1 2 3 4 5 6 7 8 9 
— Значит, ты — штрейкбрехер, — сказала я. — А почему их так называют? Слово какое-то смешное.
    
В тот же вечер, позднее, я спускалась по лестнице, и тут грохнул почтовый ящик, в щель влетел шарик с водой и лопнул на полу. Я услышала визг велосипедных шин. Я подняла шарик. Он был не цветной, как обычные шарики, а просто белый. И форма у него была какая-то необычная, вытянутая, словно трубка, и дырка, в которую дуют, была широковата. Папа вышел из ванной без рубашки, с полотенцем на шее.
    
Он сказал:
    
— Брось сейчас же!
    
Я уставилась на него.
    
— Брось! — повторил он. — Иди вымой руки.
    
В среду кто-то перевернул мусорный бачок и раскидал мусор по саду. В четверг Нил с братом сломали несколько веток на маминой вишне, и папа не ложился до полуночи. В пятницу вечером, когда раздался стук, он позвонил в полицию. Я слышала, как он говорит:
    
— Вы не могли бы просто прислать машину? Это уже не шутки. Меня привлекут за нападение, если я пойду туда и попытаюсь с ними разобраться… нет, я не знаю, в чем причина.
    
Позже, когда я уже легла, приехала полицейская машина. Я слышала, как она остановилась снаружи, как полицейский заговорил с мальчишками. Потом все стихло, и когда я выглянула в окно, никого уже не было.
    
— Бог, — сказала я, — что происходит? Почему Нил Льюис к нам прицепился?
    
«Думаю, дело в том, что в последнее время у него куча неприятностей в школе, и всё из-за тебя», — сказал Бог.
    
— Не из-за меня, — поправила я, — а из-за того, что он со мной делает.
    
«Что посеешь, то и пожнешь», — сказал Бог.
    
— Неправда! — сказала я. — Я же не знала, как все будет. Откуда мне было знать, что он повадится к нашему дому?
    
«Непростые это дела, а?» — сказал Бог.
    
— Да уж. Только я разобралась с одной проблемой, а тут сразу другая.
    
«Такова жизнь, — сказал Бог. — Проблемы исчезают, а потом появляются в другом месте. Только ты их тут прихлопнула, а они снова вылезли там. Как кротовины. Вот теперь ты знаешь, каково это».
    
— Что?
    
«Быть Мной».
    
— Я думала, мне достаточно сказать, что я хочу, чтобы это произошло.
    
«Да, но можешь ли ты остановить то, что происходит само по себе? — сказал Бог. — Ты об этом не думала? — Бог рассмеялся. — Опасная это привычка — думать, даже в лучшие времена».
    
— Но что же теперь будет? — спросила я. — С Нилом и со всем остальным?
    
«Мне кажется, пока тебе это знать ни к чему, — сказал Бог. — Да и в любом случае все только от тебя и зависит».
    
    
Странно, что Нил каждый вечер возвращался к нашему дому, потому что в школе он ко мне и близко не подходил. Не твердил, что убьет, не проводил пальцем по горлу, не бил меня, не топил в унитазе, не выдергивал из-под меня стул. Он вообще не делал многого из того, что делал раньше. Миссис Пирс пересадила его к Кевину, Стейси и Люку, так что он больше не сидел с Ли и Гаретом, но очень часто, когда я поднимала голову, его голубые глаза были устремлены на меня, и было в них что-то странное, будто он видел не меня, а что-то находящееся за мной.
    
На этой неделе миссис Пирс четыре раза оставила его после уроков. После последнего звонка, когда он закидывал сумку на плечо, она говорила:
    
— Нил, а ты куда?
    
— Домой, мисс.
    
— Мне казалось, у нас еще есть дела.
    
— Папа меня убьет, если я опять опоздаю!
    
А миссис Пирс говорила:
    
— Представь себе, мне это тоже не доставляет удовольствия, так что чем быстрее ты научишься нормально себя вести, тем лучше для нас обоих. Садись и доставай учебники.
    
За всю эту неделю Нил ни разу не следил за мной, когда я шла из школы, но другие мальчишки проносились мимо на велосипедах и выкрикивали ругательства. В среду, выйдя из школы, я увидела какого-то человека с бритой головой, в джинсовой куртке — он стоял у школьных ворот. У него повсюду были татуировки. Руки он скрестил на груди, подбородок выставил вперед, губы сжал в тонкую линию. Когда я проходила мимо, он приподнял краешек рта, и на тротуар упал длинный плевок.
    
— Сью, — спросила я, когда Сью Леденец переводила меня через дорогу, — а кто этот дяденька с бритой головой?
    
— Дуг Льюис, — ответила она тихо. — Кто-то, похоже, наступил ему на больную мозоль.
    
Я теперь знала, как выглядит «поганец».
    
В четверг Дуг стоял там же, сгорбившись, потому что дул ветер. На этот раз он курил. Проходя мимо, я заметила одну вещь, на которую в прошлый раз не обратила внимания: на кистях его рук так и сяк извивались и переплетались зеленые змейки.
   
   
    
     
Случай в магазине
    
    
В субботу мы взяли новые брошюры и пошли в город проповедовать. Мы стояли на главной улице напротив баптистской церкви, Маргарет держала плакат, на одной стороне которого было написано: «Или вы не видите Знаков?», а на другой: «Христос умер за вас». У дяди Стэна был громкоговоритель, а папа с Альфом надели поверх курток щиты с надписью «Конец всему близок». Нел сказала, что тоже хочет плакат, тогда мы прислонили его к ее коляске, хотя саму ее в результате стало не видно. Остальные раздавали брошюры.
    
Было очень холодно. Во всех витринах мигало солнце. Один из торговцев с рынка сказал: «Ступайте проповедуйте где-нибудь в другом месте», а дядя Стэн ответил, что мы имеем такое же право стоять здесь, как и любой другой человек, и после этого мы некоторое время соревновались с торговцем, кто кого перекричит.
    
Дважды кто-то кричал «Штрейкбрехеры!», некоторые, проходя, плевали на землю. Дядя Стэн покраснел, но продолжал голосить, а Маргарет выпятила грудь и подняла свой плакат повыше. Гордон глубоко спрятал шею в воротник, полуприкрыл глаза и напряженно жевал.
    
Только два человека взяли брошюры, хотя я держала их именно так, как велел папа, не заслоняя рукой, и хотя мы задавали вопросы, наводящие на размышления. На первой странице брошюры были веселые люди, которые гуляли по саду. Дальше — град и молния, падающие здания, покореженные машины. Люди потрясали воздетыми к небу кулаками. Некоторые пытались заслониться руками. Мужчины были в банданах, с татуировками, в джинсовой одежде. У некоторых были в руках транзисторные приемники. Женщины были в мини-юбках, сильно накрашенные, на каблуках. Я от этого немного запуталась, потому что в жизни далеко не все братья выглядели веселыми и далеко не все Миряне ходили с транзисторами и в мини-юбках; например, тетя Джо, папина сестра, на фотографиях была в джинсах и ботинках «Доктор Мартенс», а миссис Пирс никогда не красилась.
    
В полдень дядя Стэн сказал: «Славно потрудились». Он будто бы и не видел, что коробок с брошюрами у нас осталось столько же, сколько было вначале. Мы отнесли их обратно к нему в машину, которая стояла на пустыре за кооперативным магазином, потом мы с папой попрощались с остальными и пошли в вокзальное кафе выпить чаю.
    
Мы съели напополам брикет мороженого. Я облизала пальцы и сказала:
    
— А ты правда думаешь, что Армагеддон уже скоро?
    
— Да, — сказал папа.
    
