1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
   
— А ты, похоже, недурно устроилась! — сказал я, указывая на богато обставленную комнату.
   
Денна пожала плечами, равнодушно глядя на богатую обстановку.
   
— Это Келлин недурно устроился, — ответила она. — А я так, пребываю в его отраженном свете.
   
Я понимающе кивнул.
   
— Я-то думал, ты нашла себе покровителя!
   
— Ну что ты, это все неофициально. Мы с Келлином просто «гуляем вместе», как говорят в Модеге, и он учит меня игре на арфе.
   
Она кивнула в сторону инструмента, громоздившегося в углу.
   
— Может, покажешь, чему ты успела научиться? — попросил я.
   
Денна смущенно покачала головой. Волосы соскользнули у нее с плеч.
   
— Да у меня пока плохо получается…
   
— Ничего, — любезно сказал я, — я сдержу свои здоровые порывы и не стану шипеть и кусаться.
   
Денна рассмеялась.
   
— Ну ладно! Только чуть-чуть!
   
Она подошла к арфе, подтащила поближе высокий табурет и оперлась на него. Подняла руки к струнам, помедлила — и заиграла.
   
Мелодия была вариацией на тему «Барашка с бубенцом». Я улыбнулся.
   
Играла она неспешно, почти царственно. Очень многие думают, будто стремительность игры есть признак истинного виртуоза. Их можно понять. То, что делала в «Эолиане» Мари, было чудом. Но то, в каком темпе ты можешь перебирать струны, — лишь малая часть искусства. Главное — умение выдерживать паузу.
   
Это все равно что рассказывать анекдоты. Слова может запомнить кто угодно. И повторить их тоже. Но для того, чтобы люди смеялись от души, этого мало. И если рассказать анекдот быстрее, смешнее он от этого не станет. Тут, как и во многих делах, пауза лучше спешки.
   
Вот почему настоящих музыкантов так немного. Очень многие могут петь или пиликать на скрипке. А музыкальная шкатулка и подавно может сыграть одну и ту же песню сколько угодно раз без сучка без задоринки. Но знать ноты еще мало. Надо еще уметь сыграть их правильно. Беглость пальцев нарабатывается со временем и с практикой, а вот с чувством ритма надо родиться. Оно либо есть, либо нет.
   
У Денны с ритмом было все в порядке. Она играла медленно, но не было впечатления, будто она играет неуверенно. Мелодия тянулась, точно долгий поцелуй. Не то чтобы я тогда что-то знал о поцелуях. Но, видя, как она стоит, обнимая руками арфу, с сосредоточенно прикрытыми веками, слегка поджав губы, я чувствовал, что, когда придет мое время целоваться, мне хочется делать это столь же протяжно, старательно и неспешно.
   
И еще она была прекрасна. Думаю, неудивительно, что меня особенно тянет к женщинам, у которых музыка в крови. Но в тот день, когда она играла мне, я впервые увидел ее такой, какая она есть. Прежде меня все отвлекала то новая прическа, то покрой платья. Но теперь, когда она заиграла, все это исчезло из виду.
   
Что-то я заговариваюсь… Довольно будет сказать, что играла она впечатляюще, хотя заметно было, что она только учится. Несколько раз она брала неверную ноту, но не морщилась и не вздрагивала, как бывает с новичками. Как говорится, ювелир узнает алмаз и без огранки. Вот так и я. А она была алмазом. Ну, вот так.
   
— Я смотрю, ты далеко ушла от «Белочки на крыше», — негромко заметил я, когда отзвучали финальные ноты.
   
Она только плечами пожала, не глядя мне в глаза.
   
— Да мне тут и делать почти нечего, остается только заниматься, — сказала она. — Келлин говорит, что я не лишена дарования.
   
— И давно ты занимаешься? — спросил я.
   
— Оборота три… — Она призадумалась, потом кивнула: — Чуть меньше трех оборотов.
   
— Матерь Божья! — сказал я, покачав головой. — Никому не рассказывай, как быстро ты научилась играть. Прочие музыканты тебя возненавидят.
   
— У меня пока еще пальцы не разработались, — сказала она, глядя на свои руки. — Я не могу заниматься столько, сколько хочется.
   
Я взял ее за руку и развернул ладонью кверху, чтобы посмотреть на кончики пальцев. На них были подживающие кровавые мозоли.
   
— Да ты…
   
Я поднял голову и вдруг увидел, как близко она от меня. Рука ее была прохладной на ощупь. Она смотрела на меня огромными темными глазами. Одна бровь слегка приподнята. Не изумление, не игривость — просто сдержанное любопытство. Я вдруг ощутил пустоту и странную слабость в животе.
   
— Что — я? — переспросила она.
   
Я сообразил, что понятия не имею, что именно собирался сказать. Хотел было ответить — «Понятия не имею, что я хотел сказать». Но тут же подумал, что это было бы глупо. Поэтому не сказал ничего.
   
Денна опустила глаза, взяла меня за руку и перевернула ее ладонью кверху.
   
— А у тебя руки нежные, — сказала она, легонько коснувшись моих кончиков пальцев. — Я думала, мозоли будут жесткими на ощупь, а они нет, гладкие такие…
   
Сейчас, когда она не смотрела мне в глаза, я немного пришел в себя.
   
— На это просто нужно время, — объяснил я.
   
Денна подняла глаза и лукаво улыбнулась. Мой разум сделался пуст, как новый лист бумаги.
   
Секунду спустя Денна отпустила мою руку и прошла мимо меня на середину комнаты.
   
— Быть может, хочешь чего-нибудь выпить? — спросила она, грациозно опускаясь в кресло.
   
— Я был бы весьма признателен, — ответил я чисто машинально. Я осознал, что по-прежнему держу руку в воздухе, как дурак, и опустил ее.
   
Денна указала на соседнее кресло, я сел.
   
— Смотри!
   
Она взяла со столика маленький серебряный колокольчик и негромко позвонила в него. Потом подняла руку с растопыренными пальцами и принялась загибать их, считая. Большой палец, потом указательный…
   
Не успела она согнуть мизинец, как в дверь постучали.
   
— Войдите! — сказала Денна, и шикарно одетый привратник отворил дверь.
   
— Мне хотелось бы горячего шоколаду, — сказала она. — А Квоуту…
   
Она вопросительно посмотрела на меня.
   
— Я бы тоже не отказался от шоколада, — сказал я.
   
Привратник кивнул и исчез, затворив за собой дверь.
   
— Иногда я делаю это нарочно, просто чтобы заставить его побегать, — стыдливо призналась Денна, глядя на колокольчик. — Не представляю, как он ухитряется его услышать! Одно время я думала, будто он так и сидит в коридоре, прижавшись ухом к моей двери.
   
— А можно мне взглянуть на колокольчик? — спросил я.
   
Денна протянула мне колокольчик. На первый взгляд он был вполне обычный, но, перевернув его, я увидел цепочку крохотных рун, тянущихся вдоль внутреннего края.
   
— Да нет, он не подслушивает, — сказал я, возвращая колокольчик ей. — Просто внизу висит второй такой же колокольчик, который звонит одновременно с этим.
   
— Но как? — спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос: — Магия, да?
   
