1 2 3 4 5 6 
   
– Come on[12], – говорю я ему и прощаюсь с дамой.
   
   
Наконец Оби раскорячился, чтобы справить главные дела. На травке. По-моему, это отвратительно. Пока я прибираю за собакой и складываю ее какашки в мешочек, на меня смотрят дети и оглядываются бегающие трусцой взрослые.
   
И вот я стою с мешочком собачьего дерьма. Дурацкое положение.
   
Какая-то другая жизнь.
   
Люди, наверное, принимают меня за Нью-Йоркца, выгуливающего свою собаку. Они думают, что я здесь живу, что у меня тут есть квартира и собака. Что я каждый божий день – до и после работы – подбираю собачьи какашки.
   
От такой мысли голова идет кругом.
   
Ведь раз я не владелец собаки и не живу в Нью-Йорке – это значит, что и другие люди могут быть совсем не теми, кого они из себя изображают.
   
Это значит, что ничего невозможно знать наверняка.
   
   
Столько людей!
   
Они повсюду. На улицах, в парках, в магазинах, в небоскребах. Чем они занимаются?
   
По внешнему виду никак нельзя узнать, чем они занимаются.
   
Думаю, что они стараются, чтобы колесики вертелись и жизнь шла своим чередом. То есть делают точно то же самое, что и мы у себя в Норвегии и что делают люди по всему свету. Они стараются, чтобы все шло как следует и без сбоев. Я вижу этих людей, когда они из одного места направляются в другое, чтобы налаживать там какое-то дело. Повсюду что-то надо делать, чтобы все ладилось, причем самое разное. Надо, чтобы все ладилось в личной жизни, в семье, на работе, в дружеской компании, на местном уровне и, разумеется, также в глобальном плане.
   
На свете очень много чего надо налаживать, чтобы дела шли как следует.
   
И вот я, остановившись с собакой на каком-то перекрестке в восточной части Манхэттена, задумался вдруг о том, получится ли у меня тоже когда-нибудь наладить свои дела, чтобы все шло без сбоев.
   
Сумею ли я с этим управиться?
   
Не думаю, чтобы я был не такой, как все. У меня те же мечты. Я хочу, чтобы у меня была семья. Был бы дом. И почему бы мне этого не желать? Все этого желают.
   
А когда все это у меня появится, я хочу, чтобы там все шло как следует.
   
Я чувствую, что начинаю смотреть на всех этих людей с любовью. Я понимаю их. Понятно, зачем им нужно ходить по улицам: они идут туда, где им нужно быть. Надо, чтобы везде все ладилось.
   
«Это наше общее дело, – подумалось мне. – Этого и будем держаться».
   
Все будет хорошо.
  
  
   
    
ХОПИ
   
   
Я пристал к брату: нельзя ли нам подняться на крышу «Эмпайр Стейт Билдинг». Он говорит, что мы сделаем это как-нибудь, когда будет солнечная погода и ясное небо.
   
Мы все ходим и ходим.
   
Мы смотрим на дома, людей и машины. На магазины. Мы заходим поесть и попить. Я купил целую гроздь малюсеньких бананчиков.
   
Мы прошагали уже несколько миль и купили для меня новые башмаки, потому что в старой обуви я натер себе ноги. Было страшно больно.
   
Теперь у меня ботинки фирмы «Найк». Туристские. Мой брат расплатился за них при помощи одной из своих кредитных карточек.
   
Я всегда беру «Найк». И «Ливайс». Мне кажется, что они самые лучшие. Я действительно так думаю. И не собираюсь никогда переходить на другие марки.
   
Видно, кто-то отлично сделал свою работу.
   
   
Мой брат интересуется искусством. А я и не знал.
   
Я очень многого не знал о брате. Все-таки здорово, что мы сейчас вместе. Несмотря на его порой излишнюю суровость.
   
Мы отправились в СоХо[13]. Посмотреть галереи.
   
Я разглядываю чертежи одного проекта, который мне очень нравится.
   
Кто-то задумал установить колоссальное сооружение из бетона на разломе Сан-Андреас в Калифорнии.
   
Это сооружение представляет собой скульптуру. Предполагается, что она должна быть восьмидесяти метров в длину и шестидесяти в ширину. И высотой в семь метров. Автор хочет построить ее из такого бетона, который считается самым стойким строительным материалом на свете. Вес монолита будет равен шестидесяти пяти тысячам тонн.
   
Но грунт, на котором ее хотят установить, находится в движении. Он движется очень быстро. Бетонный монолит должен треснуть, и две его половины начнут расходиться со скоростью шесть – девять сантиметров в год.
   
Через сорок три миллиона лет западная половина монолита окажется там, где сейчас находится Аляска.
   
Вот это искусство, которое ставит перед собой значительную цель! Такими и должны быть все проекты.
   
   
В другой галерее я наткнулся на папку, посвященную Эйнштейну. Это была студенческая работа молодой художницы. Она перечитала множество материалов об Эйзенштейне, разыскала различные сведения и собрала из них папку, которая называется «The Einstein – papers». Я захотел ее купить. Она стоит двадцать долларов. Мой брат, конечно же, считает, что это ерунда. Он начинает меня отговаривать от покупки. Но Эйнштейн – мой друг. И покупаю папку.
   
Брат качает головой.
   
   
Вдруг брат показывает мне – вон там «Эмпайр Стейт Билдинг».
   
И я вижу его. Он возвышается над окружающим ландшафтом. Верхние этажи освещены голубоватым светом. Я уговариваю брата отправиться туда.
   
