1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
    
— Мне вполне удобно, — отвечает она и продолжает кивать, будто желая убедить в этом в первую очередь лично себя.
    
— Ты сейчас упадешь в коробку с «Неразрешенными спорами за 1996 год», — говорит он, а про себя добавляет: «И я вижу все, что у тебя под юбкой».
    
— Нет, мне действительно удобно.
    
— Мириам, если честно, то я…
    
— Пол, у Мириам все нормально. Правда, — водружает на нос очки Джейн.
    
— О да, со мной все в порядке, — продолжает кивать Мириам, и Пол отворачивается, хотя чувствует себя ужасно неловко.
    
— Ну а теперь, когда вопрос размещения персонала закрыт, кто скажет, на чем мы остановились?
    
Их юрист Шон начинает зачитывать стоящие на повестке дня вопросы: обращение к правительству Испании для урегулирования проблемы возвращения частному коллекционеру реквизированной во время войны картины Веласкеса, невыполненная задача по возврату двух скульптур, возможный легальный обмен с целью удовлетворения претензий по реституции. Пол кладет шариковую ручку на блокнот и откидывается на спинку кресла.
    
И перед глазами снова возникает печальная улыбка той девушки. Взрыв неожиданного хохота. Грустные морщинки вокруг глаз. «Когда-то у меня хорошо получалось заниматься сексом по пьяному делу. Действительно хорошо».
    
Ему, конечно, трудно в этом признаться, но он был страшно разочарован, когда, выйдя из ванной, обнаружил, что она ушла. Пуховое одеяло сына было аккуратно расправлено, а комната оказалась пустой. Ни записки. Ни номера телефона. Ничего.
    
«Скажи, а она здесь частый гость?» — в тот же вечер небрежно поинтересовался он у Грега по телефону.
    
«Нет. Никогда ее раньше не видел. Извини, что втравил тебя в историю, братец».
    
«Пустяки», — ответил он, решив не просить брата сообщить ему, если она вдруг объявится. Внутренний голос почему-то подсказывал, что не объявится.
    
— Пол?
    
И он снова заставляет себя сосредоточиться на лежащем перед ним листе бумаги формата А-4.
    
— Хм, как вы уже знаете, мы вернули картину, принадлежащую семье Новицки. Теперь она отправлена на аукцион. Что, очевидно, хм, принесет определенный доход, — говорит он, проигнорировав предупреждающий взгляд Джейн. — В начале этого месяца у меня встреча насчет коллекции статуэток из аукционного дома «Бонэме», кроме того, удалось выйти на след картины Лоури, украденной из роскошного дома в Айршире, и… — Он пролистывает бумаги. — И еще эта французская работа, что была похищена во время Первой мировой войны, а теперь обнаружена в лондонском доме какого-то архитектора. С учетом стоимости картины полагаю, что без боя хозяева ее не отдадут. Но дело будет совершенно ясным, если мы сможем доказать, что картина действительно была украдена. Шон, попытайся найти прецедентные дела, касающиеся Первой мировой. Так, на всякий случай. Помимо этого, с прошлого месяца у меня осталось еще несколько дел, которыми надо заняться, и сейчас я веду переговоры со страховщиками насчет нашего участия в новом реестре произведений искусства.
    
— Еще в одном? — спрашивает Джейн.
    
— Все дело в неэффективной работе антикварного отдела полиции, — объясняет Пол. — Страховщики нервничают.
    
— Эта новость может оказаться очень даже неплохой. А что у нас со Стаббсом?
    
— Глухо. Полный тупик, — щелкает Пол шариковой ручкой.
    
— Шон?
    
— Все очень запутано. Я пытаюсь найти прецеденты, но дело вполне может быть передано в суд.
    
Джейн кивает и, услышав, что у Пола звонит мобильник, бросает на него строгий взгляд.
    
— Простите, — говорит он, выуживая из кармана телефон, и смотрит на имя на экране. — С вашего позволения, я должен принять этот звонок. Привет, Шерри!
    
Он спиной чувствует обжигающий взгляд Джейн, когда, осторожно переступая через ноги коллег, выходит в коридор. Оказавшись в своем кабинете, он закрывает за собой дверь.
    
