1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
			
Утром, заступая на дежурство, Звягин встретил на станции усталого после ночи Джахадзе.
			
– Слушай анекдот. Начальник и подчиненный в поезде. Подчиненный вертится, кряхтит. «Ты чего?» – «Пить охота…» – «Так пойди напейся!» – «Вставать лень…» – «А принеси-ка мне стакан воды!» – «Слушаюсь». «Принес? А теперь выпей. Теперь все в порядке?» – Пиратская физиономия Джахадзе выразила недоумение:
			
– Этот анекдот я слышал от своего дедушки, но там был генерал и денщик.
			
– Вечные сюжеты. Что я ценил в армейской системе: дан приказ – изволь выполнять, и никаких сомнений. А тут…
			
– Кому и что ты хочешь приказать? – догадался Джахадзе.
			
– Нельзя приказать быть свободным, – маловразумительно ответил Звягин.
			
Джахадзе подумал, разъяснений не дождался и шагнул к дверям.
			
– Ты знаешь, кто такой Шервуд Андерсен? – окликнул Звягин.
			
– Пол Андерсен был штангист, – порылся в памяти Джахадзе.
			
– Я тоже до вчерашнего дня не знал. Жена просветила. Ему было уже сорок лет, и он был владельцем рекламной конторы, когда однажды утром он посмотрел на стены, плюнул на пол, снял с крючка шляпу и вышел, не закрыв за собой дверь. И никогда в жизни в контору больше не возвратился.
			
– А что с ним стало? – заинтересовался Джахадзе.
			
– Стал знаменитым писателем. Ладно, езжай спать, у тебя под глазами круги.
			
– Если б стать знаменитым писателем было так просто, все конторы стояли пустые настежь.
			
– Картина слишком красивая, чтоб быть реальной. Я тут одному-то конторщику мозги не могу вправить, а ты бросаешься к мировым масштабам.
			
Он скромничал. Володина жизнь теперь била ключом, и все, как говорится, по голове: мозги вправлялись. Дни складывались в недели, и ни одна неделя не обходилась без происшествий.
			
Он филонил дома с привычной простудой, полеживал поутру с книжечкой, оставшись один, когда в дверь отчаянно зазвонили. Прошлепал в трусах:
			
– Кто там?
			
– Откройте, ради Бога, скорее, – задыхающийся женский голос.
			
В дверном глазке – светловолосая девушка, пальтишко запахивает на горле, милая вроде, испуганная вроде… на площадке больше никого нет.
			
– Пожалуйста, впустите меня, скорее!.. – Володя растерянно протянул руку за своим пальто к вешалке, задрапировался им, и отворил. Девушка влетела молниеносно и бесшумно и захлопнула за собой дверь. Нашла взглядом и повернула выключатель.
			
– Уф-ф… – с огромным облегчением перевела дух она.
			
– Э-э… вы не объясните, в чем дело?.. – спросил Володя, в меру ошарашенный этим явлением.
			
– Простите. Сейчас все объясню, конечно, – благодарно произнесла девушка, налаживая дыхание. – Такое вторжение… Ну, бывают в жизни ситуации… понимаете?..
			
Он начал понимать, кивнул с превосходством благополучного хозяина над застигнутым грозой гостем, и даже перестал стесняться своих голых ног из-под пальто.
			
– Ну, как мужчина женщину, вы меня можете понять, наверное?.. Я была… в гостях… ну, у человека… и тут…
			
Володя сочувственно кивнул и улыбнулся осторожно. Девушка была определенно мила. Лет двадцати пяти, не старше. Глазки карие, ресницы мохнатые, ручки маленькие, – это он рассмотрел уже в комнате, куда они как-то незаметно переместились.
			
– Вы садитесь, – предложил он, и она села.
			
– Короче, пришлось удирать, – она состроила комическую гримасу, а сама еще подрагивала. – Простите, – сказала она, – колотит еще. У вас не нашлось бы капельку чего-нибудь выпить?
			
– Если вас устроит дешевый портвейн… – промямлил Володя.
			
– Обожаю его как память о студенческих годах. – «Сколько же ей лет?..» Он полез в стенной шкаф и из старой коробки со щетками и кремами извлек завернутую в газету бутылку – заначка профессионала. На кухне открыл ее, нацепил быстро штаны и свитер, прихватил рюмки.
			
– А можно ударную дозу? – невинно спросила она. Он улыбнулся, пожал плечами; применили стаканы, и удачно применили, просто сказочно славно день начинался.
			
– Если уж за знакомство – меня зовут Марина.
			
– Володя. Что же вы не снимаете пальто? давайте, я повешу в прихожей.
			
– Меня все еще трясет. Можно, я посижу пока так?
			
Бутылка кончилась быстро, и Володя воспарил в высокие выси, любуясь красавицей. Если вам доведется пить в обществе, найдите взглядом самую некрасивую женщину и не отводите глаз на протяжении всего времени; в тот момент, когда она покажется вам милой и желанной – встаньте и идите домой: вы пьяны; так гласит древний английский рецепт. Но Марина была в самом деле красива, и ясный блеск глаз, нежный поворот шеи, изысканная впадинка под скулой – все было всамделишным, а не алкогольной иллюзией.
			
– Вам не жарко? – спросил Володя, невинно желая (кроме естественного гостеприимства, да и невоспитанно, в конце концов, сидеть в гостях за столом – в пальто) увидеть чуть больше, чем позволяла угадывать мохнатая бежевая ткань на жесткой, очевидно, подкладке.
			
Марина достала из кармана длинную красную пачку, вытащила тонкую коричневую сигарету, душисто пыхнула от поднесенной им спички и просто сказала:
			
– У меня под ним ничего нет. Не успела.
			
– А? – идиотски спросил Володя, раскрывая рот набок, как хваченный кондрашкой.
			
– Хотя и жарко, – улыбнулась Марина, встала, расстегнула пуговицы, глядя ему в глаза, сняла пальто и повесила на спинку соседнего стула.
			
На ней были чулки и туфли.
			
Она была безупречна; а все подробности потрясенный Володя пожирал выпученными глазами по отдельности и в совокупности, и чувство реальности покинуло его, а вместо него появилось другое чувство, как нельзя более естественное. Она села, закинула ногу на ногу и продолжала курить.
			
– Сейчас я бы с удовольствием выпила кофе, – улыбнулась она.
			
Володя деревянно кивнул, не своим голосом идиотски сказал:
			
– Естественно, – хотя что ж тут было естественного, с другой стороны, и, шарахаясь и задевая стены, пошел на кухню. Там он уронил ряд предметов кухонной утвари и сварил кофе.
			
– Надеюсь, я вас не очень шокирую, – просто и дружественно произнесла Марина, прихлебывая.
			
– Н-нет, – проблеял он, тщетно изображая, что все в порядке.
			
– А душ тоже можно принять?
			
– П-пы-пожалуйста. Через минуту она высунулась из ванной, где шумел душ:
			
– Володя, извините, вы не заняты? Можно вас на минуточку?
			
Он пошел на зов, с трудом храня равновесие в карусели грез, видений, мечтаний и прочих вожделений.
			
– Я злоупотребляю вашим гостеприимством, но если бы вы были так любезны потереть между лопаток, – она была сама вежливость, воспитанность и простота, и от этого контраста ее тона и ситуации, к которой этот тон применялся, у Володи заклинивало мозги.
			
– Я бы советовала вам раздеться, а то всю одежду намочит,порекомендовала она, – изгибаясь всем задним фасадом под его рукой с намыленной губкой.
			
Шнур догорел. «Не может быть!!» – взорвался в мозгу динамитный патрон, и Володя, ослепнув от предощущения невозможных наяву блаженств, бросился в море любви.
			
Это оказалось весьма бурное море, ласковое и нежное, где шторм и штиль сменяли друг друга, а качка бросала до небес, отделяя душу от тела, и неизвестно, сколько именно алмазов можно насчитать в упомянутых небесах, но море было бескрайне и неутомимо, и Володя сосчитал все алмазы, или во всяком случае гораздо более, нежели мог предполагать.
			
– Откуда ты взялась?.. – неземным голосом вопросил он, с трудом всплывая в реальность, где через полчаса дочка должна была вернуться из школы.
			
– С улицы, отвечал Гаврош. – Она поцеловала его, встала с измочаленной постели и пошла в душ. – Нет-нет, теперь я сама.
			
После душа влезла в пальто, из другого кармана извлекла косметичку и стала набрасывать грим.
			
– А теперь – еще кофе и пару бутербродов. – Скомандовала. Ласково, но скомандовала.
			
Он неверными руками напялил домашний наряд и выполнил приказ, плывя в сладком изнеможении.
			
– Послушай… почему? – Она проглотила кусок и улыбнулась ему.
			
– Я что… нравлюсь тебе?..
			
– Кокетка, – сказала она. – А что, такой мужчина, как ты, может не нравиться женщине?
			
