сказал он. — Мы тут ничего не испортим.
    
Свет резко погас, я проморгался, после чего смог разглядеть три силуэта: все они были в джинсах, майках и масках с двумя круглыми фильтрами. Один из ребят поднял маску на лоб и посмотрел на нас. Я узнал эту козлиную бородку и растянутые плоские губы.
    
— Газ? — удивилась Лэйси. Она встала. Это был охранник из «СанТраста».
    
— Лэйси Пембертон. Боже ж ты мой. Ты что тут делаешь? Без маски? Тут же тонны асбеста.
    
— А вы что тут делаете?
    
— Исследуем, — сказал он.
    
Бен вдруг настолько обнаглел, что подошел к незнакомцам и пожал им руки. Они представились, назвавшись Тузом и Столяром. Я бы дерзнул предположить, что это все же клички.
    
Потом мы все взяли стулья на колесиках и сели в кружок.
    
— Это вы фанеру проломили? — спросил Газ.
    
— Да, это я был, — объяснил Бен.
    
— Мы заклеили, потому что не хотели, чтобы сюда кто-нибудь еще залез. Если вход будет виден с дороги, повалит всякий сброд, ни черта не смыслящий в исследовании таких мест. Типа бомжей и нариков.
    
Я наклонился в их сторону и спросил:
    
— Так вы знали, что Марго сюда приходила?
    
Туз ответил раньше Газа. Он маску не снял, но разобрать, что он говорит, все равно было нетрудно.
    
— Чувак, Марго тут до фига времени проводила. Мы сами сюда лишь несколько раз в год ездим, тут же асбест, да и вообще не особо крутое место-то. А она за последние пару лет примерно в половине случаев оказывалась здесь. Сексапильная была телочка, да?
    
— Была? — переспросила Лэйси.
    
— Ну, она же сбежала?
    
— Что вам об этом известно?
    
— Бог мой, да ничего. Я видел его с Марго, — сказал Газ, кивком указывая на меня, — пару недель назад. А потом услышал, что она сбежала. Через несколько дней я подумал, что она может оказаться тут, поэтому мы приехали.
    
— Я так и не понял, чем ей это место так приглянулось. Тут же нет ничего особого, — вставил Столяр. — И исследовать больше нечего.
    
— Что это за исследования? — спросила Лэйси у Газа.
    
— Типа городские раскопки. Мы лазим по заброшенным зданиям, исследуем, что там есть, фотографируем. Ничего не берем, ничего не оставляем. Просто смотрим.
    
— Это вроде хобби, — добавил Туз. — Мы брали Марго с собой в поездки по таким местам, когда еще в школе учились.
    
— У нее глаз был острый, хотя ей тогда всего лет тринадцать, наверное, было, — пояснил Газ. — Она куда хочешь пробраться могла. Тогда мы ездили лишь от случая к случаю, а теперь раза три в неделю куда-нибудь выбираемся. Интересных мест куча. В Клируотере есть заброшенная психушка. Просто круть. Там все осталось — куда звезданутых ремнями пристегивали, электрошок. А на западе есть старая тюрьма. Но Марго это почему-то не особо интересно было. Ей нравилось пробираться в разные здания, а потом она там просто сидела.
    
— Да, это малость бесило, — согласился Туз.
    
Столяр добавил:
    
— Она даже не фоткала. Не бегала, не искала ничего. Проберется внутрь и сидит на месте. Помните, у нее блокнот такой черный был? Вот она сядет в угол и пишет там что-то, как будто у себя в комнате домашку делает или типа того.
    
— Честно говоря, — сказал Газ, — Марго не понимала всего смысла этих мероприятий. Дух приключений ее не захватывал. В общем, она какая-то депрессивная была.
    
Мне не хотелось, чтобы они останавливались — я думал, что по их рассказу смогу представить себе ее. Но вдруг Лэйси поднялась и оттолкнула стул:
    
— И вам в голову не пришло спросить у Марго, чего она такая депрессивная? Или на фига она в эти грязные сараи лазит? Вам плевать было?
    
Она стояла над Газом и кричала, он тоже поднялся, оказавшись дюймов на шесть выше нее. А потом Столяр сказал:
    
— Боже, успокойте кто-нибудь эту идиотку.
    
— Значит, вам плевать! — заорал и Бен.
    
Прежде чем я успел сообразить, что происходит, он столкнул Столяра со стула, и тот повалился на бок. Бен уселся на него и принялся яростно, но неуклюже колотить по маске, крича:
    
— ОНА НЕ ИДИОТКА! САМ ИДИОТ!
    
Я подскочил и схватил Бена за одну руку, Радар вцепился в другую. Мы его оттащили, но он не заткнулся:
    
— Меня переполняет злоба! Мне было лучше, когда я его бил! Дайте его мне!
    
— Бен, — сказал я как можно спокойнее, подражая своей маме. — Бен, расслабься. Он уже все понял.
    
Газ с Тузом помогли Столяру подняться, и Газ сказал:
    
— Бог ты мой, мы уходим. Место ваше, только не нервничайте.
    
Туз собрал фотооборудование, и они поспешно вышли в дверь. Лэйси принялась объяснять, откуда она его знает.
    
— Он оканчивал школу, когда мы…
    
Но я махнул рукой. Это не имело значения.
    
Радар знал, что имело значение. Он немедленно занялся календарем, уткнувшись в него носом.
    