— Ну что, получилось? Ее имя? Лив. Нет, это все, что я знаю. Неужели? Ты можешь ее описать? Да, похоже, это она. Светло-каштановые волосы, ближе к русым, до плеч. Завязывает их в хвост? Телефон, бумажник… А что еще, не знаю. Нет адреса? Нет, без понятия. Конечно, Шерри, окажи мне любезность. Можно мне ее забрать? — Он задумчиво смотрит в окно. — Да-да. Знаю. Кажется, я понял, как ей это вернуть.
    
    
— Алло?
    
— Это Лив?
    
— Нет.
    
— А Лив дома? — помедлив, спрашивает он.
    
— Вы что, судебный пристав?
    
— Нет.
    
— Ее сейчас здесь нет.
    
— Вы не скажете, когда она вернется?
    
— А вы точно не судебный пристав?
    
— Определенно не судебный пристав. У меня ее сумочка.
    
— Значит, вы тот самый вор, что спер у нее сумочку? Если собираетесь ее шантажировать, только понапрасну потратите время.
    
— Я не вор. И не судебный пристав. Я просто человек, который нашел сумочку и теперь хочет вернуть ее обратно. — Пол даже вспотел от напряжения.
    
На том конце провода повисает длинная пауза.
    
— А как вы узнали номер телефона?
    
— Он остался в памяти моего мобильника. Она одолжила его у меня, когда пыталась дозвониться домой.
    
— Вы что, были вместе с ней?
    
Пол расцветает от удовольствия. Он не решается сразу продолжить разговор, чтобы не выдать своего энтузиазма, но потом все-таки произносит:
    
— С чего вы взяли? Она что, упоминала обо мне?
    
— Нет, — отвечает собеседница, и Пол слышит звук закипающего чайника. — Я просто из любопытства. Послушайте, она сейчас проводит ежегодную экскурсию. Возможно, к четырем вернется. Если нет, могу взять сумочку вместо нее.
    
— А вы кем ей приходитесь?
    
Снова подозрительно длинная пауза.
    
— Я женщина, которая принимает украденные сумочки вместо Лив.
    
— Допустим. Давайте адрес.
    
— А вы не знаете? — И снова тишина. — Хм. Ну вот что я вам скажу, мистер. Приходите на угол Одли-стрит и Пакерс-лейн, а там вас кто-нибудь встретит.
    
— Я не вор и не краду сумочки.
    
— Говорите-говорите. Позвоните, когда будете там, — бросает она, и Пол даже на расстоянии чувствует, как напряженно работает ее мозг. — Если никто не ответит, просто отдайте сумочку женщине, что живет в картонных коробках у черного входа. Ее зовут Фрэн. А если мы все же решим с вами встретиться, то не вздумайте шутить. У нас есть пушка. — И, не дав ему ответить, вешает трубку.
    
Он сидит за письменным столом, тупо глядя на телефон.
    
Джейн без стука входит в его кабинет. Пола эта ее манера уже начинает порядком раздражать. Ему кажется, что она пытается застукать его на чем-то.
    
— Итак, картина Лефевра. Ты уже послал открытое письмо?
    
— Нет. Проверяю, не выставлялась ли она.
    
— А ты узнал адрес настоящих владельцев картины?
    
— В редакции журнала не сохранилось никаких записей. Но все нормально. Я отправлю письмо ему на работу. Если он архитектор, его нетрудно будет найти. Фамилия наверняка значится в названии компании.
    
— Прекрасно. Я сейчас получила сообщение о том, что предъявители прав на картину через несколько недель приедут в Лондон и хотят встретиться. Было бы здорово, если бы мы могли к их приезду получить ответ от хозяев картины. Можешь определить примерные даты?
    
— Постараюсь.
    
Он упорно смотрит на экран компьютера, где нет ничего, кроме скринсейвера, и Джейн, поняв намек, уходит.
    
    
Мо уже дома. Несмотря на иссиня-черные волосы и черную одежду, ее присутствие практически не чувствуется. Только иногда, просыпаясь около шести утра, Лив сквозь полудрему слышит, как Мо снует туда-сюда, готовясь к утренней смене. И присутствие постороннего человека в доме странно успокаивает Лив.
    
А еще Мо каждый день готовит или оставляет в холодильнике завернутую в фольгу еду из ресторана, а на столе — инструкции по применению: «Нагревать 40 минут до температуры 180 градусов. Это означает ВКЛЮЧЕНИЕ ДУХОВКИ» или «ДОЕШЬ ЭТО, ТАК КАК К ЗАВТРАШНЕМУ ДНЮ ОНО ВЫПРЕТ ИЗ КОНТЕЙНЕРА И УБЬЕТ НАС». В доме больше не пахнет сигаретным дымом. Лив подозревает, что Мо тайком покуривает на балконе, но не задает лишних вопросов.
    