Прямо сейчас.
   
Но у брата другие планы.
   
Сейчас, мол, уже поздно. Он говорит, что пора возвращаться домой, посмотрим телевизор.
   
   
Мы сидим и пьем пиво, а на экране телевизора какая-то дама говорит, чтобы я ей немедленно позвонил, если со мной произойдет несчастный случай, и, каким бы он не был – большим или маленьким, она поможет мне составить иск и получить деньги с виновников несчастного случая или с владельца участка, на территории которого произошел несчастный случай. Если послушать ее, это кажется проще простого.
   
   
Перед сном я читаю в постели «The Einstein-papers».
   
В папке лежит всего штук двадцать листков А4. Несколько картинок и кое-где небольшой текст. Составительница папки, художница по имени Клэр, пишет, что Эйнштейн был очень хорошим человеком и горячо желал, чтобы наука служила на благо людям.
   
У Эйнштейна, говорится там, были две главные цели в жизни. Первая состояла в том, чтобы вести простую жизнь. Вторая – в том, чтобы сформулировать теорию, которая объясняла бы основные законы природы и в конечном счете послужила бы к установлению всеобщего мира и справедливости для всех людей.
   
Один листок представляет собой копию страницы рукописи, на которой Эйнштейн написал свою теорию.
   
Я с почтением взял этот лист.
   
Несколько слов и немного чисел.
   
Может быть, здесь и сказано, что время не существует.
   
Вот как выглядит этот лист:
   
   
   
   
Самое лучшее в этой папке – фотография Эйнштейна с группой индейцев. Эйнштейн улыбается, и на голове у него красуется убор из перьев. Там написано, что Эйнштейн однажды сказал, что индейцы племени хопи лучше всех подготовлены к пониманию теории относительности. В их языке нет слова со значением «время» и отсутствуют понятия прошлого и будущего. У них нет линейного представления времени, индейцы хопи воспринимают время как кругообразное. Прошлое, настоящее и будущее существуют для них бок о бок.
   
Вернувшись домой, я постараюсь узнать, нет ли в Осло землячества хопи и нельзя ли мне к нему примкнуть, хотя я не хопи по рождению.
   
   
Перед тем как уснуть, я записываю то, что мне особенно запомнилось за первые три дня в Нью-Йорке:
   
– мужчина в форменной куртке, выбежавший из здания, чтобы взять багаж у подъехавшей на такси элегантно одетой женщины;
   
– четыре мальчугана азиатской наружности, игравшие в волейбол на лужайке парка;
   
– человек, игравший на гитаре классическую музыку на одной из станций подземки;
   
– закрытый для проезда участок улицы, огороженный из-за прорыва водопроводной сети;
   
– витрина, наполненная надувными подушками;
   
– крупный мужчина, говоривший по-русски, который поджаривал целую груду гамбургеров;
   
– большая бутылка пива;
   
– взрослый мужчина на роликах, едва не наехавший на женщину, а затем чуть было не попавший под машину;
   
– ортодоксальный еврей в красных кроссовках и с плейером;
   
– девушка, которая предлагала прохожим попробовать новый сорт жевательной резинки, говоря, что только сегодня резинка раздается бесплатно;
   
– человек, который сидел с объявлением, на котором было написано, что у него нет денег и что у него ВИЧ-положительный анализ;
   
– девушка, которая зашла в магазин и спросила продавщицу, как ее дела;
   
– дама с солнечными очками в кафе, рассказывавшая своей приятельнице, как она проговорила с мужчиной до четырех часов ночи, и сказавшая, что на этот раз она, кажется, нашла настоящую любовь;
   
– владелец ресторана, который, пока мы обедали, упражнялся на улице с клюшкой для гольфа;
   
– длиннющий автомобиль с затемненными матовыми стеклами, сквозь которые нельзя было заглянуть внутрь;
   
– китайский порножурнальчик, на обложке которого была изображена девушка, прикрывавшая рукой соски.
  
  
   
    
1-800-PARKS
   
   
Проснувшись, я обнаружил, что Оби скинул маленькие бананчики с кухонного стола и разбросал их по всей кухне.
   
Я качаю головой, приговаривая: «Оби, Оби!»
   
Дэвид все еще не показывался. А должен был прийти еще два дня назад.
   
   
Кому-то придется выводить Оби на прогулку.
   
Вести его приходится мне, Я надеваю новые ботинки фирмы «Найк».
   
Мы с Оби выходим на улицу. Там идет дождь.
   
У входа в парк вывешено объявление с телефонным номером, по которому можно звонить в случае, если у тебя возникают проблемы, связанные с парком.
   
В каком-то смысле можно сказать, что Оби относится к числу этих проблем. Я записываю номер: «1-800-Parks»
   
Если Дэвид не заберет сегодня Оби, я позвоню по этому номеру.
   
Какой-то человек с собакой окликает меня издалека и спрашивает про Оби – кобель это или сука. У него явно сука, у которой сейчас течка. Тем не менее он отпустил ее бегать без поводка.
   
Я кричу ему, что не знаю.
   
Он смотрит на меня и качает головой. Он явно думает: «Вот чудик!»
   
Навстречу идет еще один человек с собакой. Он говорит, что знает Оби. Он сообщает, что у Оби ускоренный обмен веществ и что мою собаку нужно кормить чаще, чем его пса. Это никчемная информация. Ведь он не сказал мне, как часто кормит собственную собаку. Зато он сообщил мне, что Оби – кобель.
   