— По-моему, на майском листе ничего не было написано, — сказал он. — Листы довольно тонкие, следов я не вижу. Но я не на все сто уверен.
    
Он принялся разыскивать что-нибудь еще. Судя по свету фонариков, Бен с Лэйси нырнули в Нору Тролля. А я остался в офисе, представляя себе ее. Я мысленно видел, как она ездит по всяким заброшенным зданиям вместе с этими ребятами, которые старше нее на четыре года. Вот такую Марго я знал. А внутри этих зданий она оказывается не такой Марго, какой я видел ее всегда. Пока все осматривают территорию, фотографируют и скачут с места на место, она сидит на полу и что-то пишет.
    
Вдруг из другой комнаты раздался зов Бена:
    
— Кью! Тут есть кое-что!
    
Я вытер пот с лица обоими рукавами и поднялся, опираясь на стол Марго. Потом я дошел до стены, нырнул в Нору Тролля и пошел к свернутому ковру: по стене над ним ползали три луча от фонарей.
    
— Смотри, — сказал Бен, рисуя светом квадрат на стене. — Это те дырочки, про которые ты говорил?
    
— Ага?
    
— Наверняка тут были какие-то важные бумажки. Судя по расстоянию между дырками, это могли быть открытки или фотки. А потом, наверное, она забрала их с собой, — сказал Бен.
    
— Да, возможно, — согласился я. — Хорошо бы нам найти блокнот, про который говорил Газ.
    
— Да, когда он сказал об этом, я его вспомнила, — ответила Лэйси, в свете своего фонаря я видел только ее ноги. — Она всегда носила с собой блокнот. Я, правда, ни разу не видела, чтобы она в нем что-то писала, я думала, что это ежедневник или типа того. Господи, я даже не поинтересовалась ни разу. На Газа разозлилась, хотя он ей даже другом не был. А сама я ее разве о чем-нибудь спрашивала?
    
— Она бы все равно тебе не ответила, — сказал я. Нечестно было скрывать, что Марго и сама постаралась, чтобы ее образ был для нас таким неоднозначным.
    
Мы походили там еще около часа, и, когда я уже уверился в мысли, что мы приехали сюда зря, луч моего фонаря упал на брошюры о всяких микрорайонах, из которых был построен «карточный дом» — его мы видели еще в первый визит. Одна из брошюр была про Гроувпойнт. Затаив дыхание, я принялся рассматривать и остальные. Потом побежал к своему рюкзаку, который оставил у двери, и вернулся с ручкой и блокнотом, куда записал названия всех этих поселений. Одно я узнал сразу: Фермы Колье — микрорайон из моего списка, в котором я еще не побывал. Потом я убрал блокнот в рюкзак. Можете считать меня эгоистом, но я хотел встретиться с ней один, без ребят.
   
   
    
     
17
    
    
В пятницу, когда мама вернулась с работы, я сказал ей, что мы с Радаром едем на концерт, а сам отправился в графство Семинол — как раз там располагались Фермы Колье. Все остальные поселения из списка интереса не представляли — почти все они находились к северу от центра, на давно обжитой территории.
    
Мне удалось заметить съезд на Фермы Колье лишь потому, что я уже стал специалистом по едва заметным грунтовкам. Но Фермы оказались совсем не похожи на недопоселения, которые я видел до этого: там все так заросло, будто жители покинули это место лет пятьдесят назад. Я не мог понять, то ли этот микрорайон просто старее других, то ли растительность тут более буйная, из-за того что располагается он в заболоченной низине. Вскоре по этой грунтовке стало невозможно ехать.
    
Так что я вылез из машины и дальше пошел пешком. Высоченная трава щекотала голени, а кроссовки вязли в грязи. Мне оставалось лишь надеяться, что Марго поставила палатку на какой-нибудь крошечной возвышенности, чтобы в нее не затекала дождевая вода. Шел я медленно, потому что тут было на что посмотреть и было где спрятаться, и потому что между этим недопоселением и торговым центром была определенная связь. К тому же по такой густой грязи шагать удавалось только медленно, да я и не спешил, я внимательно разглядывал все объекты, где мог бы поместиться человек. В конце улицы я увидел бело-синюю картонную коробку, на миг мне показалось, что именно в такой были батончики, которые я нашел в торговом центре. Но нет. Это оказался полусгнивший контейнер от баночного пива. Я поплелся обратно к минивену, а потом двинул на север, в Логан Пайнс.
    
Добираться туда пришлось почти час, и я уже подъезжал к Национальному лесу Окала, где даже метро нет, мне оставалось всего несколько миль, как вдруг позвонил Бен.
    
— Как дела?
    
— Ты по бумажным городам ездишь? — спросил он.
    
— Ага. До последнего в списке уже почти добрался. И ничего еще не нашел.
    
— Слушай, старик, предкам Радара пришлось внезапно уехать.
    
— Все в порядке? — поинтересовался я. Его бабушка с дедушкой были уже очень старые и жили в пансионате в Майами.
    
— Да, прикинь, помнишь того чувака из Питтсбурга, у которого вторая по размеру коллекция черномазых Санта-Клаусов?
    
— Ну да?
    
— Он только что коньки отбросил.
    
— Ты шутишь.
    
— Старик, на тему кончины коллекционера черных Сант я шутить не могу. У него кровоизлияние случилось, и Радаровы предки полетели в Пенсильванию в надежде выкупить всю его коллекцию. Так что мы тут пригласили кое-кого.
    
— Кто это «мы»?
    