Но в общем они живут обычной жизнью. Лив встает как всегда и направляется в сторону бетонных прогулочных дорожек, ноги ритмично касаются земли, в ушах свистит воздух. Она перестала покупать кофе и теперь заваривает для Фрэн чай, потом ест свой тост и садится за письменный стол, стараясь не слишком расстраиваться из-за отсутствия работы. Но теперь она замечает за собой, что с нетерпением ждет трех часов, когда в замке повернется ключ и Мо вернется домой. Мо не предложила ей арендной платы — Лив не уверена, что им обеим хочется переводить отношения в деловое русло, — но на следующий день после пропажи сумочки на кухонном столе появилась кучка смятых банкнот. «Экстренный муниципальный налог, — гласила приложенная к деньгам записка. — Только не вздумай заморачиваться на эту тему».
    
Но Лив и не думала заморачиваться. У нее просто не было другого выхода.
    
    
Они как раз пьют чай и читают лондонскую бесплатную газету, когда раздается телефонный звонок. Мо поднимает голову, словно охотничья собака, почуявшая запах дичи, и смотрит на часы.
    
— О, я, кажется, знаю, кто это, — говорит она и, так как Лив снова утыкается в газету, добавляет: — Это мужчина с твоей сумочкой.
    
— Что? — Лив так и застывает, не донеся кружку до рта.
    
— Забыла тебе сказать. Он уже звонил. Я велела ждать нас на углу.
    
— Какой мужчина?
    
— Без понятия. Я только убедилась, что он не судебный пристав.
    
— Боже мой! Неужели у него и правда моя сумочка? Как думаешь, а он не потребует вознаграждения? — Пошарив по карманам, она достает четыре фунта монетами и еще какую-то мелочь. — Да, особо не разгуляешься. Как думаешь?
    
— Если учесть, что интимных услуг ты не оказываешь, то для тебя это вполне приличная сумма.
    
— Всего четыре фунта.
    
Лив зажимает деньги в кулаке, и они идут к лифту. На лице Мо играет хитрая ухмылка.
    
— Ну что еще? — спрашивает Лив.
    
— Да вот, я тут подумала. Вот смеху-то будет, если мы украдем его сумку. Возьмем и грабанем его! Девушки-грабители. Я однажды на почте украла мелки. Так что я в отличной форме, — хихикает Мо и, заметив, что Лив явно шокирована, добавляет: — Мне тогда было семь лет.
    
Затем они молча едут на лифте до первого этажа. Когда двери открываются, Мо говорит:
    
— А потом смоемся по-тихому. Он же не знает твоего адреса.
    
— Мо… — начинает Лив, но, выйдя из парадной, замечает стоящего на углу мужчину, видит его манеру проводить рукой по коротким волосам. Она густо краснеет и круто разворачивается.
    
— Эй, ты куда? — удивляется Мо.
    
— Мне туда нельзя.
    
— Почему? Я уже отсюда вижу у него в руках твою сумочку. Выглядит он вполне нормально. Не похож на грабителя. У него на ногах туфли. А грабители не носят туфли.
    
— Можешь забрать сумочку вместо меня? Ну пожалуйста… Я не могу с ним говорить.
    
— Почему? — испытующе смотрит на нее Мо. — И с чего это ты так покраснела?
    
— Послушай, я ночевала в его доме. И теперь мне ужасно неловко.
    
— О господи! Ты занималась с этим мужчиной нехорошими вещами.
    
— Вовсе нет.
    
— А вот и да, — сверлит ее глазами Мо. — Или хотела заняться. ТЫ ХОТЕЛА. Вот потому-то ты сейчас такая пришибленная.
    
— Мо, пожалуйста! Ты можешь просто взять вместо меня сумочку? Скажи ему, что меня нет дома. Ну что тебе стоит? — И, не дав Мо и рта раскрыть, Лив в полном смятении вскакивает в лифт и нажимает на кнопку верхнего этажа.
    
Оказавшись в стеклянном доме, она прислоняется к двери и пытается унять сердцебиение.
    
«Мне уже тридцать лет», — говорит она себе.
    
Потом слышит, как на площадке снова открываются двери лифта.
    
