1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— Ну, — замялся Бастиан, — я думал, что ты, наверно, ждешь кого-нибудь, кто тебе подходит.
   
— А ты? — спросила она. — Ты мне не подходишь?
   
— То есть, — проговорил Бастиан, запинаясь и чувствуя, что краснеет, — я хотел сказать, кого-то смелого, и сильного, и красивого… принца или кого-то ещё… по крайней мере, не такого, как я.
   
Он опустил глаза и услышал, что она снова рассмеялась таким тихим, певучим смехом.
   
— Вот видишь, — сказал он, — теперь ты тоже надо мной смеешься.
   
Долгое время продолжалось молчание, а когда Бастиан наконец решился вновь поднять глаза, он увидел, что она наклонилась к нему совсем близко. Её лицо было серьезным.
   
— Я хочу тебе что-то показать, мой Бастиан, — сказала она, — посмотри мне в глаза!
   
Бастиан посмотрел, хотя сердце его при этом колотилось и немного кружилась голова. В золотом зеркале её глаз он увидел, будто издалека, маленькую фигуру, которая постепенно становилась всё больше и отчетливее. Это был мальчик, примерно его возраста, но стройный и удивительно красивый. Его осанка была прямой и гордой, а лицо — благородным, тонким и мужественным. Он был похож на юного принца с Востока. Тюрбан на нём был из голубого шелка, как и шитый серебром жакет, который доходил ему до колен. На ноги были надеты высокие красные сапожки из тонкой мягкой кожи, носки их были загнуты вверх. На плечи был накинут длинный посверкивающий серебром плащ с высоким воротником. Красивее всего у этого мальчика были руки: с тонкими изящными пальцами, они казались в то же время необычайно сильными.
   
Бастиан в восхищении смотрел на этот пленительный образ. И никак не мог наглядеться. Он уже собирался спросить, кто же этот прекрасный юный царевич, как его, словно молния, пронзила догадка, что это он сам.
   
Это было его собственное отражение в золотых глазах Луниты!
   
Трудно описать словами, что произошло с ним в этот момент. Его охватил такой восторг, что он словно потерял сознание, а когда вернулся на землю и окончательно пришел в себя, то оказался тем прекрасным мальчиком, чье изображение видел.
   
Он оглядел себя: всё было так, как в глазах Луниты — изящные мягкие сапожки из красной кожи, голубой шитый серебром жакет, тюрбан, длинный сверкающий плащ, та же фигура и — насколько он мог чувствовать — то же лицо. Он с изумлением поглядел на свои руки.
   
И обернулся к Луните.
   
Её не было!
   
Он один стоял в круглом шатре из мерцающих зарослей.
   
— Лунита! — закричал он по сторонам. — Лунита!
   
Но не получил ответа.
   
В растерянности он сел. Что же ему делать? Почему она бросила его одного? Куда ему теперь отправиться — если он вообще сможет идти, если не пойман тут, как в клетку?
   
Пока он так сидел, пытаясь понять, что побудило Луниту покинуть его без объяснений, без прощальных слов, его пальцы играли золотым Амулетом, который висел на цепочке у него на шее.
   
Он посмотрел на него и не смог сдержать возгласа изумления.
   
Это был АУРИН, Драгоценность, Блеск, Знак Девочки Императрицы, который делал того, кто его носит её местоблюстителем! Лунита передала ему власть над всеми созданиями, над всеми вещами в Фантазии. И пока на нём этот Знак, она всё равно что с ним.
   
Бастиан долго смотрел на двух змей, светлую и темную, которые вцепились друг другу в хвост и образовывали овал. Потом перевернул медальон и, к своему удивлению, обнаружил на обратной стороне надпись. Это были три коротких слова, начертанных необыкновенными, витиеватыми буквами:
   
    ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ
   
   
Об этом в Бесконечной Истории ещё никогда не было речи. Может, Атрейо не заметил надписи?
   
Но теперь это было неважно. Важным было одно: слова эти разрешали, нет, даже призывали его делать всё, что он захочет.
   
Бастиан подступил к стене из зарослей переливающихся всеми цветами растений, чтобы посмотреть, можно ли через них проскользнуть, и к своему удовольствию убедился, что их можно легко, словно занавес, отодвинуть в сторону. Он вышел наружу. Медленный, но могучий рост ночных растений между тем не прекращался ни на миг, и Перелин превратился в такой лес, какого до Бастиана не видел ещё ни один человек. Большие стволы были теперь в высоту и в ширину не меньше колокольни — и всё ещё продолжали расти. Кое-где эти гигантские колонны, мерцающие матовым светом, стояли так близко друг к другу, что между ними невозможно было пробраться. И по-прежнему искрящимся дождем падали новые семена.
   
Пока Бастиан бродил под светлым куполом этого леса, он старался не наступать на сверкающие ростки, но вскоре оказалось, что это невозможно. Здесь просто не было места шириной в ступню, где бы что-то не всходило. И тогда он беззаботно двинулся дальше, туда, где гигантские стволы не преграждали ему путь.
   
Бастиан наслаждался своей красотой. То, что не было никого, кто бы им восхищался, ему совсем не мешало. Наоборот, он был рад, что эта радость принадлежит ему одному. Ему было совершенно безразлично восхищение тех, кто прежде над ним насмехался. Теперь уже нет. Он думал о них чуть ли не с сочувствием.
   
В этом лесу, где не было смены времен года, не чередовались дни и ночи, ощущение времени было совсем другим, не таким, к какому привык Бастиан. И поэтому он не знал, как долго уже здесь гуляет. Но постепенно его радость от сознания собственной красоты превратилась во что-то другое: это казалось ему чем-то само собой разумеющимся. Не то чтобы он стал менее счастлив, просто ему казалось, что так было всегда.
   
Это имело свою причину, которую Бастиану суждено было узнать гораздо, гораздо позже, а сейчас он о ней и не догадывался. Из-за красоты, которая была ему дарована, он постепенно забывал то, что был когда-то толстым и кривоногим.
   
Но даже если бы он что-то об этом и помнил, то был бы не особо расположен к подобным воспоминаниям. Впрочем, забывание происходило совершенно незаметно. И когда воспоминание исчезло полностью, Бастиану стало казаться, что он всегда был таким, как сейчас. И именно поэтому его желание быть красивым ушло — того, что уже есть, не желают.
   
Едва он достиг этого, как тут же ощутил некоторую неудовлетворенность, и в нём проснулось новое желание. Быть только красивым — это, собственно говоря, ничего не значит! Он хотел быть ещё и сильным, сильнее всех. Самым сильным на свете!
   
Гуляя по Ночному Лесу Перелину, он почувствовал голод. Он сорвал несколько светящихся фруктов причудливой формы и осторожно попробовал, съедобны ли они. Оказалось, что не только съедобны! Он с удовлетворением отметил, что они исключительно вкусны: некоторые терпкие, некоторые сладкие, другие с горчинкой, но все в высшей степени аппетитные. Он срывал их по дороге, и ел один за другим, и при этом чувствовал, как чудесная сила разливается по всему телу.
   
Тем временем мерцающий подлесок вокруг него стал таким густым, что преградил ему путь со всех сторон. К тому же сверху стали свешиваться лианы и воздушные корни, переплетаясь вместе с кустарником и образуя непроходимые дебри. Бастиан пробивал себе дорогу ребром ладони, и заросли рассекались его рукой, словно ножом-мачете. Сразу за ним брешь смыкалась, будто её и не было.
   
Он шел дальше, но стена исполинских деревьев преградила ему путь — стволы их были вплотную прижаты друг к другу.
   
Бастиан взялся обеими руками и… раздвинул два ствола! Сразу за ним они тут же бесшумно сомкнулись.
   
Бастиан испустил дикий ликующий крик.
   
Он был хозяином девственного леса!
   
Некоторое время он развлекался тем, что пробивал себе дорогу сквозь джунгли, словно слон, услышавший Великий Зов. Его силы не иссякали, и он не останавливался ни на миг, чтобы перевести дух. У него не кололо в боку, сердце бешено не колотилось, он даже не вспотел.
   
Наконец он досыта набушевался, и его охватило желание оглядеть своё царство, Перелин, с высоты, чтобы узнать, как далеко он уже простирается. Он посмотрел вверх, примериваясь, поплевал на руки, ухватился за лиану и начал подниматься легко и просто: рука за рукой, без ног, как видел он у цирковых артистов. Будто поблекшую картину из памяти давно ушедших дней, он на миг увидел себя на уроке физкультуры, как он болтается, словно мешок с мукой, на нижнем конце каната под довольный гогот всего класса. Он усмехнулся. Сейчас они, конечно, рты бы пораскрывали, если бы его увидели. Они бы гордились знакомством с ним. Но он бы даже не обращал на них внимания.
   
Ни разу не передохнув, он, наконец, добрался до ветки, с которой свисала лиана. Он уселся на ней верхом. Ветка была толщиной с бочку и светилась изнутри красноватым светом. Бастиан осторожно поднялся на ноги, и, балансируя, двинулся к стволу. Путь ему вновь преградили густые дебри лиан, но он без труда проходил сквозь них.
   
Здесь, наверху, ствол по-прежнему оставался толстым, таким, что его не смогли бы обхватить и пять человек. До следующей ветки, которая была выше и отходила от ствола с другой стороны, Бастиан с места дотянуться не мог. Тогда, спрыгнув, он повис на воздушном корне и раскачивался на нём до тех пор, пока не ухватился за ветку, совершив ещё один рискованный прыжок. Оттуда он смог дотянуться и до следующей. Он был уже на очень большой высоте среди ветвей, не менее ста метров, но мерцающая крона дерева не позволяла ничего разглядеть внизу.
   
Только когда он забрался ещё метров на сто выше, кое-где появились просветы, которые давали круговой обзор. Подниматься было всё труднее, потому что веток становилось всё меньше. Наконец, почти на самом верху, ему пришлось остановиться — он больше не нашел, за что ухватиться — был только голый гладкий ствол, толщиной, правда, всё ещё с телеграфный столб. Бастиан поднял глаза и увидел, что метров двадцать выше этот ствол, или стебель, завершается гигантским темно-красным светящимся цветком. Он не знал, как туда забраться. Но ему нужно было наверх, потому что там, где он стоял, он оставаться не хотел. Тогда он обхватил ствол и прополз эти последние двадцать метров, словно акробат. Стебель раскачивался из стороны в сторону и гнулся, как травинка на ветру. Наконец Бастиан добрался до самого цветка, который снизу раскрывался, словно тюльпан. Ему удалось просунуть руку между лепестками. Так у него появилась опора, он раздвинул лепестки и подтянулся вверх.
   
Одно мгновение он лежал, не шевелясь, потому что на этот раз всё-таки немного запыхался. Но он тут же поднялся и посмотрел во все стороны за край этого красного мерцающего цветка, будто с «вороньего гнезда» на мачте корабля.
   
Вид был такой великолепный, что словами не выразить!
   
Растение, в цветке которого он стоял, было самым высоким во всех джунглях, и с него он видел очень далеко. Над головой Бастиана по-прежнему простиралась бархатная тьма, подобная беззвездному ночному небу, но под ним раскинулись бесконечные вершины Перелина в такой игре красок, что у него разбежались глаза.
   
И Бастиан долго стоял, упиваясь этой картиной. Это был его мир! Он его сотворил! Он был владыкой Перелина.
   
И вновь над светящимися джунглями пролетел его неистовый крик восторга.
   
А ночные растения продолжали расти — беззвучно, плавно и неудержимо.
  
  
   
    
XIV. Гоаб, Разноцветная Пустыня
   
   
Бастиан открыл глаза после долгого глубокого сна в мерцающем красном цветке и увидел, что над ним всё ещё возвышается бархатисто-черный свод ночного неба. Он потянулся и с радостью ощутил в своем теле чудесную силу. Вновь с ним незаметно произошла перемена. Желание быть сильным исполнилось.
   
Он поднялся, посмотрел за край гигантского цветка, и, оглядевшись вокруг, заметил, что Перелин, по-видимому, постепенно перестает расти. Ночной Лес уже почти не менялся. Бастиан не знал, что и это связано с исполнением его желания, и одновременно из памяти у него стерлось воспоминание о своей слабости и неуклюжести. Он стал красивым и сильным, но почему-то ему этого недоставало. Теперь ему в этом чудилась даже какая-то изнеженность. Красота и сила чего-то стоят, только если ты закален и вынослив, как спартанец. Как Атрейо. Но под этими светящимися цветами, когда к фруктам достаточно протянуть руку, для выносливости не было повода.
   