— Ты, я и Радар. У нас вечеринка.
    
— Ну, не знаю.
    
После паузы Бен обратился ко мне со всей торжественностью.
    
— Квентин, — сказал он, — я знаю, что ты хочешь отыскать Марго. Я понимаю, что она тебе дороже всего. И все это хорошо. Но у нас через неделю типа школа заканчивается. Я не прошу тебя забросить поиски. Я прошу тебя прийти на вечеринку, которую устраивают твои лучшие друзья, с которыми ты знаком уже полжизни. Пару-тройку часов потусить с нами, потягивая сладкий алкопоп, как послушная маленькая девочка, а потом еще пару-тройку часов выблевывать вышеупомянутый алкопоп через нос. А потом будешь дальше ездить по своим заброшенным домам.
    
Мне не очень понравилось, что Бен считал, будто друзья сейчас важнее, чем Марго, хотя друзья были на месте, а она пропала. Но таков уж Бен, как говорил Радар. А мне после Логан Пайнс все равно уже некуда было податься.
    
— Я сейчас это место осмотрю и приеду.
    
    
Поскольку это было последнее недопоселение в центральной Флориде — по крайней мере, из тех, которые были мне известны, — я возлагал на него большие надежды. Но пройдя по единственной тупиковой улице с фонарем, я не увидел ни палатки, ни костра, ни оберток от еды, ни каких-либо других признаков жизни. В том числе и никаких признаков Марго. В конце улицы я заметил единственный фундамент. Но и там ничего не было, просто дыра в земле, как разинутый рот мертвеца, спутавшиеся кусты шиповника и трава по пояс. Если она хотела, чтобы я все это увидел, то я увидел, но не понял ради чего. И если сама Марго уехала в какое-то недопоселение с намерением никогда не возвращаться, получается, она знала такое место, которое не смог найти я.
    * * *
    
Обратно я добрался за полтора часа. Я оставил минивен дома, переоделся в тенниску и единственные приличные джинсы и пошел по Джефферсон-вэй в Джефферсон-корт, а потом свернул на Джефферсон-роуд. На улице Радара — Джефферсон-плейс — уже стояло несколько тачек. Хотя было всего восемь сорок пять.
    
Когда я открыл дверь, меня встретил Радар с кучей гипсовых Санта-Клаусов черного цвета в руках.
    
— Хороших надо убрать всех, — объяснил он. — А то испортим, не дай бог.
    
— Помочь? — предложил я.
    
Радар показал на гостиную, где на столиках, стоявших по обеим сторонам от дивана, красовалось несколько наборов раскрытых матрешек в виде чернокожих Санта-Клаусов. Собирая их, я не мог не обратить внимания на то, что они все же очень красивые — все раскрашены вручную и прорисованы очень тщательно. Но Радару я об этом не стал говорить, боясь, что он может забить меня до смерти стоявшей в гостиной лампой в виде черного Санта-Клауса.
    
Потом я отнес матрешек в гостевую спальню, где Радар аккуратно укладывал фигурки в комод.
    
— Знаешь, когда видишь их всех вместе, действительно начинаешь задумываться, как такая идея пришла кому-то в голову.
    
Радар закатил глаза:
    
— Да уж, я об этой сраной идее задумываюсь каждое утро, поедая хлопья ложкой в виде черного Санты.
    
Мне на плечо легла чья-то рука: кто-то пытался меня развернуть. Это оказался Бен, который так притопывал ногами, словно ему срочно надо было поссать или вроде того.
    
— Мы поцеловались. Ну, то есть она меня поцеловала. Минут десять назад. На кровати твоих предков.
    
— Какая мерзость, — ответил Радар. — Только не трахайтесь там.
    
— Ого, я-то думал, это уже пройденный этап, — сказал я. — Ты же такой шустрый по части телок.
    
— Заткнись, старик. Я в панике, — признался он, глядя на меня безумными глазами. — По-моему, у меня не особо хорошо получается.
    
— Что?
    
— Целоваться. Ну, то есть у нее опыта в этом деле куда больше, чем у меня, за столько-то лет. И я не хочу, чтобы она во мне разочаровалась из-за этого и бросила. Девчонки от тебя тащатся, — сказал он мне, что могло быть верно в лишь том случае, если под словом «девчонки» понимать только тех, кто играет на барабанах в марш-оркестре. — Старик, дай совет.
    
Меня ох как подмывало припомнить ему всю его бесконечную похвальбу на тему, как он умеет ублажать девчонок, но я лишь сказал:
    
— Насколько я понимаю, основных правил два: первое — ничего не кусай без разрешения; и второе — человеческий язык — это как васаби: средство очень мощное, и злоупотреблять им не стоит.
    
Вдруг у Бена в глазах вспыхнул настоящий ужас. Я скривился и спросил:
    
— Она у меня за спиной стоит, да?
    
— «Человеческий язык — это как васаби», — передразнила Лэйси дебильным басом, я надеялся, что на мой голос это не похоже.
    
Я резко развернулся.
    
— Я вообще-то считаю, что язык Бена — как защитный крем от солнца, — возразила она. — Он очень полезен для здоровья и может применяться в неограниченных количествах.
    
— Я сблевал и проглотил, — сообщил Радар.
    
— Лэйси, мне просто жить больше не хочется, — добавил я.
    
— Как бы мне поскорее забыть об услышанном, — сказал Радар.
    