— О боже, Мо, спасибо большое, я…
    
Перед ней стоит Пол Маккаферти.
    
— А где Мо? — задает она глупый вопрос.
    
— Твоя соседка по квартире? Она… своеобразная.
    
Лив чувствует, что потеряла дар речи. Язык будто распух и не помещается во рту. Она машинально приглаживает волосы и неожиданно понимает, что не помыла голову.
    
— Ну, так или иначе, здравствуй, — говорит он.
    
— Привет.
    
— Твоя сумочка. Это ведь точно твоя? — протягивает он руку.
    
— Поверить не могу, что ты ее нашел.
    
— Я хорошо умею разыскивать пропавшие вещи. Это моя работа.
    
— О да. Ты ведь бывший коп. Но все равно спасибо. Спасибо большое.
    
— Если тебе интересно знать, то сумочку нашли в мусорном баке. Вместе с двумя другими. Рядом с университетской библиотекой. Сторож увидел их и отнес в полицию. Боюсь только, твои карточки и телефон пропали… Но есть и хорошая новость. Все деньги целы.
    
— Что?
    
— Да уж. Невероятно. Двести фунтов. Я проверял.
    
Она чувствует теплую волну облегчения.
    
— Надо же! Они не тронули деньги! Ничего не понимаю.
    
— Я тоже. Похоже, когда они открывали кошелек, деньги просто выпали оттуда.
    
Лив берет сумочку и внимательно осматривает. На дне среди ее личных вещей типа щетки для волос, книжки в бумажной обложке, которую она читала в то утро, и завалявшегося тюбика губной помады лежат двести фунтов.
    
— Никогда раньше о таком не слыхала. Но все равно приятно. Одной заботой меньше.
    
Он улыбается. Но на его губах не снисходительная улыбка типа «о, несчастная пьянчужка, которая подбивала под меня клинья», а улыбка действительно очень довольного собой человека.
    
И она неожиданно для себя тоже улыбается:
    
— Это просто… невероятно.
    
— А где моя награда в четыре фунта? — спрашивает он и, встретив ее недоуменный взгляд, со смехом говорит: — Мо рассказала мне. Я шучу. Серьезно. Но, — продолжает он, от смущения разглядывая носки туфель, — как насчет того, чтобы куда-нибудь вместе сходить? — И, не дождавшись ответа, добавляет: — Так, ничего особенного. И напиваться вовсе необязательно. И в гей-бар идти необязательно. Можно просто немного пройтись. Будем гулять, сжимая в руке ключи и на всякий случай приглядывая за сумками.
    
— Идет, — подумав, кивает Лив и снова неожиданно улыбается. — Я с удовольствием.
    
    
Весело насвистывая, Пол Маккаферти спускается в дребезжащем лифте. Оказавшись на улице, он вынимает чек из банкомата, комкает его и кидает в ближайшую урну.
   
   
    
     
16
    
    
Они встречаются уже в пятый раз. В первый раз они едят пиццу, и Лив пьет минеральную воду, но лишь до тех пор, пока не убеждается, что он и правда не считает ее алкоголичкой, после чего позволяет заказать себе джин с тоником. Лучший джин с тоником, который она когда-либо пробовала. Пол провожает Лив до дому и, уже собираясь уходить, неуклюже целует в щеку, и они дружно смеются над неловкостью ситуации. После чего Лив неожиданно наклоняется вперед и целует его уже в губы. Поцелуй короткий, но настойчивый, многообещающий. У Лив даже перехватывает дыхание. Пол неуклюже пятится к лифту, и, пока двери медленно закрываются, она видит его счастливую улыбку.
    
Он ей нравится.
    
Во второй раз они, по совету его брата, идут послушать живую музыку, и это ужасно. Через двадцать минут Лив с облегчением понимает, что Пол тоже находит оркестр ужасным, и, когда он спрашивает, не хочет ли она уйти, они как бы случайно берутся за руки, протискиваясь к выходу в переполненном баре. И идут так до самых дверей его квартиры. Там они разговаривают о своем детстве, любимых оркестрах, собаках и о том, что оба ненавидят цуккини, затем целуются на диване до тех пор, пока ноги у нее не становятся ватными.
    
А еще через какое-то время он звонит ей в обеденный перерыв, чтобы сообщить, что случайно оказался рядом с ее домом, и спросить, не хочет ли она выпить с ним кофе.
    