На востоке над кромкой Перелина заиграли первые нежно-перламутровые краски рассвета. И чем светлее становилось, тем больше блекли фосфоресцирующие ночные растения.
   
— Хорошо, — сказал сам себе Бастиан, — а то я уж думал, что день здесь никогда не настанет.
   
Он сидел на дне цветка, раздумывая, что бы ему сделать теперь. Спуститься вниз и снова гулять по округе? Конечно, как владыка Перелина, он мог бы проложить себе путь там, где ему заблагорассудится. Он мог бы идти днями, месяцами, а возможно, и годами. Джунгли были такими большими, что ему не удалось бы из них выбраться. И, хотя ночные растения столь прекрасны, слишком долго всё это продолжаться не могло. Вот если бы что-нибудь другое, к примеру, пересечь пустыню — самую большую пустыню Фантазии. Да, этим действительно можно было бы гордиться!
   
И в тот же миг он почувствовал, как по всему гигантскому растению прошла дрожь. Ствол наклонился, раздался хруст и какой-то журчащий шелест. Бастиану пришлось крепко ухватиться, чтобы не выкатиться из цветка, который опускался всё ниже и, наконец, принял горизонтальное положение. Вид на Перелин, который ему теперь открылся, был ужасающим.
   
Взошло солнце и осветило картину разрушения. От могучих ночных растений почти ничего не осталось. Гораздо быстрее, чем возникали, они рассыпались теперь под ярким солнечным светом в прах и превращались в мелкий разноцветный песок. Лишь кое-где ещё торчали громадные пни, но и они разваливались, словно башни песчаных крепостей, высохшие на солнце. Из всех растений устояло только то, в цветке которого сидел Бастиан. Но когда он попытался удержаться за лепестки цветка, они рассыпались под его рукой и развеялись по ветру облаком песчинок. Теперь ничто не мешало обзору, и он увидел, на какой головокружительной высоте находится. Чтобы не разбиться, ему нужно было поскорее спускаться вниз.
   
Осторожно, чтобы не вызвать ненужную тряску, он вылез из цветка и сел верхом на стебель, который согнулся, как удилище. Как только он это сделал, весь цветок за ним рухнул вниз, рассеявшись в падении облаком красного песка.
   
С величайшей осторожностью Бастиан стал двигаться дальше. Кто-нибудь другой, пожалуй, не вынес бы вида ужасающей пропасти, над которой он сейчас завис, и, охваченный паникой, разбился бы. Но Бастиан не знал, что такое головокружение и обладал железными нервами. Он понимал, что одно неловкое движение — и стебель обломится, и поэтому не мог допустить оплошности. Он медленно продвигался вперед, и наконец добрался до того места, где ствол снова выпрямлялся и становился вертикальным. Обхватив его руками, Бастиан сантиметр за сантиметром стал скользить вниз. Сверху на него сыпались тучи цветной пыли. Боковых ветвей уже не было, а если где и торчал ещё сучок, он рассыпался, как только Бастиан пытался на него опереться. Чем ниже, тем толще становился ствол, и его уже невозможно было обхватить руками. А Бастиан всё ещё находился очень высоко от земли. Он замер, размышляя, что же делать дальше.
   
Однако новая дрожь, охватившая гигантское растение, избавила его от дальнейших раздумий. То, что ещё оставалось от ствола, сдвинулось и образовало остроконечную гору, с которой Бастиан скатился кубарем, перекувырнувшись несколько раз и растянувшись у подножия. Его стало засыпать цветной пылью, но он выбрался на волю, вытряхнул песок из ушей, из одежды и пару раз хорошенько сплюнул. Потом огляделся.
   
Его глазам предстало невиданное зрелище. Повсюду песок пребывал в медленном, плавном движении. Он струился диковинными потоками и вихрями, собираясь в холмы и дюны разной высоты и протяженности, но всегда определенного цвета. Светло-голубой песок устремлялся к светло-голубому холму, зеленый — к зеленому, а фиолетовый к фиолетовому. Перелин рассыпался, превращаясь в пустыню, и какую пустыню!
   
Бастиан забрался на дюну из пурпурно-красного песка и, оглядевшись, увидел повсюду вокруг себя только холмы всех мыслимых оттенков. У каждой дюны был свой неповторимый цвет. Ближайшая была ярко-синей, другая — шафранно-желтой, за ней третья горела ярко-красным, индиго, цвета зеленого яблока, небесно-голубая, оранжевая, персиковая, бледно-лиловая, бирюзовая, сиреневая, цвета мха, рубиновая, коричневая, цвета охры и лазури. И так продолжалось дальше, от горизонта до горизонта, покуда хватало глаз. Ручьи золотого и серебряного песка бежали между холмами, отделяя один цвет от другого.
   
— Это Гоаб, — сказал Бастиан вслух, — Разноцветная Пустыня!
   
Солнце поднималось всё выше и выше, и жара становилась убийственной. Воздух над пестрыми дюнами стал сверкать, и Бастиан понял, что на этот раз попал в действительно сложную ситуацию. Было ясно, что в этой пустыне ему оставаться нельзя. Если ему не удастся отсюда выбраться, он очень скоро умрет от жажды.
   
Он невольно ухватился за Знак Девочки Императрицы у себя на груди в надежде, что он его выведет. И решительно двинулся в путь.
   
Он поднимался и спускался с одной дюны на другую. Час за часом он пробирался вперед, но ничего, кроме дюн, не видел. Менялись только их цвета. Сказочная сила была ему больше не нужна, потому что пространства пустыни силой не одолеешь. Воздух колыхался, словно горячее дыхание преисподней, и дышать им было почти невозможно. Во рту у него пересохло, по лицу струился пот.
   
В зените огненным клубящимся шаром стояло солнце. Оно стояло там уже давно, и казалось, что оно не сдвинется с места. Этот день в пустыне был таким же долгим, как ночь в Перелине.
   
Бастиан шел всё дальше и дальше. Глаза его пылали, а язык задубел. Но он не сдавался. Его тело стало поджарым, а кровь в жилах так загустела, что с трудом текла. Но Бастиан шел дальше, медленно, шаг за шагом, не торопясь, но и не останавливаясь, как ходят по пустыням все опытные путешественники. Он не обращал внимания на муки жажды, которые испытывало его тело. В нём проснулась железная воля, и теперь ни усталость, ни лишения не могли его сломить.
   
Он думал о том, как быстро раньше он падал духом. Он начинал сотни новых дел и бросал их при малейшей трудности. Он вечно заботился о еде, до смешного боялся заболеть и страшился боли. Теперь всё это было в далеком прошлом.
   
Пересечь Разноцветную Пустыню Гоаб ещё никто никогда не отваживался, да и после него никто на это не решится.
   
Вероятно, никто и не узнает об его подвиге.
   
Эта мысль сильно огорчила Бастиана. Но она не могла его остановить. Всё говорило о том, что пустыня Гоаб невероятно велика и он никогда не доберется до её края. Знание того, что, несмотря на всю его выносливость, ему предстоит погибнуть, его не пугало. Он примет смерть спокойно и с достоинством, как это принято у охотников племени Атрейо. Но так как никто не отважится отправиться в эту пустыню, некому будет поведать о гибели Бастиана. Ни в Фантазии, ни дома. Просто он будет считаться без вести пропавшим, словно никогда и не был в Фантазии и в пустыне Гоаб.
   
Пока он шел и думал об этом, ему в голову вдруг пришла идея. Вся Фантазия была в книге, в которой писал Старик с Блуждающей Горы. Эта книга — Бесконечная История, которую он сам читал на чердаке. Возможно, и всё то, что он переживает теперь, там тоже описано. И очень даже может быть, что кто-то другой однажды это прочтет — а может, читает сейчас, в эту самую минуту. Значит, вполне возможно дать этому Кому-то знак.
   
Песчаный холм, на котором стоял в это время Бастиан, был цвета ультрамарин. За ним, отделенная лишь узкой ложбинкой, была огненно-красная дюна. Бастиан подошел к ней, обеими руками зачерпнул красного песка и отнес его на голубой холм. Там он рассыпал его по склону длинной линией. Потом вернулся обратно, принес ещё красного песка и проделал это несколько раз подряд. Через некоторое время на синем фоне появились три гигантские красные буквы:
   
    
БББ
   
   
С удовлетворением оглядел он дело рук своих. Каждый, кто будет читать Бесконечную Историю, не сможет не заметить этот знак. Что бы с ним теперь ни случилось, люди узнают, где он погиб.
   
Он сел на вершину огненно-красной горы, чтобы немного передохнуть. Три буквы ярко светились под солнцем пустыни.
   
Ещё одно воспоминание о себе в человеческом мире стерлось из памяти Бастиана. Он больше не знал о том, что раньше был чувствительным, иногда даже плаксивым. Его наполнила гордость за свою выдержку и выносливость. Но вот уже заявило о себе новое желание.
   
— Хоть страха у меня и нет, — сказал он по обыкновению самому себе, — но вот чего мне недостает, так это настоящего мужества. Уметь терпеть лишения и переносить трудности — великое дело. Но смелость и отвага — это же совсем другое! Я хотел бы пережить настоящее приключение, когда потребуется невероятное мужество. Здесь, в пустыне, никого и не встретишь. А было бы здорово повстречать опасное существо — только не такое чудовищное, как Играмуль, но ещё опаснее её. Оно должно быть красивым, но одновременно и самым опасным творением Фантазии. Я бы выступил против него и…
   
Бастиан не закончил, потому что в тот же миг почувствовал, как под ним трясется земля. Это было похоже на раскаты грома, но такие глухие, что их скорее можно было ощутить, чем услышать.
   
Бастиан обернулся и увидел вдалеке у горизонта явление, которое поначалу не смог объяснить. Там промчалось что-то похожее на огненный мяч. С невероятной скоростью этот мяч описал широкий круг, в центре которого сидел Бастиан, а потом вдруг пошел прямо на него. В раскаленном мареве все контуры трепетали, словно язычки пламени, и это создание казалось пляшущим огненным демоном.
   
Страх охватил Бастиана, и, не успев опомниться, он мигом распластался в ложбинке между красной и синей дюной, пытаясь укрыться от бешеного огненного чудовища. Но тут же он устыдился этого страха и поборол его.
   
Он схватился за АУРИН у себя на груди и почувствовал, как всё мужество, о котором он только что мечтал, устремляется в его сердце, наполняет его доверху.
   
И тут он снова услышал тот глухой гром, от которого содрогалась земля, но на этот раз совсем уж близко. Он посмотрел вверх.
   
На вершине огненно-красной дюны стоял огромный Лев. Он стоял прямо перед солнцем, и его могучая грива, казалось, охватила львиную морду огненным венцом. Но эта грива, как и вся шерсть, была не желтой, как обычно у львов, а такой же огненно-красной, как песок, на котором он стоял.
   
Лев, казалось, не замечал мальчика, застывшего между дюнами, такого крошечного по сравнению с ним. Он глядел на красные буквы, которые покрывали склон соседнего холма. И тут раздался его могучий, грохочущий голос:
   
— Кто это сделал?
   
— Я, — сказал Бастиан.
   
— А что это означает?
   
— Это моё имя, — ответил Бастиан, — меня зовут Бастиан Бальтазар Букс.
   
Только теперь Лев направил свой взор на него, и Бастиан почувствовал, как его окутывает пелена пламени, и сейчас оно сожжет его дотла. Но это чувство сразу прошло — он выдержал взгляд Льва.
   
— Я, — сказал могучий зверь, — Граограман, владыка Разноцветной Пустыни, именуемый также Пестрой Смертью.
   
Они по-прежнему глядели друг на друга, и Бастиан чувствовал смертоносную силу львиного взгляда.
   
Это было похоже на тайное испытание. И в конце концов Лев опустил глаза. Медленным, величественным шагом он спустился с дюны. Когда он ступил на ультрамариновый песок, окраска его поменялась, так что шерсть и грива стали теперь голубыми. Исполинский зверь на миг остановился возле Бастиана, глядевшего на него, как мышка на кота. И вдруг Граограман улегся, склонив голову на землю рядом с мальчиком.
   