— А как ты думаешь, Майк спасется?
    
— Это ведомо только Господу.
    
— А миссис Пью?
    
— Понятия не имею.
    
— А Джо, миссис Браунинг и Сью Леденец?
    
— Джудит, совершенно бессмысленно рассуждать на эти темы. Лишь один Господь может читать в сердцах.
    
— А тетя Джо? — спросила я, не глядя на него.
    
Папа опустил руку на стол. Потом сказал:
    
— Джудит, ты и раньше спрашивала, но мне-то откуда знать? Всем будет дан шанс.
    
— А откуда ты это знаешь?
    
— Потому что Господь обещал спасти всех, кто достоин спасения.
    
— Я очень рада, что я — не Бог, — сказала я и улыбнулась папе, чтобы показать, что не собираюсь его злить, мне хочется, чтобы все было мирно.
    
— Я тоже, — сказал папа.
    
Я рассмеялась.
    
— Потому что я бы никогда не разобралась, кого спасать, а кого нет.
    
Он улыбнулся, но улыбка получилась жидкая, усталая. Я подумала, что лучше уж совсем не улыбаться, чем улыбаться вот так. Мы доели мороженое и пошли в кооперативный магазин.
    
Через несколько минут мы катили тележку к кассе, и тут появились двое мужчин. Они словно бы сошли с той картинки в брошюре — мне бы это показалось смешно, если бы не было так страшно. У одного были длинные волосы и бандана; транзистора, правда, у него не оказалось. Другим был Дуг Льюис.
    
Глаза у них блестели, как стеклянные шарики; они напомнили мне глаза пса из двадцать девятого дома, когда тот видит на заборе Оскара. Дуг выдвинул вперед подбородок. Вроде как кивнул. Взялся за передок нашей тележки и сказал:
    
— Смотрю, штрейкбрехеры жирно жрут.
    
Глаза у папы почернели, но когда он заговорил, голос его звучал ровно. Он сказал:
    
— Джудит, иди к кассе и подожди меня там.
    
Только ноги у меня не двигались.
    
Папа сказал:
    
— Дай мне заплатить за продукты, Дуг. Я тебе ничего не сделал.
    
Но Дуг не убрал рук с тележки. Лицо его было красным. Они с папой смотрели друг на друга, они смотрели друг на друга так долго, что мне захотелось кричать. А потом Дуг резко толкнул тележку в сторону. Она подпрыгнула, но папа ее удержал. Грудь Дуга поднималась и опускалась. Длинноволосый ударил кулаком по ладони. А потом сказал Дугу: «Пошли». У Дуга расширились ноздри. Через минуту он толкнул тележку вбок и пошел вслед за своим приятелем.
    
Мы подошли к кассе. Мне казалось, что сердце мое окунули в горячий свинец, а руки и ноги будто отваливались от тела. А папа, похоже, просто не понял, что произошло. Он начал выкладывать продукты на ленту. Потом поднял глаза и сказал: «Все, спектакль окончен», и мне стало ясно, что он все понял, а еще — что все покупатели смотрят только на нас. Папа сказал мне: «Ступай, сложи все в мешки», и я очень обрадовалась, потому что сама я не знала, что делать дальше. А потом папа посмотрел на меня и улыбнулся настоящей улыбкой, только я на этот раз не смогла улыбнуться в ответ.
    
    
Больше мы не говорили о том, что случилось, и весь день сердце у меня как-то ныло, а руки и ноги были будто бы и не мои.
   
   
    
     
Разбитое окно
    
    
— Дядя Стэн, — сказала я на следующее утро на собрании, — вы мне нашли адрес брата Майклса?
    
— Ах, голова дырявая, — сказал Стэн. — Прости, малыш, позабыл. Ты мне напомни еще раз.
    
— Ладно.
    
Он сказал:
    
— Ты как там?
    
— Нормально, — сказала я. — Просто мне очень нужно ему написать.
    
— Ладно, — сказал дядя Стэн, — сделаю себе памятку. — Он достал клочок бумаги, написал на нем что-то, сложил и засунул под обручальное кольцо. — Ну как?
    
— Здорово, — сказала я.
    
Дядя Стэн нахмурился:
    
— У тебя точно ничего не случилось, малыш? Как там дома дела?
    
— Нормально, — ответила я.
    
Я не могла ему рассказать про вчерашнюю историю с Дугом Льюисом. Папа бы рассердился. Да и вообще, все это как будто застряло у меня поперек груди: попытаешься вытащить — будет очень больно.
    
Когда мы вернулись домой, я попросила у папы листок писчей бумаги.
    
— Зачем? — спросил он.
    
— Написать брату Майклсу.
    
— Кому?
    
— Брату, который к нам приезжал и говорил про то, как двигают горы.
    
— С чего это ты вдруг собралась ему писать?
    
— Он мне понравился.
    
Папа покачал головой и пошел в промежуточную комнату. Взял лист бумаги со своего стола.
    
— Больше не дам, — сказал он. — Так что смотри не испорти.
    
Я пошла наверх. Подумала — письмо ведь можно написать и прямо сейчас, хотя у меня пока нет адреса. Очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Я написала:
    
     
Дорогой брат Майклс!
     
Это Джудит Макферсон, девочка, с которой Вы разговаривали после лекции о горчичных зернышках. Помните, Вы еще подарили мне несколько зернышек? Я надеюсь, что у Вас все хорошо.
    
    
Я минутку подумала.
    
     
Я пишу, чтобы поблагодарить Вас за то, что Вы приехали к нам в общину. Ваша лекция изменила мою жизнь. Когда я вернулась домой, я сотворила чудо, а потом еще много разных чудес, но первое случилось в ночь после того, как Вы сказали мне про веру. Я понарошку устроила снегопад в своем игрушечном мире — и пошел настоящий снег. У меня в комнате есть мир, сделанный из всякого хлама. Я устроила там снегопад, а потом пошел настоящий снег, помните?
     
После этого я снова устроила снегопад, а потом я велела ему прекратиться. Потом я вернула соседке ее кота, а еще наказала одного мальчика в школе. Но теперь он все время стучит в нашу дверь, а вчера его отец стал угрожать моему папе в магазине и назвал папу «штрейкбрехером».
    
    
Я пожевала кончик карандаша.
    
     
От полиции никакого толку. Никто не верит, что я могу творить чудеса. Да, а еще я много раз слышала голос Бога.
    
    
«А вот это вычеркни», — сказал Бог.
    
— Не хочу.
    
«Это опасно», — сказал Бог.
    
— Но у меня же нет другого листка бумаги.
    
«Вычеркни!»
    
Я вычеркнула.
    
     
Дело в том, что теперь я не знаю, следует ли мне и дальше творить чудеса. Обладать этим даром не так просто, как кажется.
     
Вы говорили, что главное — сделать первый шаг, а у меня теперь получается, что вот я его сделала, а обратно не вернуться.
    
    
Тут папа крикнул: «Ужинать!», я свернула письмо, положила в дневник, спрятала и то и другое под половицей и пошла вниз.
    
    
Через некоторое время мы осмысляли Грехопадение, которое случилось шесть тысяч лет назад — от нас до Иисуса две тысячи лет, от Иисуса до Адама — четыре тысячи, сказал папа, а я попыталась осмыслить, почему мне опять приходится есть горькую зелень, и ничего не сказала. Только все это, похоже, отразилось у меня на лице, потому что папа сказал:
    
— В Африке тысячи детей были бы только рады такому ужину.
    
Я чуть было не ответила: «Так давай им его и отправим», но тут мы услышали, что в прихожей что-то разбилось.
    
Папа сказал:
    
— Оставайся здесь. — И вышел.
    
