1 2 3 4 5 6 7 8 

Ей была неприятна мысль о том, что все ее сексуальные старания в течение двух лет оказались ненужными и неправильными.

– Судя по тому, как ты описала эту женщину, ему нужна не любовница-соперница в игре, а любовница-мать. Ты Фрейда читала?

– Слышала, – поморщилась Оксана.

Ее всегда задевало, когда Вадим спрашивал ее о книгах, которых она не читала, или о вещах, которых она не знала. Образованностью и эрудицией Оксана похвастать не могла, и, когда выяснялось, что Вадим знает намного больше, она чувствовала себя уязвленной и даже слегка униженной.

– Но хотя бы про эдипов комплекс знаешь?

– Про это знаю, – с облегчением улыбнулась Оксана. – Но я думала, это бывает только у психически больных.

– Нет, детка, не только. Конечно, если человек болен, то он на почве эдипова комплекса может убить отца, чтобы не смел прикасаться к матери. А если человек здоров и нормален, он инстинктивно выбирает себе в партнерши женщину, которая либо напоминает ему мать, либо с которой он может вести себя как сынок с заботливой маменькой. С таким мужчиной нужна совсем особая тактика в постели, чтобы он был доволен. И тебе придется ее освоить.

– О господи, – тяжело вздохнула Оксана, – вот морока-то! Ну давай, учи. Только будет ли толк от этого…

– Не гарантирую. Но пробовать надо. Первое: ты не должна быть агрессивной. Второе: ты не должна считать само собой разумеющимся, что твой партнер сам прекрасно знает, что и как надо делать. Должно подразумеваться, что он робеет и при этом знает и умеет далеко не все, а твоя задача – мягко и ненавязчиво его научить. И тут же показать, что он быстро освоил науку и добился прекрасных результатов. Ему нужно признание своих способностей, поощрение, похвала, то есть то, что ребенок в детстве получает именно от матери. Третье: ты должна его жалеть и утешать. Обнимать, прижимать его голову к своей груди и баюкать. Четвертое: ты должна следить за речью. Никаких резких фраз и высказываний за гранью цензурного. Почаще употребляй слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Миленький, маленький, сладенький, солнышко и так далее. Уяснила?

– Я не смогу, – удрученно ответила Оксана. – Это не мой стиль. Я так никогда не делаю.

– Будешь делать, потому что так надо, – жестко произнес Вадим.

– Да ну, Вадик. – Она капризно надула губки. – Сопли какие-то получаются. Не койка, а колыбель, залитая сиропом.

– Ничего, потерпишь.

– А если не получится? Если я все сделаю, как ты говоришь, а ему совсем другое надо?

– А если, а если, – передразнил он насмешливо. – Не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает. А кто ничего не делает, у того ничего и не получается. У нас есть цель? Есть. И мы с тобой должны работать для ее достижения. И рисковать, куда ж без этого?

Когда Вадим ушел, была уже глубокая ночь. Оксана забралась в постель, свернулась калачиком и попыталась представить себе, как будет по-новому заниматься любовью с Кириллом. Картина энтузиазма у нее не вызвала. Миленький, сладенький… Тьфу, пакость какая. Но Вадим прав, надо стараться, надо вырвать Кирилла у этой грудастой старухи. Потому что речь идет о больших деньгах, о таких, которые дадут ей свободу выбирать мужа не по кошельку, а по сердцу, сохранив приличный уровень жизни. Ради этого можно и в сиропе побарахтаться.
* * *
Картина происшедшего в доме Соловьева оставалась пока не очень понятной. Дом тщательнейшим образом обыскали, но оружия, из которого были застрелены два человека, так и не нашли. Зато нашли его действительно поблизости в лесу, однако следов инвалидной коляски на пути от крыльца дома до места обнаружения пистолета не было. Стало быть, оружие выбрасывал не Соловьев. Но это его пока еще не реабилитировало. Ведь у него мог быть сообщник.

Эксперты, обследовав дом, сошлись на том, что, кроме Соловьева и двоих погибших, был еще один человек. Но тут начинались некоторые неувязочки. Во-первых, машины, на которой приехала женщина, возле дома не было. Она нашлась, конечно, но стояла довольно далеко от дома, примерно в десяти минутах ходьбы. И было совершенно непонятно, зачем ей нужно было оставлять машину так далеко и идти к дому пешком. Во-вторых, документы на машину и водительское удостоверение на имя Марины Сергеевны Собликовой нашлись именно в машине, в дамской сумочке, что опять-таки показалось малопонятным. Где вы видели женщину, которая, идя в гости, оставляет в машине свою сумочку, да еще с документами, да еще ночью, да вдобавок когда машина стоит не под окнами, на расстоянии вытянутой руки, а довольно далеко и из дома не видна? Если такие женщины и есть, то они должны быть или сверх меры беспечными, или чем-то чрезвычайно встревоженными. Или…

И вот это самое «или» наводило Настю Каменскую на серьезные размышления. Ибо обстановка в кабинете Соловьева, на пороге которого и лежала убитая Собликова, недвусмысленно свидетельствовала о том, что там что-то искали. Дверцы обоих сейфов были открыты, а на полу лежало несколько папок. А уж когда около полудня Насте принесли справку об очаровательной Марине Собликовой, картина стала совсем уж неприятной. Собликова Марина Сергеевна, 1968 года рождения, имела судимость за квартирную кражу, провела в исправительно-трудовой колонии два года и уже почти полтора года находилась на свободе. Преступление совершила в группе, специализировалась на открывании замков всех видов и систем. Следователь, который вел ее дело, был уверен, что Собликова принимала участие в десятках краж, но доказать смогли только одну – последнюю. Правда, некоторым участникам преступной группы удалось «навесить» по несколько эпизодов, но все они стояли за подельницу горой и начисто отрицали ее участие в еще каких-либо кражах, кроме той, на которой они все дружно попались. Джентльмены, одним словом.

Ничего странного не было в том, что освободившаяся после отбытия наказания Собликова нашла себе нормальную работу, освоила компьютерную технику и занялась делом. И ничего необычного не было в том, что, занимаясь этим делом, она оказалась в доме Соловьева, понравилась ему и стала его любовницей. Ситуация могла сложиться следующим образом: Собликова, положив глаз на Андрея, приехала в дом Соловьева поздно ночью, когда хозяин уже спит. Потому и машину оставила подальше, чтобы Владимир Александрович не слышал звук мотора. Приехала и уединилась с Андреем на втором этаже, в его комнате. В это время в дом проник неизвестный, который что-то искал в кабинете Соловьева. Соловьев услышал шум и вызвал помощника. Но ничего пока не случилось. Помощник зашел в кабинет, принес рукопись, не заметив спрятавшегося ночного визитера. Через некоторое время Соловьев снова услышал шум, доносящийся из кабинета, опять вызвал Андрея, но на этот раз вместе с Андреем зачем-то спустилась вниз и Марина. Ну мало ли зачем? В ванную, например, или в туалет. Или вообще уходить собралась. И вот тут они столкнулись с ночным посетителем лицом к лицу. Посетитель их застрелил и скрылся. Да, похоже, Марина действительно собралась уходить. На Андрее Кореневе были только шорты, а Собликова полностью одета.

Выстроив в голове такую картинку, Настя уже собралась было составлять план неотложных действий, когда к ней зашел Миша Доценко с тоненькой папочкой в руках.

– Я вам еще информацию по Собликовой принес. У соседей выпросил. Они дали под честное слово, только посмотреть и сразу вернуть.

– Спасибо, Мишенька, – кивнула Настя, открывая папочку.

И тут ее как ушатом ледяной воды окатило. Марина Сергеевна Собликова имела в кругу друзей-воров кличку Газель.

«…Без «Газели» нам не обойтись…»

Где она слышала эту фразу? Конечно, в доме у Соловьева, когда приезжала к нему в день рождения. Эти слова произнес кто-то из руководителей издательства «Шерхан». И Настя тогда подумала, что они обсуждают какие-то транспортно-перевозочные проблемы, называя «Газелью» симпатичный грузовой автомобильчик марки «ГАЗ». Она часто слышала это название от водителей. Выходит, Соловьев не ошибся, у него действительно что-то целенаправленно искали. И даже подослали к нему с этой целью профессиональную воровку, специалистку по ключам и замкам. А Андрей? Несомненно, он был в курсе. Именно поэтому он так невзлюбил Настю. Настя представляла для него опасность, ибо если ее отношения с Соловьевым будут развиваться успешно, то Марине будет уже не вклиниться. Интересно, Владимир Александрович, в какое же дерьмо ты вляпался? Что у тебя ищут? Вещь? Документ?

Но тогда выходит, все было совсем по-другому. В кабинете орудовала именно Марина. И понятно в таком случае, почему Андрей, зайдя в кабинет за рукописью по просьбе Соловьева, «не заметил» постороннего. И понятно, почему машина Собликовой стояла так далеко и почему сумочку с собой не взяла. Опытный преступник старается не брать с собой личные вещи: мало ли как ситуация сложится, застукают, удирать придется, в спешке можно что-то обронить, потерять, оставить по забывчивости. А сумочка в этом случае играет роль балласта, занимает руку, мешает бежать. И понятно, как неизвестный ночной посетитель ухитрился неслышно проникнуть в дом. Дверь-то была открыта. Вероятно, Андрей заботливо открыл ее для Марины.

Да, все это чудесно. Но кто же их убил? Кто и зачем пришел ночью в дом Соловьева?

И еще один вопрос не давал покоя Насте. Как быть с Соловьевым? Признаться, что она работает в милиции, и вплотную заняться двойным убийством, совершенным в его доме, но тем самым поставить большой жирный крест на возможности отработки обитателей «Мечты» на причастность к похищениям и убийствам юношей? Или продолжать прикидываться юристом из фирмы? Как лучше? Как правильнее?

Сделать ставку на те жизни, которые еще можно попытаться спасти?

Или признать, что линия «Мечты» оказалась ошибочной, бесперспективной, и расшифроваться?

Попытаться спасти…

Или признать…

Голова у нее шла кругом. Она нервничала, поэтому никак не могла сосредоточиться, чтобы все хладнокровно обдумать, и от этого злилась и нервничала еще больше.

Она решительно встала из-за стола, заперла кабинет и поехала в тир, к Анатолию Хвастунову.
* * *
Способ был проверенным многократно. После занятий у Хвастунова Настя снова обретала способность логично и здраво рассуждать.

– О, привет, – расплылся в улыбке Толя. – Опять за ум взяться не можешь?

– Не могу, – призналась она. – Шарики за ролики заехали, и, кроме злости и испуга, ничего не чувствую.

Он усадил ее за стол.

– Сейчас покажу тебе наглядно твои шарики с роликами, – пообещал Хвастунов. – Выклянчил наконец прибор.

Он поставил перед Настей небольшой чемоданчик размером с «дипломат» и открыл крышку. Ничего особенного Настя не увидела: четыре небольшие металлические пластины, по две с левой и с правой стороны, и две шкалы.

– Это что за чудо техники? – недоверчиво спросила она.

– Много ты понимаешь, – фыркнул Хвастунов. – Это активациометр.

– И для чего он?

– Для диагностики… Дальше много слов, ты их все равно не знаешь. Короче, клади руки на пластины и не разговаривай.

Настя послушно положила руки на пластины. Стрелки на шкалах дернулись и поползли в сторону.

Хвастунов что-то записал на листке бумаги, подумал и неодобрительно покачал головой.

– Эк тебя заклинило. Переживаешь? Неприятности, что ли?