— Господин, — сказал он, — я твой слуга и ожидаю твоих повелений!
   
— Я хочу выбраться из этой пустыни, — сказал Бастиан, — ты можешь меня вывести?
   
Граограман встряхнул гривой.
   
— Это, господин, для меня невозможно.
   
— Почему?
   
— Потому что я ношу пустыню с собой.
   
Бастиан не понял, что имел в виду Лев, и спросил:
   
— А тут нет других существ, которые могли бы меня отсюда вывести?
   
— Как такое возможно, господин? — ответил Граограман. — Ведь там, где я, не может быть никого живого. Одного моего присутствия достаточно, чтобы на много миль вокруг превратить даже самых могучих и страшных созданий в кучку пепла. Недаром меня зовут Пестрой Смертью и Королем Разноцветной Пустыни.
   
— Ошибаешься, — сказал Бастиан, — не все сгорают в твоих владениях. Я, например, как видишь, выстоял.
   
— Потому что на тебе Блеск, господин. АУРИН защищает тебя даже от меня, самого смертоносного создания Фантазии.
   
— Ты хочешь сказать, что если бы у меня не было Драгоценности, я бы тоже превратился в горстку пепла?
   
— Это так, господин, и это случилось бы, даже если бы я сам об этом жалел. Ведь ты первый и единственный, кто со мной говорит.
   
Бастиан взял в руки Знак.
   
— Спасибо, Лунита! — тихо проговорил он.
   
Граограман снова встал в полный рост и поглядел сверху вниз на Бастиана.
   
— Мне кажется, господин, нам есть, что друг другу поведать. Быть может, я смогу раскрыть тебе тайны, которых ты не знаешь. А ты, возможно, сумеешь разгадать загадку моего существования, которая от меня скрыта.
   
Бастиан кивнул.
   
— Только, пожалуйста, если можно, мне хотелось бы сначала чего-нибудь попить. Я очень хочу пить.
   
— Твой слуга слушает и повинуется, — ответил Граограман. — Соблаговолишь ли, господин, сесть на мою спину? Я доставлю тебя в мой дворец, где ты найдешь всё, в чём нуждаешься.
   
Бастиан вскочил на спину Льва и ухватился обеими руками за гриву — её пряди полыхали, словно острые языки пламени.
   
Граограман повернул к нему голову:
   
— Держись крепче, господин, я быстрый бегун. И ещё об одном попрошу я тебя, господин: пока ты будешь в моих владениях и со мной вместе, обещай мне, что ты ни по какой причине, ни на малейшую секунду не снимешь защищающую тебя Драгоценность!
   
— Я обещаю тебе это, — сказал Бастиан.
   
И тогда Лев побежал. Сначала медленно и степенно, потом всё быстрее и быстрее. Бастиан в изумлении следил за тем, как на каждом новом песчаном холме шерсть и грива Льва меняют окраску, принимая цвет дюн. Но вот Граограман помчался громадными прыжками, перелетая с вершины на вершину и едва касаясь земли своими могучими лапами. Окраска его менялась всё быстрее и быстрее, пока у Бастиана не зарябило в глазах, и он стал видеть все цвета одновременно, как будто огромное животное было переливающимся всеми красками опалом. Бастиану пришлось закрыть глаза. Ветер, жаркий как преисподняя, свистел у него в ушах и трепал плащ, развевавшийся за спиной. Он ощущал движение мускулов в теле Льва и чуял дикий, будоражащий запах его густой гривы. У него вырвался пронзительный торжествующий крик, похожий на клекот хищной птицы, и Граограман ответил ему рыком, от которого содрогнулась пустыня. В этот миг они были едины, как ни велика была разница между ними. Бастиан был в каком-то опьянении и пришел в себя, только когда Граограман сказал ему:
   
— Мы прибыли, господин. Не соблаговолишь ли сойти?
   
Бастиан спрыгнул на песок. Он увидел перед собой черную, рассеченную трещинами гору — или это были развалины какого-то сооружения? Он не смог бы сказать точно: вокруг валялись камни, наполовину занесенные цветным песком, напоминая разрушенные арки, стены, колонны и террасы, все изборожденные глубокими трещинами и щелями, выветренные так, словно песчаные бури шлифовали их грани и неровности с незапамятных времен.
   
— Это, господин, — услышал Бастиан львиный голос, — мой дворец — и моя могила. Войди, добро пожаловать, первый и единственный гость Граограмана.
   
Солнце уже потеряло свою палящую силу и стояло большим бледно-желтым шаром над горизонтом. Видимо, поездка длилась гораздо дольше, чем показалось Бастиану. Остатки колонн или пики скал — чем бы это там ни было — уже отбрасывали длинные тени. Вечерело.
   
Когда Бастиан проходил вслед за Львом сквозь темную арку, ведущую во внутренние покои дворца, ему показалось, что поступь Граограмана уже не такая бодрая, как прежде, она стала тяжелее и медлительнее. Через темный коридор по разным лестницам, ведущим то вниз, то вверх, они добрались до большой двери, створки которой, видимо, тоже были из черного скального камня. Когда Граограман подошел к ней, створки распахнулись сами по себе, а когда Бастиан зашел внутрь, снова закрылись за ними.
   
Теперь они стояли в просторном зале или, лучше сказать, в пещере, освещенной сотнями светильников. Их свет был подобен пестрой игре пламени на шкуре Граограмана. В середине пещеры пол, выложенный цветной плиткой, поднимался ступенями к круглой площадке, на которой покоилась черная каменная глыба. Граограман медленно повернулся к Бастиану: казалось, его взгляд потух.
   
— Мой час приближается, господин, — сказал он почти шепотом, — у нас не осталось времени для разговора. Но не волнуйся и жди дня. То, что случается всегда, случится и на сей раз. И, может быть, ты мне сможешь сказать, почему.
   
Он повернул голову в сторону маленьких дверей в другом конце пещеры.
   
— Ступай туда, господин, там всё приготовлено для тебя. Эти покои дожидаются тебя с незапамятных времен.
   
Бастиан подошел к дверям, но перед тем, как их открыть, ещё раз обернулся.
   
Граограман опустился на черную каменную глыбу, и теперь он сам был черным, как скала. Голосом, который превратился в шепот, он проговорил:
   
— Послушай, господин, возможно, что до тебя донесутся звуки, которых ты испугаешься. Но не беспокойся! С тобой ничего не случится, пока на тебе Знак.
   
Бастиан кивнул и вошел в двери.
   
Перед ним была великолепно украшенная комната. Пол был устлан мягкими, красочными коврами. Стройные колонны, поддерживающие дугообразный свод — покрыты золотой мозаикой, в которой тысячами бликов отражался огонь светильников, который и здесь переливался всеми цветами радуги. В углу стоял широкий диван с мягкими одеялами и всевозможными подушками, а над ним был натянут полог небесно-голубого шелка. В другом углу в каменном полу был высечен бассейн, в котором дымилась золотистая сверкающая жидкость. На низком столике стояли блюда и вазы с кушаньями, графин с рубиново-красным напитком и золотой кубок.
   
Бастиан уселся по-турецки возле столика и принялся за еду. Напиток был терпким и крепким и чудесным образом утолял жажду. Все блюда были ему совершенно незнакомы. Он бы не смог сказать, были ли это пирожки или крупные стручки, или орехи. Некоторые были похожи на тыкву или дыню, но вкус был абсолютно другой — острый и пряный. Всё это возбуждало аппетит и было на редкость вкусно. Бастиан ел, пока не насытился.
   
Потом он разделся — не снял только Знак — и спустился в бассейн. Некоторое время он плескался в светящейся воде, умывался, нырял вглубь и фыркал, как морж. Он обнаружил забавные бутылочки, которые стояли на краю бассейна, и решил, что это эссенции для купания. Недолго думая, он налил понемногу из каждой в воду. По поверхности несколько раз пробежали, слегка дымясь, зеленые, красные и желтые язычки пламени. Запахло смолой и горькими травами.
   
Наконец Бастиан вышел из бассейна, вытерся мягким полотенцем — оно лежало наготове — и оделся. Причем ему показалось, что свет в светильниках вдруг стал менее ярким. И тут до него донесся звук, от которого по спине побежали мурашки: скрежет и треск, будто большая скала разламывается льдом. Звук этот замирал в стоне, который становился всё тише и тише.
   
Бастиан вслушивался, и сердце его колотилось. Он вспомнил слова Граограмана о том, что ему не о чем беспокоиться.
   
Звук не повторялся. Но тишина была ещё ужаснее. Он должен узнать, что же случилось!
   
Он открыл дверцу спальной и заглянул в большую пещеру. Сперва он не заметил никаких изменений, кроме того, что светильники горели тускло и их свет стал пульсировать, словно замедляющиеся удары сердца. Лев сидел всё в той же позе на черной каменной глыбе и, казалось, смотрел на Бастиана.
   
— Граограман! — тихо окликнул его Бастиан. — Что здесь происходит? Что это был за звук? Это ты был?
   
Лев не отвечал и не шевелился, но пока Бастиан шел к нему, следил за ним глазами.
   
Бастиан нерешительно протянул руку, чтобы погладить гриву, но едва её коснулся, в испуге отпрянул. Она была твердой и холодной как лед, словно черная скала. Такими же на ощупь были и морда, и лапы Граограмана.
   
Бастиан не знал, что ему делать. Он увидел, что черные каменные створки большой двери медленно растворились. Только когда он оказался в длинном темном коридоре и стал подниматься по лестнице, он задал себе вопрос, что ему, собственно, нужно там, снаружи. Ведь в этой пустыне нет никого, кто бы мог спасти Граограмана.
   
Но пустыни там больше не было!
   
В ночной тьме повсюду что-то мерцало и поблескивало. Миллионы крошечных ростков прорастали из песчинок, которые снова становились семенами. Перелин, Ночной Лес, снова начал расти!
   
Бастиан вдруг догадался, что с этим как-то связано оцепенение Граограмана.
   
Он вернулся в пещеру. Свет в светильниках лишь изредка и очень слабо вздрагивал. Он подошел ко Льву, обвил руками его могучую шею и уткнулся лицом в его морду.
   
Теперь и глаза Льва были черными и мертвыми, как скала. Граограман окаменел. Огонь в светильниках вздрогнул в последний раз, и стало темно, как в гробу. Бастиан горько заплакал, и каменная морда Льва стала мокрой от его слёз. Потом он свернулся калачиком между огромными лапами Льва и уснул.
  
  
   
    
XV. Граограман, Пестрая Смерть
   
   
— О, господин! — раздался громыхающий голос Льва. — Ты провел так всю ночь?
   
Бастиан приподнялся и протер глаза. Он сидел между лапами Льва, и Граограман наклонил к нему морду. Во взгляде его было изумление. Его шерсть всё ещё была черной, как каменная глыба, на которой он сидел, но глаза сияли. Светильники в пещере зажглись вновь.
   
— А я…я думал, — запинаясь, пробормотал Бастиан, — ты окаменел.
   
— Так оно и было, — ответил Лев. — Я умираю каждый раз, когда наступает ночь, и каждое утро пробуждаюсь вновь.
   
— Я думал, это навсегда, — пояснил Бастиан.
   
— Это всякий раз навсегда, — загадочно ответил Граограман.
   
Он встал, потянулся, и по львиному обыкновению принялся бегать по пещере туда и обратно. Его огненная шерсть разгоралась всё ярче, отражаясь в пестрой плитке стен. Вдруг он остановил свой бег и поглядел на мальчика.
   
— Ты проливал слёзы из-за меня?
   
Бастиан молча кивнул.
   
— Тогда, — сказал Лев, — ты не только единственный, кто спал между лапами Пестрой Смерти, но и единственный, кто когда-либо оплакивал его смерть.
   
Бастиан посмотрел на Льва, который снова шагал взад и вперед, и тихо спросил:
   
— Ты всегда один?
   
Лев опять остановился, но на этот раз не смотрел на Бастиана. Он отвернулся от него и повторил громыхающим голосом:
   
— Один…
   
Слово это эхом отозвалось в пещере.
   
— Моё владение — пустыня — и она моё творение. Куда бы я ни направился, всё вокруг меня превращается в пустыню. Я ношу её с собой. Я сам из смертоносного огня. Что же ещё может быть моим уделом, как не вечное одиночество?
   