– Да чем, собственно?.. – Он добросовестно осмотрел себя взором глаз и взором мысленным, и пожал плечами.
			
– В тебе масса мужества, которое только и жаждет реализации, – пояснила она. – И настоящая женщина это всегда чувствует. А этому, знаешь, очень трудно противиться.
			
Володя сглотнул.
			
– У меня никогда в жизни так не было, – сказал он.
			
– У меня тоже, – с некоторым укоризненным назиданием прозвучал ответ.
			
Она взглянула на настенные часы и встала уходить, и он ее не удерживал, а даже воспринял предстоящий уход с благодарностью, потому что до прихода дочери оставалось минут десять, пожалуй.
			
– Телефон дай, – попросил он в прихожей.
			
– Не надо, – покачала она головой.
			
– Почему?!
			
– Это было так хорошо… и неожиданно… как сказка… так в жизни даже не бывает…
			
– Я не могу больше не увидеть тебя!!! – он был опять сбит с ног, ошарашен, смят.
			
– Ну что ты, – она ласково поцеловала его в щеку. – У тебя, конечно, много женщин… ты донжуан, ловелас, бабник, трахальщик, что там еще…
			
– Нет!!! – закричал Володя.
			
– Не смеши меня, милый, я не девочка. Будем это считать просто приключением. Но это было самое замечательное приключение в моей жизни, – с искренностью и страстью прошептала она.
			
– Ты мне позвонишь?
			
– Не надо.
			
– Почему?!
			
– Потому что еще одна такая встреча – и я не смогу без тебя жить. За эти несколько часов все во мне перевернулось, понимаешь? У женщин это не так, как у мужчин.
			
– У меня тоже перевернулось!
			
– У тебя семья. Дети.
			
– Я все равно уеду! – вырвалось у него.
			
– Куда?
			
– В Америку! – отчаянно выдал он.
			
– Говорят, там женщин еще больше, чем здесь, – улыбнулась она и открыла дверной замок. – Мне пора бежать, милый. – И только тут он спохватился:
			
– Но куда же ты… так?.. Она махнула рукой:
			
– Схвачу машину… ничего, не простужусь. – И, выскользнув из его объятий, исчезла, защелкнув за собой дверь.
			
Володя добрел до постели и рухнул в полубессознательном состоянии. Он щипал себя и мотал головой,. но на столе стояли две чашки, и два стакана, и окурки в пепельнице были тонкие, коричневые, и ныло тягуче и сладко внизу живота.
			
Окурки. Он взглянул на часы и стал быстро прибираться, успев даже постелить чистую простынь: «Был жар, вспотел…»
			
Ну, пот-то высох, и был смыт душем, и видение рядом под душем колыхалось помрачающе; а вот жар не вовсе исчез, прижился в глубине, как рдеющий уголь под пеплом и золой, способный в любой миг дать пламя, яркое, с треском, только раздуй его.
			
Пришло вдруг письмо от однокашника из Штатов. Однокашник расписывал прелести своего житья и осведомлялся иезуитской вкрадчивостью, насколько счастливо Володя живет, не мрет ли еще с голоду Питер, и не задумывался ли его старинный друг (вот те раз! ужели друг? а в общем и верно друзьями вроде были – так показалось Володе сквозь ностальгическую дымку годов) насчет сменить место пребывания, рвануть в большой мир?
			
Володя перечитывал письмо, запивал информацию портвейном, всю суррогатную мерзость которого вдруг явственно ощутил, словно сам побывал в пресловутом «большом мире» и контраст тамошнего и нашего пойла ушиб его, и бетонная мрачность боролась в нем с огненными выбросами надежды.
			
Уверенность в себе кристаллизовалась в нем, странным образом одновременно увеличивая и мнительность, но мнительность эта была какая-то отстраненная: он изучающе ловил взгляды детей, и ему определенно казалось, что его несчастность распространилась и на них, он обделил их радостями жизни, и они только терпят его, тяготясь.
			
А в институте замдиректора при встрече виновато вздохнул и посочувствовал: скверно выглядите, не развернуть вам здесь своих возможностей… да что поделать, приличных вакансий не предвидится, более того – реорганизация, экономическая самостоятельность, сокращение штатов, поскольку профиль сужается.. так что если вас куда-нибудь приглашают, будем рады, не стесняйтесь!..
			
Жена при очередном скандале (муж стал выдержаннее, высокомерен стал даже – крепковат, еще смеет таким быть!) отрезала прямо: так дальше жить нельзя, это не жизнь, – надо что-то решать. Он мысленно ухватился за эту фразу, как за брошенный ему спасательный круг (сама толкнула!).
			
Но это был еще не толчок – так, легкое колыхание, лишь слабое предвестие землетрясения. Каковое и не замедлило разразиться.
			
– Володя, обсчет нулевого цикла по проекту УЛАН-2 можете сейчас срочно занести? – позвонил на его этаж замдиректора.
			
– Но вы же знаете, я работаю над этим дома… и творческий день мне под это и дан.
			
– Да, помню. Дело срочное, тут заказчик позвонил, вылетает. Вот что возьмите мою машину, шофер сейчас спустится, быстренько домой – и обратно. И прошу в… в половине первого, успеете, ко мне.
			
Открыв дверь квартиры, Володя был парализован странным звуком. Звук вошел игольчатым металлом в мозг его костей, и тело утеряло способность двигаться. Но слух кое-как действовал, и слух подсказывал, что звук доносится из спальни.
			
Мысли рванули с отрывистой скоростью пулеметной очереди. Что он открыл дверь не к себе. Но – вешалка в коридоре: их вещи. И еще что-то. Вроде плаща. Незнакомого. Или куртки. Чужой. Что – сын еще слишком юн; ах подлец! Нет… Кто здесь?! Марина?! С кем? Чушь… Но… Не может быть!!! А почему, собственно, не может… Удар ножом в живот: жена; и одновременно – печальное уважение к ней: значит, она может быть и такой, она может, только не с ним, а он не знал; и смертная тоска; и страх; и растерянность; и праведная бешеная злоба; и поразительное облегчение – значит, не больно-то он ей и нужен…
			
Он обнаружил, что может дышать, и что ноги его держат. А руки лезут в карманы, достают сигареты и спички, правая вставила сигарету в рот и чиркнула спичкой по коробку, который держит левая. Он затянулся, подумал, выпустил дым, подумал, ощутил свое лицо, подумал, придал ему спокойно-суровое или, по крайней мере, сколько-то живое выражение, что плохо удалось при одеревенелости всех мышц, и лицевых тоже, – и стал переставлять ноги попеременно таким образом, чтобы двигаться в спальню.
			
Дверь была приоткрыта, и стоны и рычание достигали верхних нот. Володя, не зная зачем, трижды постучал сильно в дверь и распахнул ее, встав на пороге в позе средней между статуей Командора и абстрактной скульптурой.
			
Произошло именно то, что в драматургии именуется немой сценой. Выразительность сцены заставила бы позеленеть от зависти любого знаменитого режиссера. Откровенность же сцены сией была вполне в духе нашего смелого времени.
			
Первой обрела дар речи та сторона любовного треугольника, которая в этот момент, как бы это выразиться, занимала наиболее активную жизненную позицию. Сторона оказалась крепким приятным парнем лет тридцати.
			
– Явление следующее: те же и муж, – невозмутимо и даже назидательно произнес он, мельком взглянув на Володю, прямо в лицо Володиной же жене, не меняя при этом упомянутой позиции. После этой сакраментальной формулы он, однако, счел приличествующим позицию сменить, и невозмутимо уселся на краю постели.
			
Жена задернула простыню и закрыла глаза: спряталась. Она не умела так быстро применяться к неожиданным обстоятельствам.
			
– Та-ак, – якобы со смыслом, а на самом деле абсолютно бессмысленно произнес Володя другую сакраментальную формулу подобных ситуаций, и умолк, потому что никакого дальнейшего текста не мог придумать. Гость, если можно его так назвать, пришел ему на помощь.
			
– Могу в утешение рассказать анекдот, – непринужденно обратился он, разряжая своей непринужденностью обстановку. – В одесском суде слушается дело о разводе. Вопрос мужу: так почему вы все-таки разводитесь? Она меня кретином обозвала, отвечает муж. Ну, разве это веская причина, укоризненно говорит судья. Она в контексте обозвала, упорствует муж. Это как, удивляется судья. А так: прихожу я домой, а она в постели со здоровенным мужиком, увидела меня и говорит: смотри, кретин, как это делается.
			
В своей вполне эффектной мускулистой мужественности он встал и, сделав шаг навстречу, протянул Володе руку:
			
– Саша. – И, видя, что руки навстречу не протягивается, показал большой палец: – И я вот такой парень! 
			
Жена полуистерично хихикнула и открыла глаза.
			