– Да нет, все в порядке.

– А чего ж ты вся в правое полушарие ушла? У тебя сейчас не мозг, а одно сплошное правое полушарие. Преобладание эмоционально-образного компонента. Соображаешь хорошо?

– Плохо. Потому и примчалась к тебе лечиться. Я же знаю, стоит мне пострелять под твоим руководством полчасика, и мозги на место становятся.

– Не волнуйся, сейчас поставим твои мозги на место. Потом посмотришь, что прибор покажет. Иди на линию. Заряжать сама будешь?

– Никогда, – засмеялась Настя. – Я тебе доверяю. У меня ногти длинные, маникюр мешает.

Анатолий ловко снарядил магазин и подал ей заряженный пистолет.

– Давай, лечись. Слова помнишь?

– Помню.

– Только вслух, – предупредил Хвастунов.

– Да ладно тебе, я не перепутаю.

– Вслух, я сказал. А то толку не будет.

– Ладно, – обреченно вздохнула Настя. – Начинай процедуру.

Она встала на линии огня, опустив руку с пистолетом вниз.

– Эй, оружие-то положи, ты еще не сосредоточилась, – прикрикнул Анатолий. – Отвечай на вопрос: что является базовым компонентом результативной стрельбы в любых условиях? Отвечай не торопясь, проговаривая каждое слово.

– Базовым компонентом, – медленно начала Настя, – обеспечивающим результативную стрельбу в любых условиях, является согласованное выполнение таких элементов, как нажатие на спусковой крючок, охват рукоятки пистолета и фиксация лучезапястного сустава.

– Правильно. Чему соответствует первая опорная точка?

– Моменту осознавания правильного захвата рукоятки пистолета.

– Вторая опорная точка?

– Наводка оружия и предварительная обработка спускового крючка.

– Третья опорная точка?

– Контроль за удержанием «ровной мушки» и согласованием работы указательного пальца с фиксированием кисти руки.

– Четвертая точка?

– Контроль действий после выстрела.

– Молодец, все помнишь, – похвалил Хвастунов. – Бери оружие. И все вслух. Думаешь только о том, что говоришь, больше ни о чем.

– Скобу на палец посадил, рукоятку облепил, – послушно начала Настя.

– Ну так и облепи. Чего ты в нее вцепилась, как в волосы ненавистной соперницы? Не надо так судорожно, мягче, мягче.

– Но он тяжелый, – пожаловалась Настя.

– Ничего, не выпадет, – усмехнулся Хвастунов. – Облепи – не случайное слово. Пальцы и ладонь как бы прилипли к рукоятке, пистолет и рука составляют одно целое, они срослись. Как будто перчатку на руку надела. Ты не должна думать о том, что оружие может выпасть из руки. Оно не выпадет, оно уже приросло. Так, хорошо. Дальше.

Настя стала медленно поднимать руку с пистолетом.

– А слова? – напомнил Анатолий. – Не молчи.

– Свободный ход и палец – «стоп».

– Так свободный же, Ася! – взвыл Хвастунов. – Свободный. Представь себе, что ты поднимаешь руку, чтобы поправить прическу. Спокойно, без напряжения, естественно. Не смей думать о том, что будет, если ты не попадешь в мишень. Не попадешь – ну и не надо, подумаешь, большое дело. Я тебя от этого меньше любить не буду. Твоя задача – полностью сконцентрироваться на выполнении всех действий по опорным точкам, правильно выполнить все базовые движения. А результат – это так, мелочь, дело десятое. Ты меня поняла?

– Угу.

– Опускай руку и давай движение вверх сначала. Легко, непринужденно. Ну вот, – одобрительно хмыкнул он, – можешь же, когда хочешь. Дальше.

– Пальцем жму, кисть держу, – ровным голосом произнесла она.

– Повторяй пять раз и делай, что говоришь.

– Пальцем жму, кисть держу. Пальцем жму, кисть держу. Пальцем жму…

Грохнул выстрел. Настина рука судорожно дернулась в сторону.

– Дальше! – требовательно прикрикнул Анатолий. – Сразу дальше!

– Хватку не меняю, палец отпускаю.

– Все. Положи оружие. С тобой никакого терпения не хватает.

– А куда я попала? – поинтересовалась Настя, близоруко прищуриваясь, чтобы разглядеть в мишени след от выстрела.

– Куда надо, туда и попала. Повтори упражнение и сделай три выстрела. Рука свободная. И думай только о том, что делаешь, а про поражение мишени вообще забудь.

Настя, повторяя вслух магические стихи как заклинания, сделала три выстрела и положила пистолет.

– Умница, – довольным голосом сказал Хвастунов. – Три девятки выбила. Садись к прибору.

Настя снова положила руки на металлические пластины активациометра.

– Ты смотри, – насмешливо произнес Анатолий, – у тебя, оказывается, и левое полушарие наличествует. Ну-ка иди на линию, сделай пять выстрелов.

В третий раз прибор показал, что левое полушарие у Насти Каменской даже несколько преобладает над правым. Абстрактно-логический компонент снова показывал себя во всей красе.

– Толя, ты волшебник, – благодарно сказала она. – Где ты этому научился? Когда это такое было, чтобы я с трех выстрелов выбила двадцать семь, и с пяти – сорок три? Я же всю жизнь только в «молоко» била.

– Честно сказать, это мое личное изобретение. Я же на этом свою диссертацию сделал. Боялся, что на защите члены совета меня на смех поднимут с этими стихами.

– Но не подняли?

– Нет. Ко мне на защиту сам Корх приезжал. После того, как он меня похвалил, никто уже пикнуть не смел. Ты что, шутишь? Корх – человек-легенда. Если он сказал, что это толково, значит, так и есть.

Аркадий Яковлевич Корх действительно был личностью легендарной. Первый в нашей стране кандидат наук, писавший диссертацию по методике обучения стрельбе. И первый же профессор в этой области. Заслуженный тренер России. Если уж он одобрил придуманную Толей Хвастуновым методику, то немудрено, что Настя уже на пятом занятии стала показывать более чем приличные результаты. А еще Аркадий Яковлевич был знаменит своей коллекцией значков. Когда еще существовал журнал «Разноцветные мишени», посвященный самым разным аспектам стрелкового спорта, на его обложках то и дело публиковали фотографии экземпляров из огромной коллекции Корха.

– Толя, а ты многих уже по своей методике стрелять научил?

– Многих. Тех, конечно, кто хочет учиться. А кто не хочет – что с ними сделаешь? Я им как инструктор вообще не нужен, они считают себя мастерами, в тир ходят только форму поддерживать да друг перед другом покрасоваться. Ничего, вот введу комплексное упражнение, тогда посмотрим, кто из вас чего стоит. Сначала полоса препятствий, потом единоборство с двуми противниками под психотравмирующий шумовой фон, а потом сразу же стрельба. У меня уже и фонограмма специальная заготовлена – выстрелы, гранаты рвутся, сирены воют, женщины визжат. Давление на психику жуткое. Пусть постреляют после такого стресса, я на них посмотрю, много ли они выбьют, мастера эти.

– И ты можешь их научить нормально драться и стрелять в таких условиях? – не поверила Настя.

– А то. Я уже и методику разработал. Тоже, между прочим, Корху показывал. Было бы кого учить! Пока что ко мне только спецназ регулярно на занятия ходит. А оперсостав меня не очень-то жалует.

Насте стало неловко. Она искренне уважала Толю Хвастунова, человека, болеющего за свое дело, живущего им. Хвастунову было интересно все, что он делал, наверное, поэтому все, что он делал, он делал хорошо. Он придумывал методики обучения и тренировок, он обивал пороги, выпрашивая оборудование и боеприпасы, он за собственные деньги приобретал брошюры и видеофильмы с зарубежными материалами. И ему было очень обидно, что, кроме спецназовцев, мало кто проявлял интерес к его занятиям.

– Толя, ты не сердись на нас, не обижайся, – виновато сказала она. – Ты же знаешь, какие мы все замотанные, света белого не видим.

– Да что ты, Ася. – Он примирительно махнул рукой. – Я без претензий. Мое дело – подготовиться, методики наработать, чтобы в случае надобности максимально быстро обучить большое число сотрудников. А пока надобности нет – что ж… Вот ты ко мне ходишь – мне приятно. Уж тебе-то «милицейская стрельба» вообще не нужна, ты же на задержания не выезжаешь. По-моему, ты даже оружия не носишь.

– Не ношу, – призналась Настя. – Я к тебе езжу стресс снимать, мозги на место ставить. Позанимаюсь полчаса – и могу мыслить стройно и последовательно. Очень полезно, когда эмоции эфир забивают.

– Ну, хоть на этом спасибо, – грустно улыбнулся Хвастунов. – Какая-то польза от меня все-таки есть.

Выходя из тира, Настя с удивлением обнаружила, что за все время занятий ни разу не вспомнила о том, что так мучило ее весь день. Анатолий все-таки заставил ее полностью сконцентрироваться на «опорных точках». За этот час проблема, что называется, «вылежалась», и решение ее, очищенное от тревоги и страха, теперь казалось Насте очевидным и вполне логичным.
* * *
– Да, дорогой, подставил ты меня, – сказала Настя недовольным тоном. – Я понимаю, твоей вины в этом нет, но мне-то каково, а? Я как идиотка звоню своим друзьям в милицию, говорю, что у моего знакомого Соловьева такая-то и такая-то проблема, не подскажут ли они мне чего умного. А они хватают меня под белы рученьки и чуть ли не допрашивают. Оказывается, у моего знакомого Соловьева два трупа и сам он под сильным подозрением, а не арестовывают его исключительно из сочувствия к состоянию его здоровья. Ну ты мне скажи, мне это надо?

Соловьев выглядел совсем плохо, глаза потухли, лицо посерело. Настя приехала к нему в тот же день вечером, буквально через полчаса после того, как от Соловьева уехал следователь, который в связи с отсутствием возможности доставить неходячего инвалида в прокуратуру счел более простым и быстрым приехать к нему лично.

– Но ты мне веришь? – уже в который раз спросил Соловьев. – Ты веришь, что я их не убивал?

– Да я-то верю, а толку? Я же не следователь. Это он должен тебе верить. Когда в доме находятся три человека и двоих из них убивают, подозрение, совершенно естественно, падает на третьего. А чего же ты хочешь?

– В доме был кто-то еще, – упрямо повторял Владимир Александрович.

– Володя, твой единственный шанс – понять, что у тебя искали. Только узнав, что искали, можно догадаться, кому это нужно. Дальше уже проще. Пока ты этого не сделаешь, все разговоры о злоумышленниках, проникающих в твой дом, гроша ломаного не стоят. Кто-то же подсунул тебе Марину.

– Это неправда, – горячо возразил Соловьев. – Марина не может иметь к этому никакого отношения.

– Да что ты говоришь! – насмешливо протянула Настя, прищуриваясь. – А откуда же она, позволь тебя спросить, взялась?

– У меня в компьютере появился вирус, Андрей вызвал специалиста из фирмы по обслуживанию компьютерной техники. Вот и все. Тот факт, что она имеет судимость, ни о чем не говорит.

– Как называется фирма?

– «Электротех».

– У тебя есть телефон этой фирмы?

– Нет. У Андрея был, он сам туда звонил.