— Ну, можно сказать, что да.
   
— Так вот чем вы там занимаетесь! — она кивнула в сторону реки и находящегося за нею Университета. — Как-то это… мелко.
   
— Ну, это самое легкомысленное использование сигалдри, какое я когда-либо видел, — признался я.
   
Денна расхохоталась.
   
— У тебя такой оскорбленный вид! — сказала она. Потом спросила: — Так это называется «сигалдри»?
   
— Изготовление подобных предметов называется «артефакцией», — ответил я. — А «сигалдри» — это вырезание или написание рун, которые заставят предмет работать.
   
Глаза у Денны вспыхнули.
   
— Так, значит, в письме есть магия? — спросила она, подавшись вперед. — А как это действует?
   
Я ответил не сразу. Не только потому, что вопрос требовал слишком пространного ответа, но и потому, что университетские правила касательно разглашения тайн арканума были весьма строги.
   
— Ну, это все довольно сложно… — протянул я.
   
По счастью, в этот момент в дверь снова постучали и подали нам шоколад в исходящих паром чашечках. У меня слюнки потекли от одного только запаха. Привратник поставил поднос на столик и молча удалился.
   
Я отхлебнул глоток и улыбнулся, ощутив густую душистую сладость.
   
— Тысячу лет шоколад не пробовал! — сказал я.
   
Денна взяла чашечку и окинула взглядом гостиную.
   
— Даже странно, как подумаешь, что некоторые люди всю жизнь так и живут, — задумчиво сказала она.
   
— А тебе тут что, не по душе? — удивился я.
   
— Шоколад мне нравится, и арфа тоже, — сказала она. — А вот без колокольчика я вполне могла бы обойтись, как и без целой комнаты, предназначенной только для того, чтобы там сидеть.
   
Она сомкнула губы с выражением легкого недовольства.
   
— И мне очень не по душе, что ко мне приставлен человек, которому поручено меня стеречь, как будто я сокровище, которое могут украсть.
   
— Но разве ты не стоишь того, чтобы тебя ценили?
   
Денна пристально посмотрела на меня поверх чашки, как будто была не уверена, что я говорю всерьез.
   
— Мне не по вкусу, когда меня держат под замком, — угрюмо пояснила она. — Я не против, чтобы мне давали комнаты, но, если я не могу свободно приходить и уходить, когда захочу, эти комнаты не очень-то мои.
   
Я вопросительно взглянул на нее, но прежде, чем успел уточнить, что она имеет в виду, Денна махнула рукой.
   
— Да нет, вообще-то все не так плохо, — вздохнула она. — Но я уверена, что Келлину докладывают о том, когда я ухожу и прихожу. Привратник сообщает ему о том, кто у меня бывает, это я знаю точно. И это меня несколько злит, вот и все.
   
Она невесело усмехнулась.
   
— Я выгляжу неблагодарной мерзавкой, да?
   
— Вовсе нет, — ответил я. — Когда я был мальчишкой, наша труппа странствовала повсюду. Но каждый год мы проводили по нескольку оборотов во владениях нашего покровителя, выступая перед его семьей и гостями.
   
Я покачал головой, вспомнив, как это было.
   
— Барон Грейфеллоу был щедрым патроном. Нас кормили за его столом. Он осыпал нас подарками…
   
Я осекся, вспомнив полк крошечных оловянных солдатиков, которых он подарил мне. И тряхнул головой, чтобы избавиться от этого воспоминания.
   
— И все же отца это бесило. Он буквально на стенку лез. Для него была невыносима сама мысль, что им кто-то распоряжается.
   
— Да! Вот именно! — воскликнула Денна. — Если Келлин говорит, что собирается навестить меня в такой-то вечер, я внезапно чувствую, как будто у меня нога прибита к полу. Если я уйду — это будет хамство и тупое упрямство, но если я сижу дома, я себя чувствую собакой, которая ждет под дверью.
   
Мы некоторое время сидели молча. Денна рассеянно крутила колечко у себя на пальце. Бледно-голубой камушек вспыхивал на солнце.
   
— Но все равно, — сказал я, оглядываясь по сторонам, — тут довольно славно!
   
— Тут славно, когда ты здесь, — сказала Денна.
   * * *
   
Несколько часов спустя я поднимался по узкой лесенке позади Мясницкой лавки. Из переулка навязчиво тянуло тухлым салом, но я все равно улыбался. Провести полдня наедине с Денной было редким подарком судьбы, и мои шаги были на удивление легки для человека, который собирается заключить сделку с демоном.
   
Поднявшись наверх, я постучал в прочную деревянную дверь и принялся ждать. Ни один ростовщик из гильдии не ссудил бы мне и ломаного пенни, однако, если поискать, люди, готовые одолжить денег, отыщутся всегда. Поэты и прочие романтики зовут их «медными ястребами» или «вострецами», но самое распространенное название — гелеты. Это опасные люди, разумнее с ними не связываться.
   
Дверь чуть приоткрылась, потом распахнулась во всю ширь, за ней обнаружилась молодая женщина с мордочкой эльфа и светло-рыжими волосами.
   
— Квоут! — воскликнула Деви. — А я уж начинала бояться, что в этой четверти тебя не увижу!
   
Я вошел, и Деви заперла за мной дверь. В просторной комнате без окон приятно пахло цинной и медом — особенно приятно после вонючего переулка.
   
Вдоль одной стены комнаты тянулась огромная кровать под балдахином с задернутым темным пологом. Напротив были очаг, большой деревянный стол и книжный шкаф, заполненный на три четверти. Пока Деви возилась с засовом, я подошел к шкафу и принялся разглядывать корешки.
   
— А этот Малкаф у тебя что, новый? — спросил я.
   
— Ага, — ответила она, подойдя ко мне. — Один молодой алхимик не мог выплатить свой долг и разрешил мне вместо этого порыться у себя в библиотеке.
   
Деви аккуратно достала книгу с полки. На обложке было золотом вытиснено заглавие: «Видение и провидение». Она взглянула на меня и лукаво усмехнулась.
   
— Читал?
   
— Нет, не читал, — признался я. Я хотел прочесть ее к экзаменам, но не нашел в хранилище. — Только слышал.
   
Деви на миг призадумалась, потом вручила книгу мне.
   
— Прочтешь — приходи, обсудим. А то мне в последнее время ужасно не хватает интересных собеседников. Если беседа выйдет толковая, возможно, я потом дам тебе почитать другую.
   
Когда книга оказалась у меня в руках, Деви многозначительно постучала пальцем по обложке.
   
— Имей в виду, она стоит дороже твоей головы! — сказала она без малейшего намека на шутливость. — Испортишь — век не расплатишься!
   
— Я осторожно! — пообещал я.
   
Деви кивнула и прошла мимо меня к столу.
   
— Ну ладно, тогда к делу.
   
Она села.
   
— Что-то ты поздновато, — заметила она. — Обучение-то надо оплатить не позднее завтрашнего полудня.
   
— Я веду жизнь, полную опасностей и приключений, — сказал я, подходя к ней и усаживаясь напротив. — И, как ни приятно мне твое общество, я до последнего надеялся в этой четверти обойтись без твоих услуг.
   