— Сама эта идея настолько оскорбительна, что словосочетание «язык Бена Старлинга» запрещено на телевидении, — продолжил я.
    
— А нарушителей этого закона либо сажают на десять лет в тюрьму, либо вылизывают языком Бена Старлинга, — закончил Радар.
    
— И все, — сказал я.
    
— Предпочитают, — продолжил Радар с улыбкой.
    
— Тюрьму, — договорили мы вместе.
    
И тут Лэйси поцеловала Бена прямо у нас на глазах.
    
— О, боже, — сказал Радар, прикрываясь руками. — Боже, я ослеп. Ослеп!
    
— Прекратите, пожалуйста, — ответил я. — Вы расстраиваете Санта-Клаусов.
    
    
Вечеринка в итоге проходила в гостиной на втором этаже, куда вместилось двадцать человек. Я прислонился к стене, и моя голова оказалась в нескольких дюймах от портрета чернокожего Санта-Клауса, нарисованного на бархате. У Радара был диван, состоящий из отдельных секций, и все расселись на нем. В кулере, стоявшем возле телика, охлаждалось пиво, но никто не пил. Все просто рассказывали какие-то истории друг о друге. Почти все это я слышал и раньше, — про поездки оркестра в лагерь, про Бена Старлинга, про первые поцелуи — но Лэйси-то не слышала, да и все равно было довольно интересно. Я почти все время молчал, пока Бен не спросил:
    
— Кью, как мы пойдем на вручение?
    
Я ухмыльнулся:
    
— Голыми под мантией.
    
— Да! — И Бен сделал глоток «Доктора Пеппера».
    
— Я даже брать с собой одежду не буду, так что не отступлю, — сказал Радар.
    
— Я тоже! Кью, поклянись, что и ты брать одежду не будешь.
    
Я улыбнулся:
    
— Клянусь честью.
    
— Я тоже хочу! — заявил наш друг Фрэнк. И за ним еще куча ребят подтянулась. Девчонки почему-то энтузиазма не проявили.
    
Радар сказал Энджеле:
    
— Твое нежелание присоединиться к нам заставляет меня усомниться в глубинных основах нашей любви.
    
— Ты не понимаешь, — сказала Лэйси. — Дело не в том, что мы боимся. А в том, что мы платья уже выбрали.
    
Энджела показала на Лэйси:
    
— Именно. А вам остается только надеяться, что ветра не будет.
    
— Я наоборот надеюсь, что будет, — возразил Бен. — Самым большущим шарам на свете свежий воздух полезен.
    
Лэйси стыдливо прикрыла лицо рукой:
    
— Как мне тяжело с тобой. Приятного много, но тяжело.
    
Все рассмеялись.
    
Это мне в моих друзьях больше всего нравилось: они просто сидели и рассказывали всякие истории. Истории-окна и истории-зеркала. А я просто слушал — тем, что было у меня на уме, никого не развеселить.
    
Я конечно же не мог не думать о том, что кончается и школа, и все остальное. Мне нравилось стоять чуть в сторонке и наблюдать за всеми — было в этом что-то тоскливое, но меня это не смущало, я просто слушал, а грусть и радость кружили вокруг меня водоворотом, усиливая друг друга. И мне казалось, что вот-вот у меня что-то треснет в груди, но чувство это не было неприятным.
    
    
Я ушел незадолго до полуночи. Кто-то еще остался, но мне было пора домой, к тому же мне и не хотелось оставаться. Мама дремала, лежа на диване, но поднялась, увидев меня.
    
— Хорошо повеселился?
    
— Ага, — ответил я. — Было классно.
    
— Ты тоже классный, — с улыбкой сказала она.
    
Меня такое сентиментальное заявление даже рассмешило, но я промолчал. Мама встала, прижала меня к себе и поцеловала в щеку.
    
— Я так рада, что ты мой сын, — сказала она.
    
— Спасибо.
    
    
Я лег в постель с книжкой Уитмена, открыв ее в том месте, которое мне нравилось — где он слушает оперу и людей.
    
Послушав, он пишет: «Я обнажен… он хлещет меня яростным градом, и я задыхаюсь». Просто безупречно, думал я: ты слушаешь людей, чтобы представить, какие они, слышишь, как ужасно и прекрасно они поступают с самими собой и с другими, но в итоге ты сам оказываешься обнажен больше, чем те, кого ты слушал.
    
Когда я ходил по этим недопоселениям, пытаясь услышать ее, про себя самого я понял куда больше, чем про Марго Рот Шпигельман. Через несколько страниц — в течение которых он слушает, обнаженный — Уитмен переходит к путешествиям, которые возможны в его воображении, он перечисляет места, в которые может попасть, валяясь на траве. «Я ладонями покрываю всю сушу», — говорит он.
    
Я продолжал думать о картах: когда я был маленьким, я иногда разглядывал атласы, и посмотреть на другие страны было достаточно, чтобы начало казаться, будто я сам там побывал. Вот что мне надо было делать. Надо было постараться услышать и представить себе ее дорогу на карте.
    
Но разве я не пытался сделать именно это? Я посмотрел на распечатанные карты, висевшие над компом. Я старался просчитать возможные маршруты ее путешествий, но даже в траве можно было столько всего разглядеть, а в Марго — еще больше. Найти ее на карте не представлялось возможным. Территория такая огромная, а она — такая маленькая. Эти карты — я не просто потратил на них время впустую, нет, они были материальным подтверждением бесплодности моих поисков, моей полной неспособности отрастить такие ладони, которые покрыли бы всю сушу, строить в голове правильные образы.
    