– Сука, – просипел Володя. – Совет да любовь, – пискнул он.
			
– Дай даме одеться, она стесняется, – сказал Саша.
			
– Ну что, он лучше? – яростно пропел Володя. На лице жены отразилось очевидное ему самому: конечно лучше.
			
– Конечно лучше, – подтвердил Саша, разведя руками, расправил плечи, выпятил грудь и бросил взгляд на себя вниз. Оглушенный Володя поведал искренне:
			
– Встречу – убью! – и выкатился вон, грохнув дверьми – прощальный орудийный залп над бренными останками когдатошного семейного счастья.
			
Внизу он прошел мимо замдиректорской машины, совершенно не имея в сознании, зачем он в этот час очутился дома и почему. Ноги двигались куда-то сами по себе, он шел на автопилоте, и заложенная программа уткнула курс в родимую, свою, спокойную шашлычную.
			
Под тентом излюбленной шашлычной Володя и был прихвачен с бутылкой вина (купленного у магазина за двенадцать ре) безжалостными дружинниками. Сопровождаемый в отделение, он не мог видеть на тенистой дорожке у кронверка знакомую фигуру, провожающую его холодным дальнозорким взглядом.
			
Следствием явился штраф и довольно позорное сообщение на работу, как нельзя более некстати.
			
Город, на равнодушие которого он недавно жаловался, стал выталкивать его ощутимо, как вода пробку.
			
– Как же я туда попаду? – спросил он Звягина. – Лет мне сорок, английский практически не знаю, инженеры моей квалификации не больно там и нужны… кто меня впустит?
			
– Заруби себе на носу простую истину: мы нигде никому не нужны.
			
– А что ж делать?
			
– А спроси себя: а они тебе нужны? Ясно, что ты хочешь взять. А что ты хочешь д а т ь?
			
– Перед консульством толпа… и анкет-то нет, к близким родственникам по два года ждут въезда…
			
– Заруби вторую простую истину: чтоб ты был кому нужен – сделайся нужным. Чтоб другие были нужны тебе – при этом условии ты можешь сделаться нужным им.
			
– У меня нет оснований для постоянки… А отсюда на работу в какую-то фирму устроиться – как?..
			
– У тебя и денег нету.
			
– Нету. На зарплату можно купить пятнадцать долларов, да и те по закону вывезти нельзя.
			
– А ты пойди к американскому посольству, разбегись и стукнись головой об стенку, – посоветовал Звягин.
			
– И что будет? – простодушно заинтересовался Володя.
			
– Если пробьешь ее – окажешься на американской территории, – объяснил Звягин. Володя обиделся.
			
– Я не прошу никакой помощи…
			
– Да уж, твоим гарантом я выступать не могу. И веса в сенатской комиссии у меня недостаточно, боюсь. Что – хотел насладиться видом мира с горной вершины, да рюкзачок тяжеловат и стенка крутовата?
			
– Я работы не боюсь.
			
– Ты лямку тянуть не боишься. А автономного плавания – боишься. Не приучен. Короче – лезь в долги, иди на интенсив английского, когда устроишься – позвони. Могу кинуть адресок.
			
Володя устроился на курсы до удивления оперативно – и позвонил, разумеется.
			
– Ну – еще не придумал, как туда попасть?
			
– Нет…
			
– Ну не балда ли. Приезжай к шести в Катькин садик. – И под памятником императрице, не спрашивающей советов, как вздеть на свою немецкую голову российскую корону, он поведал несчастному советскому мышонку почтенного возраста, что всех делов – устроиться на работу в контору, которая может выписать командировку в США – и на как можно более длительный срок. При доверительных отношениях – конторе ведь это ничего не стоит.
			
– А на что я там буду жить? Валюты не дадут… И права работать там у меня не будет…
			
– Тебе Америку в бумажку завернуть, или так кушать будешь? Потолкаешься в Нью-Йорке среди наших эмигрантов, поешь супцу для бедных, поночуешь в ночлежках, схватишься за любую поганую временную работенку у мелкого хозяйчика – что-нибудь всегда подвернется. Стоишь чего-то – поднимешься. Не стоишь – ну, значит ты дерьмо, и так тебе и надо. Возвращайся обратно и ищи работу вроде прежней. Останется ли к тому времени выпивка и закуска – не обещаю.
			
– А что вы сами-то не едете, Леонид Борисович?
			
– Надоест – уеду, – пожал плечами Звягин. – Мне-то лично интересно именно здесь. Дети, правда… Посмотрим.
			
– А билет? Загранпаспорт нужен, а потом еще очередь на год…
			
– Иди продавцом в кооператив! Лови собак на шапки! Жри хлеб с водой и, копи деньги! Толкайся в очередях, собирай слухи, суй взятки, заводи связи! Ты, парень, из тех, кого в парашютный люк надо вышибать пинком под зад! О, как вы все мне надоели!..
			
– Кто – все?..
			
– Недоделки.
			
Кооператив помещался в нежилом подвале. Дом выглядел сущим бараком, пережившим все наводнения и пожары Санкт-Петербурга, но подвальная дверь была бронирована и поблескивала хромировкой сейфовских замков.
			
– Мне бы Александра Ивановича, – просительно сказал Володя, когда после долгих звонков звучно переговорили между собой запоры и усатый толстяк в грязном фартуке мрачно воззрился на него.
			
В Александре Ивановиче роста было два метра ровно, и кавалергардские бакенбарды его мели люстру, когда он двигался по кабинетику.
			
Под люстрой тосковал прохиндейского вида работяга и подвергался экзекуции.
			
– Запомни, – гудел Александр Иванович (а ведь ему не больше тридцати двух-трех, подумал Володя), – мнений здесь существует два: одно – мое, второе – неправильное. Понял, Борис?
			
– Понял, Александр Иванович, – изнывая от усердия, отвечал прохиндей.
			
– За испорченные оттиски вычитаю с тебя. За краски, за бумагу и за потраченное время. И премию на месяц замораживаю.
			
– Так точно, Александр Иванович, – убито кивал тот.
			
– Сколько я тебе обычно плачу?
			
– Семьсот рублей.
			
– Врешь! Ты в среднем восемьсот тридцать-восемьсот пятьдесят получаешь! За что?
			
– За работу…
			
– За что?!
			
– Ну… чтобы все було как надо…
			
– А за как не надо – что?
			
– Не должен получать…
			
– И запомни: еще раз – и вылетишь с треском, и ни одна контора тебя не возьмет! Ты меня знаешь.
			
Прогнав нерадивого работника заглаживать грехи, босс уселся за потрепанный стол и сидя протянул руку Володе:
			
– Садитесь. Леонид Борисович мне о вас говорил. – Подумал; крикнул: – Машенька! Свари-ка нам кофейку. Нет, в бункер подай.
			
В «бункере» (диваны, зеркала, рядом – весьма шикарная ванная) он угостил Володю «Кэмелом», плеснул кальвадоса из треугольной бутылки; взял быка за рога:
			
– Значит, так. Я тебя оформляю. Сейчас напишешь заявление, я подпишу. Трудовая с собой? Портишь нам процент непенсионеров, но уж… Леонид Борисович просил. Командировку сделаю на полгода. До этого несколько месяцев будешь работать, раньше все равно не оформишься. Получать будешь двести рублей. Разницу – расписываешься в ведомости и отдаешь мне. Это, я думаю, ясно?
			
– Ясно, – сказал Володя с чувством благодарной зависимости.
			
– Теперь так. Мы тебе даем с нашего счета валюту на командировочные. Три тысячи долларов. На это составляем потом отдельный договор: в случае невыполнения командировочного задания ты обязуешься вернуть все до последнего цента в течение года. Через год после того, как окажешься в Штатах, три тысячи кладешь на наш счет. Понятно?
			
– Не совсем, – признался сбитый с толку путешественник.
			
– Мне, как ты понимаешь, тоже нет никакого интереса брать неизвестно кого с улицы и его отправлять в Америку так, за здорово живешь. Верно? Я тебе такую услугу оказываю. Такая услуга стоит денег, ты со мной согласен?
			
– Согласен.
			
– Ну вот. Если не отдаешь – достанем тебя через Интерпол, и платишь по суду плюс судебные издержки, либо садишься там, а самое верное – высылаешься к чертям обратно, и садишься уже здесь. Понял? Так что ты это обдумай. Это мое условие.
			
– Так а те три тысячи, что даете…
			
– Остаются нам. Согласись, это небольшая сумма для американца за то, что он окажется в Америке.
			
– А с чего же отдам-то?..
			
– Заработаешь. Учти еще: с очередью на билеты – поможем. Я тебе помогу. Своими связями. Это – тоже стоит, правда? И пойми еще: у меня работают люди, твоя командировка тайной ни для кого не останется, – это тоже трудности для меня, так? Согласен – пиши заявление. Нет – значит, разошлись, как в море корабли.
			