   
Я захватил с собой только один мешочек, поэтому, когда Оби уселся справлять свои дела во второй раз, это ставит меня в затруднительное положение. Он гадит прямо на тротуар. После того как он управился, мы с ним переходим на другую сторону улицы, как будто мы тут ни при чем.
   
– Shame on you, Obi, – говорю я ему. – Bad dog[14].
   
   
Довольно странно прохаживаться по нью-йоркской улице с собакой.
   
Однако благодаря этому я то и дело вижу что-нибудь в новой перспективе.
   
Я сейчас так далеко от дома, в огромном городе.
   
Столько людей! И только один – я.
   
Единственное, что я могу знать в любой момент, – это о чем я сам думаю.
   
Я не имею никакого представления, о чем думают другие.
   
Кажется ли им космическое пространство громадным и страшным?
   
Мне так кажется.
   
Вспоминается ли им время от времени, как они были маленькими?
   
Мне – да.
   
Во что они верят?
   
Я верю, что никто не должен быть один. Что нужно быть с кем-нибудь вместе. С друзьями. С любимыми. Я верю, что главное – это любить. Я верю, что это самое главное.
   
   
Пока мой брат готовит завтрак, я пишу Лизе открытку.
   
Вот что я пишу:
   
«Привет, Лиза!
   
До чего же огромен Нью-Йорк! У меня от него чувство, немного похожее на то, которое я испытываю при мысли о космосе. Такое чувство, как будто я освобождаюсь от ответственности. Как будто я ничего не могу и мне остается только одно – постараться хорошо провести время. Я вожу гулять пса, которого зовут Оби. У нас квартира в доме с привратником. Он носит форменную одежду и говорит: „How are you today, mister?“[15] И я отвечаю: „Fine!“[16] Брат не позволяет мне говорить о времени и о Вселенной. Мне не терпится снова увидеть тебя. Я ни разу не стучал по доске, с тех пор как мы не виделись. Я думаю, что главное – это любить».
   
   
Я пошел опустить открытку, а когда вернулся, Оби уже не было в квартире.
   
Без меня заходил Дэвид и забрал его.
   
Значит, мне не придется звонить по номеру l-800-Parks.
   
Я спрашиваю, что сказал Дэвид, и брат говорит, что почти ничего. Дэвид только выразил сожаление, что так долго не приходил, и спросил про бананчики, настоящие ли они.
   
В Америке не сразу разберешься, какие фрукты валяются на полу – настоящие или пластиковые.
   
   
За завтраком брат спрашивает меня, что я думаю.
   
Насчет чего? – уточняю я.
   
– В общем и целом, – отвечает брат.
   
Я описываю ему, как только что все предстало передо мной в новой перспективе, и рассказываю, что Нью-Йорк для меня чем-то похож на космическое пространство, а самое главное – это любить.
   
Брат кивает.
   
Он спрашивает, не подумываю ли я том, что было бы лучше, если бы я размышлял немного поменьше.
   
Я говорю ему, что подумывал и не раз, но это легче сказать, чем сделать.
   
Брат говорит мне, что надо бы побольше заниматься тем, что дает непосредственные впечатления.
   
– Чем, например? – спрашиваю я.
   
– Играми, – говорит он мне и объявляет, чтобы сегодня я предоставил ему решать, что мы будем делать.
   
– И что ты решил? – спрашиваю я. Он решил, что мы не будем думать, а будем много смеяться.
   
– Пожалуйста, я не против, – говорю я.
  
  
   
    
БИБЛИОТЕКА
   
   
Мы сидим в нью-йоркской Публичной библиотеке.
   
Мы пришли сюда по решению моего брата.
   
Библиотека ничего себе. Большая. Людей видимо-невидимо. И дежурные, которые следят, чтобы посетители не выносили книг.
   
Я смотрю журналы.
   
В одном из номеров «Таймс» я увидел фотографию облака космического газа в каком-то месте Вселенной. Снимок сделан спутником, а в пояснительном тексте сказано, что облако находится на расстоянии нескольких триллионов километров от нас.
   
Ладно, пусть так.
   
Мой брат сидит за компьютером в другом конце зала. Я вижу, как он посмеивается. Вот он машет, подзывая меня к себе.
   
Напротив устроился какой-то бездомный, он читает. Рядом на полу лежат его мешки. Не меньше пятнадцати. Одет он в настоящие отрепья. А между тем он читает книгу, которая называется «Economic science».
   
Права была дама, которую я встретил в Осло в гостиничном лифте, когда она сказала, что в мире все на самом деле гораздо сложнее, чем мне кажется.
   
   
Но мой брат – человек без лишних сложностей.
   
Он подбирает с помощью компьютера список авторов, в фамилиях которых можно найти норвежские табуированные слова.
   
Вот он набрал на экране крайне неприличное слово.
   
Он все хохочет. У меня это вызывает чувство неловкости.
   
Но когда компьютер выдает ответ, я тоже начинаю хохотать. Это ужасное ребячество, но замечательно весело.
   
Я не мог удержаться от смеха. Я смеюсь, а сам озираюсь по сторонам. Надеюсь, что никто не заметит, чем мы тут заняты.
   
Мы долго просидели за компьютером. Должно быть, больше часа. Впечатление было потрясающее. Давно я так долго не хохотал. Часто самое забавное заключалось в несоответствии между фамилией автора и серьезностью темы, о которой он пишет. Но иногда достаточно было просто увидеть, как на экране возникают слова. У меня такое чувство, точно мы кого-то разыграли.
   