Я так долго ничего не слышала, что в конце концов встала и тоже пошла в прихожую. Там меня сразу же встретил порыв ветра с дождем. А потом я увидела, что папа стоит, повернувшись ко мне спиной, а у ног его — осколки цветного стекла, а среди осколков — кирпич, а на том месте, где во входной двери был витраж, теперь — большая дыра. А за ней ночь.
    
Папа прочистил горло. Он сказал:
    
— Пожалуйста, вернись в кухню.
    
Я села у печки, подтянула вверх колени и положила на них подбородок. Я сказала Богу:
    
— Пожалуйста, помоги папе.
    
В коридоре раздался папин голос:
    
— Я звоню сообщить, что в моем доме только что разбили стекло. Да… на входной двери… Минут пять назад… нет, сейчас — нет.
    
Я уставилась в огонь. Угли мерцали, вспыхивали, но в самой сердцевине, где они были совсем бледными, ничего не двигалось.
    
— Я требую, чтобы сюда кого-нибудь прислали, — говорил папа. — Я уже сообщал, что здесь происходит, но ничего предпринято не было… Нет. Это вы послушайте. У меня десятилетняя дочь…
    
В огне образовались пещеры. А еще расщелины, каньоны и овраги. Я представила себе, что лечу к центру земли. Жар лизал щеки. Жар спек губы. Я закрыла глаза, их тоже омыло жаром.
    
Папа все говорил. Я углубилась еще дальше в огонь. Это напоминало тихую смерть или сон. Лицо защипало, но я не отодвинулась. Так, наверное, чувствует себя звезда, подумала я, а звезды — это просто печки, которые сжигают сами себя, а потом рушатся внутрь, которые становятся все краснее и краснее, а потом все холоднее и холоднее, пока не останется только горстка серого пепла.
    
Щелчок — это папа положил трубку. Я отодвинулась вместе со стулом. Когда он вошел в кухню, по его голосу невозможно было сказать, что вообще что-то случилось. Он сказал, что сначала уберет осколки, а потом мы будем дальше читать Библию.
    
Мне он не позволил помочь. Я смотрела от дверей в кухню, как он сгребает осколки в ведро. Видела, как он их заворачивает, чтобы мусорщики не поранились. Видела, как подметает пол, потом проводит по нему рукой на случай, если еще что-то осталось.
    
— Несколько недель не ходи здесь в одних носках, — сказал он.
    
— Хорошо, — сказала я. Подняла голову и закричала.
    
В дыру, образовавшуюся в двери, глядело лицо, трясущееся белое лицо с красными губами, темными волосами, в полиэтиленовой накидке от дождя. Папа тоже подскочил. А потом сказал:
    
— Миссис Пью!
    
— О, Джон! Я все видела! — сказала миссис Пью. Она будто бы растворялась. Черные змейки сползали по ее лбу, голова тряслась почем зря. — Трое мальчишек на велосипедах!
    
— Я знаю, — сказал папа. — Я уже звонил в полицию. Они этим займутся.
    
— У одного был кирпич, — сказала миссис Пью. — Какой ужас! Зачем они это сделали?
    
Папа сказал:
    
— Не знаю, но вы не волнуйтесь. Ступайте в дом. Нельзя вам стоять на таком дожде.
    
— С вами и с Джудит ничего не случится? — сказала она, а папа взял ее под руку.
    
Вернувшись, папа пошел в гараж и принес несколько кусков фанеры. Он один за другим приколачивал их к двери. Я не могла на это смотреть, не могла видеть, что он делает с маминой дверью. Но я слышала, как скрипит и крошится дерево, как хлещет дождь и воет ветер. Наконец дыра исчезла, и в прихожей опять стало тихо.
    
Когда папа вытирал пол, явился полицейский. Он встал в прихожей и стал что-то писать в блокнот. Папа дождался, пока он закончит, — в свете лампы папины глаза блестели как два уголька.
    
Полицейский сказал:
    
— Так вы не видели, кто это сделал?
    
— Нет.
    
— И нашли только кирпич?
    
— Да.
    
— И было это примерно в девятнадцать часов?
    
— Примерно.
    
Рация на плече у полицейского ожила, и он сказал в нее сквозь треск:
    
— Да, порядок, пусть подождет… нет, мелкое хулиганство.
    
Папа ждал. Треск смолк. Папа сказал:
    
— И что вы собираетесь с ними делать?
    
Полицейский сказал:
    
— С кем, мистер Макферсон?
    
— С этими бандитами.
    
— Вы же не знаете, кто это сделал, — сказал полицейский.
    
Папа закрыл глаза, потом открыл снова. Мне показалось, что он говорит что-то, не разжимая губ. Потом он сказал:
    
— Это те же мальчишки, на которых я жалуюсь вот уже целый месяц.
    
— Но вы же их не видели.
    
— В этот раз — нет. Мы с дочерью были в кухне. Мы услышали звон стекла, а когда выскочили, их уже не было.
    
— Ну вот, — сказал полицейский. Он спрятал блокнот.
    
— Но их видела наша соседка.
    
Полицейский сказал:
    
— А она сможет их опознать?
    
У папы на виске забилась вена.
    
— Не знаю, может, вы у нее и спросите?
    
Полицейский сказал:
    
— Я ведь пытаюсь вам помочь, мистер Макферсон. На вашем месте я бы подумал об установке камеры видеонаблюдения. Запись потом можно использовать в суде.
    
— Камеры? — Папа как-то странно засмеялся.
    
Полицейский сказал:
    
— Сегодня мы уже вряд ли что-то сделаем. Я приложу этот материал к другим вашим заявлениям. Если случится что-то еще, вы знаете, где нас искать.
    
Папа качнул головой. Казалось, он пытается вытрясти из нее что-то, что оторвалось там внутри. Он сказал:
    
— Как — и всё?
    
— Кроме того, мы будем периодически патрулировать вашу улицу, — сказал полицейский. — Спокойной ночи, мистер Макферсон.
    
Он вышел и затворил за собой нашу новую дверь.
    
    
Я закусила губу. Увидела, что волоски у папы на голове сияют в свете лампы. Руки его висели по бокам. Он почесал лоб, потом руки снова упали туда же. Он сказал:
    
— Твоя мама очень любила эту дверь.
    
Мне вдруг захотелось дотронуться до него.
    
— Прости, — сказала я. Мне вдруг стало страшно; папа никогда не говорит про маму.
    
Он моргнул, словно просыпаясь:
    
— За что тебя-то простить?
    
А потом он нахмурился, и темнота снова нахлынула на его лицо.
    
— Ты тут ни при чем!
    
Но сказал он это так, как будто именно я и была во всем виновата. Потом он опустил швабру в ведро, запер дверь, взял мешок с осколками, и мы вернулись в кухню.
    
И я съела всю горькую зелень до последнего кусочка, хотя она была холодной и склизкой, — чтобы папа и дальше осмыслял Грехопадение, которое случилось шесть тысяч лет назад, а не то, что случилось сорок пять минут назад в нашей прихожей.
   
   
    
     
История
    
    
Жили-были мужчина и женщина. Они встретились, и полетели искры, и столкнулись кометы, астероиды принялись кувыркаться, а атомы раскалываться пополам. Он полюбил ее до конца вечности, она полюбила его больше всей жизни. Были они как две горошинки в стручке, как вершок и корешок, как крестик и нолик.
    
Было в ней что-то, что заставило его подойти ближе. Было в нем что-то, что заставило ее поздороваться. Они поженились в городке, в котором выросли, и родные их были очень счастливы. А потом кто-то постучал им в дверь и сказал, что мир скоро погибнет. Мужчина поначалу не знал, что и думать, а женщина сразу же увидела свет.
    