Ветреным и солнечным октябрьским утром он позвонил с Московского вокзала:
			
– У меня два часа до поезда, Леня. Завтра утром – авиацию в воздух!
			
– Сейчас возьму такси, – сказал Звягин. Володя похудел сильно, скулы и подбородок выдавались жестко, короткая стрижка скрадывала пролысинку; он полегчал в движениях и потяжелел в жестах. В том, как прислонился к цоколю вокзала, как подставил лицо легкому осеннему солнцу, сквозило что-то новое, иное. Жирок слез с души, оценил Звягин. Не только с тела.
			
– Помолодел, – сказал он. Толкнул носком сияющей туфли портфель: – Весь багаж?
			
– Впервые в жизни я ничего не боюсь, – сказал Володя. – Хочу – вернусь обратно, хочу – останусь там, хочу – свалю еще куда-нибудь. В матросы наймусь. Сигаретами буду в Италии торговать. Свою фирму организую. Фиктивно женюсь. В пустыню поеду верблюдов пасти! – закричал он. – Невероятное чувство – разорвать цепи и стать полным хозяином своей жизни!
			
– Цепь… – пожал плечами Звягин, ухмыляясь. – Веревочка от покупки в универсальном магазине. Чтоб быть хозяином своей жизни, надо рвать цепи ежедневно, – не удержался он от очередной глубокомысленной сентенции.
			
– А знаешь, что она сказала мне, когда успокоилась? – поведал Володя, разумея под «ней» жену. – Что извелась за много лет, каждый день готовясь к расставанию и чему угодно, и рада, что все, наконец, произошло таким образом. Еще несколько лет такой неопределенности, сказала, ее б с ума свели. Для детей… – сказал он и замолчал. – Для детей все сделаю! Одену, жратву с оказией передавать буду, деньги для валютного магазина… Не мог оставаться больше. Чем хочешь клянусь!.. Сказал им – на полгода в командировку. Так радовались… А там… там посмотрим еще, как все сложится. Еще и благодарны, и рады будут… – он развернул перед мысленным взором веер возможных перспектив. – Жаль на тебе шляпы нет, – закончил неожиданно.
			
– Почему?
			
– Выкинул бы. На рельсы.
			
Открыли двери вагонов, проводницы вышли на перрон: посадка началась. Отрешенным лицом Володя был уже не здесь – далеко.
			
– Кстати – к тому счету прибавь четыреста долларов, – неожиданно приказал Звягин. – Положишь в приличный банк на мое имя.
			
– К-хм?! – сказал Володя. – Конечно, пожалуйста, – сказал он. – А… за что? – спросил он.
			
– За все, – решительно, но туманно ответил Звягин. Его ужасно подмывало сказать, что, мол, друг любезный, за услуги двух валютных профессионалов тебе и твоей жене, все, мол, мои валютные запасы, полученные за пользование фирмачей и некоторых дельцов, и ухнули; и посмотреть, какая у Володи сделается при этом рожа. Жаль даже, что приходилось себе отказать в столь славном и невинном удовольствии. Да ладно уж, лети себе, голубь мира, граната учебная, кой-чему наученная.
			
Вечером косился на телефон. «Лучше счастливый где-то, чем несчастный здесь», – утешил себя, и позвонил Володиной бывшей жене:
			
– Володя просил, если понадобится помочь, чем бы то ни было, то я всегда сделаю… запишите телефон…
			
Дух его, признаться, был несколько смущен. И все же – он был доволен собой. В очередной раз чужое желание исполнилось его волей. Когда жена вернулась с родительского собрания, спросил:
			
– Ира, что сказал этот? О действии?
			
– Кто?
			
– Ну, англичанин.
			
– Который?
			
– Поэт.
			
– Вильям Блейк?
			
– Именно.
			
– Он сказал: «Кто желает, но не действует, тот плодит чуму».
			
– Именно. Вполне приемлемая эпидемиологическая теория. А ты знаешь, кто такой был Варвик – делатель королей?
		
		
			
				
Глава VII
				
				
ДЕТЕКТИВ
			
			
– Как звали доктора Ватсона? – спросил Звягин.
			
Сын удивленно задумался. Они шествовали вдоль пестрого овощного ряда по Кузнечному рынку, похожие скорее на братьев: один уже вполне возмужал, но второй не собирался стареть.
			
– Знаменитый друг Шерлока Холмса носил имя Джеймс, – сказал Звягин, нацеливаясь на тугие атласные помидоры. – Читайте «Человека с рассеченной губой». Нам два кило, красавица. Открой сумку с яблоками, Юра.
			
В завершение базарного утра они купили два гладиолуса: лимонный и пурпурно-черный. Выходя в уличную толчею у метро, Звягин продолжил давешний разговор:
			
– Эта нераскрытая история чем-то напоминает мне логические загадки, которыми мы баловались в школе… – проговорил он. – Например, человек заходит в кафе и просит у буфетчицы стакан воды. Та вдруг хватает поднос и бьет по стойке. Человек говорит: «Спасибо», поворачивается и уходит. В чем тут дело? Наводящие вопросы следует задавать так, чтобы предполагался однозначный ответ «да» или «нет». Отгадаешь?
			
– Он обиделся? – спросил Юра.
			
– Нет.
			
– Это был пароль и отзыв?
			
– Нет.
			
– Они были раньше знакомы?
			
– Нет. Ну, товарищ стажер, какой же из вас следователь, если не можете решить детскую задачку? 
			
Юра перекинул сумку в другую руку, посопел:
			
– Он хотел пить?
			
– Нет.
			
– Но ему что-то надо было?
			
– Да.
			
Проходя мимо пиццерии. Юра невольно покосился на вход, словно там могла открыться отгадка.
			
Расстояние до дому сокращалось, и петли вопросов сужались.
			
– А с ним вообще было все в порядке?
			
– Нет.
			
Уже в лифте Юра подпрыгнул и закричал:
			
– Значит, ему что стакан воды, что испуг – одинаково?! И получил одно вместо другого! Он икал и хотел избавиться от икоты – так?
			
– Наконец-то. – Открыв дверь, Звягин потянул носом и объявил: – Пирожки с капустой и салат из кальмаров. Рота, в столовую!
			
Ставя цветы в синюю вазу, жена поинтересовалась:
			
– А с чего ты решил про салат? Он ведь не пахнет.
			
– Если в воскресное утро наша несовершеннолетняя дочь трудолюбиво варит рис, ты вчера купила майонез, в холодильнике пропадают кальмары, а я люблю все это вместе, то иной вывод невозможен.
			
После обстоятельного завтрака интересы семьи разделились: дочка отправилась к подруге, сын плюхнулся в кресло перед телевизором, жена взялась за пылесос, а Звягин встал перед окном, сунул руки в карманы и заскучал.
			
– Юра, – рассеянно сказал он, не оборачиваясь, – а по твоему виду перенапряжения незаметно… И как ты рассчитываешь за неделю, оставшуюся до конца практики, распутать свое дело?
			
– Дело веду не я, – буркнул Юра. – Есть следователь, работает группа.
			
– А ты получаешь зачет, и ладно? Если у нас врач-интерн не несет ответственности за результат – так что же, и лечить не надо? Некоторых это очень бы устроило.
			
– Дело вообще тухлое, – вздохнул Юра. – Типичный глухарь.
			
– Стоит учиться в МГУ и практиковаться в Ленинграде, чтобы ловить ваших глухарей. Ты через неделю отбудешь продолжать веселую жизнь столичного студента, а тот, кого вы не можете…
			
– Послушай, – обиделся сын, – мне ведь не приходит в голову учить, скажем, тебя медицине…
			
– Еще не хватало, – весело изумился Звягин.
			
– …Почему же ты хочешь учить меня криминалистике, которую ты не знаешь? Я взрослый, ты не заметил? Ты уже научил меня, чему мог.
			
– Значит, не научил, – посетовал Звягин. – Криминалистики я не знаю, верно. Зато знаю простую вещь: работа должна быть сделана. Ваша работа – найти его. Вот и все.
			
– Ага, – сказал Юра. – Вот и все. Читайте детективы и смотрите по телеку «Следствие ведут знатоки» – и успех вам обеспечен. Только не забудь попросить преступника оставить следы. Потому что иногда, к сожалению, ухватиться абсолютно не за что. Бывают же у вас больные, которым не могут поставить диагноз?
			
– На это есть хорошие диагносты.
			
– Да? Тогда, может быть, ты решишь мою логическую задачку?
			
– А что? – задето спросил Звягин. – Уверен, что не решу? Пошли погуляем, солнце выглянуло.
			