Я встал и сорвал со стены распечатки, булавки вылетели и упали на пол. Я скомкал листки и бросил в мусорную корзину. На обратном пути я, как дурак, наступил на кнопку, и хотя я устал и был очень зол, и не мог больше ничего придумать, и мне больше некуда было ехать искать, мне пришлось собрать все рассыпавшиеся по ковру булавки и кнопки, чтобы позже снова не наступить на них. Мне хотелось лупить кулаками по стене, а пришлось подбирать эти чертовы кнопки. Потом я пошел к кровати и побил подушку, стиснув зубы.
    
Я снова попытался читать Уитмена, но, застряв между текстом и мыслями о Марго, решил, что на сегодня я обнажен уже достаточно. Так что я, наконец, отложил книгу. Вставать и выключать свет мне было лень. Я тупо уставился на стену, время от время моргая, и глаза все дольше оставались закрытыми. А открывая их снова, я видел то место, где висели карты — четыре дырочки образуют прямоугольник, внутри которого еще несколько случайных дырочек. И я похожий рисунок уже видел. В пустой комнате, над свернутым ковром.
    
Там когда-то была карта. С воткнутыми булавками.
   
   
    
     
18
    
    
В субботу я проснулся на рассвете, чуть раньше семи. Как ни странно, Радар оказался в сети.
    
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Я был уверен, что ты спишь.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Не, чувак. Я встал в шесть, дописываю статью об одном поп-певце из Малайзии. Но Энджела еще спит.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ого, она у тебя осталась?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Да, но моя невинность еще не пострадала. Но вот после вручения дипломов… возможно.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Слушай, мне мысль вчера пришла. Про дырочки в стене в том торговом центре — может, там висела карта?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Типа маршрут.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Именно.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Хочешь поехать? Но мне надо дождаться, когда Энджела встанет.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Хорошо.
    
    
Радар перезвонил в десять. Я заехал за ним, потом мы двинули к Бену, решив, что на ноги его сможет поднять только внезапное нападение. Но когда мы спели ему «Солнышко мое» под окном, перед этим открыв его, он на нас, фигурально выражаясь, плюнул.
    
— До обеда я ничего делать не буду, — авторитетно заявил он.
    
Так что мы поехали вдвоем. Радар немного рассказал об Энджеле и о том, как она ему нравится, как нелепо влюбиться всего за несколько месяцев до того, как надо будет разъезжаться по колледжам, но мне было трудно как следует сосредоточиться на его монологе. Я хотел увидеть карту. Что Марго на ней отметила. Хотел воткнуть булавки на место.
    
    
Мы вошли в офис ипотечной конторы, пробежали через библиотеку, ненадолго остановились у стены с дырочками, а потом пошли в сувенирную лавку. Мне тут уже не было страшно. Побывав в каждой комнате и убедившись, что никого, кроме нас, в здании нет, я почувствовал себя так же уверенно, как дома. Под витриной я нашел коробку с картами и брошюрами, в которой рылся в ту ночь, когда все были на выпускном. Я поднял ее и поставил на углы разбитой витрины. Радар занялся первичным отсевом, отбирая все карты, которые я потом разворачивал и искал дырочки.
    
Мы уже почти добрались до самого дна, когда Радар извлек черно-белую брошюру под названием «Пять тысяч американских городов». Она была издана компанией «Эссо» в 1972 году. Аккуратно разворачивая карту и разглаживая сгибы, я заметил в уголке дырочку. «Вот она», — воскликнул я. Бумага была надорвана, ее, наверное, содрали со стены. Это была уже ветхая, желтоватая карта Соединенных Штатов, по размеру такая, как вешают в школах, густо усеянная всякими интересными местами, куда можно съездить. Я решил, что Марго не хотела оставлять эту карту в качестве подсказки — к ним у нее было очень строгое требование: все они лишь запутывали ищущего. То есть каким-то образом нам удалось найти то, что она не планировала нам показывать, и, осознав, что она это не планировала, я вновь задумался о том, как много она спланировала. Может быть, именно этим она тут и занималась в темноте и тишине. Путешествовала в праздных мечтах, как и Уитмен, готовясь к настоящей поездке.
    
Я побежал в офис, в столе, стоявшем рядом со столом Марго, нашел кнопки, а потом мы с Радаром осторожно отнесли развернутую карту в ее комнату. Я приложил ее к стене, а мой друг попытался воткнуть булавки в уголки, но три из них были надорваны, как и три из пяти городов на карте — наверное, это произошло, когда Марго снимала карту со стены. «Выше и левее», — сказал он. — «Нет, пониже. Ага. Не двигайся». Повесив ее, наконец, мы начали сопоставлять дырочки на стене с городами на карте. Мы довольно легко нашли все пять. Но там, где бумага была порвана, ТОЧНОЕ местоположение определить не удалось. А на карте с пятью тысячами городов точность была важна. Названия были напечатаны таким мелким шрифтом, что мне приходилось носом водить по бумаге, чтобы что-то разобрать. Когда я называл города, Радар искал их в Мультипедии со своего наладонника.
    
Непорвавшихся дырочек оказалось две: одна, похоже, Лос-Анджелес, хотя рядом была такая куча других городков, что буквы наползали друг на друга. А вторая — Чикаго. Из порванных одна попадала на какой-то из районов Нью-Йорка.
    