Верить — значит отказываться от очень многого; их родные больше не хотели их знать, они переехали в другой город, где очень были нужны проповедники. Они купили домик из кирпича. Мужчина стал работать на заводе. Женщина шила платья. Соседи их сторонились. Но им было все равно. Им хватало друг друга.
    
Они заполнили дом вещами, которые больше были никому не нужны: дверь с нарисованным деревом, часы без маятника, раскладное кресло без пружин, старый меховой половичок, вытертый коврик со змеями и лианами, картинки с изображением ангелов, расколотые кафельные плитки, на которых были нарисованы райские птицы.
    
Женщина соскребла с двери краску и расчистила стекло — чтобы было видно дерево, чтобы свет блестел на плодах. Они заштопали коврик. Расколотыми плитками выложили бортик камина. Женщина мастерила из лоскутков занавески и покрывала. Мужчина срыл слой бетона возле дома, посадил зимние розы, дипсис и вишню.
    
Иногда я их вижу — она сидит вечером напротив него в кресле, длинные волосы перекинуты через плечо, она вышивает люпины и мальвы, оборачивает шелковую нитку вокруг иглы и втыкает ее в самую середину. А потом мне кажется, что они сидят рядом, что она что-то штопает. Потом я думаю — нет, когда он читает вслух Библию, она сидит у его ног. Женщина ждет ребенка. Мужчина молод. Они часто улыбаются друг другу.
    
А потом я выключаю воображение, потому что не хочу смотреть на то, что будет дальше. Но часто, именно потому, что я не хочу этого видеть, оно встает перед глазами.
   
   
    
     
Поганец
    
    
В понедельник, в середине дня, миссис Пирс читала нам «Паутинку Шарлотты», как вдруг дверь распахнулась и в класс вошел Дуг Льюис. С ним вместе вошел запах — запах подгнивших фруктов, запах старых винных бутылок, которые папа собирает, чтобы потом сдать. Миссис Пирс сдвинула очки на кончик носа. И сказала:
    
— Я вам могу чем-то помочь?
    
Дуг сказал:
    
— Вы так легко не отделаетесь. Я хочу забрать своего сына! Вы, блин, держите его после уроков уже целую неделю.
    
Все осели на стульях, будто их окатили холодной водой.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Вы не хотите поговорить за дверью?
    
Дуг сказал:
    
— Нет, не хочу!
    
Голос звучал громко и как-то смазанно, будто язык или губы у него плохо двигались.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Я не понимаю, как вас впустили в школу в таком состоянии, мистер Льюис, но я уверена: вас незамедлительно выведут обратно.
    
Она подошла к двери и попыталась взять его за локоть, но он отбросил ее руку.
    
Я посмотрела на Нила. С ним произошло что-то странное. Нил, которого я знала, исчез, на его месте появился другой мальчик, меньше, с белым, невнятным лицом, по которому будто бы провели тряпкой. Он напоминал одного из тех осьминогов, которые прямо на глазах меняют окраску, так что никогда не скажешь, где именно они находятся.
    
— Вы издеваетесь над моим сыном! — заорал Дуг.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Два возражения, мистер Льюис. Во-первых, это ваш сын уже бог знает сколько времени издевается над другими учениками. Во-вторых, я не люблю, когда мне угрожают. Никогда не любила и менять своих привычек не собираюсь. А теперь прошу прощения, но вы прервали урок, а он закончится только через пятнадцать минут. Если вам нужен ваш сын — пожалуйста, забирайте. Я только вздохну свободнее. От него одни неприятности.
    
Дуг Льюис подошел к миссис Пирс вплотную. Он сказал:
    
— Ты, сучка заносчивая. Я на тебя еще пожалуюсь куда следует. Попробуй потом найти работу!
    
Миссис Пирс отвернулась. Дуг вроде подумал о чем-то — слышно было его тяжелое дыхание, — но потом решил, что все-таки не стоит, и ринулся к Нилу. Рухнул стул. Дуг толкнул Нила к двери, тот полетел вперед, одергивая свитер. Лицо его по-прежнему было совсем белым.
    
Дуг Льюис свирепо огляделся, будто выискивая кого-то, потом снова повернулся к миссис Пирс, но она на него не смотрела. Дуг вытолкал Нила в коридор и вышел следом, грохнув дверью так, что задребезжали оконные стекла.
    
Миссис Пирс слегка расслабила плечи. Через минуту сказала:
    
— Сидите и спокойно работайте, класс номер восемь. Я сейчас вернусь.
    
Потом она тоже вышла, и мы остались в тишине.
    
Весь остаток дня я думала про Дуга Льюиса, про то, как Нил переменился прямо на моих глазах. Думала о том, как странно стало в классе после его ухода. Будто с нами со всеми случилось что-то позорное, будто мы все вдруг оказались без одежды и теперь не можем смотреть друг другу в глаза. А самое странное — я ведь хотела, чтобы такое случилось, и вот случилось, но чувствовала я себя совсем не так, как ожидала. А совсем наоборот.
   
   
    
     
Подняться выше
    
    
Вечером, после ужина, папа сказал:
    
— Я хочу с тобой поговорить, Джудит.
    
— А-а, — сказала я. Мне вдруг захотелось в туалет.
    
Папа сложил руки на столе и строго на меня посмотрел.
    
— Полагаю, тебя пугает то, что происходит в доме. Ты не бойся. Случается, что служители Господа становятся объектами нападок, их вины в этом нет. Мы не должны думать, что Бог нам больше не помогает. Это лишь испытание веры, понимаешь?
    
Я кивнула.
    
— Испытание не бывает приятным, но это удел всех христиан. Чем тяжелее испытание, тем больше от него пользы. — Он нахмурился. — Дело в том, что вера помогает нам подняться выше таких вещей. Они перестают казаться такими уж важными; мы видим их подлинную сущность. А подлинная сущность их такова: это камушки на переправе, которые ведут нас ближе к Богу. Но конечно, не мешает знать и непосредственную причину недавних событий.
    
Моему желудку показалось, что мы переезжаем через крутой горбатый мостик. Я сказала:
    
— Непосредственная причина…
    
Папа сказал:
    
— Непосредственная причина далеко не всегда очевидна; эти мальчишки действуют не от собственного имени, пусть даже и сами этого не зная; причина беспорядков в городе на самом деле не завод; все эти забастовщики — пешки в большой игре. Кто-то стоит за всем этим.
    
— Да? — сказала я.
    
В комнате стало невыносимо тихо.
    
— Все это знаки близкого конца, — сказал папа. — И мы знаем, кто ревет как лев в жажде кого-нибудь пожрать.
    
— А, — сказала я, и комната вновь ожила. — Ты имеешь в виду Дьявола.
    
— Он и есть наш истинный враг, — сказал папа. — Истинный враг всякого христианина.
    
— А ты разве не думаешь, что эти мальчишки — плохие?
    
— А бывают плохие люди или только плохие поступки?
    
Я подумала.
    
— Бывают, — сказала я.
    
— Иисус говорит иначе, — сказал папа, и я видела, что ему приятно меня поправить. — Иисус говорит, что зло, исходящее из человека, навлекает на него проклятие.
    
И тут я поняла, что папа хочет сказать, потому что раньше мне было не представить, что мне будет жалко Нила, но, когда я выяснила, что собой представляет Дуг, мое отношение к Нилу как-то изменилось; теперь я злилась не на него, а на Дуга. А если у Дуга тоже был плохой отец? Я бы тогда и его стала жалеть? А как быть с отцом Дуга — и с его матерью? Передо мной вдруг появилась длинная череда фигур, будто бы вырезанных из бумаги. Я сказала:
    
— Кто же тогда виноват?
    