— Ну и как тебе твоя ре'ларская плата? — понимающе спросила она. — Сколько с тебя нынче содрать хотят?
   
— Ну, это довольно личный вопрос… — заметил я.
   
Деви посмотрела мне в глаза.
   
— Мы с тобой собираемся заключить довольно личную сделку, — возразила она. — Так что мне не кажется, что я преступаю границы приличий.
   
— Девять с половиной, — признался я.
   
Деви насмешливо фыркнула.
   
— А я-то думала, ты у нас золотая голова! Вот когда я была ре'ларом, мне ни разу больше семи не назначали!
   
— У тебя-то был доступ в архивы! — возразил я.
   
— У меня был доступ к обширным запасам интеллекта! — отрезала она. — Ну и к тому же я милая, как новая пуговка!
   
Она широко улыбнулась, и на щеках у нее заиграли ямочки.
   
— Да уж, ты сверкаешь, как новенький пенни, — признал я. — Перед тобой ни один мужчина не устоит.
   
— Ну, и некоторые женщины тоже колеблются, — заметила она. Ее улыбка слегка изменилась, из обаятельной сделалась лукавой, а потом откровенно дьявольской.
   
Я не имел ни малейшего понятия, как на это реагировать, а потому решил сменить тему на более безопасную.
   
— Боюсь, мне придется взять взаймы четыре таланта, — сказал я.
   
— Ага, — сказала Деви. Она тут же стала очень деловитой и сложила руки на столе. — Боюсь, в последнее время мои правила несколько изменились. В настоящее время я ссужаю взаймы суммы не менее шести талантов.
   
Я не стал скрывать своего разочарования.
   
— Шесть талантов? Деви, но этот лишний долг будет для меня все равно что жернов на шее!
   
Она вздохнула, даже вроде бы немного виновато.
   
— Видишь ли, в чем проблема. Давая взаймы, я иду на риск. Я рискую лишиться своих денег, если должник умрет или попытается сбежать. Я рискую тем, что на меня попытаются донести. Я рискую тем, что мне предъявят обвинение по железному закону или, хуже того, что против меня ополчится гильдия ростовщиков.
   
— Деви, но ты же понимаешь, что я-то никогда так не поступлю!
   
— И тем не менее факт остается фактом, — продолжала Деви, — я иду на риск независимо от того, крупную или мелкую сумму я ссужаю. Так зачем мне рисковать ради мелких сумм?
   
— Мелких? — переспросил я. — Да на четыре таланта год прожить можно!
   
Она побарабанила по столу пальцами, поджала губы.
   
— А что ты можешь предложить в залог?
   
— То же, что и всегда, — я улыбнулся ей своей лучшей улыбкой. — Свое безграничное обаяние!
   
Деви неизящно фыркнула.
   
— Вот в обмен на безграничное обаяние и три капли крови ты можешь взять взаймы шесть талантов под стандартный процент. Пятьдесят процентов на два месяца.
   
— Деви, — заискивающе сказал я, — ну что мне делать с этими лишними деньгами?
   
— Устрой пирушку, — предложила она. — Проведи день в «Пряжке». Попробуй сыграть в фаро на большую ставку.
   
— Фаро, — возразил я, — это налог на людей, которые не умеют рассчитывать вероятности.
   
— Ну, положи их в банк и возьми процент, — сказала Деви. — Или купи себе что-нибудь приличное и надень в следующий раз, когда придешь ко мне.
   
Она смерила меня циничным взглядом.
   
— Тогда, быть может, я и подумаю над тем, чтобы смягчить условия сделки.
   
— А как насчет шести талантов на месяц под двадцать пять процентов? — спросил я.
   
Деви дружелюбно покачала головой.
   
— Квоут, я уважаю стремление торговаться, но у тебя просто нет другого выхода. Ты пришел сюда потому, что положение у тебя безвыходное. А я сижу здесь затем, чтобы выжать максимальную выгоду из твоего положения.
   
Она развела руками.
   
— Я этим на жизнь зарабатываю! И тот факт, что у тебя смазливая мордашка, ничего не меняет.
   
Деви пристально взглянула на меня.
   
— И наоборот: если бы ростовщик из гильдии согласился ссудить тебе денег, не думаю, что ты пришел бы сюда просто потому, что я хорошенькая и тебе нравится мой цвет волос.
   
— А что, хороший цвет, — сказал я. — Нам, огненным, стоит держаться вместе!
   
— Это верно, — согласилась Деви. — Вот и давай держаться вместе за пятьдесят процентов на два месяца.
   
— Ну хорошо, — сказал я, устало откинувшись на спинку стула. — Твоя взяла. Ты выиграла.
   
Деви победоносно улыбнулась, на щеках у нее снова заиграли ямочки.
   
— Если я выиграла, значит, мы оба играли?
   
Она открыла ящик стола, достала оттуда стеклянную бутылочку и длинную булавку.
   
Я потянулся за ними, но вместо того, чтобы подвинуть их ко мне, Деви задумчиво взглянула на меня.
   
— Хотя, если так подумать, возможно, есть и другой выход.
   
— Я предпочел бы другой выход, — признался я.
   
— Во время нашего предыдущего разговора, — медленно произнесла Деви, — ты намекал, что знаешь путь в архивы.
   
Я замялся.
   
— Ну да, было дело…
   
— Это довольно ценная для меня информация, — сказала она с нарочитой небрежностью. Хотя она изо всех сил старалась это скрыть, я видел, какая лютая, необузданная алчность вспыхнула у нее в глазах.
   
Я опустил взгляд и ничего не ответил.
   
— Я могла бы дать тебе десять талантов, прямо сейчас, — напрямик сказала Деви. — Не в долг, нет. Это будет плата за информацию. И если меня застукают в хранилище, ты мне ничего не говорил.
   
Я подумал обо всем, что можно купить на десять талантов. Новую одежду. Футляр для лютни, который не разваливался бы на куски. Бумагу. Перчатки на зиму…
   
Я вздохнул и покачал головой.
   
— Двадцать талантов! — сказала Деви. — И официальный гильдейский процент на все будущие займы.
   
Двадцать талантов — это значит, что мне полгода можно будет не тревожиться по поводу платы за обучение. Можно будет заниматься в артной тем, чем хочется, вместо того чтобы горбатиться над опостылевшими трюмными лампами. Можно будет покупать одежду, сшитую по мерке. Свежие фрукты. Отдавать одежду в стирку вместо того, чтобы стирать ее самому…
   
Я нехотя открыл рот.
   
— Я…
   
— Сорок талантов! — жадно сказала Деви. — И гильдейский процент. И еще я с тобой пересплю!
   
На сорок талантов можно было бы подарить Денне полуарфу. Можно было бы…
   
Я поднял глаза и увидел, как Деви смотрит на меня через стол. Ее полураскрытые губы влажно блестели, бледно-голубые глаза сузились. Она поводила плечами бессознательным инстинктивным движением кошки, готовящейся к прыжку.
   
Я подумал об Аури, которой так спокойно и счастливо живется в ее Подовсе. Что она станет делать, если в ее крошечное королевство вторгнется кто-то чужой?
   