Мы с братом состязаемся в придумывании словечек.
   
Среди них есть очень нехорошие.
   
Вот кое-какие примеры из того, что мы тогда отыскали:
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
Через некоторое время брат поднимается из-за стола, чтобы пойти и купить шоколадку. Я говорю ему, что сейчас закончу.
   
– Вот только проверю еще парочку слов, – говорю я брату.
   
Возможно, меня кольнула совесть за то, что мы только что развлекались, насмехаясь над другими людьми.
   
Но теперь я выбираю слова попристойнее.
   
Это уже не так смешно, но у меня появляется чувство, что я немного поправил дело, восстановив нарушенное равновесие.
   
Вот что я нашел:
   
   
   
   
   
   
   
   
   
Мы снова бродим по огромному городу.
   
Утро мы провели очень удачно.
   
Пока мы были в библиотеке, у меня, кажется, не появилось ни единой мысли.
   
Я просто смеялся.
   
Я говорю брату, какой он молодчина, что принял такое хорошее решение.
   
   
И вот мы подошли к «Эмпайр Стейт Билдинг». Но дождь так и не перестал, и вместо того, чтобы подняться на лифте, проходим мимо.
   
Я смотрю на это здание задрав голову. У него гигантская высота. Верхушки отсюда не видно. Но я знаю, что там наверху время идет немного быстрее. Я говорю это брату, но он отвечает, что все это чепуха.
  
  
   
    
ПАРК
   
   
Этот город сам наводит на мысли о большом и великом.
   
Я вспоминаю книгу Поля. Она меня растревожила.
   
Но ведь единственный вопрос, который действительно имеет значение – это к чему идет дело: к лучшему или к худшему.
   
Это имеет значение для меня и это имеет значение для всех других людей, для зверей и для мира в целом.
   
А все остальное, насчет того что там будет через миллиард миллиардов лет, строго говоря, не имеет ко мне никакого отношения. Меня вдруг осенило это открытие. Это очень эгоистично, но меня гораздо больше волнует то, что может случиться на моем веку, чем то, что будет потом.
   
При этой мысли я ощущаю огромное облегчение.
   
Она приходит мне в голову в то время, когда мы с братом бросаем «летающую тарелку» в Центральном парке. Брат купил очень хорошую «тарелку», тяжелую и устойчивую в полете. Порой мне кажется, что я могу забросить ее как угодно далеко.
   
Вот я бросаю.
   
Вот мой брат ловит.
   
Вот бросает мой брат.
   
Я ловлю.
   
   
Несколько минут назад один из нас закинул «тарелку» куда-то в кусты.
   
Брат страшно увлечен. Он бежит во весь опор.
   
Он подпрыгивает и изворачивается, чтобы поймать «летающую тарелку».
   
Его азарт передается и мне.
   
Я думаю, что никогда не перестану играть с такими вещами, которые можно бросать.
   
Мне кажется, я верю в очищение души через игры и веселье.
  
  
   
    
ГЛУПЕЕ ГЛУПОГО
   
   
Уже вечер, и я чувствую, что наигрался сегодня и набегался до физического изнеможения. Я измотан, и мне хорошо. Совсем как бывало в детстве после наших лыжных походов.
   
У меня даже вздулся пузырь на указательном пальце правой руки, так я натер ее, кидая «тарелку».
   
Немного погодя я проколю пузырь, промою ранку и заклею пластырем. В шкафчике в ванной полно пластырей.
   
Брат спрашивает, доволен ли я тем, как мы провели этот день, и я отвечаю «да».
   
Я говорю ему, что завтра опять хочу играть.
   
Он улыбается мне и хвалит: «Ты у меня молодец».
   
Он говорит, что надо отвыкать от мрачных мыслей.
   
– И брось ты наконец носиться с этим космосом, – говорит он мне.
   
   
Он ставит передо мной купленную в японском ресторане еду и включает телевизор.
   
Сегодня там рассказывают про паренька, который в школе был очень тощим. Девчонки не обращали на него внимания, а когда он вздумал пригласить на вечеринку девушку, которая считалась первой красавицей в классе, та отказалась с ним пойти.
   
Но вот прошло несколько лет, и паренек совсем изменился. У него выросли усы и появились мускулы. Парень бегает по сцене и показывает свои бицепсы. Публика вопит от восторга. У парня теперь есть девушка, и она красивее, чем была первая красавица класса.
   
И девушка, которая была в классе первой красавицей, тоже выходит на сцену.
   
Теперь она раскаивается.
   
Передача посвящена тому, что главное не то, как мы выглядим, а что у нас в душе.
   
Сдается мне, что американцы все-таки немного глупее меня.
   
Мой брат тоже так считает. А уж папа тем более.
   