Солнце положило бутылочные блики на Фонтанку, нагрело чугун решеток, высветило вдали голубой колпак Троицкого собора: бабье лето…
			
Отчетливо стуча подкованными каблуками по граниту набережной, Звягин велел излагать подробно и по порядку. Он видимо наслаждался предстоящей игрой. (Наверное, герой-сыщик живет в каждом мужчине до седых волос.) Сын тоном вещего кота, рассказывающего надоевшую сказку, начал:
			
– Итак, в некотором царстве, в тридевятом государстве жили-были курсант мореходного училища и ученица ПТУ. Они познакомились на танцах и полюбили друг друга. Курсант стал моряком дальнего плавания, а девушка парикмахером. И сыграли они свадьбу. И родилась у них дочь.
			
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается
			
– Моряк вырос до старшего механика сухогруза, а жена работала мастером в дамском салоне с обширной клиентурой. И купили они трехкомнатный кооператив. А дочке исполнилось десять лет. И жили они в мире и достатке, и все было хорошо.
			
И вот тут, – Юра пнул валявшийся спичечный коробок, – сказка кончается, и начинается история странная и скверная.
			
Его мать с серьезным диагнозом попала в клинику. Требовалась срочная операция, причем риск был большой. Жена вызвала его из рейса радиограммой. Он прилетел, в тот же день дал хирургу согласие на операцию, и назавтра же ее оперировали, очень удачно. Он рассчитывал пробыть еще три-четыре дня и вернуться на судно в следующем порту.
			
Следующим утром жена встала в шесть часов – как обычно, когда работала в первую смену, с половины восьмого. Приготовила завтрак, разбудила дочку, поцеловала мужа и ушла в пять минут восьмого. Муж посидел с дочкой, пока она завтракала и собиралась, в двадцать минут девятого помахал ей из окна: занятия начинаются в девять, но школа сравнительно далеко.
			
Он был в прекрасном настроении, шутил. К четырем часам собирался поехать к матери в больницу.
			
В начале одиннадцатого старушка из соседней квартиры развешивала в лоджии вещи проветривать. Их лоджии рядом, разделены перегородкой. Она слышала, как у соседей бурно спорят о чем-то двое мужчин. Из любопытства заглянула за перегородку: соседская дверь в лоджию была открыта, но завешена занавеской. Слов она не разобрала, слышит неважно. Потом голоса разом умолкли.
			
Жена, договорившись в парикмахерской, что часть записанных к ней клиенток обслужат подруги, вернулась домой около часу дня, зайдя по дороге к знакомой заведующей стола заказов и в универсам. На звонок муж дверь не отворил. Она открыла своими ключами и вошла. Муж не отозвался, она сделала несколько шагов через прихожую и увидела его, лежащего ничком на полу в гостиной. Сначала она не поняла, потом с криком бросилась к нему: он был мертв, под головой растеклась кровь.
			
Через минуту-две (по ее словам), в ужасе не веря происшедшему, она выбежала во двор к телефону-автомату и вызвала «скорую», а затем милицию.
			
Приехав, мы застали на месте происшествия следующее. Он лежал ногами к двери, головой к центру комнаты. Удар был нанесен в правую височную область головы. В ране обнаружены следы стекла. Осколки тяжелой хрустальной вазы валялись рядом. Согласно экспертизе смерть наступила между десятью и одиннадцатью часами утра.
			
На столе были остатки завтрака на двоих – две чашки, тарелки, чайник, сахарница, обрезки ветчины, хлебные крошки. Пачка сигарет «Пегас» и окурки той же марки в пепельнице.
			
Одет он был в домашние вельветовые джинсы и шерстяную рубашку. В карманах – ничего. Никаких следов насилия, кроме этой раны, на теле не было.
			
Никаких следов борьбы, беспорядка в комнате не было. Никаких улик типа оторванных пуговиц, потерянных трамвайных билетов, характерного прикуса на окурках – не было. Тронуто из вещей ничего не было. А самое главное никаких отпечатков пальцев и следов обуви тоже не было! Ни-ка-ких! Ни на вазе, ни на чашке – нигде. Вот такая картина. А теперь остается найти убийцу.
			
– Н-да, – сказал Звягин. – Придется найти. А то что же: стер за собой пальчики, прошелся по полу носовым платком, – и поминай как звали? Слишком просто захотел отделаться. Кстати, кухонное полотенце или половая тряпка не пропадали?
			
– Нет.
			
Они перешли мост и двигались сейчас по Московскому проспекту к Обводному. Звягин расстегнул плащ и сощурился. Молчал, вживаясь в роль.
			
– Надо представить себе реально дом, квартиру… Опиши-ка, – попросил он.
			
– Хороший район. Огромный четырнадцатиэтажный дом квартир на тысячу. Подъезд закрывается, трехзначный цифровой код. Два лифта. Седьмой этаж. Дверь направо от лифта. В двери глазок, два надежных замка, цепочка. Трехкомнатная квартира с улучшенной планировкой и встроенной мебелью в прихожей. Комнаты изолированные, большая кухня, в ванной и туалете кафель. Паркетные полы. Спальня выходит на северо-запад, на улицу, кухня, детская и гостиная – на юго-восток, во двор. Звукоизоляция приличная…
			
– Ладно, давай гостиную.
			
– Девятнадцать квадратных метров. Окно и стеклянная дверь в лоджию напротив входа. Вдоль стены слева до окна – полированная «стенка»: там фарфор-хрусталь, магнитофон, книги. Справа у окна телевизор, справа от двери – большой угловой диван, перед ним – низкий длинный стол типа журнального, за ним и завтракали. На стене маска черного дерева и икона начала века. Хрустальная люстра.
			
– А где обычно стояла ваза, которой его ударили?
			
– На столе.
			
– Жена, вернувшись, открыла оба замка?
			
– Нет. Язычок одного был защелкнут, а второй открыт. Как обычно, когда кто-то дома.
			
– Окна, форточки – закрыты?
			
– Дверь в лоджию и форточки в кухне и детской открыты и закреплены специально приделанными крючками.
			
– Итак, – подытожил Звягин, – вырисовывается следующее.
			
Гость вошел в подъезд – знал код, или кто-то из жильцов как раз входил-выходил. Поднялся на лифте. Позвонил в дверь. Хозяин посмотрел в глазок, впустил его. Они позавтракали. Возник тяжелый разговор, спор. Гость ударил его вазой по голове. Увидел, что он мертв. Стер возможные отпечатки пальцев, протер возможные следы на полу и вышел, защелкнув за собой замок.
			
Первое. Гость пришел без намерения его убить. Иначе воспользовался бы не вазой, а другим оружием.
			
Второе. Гость рассудителен и хладнокровен. Совершив убийство, постарался замести следы.
			
Третье. У них возникло крупное разногласие по серьезному поводу. Прийти в такую ярость, чтоб бить человека вазой по голове, из-за мелочи может только пьяный или психопат. Но пьяный утром хочет опохмелиться, а не есть, психопат же не сообразит стереть следы, он будет близок к невменяемости.
			
Для начала опросим всех соседей по подъезду, детей, пенсионеров: видел ли кто-нибудь незнакомого мужчину, в дверях, в лифте, на лестнице.
			
– Само собой. Опрошены буквально все. Никто ничего определенного не видел и не слышал. Дом заселен всего два года назад, большинство жильцов друг друга не знает. А людей ходит много.
			
– Ждал ли убитый кого-нибудь в то утро?
			
– Нет. Жена говорит, что он собирался до ее прихода починить воздушную вытяжку над газовой плитой.
			
– Кто же это в принципе мог быть? Порассуждаем. Этот человек знал, что хозяин на несколько дней вернулся с моря домой. Это какой-то его знакомый, или же сказал о себе, что он от знакомого. Иначе с чего приглашать его в дом и кормить завтраком.
			
Кому еще можно открыть дверь? Почтальону, сантехнику, монтеру, врачу. Но они не станут ни завтракать, ни, тем более, убивать. Однако спокойнее проверить: Ленэнерго, санэпидемстанцию, бытовое обслуживание, – никто в то утро не мог там оказаться?
			
– У тебя широкий охват, – покачал головой Юра. – Легко сказать. Но мы действительно проверили: нет, никого не было.
			
– Молодцы, – сказал Звягин. – Давай теперь очертим круг всех, кто знал об его возвращении. Мать. Врач в больнице. Диспетчерская служба пароходства, очевидно. Наверняка подруги жены в парикмахерской, она просила ее подменить. Кое-кто из соседей, видимо. Родственники в Ленинграде у него еще были?
			
– Нет.
			
– Жена кому-нибудь еще говорила об его возвращении?
			
– Нет.
			
– А дочка? В каком она классе?
			
– В четвертом. Тоже никому не говорила. Дети в школе обычно ничего не говорят о делах своей семьи, у них свои темы и интересы.
			
– Все равно набирается довольно много народа.
			
– И ни у кого из них нет никаких побудительных мотивов для убийства. Проверяли.
			
Звягин снял плащ и перебросил через руку. Скривил угол прямого рта.
			