— Сходится с тем, что мы уже знаем.
    
— Да, — сказал я, — но где именно в Нью-Йорке-то? Вот в чем вопрос.
    
— Мы наверняка что-то упустили, — ответил Радар. — Какой-то указатель. А другие точки где?
    
— Еще одна в штате Нью-Йорк, но не рядом с самим городом. Ну, ты посмотри, тут все городки крошечные. Может быть, Поукипзи или Вудсток или Катскилл-парк.
    
— Вудсток. Это было бы интересно. Марго не хиппи, но явно за свободу духа.
    
— Не знаю, — ответил я. — Последняя — или Вашингтон или Аннаполис, или Чесапикский залив. Тут вариантов куча.
    
— Если бы она отметила на карте всего одно место, было бы яснее, — мрачно заметил Радар.
    
— Но она же, наверное, переезжает с места на место. — «Как праздный бродяга», — добавил я про себя.
    
Я сел на ковер, а Радар стал читать вслух статьи о Нью-Йорке, горах Катскилл, о нашей столице, о Вудстокском концерте шестьдесят девятого года. Но толку от этого, похоже, не было. Мне казалось, что мы добрались до самого конца клубка, но так ничего и не нашли.
    
    
После того как я отвез Радара домой, я сел читать «Песнь себе» и готовиться к выпускным — без особого энтузиазма. В понедельник меня ждали математика и латынь, пожалуй, для меня это были самые тяжелые предметы, я не мог позволить себе пойти на них без подготовки. Так что почти всю ночь и все воскресенье я занимался, но после ужина мне в голову пришла новая мысль про Марго, так что я отвлекся от перевода Овидия и вышел в сеть. В мессенджере была Лэйси. Мне Бен прислал ее контакт, и я решил, что мы с ней достаточно хорошо знакомы, чтобы завести разговор.
    
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Привет, это Кью.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Привет!
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ты не думала о том, что Марго, наверняка, очень долго все планировала?
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Ты про то, как она оставила буквы из супа в тарелке и вывела тебя к торговому центру?
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Да. Такое же за десять минут не придумаешь.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Может, она это в блокноте писала.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Именно.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Ага. Я о нем сегодня думала. Я вспомнила, что, когда мы ходили по магазинам, Марго всегда совала его в сумки, которые ей нравились — ей важно было, чтобы он туда входил.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Вот бы мне его раздобыть.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Она его, скорее всего, с собой взяла.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ну да. В ее шкафчике ты его не видела?
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Нет, там только учебники лежали аккуратной стопкой, как и всегда.
    
    
Я стал дальше готовиться к экзаменам, ожидая, что кто-нибудь еще выйдет в сеть. Через какое-то время появился Бен, я пригласил его в чат вместе с Лэйси. Почти все время говорили они, а я еще занимался своим переводом — до тех пор, пока к нам не присоединился Радар. Тогда я отложил карандаш.
    
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Сегодня некто из Нью-Йорка искал Марго Рот Шпигельман в Мультипедии.
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: А можно определить место точнее?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: К сожалению, нет.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Там же еще висят объявы про нее. Может, кто-то просто пытался узнать, кто она такая.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Точно. Об этом я забыл. Отстой.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ребят, я с вами, но я пока вишу на том сайте, который составляет маршруты — мне его Радар показал.
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Ссылку?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: У меня новая теория. Она придет на вручение дипломов и сядет вместе с гостями.
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: А у меня старая теория. Она где-нибудь в Орландо, ржет над нами, радуясь тому, что стала центром нашей вселенной.
    
ПОСЫПАЮГОЛОВУПЕПЛОМ: Бен!
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Прости, но я абсолютно прав.
    
    
Они еще какое-то время говорили о Марго, а я пытался проследить ее маршрут. Если она не хотела, чтобы мы нашли эту карту, — а судя по тому, что та была сорвана со стены, она этого не хотела, — мне оставалось считать, что мы собрали все оставленные ею подсказки плюс кое-что еще. Значит, информации у меня было достаточно. Но я все равно был еще очень далек от нее.
   
   
    
     
19
    
    
Просидев в понедельник утром три часа над восемью сотнями слов из Овидия, я шел по коридору с ощущением, что мозги сейчас польются из ушей. Но я нормально справился. Теперь меня ждал полуторачасовой обеденный перерыв, которого должно было хватить, чтобы расплавленный мозг застыл перед вторым экзаменом. У шкафчика меня ждал Радар.
    
— Я только что испанский подзавалил, — сказал он.
    
— Я уверен, что все у тебя там в порядке.
    
Радара ждал Дартмутский колледж с огромной стипендией. Он был жуть какой умный.
    
— Не знаю, чувак. Во время устной части я засыпал на ходу. Слушай, я полночи не спал, программой занимался. Она крутейшая. Выбираешь категорию — район какой-нибудь или семейство животных — и видишь первые фразы статей по этой теме, до сотни на одной странице. Например, тебе нужен конкретный вид кролика, а вспомнить ты его не можешь. Она собирает тебе все статьи про кроликов, и ты читаешь все за три минуты.
    
— Ты этим перед выпускными занимался? — спросил я.
    
— Да, я понимаю. Я тебе пришлю. Крайне занимательная вещь.
    
Подошел и Бен.
    
— Кью, клянусь, мы вчера с Лэйси до двух ночи сидели на этом сайте с маршрутами. Мы проложили все возможные пути между Орландо и теми пятью точками, и я понял, что все это время заблуждался. Марго не тут. Радар прав. Она вернется на вручение.
    