– Володя, я вынуждена тебя огорчить. Когда ты вчера сказал мне про свою проблему, я сразу подумала именно о Марине. И сегодня утром, еще до того, как звонить своим друзьям из милиции, навела справки. Такая фирма в Москве есть, но никакая Марина там не работает. Там вообще нет ни одной сотрудницы с таким именем. И обслуживанием компьютерной техники они не занимаются. Теперь ты понимаешь, насколько серьезно то, что тебя вчера беспокоило? Андрей, уж не знаю, по чьему указанию, вместе с твоей красавицей Мариной устроили целую мистификацию, предварительно занеся в компьютер вирус, с одной-единственной целью – получить неконтролируемый доступ в твой кабинет. И ради чего? Ну соберись же, Соловьев, возьми себя в руки! Чем быстрее ты найдешь то, за чем они охотились, тем быстрее милиция раскроет преступление, и нас с тобой оставят в покое. Может быть, тебе это все равно, над тобой не капает, к тебе следователь вон на дом приезжает. А меня же затаскают! У меня, между прочим, время не дармовое, я получаю зарплату за реальные консультации и составление и обслуживание договоров. Ну и много я наконсультирую, если буду каждый день по несколько часов проводить то в прокуратуре, то на Петровке?

– Чего ты от меня хочешь? – устало спросил Соловьев.

– Я хочу, чтобы ты пересмотрел все свои бумаги и вещи и постарался понять, что у тебя искали. Чем быстрее ты это сделаешь – тем лучше. Если хочешь, я помогу тебе. Отпрошусь с работы, возьму два-три дня за свой счет и вместе с тобой перетряхну весь твой архив, по листочку, бумажку за бумажкой. Если тебе это все равно, то мне – нет. Меня могут просто с работы выгнать.

– Хорошо, – монотонно сказал он, – давай пересмотрим мои бумаги. Если это для тебя так важно, давай займемся. Только не сегодня. Я устал.

– Завтра?

– Хорошо, пусть будет завтра.

– Так я приеду прямо с утра?

– Хорошо, прямо с утра.

Настя видела, что мыслями он находится где-то далеко. Там, вдали, можно было отгородиться от того, что произошло этой ночью.

– Тебе нужен новый помощник, – заметила она. – Ты же один не справишься.

– Издатели пришлют кого-нибудь, – равнодушно ответил он.

– Но пока не появится новый помощник, кто-то должен жить с тобой. Ты не хочешь попросить сына приехать и побыть здесь?

– Сына? – переспросил он, словно Настя сказала очевидную и непростительную нелепость. – Нет.

– Почему?

– Это не обсуждается.

– Как скажешь. Но кто-то ведь должен быть с тобой.

– Завтра будешь ты. А там посмотрим.

Соловьев впал в глубокую депрессию, это было очевидным, но вряд ли следовало этому удивляться. Обнаружить два трупа, один из которых принадлежит твоей любовнице, и провести наедине с ними ночью довольно длительное время, пока не приехала милиция, – это все-таки не слабый удар по нервам.

– Я могу что-нибудь сделать для тебя сегодня? – спросила Настя. – Может быть, ужин приготовить?

– Не надо, я не хочу есть.

– Помочь тебе лечь в постель?

– Не надо, я справлюсь сам.

– Тогда до завтра?

– Да, до завтра. Спасибо, что приехала.

Она подошла к нему, наклонилась, поцеловала в щеку.

– Держись, Соловьев. По прошлому опыту знаю: первые сутки самые тяжелые. Прими снотворное и постарайся поспать. Завтра, когда проснешься, будет легче. С бедой надо провести ночь. Не расклеишься, когда я уеду?

– Постараюсь.

На его лице проступило слабое подобие улыбки. Он взял Настю за руку и снова, как и несколько дней назад, прижал ее пальцы к своей щеке.

– Поезжай, Настенька. И приезжай завтра пораньше.

Глава 12

Предпраздничные дни таили в себе серьезную опасность. Уж что-что, а законы невезения Настя Каменская знала как свои пять пальцев. В соответствии с одним из этих законов, чем ближе «длинные» праздники, тем больше вероятность того, что откроются новые неожиданные обстоятельства, которые нужно будет немедленно проверять. Особенно результативно идет такая проверка, когда все разъезжаются и отдыхают. Никого нигде не найдешь, не застанешь и на работу не вытащишь. А начало мая обещало быть весьма в этом плане удачным: четыре выходных, потом четыре рабочих дня, потом три выходных. И негосударственные структуры устраивают себе сплошной праздник, пренебрегая жалкими четырьмя днями между официальными выходными.

Нынешний год ничем от прошлых лет не отличался, добросовестно следуя когда-то сформировавшемуся закону. В аккурат 29 апреля был проведен повторный обыск на квартире Черкасова, внимательный, неторопливый, в отличие от первого, проведенного сразу после задержания. В результате этого обыска были обнаружены две вещи: тщательно спрятанный блокнот, исписанный почерком, явно не принадлежащим самому Черкасову, и следы специфической грязи под ковром.

Содержание записей в блокноте говорило о том, что его владелец увлекался компьютерными играми. Вполне вероятно, что это был блокнот Олега Бутенко. В тот же день связались с его родителями, но версия не подтвердилась. Во-первых, Олег играми не увлекался и дома у него компьютера не было. А во-вторых, почерк был явно не его. Конечно, в таких вопросах слово «явно» права на существование не имеет. У родителей Бутенко взяли образцы написанных им текстов – тетради, блокноты, записки, и отправили на экспертизу.

А сам Михаил Черкасов ничего вразумительного по поводу блокнота объяснить не смог, и это Юре Короткову очень не понравилось.

– Вы когда-нибудь видели этот блокнот? – спросил он, приехав на квартиру, где в полной изоляции и под неусыпной охраной находился Черкасов.

– Нет, никогда, – покачал головой Черкасов.

– Как он мог попасть в вашу квартиру?

– Наверное, это блокнот Олега, – неуверенно предположил он.

– Мы это проверим. А если это не его блокнот, то чей?

– Понятия не имею.

– Вы можете перечислить людей, которых приводили к себе после смерти Бутенко?

– Я никого не приводил. Если вы имеете в виду моих партнеров, то я сам к ним ездил.

– А не партнеры? Просто знакомые, соседи, родственники?

– У меня никто блокнот не оставлял. Я совершенно точно это помню.

– Тогда как он мог к вам попасть?

– Не знаю.

– К Олегу в ваше отсутствие мог кто-нибудь приходить?

– Вряд ли. Он же прятался. Значит, со старыми знакомыми он бы побоялся вступать в контакт.

– А с новыми?

– А где бы он их взял? – ответил Черкасов вопросом на вопрос. – Он ведь из дома не выходил.

– Как вы можете быть уверены? – возразил Коротков. – Вы уходили на работу, а Бутенко оставался один. Мало ли как он проводил время в ваше отсутствие.

– Но он же прятался, скрывался… Он очень боялся тех наркодилеров, у которых украл товар.

Больше ничего Юра от него не добился. А когда стало понятно, что найденный блокнот принадлежал все-таки не Бутенко, Настя сказала, что придется предъявлять его родителям всех погибших юношей. И невиновность Черкасова в убийствах снова оказалась поставленной под сомнение…

Для того чтобы быстро получить хотя бы поверхностное заключение о следах грязи, обнаруженных под ковром, который покрывал пол в комнате Черкасова, Коле Селуянову пришлось употребить все свое красноречие, обаяние и некоторую сумму денег, истраченную на очередную бутылку. Эксперт сказал, что это земля, смешанная с песком и бетоном. Причем бетон довольно дефицитной марки.

– Откуда-то со стройки приволокли на ботинках, – заявил он.

30 апреля был коротким днем, после обеда все учреждения, в том числе и государственные, уже не работали, и Коля, как ни старался, ничего не успел. Вопрос о том, откуда получали и кому отгружали этот дефицитный бетон, пришлось отложить. Прошли те времена, когда по звонку из милиции служащие бросали праздничное застолье и мчались на работу, чтобы выдать нужную справку. Никто теперь милицию не уважает…

Зато родителей погибших юношей собрать все-таки удалось. Вернее, собрать удалось только пятерых, еще в три семьи Короткову пришлось съездить самому.

– Это блокнот нашего Валерика, – помертвевшими губами произнес отец Валерия Лискина, пропавшего в начале декабря и найденного мертвым в феврале.

– Вы уверены?

– Это его блокнот. Он с ним не расставался, всегда в кармане носил.

– У вас есть его тетради или другие блокноты? Мы должны быть уверены, поэтому придется проводить экспертизу.

– Да, конечно… Значит, вы уже нашли преступника?

– Пока нет, к сожалению.

– Тогда откуда у вас блокнот Валерика? Почему вы от нас скрываете? Я отец, я имею право знать, кто убил моего мальчика.

– Поверьте мне, Борис Аркадьевич, мы делаем все, чтобы найти убийцу.

– Вы лжете, – твердо заявил Лискин. – Вы делаете все, чтобы его выгородить. Сначала вы позволяли ему разгуливать на свободе, пока газеты за вас не взялись, а когда вам дали по рукам, вы пытаетесь снять с него ответственность. Вы, милиционеры, всегда были антисемитами. Но я этого так не оставлю.
* * *
Свою угрозу Борис Аркадьевич Лискин выполнил. На следующий день полковник Гордеев велел срочно разыскать Селуянова и Короткова. Настю он дергать не стал, она уже третий день вместе с Соловьевым перебирала его архив и вообще все в доме в поисках предмета, который вызывал такой острый интерес загадочных преступников.

– Поздравляю, – мрачно сказал он. – В последний день перед праздниками мы получили замечательный подарок. Родители восьми потерпевших накатали на нас жалобу. Этот сучонок Свалов дал журналисту не только общую информацию, он еще и назвал фамилии тех мальчиков, которых мы пока предположительно объединили в одну группу. Поэтому жалобу подписали не только те пятеро, кого мы вчера собирали на Петровке, но и те трое, к которым ты, Юра, ездил и которых вчера здесь не было.

– И что теперь? – робко подал голос Селуянов.

– Ничего. Будем терпеть плевки и пинки и объяснять на каждом углу, что мы не верблюды, в смысле – не антисемиты. После удачного выступления журналиста на брифинге дело и без того находится на контроле, так что после этой жалобы изменится только регулярность получения нами взбучек от руководства. Не раз в три дня, а каждый день. Что у нас с вами есть по этому делу? Только Черкасов, который ни в чем не признается, кроме эпизода с Бутенко.

– А Настя? У нее же линия коттеджей. Вдруг там что-нибудь высветится? – с надеждой сказал Коротков.

– А вдруг нет? – отпарировал Гордеев. – Блокнот Лискина в квартире Черкасова – это хоть что-то. А с коттеджами вообще все до сих пор глухо. Конечно, пока она возится с убийствами в доме Соловьева, может быть, что-нибудь прорежется, но надежды на это мало. Сейчас весь упор делаем на Черкасова. Ему удалось нас обмануть, заморочить нам голову на какое-то время, слава богу, не очень длительное. Хорошо, что вовремя спохватились. Пусть сидит на этой частной хате и думает, что мы ему поверили. Коротков, беседовать с ним будешь каждый день, очень аккуратно, чтобы он не насторожился. Лови на каждой мелочи, но делай вид, что веришь всем его объяснениям. Этот Черкасов, по-видимому, не так прост, как мы сначала подумали.

Они совещались еще минут десять, пока не затренькал аппарат прямой связи с руководством.