– А каковы могут быть побудительные мотивы убийства? Хулиганство. Деньги. Месть. Страх разоблачения. Ревность. Любовь. Оскорбление.
			
– Ваши действия? – безжалостно спросил Юра.
			
– Первое. Был ли он когда-либо замешан в контрабанде. Если да остались ли связи.
			
Второе. На каких судах работал раньше. Имел ли с кемнибудь по работе столкновения. Пострадал ли кто-нибудь из-за его принципиальности, скажем.
			
Третье. Были ли у него враги. Кто ему когда-либо угрожал. Четвертое. Женщины. Не было ли у него романа с дамой, имеющей ревнивого мужа или поклонника. Пятое. Нет ли у него внебрачных детей. Шестое. Нет ли с кем романа у его жены, пока он в море. Седьмое. Есть ли у него долги. Если да то кому и сколько. Восьмое. У моряков часто постоянные знакомства в комиссионках. Не было ли у него там подозрительных дел.
			
Девятое. Играет ли в карты, склонен ли к финансовым аферам.
			
Десятое. Был ли он когда-нибудь кем-нибудь обижен, ущемлен, обманут, обойден по службе.
			
Ну как? – деловито спросил Звягин. – И выяснив все это, останется лишь узнать, кому стало известно, что он дома.
			
– А ты не слишком широко раскидываешь сеть, пап? – поддел Юра. – Вместо того, чтобы выдать версию или хотя бы несколько версий, предлагаешь подозревать всех подряд? Так работать невозможно. Тебе придется полгорода перетрясти. Это не наши методы.
			
– Смотрел я в детстве такое кино – «Кто вы, доктор Зорге?». Среди прочего там показывалось, как японская контрразведка вычислила его, бывшего, казалось, вне всяких подозрений. Они просто составили схему, в которую включили абсолютно всех, кто мог иметь какое-то отношение к утечке информации. И скрупулезно прорабатывали каждую кандидатуру. Только и всего.
			
– Только и всего, – сказал сын. – Странно, что когда ты смотришь кино про врачей, то воспринимаешь его не как руководство к действию, а как повод для издевок над нелепицами. «Только и всего». Один пустяк – по этому делу у нас чуть-чуть меньше людей и средств, чем у японской контрразведки для охраны государственных тайн. Можно обратить на это внимание Литейного, но боюсь, что он нас не поймет.
			
– Пинкертоны! – рассердился отец. – Не могут найти убийцу, а в оправдание приводят доводы, что у них меньше сил, чем у японской контрразведки! Тогда перечитай «Шерлока Холмса» и определи преступника: нет следов и ничего не взято – значит, он умный и богатый, скорее всего академик, причем интересуется моряками. И иди арестовывать академикагидролога.
			
– Ну я ведь тебе не советую вместо учебника по анатомии читать «Доктора Айболита», – расстроился Юра.
			
– По существу – на мои предложения ответы есть?
			
– Представь себе. По-твоему, мы зря шестнадцать суток землю роем? Он был очень спокойный, уравновешенный, миролюбивый человек, несколько пассивный даже, как утверждают. Осторожен, дисциплинирован, никогда не нарушал никаких правил, со всеми жил в мире. Честен. Морально устойчив, что называется. Ничего подозрительного, ничего предосудительного за ним не водилось. Никаких врагов, никаких обид. Короче – ни один из перечисленных тобой пунктов не подходит.
			
По железнодорожному мосту над Обводным погромыхивая тянулся дневной поезд «Ленинград – Москва». Звягин проводил его взглядом, сказал:
			
– Кто-то мог ему завидовать. Просить деньги в долг. Напомнить о какой-нибудь услуге, которую некогда оказал.
			
– Проверяли. Не подходит.
			
– Хм. А скажи-ка, моряки обычно страхуют жизнь, – он был застрахован?
			
– На десять тысяч.
			
– Деньги, очевидно, получит жена?
			
– Семья.
			
– А тебе не кажется странным, что жена после «скорой» вызвала милицию? Обычно в таких случаях милицию вызывает сама «скорая» по прибытии на место. Смотри: она еще не верит, что муж умер, в ужасе надеется вернуть его к жизни, зовет врачей, – мысль о милиции должна прийти позднее. В каком она была состоянии, когда вы приехали?
			
– Истерика… «Скорая» успела тут же, ей дали нашатырь, накапали каких-то капель.
			
– Видишь. В первые минуты такого потрясения человек парализован горем, он еще не в состоянии думать о преступнике, розыске, мести… Считаю этот ее поступок психологически малодостоверным. Словно она заранее знала о случившемся… Предлагаю версию: у нее есть никому не известный партнер, подчинивший ее своей воле, который и убил, чтоб жениться на ней и завладеть всем добром.
			
– «Леди Макбет Мценского уезда». Ясно. Мой шеф очень одобрил бы ход твоих рассуждений. Это тоже отработано. Нет.
			
– Точно ли?
			
– Женщина не может скрыть от подруг, с которыми работает годами, своих чувств при приезде мужа и в его отсутствие. Она натура открытая, говорлива, общительна, и чтобы никто в парикмахерской, где они вечно откровенничают о своих женских делах, ни о чем даже не догадывался – невозможно.
			
– Стоп, – резко сказал Звягин. – Он наследует матери, так? Может быть еще кто-то, кто в случае его смерти получает ее имущество? Его десятилетняя дочь, а еще? Есть у матери близкий человек? Нет ли у нее чего-нибудь редкого и ценного, вроде старинной вазы, например, стоимости которой она сама даже не представляет? А?
			
– Красивая версия, – оцепил сын. – Изящная. Но ссора из-за наследства распространенный вариант, к сожалению. Имущество матери довольно скромное, в больнице она составила завещание на сына, и никого у нее больше на свете нет. Отработано.
			
– Трудный у вас хлеб, – признал Звягин – «Доверяй, но проверяй». Даже родных, для кого это трагедия…
			
– А что делать. Бывает всякое. Когда вы проводите больному такие процедуры, что он от боли зеленеет – для его же пользы стараетесь. Иногда и мы касаемся больных мест – чтоб излечить от большего зла.
			
– Красиво говоришь, стажер… Ну, и что вы теперь предпринимаете?
			
– Ищем, – дипломатично отвечал Юра. Огромный фургон, с ревом газуя перед светофором, обдал их черными клубами выхлопа.
			
– Никаких условий для воскресной прогулки, – зло сказал Звягин. – Чему ты улыбаешься – что я еще не сказал тебе, кто убил?!
			
– Ты очень правильно рассуждал, – утешил Юра.
			
Игра игрой, но Звягин завелся, и сыновнее утешение лишь подлило масла в огонь.
			
Дома он постоял, посвистывая, перед книжными полками, вытащил Честертона, Конан-Дойдя и Сименона и повалился на диван.
			
– Па-апа, – протянула дочка, – вот не думала, что ты способен на такое мелкое чувство, как зависть. Ты что, завидуешь Юрке, что он у нас сыщик? Хочешь и здесь доказать свое превосходство?
			
– Стоит ли доказывать неоспоримые истины, – хмыкнул Звягин, с комфортом задирая ноги на подлокотник. – Спустилась бы ты лучше в магазин за молоком.
			
Дочка самолюбиво вздернула носик и, выражая всем видом полную независимость, проследовала на кухню. «И «Турецкий марш» свистит», – донесся до Звягина ее фискальный доклад – «Юркино преступление решил расследовать, вот увидишь».
			
Жена явилась пред очи Звягина несравненно раньше, чем была прочитана первая страница.
			
– Ты мало похожа на молоко, которое я просил, – удивился Звягин. Подумал и добавил: – Разве что на закипающее.
			
– Леня, – взвилась она, – охотиться за преступниками я тебе не дам. Я со всеми твоими выходками мирилась, но бегать по крышам за убийцами и лезть на ножи я тебе не позволю. Все!
			
– Я что, не могу в свободный вечер Конан-Дойля почитать? – пожаловался Звягин.
			
– Когда ты чем-то помогаешь людям – это одно. Но чтобы ловить преступников, существует милиция. Хватит с меня того, что Юрка выбрал себе такую профессию, я ночей не сплю.
			
– То-то я тебя по утрам бужу – будильника ты не слышишь, – поддакнул Звягин.
			
– Пожалуйста, прекрати паясничать! Это мое последнее слово! – Она содрала с себя передник, швырнула на пол и ушла, хлопнув дверью спальни.
			
– Светка, – скомандовал Звягин дочери, – даю вводную: повар выбыл из строя, обед должен быть подан в срок и личный состав накормлен. Приступай по кухне.
			
– А молоко?
			
– Юрка сходит. – И Звягин отправился в спальню мириться с женой.
			
Дочка подняла брошенный передник, оглянулась и, пройдя на цыпочках, приложила ухо к двери. От которой и была оттащена за короткую светлую стрижку морально устойчивым старшим братом.
			