   
Вот что я видел сегодня:
   
– чернокожего парня, который обругал свой велосипед «bitch»;
   
– магазин, где продается пожарное снаряжение;
   
– картину Дали с висящими всюду часами, которые стекают, как расплавленные;
   
– двоих мужчин в еврейских шапочках, выскочивших из машины «скорой помощи»;
   
– пятерых подростков в парке, у каждого из которых был свой кассетник. Они разговаривали друг с другом, но, наверное, никто никого не слышал, так как все заглушала музыка;
   
– недостроенный небоскреб;
   
– мальчика, курившего в парке наркотики;
   
– ларек с таким количеством журналов, что я даже не смог их пересчитать;
   
– пожилого небритого мужчину и совсем молоденькую женщину, которые, прислонившись друг к другу, спали на скамейке;
   
– магазин, торгующий велосипедами, где был и мой любимый велосипед;
   
– тщедушного старика с задравшимся на плечо галстуком, который закричал на автомобиль, ехавший на красный свет;
   
– продавщицу в лавке, торгующей джинсами, которая маялась от безделья;
   
– полицейского с пистолетом на велосипеде;
   
– чернокожего мужчину, который выбивал ритм на пустом ведре, ящике из-под хлеба и противне. Он барабанил просто мастерски, и я дал ему денег;
   
– прохожего, который на ходу пил кофе;
   
– человека, который давал незнакомой девушке адрес в Париже;
   
– фитнесс-центр, в котором люди занимались бегом трусцой на тренажерах и при этом глядели телевизор, в зале одновременно работало четыре экрана;
   
– раскиданные по асфальту розы от брошенного букета;
   
– мусорный ящик, набитый отрезанными поросячьими и коровьими ногами;
   
– девчушку, которая бросала об стенку мячик, а рядом стоял ее папа и хвалил ее, какая она ловкая;
   
– продавщицу, которая обиделась, когда я сказал, что просил шоколадное мороженое, а она дает мне ванильное.
  
  
   
    
БЛИЗОСТЬ
   
   
Я чувствую себя воспрянувшим.
   
Впервые за долгое время у меня снова появилось такое чувство, что все может случиться. Сегодня я проснулся с мыслью о том, что все может случиться, что произойдет что-то необыкновенное – и притом обязательно хорошее.
   
Такое чувство у меня бывало только в детстве.
   
Может быть, так на меня подействовал этот город. А может быть, это благодаря моему брату.
   
Одно время мне казалось, что он не такой симпатичный, как я. Но теперь я уже так не думаю. Он отличный парень. Он желает мне только хорошего.
   
В последние дни мы много были вместе и хорошо проводили время.
   
   
Мы бросали «летающую тарелку» и бегали по траве. Мы разговаривали о том, как все было в детстве, и пришли к тому, что раньше все было иначе.
   
Все вещи были тогда проще, крупнее, но главное – не такие, как сейчас. Кое-что было лучше, чем теперь, а кое-что хуже. Как считает мой брат, не стоит утверждать, что раньше все было лучше, – это тупиковый путь.
   
Ему больше нравится слово «иначе».
   
А сегодня вечером он у меня научился стучать по доске.
   
Мы выключили телевизор и просто сидели и разговаривали. О девушках. Мой брат всегда говорил о них как-то расплывчато. С одной стороны, девушки ему нужны, а с другой – без них как бы и лучше.
   
Я сказал, что так у него ничего не получится. Невозможно ведь, чтобы у тебя была девушка и в то же время чтобы ее не было. Если это возможно, то только при условии, чтобы она согласилась так же относиться к тебе: чтобы ты был у нее и в то же время чтобы тебя как бы и не было.
   
Он рассказывал о своей последней девушке. Казалось уже, что все у них решено и оба согласны. Но тут мой брат передумал и все разрушил. И самое скверное, что он сам никак не может понять, почему он так поступил. Просто у него появилось такое чувство, когда ему стало казаться, что с другой девушкой все могло бы сложиться гораздо лучше. Все у них было о’кэй, но ему казалось, что могло бы быть еще лучше. С другой девушкой.
   
И тогда он повернулся и ушел.
   
А теперь он жалеет об этом. Дня не проходит без того, чтобы не пожалел.
   
Рассказав это, он примолк и долго сидел молча и только качал головой.
   
Мне стало его жалко.
   
Я достал доску-колотилку и осторожно поставил перед ним. Затем я протянул ему молоток, и, когда он его взял, посмотрев на меня с вопросительным выражением, я молча кивнул.
   
Тогда он начал стучать по доске. Он негромко заколачивал колышки, следуя какому-то сложному ритму, и не один раз перевернул доску. Ни он, ни я не сказали при этом ни слова.
   
Пока брат стучал по доске, я чувствовал с ним необычайную близость.
  
  
   
    
КИСКА
   
   
Сегодня мы разошлись каждый сам по себе.
   
Брат в одну сторону, я – в другую. Мы договорились встретиться попозже, а сейчас нам обоим захотелось побыть отдельно.
   
Я сижу на скамейке и гляжу на людей. Мне нравится видеть, как много есть людей, кроме меня. Что их так много других. Я испытываю к ним нежность. Большинство ведь стараются как могут.
   
Я тоже стараюсь как могу.
   
   
Возможно, я видел многих, кому приходится не сладко.
   
Бедных людей, людей печальных.
   
Нам бы следовало быть добрее друг к другу, причем не только в Америке. Во всем мире людям надо быть добрее друг к другу.
   
Вот я встаю и заговариваю с прохожими.
   
Многие делают вид, что не замечают меня, но многие отвечают.
   
Я спрашиваю у них, что для них имеет значение.
   
Кто-то говорит: «Love»[17].
   
Кто-то: «Friends»[18].
   
Кто-то: «My family»[19].
   
Один говорит: «Music»[20].
   
Другой: «Cars»[21].
   
Еще один: «Money»[22], но я вижу, что он иронизирует.
   
Один сказал: «Girls»[23].
   
Двое сказали: «Boys»[24].
   
Некоторые называют сразу две вещи: «Friends and family»[25].
   
Некоторые говорят, что не знают.
   
   
Я спрашиваю людей, думают ли они, что все в конце концов будет хорошо.
   