— Ты что, действительно проходил мимо? — спрашивает она, после того как они выпили кофе и съели пирожные, попытавшись растянуть удовольствие настолько, насколько позволял отпущенный ему на обед час.
    
— Конечно, — отвечает он, и она, к своему восторгу, замечает, что у него краснеют уши.
    
Он ловит ее взгляд и теребит себя за левую мочку:
    
— Вот черт! Врун из меня никудышный.
    
В четвертый раз они идут в ресторан. Но когда должны были подать пудинг, звонит ее отец, чтобы сообщить, что Кэролайн опять его бросила. Он так громко завывает в телефонную трубку, что Пол буквально подпрыгивает на стуле.
    
— Мне надо идти, — говорит она, отказываясь от предложенной им помощи.
    
Нет, она еще не готова к встрече этих двоих, особенно учитывая то обстоятельство, что отец может встретить их без штанов.
    
Когда она через полчаса приезжает к отцу, то обнаруживает, что Кэролайн уже дома.
    
— Я совершенно забыл, что этим вечером она собиралась на этюды, — робко блеет отец.
    
Пол не пытается форсировать события. Лив даже начинает задумываться, не слишком ли много она говорит о Дэвиде и не впадает ли в некую крайность. Но потом решает, что Пол слушает просто из вежливости. И вообще, поскольку Дэвид — это неотъемлемая часть ее жизни, то Пол, если хочет быть с ней, должен принять и это. Мысленно она уже обсудила с ним больную для нее тему и даже успела — тоже мысленно — пару раз поссориться.
    
Теперь она просыпается и сразу начинает думать о Поле, вспоминает его манеру слушать, подавшись вперед, словно он ловит каждое ее слово, вспоминает его лицо: преждевременно поседевшие виски и ярко-голубые глаза. А ведь она, казалось, уже и забыла, каково это — постоянно думать о ком-то, желать физической близости и чувствовать легкое головокружение при воспоминании о запахе мужской кожи. Она по-прежнему сидит без работы, но теперь это ее волнует уже меньше. Иногда Пол посреди дня посылает ей текстовые сообщения, и она прямо-таки слышит его американский акцент.
    
Но Лив боится показать Полу Маккаферти, как сильно он ей нравится. Опасается сделать неверный шаг, ведь с тех пор, как она в последний раз ходила на свидания, прошло уже девять лет и правила игры, должно быть, изменились. Лив слушает бесстрастные излияния Мо насчет знакомств по Интернету, «полезных друзей», того, когда надо, а когда не надо заниматься любовью, а еще насчет депиляции и техники секса, и ей кажется, что она беседует с кем-то, кто говорит на польском языке.
    
Ей трудно подходить к Полу Маккаферти с той же меркой, какой Мо меряет всех мужчин. Она считает их помешанными на порнухе, порочными, никчемными, корыстными бездельниками. Пол же очень прямой и для Лив — как открытая книга. Именно поэтому он и не захотел делать карьеру в своем спецотделе нью-йоркской полиции.
    
«По мере того как ты поднимаешься по служебной лестнице, все черное и белое постепенно становится серым», — объясняет он.
    
И только когда он заводит разговор о сыне, речь его становится неуверенной и с него мигом слетает вся решительность.
    
— Развод — жуткое дерьмо, — говорит он Лив. — Мы пытаемся себя убедить, что с детьми все в порядке, что лучше уж так, чем заставлять их слушать, как двое не слишком счастливых людей орут друг на друга, но боимся узнать у них правду.
    
— Правду?
    
— Да. Чего им на самом деле хочется. Потому что знаем ответ. Он может разбить нам сердце. — Пол задумчиво смотрит вдаль, но уже через несколько секунд снова улыбается: — И все же Джейк — хороший парень. Действительно хороший. Слишком хороший для нас с Леони.
    
Ли нравится то, что он типичный американец, не такой, как другие, и к тому же полная противоположность Дэвиду. Пол по природе своей очень обходительный, он из тех мужчин, которые всегда пропускают даму вперед, распахнув перед ней дверь, причем не из желания сделать красивый жест, а потому что ему просто в голову не может прийти не открыть перед женщиной дверь. А еще в нем чувствуется скрытая властность характера: когда он идет по улице, люди стараются уступить ему дорогу. Но похоже, он этого даже не замечает.
    
— Боже мой, не стоит принимать все так близко к сердцу, — говорит Мо.
    