— В чем?
    
— Во всем.
    
— Дьявол.
    
— А если он тоже бумажный? — спросила я, не подумав. — В смысле, а что, если его тоже кто-то сделал таким?
    
— Нет, — сказал папа. — У Дьявола был выбор, он мог служить добру вместе со всеми остальными ангелами.
    
— Значит, мы должны злиться на Дьявола?
    
Папа сказал:
    
— Злиться ни на кого не надо. Иисус никогда не злился. Он говорил: «Прости им, ибо они не ведают, что творят».
    
— Но Бог же сказал: «око за око», — сказала я. — «Жизнь за жизнь». — Я выпрямилась. — Это Его закон.
    
Папа сказал:
    
— И что бы ты хотела, чтобы применили к тебе?
    
Я не ответила.
    
    
Поздно вечером, когда папа уже лег, я проснулась и услышала под окном голоса. Нил Льюис, Гарет, Ли и другие мальчишки сидели на велосипедах под уличным фонарем, прислонившись к ограде. Нил взгромоздился на спину другого мальчишки. Они пили из банок, давили их и надевали на ветки маминой вишни. Смех их звучал как рев ослов и хрюканье свиней. Двое мальчишек подошли к нашему забору, расстегнули штаны. Я увидела, как свет блеснул на двух изогнутых струйках, и по телу прошла волна холода. Я села в постели. Я сказала: «Мы должны подняться выше».
    
Я сказала: «Они не ведают, что творят».
    
Я сказала: «Я их прощаю».
    
Не помогло.
   
   
    
     
Чертовка
    
    
В субботу мы пошли проповедовать в Хилтоп. Хилтоп — это микрорайон в дальнем конце города, там находится «социальное жилье». Деревьев там нет. Между изгородями и панельными домиками свистит ветер, а за домиками ничего, одна гора.
    
В Хилтоне живут странные люди. Например, Чокнутая Джейн, которая обнимает детишек и плачет, Джангл-Джун, которая приглашает к себе незнакомых людей, Плут Фил, который ходит в подпоясанном макинтоше и водит за собой трехногого пса, Кэрион, который считает, что за ним шпионит правительство, поэтому буро-оранжевые шторы у него в доме всегда задернуты, а выходя за продуктами, он маскируется. Со всеми с ними мы хотя бы раз да беседовали. Папа даже начал изучать с Кэрионом Библию, но это оказалось непросто, потому что тот постоянно вскакивал и бежал смотреть сквозь шторы.
    
В Хилтоне живет еще один человек. Нил Льюис. К Льюисам мы никогда не заходили, поэтому я не знала, где именно он живет, однако была почти уверена, что в одном из домов на Мурленд-роуд, на самом гребне холма. Я как-то видела, как Нил едет туда на велосипеде. Я и думать боялась, что будет, если мы сегодня зайдем к Нилу. Теперь, когда он стучит нам в дверь. Теперь, когда бастуют и Дуг не на работе. Теперь, когда Дуг разозлился из-за всего, что с Нилом случилось в школе. Я понятия не имела, что будет, и даже думать об этом не хотела.
    
Встретились мы у Стэна. Посидели на его красном диване, в комнате пахло лосьоном после бритья, потому что там был Гордон, и псиной, потому что там был пес, и тостами, потому что у Стэна всегда пахнет тостами, и мы прочитали отрывок из Библии. Потом Стэн помолился, Маргарет сказала, чтобы, когда закончим, мы все заходили на блины, а потом мы отправились.
    
Стэн работал один, мы работали с папой, Гордон работал с Альфом, Брайан — с Джози, а Элси и Мэй работали вместе.
    
Джози ткнула меня в бок:
    
— А ты чего не в пончо?
    
— Слишком оно хорошо для проповеди, — сказала я.
    
Она вроде как призадумалась.
    
— Да, пожалуй, — сказала она.
    
Было очень холодно, я даже пожалела, что не надела пончо. На земле лежала изморозь, иногда пролетали градины. Взгляды, которые на нас бросали, были немногим теплее. В окнах висели плакаты. На них было написано: «ПОДДЕРЖИМ ЗАБАСТОВКУ!» и «ЧЕСТНАЯ РАБОТА ЗА ЧЕСТНУЮ ПЛАТУ». А я все думала про Нила.
    
Была одна слабая надежда: если достаточно людей откроют нам двери, мы просто не доберемся до Мурленд-роуд. Это было вполне возможно, потому что по какой-то неведомой причине в Хилтопе, в отличие от других мест, редко прибегали к Тактике Уклонения, наоборот, приглашали нас зайти. Собственно, иногда потом было не так-то просто выйти.
    
С первого же раза нам крупно повезло. Нам открыл толстый человек в рубашке, скорее желтой, чем белой, с сальными волосами, которые топорщились надо лбом. В гостиной у него висели фотографии мужчины в белом костюме с вывернутыми внутрь коленками и картинки с изображением гавайских девушек — кожа у них была странного зелено-оранжевого оттенка. Толстяк показал на фотографию мужчины в белом костюме и сказал: «Король жив!» Папа ответил, что другой Король, он же Царь, тоже жив, и показал толстяку отрывок из Откровения, где говорится про Иисуса на белом коне. Он вручил ему журнал и сказал:
    
— Тут все объяснено подробнее.
    
Толстяк взял журнал, но внутрь не заглянул. Вместо этого неприятно ухмыльнулся мне и стал хлопать ладошами у моего лица, якобы изображая крокодила. Он сказал, что у него есть дочка моих лет, но он ее совсем не видит. Папа сказал:
    
— Ведомо ли вам, что в скором времени все семьи воссоединятся?
    
Тут толстяк заплакал. Он сказал, что жена не пускает его к дочери. Папа нашел еще одну цитату, но толстяк даже и не взглянул, он вытирал ладонью слезы. Он сказал, что это вовсе не он пил запоями. Пила она, стерва, а в суде наврала, что все было наоборот. И это она — шлюха, она спуталась с этим из соседнего дома. Он много раз подумывал взять топор и раскроить обоим головы. А вот теперь она отобрала у него его ангела. Она допрыгается, сказал он, она допрыгается, в один прекрасный день… — но я так и не узнала, до чего она допрыгается, потому что тут папа сказал, что нам пора.
    
После этого было много домов, где перед нами захлопывали двери, а потом еще много, где просто никого не было, и папа сказал, что туда мы зайдем попозже, и я подумала, что так ведь мы, чего доброго, и доберемся раньше полудня до Мурленд-роуд. Наконец мы оказались у дома, где дверь нам открыла девочка. Она была в пижаме и босиком. В доме было тепло, я слышала, как там разговаривают, как хлопнула дверь. Была моя очередь, поэтому я сказала:
    
— Здравствуй. Мы пришли с доброй вестью про новое царство. Знаешь ли ты, что скоро вся земля станет раем?
    
Девочка уставилась на меня, уставилась на папу, потом уставилась на Библию.
    
Я сказала:
    
— Ты хотела бы жить в мире, где больше не будет ничего плохого?
    
Девочка потопталась по ковру. Ковер был розовый, пушистый. Было видно, что ногам ее там уютно. Я сказала:
    
— Я уверена, что хотела бы. Хочешь, я прочитаю тебе цитату из этой книги?
    
Девочка засунула палец в правую ноздрю, повернула.
    
Я сказала:
    
— В этом стихе говорится о будущем.
    
Я прочитала отрывок из Исаии про то, как барс будет лежать вместе с козленком.
    
Девочка вытащила палец из носа и засунула в рот.
    