Некоторые просто качают головой, услышав такой вопрос, но некоторые все же отвечают мне, из них половина отвечает «yes», а половина – «nо».
   
Хотелось бы знать, насколько это репрезентативно для большинства населения.
   
   
Я покупаю себе молочный коктейль и выпиваю его на ходу.
   
Мои новые ботинки – это супер! «Найк» – это супер!
   
В этом городе полно названий разных продуктов. Отчасти это так оттого, что всюду развешаны рекламные щиты, отчасти потому, что конторы многих фирм находятся здесь.
   
Вот я прохожу мимо здания фирмы «Ролекс».
   
Я спрашиваю охранника у входа, можно ли зайти и посмотреть на часы, но он говорит мне, что единственное, что тут есть, – это мастерская. Должно быть, это гигантская мастерская. Однако он вежлив со мной. Вероятно, по моему виду можно подумать, что у меня есть средства, чтобы купить «ролекс».
   
Однажды обратив внимание на рекламы, я стал замечать их повсюду.
   
Это ужасно странно, но некоторые фирмы и продукты вызывают у меня чувство эмоциональной привязанности, а некоторые из них я даже люблю:
   
– «Найк»,
   
– «Ливайс»,
   
– «Вольво»,
   
– «Снэпл»,
   
– «Рэй Бан»,
   
– «Брио»,
   
– «Никон»,
   
– «Сони»,
   
– «Финдус»,
   
– «Кэннондейл»,
   
– «Ролекс»,
   
– «Рема 1000»,
   
– «Кархарт»,
   
– «Колгейт»,
   
– Би-би-си,
   
– «Бергхауз»,
   
– «Юниверсал Пикчерз»,
   
– «NRK»,
   
– «Уртекрам»,
   
– «Фэррис»,
   
– «Статойл»,
   
– «Эппл Макинтош»,
   
– «САС»,
   
– «Серландсчипс»,
   
– водка «Абсолют»,
   
– «Атомик»,
   
– «Фьелльревен»,
   
– «Соло»,
   
– «Банг Олуфсен»,
   
– «Юропкар»,
   
– «Штюсси»,
   
– «Мэсси Фергюсон».
   
   
Дело тут не только в рекламе. Некоторые из этих компаний производят продукцию, реклама которой мне никогда не встречалась. С ними у меня, сам не знаю почему, связано представление о чем-то хорошем. Некоторые мои симпатии определенно носят наследственный характер, как это, например, обстоит в случае с «Рема 1000». Мой папа любит «Рему 1000». Он всегда все покупает в этих магазинах. Даже свой спальный мешок. А вот «Статойл» и «Мэсси Фергюсон»? Это уж и не знаю, откуда идет.
   
Может быть, у них такой талантливый маркетинг, что мне кажется, будто все пришло само собой, или дело в каких-то свойствах моей личности, которые заставляют меня отдавать особое предпочтение определенным именам и торговым маркам.
   
Может быть, дело тут в том, что легче раз и навсегда определиться с выбором, чем всякий раз, когда надо что-то купить, оказываться перед умопомрачительным изобилием возможностей.
   
Вряд ли мне когда-нибудь понадобится покупать трактор, но уж коли придется, то я возьму «Мэсси Фергюсон». Я просто констатирую факт.
   
   
Я пишу открытку Лизе и спрашиваю ее, какой бы она купила трактор.
   
   
Пока я сидел на скамейке, допивая молочный коктейль, мне вдруг пришла новая идея – коммерческая.
   
Меня вдохновило на нее здешнее капиталистическое окружение.
   
Моя идея касается особого вида телефонных услуг.
   
Надо будет обстоятельно выяснить, каковы возможности основать такую службу.
   
Это будет очень удобно.
   
В большинстве случаев эти услуги бывают противными и малосимпатичными. Они апеллируют к темным сторонам нашей личности, к людям, подобным Кенту – моему нехорошему другу. Они апеллируют к нашим инстинктам, к нашему страху одиночества.
   
А я хочу основать другого рода телефонную услугу. Хорошую.
   
Для людей, которым требуется ненадолго отвлечься. На несколько минут почувствовать, что мир хорош.
   
Я попрошу Бёрре напеть на магнитофон песенку про киску. Это славная песенка.
   
   
Где ты, киска, пропадала? Свою маму навещала. Что ты делала там, киска? С молока слизала сливки. Ну а мама что сказала? Мама шлепок надавала.
   
Ну а твой ответ каков? Мяу, не надо шлепаков!
   
   
Я возьму номер на 829, выплачу Бёрре одноразовый гонорар, крон этак тысячу, напечатаю объявление в газете и буду брать двенадцать или пятнадцать крон с тех, кто позвонит.
   
На этом можно заработать деньги.
   
Я совершенно уверен, что такая услуга будет востребована. Она имеет рыночную перспективу.
   
У каждого из нас случаются тяжкие часы. Бывают дни, когда в душу закрадывается ощущение бессмысленности существования и мы впадаем в цинизм или иронию. Дни, когда мы перестаем верить в любовь и в то, что все в конце концов будет хорошо.
   
Услышать в такие мгновения милую песенку, пропетую тоненьким детским голоском, – настоящее утешение.
   
Если бы такая телекоммуникационная услуга уже существовала, я бы сам стал ее прилежным потребителем. И может быть, даже скорее преодолел бы свои трудности.
   
Приятная и согревающая душу телекоммуникационная услуга.
   
Я нашел новую нишу.
   