— С чего ты взял?
    
— Время подходит идеально. Чтобы доехать от Орландо до Нью-Йорка, потом до гор, потом до Чикаго, потом до Лос-Анджелеса, а потом вернуться в Орландо, нужно почти ровно двадцать три дня. Плюс к тому шутка хоть и идиотская, но вполне в духе Марго. Заставить всех подумать, что собираешься наложить на себя руки. Создать тайну, чтобы все обратили внимание. А потом, когда интерес к тебе идет на убыль, появиться на вручении дипломов.
    
— Нет, — возразил я. — Исключено.
    
Я к этому времени уже достаточно хорошо понял Марго, чтобы так говорить. Внимание ей было нужно. В это я верил. Но Марго делала это все не ради прикола. Она от таких штук кайф не ловила.
    
— Говорю тебе, старик. Жди ее на вручении. Она появится.
    
Я лишь покачал головой. Поскольку сегодня все обедали одновременно, столовая была забита под завязку, так что мы воспользовались правом старшеклассников поесть в другом месте и поехали в «Вендис». Я старался сконцентрироваться на математике, но мне в голову начали закрадываться мысли, что, может, существуют какие-то еще ниточки, ведущие к Марго. Если Бен прав насчет того, что на такую поездку надо двадцать три дня, то это очень интересная тема. Может быть, именно это длинное путешествие в одиночку она и планировала в своем черном блокноте. Всего эта теория не объясняла, но она, по крайней мере, сходилась со страстью Марго к планированию. Хотя на нее саму это не выводило. В разорванную карту булавку вставить сложно, а если цель движется — то еще сложнее.
    
    
После длинного экзаменационного дня я почти с облегчением вернулся к уютной непролазности «Песни о себе». Я дошел до странного куска — после того как Уитмен долго слушал и слышал людей, путешествовал с ними бок о бок, он вдруг прекращает и слушать и даже просто к кому-либо ходить, он начинает становиться другими людьми. Ну, как бы вселяться в них в прямом смысле слова. Он рассказывает о капитане корабля, который спас всю команду, но погиб сам. И Уитмен уверяет, что поэт может рассказать эту историю, потому что сам стал этим капитаном. Он пишет: «Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними». А еще через несколько строк становится окончательно ясно, что Уитмену больше не надо слушать, чтобы стать другим человеком: «У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым».
    
Я отложил книгу и лег набок, глядя на окно, которое вечно нас разделяло. Недостаточно просто видеть или слышать ее. Чтобы найти Марго Рот Шпигельман, надо стать Марго Рот Шпигельман.
    
А я сделал многое из того, что могла бы сделать она: я склеил самую невероятную пару на выпускной. Я унял псов кастовых войн. Я прижился в доме с крысами и привидениями, где она выдумывала свои лучшие планы. Я видел. Я слушал. Но я пока еще не мог стать раненым.
    
    
На следующий день я со скрипом сдал физику и основы управления государством, а потом до двух ночи дописывал работу по «Моби Дику». Я решил, что Ахав был героем. Особых оснований для такого вывода у меня не было — особенно с учетом того, что роман я не читал, — но я так решил и соответствующим образом изложил свои мысли.
    
Сокращенная экзаменационная неделя означала, что в среду у нас последний день. И очень сложно было не думать о том, какое все последнее-препоследнее: вот я последний раз стою у репетиционной в кругу своих друзей под сенью дуба, который защищает от солнца уже не первое поколение порядочных оркестрантов. Последний раз ем пиццу в столовке с Беном. Последний раз сижу за партой и пишу экзаменационное сочинение, так вцепившись в ручку, что пальцы сводит. Последний раз смотрю на эти часы. Последний раз вижу в этом коридоре Чака Парсона с полуулыбкой-полуухмылкой. Боже. Я уже начал скучать по Чаку Парсону. Заболел, что ли.
    
Марго, наверное, так же себя чувствовала. Она все тщательно спланировала, наверняка она заранее знала, что уезжает, и не могла совершенно избежать этих чувств. У нее ведь со школой тоже приятные моменты были связаны. А в последний день плохое вспоминать сложно. Марго тут, так или иначе, жизнь прожила, как и я. Пусть город бумажный, но воспоминания-то — настоящие. На меня нахлынули мысли обо всем, что со мной тут произошло, о любви, жалости, сострадании, насилии и злобе. Эти беленые стены из шлакоблока. Мои белые стены. Белые стены Марго. Мы так долго были тут пленниками, застряв в них, как Иона во чреве китовом.
    
В течение дня я то и дело задумывался о том, что, может, именно из-за этого она распланировала все так тщательно и точно: даже если ты хочешь убежать, чувства тебя не отпускают, и сделать это очень тяжело. Для этого нужна предварительная работа, и, быть может, она именно этим и занималась, составляя в торговом центре свои планы: готовясь мысленно и эмоционально, воображая себе свою дальнейшую судьбу.
    
У Бена с Радаром была сверхдолгая репетиция — оркестр должен был играть на вручении дипломов «Торжественный и церемониальный марш», и они хотели сделать это безупречно. Лэйси предложила подбросить меня домой, но я решил разобрать свой шкафчик, поскольку не хотел возвращаться сюда еще раз — я боялся, что захлебнусь от этой идиотской ностальгии.
    