– Ну вот, – вздохнул Гордеев, вставая и застегивая китель на широкоплечей приземистой фигуре, – предпраздничное вливание. Пойду отдуваться. Работайте, дети мои.
* * *
Уже третий день они методично обследовали весь дом Соловьева, заглядывая в каждый угол, перелистывая книги, перебирая бумаги. Владимир Александрович чувствовал себя лучше, воспоминания о той ужасной ночи стали понемногу отступать. Настя по-прежнему делала вид, что не имеет к работе по раскрытию преступления никакого отношения и помогает Соловьеву исключительно ради того, чтобы милиция побыстрее отстала от нее самой. За эти три дня она поняла, что Владимир на самом деле не был таким уж беспомощным, каким казался, когда под рукой был помощник, выполнявший любую мелочь. Да и опасаться за Соловьева на тот случай, если злоумышленник захочет повторить попытку и попробует еще раз вломиться ночью в дом, у Насти оснований не было. В холле перед входной дверью круглосуточно дежурил милиционер, выполнявший двойную функцию: с одной стороны, защитить хозяина от незваного гостя, а с другой – не дать хозяину отбыть в неизвестном направлении, поскольку подозрение с него окончательно не снято. Оружие выбросил в лесу, по-видимому, действительно не он, но ведь загадочный четвертый, чьи следы эксперты обнаружили в доме, вполне мог оказаться помощником коварного инвалида. И Андрея с Мариной он застрелил, и оружие в лес отнес, и следствию своим присутствием голову заморочил. Но как бы там ни было, охрана у Соловьева была надежная и постоянная. Так что, оставляя его на ночь одного, она уже не испытывала к нему щемящей жалости, хотя и не могла понять его упорного нежелания пригласить сына временно пожить в доме.

– Когда твои издатели найдут тебе нового помощника? – спросила она, сидя на полу перед открытым архивным сейфом и развязывая очередную папку.

– Попозже. Они разъехались по заморским курортам на все праздники. Вернутся и подыщут кого-нибудь. Ну что ты хочешь здесь найти, Настя? Это перевод, черновик. Больше в этой папке ничего нет.

– Не мешай, ладно? – сердито откликнулась она. – Если бы преступники тоже думали, что здесь ничего не может быть, они бы не искали именно у тебя в кабинете и именно в сейфе. Не хочешь бумажки перебирать – пойди свари кофе.

– У меня, кажется, сахара нет, – растерянно заявил Соловьев.

– О господи, – застонала Настя, – как ты мне надоел. Сними трубку, позвони Жене Якимову и попроси, чтобы он одолжил тебе сахар. Тебя всему учить надо, да? Привык жить за спиной у помощников. И составь заодно список продуктов, которые тебе нужны, я завтра куплю и привезу. Ну иди же, займись чем-нибудь полезным, если дело делать не хочешь.

– Ты сердишься, да? – грустно спросил Соловьев.

Настя видела: он хочет, чтобы она его пожалела, посочувствовала ему. Но жалости и сочувствия в себе не находила. Подслушанная случайно фраза насчет Газели, сказанная кем-то из руководителей «Шерхана», свидетельствовала о том, что с издателями не все чисто. Настя всегда с трудом верила в рассказы о невинных жертвах, поэтому сделала для себя вывод о том, что Соловьев не может не быть в курсе проблемы. Он связан с издателями, и не один год, и если именно они направляют к нему на работу в качестве помощника Андрея Коренева, а потом подсылают профессиональную воровку Марину Собликову по кличке Газель, то не может быть, чтобы сам Соловьев никаким образом не был в этом замаран и ни о чем не догадывался.

Соловьев молчит. Он даже не упоминает про «Шерхан». И упорно уклоняется от обсуждения вопроса о том, при каких обстоятельствах он стал инвалидом. А коль так, то и она, Настя, не будет с ним излишне откровенничать.

Сидя на полу, она страницу за страницей листала перевод. Это был роман, которого она еще не читала, вероятно, из тех, которые уже исчезли из продажи. Зацепившись глазами за одну фразу, она сама не заметила, как увлеклась и начала читать все подряд. Немудрено, подумала она, что книги этой серии так хорошо продаются. Написано действительно здорово. И язык просто изумительный, фразы легкие, изящные, никакой тяжеловесности, ни малейшей корявости.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от текста и снова вернуться к мерному перелистыванию страниц. Из гостиной доносился голос Соловьева, он разговаривал по телефону с соседом. Через некоторое время раздался звонок в дверь – Якимов принес сахар. Настя замерла, боясь произвести хоть малейший шум. У нее совсем не было настроения общаться с Якимовым, хотя он ей в общем-то нравился. Может быть, у Владимира хватит сообразительности не говорить Жене, что она здесь. Хотя перед домом стоит ее машина…

К счастью, Якимов быстро ушел, не заглянув в кабинет. Машину он наверняка заметил, но, видимо, природная застенчивость не позволила ему задавать вопросы Соловьеву. Через некоторое время Владимир вкатился на своем кресле в кабинет, держа на коленях поднос с кофейником, сахарницей и чашками.

– Спасибо, – благодарно сказала Настя, уже жалея о своей недавней резкости.

Она налила себе кофе, отпила немного и поставила чашку рядом с собой на пол. Аккуратно сложив просмотренную рукопись обратно в папку, она протянула руку и вытащила из сейфа следующую – тоненькую голубую пластиковую папочку.

– Здесь нет, можешь не смотреть, – быстро и, как показалось Насте, несколько нервно сказал Соловьев.

– Володя, мы же договорились, – поморщилась она. – Или ты делаешь дело, или не мешаешь.

– Отдай мне папку, – резко произнес Владимир Александрович, протягивая руку. – Я сам ее просмотрю.

Настя отвела руку с голубой папочкой в сторону и внимательно посмотрела на Соловьева.

– Там твои личные бумаги? Ты не хочешь, чтобы я их видела?

– Совершенно верно. – Голос его стал холодным и отчужденным. – Дай их мне.

– Я должна в этом убедиться, – спокойно ответила Настя.

Она отогнула гибкий край папки и бросила взгляд на первую страницу. Щеки ее запылали, неловкость, смешанная с гневом, мгновенно разлилась по всему телу.

– Зачем ты это хранишь? Тебе приятно вспоминать о моем унижении?

– Ты не права.

Соловьев, казалось, был смущен не меньше ее.

– Неужели то, что между нами тогда было, ты расцениваешь как унизительную для себя ситуацию? Ты не должна так думать.

– Володя, мы, кажется, уже обо всем с тобой договорились. Я не нуждаюсь в утешении по этому поводу и тем более не нуждаюсь во лжи. Ситуация, какой она тогда была, предельно ясна для меня уже много лет, и тот факт, что за двенадцать лет ты ни разу не поинтересовался мной и не попытался меня разыскать, говорит только о том, что моя оценка той ситуации совершенно правильна. И мне было бы приятнее, если бы у тебя не было моих записок и стихов.

Она вытащила из папки листы. Вид стихотворных строчек, написанных ее почерком, был ей неожиданно неприятен. Снова нахлынуло воспоминание о том отчаянии и стыде, которые охватили ее, когда Настя двенадцать лет назад поняла правду про Соловьева и себя. Но тут же появилась другая мысль, которая заставила ее улыбнуться. Она сидит в доме у Соловьева, в его кабинете и разбирает его бумаги, а он находится рядом, варит для нее кофе, ловит каждый ее взгляд и, когда она уезжает, с нетерпением ждет ее возвращения. Случись это двенадцать лет назад, она бы умерла от счастья и восторга. Они вдвоем в пустом доме, они заняты общим делом, и он не хочет, чтобы она уходила… А сегодня все это вызывает у Насти Каменской только насмешливое раздражение. И с каждой минутой ей все более неприятно думать о том, что у этого самовлюбленного самца остались ее стихи – свидетельство ее давнего позора.

Она быстро просмотрела страницы, но не стала вкладывать их обратно в голубые пластиковые корочки, а сложила пополам и сунула в стоящую рядом сумку.

– Я это заберу, – заявила она тоном, не допускающим какого-либо обсуждения.

– Но почему? Они принадлежат мне, – попытался посопротивляться Соловьев.

– Они принадлежат мне и больше никому, – поправила его Настя. – И я не хочу, чтобы у тебя были эти бумаги. Мне это неприятно.

– Я понимаю, – вздохнул он. – Мне жаль, что так вышло. Прости.

Она достала из сейфа следующую папку.

– Ты не устала? – заботливо спросил Соловьев. – Может быть, пообедаем?

– Угу, – промычала она. – Иди разогревай, я как раз пока еще одну папку просмотрю.

В общем-то она понимала, что просматривать материалы лучше именно ей. У нее глаз свежий, и постороннюю бумажку она заметит быстрее. Человек, имевший дело с содержимым папок десятки раз, не сможет заставить себя забыть о том, что он наизусть знает их содержимое, и будет смотреть невнимательно.

В этой папке был не перевод сплошного текста, а черновики, наброски, сделанные для того, чтобы не путаться в книгах, имеющих сквозных героев. Переводчик должен точно помнить, как он переводил все, что касается такого героя, в предыдущих книгах, особенно если сам автор использует для описания термины, не имеющие строго однозначного перевода. Например, если уж переводчик написал в одной книге, что у героя глаза сине-зеленые, то в следующей книге он не должен говорить «зелено-голубые» или «цвета морской волны». Но все разве упомнишь… Эти черновики, как поняла Настя, как раз и были сделаны для того, чтобы не забыть, что про кого и какими словами описывалось.

Она перебрала уже почти все страницы, когда наткнулась на нечто не имеющее отношения к сквозным героям восточных детективов и боевиков. Две сколотые скрепкой странички размером в половину обычного листа были исписаны совсем другим почерком, мелким и очень убористым.

Хар. пр-ти: Личн. прест.: Стадии проф.:

состояние пол возраст предупр.

структура соц. полож. предотвр.

динамика город-село пресеч.

карьера

На второй страничке текст был таким же сокращенным.

Мода – наиболее часто втречающееся значение.

Медиана – значение, которое делит совокупность значений пополам.

Темп роста – 100 + Х

Темп прироста – (100 +Х) – 100

Норм. распред. – около 65–70% значений попадают в поле «средняя плюс-минус две сигмы».

– Ну-ка взгляни. – Настя протянула листочки Соловьеву. – Откуда это у тебя?

Владимир Александрович с недоумением пробежал глазами записи.

– В первый раз вижу. Что это?

– А это я у тебя хотела спросить. Типичная шпаргалка по курсу криминологии. Среди твоих знакомых есть студенты-юристы?

– Ни одного. Представить не могу, как это ко мне попало.

– А если напрячься? – насмешливо предложила Настя. – Вспомни, например, тот период, когда ты делал свои записи по сквозным персонажам.

– Ну, это было давно, – отмахнулся Соловьев.

– Насколько давно?

– Несколько лет назад. Разве я могу сейчас вспомнить в деталях, где был и что делал? И потом, неужели ты всерьез полагаешь, что в моем доме искали именно эти шпаргалки? Это же смешно.

– Да? Тебе смешно? А мне – нет. Если ты такой смешливый, дружок, то иди заниматься обедом, я без тебя справлюсь.

«Несколько лет назад» ее совсем не устраивало. Понятно, что произошло это давно, но хотелось бы знать конкретнее. Все-таки странно: откуда в бумагах Соловьева могла появиться эта «шпора», если он утверждает, что студентов-юристов среди его знакомых нет.

Настя примерно представляла себе, где и как искать ответ на свой вопрос, но при этом понимала, что времени понадобится уйма. Что ж, если дражайший Владимир Александрович не желает проникнуться серьезностью ситуации, придется действовать самостоятельно.