Я сказала:
    
— Бог обещал, что земля превратится в рай. Мы повсюду видим знаки того, что это случится очень скоро. Хочешь узнать об этом побольше?
    
Девочка вытащила палец изо рта и засунула в другую ноздрю.
    
Мне стало жарко. Если она вот прямо сейчас чего-нибудь не скажет, придется уходить. Я хотела схватить ее за голову и заставить прочитать хоть что-то. Я хотела заставить ее что-нибудь сказать, чтобы я могла что-нибудь сказать в ответ.
    
Тут появилась женщина. В каждом ухе у нее было по три золотых колечка, на шее цепь с чем-то вроде золотого головастика, а на каждом пальце по золотому перстню. Она держала в руке сигарету. Распахнула дверь пошире и сказала:
    
— Вам чего надо?
    
Я открыла рот, но тут папа сказал:
    
— Доброе утро. Моя дочь говорила вашей про то, какая надежда ждет нас в будущем. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: вы верите в то, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?
    
Женщина сказала девочке:
    
— Ступай в дом. — А потом сказала папе: — Нам это до лампочки, пупсик.
    
Папа сказал:
    
— Вы знаете, каков божественный план относительно нашей планеты? Хотите узнать, как обеспечить лучшее будущее себе и своей семье?
    
Женщина помахала рукой и крикнула кому-то на другой стороне улицы:
    
— Эй, Шин! Эге-гей! Не забудь, вечером играем в бинго!
    
Папа сказал:
    
— Вы не задумывались над тем, что ждет этот мир?
    
Женщина пососала сигарету, глаза ее наполовину закрылись, грудь приподнялась.
    
— Да нет, в общем-то, — сказала она и выдохнула дым папе в лицо.
    
— Господь сказал, что вмешается в земные дела и положит конец нынешней жестокости, — сказал папа. — Показать вам, где это написано?
    
— Да не трать ты время попусту, — сказала женщина.
    
— Что же, ладно, спасибо, мы еще зайдем, — сказал папа, и мы пошли назад по садовой дорожке.
    
Еще несколько домов — и мы оказались на Мурленд-роуд.
    
    
Только мы туда свернули, меня начало тошнить. Мы ударились, как об стену, о ветер с горы, он принес с собой градины. На дороге стояла сгоревшая машина, тут же было множество мальчишек на велосипедах, где-то бухала музыка. Я посмотрела на мальчишек на велосипедах, но Нила не увидела.
    
Я сказала:
    
— А может, в те дома, куда мы не попали, кто-нибудь уже вернулся?
    
— Да мы же только оттуда.
    
— И что? — сказала я. — А может, они уже пришли. А некоторые мы вообще пропустили, помнишь — там, где дорога загибается. Нужно бы туда зайти, пока не забыли.
    
Папа сказал:
    
— По-моему, мы ничего не пропустили.
    
— Пропустили, — сказала я, — и если мы туда не вернемся, мы можем вообще про них забыть, а Армагеддон, может, уже завтра, и они так и не услышат спасительную весть.
    
Папа нахмурился:
    
— Джудит, чем тебе не нравится эта улица?
    
— Ничем! — ответила я.
    
— Тогда пошли.
    
В первом доме, к которому мы подошли, калитка висела на одной петле. Мы постучали, но могли бы и не стараться: бультерьер, привязанный рядом с каким-то матрасом в палисаднике, начал рычать и рваться с цепи. Мимо пронесся целый табун велосипедов, мальчишки кричали: «Святоши сраные!»
    
Папа постучал еще раз. Я отодвинулась подальше от бультерьера, который, видимо, решил задушить себя до смерти.
    
— Папа, — сказала я.
    
— Да.
    
— Нам обязательно проповедовать на этой улице?
    
Папа сказал:
    
— Джудит, живущие здесь люди не меньше других достойны услышать благую весть.
    
Мы прошли подальше, к следующему дому. Одно окно было заклеено упаковочной лентой, на почтовом ящике не хватало крышки. Наверху хлопнула дверь, и кто-то прокричал: «Кого там принесло? Пусть валят отсюда!» На сей раз дверь открыл старичок с глазами как у дикого зверя. Папа сказал:
    
— Доброе утро, сэр. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: верите ли вы в то, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?
    
Глаза старичка перескочили с меня на папу. Он громко сглотнул, губы завернулись внутрь и одна под другую, будто бы он жевал.
    
Папа сказал:
    
— Полагаю, с тех пор, как вы были маленьким, многое изменилось. Полагаю, в те времена можно было уйти из дома и оставить дверь незапертой. А теперь все иначе, да? Неудивительно, что очень немногие верят в Бога. Но в Библии написано, что будет дальше, вот, посмотрите.
    
Челюсть старичка задвигалась, но оттуда не донеслось ни слова. Взгляд прыгнул внутрь дома, потом снова к нам.
    
Папа прочитал цитату и дал старичку брошюру. Пальцы у старичка были желтые, брошюра шуршала в его руках. Папа сказал:
    
— Вот, посмотрите. Это то, что Бог обещал устроить на земле. Вы хотели бы жить в таком мире?
    
Женский голос крикнул:
    
— Пусть валят отсюда!
    
Старичково адамово яблоко запрыгало вверх-вниз. Он попятился, закрывая дверь.
    
Папа сказал:
    
— Я так понял, сейчас не самое подходящее время. Мы еще зайдем и обсудим с вами надежды на будущее. У вас есть Библия? Если да, почитайте то, что здесь рекомендуется.
    
Мы вышли из садика, и папа записал все подробности. Он сказал:
    
— Похоже, Джудит, нам удалось отыскать Овцу. Я почти уверен, что нам удалось отыскать Овцу.
    
Было без двадцати двенадцать. Я подумала — а может, и получится. Всего-то и надо — еще два-три дома, где с нами немного поговорят.
    
В следующем доме нам открыл дяденька в жилетке и брюках, подвязанных веревочкой. Жилет доходил до верхней части живота, а брюки — до нижней. Между ними тело было цвета бараньего жира, который папа сохраняет от воскресных обедов, а на нем множество бледных волосков. Папа сказал:
    
— Здравствуй, Клайв, как жизнь? Ты, наверное, знаешь, что я христианин. Мы с дочерью ходим и делимся с твоими соседями надеждой на будущее.
    
Дяденька вовсе не смотрел на папу. Он хмыкнул и стал смотреть в конец улицы. Подбородок его торчал вперед.
    
Папа сказал:
    
— Не знаю, как тебе, а мне не нравится, что творится в этом мире.
    
Клайв посмотрел в один конец улицы, потом в другой. Похоже, он задерживал дыхание, потому что время от времени воздух понемногу вырывался у него изо рта. Он положил руку на косяк у меня над головой, бараний жир дрогнул. Под мышкой у него двумя кустиками росли бледные волосы, как две рощи, где ветер дует в разные стороны.
    
Папа сказал:
    
— Но в Библии сказано, что мы живем в последние времена, скоро Бог уничтожит этот мир. Ты хотел бы жить в мире, где всем гарантирована работа, а нищета ушла в прошлое?
    
Клайв кивнул кому-то на другой стороне улицы. Выпустил еще немного воздуха. Но так и не взглянул на папу.
    
Папа сказал:
    
— Оставить тебе брошюрку, где обо всем этом рассказано подробнее?
    
Клайв целую минуту не делал вообще ничего. Потом покачал головой, очень медленно, из стороны в сторону.
    
Папа сказал:
    
— Ну что же. Поговорим об этом в другой раз.
    
Клайв хмыкнул, снял руку с косяка и закрыл дверь.
    
— Сатана ослепил их разум, — сказал папа, когда мы шли к калитке.
    