Бастиан в смятении молчал.
   
— Ты, господин, — продолжал Лев, подойдя к мальчику и глядя ему в лицо своими пылающими глазами, — раз ты носишь Знак Девочки Императрицы, можешь ли ты дать мне ответ: почему я должен умирать, когда наступает ночь?
   
— Чтобы в Разноцветной Пустыне мог вырасти Ночной Лес Перелин, — сказал Бастиан.
   
— Перелин? — повторил Лев. — Что это такое?
   
И тогда Бастиан рассказал о чудесах джунглей из живого света. Граограман слушал, застыв от изумления, а Бастиан описывал ему разнообразие и великолепие мерцающих и фосфоресцирующих растений, их неудержимый беззвучный рост, их сказочную красоту и размеры. Бастиан в восторге рассказывал, и глаза Граограмана светились всё ярче.
   
— И всё это, — заключил Бастиан, — возможно, лишь пока ты окаменел. Но Перелин поглотил бы всё вокруг и задушил бы сам себя, если бы всякий раз не умирал и не рассыпался в прах, как только ты просыпаешься. Перелин и ты, Граограман, вы — единое целое.
   
Граограман долго молчал.
   
— Господин, — сказал он наконец, — теперь я вижу, что моя смерть дает жизнь, а жизнь — смерть, и то и другое хорошо. Теперь я понимаю смысл моего существования. Я благодарю тебя.
   
Медленно и торжественно он прошел в самый темный угол пещеры. Бастиан не видел, что он там делал, но до него донесся звон металла. Когда Граограман вернулся, он нес что-то в пасти, а потом с низким поклоном головы положил к ногам Бастиана.
   
Это был меч.
   
Правда, выглядел он не слишком роскошно. Железные ножны, в которых он лежал, заржавели, а эфес был словно от игрушечной сабли из куска старого дерева.
   
— Ты можешь дать ему имя? — спросил Граограман.
   
Бастиан задумчиво разглядывал меч.
   
— Зиканда! — сказал он.
   
И в тот же миг меч выскочил из ножен и буквально прыгнул ему в руку. Теперь казалось, что лезвие его из ослепительного света, так что даже смотреть на него было трудно. Обоюдоострый клинок был легким, как перышко.
   
— Этот меч, — сказал Граограман, — изначально предназначался тебе. Потому что только тот может без риска до него дотронуться, кто ездил на моей спине, кто ел и пил от моего огня и выкупался в нём, как ты. Но принадлежит он тебе только потому, что ты смог дать ему его истинное имя.
   
— Зиканда! — прошептал Бастиан, медленно описывая мечом круги в воздухе и в восхищении глядя на его сверкание. — Это волшебный меч, правда?
   
— Ни сталь, ни камень, — ответил Граограман, — и ничто в Фантазии не устоит перед ним. Но ты не должен творить над ним насилие. Что бы тебе ни грозило, ты должен его использовать только тогда, когда он сам прыгнет тебе в руку, как сейчас. Он поведет твою руку и своей собственной силой сделает то, что нужно. Но если ты вытащишь его из ножен по собственной воле, то принесешь большую беду и себе, и Фантазии. Никогда не забывай об этом.
   
— Не забуду, — пообещал Бастиан.
   
Меч вернулся в ножны и теперь опять выглядел невзрачным и старым. Бастиан опоясался кожаным ремнем, на котором висели ножны.
   
— А теперь, господин, — предложил Граограман, — давай вместе носиться по пустыне, если тебе нравится. Забирайся ко мне на спину, мне пора на волю!
   
Бастиан вскочил на Льва, и тот выбрался наружу. Утреннее солнце вставало над пустынным горизонтом — Ночной Лес уже давно снова превратился в цветной песок. И тогда они взвились над дюнами, словно танцующее пламя, словно раскаленный ураган. Бастиану казалось, что он летит верхом на пылающей комете сквозь свет и краски. И вновь на него нашло какое-то дикое опьянение.
   
Примерно в полдень Граограман вдруг остановился.
   
— Вот то место, господин, где мы вчера встретились.
   
Бастиан был ещё немного оглушен бешеной скачкой. Он оглянулся, но не обнаружил ни ультрамариновой, ни огненно-красной дюны. От его букв и следа не осталось. Дюны были теперь оливково-зеленого и розового цвета.
   
— Тут всё совсем другое, — сказал он.
   
— Да, господин, — ответил Лев, — и так каждый день — всё другое. До сих пор я не знал почему. Но теперь, когда ты мне рассказал, что Перелин растет из песка, я и это понял.
   
— Но как ты узнал, что тут вчерашнее место?
   
— Я чувствую это, как чувствуют части своего тела. Пустыня — это часть меня.
   
Бастиан спустился со спины Граограмана и сел на оливковую вершину. Лев улегся с ним рядом — теперь он был уже оливкового цвета. Бастиан подпер голову рукой и задумчиво глядел в сторону горизонта.
   
— Могу я кое о чем тебя спросить, Граограман? — сказал он после долгого молчания.
   
— Твой слуга слушает, — ответил Лев.
   
— Ты правда всегда здесь был?
   
— Всегда, — подтвердил Граограман.
   
— А пустыня Гоаб тоже всегда была?
   
— Да, и пустыня тоже. Почему ты спрашиваешь?
   
На некоторое время Бастиан задумался.
   
— Я не понимаю, — признался он наконец. — Я готов был поспорить, что она здесь только со вчерашнего утра.
   
— Почему ты так думаешь, господин?
   
И тогда Бастиан рассказал ему всё, что пережил с тех пор, как встретился с Лунитой.
   
— Это всё так странно, — завершил он свой рассказ. — У меня появляется какое-нибудь желание, а потом всегда случается именно то, что нужно — и желание исполняется. Я не сочиняю, поверь мне. Да я бы и не смог. Я бы никогда не смог выдумать все эти разнообразные ночные растения в Перелине. Или краски Гоаба, или тебя! Всё это куда великолепнее и куда всамделишней, чем я мог бы себе представить. И всё-таки, появляется это всё только тогда, когда я что-нибудь пожелаю.
   
— Это потому, что ты носишь АУРИН, Блеск, — сказал Лев.
   
— Нет, я другого не понимаю, — попытался объяснить Бастиан. — Всё это появляется, когда я что-нибудь пожелаю? Или оно уже было раньше, и я это просто каким-то образом разгадал?
   
— И то и другое, — сказал Граограман.
   
— Но как такое может быть? — воскликнул Бастиан почти нетерпеливо. — Ты здесь, в Разноцветной Пустыне Гоаб, невесть с каких пор. Комната в твоем дворце издавна дожидалась меня. Меч Зиканда был предназначен мне с незапамятных времен — ты же сам сказал!
   
— Это так, господин.
   
— Но я, я-то в Фантазии со вчерашней ночи! Значит, всего этого не было, пока я тут не появился!
   
— Господин, — ответил Лев спокойно, — разве ты не знаешь, что Фантазия — это мир историй? История может быть новой, но при этом рассказывать о древних временах. Прошлое возникает вместе с ней.
   
— Тогда, выходит, Перелин тоже существовал всегда, — растерянно проговорил Бастиан.
   
— С той минуты, когда ты дал ему имя, господин, он стал существовать с давних пор, — ответил Граограман.
   
— Ты хочешь сказать, что я его создал?
   
Лев помолчал, прежде чем ответить.
   
— Это может сказать тебе только Девочка Императрица. Ты всё получил от неё.
   
Он поднялся.
   
— Господин, пора возвращаться в мой дворец. Солнце клонится к закату, а путь далек.
   
Этим вечером Бастиан остался с Граограманом, который снова улегся на каменной глыбе. Они мало разговаривали друг с другом. Бастиан принес еду и питье из спальни, где низенький столик снова оказался накрытым будто невидимой рукой. Он ел, сидя на ступенях перед каменной глыбой.
   
Когда свет ламп стал меркнуть и пульсировать, как угасающее биение сердца, Бастиан встал и молча обнял Льва за шею. Грива была твердой и походила на застывшую лаву. Потом снова раздался тот ужасающий звук, но Бастиан больше не испытывал страха. И слезы выступили у него на глазах только от печали, что страдания Граограмана неизбывны. Позднее, уже ночью, Бастиан снова выбрался наружу и долго смотрел на бесшумный рост светящихся ночных растений. Потом он вернулся обратно в пещеру и вновь лег спать между лапами окаменевшего Льва.
   
Много дней и ночей гостил Бастиан у Пестрой Смерти, и они стали друзьями. Они проводили часы в диких играх в пустыне. Бастиан прятался между песчаными дюнами, но Граограман всегда его находил. Они бегали наперегонки, но Лев был в тысячу раз быстрее. Они даже боролись друг с другом, возились и кувыркались в своё удовольствие, и здесь Бастиан был равен Льву. И хотя это, конечно, была только игра, Граограману приходилось напрягать все силы, чтобы не уступить мальчику. Ни один из них не мог одолеть другого.
   
Однажды после такой буйной игры Бастиан сел, слегка запыхавшись, и спросил:
   
— А мне нельзя остаться у тебя навсегда?
   
Лев встряхнул гривой.
   
— Нет, господин.
   
— Почему нет?
   
— Здесь только жизнь и смерть, только Перелин и Гоаб, но нет истории. Ты должен пережить свою историю. Тебе нельзя здесь оставаться.
   
— Но я же не смогу отсюда выбраться, — сказал Бастиан, — пустыня слишком велика — из неё невозможно выйти. И ты не можешь меня вывести, потому что носишь пустыню с собой.
   
— Дорогу в Фантазии, — сказал Граограман, — ты можешь найти только благодаря своим желаниям. И идти ты можешь только от одного желания к другому. То, чего ты не желаешь, для тебя недостижимо. Вот что означают здесь слова «близко» и «далеко». И недостаточно просто хотеть уйти из какого-то места. Ты должен стремиться в другое. Ты должен позволить вести себя твоим желаниям.
   
— Но я совсем не хочу уходить, — ответил Бастиан.
   
— Тебе придется найти своё следующее желание, — возразил Граограман почти строго.
   
— И если я его найду, — спросил Бастиан, — как же я отсюда уйду?
   
— Слушай, господин, — тихо сказал Граограман, — в Фантазии есть место, откуда можно попасть куда угодно и в которое можно прийти отовсюду. Это место называется Храм Тысячи Дверей. Никто не видел его снаружи, потому что у него нет внешнего вида. А внутри его находится Лабиринт Дверей. Кто хочет узнать, что это, тот должен отважиться в него войти.
   
— Как это сделать, если к нему даже нельзя подойти снаружи?
   
— Любая дверь, — продолжал Лев, — любая дверь в Фантазии, даже самая обыкновенная кухонная или амбарная, даже дверца шкафа, в определенный момент может стать входной дверью в Храм Тысячи Дверей. Пройдет этот миг, и она снова станет тем, чем была. Поэтому никто не может пройти дважды в одну дверь. И ни одна из тысячи дверей не ведет обратно туда, откуда ты пришел. Возврата нет.
   
— Но, оказавшись внутри, можно из него снова выйти?
   
— Да, — ответил Лев, — хотя и не так просто, как из обычного здания. Потому что сквозь Лабиринт Тысячи Дверей тебя может провести только настоящее желание. Тот, у кого его нет, должен будет блуждать, пока не узнает, чего он хочет. И иногда это длится очень долго.
   
— А как найти входную дверь?
   
— Нужно этого пожелать.
   
Бастиан долго думал, а потом сказал:
   
— Странно, что нельзя пожелать просто так, того, что хочешь. Откуда в нас приходят желания? И вообще, что это такое — желание?
   
Граограман посмотрел на мальчика с удивлением, но ничего не ответил.
   
Несколько дней спустя у них снова произошел очень важный разговор.
   
Бастиан показал Льву надпись на обратной стороне Драгоценности.
   
— Что бы это значило? — спросил он. — ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ — это же значит, что я могу делать всё, что мне захочется, не так ли?
   
Морда Граограмана вдруг стала невероятно серьезной, и глаза его вспыхнули.
   
— Нет, — сказал он низким громыхающим голосом, — это значит, что ты должен следовать своему Истинному Желанию. Нет ничего труднее.
   
— Моему Истинному Желанию? — удивленно повторил Бастиан. — А что это такое?
   