Она разложила перед собой на полу заметки Соловьева по сквозным персонажам и внимательно их прочла. Хорошо, что Владимир – человек пунктуальный и аккуратный, рядом с каждым описанием стояло указание на роман, в котором оно использовано. Настя включила компьютер и посмотрела на даты, когда делались переводы. Те романы, о которых шла речь в записках, были переведены Соловьевым в период с марта 1990-го по ноябрь 1993 года. В мае 1994 года он взялся за перевод «Детей тьмы», но это произведение в записках уже не упоминалось. Стало быть, сами записи были сделаны в интервале между ноябрем 1993-го и маем 1994-го. Не такой уж большой промежуток времени…

– Володя! – крикнула она погромче, чтобы находящийся на кухне Соловьев ее услышал. – Ты в этом году как Новый год встречал?

– А что? – раздался с кухни его голос.

– Ничего, просто интересно.

– Здесь был.

– Один?

– Один, конечно.

– Даже сын не приезжал?

– Нет. У него своя компания.

– А в прошлом году?

– То же самое. Я ведь бирюком стал. Мне никто не нужен.

– А в позапрошлом? Ты ведь тогда еще жил в городской квартире, разве нет? Тоже один сидел или с гостями?

– В позапрошлом году я в это время лежал в больнице. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так. Перерыв сделала. Задаю вопросы, чтобы отвлечься. Скоро обедать будем? А то есть хочется.

– Минут через пятнадцать.

Очень интересно. Выходит, в декабре 1993-го – январе 1994 года Соловьев лежал в больнице. Уж не потому ли, что его избили? И где-то в этот промежуток времени к нему попала неопознанная шпаргалка. Или, может быть, чуть позже. Но не раньше. Ну конечно, соседи по палате!

– Эй! – снова крикнула она. – А ты не помнишь, случайно среди твоих соседей по палате в больнице не было студентов или аспирантов?

– У меня не было соседей, – донесся его голос. – Я лежал в одноместной палате.

– И долго ты был в больнице?

– Три месяца. Я не понимаю смысла твоих вопросов. У тебя любопытство так своеобразно проявляется?

– Можно считать и так, – вздохнула Настя. – А с чем ты лежал в больнице?

– С ногами, я же тебе говорил. У меня ноги отнялись.

– Отчего? Почему они у тебя стали отниматься?

– Заболел. Ты долго будешь меня допрашивать?

– Чем заболел?

Соловьев не ответил. Через пару минут Настя услышала, как катится его кресло.

– Твое любопытство переходит все допустимые границы деликатности, – сухо произнес он. – По-моему, я ясно дал тебе понять, что эта тема мне неприятна. Я не хочу ее обсуждать. В конце концов, я мужчина и говорить о своих болезнях с женщиной, которая мне нравится, не намерен.

– А женщина тебе действительно нравится? – улыбнулась Настя.

Он подъехал ближе и протянул ей руку. Настя коснулась его теплой сухой ладони, наткнулась глазами на его теплый ласковый взгляд и снова почувствовала на себе силу его обаяния, сопротивляться которой она когда-то не могла, как ни старалась.

– Больше чем нравится, – тихо сказал Соловьев. – Эта женщина мне очень дорога.

– А как же Марина? У вас ведь был роман.

– Ты прекрасно понимаешь, что Марина ничего для меня не значила. Она была влюблена в меня, а я просто пошел ей навстречу. Думал же я все это время только о тебе.

– Соловьев, ты неисправим! – засмеялась Настя. – Она влюбилась, а ты пошел навстречу. Точно так же было и со мной. Ты всю жизнь так живешь? Тебе проще пойти навстречу, чем отстаивать свое мнение, да?

Лицо Владимира приобрело замкнутое, сердитое выражение.

– Ты не права, – только и сказал он, выпустив ее руку. – Через несколько минут приходи на кухню, обед будет готов.

Конечно, не права, задумчиво сказала себе Настя. Мое любопытство в вопросе его болезни достаточно настойчиво, но здесь Владимир Александрович не желает пойти мне навстречу, хотя куда проще было бы один раз рассказать мне все и избавиться от моих назойливых приставаний. Неужели действительно сын?

А что? Идея богатая, усмехнулась Настя про себя. Сынок в компании с дружками решает ограбить собственного папашу, особенно если знает, что у папы с собой приличная сумма. Может быть, сынок сам-то в мероприятии не участвовал, а дружков навел, узнав заранее, когда папенька отправится в издательство за гонораром. А среди дружков вполне может оказаться студент. И почему бы этому студенту не быть юристом? Другой вопрос, как шпаргалка попала к Соловьеву. Да как угодно. Дружок-студент пришел в гости к сыну-подонку, что-то выкладывал из портфеля и не заметил, как выложил «шпору». Сын Игорь этого тоже не заметил, а Соловьев, когда собирал бумаги и переезжал в новый дом, случайно прихватил и эти криминологические листочки, если они лежали в общей куче бумаг на его письменном столе. Можно еще какое-нибудь объяснение придумать.

Но если эти маленькие листочки действительно связаны с кем-то из участников нападения на Соловьева, то что за срочность и необходимость их искать? Ну, дружил сын Игорь со студентом-юристом, ну, оставил этот студент в квартире Соловьевых свою шпаргалку, в чем криминал-то? Если этот студент ходил к ним в дом, то наличие среди бумаг Соловьева этих листочков ни в какой мере не свидетельствует о том, что тот же самый студент принимал участие в нападении и избиении. Зачем же их искать?

– Настя, все остывает! – раздался из кухни сердитый голос Владимира.

Она ушла в свои мысли так глубоко, что не заметила, как прошло время. Он же сказал, что можно садиться за стол через несколько минут, а прошло уже значительно больше. Настя быстро вскочила, предварительно сунув найденную шпаргалку в свою сумку. Целее будет.

Обед был невкусным и типично холостяцким: суп из пакетиков «Кнорр», сосиски с маринованными огурчиками из банки, кофе с финским кексом. За столом царило неловкое молчание. Наконец, когда дело дошло до кофе, Настя решилась.

– Володя, давай считать установленным, что твоя болезнь – это результат преступления. Не надо мне рассказывать про неизвестный науке вирус или нервное потрясение, в результате которого ты потерял способность ходить. Ты не хочешь в этом признаваться – твое дело. Но ты не прав. И я тебе это докажу. Тебя ограбили?

– Я не понимаю, к чему все это.

Соловьев сидел бледный как полотно, на лбу и висках выступила испарина.

– Ты все прекрасно понимаешь. Ты кого-то выгораживаешь. И у меня есть все основания полагать, что своего сына.

– При чем тут Игорь? С чего ты взяла…

– С того, что ты упорно отказываешься пригласить его сюда, хотя нуждаешься в помощи, пока твои издатели не пришлют тебе нового холопа. Чем вызвана такая острая неприязнь к сыну, ты можешь мне внятно объяснить?

– Я не должен тебе ничего объяснять. Мои отношения с сыном – это мое личное дело, тебя они не касаются.

Все было сказано предельно ясно. Можно, конечно, пойти на конфликт, припереть Соловьева к стенке, заставить признаться. Можно. Но нужно ли? Так ли уж необходимо ссориться сейчас? Ведь пока не доказано, что эта чертова шпаргалка – именно то, за чем охотились преступники. И более того, это наверняка не она, ибо поисками неизвестно чего в доме Соловьева руководят люди из издательства, а это означает, что сам характер искомого должен быть совсем иным.

После обеда они молча разошлись по своим углам. Соловьев уселся в гостиной возле стеллажа и методично перетряхивал книги, которые по очереди снимал с полок, в поисках случайно залежавшейся между страниц бумажки. Настя достала из архивного сейфа очередную папку.

Часам к восьми вечера она поняла, что устала. Ей надоел этот дом, в котором она не чувствовала себя уютно. Ей надоел Соловьев, которому поиски неизвестно чего были явно неинтересны и который с гораздо большим удовольствием переводил при каждом удобном случае разговор на межличностные темы. Ей надоели эти папки, бумаги, конверты…

– Все. – Она поднялась с пола, сладко потянулась и вышла в гостиную к Соловьеву. – С архивным сейфом я закончила. Может, погуляем полчасика хотя бы? Надо организм размять. Когда вернемся, я просмотрю бумаги из маленького сейфа, и на этом закончим.

– Как – закончим?

На лице Владимира проступило обиженное недоумение.

– И ты завтра уже не приедешь?

– А зачем? Пока я возилась с твоими бумагами, ты должен был просмотреть свою библиотеку. Разве ты не сделал этого?

– Я не успел.

– Послушай, – она внезапно рассердилась, – не веди себя как ребенок. Я знаю, ты периодически начинал читать те книги, которые смотрел. Что ж, любовь к печатному слову – это похвально, но, дружочек, не за мой счет. У меня есть масса других дел кроме того, чтобы торчать здесь. И не забывай, пожалуйста, твои проблемы созданы не мной. Если бы ты не обратился ко мне за помощью и если бы я как дура последняя не кинулась к знакомым в милиции выяснять, чем можно тебе помочь, меня никогда не стали бы таскать в связи с убийством, совершенным в твоем доме. Так что будь любезен, сделай все возможное, чтобы твои проблемы не превратились в мои. Сейчас мы немного прогуляемся, потом я разберу маленький сейф и уеду, а книги оставляю на твою добросовестность.

Соловьев выслушал ее тираду не перебивая, но смотрел при этом не на Настю, а куда-то в окно.

– Если ты хочешь пройтись – иди одна. Я не могу допустить, чтобы меня возила женщина, – сказал он, так и не повернувшись.

– Володя, перестань, – с досадой откликнулась Настя. – Ну как это будет выглядеть, если я одна буду расхаживать вдоль ваших домов? Кому я должна буду объяснять, что не пришла сюда с нехорошими намерениями, а просто вышла прогуляться, потому что целый день разбирала бумаги одного из жильцов? После того, как здесь целые сутки сновала милиция, каждое новое лицо будет раздражать людей и пугать. Ты хочешь, чтобы меня останавливали у каждого дома и допрашивали, кто я такая и что здесь делаю?

– Я не пойду на улицу, – упрямо повторил Владимир.

Настя молча пожала плечами и снова ушла в кабинет заниматься бумагами Соловьева, на этот раз не архивными, а деловыми. Детский сад какой-то, честное слово. Он не может допустить, чтобы его инвалидную коляску везла женщина. Ах ты боже мой! Тоже мне, Казанова.

В маленьком сейфе лежали паспорта – российский и заграничный, свидетельство о браке, о смерти жены, банковские книжки, документы по оформлению инвалидности, книжки для оплаты коммунальных услуг и документы на владение домом. Одним словом, обычный набор бумаг, который можно встретить в любой квартире в ящике письменного стола, в закрытой секции мебельной стенки или просто в специальной шкатулке. В основном бумаги в этом сейфе были «малоформатные», единственное исключение составляла красивая кожаная папка, которая сразу привлекла Настино внимание своей чужеродностью. Среди «малоформатных» бумажек она выглядела монументально и дорого.

Ничего особенного, похоже, и здесь Настю не ожидало. В папке оказались аккуратно подобранные в хронологическом порядке издательские договоры Соловьева. Настя пробежала глазами самый первый договор. Обычный юридический текст, не очень грамотный, но вполне внятный. Настоящий договор заключен на срок с… по… Издательство имеет право издания и распространения произведения… Автор обязан представить рукопись не позднее… Порядок расчетов… За каждый день просрочки… Итого четыре листа.