Мы дошли до конца улицы по одной стороне и перебрались на другую. Было без десяти двенадцать. Я уже сильно надеялась, что все получится. Если только еще хоть кто-то с нами поговорит.
    
Мы подошли к дому, где во дворе валялся автомобильный двигатель и стояла детская коляска. Дверь снизу была забита фанерой, окно сверху заклеено липкой лентой. Папа постучал, вышла девушка с младенцем на руках. Ей было, наверное, лет пятнадцать. Вид у нее был сонный. На руках росли черные волоски, и над губой росли черные волоски, а еще черные волоски росли между бровей. Под футболкой было видно соски. Она была босиком. Младенец хныкал, жевал свой кулачок и был без подгузника.
    
Папа сказал:
    
— Доброе утро. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: вы верите, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?
    
Похоже, веки ей было не поднять — слишком тяжелые. Она сказала:
    
— Чего?
    
Папа повторил свой вопрос.
    
Она качнулась взад-вперед:
    
— Вы, что ли, мормоны?
    
— Нет, — сказал папа, — мы делимся с вашими соседями надеждой, которую дарует Библия.
    
Он протянул девушке брошюрку. Она скосила глаза.
    
— Это сколько стоит?
    
— Нисколько, — улыбнулся папа. — Возьмите и почитайте, если захочется. Но я все-таки хотел поделиться с вами надеждой на будущее, которое…
    
Девушка открыла дверь. И сказала:
    
— Я с им не могу тут стоять, застудится.
    
Папа сказал:
    
— А. Да. Большое спасибо. — И мы пошли за ней в дом.
    
В доме пахло жареным, птичьей клеткой, сыростью и еще чем-то, очень противно, у меня от этого запаха подвело живот, потому что запах напомнил мне о ком-то. Девушка отвела нас в комнату в дальней части дома.
    
Я никогда не видела такой комнаты. На полу линолеум, на стенах, до середины, тоже. Никакой мебели, только кухонные шкафы без дверок, и пластмассовый столик, и металлические скамейки, прикрученные к полу. Работала стиральная машина, между нею и столиком была засунута швабра.
    
Мы сели у столика. Я положила на него руку, он оказался липким и скользким. Я сняла руку и положила на колено — надеюсь, девушка не заметила. Она задрала футболку и принялась кормить младенца грудью. Вокруг ее соска росли черные волоски. Мне стало жарко, я посмотрела на ее ноги. Между пальцами были красные отметины. Из некоторых, кажется, недавно шла кровь.
    
Папа прочитал часть двадцать четвертой главы из Евангелия от Матфея, про признаки кончины века. Он сказал:
    
— Ведь сразу ясно, что Иисус указывает нам, когда придет этот день. — Он ткнул пальцем в нужные стихи, но девушка, похоже, не могла сосредоточиться. Папа сказал: — У вас есть Библия? Если да, посмотрите отрывки, указанные здесь. Думаю, вам будет очень интересно.
    
А потом раздался звук — вроде как грузовик остановился возле дома и в нем открылась дверца. Из прихожей долетел порыв холодного воздуха, грохнула входная дверь. Папа встал, улыбнулся. Он сказал:
    
— Давайте мы как-нибудь еще к вам зайдем, ответим на вопросы, которые у вас возникнут.
    
Мы подошли к кухонной двери, папа протянул руку, чтобы ее открыть, но тут она сама открылась, внутрь, и за дверью оказался Дуг Льюис.
    
Дуг посмотрел на папу. Посмотрел на меня. Посмотрел на девушку — она тут же выскочила из комнаты. Я услышала, как заплакал младенец, а Дуг снова перевел взгляд на папу.
    
Папа сказал:
    
— Привет, Дуг, я не знал, что ты тут живешь. Мы разговаривали с твоей дочерью про…
    
Дуг, похоже, удивился не меньше нашего. А потом он сказал — и голос его напоминал рычание:
    
— Она мне не дочь.
    
Папа взял меня за руку.
    
— Прости, что побеспокоили. Мы не знали, что ты здесь живешь. Мы пойдем.
    
Мы вышли в кухонную дверь — сердце у меня билось так медленно, что было трудно дышать. Мы прошли через прихожую — мне казалось, что мы под водой.
    
И тут Дуг заорал:
    
— Пойдете, мать вашу! — Он словно вдруг проснулся. — Валите! Валите из моего дома! И больше сюда ни ногой! Чтобы в калитку ни шагу! И даже на тротуар, мать вашу так!
    
Он орал все время, пока мы шли до входной двери и по дорожке. Думать и идти одновременно было трудно, хотя мне больше всего хотелось именно идти, потому что в голове было так, будто ее дергали в разные стороны, и еще я боялась потерять сознание.
    
— Не лезь к нам со своей сатанинской белибердой, Макферсон! Ходишь сюда, талдычишь про прекрасное будущее, а сам работаешь, пока мы сидим в дерьме! — Из окон уже таращились люди, и еще с другой стороны улицы, и из соседнего сада. — Да, и еще, Макферсон! Скажи своей чертовке, чтобы не лезла к моему сыну! Его из-за нее совсем загнобили! Скажи, пусть измывается над кем другим, слышишь? НЕ ЛЕЗЬ К МОЕМУ СЫНУ!
    
Мы шли дальше, но было как будто во сне, будто я провалилась под лед и иду ко дну. Круг света над головой делался все бледнее и бледнее. Главное — не останавливаться, подумала я. Главное — двигать ногами. И тут ноги превратились в две веревки, потому что перед собой я вдруг увидела Нила, он стоял на педалях велосипеда, а с ним был Гарет и еще другие мальчишки. Видимо, он вернулся с Дугом на фургоне.
    
Дуг продолжал орать, а мальчишки сорвались с места. Они подъезжали все ближе. Они вставали на педалях и наклонялись в разные стороны. Когда они проезжали мимо, из-под колес летели камешки, а сами колеса взвизгивали. Они ездили кругами, камни летели все быстрее.
    
Папа не останавливался. Он шел, не оборачивался и не выпускал мою руку. Он шел прямо по середине улицы. Даже не знаю, почему ни один велосипед нас не сбил, но обошлось. Мне казалось, что мы идем через Красное море, и между мной и папой непрерывно тек электрический ток, и воздух вокруг нас потрескивал.
    
Мы свернули с Мурленд-роуд. Мальчишки заорали. Бросили камень-другой. Потом отстали, и мы с папой остались вдвоем, только ветер завывал вокруг, а над долиной внизу плыли грядами облака.
    
Папа еще несколько секунд подержал мою руку, потом выпустил.
   
   
    
     
Ложь
    
    
По дороге домой папа молчал. Я бежала с ним рядом. Время от времени заглядывала ему в лицо, но оно превратилось в маску, ничего не прочитаешь. Когда мы пришли, папа сразу же отправился на кухню. Положил сумку на стол, потом обернулся. И сказал:
    
— Что у тебя произошло с Нилом Льюисом?
    
— Я ничего ему не делала, — сказала я.
    
Тогда папа закричал:
    
— Не лги мне, Джудит!
    
И меня будто снесло ветром.
    
— Ладно! — сказала я. — Я хотела его наказать! Наказать за то, что он со мной вытворяет каждый день. Я его ненавижу!
    
Папино лицо потемнело.
    
— Как это — наказать?
    
Я попыталась дышать медленно.
    
— Я творю разные вещи, — сказала я. — В Красе Земель. Я хотела, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое. Оно и случилось.
    
Папа сказал:
    
— Джудит, мы с тобой уже обсуждали эту ЧЕПУХУ! Я тебя предупреждал, что добра из этого не выйдет.
    