— Что? Я только хочу сказать, что приятно проводить время с кем-то, кто…
    
— С кем собираешься перепихнуться на этой неделе, — фыркает Мо.
    
Но Лив пока не приглашает его в Стеклянный дом. Мо чувствует, что подругу гложут сомнения.
    
— Ну ладно, Рапунцель. Если так и собираешься сидеть в своей башне, то должна хотя бы позволить своему принцу подержаться за твои волосы.
    
— Не понимаю…
    
— Я вот что думаю, — говорит Мо. — Мы должны сделать перестановку в твоей комнате. Слегка изменить дом. Иначе ты так и будешь переживать, что привела кого-то в дом Дэвида.
    
Правда, у Лив имеется сильное подозрение, что перестановкой мебели дела не исправишь. Она в любом случае будет переживать. Но во вторник днем, когда у Мо выходной, они передвигают кровать к белой бетонной стене, которая идет, как своеобразный спинной хребет, через центр дома. Честно говоря, здесь не самое подходящее место для кровати, но Лив не может не признать, что есть в этих переменах нечто вдохновляющее.
    
— Ну а теперь, — улыбается Мо, глядя на «Девушку, которую ты покинул», — картину перевешивать будем?
    
— Нет. Она остается.
    
— Но ты же сама говорила, что Дэвид купил ее специально для тебя. Что означает…
    
— Неважно. Портрет остается. И кроме того… — Лив, прищурившись, смотрит на женщину на картине. — Думаю, в гостиной он будет выглядеть неуместно. Картина… слишком интимная.
    
— Интимная?
    
— Она… сексапильная. Ты не находишь?
    
— Нет, не нахожу, — вглядывается в портрет Мо. — По мне, так лучше туда повесить большой плазменный телевизор.
    
С этими словами Мо уходит, а Лив продолжает смотреть на картину и впервые за долгое время не чувствует острого приступа тоски. «Как думаешь, — спрашивает она девушку, — может, действительно настало время идти дальше?»
    
    
В пятницу утром все начинает идти наперекосяк.
    
— Итак, у тебя самое настоящее свидание! — Отец делает шаг вперед и заключает ее в медвежьи объятия.
    
Сейчас в нем ключом бьет joie de vivre.[28] Он опять говорит одними восклицательными предложениями. И к тому же полностью одет.
    
— Он просто… Папа, я не хочу делать из свидания целую историю.
    
— Но это же замечательно! Ты красивая молодая женщина! Так предназначено самой природой! Ты должна расправить крылья, показать все, на что ты способна!
    
— Папа, у меня нет крыльев. И насчет способностей я тоже не слишком уверена.
    
— А что ты собираешься надеть? Может, что-нибудь поярче? Кэролайн, что ей надеть?
    
Кэролайн идет на кухню, на ходу закалывая длинные рыжие волосы. Она только что ткала гобелен, и от нее слегка попахивает овцой.
    
— Майкл, ей уже тридцать лет, и она вполне способна сама подобрать себе гардероб.
    
— Но ты только посмотри, что на ней надето! Она так и осталась верна эстетическим пристрастиям Дэвида: все вещи исключительно черные или серые, причем абсолютно бесформенные. Дорогая, бери пример с Кэролайн. Посмотри, какие цвета она носит! Такая женщина всегда привлекает внимание…
    
— Твое внимание может привлечь женщина, даже одетая, как вьючное животное, — беззлобно говорит Кэролайн, включая чайник.
    
Отец стоит за ее спиной, прижимаясь к ней всем телом. Его глаза закрыты в экстазе.
    
— Мы, мужчины, первобытные существа. Наш взгляд притягивает все яркое и красивое. — Открыв один глаз, он придирчиво рассматривает Лив: — Быть может, тебе стоит одеваться не так мужеподобно, что ли.
    
— Мужеподобно?
    
— Мешковатый черный свитер. Черные джинсы. Отсутствие косметики. — Слегка отступив, отец придирчиво ее разглядывает. — Не чувствуется сладкоголосого пения сирены.
    
— Лив, носи то, в чем тебе удобно. И не обращай на него внимания, — вмешивается в разговор Кэролайн.
    
— Так ты считаешь, что я кажусь мужеподобной?
    
— Напоминаю, что вы встретились в гей-баре. Возможно, ему и нравятся женщины, у которых слегка… мальчиковый вид.
    
— Ты просто старый дурак, — подводит итог разговору Кэролайн и с кружкой чая в руках покидает кухню.
    