— Это твоя самая глубокая тайна, которая от тебя сокрыта.
   
— Как же мне её узнать?
   
— Нужно идти дорогой желаний, от одного к другому, до самого последнего. Она и приведет тебя к твоему Истинному Желанию.
   
— Вообще-то мне это не кажется таким уж трудным, — сказал Бастиан.
   
— Из всех дорог эта самая опасная, — сказал Лев.
   
— Почему? — спросил Бастиан. — Я не боюсь.
   
— Не в этом дело, — прогромыхал Граограман, — эта дорога требует высочайшей правдивости и внимания, потому что нет другой дороги, где так легко заблудиться — заблудиться навсегда.
   
— Наверно, оттого, что желания не всегда бывают хорошими, да? — допытывался Бастиан.
   
Лев бил хвостом по песку, на котором лежал. Он прижал уши и наморщил нос, глаза его метали молнии. Бастиан невольно сжался, когда Граограман сказал голосом, от которого задрожала земля:
   
— Откуда тебе знать, что такое желания! Откуда тебе знать, что такое хорошо!
   
В последующие дни Бастиан много думал обо всём, что ему сказал Пестрая Смерть. Но некоторые вещи нельзя постичь размышлениями, их нужно испытать на себе. Поэтому получилось так, что слова Граограмана он вспомнил и начал понимать лишь много позднее, после того как сам многое пережил.
   
А сейчас с Бастианом вновь произошло изменение. Ко всем дарованиям, которые он воспринял после встречи с Лунитой, прибавилось ещё и мужество. И, как и всякий раз, за это у него было что-то отнято: память о его прежней боязливости.
   
И, так как теперь не было ничего, что бы его страшило, в нём начало сперва незаметно, а потом всё отчетливее вырисовываться новое желание. Он не хотел больше быть один. Всё же с Пестрой Смертью он был в каком-то смысле один. Он хотел показать свои способности другим, он хотел, чтобы им восхищались, он жаждал славы.
   
И однажды ночью, когда он снова наблюдал за ростом Перелина, он вдруг почувствовал, что это в последний раз, что пришла пора проститься с красотой светящегося Ночного Леса. Внутренний голос звал его в путь.
   
Он бросил последний взгляд на это сверкающее всеми красками великолепие, потом спустился в пещеру-усыпальницу Граограмана и в темноте сел на ступени. Он не мог бы сказать, чего он ждет, но он знал, что ложиться спать ему в эту ночь нельзя. Он всё же немного задремал сидя, но внезапно проснулся, словно кто-то позвал его по имени.
   
Дверь, ведущая в спальню, приоткрылась. В темную пещеру из дверной щели упала длинная полоса красноватого света.
   
Бастиан встал. Не превратилась ли только что эта дверь во вход Храма Тысячи Дверей? Он нерешительно подошел к дверной щели и попытался заглянуть в неё, но ничего не смог разглядеть. А дверь начала медленно закрываться. Сейчас исчезнет единственная возможность выбраться отсюда!
   
Он ещё раз обернулся к Граограману, который неподвижно, с мертвыми каменными глазами сидел на своем возвышении. Полоса света из двери падала прямо на него.
   
— Прощай, Граограман, и спасибо за всё! — тихо сказал Бастиан. — Я приду снова, я обязательно вернусь.
   
И проскользнул сквозь дверную щель, которая сразу за ним захлопнулась.
   
Бастиан не знал, что не сдержит своего слова. Много, много времени спустя от его имени должен прийти посланник и выполнить за него обещание.
   
Но это уже другая история, и она должна быть рассказана в другой раз.
  
  
   
    
XVI. Серебряный город Амаргант
   
   
Пурпуровый свет волнами неторопливо пробегал по стенам и полу шестиугольной комнаты, похожей на большую пчелиную соту. В каждой второй стене находилась дверь, а остальные три между дверями были расписаны странными картинами. Это были фантастические ландшафты и создания: то ли растения, то ли звери. Через одну дверь Бастиан вошел сюда, а две другие находились от него справа и слева. По форме они были совершенно одинаковы, но левая была черной, а правая — белой. Бастиан выбрал белую.
   
Следующая комната была освещена желтоватым светом. Стены были расположены так же. Здесь картины изображали всевозможные приспособления: то ли инструменты, то ли оружие — в которых Бастиан ничего не понял. Обе двери, ведущие налево и направо, были одинакового желтого цвета, но левая была высокой и узкой, а правая — наоборот, низкой и широкой. Бастиан прошел через левую.
   
Комната, в которую он попал теперь, тоже была шестиугольная, как и две первые, но освещалась синеватым светом. На стенах был изображен переплетенный орнамент, а может, и буквы неведомого алфавита. Двери были одинаковой формы, но сделаны из разных материалов: одна — из дерева, другая — из металла. Бастиан выбрал деревянную.
   
Невозможно описать все двери и комнаты, через которые прошел Бастиан во время своего путешествия по Храму Тысячи Дверей. Были двери, которые походили на большие замочные скважины, и другие, напоминавшие вход в пещеру, были золотые и ржавые двери, с мягкой обивкой и утыканные гвоздями, тонкие, как лист бумаги и толстые, как у сейфа, была дверь, похожая на рот великана, и другая, которая откидывалась, будто подъемный мост, была дверь, походившая на гигантское ухо, и дверь из пряника, была дверь, по форме напоминающая печную заслонку, и дверь, у которой нужно было расстегивать пуговицы. Всякий раз двери, ведущие из комнаты, имели между собой что-то общее — форму, материал, размеры, цвет — но и что-то, что их основательно различало.
   
Бастиан уже много раз переходил из одной шестиугольной комнаты в другую. Каждое решение, которое он принимал, вело его к новому решению, за которым, в свою очередь, следовало другое. Но все эти решения ничего не меняли, и он по-прежнему оставался в Храме Тысячи Дверей — и остался бы в нём навсегда. Пока он шел — всё дальше и дальше — он начал размышлять, с чем это может быть связано. Его желания хватило на то, чтобы привести его в Лабиринт, но, очевидно, его было недостаточно, чтобы найти путь отсюда. Он жаждал общества. Но теперь ему стало понятно, что под этим он не представлял ничего конкретного. И какую бы дверь он ни выбирал — из стекла или плетеную, это ничуть не помогало ему определиться. До сих пор он делал выбор по своей прихоти, особо не раздумывая. Собственно, всякий раз он с тем же успехом мог бы выбрать и другую дверь. Но так ему никогда отсюда не выбраться.
   
Он стоял в комнате, освещенной зеленоватым светом. Три из шести её стен были расписаны облаками. Дверь слева была из белого перламутра, а справа — из черного дерева. И вдруг он понял, чего желает: Атрейо!
   
Перламутровая дверь напоминала Бастиану Дракона Счастья Фалькора — его чешуя блестела, словно белый перламутр — поэтому он её и выбрал.
   
В следующей комнате одна дверь была сплетена из травы, а другая сделана из железных решеток. Бастиан выбрал ту, что из травы, потому что подумал о Травяном Море, родине Атрейо.
   
В следующей комнате он оказался перед дверьми, которые различались только тем, что одна была из кожи, а другая — из войлока. Бастиан, конечно, прошел в кожаную. Он снова стоял перед двумя дверьми, и здесь ему пришлось поразмыслить. Одна была пурпурно-красной, другая — оливково-зеленой. Атрейо был зеленокожим, а плащ носил из шерсти пурпурных буйволов. На оливково-зеленой двери белой краской было начертано несколько простых знаков, таких же, какие были у Атрейо на лбу и щеках, когда к нему пришел старый Цейрон. Такие же знаки были и на пурпурно-красной двери, но о том, что на плаще Атрейо были начертаны знаки, Бастиан не знал. Так что, должно быть, за той дверью был путь к кому-то другому, но не к Атрейо.
   
Бастиан открыл оливково-зеленую дверь — и оказался на воле!
   
К своему удивлению, он попал не в Травяное Море, а в светлый весенний лес. Солнечные лучи проникали сквозь молодую листву, и пятна света и тени играли на мху под ногами. Пахло землей и грибами, а теплый воздух был наполнен птичьим щебетом.
   
Бастиан повернулся и увидел, что только что вышел из небольшой лесной часовни. Значит, сейчас эта дверь стала выходом из Храма Тысячи Дверей. Бастиан открыл её ещё раз, но увидел перед собой лишь маленькое тесное помещение часовни. Крыша держалась на нескольких прогнивших балках, а стены поросли мхом.
   
Бастиан двинулся в путь — пока не зная, куда. Он не сомневался, что рано или поздно встретит Атрейо. И был охвачен радостью предстоящей встречи. Он свистел птицам, и те ему отвечали, он громко, задорно пел всё, что приходило в голову.
   
Немного погодя на поляне он заметил группу фигур, расположившихся лагерем. Подойдя ближе, он увидел нескольких мужчин в роскошных доспехах. С ними была и прекрасная дама. Она сидела в траве и бренчала на лютне. Поодаль стояли лошади в драгоценных сбруях. Перед мужчинами, лежащими в траве и беседующими, была расправлена белая скатерть, уставленная всевозможными блюдами и бокалами.
   
Бастиан направился к людям, но сперва спрятал Амулет Девочки Императрицы под рубашку — ему хотелось познакомиться с этой компанией, поначалу не привлекая к себе внимания и оставаясь неузнанным.
   
Как только мужчины увидели Бастиана, они встали и приветствовали его учтивым поклоном. Видимо, они приняли его за восточного принца или кого-то в этом роде. Прекрасная дама также с улыбкой склонила голову и продолжила перебирать струны своего инструмента. Среди мужчин один особенно выделялся ростом и великолепием доспехов. Он был ещё молод, белокурые волосы падали ему на плечи.
   
— Я — герой Инрек, — сказал он. — Эта дама — принцесса Огламар, дочь короля страны Лунн. Эти воины — мои друзья: Икрион, Избальд и Идорн. А как ваше имя, юный друг?
   
— Мне нельзя называть своё имя, пока нельзя, — ответил Бастиан.
   
— Это что, обет? — спросила принцесса Огламар слегка насмешливо. — Вы так юны и уже дали обет?
   
— Вы, наверно, идете издалека? — спросил герой Инрек.
   
— Да, очень издалека, — ответил Бастиан.
   
— Вы принц? — осведомилась принцесса и посмотрела на него благосклонно.
   
— Об этом я не скажу, — ответил Бастиан.
   
— Ну, во всяком случае, добро пожаловать в наше общество! — воскликнул герой Инрек. — Не окажете ли вы нам честь сесть рядом с нами и разделить нашу трапезу, юный господин?
   
Бастиан с благодарностью к ним присоединился и принялся за еду.
   
Из разговора, который вели дама и четыре господина, он узнал, что совсем близко находится большой и прекрасный Серебряный город Амаргант. Там должно состояться нечто вроде турнира. Отважные герои, лучшие охотники, неустрашимые воители, а также всевозможные искатели приключений и отчаянные удальцы съезжаются отовсюду, чтобы принять участие в состязаниях.
   
Только троим — самым мужественным, самым лучшим и победившим всех остальных — будет оказана честь участвовать в своеобразной поисковой экспедиции. Речь, очевидно, шла об очень длительном и полном приключений путешествии, целью которого было найти конкретную особу, затерявшуюся где-то в бесчисленных землях Фантазии. Называли её просто «спасителем». Имени его ещё никто не знал. Во всяком случае, ему Фантазийская Империя была обязана тем, что она снова — или всё ещё — существует. Когда-то давным-давно на Фантазию обрушилась страшная катастрофа, и она была на волоске от гибели. Но в последний момент упомянутый «спаситель» предотвратил несчастье: он пришел и дал Девочке Императрице имя Лунита, под которым её теперь знают все создания Фантазии. Но с тех пор он, неузнанный, блуждает по стране, и задачей поисковой экспедиции было разыскать его и сопровождать в качестве личной охраны, чтобы с ним ничего не случилось. Но для этого нужно было отобрать самых толковых и смелых мужчин, ведь им, возможно, предстояло выдержать невероятные приключения.
   
Состязания, в которых и будет сделан этот отбор, были устроены Серебряным Старцем Кверквобадом. Городом Амаргантом всегда правили старейший из мужчин или старейшая из женщин, а Кверквобаду сейчас было сто семь лет. Но выбирать победителей будет не он, а юный туземец по имени Атрейо, мальчик из племени Зеленокожих, который был в гостях у Серебряного Старца Кверквобада. В дальнейшем этот Атрейо должен возглавить экспедицию, потому что он единственный, кто может узнать «спасителя» — он видел его однажды в Волшебном Зеркале.
   