Там был настоящий срач: наполовину шкафчик был забит мусором, наполовину — учебниками. Я вспомнил, как Лэйси сказала, что у Марго книжки лежали аккуратной стопкой, словно она намеревалась вернуться в школу на следующий день. Я подтащил мусорное ведро к дверце. Сначала я сорвал фотку, на которой мы с Радаром и Беном скривили идиотские рожи. Ее я убрал в рюкзак, а потом начал разбирать накопившуюся за целый год мерзость. Ужаснейшее занятие: жвачка, завернутая в обрывки тетрадных листов, закончившиеся ручки, жирные салфетки. Все это перекочевало в ведро. А параллельно я размышлял: «Я делаю это в последний раз, больше я сюда не приду, этот шкафчик больше не мой, мы с Радаром больше не будем переписываться на математике, я больше никогда не увижу Марго в другом конце коридора». Впервые в моей жизни столько всего сразу происходило в последний раз.
    
Потом я вдруг понял, что больше не могу. Я уже не справлялся с этим чувством, оно охватило меня целиком и стало невыносимым. Я полез в самую глубину шкафчика. И вывалил все — и фотки, и записки, и книжки — в мусорное ведро. И ушел, не закрыв дверцу. Проходя мимо репетиционной, я услышал приглушенные звуки марша. Но не остановился. На улице было жарко, но не так ужасно, как обычно. Переносимо. Почти везде по дороге домой есть тротуары, подумал, я. И я пошел.
    
Все эти «я больше никогда не» меня буквально парализовали, и, уйдя из школы, я вдруг почувствовал себя просто прекрасно. Я стал чист. Это была свобода без каких-либо примесей. Все, что некогда столько для меня значило, за исключением одной паршивой фотки, теперь было в помойке, но меня это невероятно радовало. Я побежал, чтобы поскорее отдалиться от школы.
    
Уходить очень тяжело — до тех пор пока не уйдешь. А потом понимаешь, что легче нет ничего на всем белом свете.
    
И пока я бежал, я впервые почувствовал, что превращаюсь в Марго. Я четко знал: она не в Орландо. Она не во Флориде. Оставить все позади — классно, когда все уже позади. Если бы я был в тачке, а не пешком, я бы тоже, наверное, не остановился. Она сбежала и не вернется ни на вручение, ни потом. Теперь я в этом не сомневался.
    
Я ухожу, и уход захватывает меня настолько, что вернуться я не могу. Но что тогда? Я ухожу и ухожу отовсюду, ухожу и ухожу, и скитаюсь, как праздный бродяга?
    
Когда до Джефферсон-парка оставалось около четверти мили, мимо меня проехал ЗПЗ. Бен с визгом затормозил на Лейкмонте, несмотря на то что это мешало оживленному движению, я подбежал к тачке и сел. Они хотели ехать ко мне и поиграть в «Восстание», но мне пришлось отказать, потому что я подобрался к разгадке как никогда близко.
   
   
    
     
20
    
    
Всю ночь со среды на четверг и весь четверг я пытался применить то, что понял о Марго, на практике — я надеялся увидеть какую-то связь между картой и путеводителями, между Уитменом и картами, чтобы разгадать маршрут ее путешествия. Но я все больше задумывался о том, что, вероятно, ее настолько захватил кайф, который испытываешь, уходя, что она перестала сыпать на дорогу хлебные крошки. И в таком случае эта карта, которую Марго нам показывать не хотела, может быть единственным указателем на ее местонахождение. Но ведь и на ней конкретных координат не было. Даже Катскилл-парк, заинтересовавший меня тем, что он один располагался не вблизи большого города, был довольно большим и густонаселенным, чтобы найти там единственную девушку. В «Песни о себе» упоминались кое-какие места в Нью-Йорке, но их было так много, что все не обойти. Как найти точку на карте, если она движется от миллионника к миллионнику?
    
    
Когда в пятницу утром ко мне в комнату зашли родители, я уже снова сидел над путеводителями. Они редко приходили ко мне вместе, и к горлу подкатила тошнота — я вдруг перепугался, что они принесли плохие новости насчет Марго, но потом вспомнил, что сегодня мне вручат диплом.
    
— Ну, готов, дружище?
    
— Да. Ну, то есть я этому мероприятию особого значения не придаю, но, думаю, будет прикольно.
    
— Ну, школу-то заканчиваешь всего раз в жизни, — сказала мама.
    
— Ага, — согласился я.
    
Они сели напротив меня на кровать. Я заметил, что они переглянулись и хихикнули.
    
— Что такое? — спросил я.
    
— Мы хотим вручить тебе подарок по случаю окончания школы, — объяснила мама. — Квентин, мы тобой очень гордимся. Ты — самое большое наше достижение, для тебя это очень значимый день, и мы… ты просто прекрасный парень.
    
Я с улыбкой смотрел на них. А папа протянул крошечный подарочек в голубой обертке.
    
— Нет, — воскликнул я, хватая его.
    
— Давай открывай.
    
— Не может быть, — сказал я, уставившись на упаковку. Размером с ключ. И весит как ключ. Я потряс коробочку — там что-то загремело, в точности как ключ.
    
— Открывай же, дорогой, — настаивала мама.
    
Я сорвал обертку. КЛЮЧ! Я внимательно его рассмотрел. От «форда»! У нас «форда» не было.
    
— Вы мне машину купили?!
    
— Ага, — ответил папа. — Не совсем новую, но ей только два года, пробег всего двадцать тысяч миль.