— Значит, я похожа на лесбиянку, исполняющую роль «мужчины»?
    
— Я просто хочу сказать, что ты можешь подать себя в более выгодном свете. Возможно, сделать легкую завивку. Надеть пояс, чтобы подчеркнуть талию…
    
Кэролайн снова просовывает голову в дверь:
    
— Дорогая, совершенно не важно, что на тебе сверху надето. Главное то, что под одеждой. Самую важную роль здесь играет белье.
    
Отец смотрит ей вслед и чмокает губами.
    
— Белье, — мечтательно произносит он.
    
— Спасибо, пап. Теперь я себя чувствую намного лучше, — оглядев свою одежду, говорит Лив. — Просто… замечательно.
    
— На здоровье. Обращайся в любое время, — хлопает он рукой по сосновому столу. — И обязательно сообщи, как все прошло! Надо же, свидание! Потрясающе!
    
    
Лив разглядывает свое отражение в зеркале. Последний раз мужчина видел ее обнаженной три года назад, а обнаженной и одновременно трезвой, когда ей было не все равно, — то четыре. Она последовала совету Мо: сделала депиляцию, оставив на теле только узкую полоску растительности, натерла скрабом лицо, помыла голову с кондиционером. Ей пришлось хорошенько порыться в ящике с нижним бельем, прежде чем удалось найти что-то более-менее соблазнительное и не слишком старушечье. Отложив в сторону щипчики, она в виде исключения подпилила ногти на руках, а ногти на ногах покрыла лаком.
    
Дэвида такие вещи абсолютно не волновали. Но Дэвида больше нет рядом.
    
Она инспектирует свой гардероб, пытаясь отыскать хоть что-то среди вешалок с черной и серой одеждой, практичными, но унылыми брюками и джемперами. В результате останавливается на черной юбке-карандаше и джемпере с V-образным вырезом. А к ним подбирает пару красных лодочек на высоком каблуке, с бантиками спереди, которые она надевала всего один раз, на свадьбу, но так и не решилась выбросить. Возможно, туфли уже не слишком модные, но они явно отличаются от той обуви, что носят лесбиянки, играющие роль «мужчины».
    
— Вот это да! Приятно посмотреть! — Мо, которой надо заступать в дневную смену, стоит уже в жакете, перекинув через плечо рюкзак.
    
— А не слишком ли? — держась за щиколотку, спрашивает с сомнением в голосе Лив.
    
— Выглядишь обалденно. Надеюсь, ты не надела бабушкины панталоны?
    
— Нет, я не надела бабушкины панталоны, — переводит дыхание Лив. — Хотя и не понимаю, почему вся одежда должна быть подобрана в соответствии с нижним бельем.
    
— Тогда вперед и постарайся ничего не усложнять. Я оставила для тебя цыпленка и салат в холодильнике. Тебе останется только заправить его. Заночую у Раника, чтобы не путаться под ногами. Так что весь дом снова в твоем распоряжении, — многозначительно ухмыляется она и закрывает за собой дверь.
    
Лив снова поворачивается к зеркалу. И оттуда на нее смотрит незнакомая, слишком расфуфыренная женщина. Лив, слегка ковыляя с непривычки на высоких каблуках, ходит по комнате и пытается понять, что именно сейчас выводит ее из равновесия. Юбка сидит идеально. Благодаря бегу, форма ног у нее красивая, почти скульптурная. Туфли служат необходимым ярким пятном, гармонично дополняя ее наряд. Нижнее белье красивое, но не вульгарное. Она складывает руки на груди и садится на кровать. Уже через час он должен быть здесь.
    
Она поднимает глаза на «Девушку, которую ты покинул», словно хочет сказать ей: «Я хочу быть похожей на тебя».
    
Но впервые в жизни улыбка девушки на портрете ничего ей не обещает.
    
«Можешь не надеяться», — словно говорит она.
    
Лив закрывает глаза и сидит так несколько минут. Потом берет мобильник и посылает Полу сообщение:
    
     
Планы изменились. Ты не против встретиться где-нибудь в другом месте, где мы сможем выпить?
    
    
— Что, не захотелось готовить? Я все равно собирался захватить с собой еду из ресторана.
    
Откинувшись на спинку стула, Пол переводит взгляд на шумную компанию офисных работников, которые, судя по градусу пьяных заигрываний, похоже, сидят здесь уже довольно давно. Пола явно забавляют и не слишком трезвые женщины, и дремлющий в углу парень, с виду типичный бухгалтер.
    