— Это не чепуха! — сказала я. — Я действительно это умею!
    
Папа подошел совсем близко:
    
— Ты хоть понимаешь, в каком я положении?
    
Я хотела смотреть ему в глаза, но не смогла, поэтому стала смотреть в пол.
    
— Мы с Дугом Льюисом никогда не ладили, но сейчас все в сто раз сложнее. Я из кожи вон лезу, чтобы у нас была еда на столе и крыша над головой, а ты задираешь его сына!
    
— Я никого не задираю.
    
— Ты сказала ему, что можешь творить чудеса!
    
— Не говорила! — сказала я.
    
— Что же тогда Дуг несет?
    
Я посмотрела на свои ботинки.
    
— Я написала про чудеса в сочинении. А Нил прочел его в классе.
    
Папа крепко хлопнул ладонью по столу.
    
— Проклятье, Джудит, да не можешь ты творить никакие чудеса!
    
Вся кровь в моем теле вдруг задрожала.
    
— МОГУ! — закричала я. — У меня есть особый дар! Все, что я придумала, — все исполнилось. Все до последнего. Но я не хотела никому говорить, хотела сказать только тебе — а ты мне не поверил!
    
Тогда папа закричал:
    
— У ТЕБЯ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО НИКАКОГО ОСОБОГО ДАРА!
    
Я шагнула назад и закрыла лицо ладонями.
    
Когда я отняла ладони, папины руки висели по бокам, а лицо его было белым. Он сказал:
    
— Что мне сказать, чтобы до тебя наконец дошло? Что мне сделать, чтобы ты повзрослела? — Он покачал головой. — В последний раз спрашиваю, Джудит: ты угрожала Нилу Льюису, ты задирала его? Смотри мне в глаза!
    
Я посмотрела и ответила:
    
— Нет.
   
   
    
     
Отдаю обратно
    
    
Я сидела у себя в комнате и смотрела в колени.
    
«Ты солгала», — сказал Бог.
    
— Если бы не солгала, папа бы еще сильнее рассердился.
    
«Опять лжешь», — сказал Бог.
    
— Ладно, помолчи! — сказала я. — Зря я вообще Тебя стала слушать! Лучше бы мне просто никогда не знать про эти чудеса. Если бы я послушала папу, ничего бы этого не было.
    
— Ну! — сказала я через минутку. — Есть Тебе что на это сказать?
    
Я встала.
    
— Знаешь, что меня в Тебе страшно бесит? То, как Ты исчезаешь, когда Тебе захочется. Вот бы мне научиться так исчезать! — Я села и опустила голову на руки. — Получается, я просто сама с собой разговариваю.
    
— Господи, — сказала я через некоторое время. — Я больше не хочу быть Твоим Орудием.
    
Тут Он не мог промолчать.
    
«Что ты имеешь в виду?» — спросил Он.
    
— Не хочу я этого дара — сказала я. — Я его отдаю обратно.
   
  
  
   
    
Книга 3
    
ТЕМНОЕ ВЕЩЕСТВО
   
   
    
     
Из моего окна
    
    
В комнате стемнело. Тени растеклись по полу, соскользнули со стен. Пробежали по потолку, по абажуру в форме воздушного шара, проплыли, точно облака, над Красой Земель. Они появились, появились еще раз и поспешили куда-то в другое место.
    
Я смотрела, как зажигаются уличные фонари, как восходит луна. Луна была такой яркой, что вокруг образовался нимб из света. Он напоминал меловую пыль, а луна напоминала мелок, а небо напоминало классную доску, и по всей доске были кнопки — звезды. Я вспомнила про то, что луна померкнет и солнце не даст света, и подумала, будет ли конец света похож на то, как гигантская тряпка сотрет луну и звезды, а потом одним махом свернет доску. Я подумала, что это будет здорово.
    
Услышала, как часы в прихожей пробили восемь. Пробили девять. Пробили десять. Потом я, видимо, закрыла глаза, потому что когда я снова выглянула в окно, голова моя лежала на подушке, а на том месте, где лежал мой рот, было мокрое пятно.
    
Было очень тихо и очень холодно. Мне показалось, что уже совсем поздно, мне было неуютно, как будто приснился нехороший сон и все еще не совсем ушел. В голове все смешалось, как бывает, когда ты просыпаешься и не можешь понять, утро или вечер, не можешь вспомнить, где ты, и это было странно, потому что ведь я была в своей комнате. Тут я вдруг подумала, что, может, на самом-то деле меня нет или, наоборот, я есть, а все остальное — просто выдумка; в обоих случаях получалось очень тоскливо.
    
Раздался какой-то звук, я посмотрела вниз. Под уличным фонарем сидели на велосипедах шестеро мальчишек. Среди них были Нил Льюис и его брат и еще какие-то парни, старше тех, которых я видела раньше, лет пятнадцати-шестнадцати. Я подобралась к окну и села так, что на свету было только лицо. Они, наверное, меня не видели, потому что свет отражался от стекла.
    
Они выписывали круги, ездили друг у друга на закорках, смеялись, пили из банок и бутылок. Нил сидел на плечах у другого мальчишки. Он бросил пустую банку нам во двор, она упала под дипсис. Брат Нила пил из бутылки. Допив, подошел к стене нашего сада.
    
Дальше он сделал что-то непонятное. Стянул штаны, присел на корточки. Раздались вопли, улюлюканье, но звуки утратили для меня всякий смысл, они напоминали автомобильные гудки, или пароходные сирены, или какого-то зверя. Другой мальчишка тоже подошел к стене, расстегнул брюки — опять раздались вопли. Я отпустила занавеску и целую минуту вообще ни о чем не думала.
    
Не знаю, сколько я там просидела и продолжался ли внизу шум, потому что я ничего не слышала, но когда снова выглянула на улицу, там было пусто.
    
Через минуту я встала. Я не знала, что собираюсь делать, и все же пошла к двери. Открыла ее, вышла на площадку. Перед первой ступенькой остановилась, потому что сердце бухало так сильно, что мне стало нехорошо, но все равно мозг будто бы отключился.
    
Я слышала, как папа спит в задней комнате. Он хрипло дышал. Я слышала все вдохи. Промежутки между ними были такими длинными, что я боялась — он совсем перестанет дышать, но дыхание всегда возвращалось. Звук нарастал, нарастал, останавливался в самом верху, а потом — ничего. И все повторялось снова.
    
Я подумала: интересно, почему люди не умирают каждую ночь, как это их сердца продолжают биться, хотя их никто не просит, может, этого даже никто не хочет, я подумала, как же это удивительно. Мне внезапно стало жаль своего сердца. Оно хватало меня и снова отпускало, хватало и отпускало, как будто крошечный человечек заламывал руки и приговаривал: «Ох, ох, ох». Я сказала сердцу: «Все хорошо». Но человечек продолжал заламывать руки, и мне стало так грустно, как еще никогда в жизни не было, не знаю почему. А через минуту я пошла вниз.
    
Я повернула ключ во входной двери, и по прихожей расплескался лунный свет. На улице стояла тишина. Холод, будто дым, заполз в ноздри.
    
Я подошла к калитке и посмотрела на тротуар. Не знаю, сколько я стояла и смотрела. Я даже не уверена, что там был тротуар; на месте слов образовались пустые места. Через некоторое время я вернулась в сад, набрала листьев. Вышла за калитку, подняла с тротуара, отнесла в сад и бросила за дипсис.
    
Я повторяла это снова и снова. Я не думала о том, что делаю. Думала о других вещах, и все это время мое сердце, мое сердце стучало, стучало.
    
Я сказала:
    
— Кто я?
    
«Прах», — ответил чей-то голос.