Она машинально листала договоры, на всякий случай проверяя хронологию и поэтому внимательно глядя только на первую страницу каждого договора. От мелких букв, на которых она ломала глаза уже третий день, побаливала голова, поэтому Настя, глянув на первую страницу договора, зажмуривалась и следующие три страницы перелистывала вслепую, на счет «четыре» снова открывая глаза. Раз, два, три, август 1994-го, раз, два, три, декабрь 1994-го, раз, два три, апрель 1995-го, раз, два, три, сентябрь 1995-го, раз, два, три… А это еще что такое? В каком-то договоре оказалось не четыре листа, а пять? Во всяком случае то, что она увидела, открыв глаза, совершенно не напоминало первую страницу следующего договора. Но, надо признать, последнюю страницу предыдущего это тоже напоминало мало. То есть просто совсем ничего общего.

Это был оригинал факса, на котором сверху стояли реквизиты издательства «Шерхан», дата – 16 сентября 1995 года, а ниже шли названия книг, которые издательство готовило к выпуску в октябре 1995 года. Судя по всему, послание направлялось дилерам издательства для своевременного формирования заказов на тиражи. Ну и что? Что эта замечательная бумажка здесь делает?

Настя вытащила договор из папки и стала рассматривать его со всех сторон. Лист с текстом факса был скреплен вместе с договором при помощи степлера. На договоре дата – 16 сентября 1995 года. А сам договор не оригинал, а в отличие от факса ксерокопия. Настя даже улыбнулась – настолько явственно представила она себе, как все получилось. Соловьев приехал в издательство, там подготовили договор, согласовали с переводчиком сроки работы, размеры гонорара и порядок его выплаты, вписали все недостающее, подписали у автора и у руководства «Шерхана» и сделали ксерокопию с подписанного экземпляра, вместо того чтобы брать новый бланк договора и вписывать туда все, начиная с имени переводчика и кончая его паспортными данными. Век прогресса. Вероятно, ксерокс стоит там же, где и факс, и на столе, на котором скрепляли откопированные листы договора, лежал и листочек с посланием дилерам. И попался под руку, точнее, под степлер.

Вполне вероятно. Она еще раз пробежала глазами список книг, предполагаемых к изданию в октябре 1995 года, и вдруг насторожилась. Книг было много, но два названия показались ей знакомыми. Она их видела совсем недавно в бумагах Соловьева. В его договорах.

Настя быстро перелистала содержимое красивой кожаной папки. Да, вот одна из книг, с простеньким названием «Честь самурая», договор заключен 4 апреля 1993 года сроком на один год, в течение которого издательство «Шерхан» имеет право издавать и распространять роман. Но год истек 4 апреля 1994 года. Как же «Шерхан» может издавать книгу в октябре 1995 года? Никак не может. Права не имеет. А вот и второе название, такое же оригинальное: «Смерть самурая». С фантазией у этого японского писателя все в порядке, это уж точно. Да, но перевод романа «Смерть самурая» был сдан в издательство 1 сентября 1993 года, и в этот же день был заключен точно такой же годовой договор, который благополучно истек 1 сентября 1994 года. Ах, мошенники!

Она вспомнила купленный на площади у трех вокзалов роман «Клинок», пахнущий свежей типографской краской. То-то Соловьев был уверен, что книги давно нет в продаже, а она лежит себе на прилавках, однако же не залеживается.

Да, в поисках этой бумажки руководители «Шерхана» очень даже могли быть заинтересованы. Потому что, попадись она на глаза Соловьеву, он сразу же сообразит, что переиздавались книги незаконно. Уж он-то лучше, чем кто бы то ни было, помнит сроки по всем своим договорам. И вздумай Соловьев устроить скандал, последствия могли бы быть катастрофическими для издательства, вплоть до лишения лицензии.

Глава 13

Раскрывать карты перед издательством «Шерхан» оперативники не торопились. Кирилла Есипова для начала пригласили на Петровку побеседовать о Соловьеве – единственном на данный момент реальном подозреваемом в двух убийствах. Настю при этом строго-настрого предупредили: сидеть в кабинете и по коридорам не шастать. Есипов видел ее на дне рождения Соловьева, и не нужно, чтобы у него возникли сомнения в роде ее занятий. Другой вопрос – кто должен с ним беседовать. Генеральный директор издательства – не какой-нибудь уголовник, которого нужно прижимать в угол и демонстрировать ему силу. Судя по найденному Настей документу, речь пойдет о финансовых и налоговых нарушениях, выявлять и доказывать которые российские правоохранительные органы пока не очень-то умеют. Поэтому и тональность разговора, и его тактика должны быть совсем иными. Полковник Гордеев решил взять беседу с Есиповым на себя.

– Насколько я понимаю, – начал Виктор Алексеевич, – в последние годы вы тесно общались с Соловьевым. Судя по уединенному образу жизни Владимира Александровича, возьму на себя смелость утверждать, что основной круг его общения замыкался на вашем издательстве. Я прав?

– В известном смысле, – согласно кивнул Есипов. – Во всяком случае, в последние два года он действительно общался в основном с нами. После болезни он с головой ушел в работу и занимался только ею.

– Кстати, а чем Владимир Александрович заболел? – невинно поитересовался Гордеев. – Что с ним случилось?

– Вы знаете, он не любит об этом говорить. Дело в том, что у него трагически погибла жена и после этого сын полностью отбился от рук, связался с дурной компанией. Владимир Александрович очень остро это переживал, и его болезнь имеет невротическое происхождение. Понятно, что он, как мужчина самолюбивый, не хочет об этом говорить.

– В какой больнице он лежал?

Есипов развел руками.

– К сожалению, не знаю.

– Но ведь он пробыл там достаточно долго, – заметил полковник. – Неужели вы ни разу его не навестили?

– Ну, у нас отношения были на тот момент не настолько близкие, – улыбнулся Кирилл. – Он ведь один из наших переводчиков, а не личный мой друг. Он связался по телефону с Семеном Воронцом, это наш главный редактор, и сообщил, что заболел, так что перевод, над которым он в то время работал, будет закончен позже, чем планировалось. Вот, собственно, и все.

– Однако вы приехали поздравить его с днем рождения. Разве это не свидетельствует о более личностных связях?

– Что вы! – засмеялся Есипов. – Мы умеем работать с переводчиками и авторами, обязательно поздравляем их с днем рождения и со всеми праздниками. Мы так относимся не только к Соловьеву.

– Это похвально, – одобрительно кивнул Виктор Алексеевич. – Расскажите мне о нем все, что знаете. Я хочу понять, кто мог проникнуть в его дом и застрелить помощника и любовницу. У вас нет никаких предположений?

– Абсолютно! – горячо откликнулся Есипов. – Ни малейших предположений. Ни одной догадки. Ума не приложу, кому мог понадобиться Андрей. Да и Марина тоже. Может быть, ее отвергнутый возлюбленный? Выследил, пришел ночью, принял Андрея за хозяина и убил обоих.

– Интересное предположение. Об этом стоит поговорить более подробно. Кстати, а вы не допускаете мысли, что этим ревнивцем мог оказаться сам Соловьев? Он мог заметить, что между Мариной и Андреем что-то происходит, подловил момент, когда она приехала ночью на свидание, дождался, когда они оба спустятся вниз, и застрелил их. Нет?

– Что вы! – На лице Есипова был написан такой неподдельный ужас, что Гордеев чуть не расхохотался. – Выбросьте это из головы. Что угодно, только не это.

– Ну почему же? Если вы не очень хорошо знаете Соловьева, то как можете быть уверены?

– Я хорошо знаю Андрея, – твердо ответил Кирилл. – Он никогда не позволил бы себе ничего подобного.

– Поподробнее, пожалуйста, – заинтересованно попросил Гордеев. – Кто такой Коренев, как давно вы его знаете?

– Андрюша работал у нас курьером-водителем. Необыкновенно дисциплинированный, собранный, исполнительный. Вот я приведу вам только один пример, и вам как работнику милиции сразу все станет понятно. До Андрея у нас водителем работал другой парнишка, так двух недель не проходило, чтобы мы не ездили в ГАИ спасать его права. Постоянно нарушал правила, а ведь кто сейчас их не нарушает? По-моему, все. Работники ГАИ как с цепи сорвались, останавливают всех за малейшее прегрешение, даже машины со спецсигналами, даже водителей в милицейской форме. А когда за руль сел Коренев – все. Как отрезало. Мы вообще забыли, как начальника ГАИ зовут. А при прежнем водителе мы уж всю московскую ГАИ по именам и званиям знали. Андрюша правильно понимал слово «нельзя». И твердо знал, что если нельзя, но очень хочется, то все равно нельзя.

– Как же вы такого золотого работника отпустили?

– Видите ли… – Есипов замялся. – Это был вынужденный шаг. До Андрея у Владимира Александровича был помощник, которого мы ему подыскали. Так вот, этот помощник не оправдал доверия и нагло пользовался беспомощным состоянием Соловьева. Воровал, обманывал, по ночам девок приводил. Когда Владимир Александрович это понял и выгнал его, нам было очень неудобно, мы же вроде как поручились за парня, сами привели его в дом. И чтобы как-то реабилитироваться, мы должны были подыскать на замену человека совершенно безупречного, в котором мы могли бы быть уверены как в себе. Андрей Коренев был самой подходящей кандидатурой. И Владимир Александрович, насколько я знаю, был им очень доволен. Поэтому я могу с уверенностью утверждать, что Андрей никогда не позволил бы себе ничего за спиной хозяина. Тем более шашней с его возлюбленной.

– Редкий человек, – согласился Гордеев. – В наше время таких поискать. Кстати, вы давно его видели в последний раз?

– Дней десять назад, он привозил от Соловьева готовую рукопись.

– А до того?

– До того? – Есипов задумался. – Только в день рождения, пожалуй. Да, точно, пятого апреля мы с Воронцом и Автаевым приезжали поздравить Соловьева.

– И по телефону не общались?

– Ну как же, он звонил нам, чтобы договориться, когда ему приехать с рукописью. Конец не ближний, ехать без предупреждения рискованно, а вдруг Воронца на месте нет?

– А что, кроме Воронца, никто у него рукопись не примет?

– Нет. Это правило. Рукописи принимает только ведущий редактор серии. Воронец ведет серию «Восточный бестселлер», и работы Соловьева принимает только он. И потом, даже если просто привезти рукопись и оставить ее на столе, все равно придется приезжать еще раз. Редактор в присутствии автора или переводчика определяет объем рукописи, передает дискету в производственный отдел, где ее проверяют и переписывают текст в компьютер. Если в договоре предусмотрена выплата части гонорара в момент передачи рукописи, то издательство выдает деньги. Но для этого нужно подтверждение редактора, что рукопись сдана в надлежащем виде и без нарушения сроков. Если срок нарушен, то с переводчика вычитается штраф, определенный процент за каждый день просрочки, и это тоже определяет редактор. Короче, сами видите, приезжать и не застать Воронца – бессмысленно.

– Давайте еще раз уточним. Вы общались с Кореневым пятого апреля, когда приезжали поздравить Соловьева с днем рождения. В следующий раз вы общались по телефону, когда Коренев договаривался о времени приезда в издательство. Правильно?

– Да.

– Кому он звонил? Лично вам или Воронцу?

– Вообще-то Воронцу, но Семена не было на месте, и Андрея соединили со мной.

– И что было дальше?

– Я сказал, что Семен будет на следующий день с одиннадцати до шести и Андрей может приехать назавтра в любое время.