Бастиан молча слушал. Это далось ему нелегко, ведь очень скоро он сообразил, что «спасителем», о котором шла речь, был он сам. А когда ещё проронили имя Атрейо, сердце радостно затрепетало у него в груди и ему стоило огромных усилий не выдать себя. Но он решил пока что сохранять инкогнито.
   
Что до героя Инрека, то он собирался участвовать в турнире не столько из-за поисковой экспедиции и её цели, сколько ради того, чтобы завоевать сердце принцессы Огламар. Бастиан сразу заметил, что герой Инрек по уши влюблен в эту юную особу. Иногда он вздыхал без повода и всё время смотрел на свою возлюбленную печальными глазами. А она делала вид, что этого не замечает. Оказалось, что она по какой-то причине дала обет выйти замуж только за величайшего из всех героев, который сможет победить всех остальных. Меньшим она довольствоваться не хотела. Это и было главной проблемой героя Инрека: как ему доказать, что он самый великий? Не мог же он просто взять и убить кого-то, кто ему ничего не сделал. А войны уже давно не было. Он с радостью сразился бы с чудовищем или демоном, он мог бы, если нужно, приносить ей каждое утро к завтраку окровавленный драконий хвост, но нигде вокруг не было ни чудовищ, ни драконов. Когда к нему явился гонец от Серебряного Старца Кверквобада, чтобы пригласить его на турнир, он, конечно, тут же согласился. А принцесса Огламар настояла на том, чтобы сопровождать его, потому что хотела своими глазами увидеть, на что он способен.
   
— Рассказам героев, — сказала она, улыбаясь, Бастиану, — верить нельзя, как известно. У всех у них тяга к приукрашиванию.
   
— С приукрашиванием или без, — бросил герой Инрек, — а я всё равно стою в сто раз больше легендарного спасителя.
   
— Откуда вы знаете? — спросил Бастиан.
   
— Ну, если бы у этого малого была хоть половина моей силы, он бы не нуждался в личной охране, которая должна его оберегать и присматривать за ним, как за младенцем. Сдается мне, этот спаситель — довольно жалкий субъект.
   
— Как вы можете так говорить! — возмущенно воскликнула Огламар. — В конце концов, он спас Фантазию от гибели!
   
— И что же! — пренебрежительно бросил герой Инрек. — Для этого, видно, особый подвиг не требовался.
   
Бастиан решил при случае устроить ему небольшую взбучку.
   
Трое других героев случайно встретили эту пару в пути и к ней присоединились. Икрион, обладавший пышными черными усами, уверял, что он самый сильный и могущественный рубака во всей Фантазии. Рыжеволосый Избальд, более изнеженный по сравнению с другими, утверждал, что никто не обращается с клинком искуснее и проворнее его. А Идорн был убежден, что ему нет равных по выносливости и упорству в бою. Его внешность подтверждала это: он был длинным и худым и, казалось, состоит из одних костей и сухожилий.
   
Когда с едой было покончено, стали собираться в путь. Посуду, скатерть и припасы уложили в седельные сумы вьючного животного. Принцесса Огламар села на своего белого иноходца и пустила его рысью, не оглядываясь на других. Герой Инрек запрыгнул на вороного жеребца и помчался вслед за ней. Трое героев предложили Бастиану занять место на лошачихе между сумками с припасами, что он и сделал. Мужчины сели на своих лошадей в роскошной сбруе и рысью пустились по лесу, Бастиан — последним. Старая лошачиха под ним всё время отставала, и Бастиан попытался её подогнать. Но вместо того, чтобы бежать скорее, она остановилась, повернула свою голову и сказала:
   
— Тебе не надо меня подгонять, господин, я нарочно отстала.
   
— Почему? — спросил Бастиан.
   
— Я знаю, кто ты, господин.
   
— Откуда ты это знаешь?
   
— Я ведь всего лишь наполовину ослица, а не полностью, и кое-что чувствую. Даже лошади что-то заметили. Можешь мне ничего не говорить, господин. Я была бы рада рассказать своим детям и внукам о том, что везла спасителя и первая его приветствовала. Но, увы, у нас, лошачих, не бывает детей.
   
— Как тебя зовут? — спросил Бастиан.
   
— Йиха, господин.
   
— Послушай, Йиха, не лишай меня удовольствия, не говори пока никому о том, что знаешь. Договорились?
   
— Конечно, господин.
   
И лошачиха поскакала рысью, чтобы догнать остальных.
   
Компания ожидала их на опушке леса. Все с восхищением глядели на город Амаргант, сияющий перед ними в лучах солнца. Опушка была на возвышенности, и отсюда открывался широкий вид на большое озеро почти фиалкового цвета, окруженное со всех сторон лесистыми холмами. Посреди этого озера и раскинулся Серебряный город Амаргант. Все дома в нём стояли на кораблях: большие дворцы — на широких баржах, маленькие — на барках и лодках. Все дома и все корабли были из серебра тонкой чеканки и искусной отделки. Окна и двери больших и маленьких дворцов, башенки и балконы сделаны из чудесной серебряной филиграни, подобной которой не было во всей Фантазии. Повсюду на глади озера виднелись лодки и барки, отвозившие гостей с берега в город. Герой Инрек и его спутники также поспешили к берегу, где их дожидалась серебряная ладья с красивым изогнутым носом. В ней поместилась вся компания вместе с лошадьми и лошачихой.
   
Во время пути Бастиан узнал от кормчего, одетого в платье из серебряной ткани, что фиолетовая вода озера, соленая и горькая, быстро разъедает всё, кроме серебра. Озеро это называлось Муру, или Озеро Слёз. В стародавние времена город Амаргант перенесли на середину этого озера, чтобы защититься от нападения: тот, кто пытался добраться до города на деревянных лодках или на железных судах, шел ко дну и погибал — лодки вместе с экипажем мгновенно растворялись. Но теперь Амаргант стоял на воде уже по другой причине. Дело в том, что жители любили время от времени перемещать дома и составлять улицы и площади по-новому. Если, к примеру, две семьи, живущие на противоположных концах города, сдружились, или становились родственниками, потому что их дети вступали в брак, то они просто покидали своё место, ставили свои серебряные корабли борт о борт и становились соседями. Здешнее серебро, помимо прочего, было несравненно по красоте своей обработки.
   
Бастиан охотно послушал бы об этом ещё, но ладья приплыла в город, и ему вместе со спутниками пришлось высадиться.
   
Первым делом они стали искать постоялый двор, чтобы устроить на ночлег себя и животных. Это оказалось не так-то просто, потому что Амаргант был буквально заполонен приезжими, прибывшими на состязания из ближних и дальних областей. В конце концов, они всё же нашли место в небольшой гостинице. Когда Бастиан отводил лошачиху в стойло, он ещё раз шепнул ей на ухо:
   
— Не забудь, что ты обещала, Йиха. Мы скоро увидимся.
   
Йиха только кивнула головой.
   
Затем Бастиан объяснил попутчикам, что больше не хочет быть для них обузой и с удовольствием осмотрит город самостоятельно. Он поблагодарил их за доброжелательность и попрощался. На самом деле, конечно, ему не терпелось найти Атрейо.
   
Корабли, большие и маленькие, были соединены друг с другом мостками — иногда изысканными и тонкими настолько, что по ним можно было пройти только в одиночку, а иногда широкими и величественными, как улицы, на которых теснилась толпа. Встречались и горбатые мостики под крышами, а в каналах между кораблями-дворцами сновали сотни маленьких серебряных челноков. Но где бы ты ни шел, где бы ни стоял, ноги чувствовали легкую, непрерывную качку, напоминавшую о том, что весь город плывет по воде.
   
Толпа приезжих, буквально захлестнувшая город, была такой пёстрой и разнообразной, что её описание составило бы отдельную книгу. Амаргантцев узнать было легко: все они носили одежду из серебряной ткани, почти такую же красивую, как плащ Бастиана. Они были высокими и благообразными, волосы их тоже были серебряными, а глаза — такими же фиолетовыми, как вода Муру, Озера Слёз. А вот большинство гостей выглядело не столь привлекательно. У мускулистых великанов из-за могучих плеч голова казалась не больше яблока. С мрачным и отчаянным видом пробегали ночные разбойники, одинокие волки, по которым сразу было видно, что лучше с ними не связываться. Встречались тут ребята с бегающими глазами и ловкими руками, и свирепые воины, высокомерно пускавшие дым изо рта и носа. Повсюду волчком вертелись всевозможные мошенники и неуклюже топали лешие на узловатых ногах, с толстыми дубинами на плечах. Один раз Бастиан видел даже Скалоеда, у которого торчали изо рта зубы вроде стальных зубил. Серебряные мостки прогибались под его весом. Но он исчез в толпе, прежде чем Бастиан успел спросить, не зовут ли его Пьёрнрахцарком.
   
Наконец Бастиан добрался до центра города. Здесь должны были состояться состязания. Оказалось — они уже в полном разгаре. На просторной круглой площади, похожей на гигантскую арену цирка, сотни участников мерялись силами и показывали, что они умеют. Широким кольцом на них напирала толпа зрителей, подзадоривая их возгласами. Окна и балконы близлежащих кораблей-дворцов тоже буквально кишели зрителями, а некоторым удалось даже вскарабкаться на украшенные серебряной филигранью крыши.
   
Но Бастиана не увлекло зрелище состязаний. Он хотел найти Атрейо, который наверняка откуда-то следил за играми.
   
Потом он заметил, что толпа всё время в ожидании смотрит в сторону одного дворца, особенно когда кому-то из борцов удавалось сделать какой-нибудь впечатляющий прием. Но Бастиану пришлось протиснуться через толпу на висячем мосту, а потом залезть на некое подобие фонарного столба, прежде чем он смог бросить взгляд на тот самый дворец.
   
Там на широком балконе стояли два высоких стула из серебра. На одном из них сидел очень старый человек — его серебряная борода и волосы ниспадали до пояса. Видимо, это был Кверквобад, Серебряный Старец. Рядом с ним сидел мальчик примерно того же возраста, что и Бастиан. На нём были длинные штаны из мягкой кожи. Заметен был оливково-зеленый оттенок его обнаженного торса. Выражение тонкого лица было серьезным, почти строгим. Длинные иссиня-черные волосы стянуты на затылке кожаным ремешком. С плеч ниспадал пурпурно-красный плащ. Спокойно, но в каком-то напряжении он смотрел на поле схватки. Казалось, ничего не ускользнет от его темных глаз. Атрейо!
   
В этот момент в открытой балконной двери за спиной Атрейо показалось другое лицо, очень большое, напоминающее львиную морду, но вместо шерсти покрытое перламутровой чешуей, а с пасти его свешивались длинные белые усы. Рубиново-красные глаза искрились, а когда голова поднялась ещё выше над Атрейо, стала видна длинная гибкая шея, тоже покрытая перламутровыми чешуйками, и на ней, словно белое пламя, трепетала белая грива. Это был Фалькор, Дракон Счастья. Кажется, он сказал что-то на ухо Атрейо, потому что тот кивнул.
   
Бастиан соскользнул с фонарного столба. Он видел достаточно. И теперь обратил своё внимание на поединок.
   
По сути, там шла даже не настоящая борьба, а что-то вроде циркового представления, только в большом масштабе. И хотя тут даже боролись два великана, тела которых сплелись в один огромный катающийся клубок, хотя были и ещё подобные пары, или совсем другого рода, показывающие своё искусство фехтования или обращения с булавой и копьем, всё это всерьез не причиняло вреда их здоровью и жизни. Правила состязаний предписывали проявлять честность, порядочность и умение владеть собой. Борец, в порыве злобы или тщеславия серьезно поранивший своего соперника, был бы тотчас признан негодным для турнира. Большинство доказывало свою сноровку, стреляя из лука, или демонстрировало силу, поднимая огромные тяжести. Другие обнаруживали свои таланты, выполняя акробатические трюки и рискованные номера. Насколько различны были претенденты, настолько многообразно и то, что они показывали.
   