– Мало я тебя учил не подслушивать? – грозно вопросил он на кухне. – Давай обед доготавливай, есть охота.
			
– Болтун, – последовал высокомерный ответ. – Отцу завтра на суточное дежурство, а он теперь о чем думать будет? У него, по-твоему, своих проблем мало? Не думаю, чтобы следователю полагалось трепаться дома о том, чем занимается уголовный розыск!
			
Хорошая совместная трапеза, как давно замечено, весьма способствует умиротворению и взаимопониманию. После обеда Звягин миролюбиво подмигнул жене и уселся за ее рабочий стол, включив настольную лампу.
			
– Какими достижениями в английском языке порадуют нынче твои вундеркинды? – придвинул пачку тетрадей, раскрыл: – Та-ак, план сочинения «Моя семья»; мой папа, моя мама, кем работает… знакомо. Доверишь? – взял красный карандаш.
			
– Уж чего ты не знаешь, так это английского, – еще сердясь, сказала жена.
			
– Охоту отбили, – вздохнул Звягин. – Семь лет в школе, три в институте, а куда его употребить?
			
– Как же ты собираешься проверять? -ворчливо отозвалась она.
			
– Не в первый раз. В пределах пятого-то класса я благодаря тебе давно им овладел, – уверил он. – Демонстрирую: Пит хэз а мэп. Афтэ брэкфэст. Годится?
			
На четвертой тетради он вдруг задумался, глядя в пространство. Выстучал пальцами по полированной крышке стола знакомый мотив. Поцокал языком. Поднялся.
			
В прихожей сын болтал по телефону. Звягин, косясь на него, принялся надраивать и без того сияющие туфли.
			
– Юра, – произнес он небрежно, – хочешь пари?
			
– Какое?
			
– Сейчас шестнадцать пятьдесят две, воскресенье. Ровно через неделю я дам тебе ответ по вашему делу.
			
– И можно будет подходить и брать тепленького преступника?
			
– Можно будет. Одно условие: матери ни звука.
			
– Пап, – сказал Юра, – ты как маленький, честное слово.
			
– Ставлю свой «Роллекс» с музыкой, – Звягин потряс запястьем с часами. – Мужской спор, ну?
			
– Против чего? – подозрительно осведомился Юра.
			
– Что с тебя взять… Когда женишься – привезешь сначала невесту в гости, познакомиться. Я-то, знаешь, думаю, что это ни к чему, но мать иногда очень переживает. Идет?
			
– Возмутительно, – сказал Юра.
			
– Боишься проиграть?
			
– Да не нужен мне твой «Роллекс».
			
– Ты его еще и не получишь.
			
– Тем более. 
			
Противиться отцовскому напору всегда нелегко.
			
– Светка! – позвал Звягин. – Разбей-ка, девушка, нам руки.
			
– Не спорь с отцом, – мудро предостерегла девушка, – все равно проиграешь. Ты что, не знаешь его?
			
– Разбивай!
			
Звягин удовлетворенно ухмыльнулся и со значением посмотрел на часы:
			
– Итак, шестнадцать пятьдесят семь. Неделя сроку. Отсчет времени пошел. Приступили. Дай мне, пожалуйста, адрес и фамилию этого несчастного стармеха.
			
– Э-э, – покачал головой Юра. – Не имею права. В некотором роде служебная тайна. Ты сам двадцать лет погоны носил, понимаешь ведь.
			
– Служебную тайну надо хранить, – одобрил Звягин. – Ладно, иди вынеси помойное ведро.
			
Когда через пять минут сын вернулся, Звягин развлекал семью байками из жизни «скорой». Мельком спросил:
			
– Кстати – как звали врача, приехавшего туда? Как он выглядел, не помнишь?
			
– Не помню, – твердо ответил Юра. – Кажется, был в халате. А ниже халата ноги. Две. Нечестные приемчики, пап.
			
– Сейчас будут честные, – кротко согласился Звягин и снял телефонную трубку. – Алло, центр? Звягин с двенадцатой станции. Илюха, ты? Вечер добрый. Слушай, две с половиной недели назад было убийство в квартире, черепно-мозговая, мужчина около тридцати пяти лет. Не помнишь, на твоем дежурстве?
			
– Папа! – возмущенно возопил Юра.
			
– А? Нет, это телевизор орет. Убавь звук, Юра. Не было? А кто тебя менял? Хазанов? Спасибо. – Сын ошарашенно слушал. Светка хихикала.
			
– «Скорая» знает все, – наставительно произнес Звягин, набирая номер. – Сашка? Слушай вопрос… – он повторил данные. – Что, Заможенко выезжала? С девятой станции? – Он позвонил еще раз и достал ручку:
			
– Кораблестроителей сорок шесть, корпус первый, квартира двести шестьдесят четыре. Стрелков Александр Петрович…
			
Жена спросила обеспокоенно:
			
– Что это значит? Зачем тебе адрес? Леня!
			
– Наш сын поспорил со мной, что я не смогу узнать адрес и фамилию пострадавшего, – безмятежно солгал Звягин. Повернувшись к сыну, успокоил: – Я мог сам приехать на этот вызов. Мог услышать от коллеги случайно. Не переживай, никакого нарушения тайны здесь нет.
			
И чтобы окончательно успокоить жену, он убрал детективы обратно на полку. Отпарил брюки. Смешал эпоксидную смолу со специально принесенными металлическими опилками и этой массой надставил стершиеся каблуки – вместо набоек. Не насвистывал, не расхаживал по дому, не тянул холодное молоко через соломинку, – не проявлял никаких признаков, по которым жена безошибочно догадывалась об его очередном непредсказуемом увлечении.
			
Не находя себе дела, вечером трепался по телефону со знакомым – против обыкновения долго. Знакомство случилось зимой – Звагин вез его с «падения на улице», когда тот, поскользнувшись в гололедицу, получил сотрясение мозга. Знакомый все рассказывал о своих головных болях и, поскольку работал в роно, о проблемах и выгодах школьной реформы.
			
Последний понедельник месяца – день для «скорой» как правило неспокойный: получка и предшествующие выходные способствуют, так сказать, некоторой рассеянности на производстве. На первый вызов покатили прямо в девять утра – ранение стеклом на мебельной фабрике. Кровопотеря была большая, пострадавшая – тоненькая девчонка, отчаянно перепуганная, – выдала шок, и обычная работа начисто вытеснила у Звягина из головы все посторонние мысли.
			
Не успели ее отвезти, только отзвонились по рации, – следующий выезд: «придавило плитой». Парень распластался на полу цеха, как тряпичная кукла, жили только его глаза – огромные и молящие. Безмолвная толпа расступилась.
			
Переложить на носилки. Задвинуть в салон – машину загнали прямо в цех. Врач и два фельдшера – шесть рук: ножницы срезают одежду, лохмотья на пол; рауш-наркоз; интубируем (не идет трубка в трахею, не идет, пошла); отсос; листенон в вену; заработал «Полинаркон», задышал; подключичный катетер, капельница; давление по нулям, растет, порядок, растет; шинируем…
			
– На Костюшко, Витек. Быстро поедем.
			
Воет сирена, на виражах со звоном вылетают флаконы из держателей, хрустят в пакете пустые ампулы – полная пригоршня набралась. Сутки только начались – уже второй халат в крови, снова менять.
			
По возвращении на станцию, глядя сверху из окна, как фельдшер моет распахнутый салон, Звягин определенно пообещал себе никогда в жизни чужими делами больше не заниматься. Пусть ими занимаются те, кому на работе делать нечего.
			
И ровно через сутки он звонил в дверь квартиры, так хорошо знакомой ему по Юриному описанию.
			
– Звягин, – коротко представился он. – Принимаю участие в следствии. – Эта обдуманная фраза не содержала в себе прямой лжи, вполне объясняя его визит.
			
Наверное, вид Звягина соответствовал представлению женщины об орле-сыщике (каковым он сейчас в глубине души себя и чувствовал):
			
– Входите.
			
И, как всегда бывает, встреча с живым человеком превратила абстрактную задачу в конкретную жизненную ситуацию: игра стала действительностью, пути назад не было.
			
– Можно осмотреть гостиную?
			
– Пожалуйста…
			
Она была еще молода, красива резкой грубоватой красотой – крупной лепки лицо, крупная полнеющая фигура. Ощущалась в ней спокойная жесткость, рожденная осознанием потери и грядущих тягот женской жизни. Судьба ее не баловала, всего приходилось добиваться самим, а вот теперь мужа не стало, и надо жить дальше и поднимать дочку.
			
– Ваза стояла здесь? – зачем-то спросил Звягин, указывая на стол.
			
– Да, – подтвердила она то, что он и так знал от Юры.
			
– Скажите, у него были в доме приятели? К вам иногда заходил в гости кто-нибудь из соседей?
			