— Извини, — сказал я. — Не могу. Попасть туда… не так просто. Для этого требуется помощь одного моего друга, и я не думаю, что он на это согласится.
   
Что касается ее последнего предложения, я решил ничего о нем не говорить, потому что понятия не имел, как на это реагировать.
   
Повисла долгая, напряженная пауза.
   
— Черт бы тебя побрал! — сказала наконец Деви. — Похоже, ты даже не врешь.
   
— Ну да, — кивнул я. — Это неприятно, я понимаю…
   
— Черт бы тебя побрал…
   
Она, насупившись, подтолкнула ко мне бутылочку и булавку.
   
Я уколол булавкой свое запястье и стал пристально смотреть на капли крови, набухающие и падающие в бутылочку. После третьей капли я кинул булавку туда же, в бутылочку.
   
Деви ляпнула на пробку какого-то клея и сердито вогнала пробку в горлышко. Потом достала из ящика алмазный резец.
   
— Ты мне доверяешь? — спросила она, выцарапывая на стекле номер. — Или хочешь опечатать бутылочку?
   
— Я тебе доверяю, — сказал я. — Но бутылочку предпочел бы все-таки опечатать.
   
Она залила горлышко бутылочки растопленным воском. Я притиснул к нему свои талантовые дудочки, оставив узнаваемый отпечаток.
   
Деви полезла в другой ящик, достала шесть талантов и бросила их на стол. Этот жест мог бы показаться капризным, если бы не ее взгляд — жесткий и разгневанный.
   
— Ничего, я все равно туда проберусь, так или иначе! — сказала она ледяным тоном. — Ты поговори со своим другом. Если ты мне поможешь, ты об этом не пожалеешь!
  
  
   
    
ГЛАВА 11
    
ГАВАНЬ
   
   
В Университет я вернулся в хорошем расположении духа, несмотря на то что на плечах у меня лежал груз нового долга. Я кое-что купил, забрал свою лютню и отправился в путешествие по крышам.
   
Перемещаться внутри главного здания было нечеловечески сложно: оно представляло собой лабиринт каких-то дурацких коридоров и лестниц, которые никуда не вели. А вот ходить по его крышам было проще простого. Я направлялся в небольшой дворик, который в результате многочисленных перестроек сделался совершенно недоступным, замкнутым, как мушка в янтаре.
   
Аури меня не ждала, но это было первое место, где я с ней повстречался, и в погожие ночи она иногда выходила сюда, посмотреть на звезды. Я убедился, что в аудиториях, окна которых выходили во дворик, темно и пусто, достал лютню и принялся ее настраивать.
   
Я играл около часа, когда наконец в разросшихся кустах внизу послышался шорох. Потом появилась и сама Аури — она как белка взбежала по старой яблоне и прыгнула на крышу.
   
Она подбежала ко мне. Ее босые ноги едва касались залитой варом крыши, волосы развевались за спиной.
   
— Я тебя услышала, — сказала она, подойдя вплотную. — Я услышала тебя из самых Скачков!
   
— Я припоминаю, — медленно произнес я, — что я кому-то обещал сыграть.
   
— Мне, мне! — она прижала обе ладошки к груди и заулыбалась. Она переминалась с ноги на ногу и едва не подпрыгивала от нетерпения. — Мне, мне сыграй! Я так терпеливо ждала, прямо как целых два камня! Ты пришел как раз вовремя. На три камня мне бы терпения не хватило.
   
— Ну, — сказал я с притворной нерешительностью, — думаю, это зависит от того, что ты мне принесла…
   
Она рассмеялась, приподнялась на носочках, по-прежнему прижимая руки к груди.
   
— А ты мне что принес?
   
Я опустился на колени и принялся развязывать узелок.
   
— Я принес тебе три вещи, — сказал я.
   
— Словно в сказке или в песне! — усмехнулась она. — Ты сегодня прямо как настоящий кавалер!
   
— Ну да, так и есть.
   
Я протянул ей тяжелую темную бутылку.
   
Она приняла ее обеими руками.
   
— А кто ее сделал?
   
— Пчелы, — ответил я. — И пивовары из Бредона.
   
Аури улыбнулась.
   
— Пивовары трудятся как пчелки! — сказала она и поставила бутылку к своим ногам. Я достал каравай свежего ячменного хлеба. Она потрогала его пальчиком и одобрительно кивнула.
   
Последним я достал цельного копченого лосося. Он один стоил целых четыре драба, но я тревожился, что Аури недополучает мясного с той пищей, которую ухитряется раздобыть без моей помощи. Лосось должен был пойти ей на пользу.
   
Аури с любопытством взглянула на рыбу, склонив голову набок, чтобы заглянуть в ее выпученный глаз.
   
— Здравствуй, рыба! — сказала она и посмотрела на меня. — А у нее есть тайна?
   
Я кивнул.
   
— У нее вместо сердца арфа.
   
Аури снова посмотрела на рыбу.
   
— Неудивительно, что у нее такой изумленный вид!
   
Аури взяла рыбу у меня из рук и бережно уложила ее на крышу.
   
— Ладно, вставай. У меня для тебя тоже есть три вещи, это будет справедливо.
   
Я выпрямился, и она протянула мне нечто, завернутое в тряпицу. Это была толстая свеча, пахнущая лавандой.
   
— А что у нее внутри? — спросил я.
   
— Счастливые сны, — сказала она. — Я положила их туда для тебя.
   
Я повертел свечу в руках, начиная что-то подозревать.
   
— Ты что, сама ее сделала?
   
Она кивнула и расплылась в улыбке.
   
— Да, сама! Я ужасно умная!
   
Я бережно опустил свечу в один из карманов своего плаща.
   
— Спасибо, Аури!
   
Аури сделалась серьезна.
   
— А теперь закрой глаза и наклонись, я отдам тебе второй подарок.
   
Я удивился, зажмурился и наклонился. Неужели она мне еще и шляпу сшила?
   
Я почувствовал, как ее ручки коснулись моего лица и она бережно, осторожно поцеловала меня в лоб.
   
Я удивился, открыл глаза. Но она уже отбежала на несколько шагов и нервно спрятала руки за спину. Я не знал, что и сказать.
   
Аури сделала шаг вперед.
   
— Ты для меня очень важен, — серьезно сказала она, сурово и торжественно глядя на меня. — Я хочу, чтобы ты знал: я всегда-всегда буду о тебе заботиться!
   
Она робко протянула руку и вытерла мои щеки.
   
— Нет. Не надо. Сегодня этого не надо. И вот тебе третий подарок: если все будет плохо, можешь прийти жить ко мне в Подовсе. Там хорошо, и тебя там никто не обидит.
   
— Спасибо, Аури, — сказал я, как только снова обрел дар речи. — Ты для меня тоже очень важна, правда-правда.
   
— Ой, ну конечно! — уверенно ответила она. — Я ведь прекрасна, как луна!
   
И она убежала к трубе, из которой торчала железяка, чтобы открыть о нее бутылку. Я тем временем взял себя в руки. Аури вернулась, бережно неся бутылку обеими руками.
   
— Аури, — спросил я, — у тебя ноги не мерзнут?
   
Она посмотрела на них.
   