Вновь и вновь побежденные покидали площадь, и состязающихся на ней оставалось всё меньше. Потом Бастиан увидел, как Икрион Сильный, Избальд Быстрый и Идорн Стойкий вступили в круг. Героя Инрека и его возлюбленной, принцессы Огламар, с ними не было.
   
К этому времени на площади оставалось ещё около сотни борцов. Поскольку тут уже были отобраны лучшие, одержать победу над ними оказалось не так легко, как, возможно, предполагали Икрион, Избальд и Идорн. Прошло полдня, прежде чем Икрион доказал, что он самый могучий из сильных, Избальд — что он самый быстрый из ловких, а Идорн — самый упорный из стойких. Публика ликовала и восторженно им хлопала, а трое победителей отвесили поклон в сторону балкона, где сидели Серебряный Старец Кверквобад и Атрейо. Атрейо поднялся было, чтобы что-то сказать, как вдруг на площадь вышел ещё один претендент. Это был Инрек. Воцарилась напряженная тишина, и Атрейо снова сел. Его должны были сопровождать только трое мужчин, и один здесь был лишним. Одному из них нужно было отступиться.
   
— Господа, — сказал Инрек громким голосом, чтобы все его услышали, — я полагаю, ваших сил не подорвала эта небольшая демонстрация навыков, которую вы провели. И всё-таки было бы недостойно в таких обстоятельствах вызывать вас на поединок поодиночке. Так как среди всех участников турнира я не нашел себе достойного противника, я в нём не участвовал, и потому ещё свеж. Если кто-то из вас чувствует себя слишком изнуренным, пусть уйдет добровольно. В противном случае я готов померяться силами со всеми тремя одновременно. У вас есть возражения?
   
— Нет, — ответили хором все трое.
   
И тут началось фехтование — да так, что искры полетели. Удары Икриона ничуть не утратили своей силы, но герой Инрек был сильнее. Избальд налетал на него со всех сторон, словно молния, но герой Инрек был быстрее. Идорн пытался измотать противника, но герой Инрек был выносливей. Фехтование не продлилось и десяти минут, как все трое были обезоружены и преклонили колено пред героем Инреком. Он гордо огляделся по сторонам, явно ища восхищенного взгляда своей дамы, которая, безусловно, стояла где-то в толпе. Ликование и аплодисменты зрителей бушевали на площади, как ураган. Наверно, его было слышно на самых отдаленных берегах Муру, Озера Слёз.
   
Когда наступила тишина, Серебряный Старец Кверквобад встал и громко спросил:
   
— Есть ли ещё кто-то, кто осмелится выступить против героя Инрека?
   
И в полной тишине раздался мальчишеский голос:
   
— Да, я!
   
Это был Бастиан.
   
Все лица повернулись к нему. Толпа освободила ему проход, и он вышел на площадь. Раздались удивленные и встревоженные возгласы.
   
«Посмотрите, какой он красивый!», «Жалко его!», «Нельзя этого допустить!»
   
— Кто ты? — спросил Серебряный Старец Кверквобад.
   
— Моё имя, — ответил Бастиан, — я скажу потом.
   
Он увидел, как сузились глаза Атрейо, и он пытливо смотрит на него всё ещё в полном замешательстве.
   
— Юный друг, — сказал герой Инрек, — мы вместе ели и пили. Почему ты хочешь теперь, чтобы я тебя посрамил? Прошу тебя, возьми свои слова обратно и ступай.
   
— Нет, — ответил Бастиан, — будет так, как я сказал.
   
На миг герой Инрек заколебался. А потом предложил:
   
— С моей стороны было бы неправильно мериться с тобой силой в борьбе. Давай для начала посмотрим, кто из нас выше пустит стрелу.
   
— Согласен! — ответил Бастиан.
   
Им принесли по тугому луку и по стреле. Инрек натянул тетиву и выпустил стрелу прямо в небо, так высоко, что за ней нельзя было уследить глазами. Почти в то же мгновение натянул тетиву и Бастиан, послав свою стрелу следом.
   
Немного погодя обе стрелы упали на землю между двумя стрелками. И тут оказалось, что стрела Бастиана с красным опереньем, видимо, в высоте попала в стрелу Инрека с синим опереньем, да с такой силой, что расщепила её наполовину.
   
Герой Инрек уставился на сцепленные стрелы. Он был немного бледен, и только на щеках у него показались красные пятна.
   
— Это могло быть только совпадением, — пробормотал он. — Посмотрим, кто искуснее владеет рапирой.
   
Он потребовал две шпаги и две колоды карт. Ему принесли и то и другое. Он тщательно перемешал обе колоды.
   
Внезапно Инрек бросил колоду карт высоко в воздух, молниеносно вздернул клинок и уколол им. Когда карты упали на землю, все увидели, что он попал в сердце червонного туза прямо посередине карты. Показывая рапиру с картой, он снова искал взглядом свою даму.
   
Теперь другую колоду подбросил Бастиан, и клинок засвистел в воздухе. Ни одна карта не упала на землю. Он наколол на шпагу все тридцать две, точно посередине, а вдобавок ещё и в правильном порядке, хотя герой Инрек их хорошо перетасовал.
   
Герой Инрек смотрел на всё это молча, и только его губы немного дрожали.
   
— Но силой ты меня не превзойдешь, — произнес он наконец хрипловатым голосом.
   
Он схватился за самую тяжелую из всех гирь, которые ещё лежали на площади, и стал её медленно поднимать. Но не успел он поставить её на землю, как Бастиан уже схватился за него и вместе с гирей поднял над головой. У героя Инрека было такое потерянное лицо, что некоторые зрители не смогли удержаться от смеха.
   
— До сих пор, — сказал Бастиан, — вы решали, в чём нам мериться силой. Вы не против, если теперь я кое-что предложу?
   
Герой Инрек молча кивнул.
   
— Это проверка мужества, — продолжал Бастиан.
   
Герой Инрек с трудом собрался с силами.
   
— Нет ничего, что победило бы моё мужество!
   
— Тогда, — ответил Бастиан, — я предлагаю поплыть наперегонки по Озеру Слёз. Кто первый достигнет берега, тот и победит.
   
На площади воцарилась полная тишина.
   
Герой Инрек то краснел, то бледнел.
   
— Это не испытание мужества, — воскликнул он, — это безумие.
   
— Я готов на это, — ответил Бастиан. — Пошли же!
   
Тут герой Инрек потерял самообладание.
   
— Нет! — вскричал он и топнул ногой. — Вы знаете не хуже меня, что вода Муру разъедает всё. Это значит идти на верную смерть.
   
— Я не боюсь, — спокойно сказал Бастиан, — я пересёк Разноцветную Пустыню и пил и ел пламя Пёстрой Смерти и купался в нём. Так что этой воды я уже не боюсь.
   
— Вы лжете! — заорал герой Инрек, багровый от гнева. — Никто в Фантазии не может вытерпеть Пёструю Смерть, это же каждый ребенок знает!
   
— Герой Инрек, — медленно проговорил Бастиан, — вместо того, чтобы обвинять меня во лжи, вы бы лучше признались, что просто боитесь.
   
Для героя Инрека это было слишком. В слепом гневе он рванул из ножен свой большой меч и двинулся на Бастиана. Тот отошел назад и хотел было предупредить, но герой Инрек не дал ему это сделать. Он напал на Бастиана, и дело запахло кровью. В тот же миг меч Зиканда с быстротой молнии выскочил из своих заржавленных ножен в руку Бастиана, и начал свой танец.
   
То, что произошло затем, было настолько невероятно, что никто из видевших не забудет этого до конца своих лет. К счастью, Бастиан не мог отпустить рукоятку меча в своей руке, и ему приходилось следовать каждому движению Зиканды. Сначала меч разрезал кусок за куском роскошные доспехи Инрека. Лоскутки летели во все стороны только так, но кожу клинок даже не поцарапал. Герой Инрек отчаянно отбивался и, как сумасшедший, молотил вокруг, но блеск Зиканды сиял перед ним, словно огненный вихрь, и ослеплял его, так что ни один его удар не попал в цель. Когда он, наконец, остался стоять в одном белье, не переставая бить в сторону Бастиана, Зиканда буквально разрезал его меч на меленькие ломтики, да с такой скоростью, что его клинок один миг ещё парил в воздухе целиком, пока не упал на землю, звеня, словно груда монет. Герой Инрек вытаращил глаза на бесполезную рукоять, которая осталась у него в руке. Он уронил её и опустил голову. Зиканда вернулся в свои ржавые ножны, и Бастиан смог его выпустить.
   
Раздался вопль восхищения и восторга тысячи зрителей. Они штурмовали площадь, схватили Бастиана и с триумфом понесли его на руках. Ликованию не видно было конца. Со своей высоты Бастиан выглядывал героя Инрека. Он хотел прокричать ему слова примирения, потому что вообще-то его жалел — он не собирался его так позорить. Но героя Инрека нигде не было видно.
   
Потом вдруг снова стало тихо. Толпа отступила и освободила площадь. Там стоял Атрейо и, улыбаясь, смотрел на Бастиана. И Бастиан тоже улыбнулся. Его спустили на землю, и теперь оба мальчика стояли рядом и долго молча смотрели друг на друга. Наконец, Атрейо начал:
   
— Если бы мне ещё нужен был сопровождающий, чтобы идти на поиск спасителя Фантазии, то мне хватило бы его одного, потому что он стоит больше, чем сотни других. Но сопровождающий мне больше не нужен, потому что поисковая экспедиция не состоится.
   
Послышался ропот удивления и разочарования.
   
— Спаситель Фантазии не нуждается в нашей защите, — продолжал Атрейо, возвысив голос, — потому что он может защитить себя лучше, чем все мы вместе взятые. И нам не надо его больше искать, ведь он сам нас нашел. Я не сразу его узнал, потому что когда видел его в Воротах Волшебного Зеркала у Южного Оракула, он выглядел по-другому — совсем не так, как теперь. Но взгляд его глаз я не забыл. Он такой же, как тот, что сейчас обращен на меня. Я не могу ошибиться.
   
Бастиан, улыбаясь, покачал головой и сказал:
   
— Ты не ошибся, Атрейо. Это ты привел меня к Девочке Императрице, чтобы я дал ей новое имя. И я благодарю тебя за это.
   
Благоговейный шепот, словно дуновение ветра, пронесся по рядам зрителей.
   
— Ты обещал, — ответил Атрейо, — назвать нам и твоё имя, которое кроме Златоглазой Повелительницы Желаний не знает в Фантазии никто. Ты это сделаешь?
   
— Меня зовут Бастиан Бальтазар Букс.
   
И тут зрители больше не могли удержаться. Их ликование взорвалось тысячами криков «Ура!» Многие от восторга пустились в пляс, и тогда мостки и мосты, да и вся площадь — всё заходило ходуном.
   
Атрейо, смеясь, протянул Бастиану руку, Бастиан ухватился за неё, и так — рука в руке — они пошли во дворец, на ступенях которого их ожидали Серебряный Старец Кверквобад и Фалькор, Дракон Счастья.
   
В тот вечер город Амаргант отпраздновал свой самый прекрасный праздник. Всё, что имело ноги — короткие или длинные, кривые или прямые, — плясало, и всё, что имело голос — прекрасный или ужасный, низкий или высокий, — пело и смеялось.
   
Когда стемнело, амаргантцы зажгли тысячи цветных фонариков на своих серебряных кораблях и дворцах. А в полночь запустили фейерверк, какого в Фантазии ещё никогда не видели. Бастиан и Атрейо стояли на балконе вместе с Фалькором и Серебряным Старцем Кверквобадом и смотрели, как разноцветные гроздья огней на небе и тысячи фонариков Серебряного города отражаются в темной воде Муру, Озера Слёз.
  
  
   
    
XVII. Дракон для героя Инрека
   
   
Серебряный Старец Кверквобад погрузился в сон, сидя в своем кресле — была поздняя ночь. И он пропустил то, что могло бы стать самым величественным и прекрасным переживанием за все сто семь лет его жизни. То же произошло и со многими другими в Амарганте, местными и приезжими: устав праздновать, они отправились отдыхать. Лишь немногие ещё бодрствовали, и этим немногим довелось услышать нечто, превосходящее по красоте всё, что они слышали и до, и после.
   
Фалькор, белый Дракон Счастья, пел.
   