– Он после этого перезванивал Воронцу?

– Н-не знаю, – неуверенно произнес Есипов. – Кажется, нет. Во всяком случае я не помню, чтобы Семен говорил мне об этом.

– Хорошо. На следующий день Коренев приехал. Так?

– Да. Часов около пяти вечера.

– К вам он заходил?

– Нет, специально не заходил. Семен зашел подписать бумагу на выплату денег Соловьеву, я понял, что Андрей приехал, и сам зашел в кабинет Воронца. Хотел спросить, как дела у Владимира Александровича.

– А почему об этом надо было спрашивать у Коренева? – удивился полковник. – У самого Соловьева вы спросить не могли?

– Я уже говорил, он никогда не жалуется на здоровье, считает, что это недостойно настоящего мужчины. А у нас производство, причем производство плановое. И мы должны точно знать, сможем мы издать книгу в запланированные сроки или нет. Конечно, когда речь идет о в принципе здоровом человеке, мы не думаем каждые пять минут, что он может заболеть. Но когда речь идет об инвалиде, мы должны постоянно держать в уме, что он может выйти из строя в любой момент и надолго задержать рукопись. Понимаете? Поэтому я при каждом удобном случае спрашивал Андрея о здоровье Владимира Александровича. А самого Соловьева послушать – так его можно хоть завтра в космос отправлять. Даже на головную боль никогда не посетует. Необыкновенно стойкий характер.

– И что же вам ответил Коренев в тот раз?

– Что все хорошо, проблем нет. Взял следующую книгу для перевода, Семен тут же составил новый договор, позвонил Соловьеву, по телефону согласовал с ним сроки и размер гонорара, подписал договор у меня и передал Андрею, чтобы тот дома получил подпись переводчика и потом при случае завез в издательство.

– Вы передали с Кореневым один экземпляр договора?

– Два. Один Соловьев подписывал и оставлял у себя, второй возвращал нам.

– Вы делаете два первых экземпляра или ксерокопируете?

– Конечно, копируем. Это не нарушение. Нигде не сказано, что оба экземпляра должны быть первыми. А что, это неправильно? – вдруг забеспокоился Есипов.

– Я думаю, что, раз у вас не было с этим никаких трудностей, значит, правильно, – успокоил его Гордеев. – Припомните, пожалуйста, как можно подробнее, о чем вы говорили с Кореневым по телефону и во время встречи в издательстве.

– По телефону – только о времени его приезда к Воронцу. А в издательстве – о том, что Владимир Александрович по-прежнему держит хороший темп, работает быстро. Может быть, благодаря уединенному образу жизни. Его ничто не отвлекает.

– Кто это сказал? Вы или Коренев?

– Андрей.

– А вы что на это ответили? Возразили?

– Нет, почему я должен возражать? Это же правда.

– Но ведь у Соловьева была любовница. Разве он на нее не отвлекался?

Есипов пожал плечами.

– Откуда мне знать? Я вообще узнал о ее существовании только теперь, когда ее убили.

– Хорошо, Кирилл Андреевич. Значит, из того, что говорил Коренев, никак нельзя было понять, что Собликова его интересует?

– Нет. Абсолютно.

– Каких еще знакомых или друзей Соловьева вы знаете?

– Еще? – Он задумался. – Сын. Но Владимир Александрович с ним почти не общается. Омерзительная личность.

– Чем же парень ему так досадил?

– Да ничем особенным. Просто мразь – и все. Наглый, лживый, ленивый, беспутный. Соловьев, как я уже говорил, избегает рассказывать о своих несчастьях. А такого сына он воспринимает именно как несчастье.

– Еще кто?

– Еще на дне рождения у него была женщина. Владимир Александрович сказал, что она его давняя знакомая. Совсем давняя, еще с тех времен, когда он в аспирантуре учился.

– Вы ее в первый раз видели?

– В первый. Как я понял, они много лет не встречались.

– Кто она такая? Чем занимается? Как ее зовут?

– Зовут, кажется, Анастасия, фамилию не знаю. Юрист на какой-то фирме. Подробнее Соловьев не рассказывал, а я не спрашивал.

Гордеев снял очки, сунул дужку оправы в рот и задумчиво погрыз ее. Потом положил очки на стол и вздохнул.

– Видите ли, Кирилл Андреевич, небольшая загвоздочка у нас с вами выходит. Соловьев категорически отрицает, что знал о присутствии Собликовой в своем доме той ночью. Как же так могло получиться? Человек не знает, что его любовница у него ночует? Абсурдно. Не знать об этом он мог только в одном случае: если Собликова приехала ночью и потихоньку вошла в дом. И зачем? Ответ может быть только одним: она приехала, чтобы уединиться с Кореневым. Значит, все-таки ревность, и Андрей ваш совсем не такой порядочный, как вы мне тут живописали.

– Этого не может быть. Я не могу в это поверить. Я не мог ошибиться в Андрее, он никогда так не поступил бы. Никогда.

– Тогда остается одно. Соловьев лжет, о присутствии Собликовой он знал. А коль он говорит неправду, стало быть, он замешан в этом преступлении.

– И этого не может быть.

– Но, Кирилл Андреевич, голубчик, третьего-то не дано, – развел руками Гордеев и виновато улыбнулся. – Может быть, у меня фантазии не хватает? Может быть, я чего-то не понимаю или не знаю? Предложите мне свой вариант событий. Потому что по моим вариантам, что так, что эдак, все одно выходит, что Соловьев виноват. Помогите же мне, если можете.

Но никакого третьего варианта Кирилл Есипов предложить не смог.
* * *
Выждав минут десять после ухода Есипова, Виктор Алексеевич зашел в кабинет к Насте.

– Ну Есипов! – восхищенно заявил он. – Ну мужик! Кремень. За Соловьева своего горой стоит. Не может он быть убийцей – и все тут.

– Но он действительно не может быть убийцей, – возразила Настя.

– Деточка, ты сколько времени знаешь Соловьева?

– Когда-то знала в течение полутора лет.

– И близко?

Она покраснела, но решила не врать.

– Очень близко.

– Он сильно изменился за эти годы?

– Практически нет.

– Вот видишь. Ты имеешь право утверждать, что он не убийца, другой вопрос, права ли ты и поверю ли я тебе. А Есипов-то? Он же уверяет меня, что близко с Соловьевым не знаком. Ничего личностного в их отношениях не было. Откуда же такая уверенность?

– Может, он дурака валяет? Знает, что тот вполне может быть виновным, но выгораживает? – предположила она.

– Да нет, Стасенька, тут что-то другое. Я нутром чувствую. Но одно несомненно: он панически боится, как бы Соловьева не обвинили в убийстве. Именно панически. До дрожи в голосе и мышечных судорог. Владеет-то он собой не очень хорошо, опыта, видно, нет с сыщиками общаться. Так обычно бывает, когда речь идет либо о близких родственниках, либо о том, что вся комбинация выстроена с целью навесить это преступление на кого-то конкретного, но никак не на Соловьева. Поскольку Кирилл Андреевич в близких отношениях с переводчиком не состоит, остается вторая версия. Подозрение должно пасть на кого-то, кого нам подсовывают уже сейчас или подсунут в ближайшем будущем, а наши грязные домыслы в отношении Владимира Александровича портят нашим неизвестным доброжелателям всю игру. Что скажешь?

– Есть третий вариант, – задумчиво сказала Настя, вытаскивая сигарету. – Ничего, если я закурю?

– Валяй, ты уже старая, тебя не перевоспитать. Так что за вариант?

– Соловьев этим издателям, конечно, не близкий родственник, не сват и не брат, и выгораживать его нет никаких причин. Ну, знает он два редких языка, ну, переводит быстро и качественно, ну, делают они на нем большие деньги, но, если его обвинят в убийствах и посадят, они найдут других переводчиков. Конечно, специалисты с японским и китайским языками на дороге не валяются и на каждом углу их не сыщешь, но найти все-таки можно. Но они не хотят другого. Они хотят, чтобы с ними работал именно Соловьев. Вопрос: почему?

– Вопрос хороший, – ехидно усмехнулся Гордеев. – Главное – оригинальный. Только я что-то ответа не слышу.

– Сейчас услышите. Только дайте слово, что бить не будете.

– Не обещаю. Может, стукну пару раз по мягкому месту. Говори.

– «Шерхан» постоянно делает «левые» тиражи и имеет на этом колоссальные деньги. При этом «левые» тиражи делаются не только в течение срока издательского договора, но и после него, что грубо нарушает права переводчика. За тираж, сделанный после истечения срока договора, они обязаны ему заплатить. А они, судя по всему, такой мелочью пренебрегают. И насколько я понимаю, фокус весь в том, что Соловьев ведет очень уединенный образ жизни, в город выезжает несколько раз в год со строго определенной целью и тут же возвращается домой. И мало с кем общается. Эдакий затворник. При таком образе жизни он почти со стопроцентной вероятностью не узнает, что книги появляются на прилавках после истечения срока действия договора. Любой другой переводчик об этом узнает очень быстро, с ним такие номера не пройдут. Если я не ошиблась, весь сыр-бор как раз и разгорелся из-за того, что к Соловьеву случайно попала бумажка, из которой явно видно такого рода нарушение.

– А ты не передергиваешь? – недоверчиво спросил Виктор Алексеевич. – Уж больно чудно. Раньше мы с таким не сталкивались.

– Так раньше и жизнь была другая. Вся издательская деятельность была монополизирована государством, в тираже каждый экземпляр был на учете, там не смошенничаешь. И то, кстати, не факт, что раньше так не делали. Братьев Вайнер, братьев Стругацких или какую-нибудь «Анжелику» при существовавшем тогда спросе можно было выпускать миллионными тиражами – все бы разошлось в мгновение ока. А вы видели когда-нибудь книгу, на которой стоял бы тираж в миллион экземпляров?

– Видел, – уверенно отпарировал Гордеев. – Отчетный доклад ЦК очередному съезду партии. И бестселлеры дорогого Леонида Ильича.

– Вот-вот. А я зато видела сборник стихов Евтушенко, изданный в начале семидесятых тиражом в сто тысяч экземпляров, так его днем с огнем было не сыскать. Из магазинов в три дня смели, из-под полы перепродавали втридорога. Так что, уверяю вас, Виктор Алексеевич, при хорошем знании рынка и покупательского спроса и при налаженной сети реализации деньги на книгах можно делать совершенно сумасшедшие. И наши издатели из «Шерхана» очень не хотят, чтобы об их доходах узнал переводчик Соловьев, которого они нагло обманывают, пользуясь тем, что он инвалид и из дома почти не выходит.

– Хорошо, допустим, ты меня убедила. Бумажка случайно, по чьему-то недосмотру попала к Соловьеву, шерхановцы подсылают к нему Собликову, которая втирается в доверие с помощью Коренева и пытается найти эту бумажку раньше, чем ее обнаружит переводчик. Но кто их убил-то? Если не сам Соловьев, то кто? И если не из ревности, то из-за чего? Есть у тебя идеи?