– Соседка с десятого этажа. Она в то утро была на работе. К нему еще иногда заходил Коля Брагин, из двести девяностой квартиры. Он тоже моряк.
			
– Сейчас в рейсе?
			
– Нет, дома.
			
– А кто из соседей знал, что ваш муж вернулся?
			
– В соседней квартире на площадке, у лифта увиделись. А так, вроде, больше никто. Извините, – она вышла, и Звягин услышал из другой комнаты: «Алиса, тебе через полчаса на фигурное катание! Опять по английскому тройка будет!»
			
– Школьные проблемы? – спросил Звягин, входя к ним. М-да, была типичная современная благополучная семья: единственный ребенок, которого загоняют в английскую спецшколу и на фигурное катание, гордясь перед друзьями успехами отпрыска.
			
Девочка ничего не знала: ей сказали, что отец вернулся на корабль… Проявившему интерес Звягину рассказали о школьной программе, поделились надеждами и успехами, даже показали тетрадки, которые с первого класса хранились в шкафу, аккуратно собранные в пачки и перевязанные ленточками разных цветов: «На память». Очевидно, будущее дочери являлось теперь главным интересом в семье…
			
Брагин оказался жизнерадостным пузаном, но узнав, по какому вопросу гость, явно встревожился.
			
– Я ведь уже давал показания, – сказал он, не пуская Звягина дальше прихожей.
			
– Необходимо уточнить. – (Боится. Явно боится!) – Вы знали, что Стрелков дома?
			
– Нет.
			
– Где вы были в то утро?
			
– Дома. Я. А жена на работе.
			
– И никуда не выходили?
			
– Нет.
			
– Что вы слышали между десятью и одиннадцатью часами?
			
– Ничего не слышал. Смотрел телевизор.
			
– Какую передачу?
			
К разговору подключилась жена Брагина, эдакая агрессивная запятая в кудельках:
			
– Мы уже все рассказали, сколько можно повторять! Ходят тут, допытываются… Что, Коля его убил, что ли? Следователи…
			
– Леночка, – заюлил Брагин, – не надо раздражаться. Мы с товарищем поговорим на лестнице, – он сунул ноги в туфли.
			
– Только недолго! Обед стынет!
			
Пройдя мимо лифта, они вышли на балкон, второй выход с которого вел на черную лестницу. Оглянувшись, Брагин вполголоса укоризненно сказал:
			
– Я ведь просил вашего коллегу… А вы теперь опять. При жене…
			
– Ну, так как все было? Правду!
			
– Я к ней зашел в половине десятого. А ушел в час.
			
– К кому?
			
– Синкевич Наталье Саввишне.
			
– Вот! – сказал Звягин – Вот! Адрес?
			
– Квартира двести девяносто шесть. Этот же подъезд.
			
– Она это может подтвердить?
			
– Она уже и подтвердила. Только не ходите к ней сейчас, прошу вас!
			
– Почему? Чтоб успеть ее предупредить?
			
– Не надо так… У нее сейчас все дома, ну… Как мужчина мужчину, вы можете меня понять?..
			
– Тьфу, – сказал Звягин. – С этим вопросом обратитесь к ее мужу. 
			
Вежливый смешок в ответ:
			
– Но ведь здесь нет уголовного нарушения?..
			
– Нет, – ответил Звягин. Он отчего-то повеселел. – Стрелков вообще часто заходил к вам домой?
			
– Заходил иногда. Посидеть, поговорить, футбол там посмотреть по телеку… Как жалко парня, слов нет… Знать бы, какая сволочь это сделала…
			
– Ладно, – сказал Звягин. – До свидания.
			
Вечером он вернулся домой в самом бодром расположении духа. Где он был? Заехал в гости к тому самому знакомому из системы образования. Зачем? Да тот все жалуется на головные боли, – ну, поговорить, успокоить, пообещал достать ему ноотропил.
			
Произошло неслыханное: жена потребовала номер телефона и позвонила с контрольной проверкой – действительно ли был там Звягин, сколько, и с какой целью. Подозрения точили ее.
			
– Ира, – сказал Звягин, – ты мне льстишь.
			
– То есть?
			
– Когда жена звонит кому-то, выясняя, был ли там ее муж, это понимают однозначно: он подозревается в измене. А ничто так не льстит мужчине, как обвинение в любвеобильности.
			
Мир был восстановлен – хрупкий, как весенняя льдина. Собственному сыну Звягин был вынужден назавтра назначить свидание вне дома – в вестибюле Пушкинского театра (на улице хлестал обложной дождь).
			
– Юра, – обратился он, стряхивая воду с плаща, – вынужден просить помощи. Сам бы проверил, но времени мало. Вот списочек, – вынул из кармана и развернул пять больших листов, исписанных с обеих сторон.
			
– Что это за адреса? – спросил Юра недоуменно, облокотясь о закрытое окошко кассы.
			
– Ты бы мог выяснить, не ограблены ли за последний год-два несколько из этих квартир? Я думаю, есть у вас подобная картотека? Сделаешь завтра?
			
– Не уверен, – протянул Юра, шаркая ногой по мраморному полу. – Откуда, почему, как?.. – Пробежал глазами список. – Разбросаны по всему городу…
			
– Необходимо выяснить три момента: факт ограбления, пойманы ли воры, и целы ли дверные замки.
			
– Что за странная акция? Ты что задумал?
			
– Мы договорились лишних вопросов не задавать.
			
– У нас не частная лавочка, – заявил Юра. – Расскажи, в чем дело, – потребовал он.
			
– И не подумаю, – отверг Звягин. И нанес удар ниже пояса: – Часто тебя родной отец о чем-то в жизни просил? Не переживай, – утешил, – если удастся, я тебе подарю результат, и практикант раскроет небывалое дело, заложив краеугольный камень в фундамент своей карьеры. Устраивает?
			
В мучительном затруднении Юра наморщил лоб:
			
– Но как я доложу это по начальству?
			
– А как хочешь, – беззаботно отозвался Звягин. – Чтоб мой сын – да не нашел способ. Можешь ты вообще не докладывать?
			
– Ну, папа, ты даешь. – Иных слов сын не нашел.
			
На станции «скорой» три бригады купили вскладчину старенький телевизор в комнату отдыха, откуда Звягина и позвали вниз к телефону – сын справился с заданием и теперь звонил из автомата, соблюдая внутрисемейную конспирацию.
			
– Есть! – закричал он возбужденно.
			
– Не может быть, – лениво сказал Звягин, скрывая нетерпение. – Сколько?
			
– Три! Три! Скажи, что это за список?
			
– Что ж, три из двухсот – неплохой процент попаданий, как ты считаешь? Раскрыты?
			
– Нет. Глухари…
			
– Очень хорошо! – сказал Звягин.
			
– Чего ж тут хорошего?..
			
– А замки?
			
– В одной – целые, в двух – замки со следами посторонних предметов.
			
– Что значит – посторонних предметов? – обеспокоился Звягин.
			
– В просторечии – следы отмычки, – пояснил Юра.
			
– Да?.. Ты уверен, это точно?.. – спросил Звягин обескураженно. – Странно… Очень странно.
			
В автоматной будке на другом краю вечернего города Юра с суеверной нерешительностью задал вопрос:
			
– Как ты узнал про нераскрытые ограбления, пап?..
			
– Силою данного мне природой мозга, – туманно ответствовал Звягин. – Читайте «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского.
			
Однако, вернувшись наверх, продолжил он чтение книги менее знаменитой, хотя также не лишенной некоторых скромных достоинств, – то были «Рассказы следователя» Бодунова и Рысса. Задумчиво перелистав дело о «Черных воронах», он посвистел «Турецкий марш», вдруг улыбнулся и ошарашил фельдшера одним из своих непредсказуемых вопросов:
			
– Гриша! Что ты знаешь об артиллерийском обстреле? – Лохматый Гриша к подобным вопросам относился с комической серьезностью, пытаясь уловить звягинскую мысль и не уступить в этом состязании остроумий.
			
– Что снаряд дважды в одну воронку не попадает, – по размышлении отвечал он.
			
– Гениально! – похвалил Звягин. – В награду вытащи из моего портфеля пачку индийского чаю и завари свежий.
			
Следующий день, сменившись с дежурства, он начал с действий необычных и труднообъяснимых. Критически осмотрел себя в зеркало и бриться не стал. Порылся в кладовке и приступил к одеванию: спецовка, хранившаяся после ремонта, отслужившие свой век ботинки и старая нейлоновая куртка. В потертый саквояжик покидал гаечные ключи, молоток, плоскогубцы и моток проволоки. Натянул на макушку школьную Юркину кепку и отбыл.
			
Вернуться домой до прихода жены он не успел. Странная экипировка была оценена ее наметанным глазом, дознание не замедлило последовать, гром грянул.
			
– Где ты был?
			
– У Жени испортилось паровое отопление, попросила починить.
			
– А слесаря она не могла попросить?