И если дело пойдет, я расширю свое предприятие, добавив еще несколько песенок.
   
Про старую лошадку.
   
Про козлика.
   
«Я знаю сад прекрасный».
   
Это длинный список.
   
   
Я расскажу это брату. Может быть, он вложит в эту затею крупные деньги, а если у него деньги кончатся, я щедро отплачу ему за финансовую помощь. Моя идея не в том, чтобы обогатиться. Я просто хочу, чтобы у меня было все о’кэй, а еще не прочь обзавестись хорошими часами.
   
Если я стану получать заметную прибыль, то смогу поделиться деньгами с какой-нибудь некоммерческой организацией.
   
Я страшно доволен своей идеей.
   
Странно, что за ней понадобилось ехать в Америку.
  
  
   
    
ШЛЕМ
   
   
Я взял велосипедный шлем.
   
Это отличный шлем. Голубого цвета.
   
Первые полчаса я был в восторге оттого, что вот наконец-то у меня есть шлем. И предвкушал, как похвастаюсь им перед Бёрре.
   
Но вот сейчас это уже не кажется мне так здорово. Все вышло довольно глупо.
   
Шлем-то не мой. Я взял чужую вещь.
   
Брат мне сразу же заявил без обиняков, что не желает иметь к этому шлему никакого отношения, но что он не хочет на меня давить.
   
Я вспоминаю дедушку и его историю про яблоню и мальчиков.
   
Я чувствую себя неустойчивой личностью. Бесхарактерным человеком.
   
   
Взять шлем показалось мне тогда самым естественным поступком. Вот это-то, кажется, больше всего меня и пугает.
   
Мы с братом выходили из большого музея, где смотрели чучела зверей и предметы, собранные со всего света.
   
Я был в приподнятом настроении и говорил что-то о динозаврах, и китах, и африканских млекопитающих. Я говорил также о высоком и плечистом чернокожем мужчине, который попросил меня сфотографировать его перед огромным бурым медведем с Аляски. О медведях он знал, кажется, все и говорил о них с большим уважением. Он сказал, что, если мне когда-нибудь придется совершить вынужденную посадку на Аляске, я должен тщательно обходить стороной бурых медведей. Потому что эти бурые медведи способны развивать скорость до тридцати пяти миль в час и одним ударом могут убить человека.
   
И вот пока я на ходу рассказывал все это брату, мы поравнялись с припаркованной машиной, на бампере которой лежал велосипедный шлем. Я остановился как вкопанный. Затем огляделся по сторонам и в мгновение ока придумал себе в оправдание целую историю, согласно которой шлем теперь должен был принадлежать мне.
   
Мне казалось совершенно очевидным, что шлем был потерян каким-то велосипедистом на улице и кто-то его поднял и положил на автомобиль, чтобы его не раздавил на мостовой проезжающий автобус или еще какая-нибудь машина. Мне даже казалось, что я спас шлем, потому что, если бы я его оставил лежать, он обязательно свалился бы с бампера, когда автомобиль тронется, и был бы раздавлен под колесами.
   
Поэтому я взял шлем и положил его к себе в сумку, продолжая разговаривать с братом о совершенно других вещах. Но через некоторое время я почувствовал, как шлем в моей сумке постепенно тяжелеет, а когда мы пришли домой, он уже стал совсем неподъемным.
   
И только тут я заметил написанное внутри шлема имя и телефонный номер. Нельзя сказать, чтобы мне от этого стало легче. Владелец шлема обрел имя. Его зовут Хосе, и я представил себе, что он – эмигрант, недавно бежавший с Кубы и только что получивший в США временный вид на жительство. Но у него же наверняка нет работы! Он едва сводит концы с концами. И шлем, конечно же, дареный.
   
Вот такое неприятное положение, с которым очень не хочется разбираться.
   
Сначала меня так и подмывало углубиться в толстую книгу по теории хаоса, но шлем лежит на моем ночном столике и требует к себе внимания. А я-то уже и напяливал его на голову!
   
Вся ситуация отдает каким-то убожеством.
   
Шлем нужно вернуть хозяину, но сегодня Хосе уже спит, и звонить поздно.
   
Я кладу шлем на пол, чтобы он не начал мозолить мне глаза, едва я утром проснусь.
   
   
Вот что я видел сегодня:
   
– человека в белой рубашке, который закуривал сигарету на ступеньках перед домом, впервые за весь день позволив себе передышку (во всяком случае, так это выглядело, на мой взгляд);
   
– телефонную будку, в которой две телефонные трубки болтались на длинных шнурах;
   
– человека с плейером, который быстрым шагом проходил по залу Естественно-исторического музея, посвященному эволюции человека;
   
– парнишку в кафе, который глядел в пространство, когда ему что-то говорила его подружка, но требовал, чтобы, когда говорит он, она смотрела на него;
   
– человека, который расчесывал свою бороду;
   
– человека, игравшего на губной гармошке посреди улицы и не обратившего никакого внимания на то, что его чуть было не задавил грузовик;
   
– семейство из трех толстых немцев, которые спрашивали, есть ли здесь лифт на второй этаж, где находится ресторан «Макдональдс»;
   
– мужчину, который шел рука об руку с другим мужчиной;
   
– женщину-полицейского, которая долго стояла, разглядывая яблоко;
   
– женщину, которая сказала мне: «Please leave me alone»[26], когда я предложил ей помочь отнести ее вещи вверх по лестнице.
  