— А крыша теплая, — сказала она, пошевелив пальцами. — Нагрелась за день на солнышке.
   
— Тебе башмаки не нужны?
   
— А что в них будет? — спросила она.
   
— Твои ноги, — сказал я. — Зима же скоро.
   
Она пожала плечами.
   
— Ноги мерзнуть будут.
   
— А я зимой наверх почти и не выхожу, — сказала она. — Тут не очень хорошо.
   
Не успел я ничего ответить, как из-за большой кирпичной трубы выступил Элодин — выступил непринужденно, как будто вышел на улицу перед сном.
   
Мы некоторое время молча смотрели друг на друга — все трое были застигнуты врасплох, хотя и по-разному. Мы с Элодином просто удивились, но краем глаза я видел, что Аури застыла и напряглась, точно лань, готовая умчаться прочь от опасности.
   
— Магистр Элодин, — сказал я самым мягким и дружелюбным тоном, на какой был способен, ужасно боясь, что он сделает что-нибудь неправильно и спугнет Аури. В последний раз, когда она испугалась и спряталась под землю, прошел целый оборот, прежде чем она показалась снова, — очень рад вас видеть!
   
— Всем привет! — сказал Элодин, точно копируя мой непринужденный тон, как будто не было ничего странного в том, что мы втроем встретились на крыше посреди ночи. Впрочем, насколько я его знал, возможно, ему это и впрямь странным не казалось.
   
— Здравствуй, магистр Элодин! — Аури скрестила босые ножки, приподняла юбку драного платья и присела в неглубоком реверансе.
   
Элодин по-прежнему стоял в тени высокой кирпичной трубы. Он поклонился в ответ на удивление серьезно. Лица его было не видно в темноте, но я без труда мог представить, как он с любопытством разглядывает босоногую хрупкую девушку в ореоле легких волос.
   
— А что привело вас сюда в эту славную ночь? — спросил Элодин.
   
Я напрягся. Задавать Аури вопросы было опасно.
   
По счастью, этот вопрос ее, похоже, совсем не задел.
   
— Квоут принес мне много всего хорошего, — сказала она. — И пчелиное пиво, и ячменный хлеб, и копченую рыбу, у которой вместо сердца арфа.
   
— А-а! — сказал Элодин, сделав шаг вперед. Он похлопал себя по карманам, что-то нашел и протянул ей. — Боюсь, что мне нечего тебе подарить, кроме плода цинны.
   
Аури сделала легкий танцующий шажок назад и плода не взяла.
   
— А Квоуту ты что принес?
   
Это, похоже, выбило Элодина из колеи. Он неловко постоял с протянутой рукой.
   
— Боюсь, что ничего, — ответил он. — Но ведь и Квоут мне, наверно, ничего не принес.
   
Аури сощурила глаза и неодобрительно насупилась.
   
— Квоут музыку принес! — сурово возразила она. — Музыка — это для всех!
   
Элодин снова растерялся. Надо признаться, мне было приятно видеть, как его для разнообразия выбил из колеи кто-то другой. Он обернулся в мою сторону и слегка поклонился.
   
— Прошу прощения, — сказал он.
   
Я любезно махнул рукой.
   
— Ничего-ничего, забудьте об этом.
   
Элодин обернулся к Аури и снова протянул ей цинну.
   
Она сделала два маленьких шажка вперед, застыла, поколебалась и сделала еще два. Медленно протянула руку, помедлила, взяла маленький плод и поспешно отбежала назад, прижав обе руки к груди.
   
— Спасибо большое, — сказала она и снова сделала маленький реверанс. — Теперь ты тоже можешь поужинать с нами, если хочешь. И, если будешь хорошо себя вести, можешь остаться после ужина и послушать, как играет Квоут.
   
Она слегка склонила голову набок, так что сделалось ясно, что это был вопрос.
   
Элодин поколебался и кивнул.
   
Аури перебежала на другую сторону крыши и спустилась во двор по голым сучьям яблони.
   
Элодин проводил ее взглядом. Когда он повернул голову, его лицо озарил свет луны, и я увидел, что он был задумчив. Живот тугим узлом скрутила внезапная тревога.
   
— Магистр Элодин!
   
Он обернулся ко мне.
   
— А?
   
Я по опыту знал, что ей потребуется всего три-четыре минуты, чтобы принести из Подовсе то, что она хотела. Нужно ему все объяснить, и чем быстрее, тем лучше.
   
— Я понимаю, это выглядит странно, — сказал я. — Но, прошу вас, будьте осторожны. Она очень пугливая. Не пытайтесь прикасаться к ней. Не делайте резких движений. А то спугнете.
   
Элодин снова повернулся спиной к свету, и лица его я не видел.
   
— Ах вот как? — сказал он.
   
— И не шумите. Даже смеяться громко не надо. И не задавайте ей никаких вопросов, которые могут показаться личными. А то она просто сбежит.
   
Я перевел дух, лихорадочно соображая. Язык у меня подвешен неплохо, и, если мне дадут достаточно времени, я могу убедить практически кого угодно в чем угодно. Но Элодин был слишком непредсказуем, чтобы им манипулировать.
   
— И смотрите, никому не говорите, что она здесь!
   
Это прозвучало резче, чем мне хотелось бы, и я тут же пожалел о том, что не выразился иначе. Я был не в том положении, чтобы приказывать одному из магистров, пусть даже этот магистр полубезумен.
   
— Я хотел сказать, — поспешно добавил я, — что я буду вам крайне признателен, если вы никому о ней не скажете.
   
Элодин посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом.
   
— И почему бы это, ре'лар Квоут?
   
Его тон был таким холодным и насмешливым, что меня прошиб пот.
   
— Ее же в Гавань засадят! — сказал я. — Кому, как не вам…
   
Я осекся, в горле у меня пересохло.
   
Элодин смотрел на меня. Его лицо было почти не видно в тени, но я чувствовал, что он хмурится.
   
— «Кому, как не мне»? Что вы имеете в виду, ре'лар Квоут? Вы уверены, будто знаете, какие чувства я испытываю по отношению к Гавани?
   
Я обнаружил, что весь мой тонкий полуобдуманный план убеждения разлетелся вдребезги. Я внезапно почувствовал себя так, будто вновь очутился на улицах Тарбеана и мой живот сводит судорогой от голода, а в груди отчаянная безнадежность, я вновь хватаю за рукав моряков и купцов, вымаливая жалкие пенни, полпенни, шимы. Хоть что-нибудь, чтобы наконец поесть.
   
— Ну пожалуйста! — взмолился я. — Магистр Элодин, прошу вас! Если ее примутся искать, она спрячется, и я никогда больше ее не найду! У нее не все в порядке с головой, но тут ей хорошо. А я о ней забочусь. Я мало чем могу помочь, но хоть чем-то. А если ее поймают, будет еще хуже. Гавань ее убьет. Магистр Элодин, прошу вас! Я для вас все, что угодно, сделаю! Только не говорите никому!
   
— Тс-с! — прошипел Элодин. — Она идет!
   
Он ухватил меня за плечо, и луна озарила его лицо. В нем не было ни гнева, ни суровости. Лишь изумление и озабоченность.
   