– Ни одной, – честно призналась Настя. – Ни самой малюсенькой. То есть я понимаю, что нужно раскопать все, что можно, про Коренева и Собликову. Особенно про Собликову, учитывая ее криминальную деятельность в прошлом и в настоящем. Вероятно, убить хотели кого-то одного из них, а второй просто под руку попался и видел убийцу. Из гостиной двери ведут в кабинет и в спальню Соловьева, обе комнаты расположены рядом. Со второго этажа спуск пологий, не ступеньки, а пандус, чтобы Соловьев мог ездить на своей коляске. И ведет этот пандус тоже в гостиную. В гостиной горел свет, Коренев успел включить его, когда спустился со второго этажа. Если, конечно, все было так, как нам рассказал Соловьев. Судя по положению трупов и дальности выстрелов, Коренев спустился, включил свет и сразу увидел кого-то, кто стоял уже почти у выхода из гостиной в холл. До этого в гостиной было темно, и незнакомец, услышав шаги по пандусу, хотел скрыться, но в темноте и в незнакомой комнате не смог сделать это достаточно быстро. Ведь ему нужно было двигаться очень осторожно, чтобы ничего не задеть и не нашуметь. Короче, когда Коренев зажег свет, то увидел в гостиной чужого и, вероятно, вскрикнул. На крик из кабинета выскочила Собликова, и чужой дядя их, не долго думая, порешил. Труп Коренева лежал у самого пандуса, труп Собликовой – на пороге кабинета. Вопрос в том, кто был истинной целью ночного гостя: Собликова, Коренев или сам Соловьев? Либо он вообще был случайным человеком, например грабителем, который ночью приехал осмотреться на местности и выбрать объект будущего преступления, не бросаясь в глаза жильцам. Заметил неплотно прикрытую дверь, вошел и нарвался на неприятность.

– Прелестно, – хмыкнул Гордеев. – Четыре версии, и по каждой работы непочатый край.

– Ребята работают, – возразила Настя, – напрасно вы так.

– Неужели? Ладно, завтра с утра на оперативке я и заслушаю, как они работают. Слушай-ка, у тебя аквариум дома есть?

– Откуда? Сроду не было.

– Жалко. А про морских черепах знаешь что-нибудь?

– Ничего. А зачем вам?

– Моей Надежде Андреевне ученики двух морских черепашек подарили вместе с аквариумом. Так ты представляешь, они сырое мясо жрут! Как ты думаешь, это нормально или нет? Разве морской житель может есть мясо? Патология какая-то!

– Ну здрасте! – рассмеялась Настя. – А акулы? А крокодилы? Очень даже едят, и с удовольствием.

– Скажешь тоже, акулы. Они большие. А эти-то крохи, с ладонь величиной, а туда же. Забавные – ужас. Глазки голубые.

– Виктор Алексеевич, по-моему, вы заболели. Ну какие же могут быть голубые глазки у морских черепах с ладонь величиной?

– А я тебе говорю – голубые, – рассердился Гордеев. – И мордочки у них разные.

– Вы их различаете? – изумилась Настя.

– А как же!

– Тогда точно заболели. И имена дали?

– Дал. Донателло и Микеланджело.

Такого хохота стены тихого кабинета на пятом этаже в здании на Петровке, 38 не слышали никогда. В крайнем случае, очень давно.

– Вот ты смеешься, а напрасно, – с упреком сказал полковник, хотя по его лицу было видно, что он сам с трудом удерживается от смеха. – Мне еще обещали какую-то мексиканскую живность, тоже водную, вроде ящерицы, с огромными ушами, специально для похудения.

– Вы ее есть будете?

– Нет, я ее посажу в аквариум, а аквариум поставлю на кухне. Тот человек, который мне ее обещал подарить, похудел на восемь килограммов. Он садится есть, а эта Чебурашка к стеклу прилипает, уши растопырит, глаза выпучит и смотрит ему в рот. Страшная – жуть. Кусок в горло не лезет. Он сначала похудел, а теперь начал газеткой от нее закрываться. Одной рукой вилку держит, а другой – газету, чтобы не видеть эту неземную красоту.

Настя отерла ладонью выступившие от смеха слезы.

– С вами с ума сойдешь, Виктор Алексеевич, честное слово. Зачем вам худеть? Мы вас и такого любим.

– Нет, надо, надо, – уже серьезно ответил он. – Килограммов десять надо сбросить, они явно лишние. Вон китель скоро застегиваться не будет. Ладно, разрядились – вернемся к делам. Я вот еще что хотел тебе сказать. Я Есипова не дергал насчет его знакомства с Собликовой, пусть думает, что мы про Газель ничего не знаем, кроме того, что она убита в доме переводчика. Он первый в нашем разговоре назвал ее по имени, как будто само собой разумеется, что он знает эту Марину. А когда я назвал ее по фамилии, он не удивился и ничего не переспросил. Я на этом останавливаться не стал, незачем ему знать, что он допустил промашку. Зато стал очень подробно выспрашивать, когда и при каких обстоятельствах он в последнее время общался с Соловьевым и его помощником, о чем разговаривали. Все ждал, что Кирилл Андреевич мне скажет, мол, узнал от Коренева или от самого Соловьева, что там появилась дама по имени Марина. Ничего подобного! Он мне прямо открытым текстом заявляет, что узнал о существовании любовницы у Соловьева только после того, как ее убили. И в то же время говорит о ней как о знакомой. Так что ты ребят предупреди, пусть не вздумают у Есипова про Собликову спрашивать. Он должен быть уверен, что о связи между ними мы даже и не подозреваем. Пусть его ошибки накапливаются, придет время – мы его этими ошибками, как тухлыми помидорами, закидаем.

– Хорошо, я предупрежу.

Уходя, Гордеев в дверях столкнулся с Селуяновым. По Колиному лицу и взъерошенным остаткам волос было понятно, что по лестнице он бежал бегом.

– Ну, Аська, – задыхаясь, проговорил он, – ну, я не знаю… Твоя кличка теперь будет Ванга.

Гордеев, услыхав из-за двери эти слова, немедленно вернулся.

– Докладывай, – потребовал он.

– Это насчет бетона редкой марки. Мне дали список московских строек, где его использовали. Вернее, конечно, не так было. На заводе-изготовителе мне дали список фирм, которые этот бетон закупали. А уже фирмы дали мне списки строек, куда его отгружали. Одна из них – коттеджи «Мечты». При этом последний коттедж достраивался в декабре. То есть человек, который живет или бывает в «Мечте», вполне мог принести этот бетон на своей обуви в квартиру Черкасова. Но это пока только приблизительно. Я уже следователю сообщил, он сегодня возьмет образцы грунта в районе «Мечты» и направит на экспертизу, пусть сравнят с образцами, изъятыми в квартире Черкасова. Если ответ сойдется – все, Михаилу Ефимовичу от нас не уйти. Он же все время твердит, что никогда в «Мечте» не был и даже не знает, где она находится.

– Погоди, Коля, не так быстро, – попросила Настя. – Может быть, в «Мечте» бывал Бутенко, а вовсе не Черкасов, и грязь на ботинках тоже он принес.

– Но ты же сама говорила, что маньяк как-то связан с «Мечтой»! – возмутился Селуянов.

– Мало ли что я говорила! Просто это была единственная зацепка, ничем, между прочим, не подтвержденная. И я за нее схватилась как за соломинку.

– Да ну тебя, – расстроился Николай. – Я старался, бегал, выяснял, радовался, а теперь оказывается, что это и не нужно вовсе.

– Да не плачь ты, – вступил Гордеев. – Стройка – это хорошо в любом случае. Даже если грязь не из «Мечты», а из другого места. Потому что на стройке каких только гадостей не случается. Ловишь идею?

– Ловлю, – буркнул Селуянов.

– Тогда отдай список этих строек Короткову, пусть едет к Черкасову с очередным визитом. И тряханет его как следует. Пусть объяснит, зачем он туда ходил, чистоплюй этот. Тоже мне, женщины для него грязные чуть не с самого рождения, – припомнил полковник запись в дневнике Черкасова, которая его сильно покоробила.
* * *
Михаил Ефимович на «конспиративной» квартире вполне обжился и даже завел более или менее дружеские отношения с охраняющими его мафиозными «шестерками», которые поняли, что Черкасов никуда сбегать не собирается, и расслабились. Они устраивали длинные общие застолья и часами играли в преферанс, причем постоянно проигрывали своему пленнику. Как игрок Черкасов был классом выше, а поскольку охранники не понимали смысла игры «на интерес», то деньги в его кармане все время прибывали. Ребята, впрочем, оказались с нормальным характером, на свои проигрыши не злились, каждый раз с изумлением убеждаясь, что этот рыхлый, начавший полнеть длинноволосый пидер в очередной раз их обставил. Они решили использовать время вынужденного совместного пребывания для повышения квалификации и после каждой сыгранной раздачи требовали, чтобы Михаил им объяснил, где они ошиблись.

– У меня железный «семерик» был. Ничего не понимаю, куда одна взятка уплыла, – говорил громила с нежным именем Велик, произведенным от Савелия.

– Я сколько раз тебе говорил, если вистующий играет втемную, значит, он хочет скрыть расклад. Стало быть, какая-то масть лежит на разных руках не поровну. А может, и не одна. Зачем же ты ходишь с туза от длинной масти, не проверив предварительно расклад? Ты должен был пойти с маленькой, – терпеливо объяснял Черкасов. – Твой туз сразу же налетел на моего козыря. Вот тебе и взятка.

– Ну почему я все время без виста остаюсь? – удивлялся второй охранник, ростом пониже, но более накачанный, по прозвищу Фил.

– А зачем ты вистуешь, имея на руках вторую даму в козырях? Ты должен помнить, что игрок, делая заявку, закладывается на то, что на одних руках лежит третья дама. Если у него пять козырей, то он считает это как четыре взятки, а не как пять, потому один козырь уйдет на третью даму. Ты же видишь, что дама у тебя не третья, а вторая, стало быть, играющий возьмет на козырях все пять взяток. Ну и пасуй, не лезь на рожон. Преферансиста жадность губит.

В таких импровизированных занятиях на курсах молодого преферансиста дни проходили быстро и нескучно. Правда, прерываться приходилось, когда приезжал Коротков. Сегодня Юрий явился ближе к вечеру, когда теплая компания собиралась садиться за ужин.

– Поешьте с нами, – гостеприимно предложил Черкасов.

Вечно голодный Коротков с завистью принюхался к запаху жареной курицы с чесноком и специями, но от еды отказался.

– Михаил Ефимович, какой у вас распорядок уборки квартиры? – спросил он.

– В каком смысле? – растерялся Черкасов.

– Да в самом прямом. Как часто вы устраиваете генеральную уборку, моете полы, окна и так далее.

– Это из-за блокнота? Думаете, я должен был его найти, если не сам спрятал?

– Михаил Ефимович, не нужно догадок, ладно? Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

– Окна я мою два раза в год, весной и ранней осенью.

– А полы?

– У меня всюду линолеум, кроме комнаты, я его мою примерно два-три раза в неделю.

– Понятно. А в комнате?

– Господи, я не понимаю, какое это имеет значение…

– Михаил Ефимович, мы же договорились, что вы будете отвечать на мои вопросы, а не задавать мне свои.

– В комнате у меня ковер. Я его чищу пылесосом где-то раз в месяц. И зимой, когда снег выпадет, выношу на улицу и выбиваю.

– А пол?

– Когда снимаю ковер, пол мою во всей комнате, а в другое время только открытые участки. Чтобы снять ковер, надо мебель двигать.

– Значит, пол под ковром вы моете один раз в год?

– Совершенно верно.

– Когда вы это делали в последний раз?

– Когда? – Черкасов задумался. – В начале декабря, пожалуй. Да, еще Олег был жив. Точно. Он помогал мне сдвинуть мебель и свернуть ковер.

– Поточнее можете вспомнить?

– Надо посмотреть календарь. Это могло быть только в субботу или в воскресенье.