  
   
    
ЗАПИСКА
   
   
Я не могу заснуть. Я думаю о том, что взять себе шлем и быть настоящим человеком – несовместимые вещи.
   
А когда я наконец заснул, мне приснилось, что меня никто не любит.
   
Это была скверная ночка.
   
Проснувшись, я сразу позвонил Хосе.
   
Я сообщил ему, кто я такой, и говорю, что нашел его шлем, который он может забрать у портье в доме, где я живу.
   
Хосе страшно обрадовался.
   
По его словам, я поступил очень благородно, что позвонил ему. Он и не надеялся, что шлем к нему вернется.
   
– Народ в Нью-Йорке хуже волков, – говорит Хосе.
   
Я говорю, что иначе и быть не могло, так что не стоит благодарности.
   
   
Мой брат гордится мною и хочет раскошелиться на завтрак в китайском ресторанчике, который расположен у нас по соседству.
   
У меня рот до ушей.
   
Мне кажется, что, вернув хозяину шлем, я чувствую себя лучше, чем если бы я его вообще не брал.
   
Такая вот странность.
   
Я ем лапшу и рассказываю о своих планах насчет того, чтобы открыть телекоммуникационную службу с песенкой про кисаньку. Брат выражает некоторые сомнения, но не высказывает решительных возражений и даже не исключает возможности, что поможет мне со стартовым капиталом.
   
Когда мы поели, к нам подошла молоденькая китаянка с подносом. Она ставит перед нами поднос. На подносе лежит счет и два маленьких пирожка.
   
Внутри пирожков мы обнаруживаем крошечные записки с предсказаниями.
   
У моего брата написано: «You are the center of every group’s attention»[27].
   
На своей бумажке я прочитал: «You will be advanced socially without any special effort»[28].
   
Потрясающее пророчество! Уютное, как подушка. Оно вообще не побуждает к действиям.
   
Однако все же хорошее.
   
Мне совсем не нужно ничего делать. И за это я еще получаю награду!
   
Пожалуй, лучшего и желать нечего.
  
  
   
    
МНОГО
   
   
О Нью-Йорке можно сказать много хорошего, но я с полной убежденностью могу сказать, что, по-моему, это один из немногих городов на свете, где получаешь больше интересных удовольствий, чем способен придумать сам.
   
Сегодня случилось много разных вещей.
   
Четыре из них имеют отношение к времени.
   
Для начала я нашел такую открытку:
   
   
   
   
   
   
Затем в «Нью-Йорк таймс» наткнулся на объявление.
   
Это была реклама фирмы «Тиффани и К°». В ней шла речь о часах, которые называются «Тиффани Тезоро». Они стоят семь с половиной тысяч долларов.
   
Если за песенкой о кисаньке будут звонить достаточно часто, я, может быть, смогу купить себе эти часы.
   
Текст объявления произвел на меня великолепное впечатление. Особенно слова про «золотой звук». Моему брату они тоже понравились.
   
   
    
     
What we remember
     
is what touches our heart,
     
A certain gesture.
     
The play of light.
     
The sound of gold.
     
The very moment itself.
    
   
   
    
     
Память хранит
     
То, что сердца коснулось,
     
Жест мимолетный.
     
И света игру,
     
И звук золотой.
     
И вот он – тот миг.
    
   
   
   
Немного спустя по дороге в музей мы с братом увидели девушку, которая за плату сочиняла стихи.
   
Она сказала, что, если я дам ей что-нибудь в пределах от пяти до двадцати долларов, она напишет мне стихотворение.
   
Я дал ей семь долларов и сказал, чтобы она написала о времени.
   
Она написала стихи за десять минут.
   
Получилось отличное стихотвореньице.
   
Я вижу, что над ним можно было бы еще поработать, но нельзя вечно все критиковать и всюду лезть со своим мнением. Да и девушка была очень симпатичной. Вот это стихотворение:
   
   
    
     
Время
     
В объятьях твоих,
     
Как в песочных часах,
     
Любовь наша –
     
Каскад песчинок,
     
И время не властно,
     
Пока
     
Меня хранит
     
Уют твоей кожи,
     
Уверенность, что,
     
Перевернувшись на другой бок,
     
Я локтем задену твой локоть,
     
А струящийся
     
В часах песок –
     
С Берега Вечности
     
И никогда
     
Не иссякнет.[29]
    
   
   
   
   
   
   
   
Четвертую вещь, имеющую отношение к времени, я встретил в Музее телевидения и радио. Мой брат устроился смотреть какую-то старую телевизионную программу. Он увлекся ею надолго, так что мне стало скучно.
   
Я сел за какой-то компьютер и набрал наугад первое попавшееся слово. Не помню точно, что это было: не то «Time», не то «Timex». Но на экране появилось несколько описаний рекламных фильмов, рекламирующих часы.
   
Нечаянно я попал в самую точку.
   
Ведь я все время мечтаю о часах.
   
Я долго читал обзор рекламных роликов о часах. Это было здорово. Теперь я буду хорошо подготовлен, когда настанет время выбрать себе часы.
   
Вот несколько примеров из этого обзора.
   
   
Номер первый:
   
Из этого рекламного ролика можно узнать, что часы «Citizen» представляют собой наручные часы, отличающиеся стильным исполнением, что они привлекательны для мужчин и женщин, которые ценят элегантность. Мы видим на экране мужчин и женщин, готовящихся к свиданию, в качестве музыкального сопровождения исполняется песня «About a quarter to nine».
   
Рекламный слоган: No other watch expresses time as beautifully[30].