— Господь и владычица, да ты весь дрожишь! Вздохни поглубже и представь, что ты на сцене. Ты ее напугаешь, если она увидит тебя таким.
   
Я перевел дух и постарался расслабиться. Озабоченное выражение исчезло с лица Элодина, и он отступил назад, отпустив мое плечо.
   
Я обернулся и как раз успел увидеть Аури, которая бежала к нам по крыше с охапкой всякого добра. Она остановилась на некотором расстоянии от нас, пристально окинула нас взглядом и наконец подошла, ступая аккуратно, как танцовщица, и остановилась на прежнем месте. Она грациозно опустилась на крышу, скрестив ноги. Мы с Элодином тоже сели, хотя и не столь непринужденно.
   
Аури развернула тряпицу, аккуратно постелила ее между нами и поставила посередине большое гладкое деревянное блюдо. Достала цинну и понюхала ее, глядя поверх нее.
   
— А что в ней? — спросила она у Элодина.
   
— Солнечный свет, — уверенно ответил он, как будто ожидал вопроса. — Солнечный свет раннего утра.
   
Они были знакомы. Ну конечно! Оттого она и не сбежала сразу, как увидела его. Напряжение, стиснувшее мне спину, немного отпустило.
   
Аури снова понюхала цинну и призадумалась.
   
— Она славная, — объявила она. — Но подарки Квоута все равно лучше.
   
— Это логично, — сказал Элодин. — Наверно, Квоут вообще лучше меня.
   
— Ну, это-то само собой разумеется! — серьезно ответила Аури.
   
Аури накрыла на стол, поровну разделив между нами хлеб и рыбу. Кроме того, она принесла плоский горшочек оливок в рассоле. Я обрадовался, обнаружив, что она и без моей помощи способна о себе позаботиться.
   
Аури налила мне пива в уже знакомую фарфоровую чашечку. Элодину досталась стеклянная баночка, вроде тех, в каких хранят варенье. В первый раз она ему налила, а во второй наливать не стала. Мне оставалось только гадать почему: то ли ей было неудобно к нему тянуться, то ли это был тонкий намек на ее нерасположение.
   
Мы ели молча. Аури сидела прямо и деликатно откусывала по кусочку. Элодин ел осторожно, время от времени поглядывая на меня, словно не знал, как ему держаться. Я сделал вывод, что ему прежде не доводилось ужинать с Аури.
   
Когда с ужином было покончено, Аури достала маленький блестящий ножичек и разделила цинну на три части. Как только она взрезала кожицу, я ощутил аромат фрукта, сладкий и резкий. У меня потекли слюнки. Цинну привозили из дальних краев, и для таких, как я, эти фрукты были чересчур дороги.
   
Она протянула мне мой кусочек, и я бережно взял его у нее из рук.
   
— Спасибо большое, Аури.
   
— Пожалуйста, Квоут.
   
Элодин обвел нас взглядом.
   
— Аури?
   
Я ждал, пока он закончит вопрос, но это, видимо, и был весь вопрос.
   
Аури поняла его прежде меня.
   
— Это мое имя, — ответила она, горделиво улыбнувшись.
   
— В самом деле? — с любопытством переспросил Элодин.
   
Аури кивнула.
   
— Это Квоут мне его дал! — она улыбнулась мне. — Здорово, правда?
   
Элодин кивнул.
   
— Чудесное имя, — вежливо сказал он. — И тебе очень идет.
   
— Да, очень! — согласилась она. — Это все равно что цветок у меня в сердце.
   
Она серьезно взглянула на Элодина.
   
— Если тебе тяжело носить свое нынешнее имя, ты попроси Квоута, он даст тебе новое!
   
Элодин снова кивнул, откусил кусочек цинны и обернулся, чтобы посмотреть на меня. В свете луны я увидел его глаза. Они были холодные, задумчивые и совершенно, абсолютно разумные.
   * * *
   
После ужина я спел несколько песен, и мы распрощались. Мы с Элодином ушли вместе. Я знал по меньшей мере полдюжины путей, которыми можно спуститься с крыши главного здания, однако же предоставил выбирать путь ему.
   
Мы миновали круглую каменную башню обсерватории, которая торчала на крыше, вращаясь на плоском свинцовом основании.
   
— И давно вы с ней встречаетесь? — спросил Элодин.
   
Я поразмыслил.
   
— Где-то с полгода… Смотря как считать. Мне пришлось играть на лютне не меньше пары оборотов, прежде чем я увидел ее хотя бы мельком, и еще некоторое время прошло, прежде чем она доверилась мне настолько, что решилась со мной заговорить.
   
— Вам повезло больше моего, — сказал он. — У меня ушли годы. Сегодня она впервые решилась подойти ко мне ближе, чем на десять шагов. В самые удачные дни мне едва удается перекинуться с нею десятком слов.
   
Мы перелезли через широкую и низкую трубу и снова очутились на покатой тесовой крыше, в несколько слоев покрытой варом. Чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. Зачем он пытался сблизиться с ней?
   
Я вспомнил, как мы с Элодином ходили в Гавань, чтобы навестить его гиллера, Альдера Уина. Я представил себе Аури в Гавани. Хрупкую Аури, привязанную к кровати толстыми кожаными ремнями, чтобы она не покалечилась и не дергалась, когда ее кормят…
   
Я остановился. Элодин сделал еще несколько шагов, потом обернулся и посмотрел на меня.
   
— Она — мой друг, — медленно произнес я.
   
Он кивнул.
   
— Ну, это-то очевидно.
   
— И у меня не так много друзей, чтобы я мог позволить себе потерять кого-то из них, — продолжал я. — Тем более ее. Обещайте, что никому о ней не скажете и не отправите ее в Гавань. Это место не для нее.
   
Я сглотнул — в горле у меня пересохло.
   
— Прошу вас, обещайте мне это.
   
Элодин склонил голову набок.
   
— Мне слышится «А не то…», — сказал он. В его голосе звучала усмешка. — Хотя вслух вы этого и не говорите. Я должен обещать вам это, а не то…
   
Его губы изогнулись в кривой усмешке.
   
Когда он ухмыльнулся, я ощутил приступ гнева, смешанного с тревогой и страхом. А потом рот внезапно наполнился горячим привкусом коринки и мускатного ореха, я отчетливо ощутил тяжесть ножа, пристегнутого к ноге под штанами, и медленно опустил руку в карман.
   
Потом я увидел край крыши, всего в полудюжине шагов за спиной у Элодина, и ноги мои сами собой сдвинулись и встали поудобнее. Я приготовился рвануть вперед, сбить его с ног и вместе с ним рухнуть с крыши вниз, на твердую булыжную мостовую.
   
Внезапно меня прошиб холодный пот, и я закрыл глаза, потом глубоко вдохнул, выдохнул, и противный привкус во рту исчез.
   
Я снова открыл глаза.
   
— Мне нужно, чтобы вы это обещали, — сказал я. — А не то я, вероятно, сделаю что-нибудь невообразимо идиотское.
   
Я сглотнул.
   
— И это не принесет ничего хорошего нам обоим.
   
Элодин пристально взглянул на меня.
   