Он кружил высоко в ночном небе над Серебряным городом и над Озером Слёз и пел голосом, похожим на звон колокола. Это была песня без слов — простая, величественная мелодия чистого счастья. И навстречу этой песне широко открывались сердца.
   
Так было и с Бастианом и Атрейо, сидевшими рядом на просторном балконе дворца Кверквобада. Оба впервые слышали пение Дракона Счастья. Сами того не замечая, они взялись за руки и вслушивались в безмолвном восхищении. Каждый знал, что другой чувствует то же, что и он сам: счастье обрести друга. И они боялись нарушить это счастье разговорами. Великий час миновал, песня Фалькора становилась всё тише и наконец смолкла.
   
Когда стало совсем тихо, Кверквобад проснулся и сказал, извиняясь:
   
— Для нас, Серебряных Старцев, всё-таки необходим сон. У молодых людей всё по-другому. Не обижайтесь, но мне пора в постель.
   
Они пожелали Кверквобаду спокойной ночи, и он ушел.
   
И вновь друзья долго сидели молча и смотрели в ночное небо, где всё ещё медленными, тихими, волнообразными движениями кружил Дракон Счастья. Временами он, словно белая гряда облаков, проплывал над полным диском луны.
   
— А Фалькор не ложится спать? — спросил Бастиан.
   
— Он уже спит, — тихо ответил Атрейо.
   
— В полете?
   
— Да. Он не любит оставаться в домах, даже в таких больших, как дворец Кверквобада. Он чувствует себя там стесненным и запертым и старается двигаться как можно осторожнее, чтобы ничего не столкнуть и не повалить. Он просто слишком велик. Поэтому он спит обычно высоко в воздухе.
   
— Как ты думаешь, он мне разрешит на себе полетать?
   
— Конечно, — сказал Атрейо, — только это не так уж просто. Надо ещё привыкнуть.
   
— Я скакал верхом на Граограмане, — напомнил Бастиан.
   
Атрейо кивнул и глянул на него в восхищении.
   
— Ты уже говорил это перед схваткой с героем Инреком. Но как ты покорил Пёструю Смерть?
   
— У меня АУРИН, — сказал Бастиан.
   
— Да? — удивился Атрейо.
   
Казалось, он изумлен, но больше он ничего не сказал.
   
Бастиан достал из-под рубашки Знак Девочки Императрицы и показал его Атрейо. Некоторое время Атрейо его разглядывал, а потом пробормотал:
   
— Значит, теперь ты носишь Блеск.
   
Бастиану показалось, что его лицо слегка помрачнело, поэтому он поспешно спросил:
   
— Хочешь его ещё раз надеть?
   
Он принялся снимать цепочку.
   
— Нет!
   
Голос Атрейо прозвучал почти резко, и Бастиан смутился. Атрейо виновато улыбнулся и мягко повторил:
   
— Нет, Бастиан, я его достаточно долго носил.
   
— Как хочешь, — сказал Бастиан. А потом повернул Знак обратной стороной.
   
— Смотри! Ты видел надпись?
   
— Видеть-то видел, но не знаю, что тут написано, — ответил Атрейо.
   
— Как это?
   
— Мы, Зеленокожие, умеем читать следы, но не буквы.
   
На этот раз пришел черед удивляться Бастиану.
   
— А что говорит эта надпись? — спросил Атрейо.
   
— ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ, — прочел Бастиан вслух.
   
Атрейо пристально смотрел на Знак.
   
— Так вот что она значит, — пробормотал он. Его лицо не выдавало чувств, и Бастиан не мог угадать, о чём он думает. Поэтому он спросил:
   
— Если бы ты знал это, для тебя что-то изменилось бы?
   
— Нет, — ответил Атрейо, — я делал то, что хотел.
   
— Да, это так, — кивнул Бастиан.
   
Они снова помолчали.
   
— Мне надо кое-что ещё спросить у тебя, Атрейо, — снова начал Бастиан. — Ты сказал, я выглядел по-другому, когда ты увидел меня в Воротах Волшебного Зеркала.
   
— Да, совсем по-другому.
   
— А как?
   
— Ты был очень толстый и бледный и совсем не так одет.
   
— Толстый и бледный? — недоверчиво улыбнулся Бастиан. — Ты действительно уверен, что это был я?
   
— А разве это был не ты?
   
Бастиан задумался.
   
— Ты меня видел, это я знаю. Но я всегда был такой, как сейчас.
   
— Правда?
   
— Тогда я бы помнил! — воскликнул Бастиан.
   
— Да, — сказал Атрейо, задумчиво на него посмотрев, — ты бы должен был помнить.
   
— Может, это было кривое зеркало?
   
Атрейо покачал головой.
   
— Я так не думаю.
   
— Как же тогда объяснить, что ты меня видел таким?
   
— Этого я не знаю, — признался Атрейо, — я только знаю, что не ошибся.
   
После этого они опять долго молчали и, наконец, пошли спать.
   
Когда Бастиан лежал в кровати, спинки которой, разумеется, были из тончайшей серебряной филиграни, разговор с Атрейо никак не выходил у него из головы. Ему почему-то казалось, что его победа над героем Инреком и даже пребывание у Граограмана уже не производят на Атрейо сильного впечатления после того, как он узнал, что Бастиан носит Блеск. Он, может быть, думает, что раз так, то ничего особенного он и не совершил. Но Бастиан хотел завоевать глубочайшее, неограниченное уважение Атрейо.
   
Он долго размышлял. Это должно быть что-то такое, чего не умеет никто в Фантазии, даже с помощью Знака. Что-то, что под силу только ему, Бастиану.
   
И наконец ему пришло в голову: выдумывать истории!
   
Сколько раз ему приходилось слышать, что никто в Фантазии не может творить ничего нового. Даже голос Уюлалы об этом говорил. А выдумывать-то Бастиан был мастер.
   
Атрейо должен увидеть, что он, Бастиан — великий сочинитель!
   
Он захотел, чтобы ему как можно скорее представился случай доказать это другу. Может быть, уже завтра. К примеру, в Амарганте мог бы состояться праздник сочинителей, на котором Бастиан всех затмил бы своими затеями!
   
Или ещё лучше, чтобы всё, о чём он будет рассказывать, сбывалось! Разве Граограман не говорил, что Фантазия — страна историй, и потому даже давно ушедшее возникает здесь вновь, если встретится в рассказе?
   
Вот Атрейо изумится!
   
И, представляя себе восхищение Атрейо, Бастиан уснул.
   
Когда на следующее утро они сидели за обильным завтраком в парадной зале дворца, Серебряный Старец Кверквобад сказал:
   
— Мы решили устроить сегодня для нашего гостя, спасителя Фантазии и его друга, который привел его к нам, совершенно необыкновенный праздник. Ты, быть может, не знаешь, Бастиан Бальтазар Букс, что мы, амаргантцы, по старой традиции славимся в Фантазии как исполнители песен и рассказчики историй. Даже наши дети с раннего возраста обучаются этому искусству. Когда они становятся старше, то много лет путешествуют по разным странам, применяя его к всеобщей пользе и благочестию. От того повсюду нас принимают с почтением и радостью. Одна беда: наш запас песен и историй, если честно, не очень велик. И его приходится делить многим людям. Но в сказании говорится — не знаю, верно ли это — что в твоем мире ты был известен умением выдумывать истории. Это правда?
   
— Да, — сказал Бастиан, — меня из-за этого даже высмеивали.
   
Серебряный Старец Кверквобад удивленно поднял брови.
   
— Высмеивали за то, что ты умеешь рассказывать истории, каких ещё никто никогда не слышал? Как такое возможно! Ни один из нас не способен на это, и все мы — я и мои сограждане — были бы тебе несказанно благодарны, если бы ты подарил нам несколько новых историй. Поможешь ли ты нам своим гениальным даром?
   
— С удовольствием! — ответил Бастиан.
   
После завтрака они вышли из дворца Кверквобада по лестнице — там их уже ждал Фалькор.
   
Между тем на площади собралась большая толпа, но на этот раз было мало гостей, приехавших в город на турнир. Большей частью собрались амаргантцы — мужчины, женщины и дети, все благообразные и голубоглазые, в красивых серебряных одеждах. Почти у всех с собой были серебряные струнные инструменты: арфы, лиры, гитары и лютни — для музыкального сопровождения своих выступлений. Каждый надеялся показать своё умение Бастиану и Атрейо.
   
Снова поставили кресла, и Бастиан занял место между Кверквобадом и Атрейо. Фалькор встал у них за спиной.
   
Кверквобад хлопнул в ладоши и сказал в наступившей тишине:
   
— Великий сочинитель согласился исполнить наше желание. Он подарит нам новые истории. Поэтому, друзья, покажите всё своё самое лучшее, чтобы вдохновить его!
   
Амаргантцы на площади низко поклонились в полном молчании. Потом вышел первый и начал декламировать. За ним шли и шли новые. У всех были прекрасные, звонкие голоса, и со своей задачей они справились очень хорошо.
   
Истории, стихи и песни, которые они исполняли, были то грустными, то веселыми и увлекательными, но они заняли бы здесь слишком много места и должны быть рассказаны в другой раз. Было исполнено всего-навсего около ста различных произведений. После этого они начали повторяться. Вновь выступавшие амаргантцы не могли предложить ничего нового, только то, что уже было рассказано их предшественниками.
   
Тем временем Бастиан волновался всё сильнее, потому что ждал момента, когда сможет выступить сам. Его вчерашнее желание исполнялось в точности. И он едва мог вытерпеть, ожидая, что исполнится и всё остальное. Он поглядывал в сторону Атрейо, но тот сидел с неподвижным лицом и слушал. И никаких чувств на этом лице не было заметно.
   
Наконец Серебряный Старец Кверквобад остановил своих сограждан. Вздыхая, он повернулся к Бастиану:
   
— Я уже говорил тебе, Бастиан Бальтазар Букс, что наш запас, к сожалению, очень мал. Это не наша вина, что больше историй нет. Как видишь, мы делаем всё, что можем. Так не подаришь ли ты нам одну из твоих историй?
   
— Я подарю вам все истории, которые придумал, — великодушно молвил Бастиан, — я ведь могу сочинить любое количество новых. Многие из них я рассказывал маленькой девочке по имени Криста, но большинство — только себе. Так что их ещё не знает никто. Но рассказывать каждую по отдельности — это длилось бы недели и месяцы, а так долго мы не можем у вас оставаться. Поэтому я расскажу вам одну историю, очень короткую, но в неё входят и все остальные. Она называется «История библиотеки Амарганта».
   
Он немного подумал и начал наугад:
   
— Во времена седой старины в Амарганте жила Серебряная Старица по имени Квана — она правила городом. В те давно ушедшие дни ещё не было ни Муру, Озера Слёз, ни нынешнего Амарганта из особого серебра, которое выдерживает воду озера. Это был самый обыкновенный город с домами из камня и дерева. И расположен он был в долине между холмами, поросшими лесом.
   
У Кваны был сын по имени Квин — знаменитый охотник. Однажды Квин увидел в лесу единорога со светящимся камнем на острие рога. Он убил животное и унес камень домой. Но это принесло городу Амарганту большое горе. У жителей стало рождаться всё меньше и меньше детей. Если б они не нашли избавления, то были бы обречены на вымирание. Но воскресить единорога было нельзя, и никто не знал, что делать.
   
Тогда Серебряная Старица Квана послала гонца к Южному Оракулу, который ещё существовал, спросить Уюлалу, что же им делать. Но Южный Оракул был очень далеко. Гонец отправился в путь молодым человеком, а вернулся уже в преклонном возрасте. Серебряная Старица Квана уже давно умерла, и сын Квин занял её место. Конечно, и он был уже очень стар, как и все остальные амаргантцы. Оставалось всего только двое детей — мальчик и девочка. Его звали Аквил, а её — Муква.
   
Гонец тогда же провозгласил то, что открыл ему голос Уюлалы: Амаргант устоит, только если станет самым прекрасным городом Фантазии. Только так может быть искуплено злодеяние Квина. Но осуществить это амаргантцы могут лишь с помощью Ахараев, самых уродливых существ в Фантазии. Их ещё называют Вечно Плачущими, потому что они непрестанно льют слёзы, горюя о своем уродстве. Именно этими потоками слёз они вымывают из глубин земли особое серебро, из которого выделывают чудеснейшую филигрань.