— Удивительно честная угроза, — сказал он. — Обычно они бывают куда более жорсткими.
   
— Жорсткими? — переспросил я. — Может, жесткими? Или жестокими?
   
— И жестокими тоже, — сказал он. — Обычно это звучит как «Да я тебе ноги переломаю!», «Да я тебе шею сверну!».
   
Он пожал плечами.
   
— Подобные высказывания я воспринимаю как жорсткие.
   
— А-а, — сказал я. — Понятно.
   
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
   
— Я не собираюсь никого посылать за ней, — сказал он наконец. — Для некоторых людей Гавань — самое подходящее место. Для многих — вообще единственное подходящее место. Но я бы не стал держать там даже бешеную собаку, если бы для нее имелся лучший выход.
   
Он повернулся и пошел прочь. Обнаружив, что я не иду за ним, он остановился и обернулся.
   
— Этого мало, — сказал я. — Мне нужно, чтоб вы обещали!
   
— Клянусь молоком моей матери, — сказал Элодин. — Клянусь своим именем и своей силой. Клянусь вечно изменчивой луной.
   
Мы пошли дальше.
   
— Ей нужна теплая одежда, — сказал я. — Носки и башмаки. И одеяло. Все это должно быть новое. Аури ношеного не берет. Я уже пробовал.
   
— У меня она их не возьмет, — сказал Элодин. — Я оставлял для нее вещи. Она к ним не притрагивается.
   
Он обернулся и посмотрел на меня.
   
— Давайте, я их вам отдам, вы ведь ей передадите?
   
Я кивнул.
   
— В таком случае ей нужны еще деньги, талантов двадцать, рубин величиной с куриное яйцо и набор новых резцов.
   
Элодин от души простецки гоготнул.
   
— А струны для лютни ей не нужны?
   
Я кивнул.
   
— Два комплекта, если сумеете их достать.
   
— А почему именно Аури? — спросил Элодин.
   
— Потому что у нее больше никого нет, — ответил я. — И у меня тоже. Если мы не станем заботиться друг о друге, кто еще о нас позаботится?
   
Он покачал головой.
   
— Да нет. Почему вы выбрали для нее именно это имя?
   
— А-а… — смутился я. — Потому, что она такая ясная и светлая. У нее нет никаких причин быть, но она есть. «Аури» значит «солнечная».
   
— На каком языке? — спросил он.
   
Я замялся.
   
— На сиару, кажется.
   
Элодин покачал головой.
   
— На сиару «солнечная» будет «левириет».
   
Я попытался вспомнить, откуда я знаю это слово. Может, в архивах попадалось?
   
Но не успел я вспомнить, как Элодин небрежно сказал:
   
— Я собираюсь вести занятия для тех, кто интересуется тонким и сложным искусством именования.
   
Он искоса взглянул на меня.
   
— Сдается мне, что для вас это не будет пустой тратой времени.
   
— Да, возможно, меня это заинтересует, — осторожно ответил я.
   
Он кивнул.
   
— Предварительно вам следует прочесть «Основные принципы» Теккама. Книга не особенно толстая, но глубокая, если вы понимаете, что я имею в виду.
   
— С удовольствием прочту, если вы мне ее одолжите, — ответил я. — Ну а если нет, придется мне обойтись как-нибудь так.
   
Он непонимающе посмотрел на меня.
   
— Мне ведь запрещен вход в архивы.
   
— Как, до сих пор? — удивился Элодин.
   
— До сих пор.
   
Он, похоже, возмутился.
   
— Это сколько же получается? Полгода?
   
— Через три дня будет девять месяцев, — ответил я. — Магистр Лоррен совершенно недвусмысленно дал понять, что он думает по поводу допуска меня в архивы.
   
— Безобразие! — воскликнул Элодин, проявив неожиданную заботу. — Вы же теперь мой ре'лар!
   
И Элодин повернул в другую сторону, через ту часть крыши, которую я обычно обходил стороной, потому что она была крыта черепицей. Оттуда мы перескочили через узкий проход, миновали покатую крышу трактира и перешагнули на широкую крышу, крытую отшлифованными каменными плитками.
   
Наконец мы подошли к большому окну, в котором мерцал теплый свет свечей. Элодин уверенно постучался в стекло, как будто это была дверь. Оглядевшись по сторонам, я понял, что мы стоим на крыше Зала магистров.
   
Через некоторое время я увидел в окне высокий сухой силуэт магистра Лоррена. Он повозился с задвижкой, и вся рама распахнулась наружу.
   
— Чем могу служить, магистр Элодин? — осведомился Лоррен. Если ситуация и представлялась ему несколько странной, по его лицу этого сказать было никак нельзя.
   
Элодин указал на меня большим пальцем через плечо.
   
— Этот парень говорит, будто ему до сих пор запрещен вход в архивы. Это правда?
   
Бесстрастный взгляд Лоррена скользнул по мне и вновь вернулся к Элодину.
   
— Да, это правда.
   
— Ну, так пустите его туда! — сказал Элодин. — Мальчику нужно читать. Он уже все понял и осознал.
   
— Он безрассуден и опрометчив, — невозмутимо сказал Лоррен. — Я планировал не пускать его в архивы год и один день.
   
Элодин вздохнул.
   
— Ну да, конечно, вы приверженец традиций. Но, может, все-таки дадите ему шанс? Я готов поручиться за него.
   
Лоррен долго и пристально изучал меня. Я постарался выглядеть как можно более серьезным и ответственным, но, боюсь, вышло плохо, учитывая, что я стоял на крыше глубокой ночью.
   
— Хорошо, — сказал наконец Лоррен. — Но только в «книги».
   
— Могила предназначена для нерадивых олухов, которым все надо разжевать и в рот положить! — решительно возразил Элодин. — Мальчик уже ре'лар. У него мозгов на двадцатерых хватит! Ему необходимо бывать в хранилище и читать всякую бесполезную ерунду.
   
— Мальчик меня не волнует, — ответил Лоррен с неколебимым спокойствием. — Меня волнует исключительно судьба архивов.
   
Элодин ухватил меня за плечо и вытолкнул вперед.
   
— Давайте договоримся так. Если вы снова застукаете его за каким-то баловством, можете отрубить ему большие пальцы на руках. Это будет поучительным примером для всех, вы не находите?
   
Лоррен медленно окинул нас взглядом. Потом кивнул.
   
— Хорошо, — сказал он и закрыл окно.
   
— Ну, вот видите? — радостно сказал Элодин.
   
— Эй, какого черта? — возмутился я, ломая руки. — Я… какого черта?
   
Элодин озадаченно уставился на меня.
   
— А в чем дело? Вы допущены. Проблема решена.
   
— Вы не имеете права предлагать ему отрубить мне пальцы!
   
Он вскинул бровь.
   
— А вы что, собираетесь опять нарушать правила? — осведомился он.
   
— Ну… нет. Но…
   
— Ну, так вам и беспокоиться не о чем, — сказал он. Развернулся и зашагал дальше. — По всей вероятности. Но я бы на вашем месте все-таки держал ухо востро. С Лорреном никогда не знаешь, шутит он или нет.
   * * *
   
На следующий день, едва проснувшись, я отправился к казначею и рассчитался с Риемом, узколицым человеком, которому был вверен университетский кошелек. Я уплатил свои девять с половиной талантов, столь дорого мне доставшиеся, обеспечив себе возможность учиться в Университете еще одну четверть.
   
Потом я пошел в «журналы и списки» и записался на занятия в медике и на курс физиогномики и физиологии. И на металлургию железа и меди у Каммара в артной. И, наконец, на симпатию для продолжающих, которую вел Элкса Дал.
   
И только тогда сообразил, что не знаю, как называется курс Элодина. Я листал книгу, пока не нашел его имя, и провел пальцем вдоль строки до названия курса. Там свежими черными чернилами было написано: «Введение в то, как не быть тупым ишаком».
   
Я вздохнул и вписал свое имя в единственную свободную клеточку.
  
  
   
    
ГЛАВА 12
    
СПЯЩИЙ РАЗУМ
   
   
Когда я пробудился на следующее утро, первое, о чем я подумал, — это о занятиях у Элодина. В животе у меня порхали бабочки. После долгих месяцев, в течение которых я пытался убедить магистра имен взять меня в ученики, я наконец-то буду изучать именование! Настоящую магию! Магию Таборлина Великого!
   
Но делу время, потехе час. Занятия у Элодина начинались только после полудня. А на мне висел долг Деви. Я еще успею пару часов поработать в артной.
   * * *
   
Я вошел в мастерскую Килвина. Знакомый шум и лязг, издаваемый полусотней деловитых рук, окутал меня, точно музыка. Мастерская была небезопасным местом, и все же здесь я, как ни странно, чувствовал себя наиболее спокойно и расслабленно. Многим студентам не нравилось, что я так стремительно достиг высокого ранга в аркануме, однако большинство артефакторов поневоле относились ко мне с уважением.
   
Я увидел Манета, работающего возле муфельных печей, и начал пробираться между занятых рабочих столов в его сторону. Манет всегда знал, за какую работу сейчас больше платят.
   
— Квоут!
   
В огромном помещении воцарилась тишина. Я обернулся и увидел магистра Килвина, стоящего на пороге своего кабинета. Он махнул рукой, подзывая меня к себе, и шагнул внутрь.
   
Мастерская мало-помалу вновь наполнялась шумом, студенты возвращались к работе, однако я чувствовал, как они провожают меня взглядом.
   
Подойдя ближе, я увидел в большом окне кабинета Килвина. Он что-то писал на грифельной доске, которая висела на стене. Магистр был сантиметров на пятнадцать выше меня, с широкой как бочка грудью. А благодаря окладистой бороде и темным глазам он выглядел еще крупнее, чем был.
   
Я вежливо постучался в дверной косяк. Килвин обернулся и положил мел.
   
— Войдите, ре'лар Квоут. И закройте дверь.
   
Я с тревогой вошел в кабинет и затворил за собой дверь. Лязг и грохот мастерской как ножом отрезало. Я заподозрил, что Килвин использует какую-то хитрую сигалдри, приглушающую шум. В результате в кабинете царила тишина, немного даже жутковатая.
   
Килвин взял с края стола листок бумаги.
   
— До меня дошли неприятные новости, — сказал он. — Несколько дней тому назад в хранение приходила девушка. Она искала молодого человека, который продал ей амулет.
   
Он посмотрел мне в глаза.
   
— Вам об этом ничего не известно?
   
Я покачал головой.
   
— Чего она хотела?
   
— Это нам неизвестно, — ответил Килвин. — В это время в хранении работал э'лир Бэзил. Он сказал, что девушка была молода и выглядела весьма расстроенной. Она искала, — он взглянул на бумагу, — молодого волшебника. Имени его она не знала, но, по ее описанию, он очень молод, рыжеволос и хорош собой.
   
Килвин положил бумагу на стол.
   
— Бэзил говорил, что во время разговора она нервничала чем дальше, тем больше. Она выглядела напуганной и, когда он попытался узнать ее имя, расплакалась и убежала.
   
Он сложил громадные руки на груди, лицо его сделалось суровым.
   
— Ответьте мне прямо: это вы продаете девушкам амулеты?
   
Вопрос застал меня врасплох.
   
— Амулеты? — переспросил я. — Какие амулеты?
   
— А это вам лучше знать, — угрюмо сказал Килвин. — Приворотные или приносящие удачу. Помогающие забеременеть или, наоборот, не забеременеть. Обереги от демонов и тому подобное.
   
— А разве такое можно сделать? — спросил я.
   
— Нет, — твердо ответил Килвин. — Именно поэтому мы ими и не торгуем.
   
Он уставился на меня тяжелым взглядом.
   
— Потому я и спрашиваю: вы действительно продавали амулеты невежественным поселянам?
   
Я был настолько не готов к подобному обвинению, что не мог даже с ходу сообразить, что разумного сказать в свою защиту. А потом до меня дошло, насколько все это нелепо, и я расхохотался.
   
Глаза Килвина недобро сузились.
   
— Ре'лар Квоут, это не смешно! Мало того что подобные вещи прямо запрещены университетским уставом — студент, который продает фальшивые амулеты… — Килвин запнулся и покачал головой. — Это говорит о некой глубинной порочности нрава.
   
— Магистр Килвин, да вы взгляните на меня! — сказал я, демонстрируя ему свою рубашку. — Если бы я в самом деле дурил головы легковерным поселянам, вытягивая из них деньги, неужто я ходил бы в поношенной дерюге?
   
Килвин окинул меня взглядом, как будто впервые заметил, во что я одет.
   
— Это верно, — согласился он. — Однако всякий может подумать, что студент, стесненный в средствах, испытывает большее искушение прибегнуть к подобным уловкам.
   
— Я подумывал об этом, — сознался я. — Если взять на пенни железа и потратить десять минут на нанесение нескольких простых рун, можно было бы изготовить подвеску, холодную на ощупь. Продать подобную вещицу было бы несложно. Но, — я пожал плечами, — я прекрасно понимаю, что это подпадает под статью о мошеннической подделке. Я не стал бы так рисковать.
   
Килвин нахмурился.
   
— Ре'лар Квоут, член арканума избегает подобного поведения потому, что это дурно! А не потому, что это слишком рискованно.
   
Я скорбно улыбнулся.
   
— Магистр Килвин, если бы вы были настолько уверены в твердости моих моральных принципов, мы бы с вами не беседовали на эту тему.
   
Его лицо несколько смягчилось, и он слегка улыбнулся.
   
— Должен признаться, от вас я подобного и не ожидал. Но мне уже доводилось ошибаться в людях. И с моей стороны было бы постыдной нерадивостью не расследовать подобные случаи.
   
— А зачем приходила эта девушка? Пожаловаться на амулет? — спросил я.
   
Килвин покачал головой.
   
— Нет. Как я уже сказал, она ничего толком не сказала. Но я не могу понять, зачем еще расстроенная девушка с амулетом могла явиться разыскивать вас, зная вас в лицо, но не зная вашего имени.
   
Он приподнял бровь, давая понять, что это вопрос.
   
Я вздохнул.
   
— Магистр Килвин, хотите, я скажу начистоту?
   
На это он вскинул обе брови.