— Мне просто хотелось выбраться на свежий воздух.
    
— Ну да. Ох уж эта надомная работа! Я уже и забыл, что она кого угодно может свести с ума. Когда брат только переехал сюда, то неделями просиживал у меня, составляя резюме, а когда я возвращался домой, то он в течение часа донимал меня разговорами.
    
— Вы что, приехали из Америки вместе?
    
— Нет, он приехал сюда после моего развода, чтобы морально меня поддержать. Я тогда был просто никакой. А потом решил остаться. — Пол оказался в Англии десять лет назад. Его жена-англичанка страшно скучала по дому, чувствовала себя несчастной, особенно после рождения Джейка, и он ради нее ушел из нью-йоркской полиции. Но, оказавшись здесь, они поняли, что дело было вовсе не в стране проживания, а в них самих. — Эй, смотри, парень в синем костюме кадрит вон ту девицу с шикарными волосами.
    
— Волосы не настоящие, — потягивая свой напиток, замечает Лив.
    
— Да ты что? Ты, наверное, шутишь! Неужели парик?
    
— Наращивание искусственных волос. Сразу видно.
    
— Только не мне. Скажи еще, что и грудь у нее тоже ненатуральная!
    
— Натуральная. Правда, эта девица четырехгрудая.
    
— Четырехгрудая?
    
— Лифчик ей явно мал. Перерезает груди пополам. И потому кажется, что у нее их четыре.
    
Пол начинает так сильно хохотать, что даже задыхается. Он уж и не помнит, когда в последний раз так смеялся. Лив улыбается ему, но как-то вымученно. И вообще сегодня она какая-то странная, отвечает невпопад, словно ее мысли заняты чем-то другим.
    
— Как думаешь, — говорит он, справившись с приступом смеха, — четырехгрудая девица клюнет на него?
    
— Ну, если только после очередной рюмки. Не думаю, что она на него запала.
    
— Да. Она на него даже не смотрит. Похоже, ей нравится вон тот, в серых туфлях.
    
— Женщинам не нравятся серые туфли. Уж можешь мне поверить.
    
Он поднимает брови, ставит стакан на стол.
    
— Вот только теперь и начинаешь понимать, почему мужчине легче расщепить атом или завоевать другую страну, чем догадаться, о чем думает женщина.
    
— Пфф! Если будешь хорошо себя вести, я покажу тебе руководство по применению, — говорит она и, встретив его взгляд, густо краснеет, словно ляпнула явно не то. Возникает неловкая пауза. Она смотрит на свой стакан. — А ты скучаешь по Нью-Йорку?
    
— Мне нравится там гостить. Теперь, когда я приезжаю домой, все смеются над моим акцентом, — отвечает Пол и, так как Лив его откровенно не слушает, добавляет: — Не стоит так волноваться. Честное слово. Мне и здесь хорошо.
    
— О, нет. Прости. Я не хотела… — Слова замирают у нее на губах. За столом снова воцаряется молчание. Но потом она поднимает на него глаза и начинает говорить, положив палец на край стакана: — Пол… Я хотела пригласить тебя к себе сегодня вечером. Хотела, чтобы мы… Но я просто… Еще слишком рано. Я не могу. Не могу этого сделать. Вот почему я отменила обед. — Фразы будто повисают в воздухе, и она краснеет до корней волос.
    
Он открывает и закрывает рот. Наклоняется вперед и тихо произносит:
    
— Достаточно было сказать: «Я не голодна».
    
— Боже мой! Свидание со мной, наверное, просто мрак! — удивленно посмотрев на Пола, ахает Лив.
    
— Может быть, ты просто немножко более откровенна, чем следует.
    
— Прости! — От отчаяния у нее из груди вырывается стон. — Я не понимаю, что…
    
Он снова подается вперед и легонько касается ее руки. Ему ужасно хочется, чтобы она перестала так переживать.
    
— Лив, — ровным голосом начинает он. — Ты мне нравишься. Ты удивительная женщина. И я прекрасно понимаю, что ты слишком долго просидела в четырех стенах. И я не… Я не хочу… — Но у него не хватает слов. Еще не время для подобного разговора. Более того, где-то в глубине души он, несмотря ни на что, разочарован. — Вот черт! Как насчет того, чтобы поесть пиццы? Потому что я умираю с голоду. Пойдем перекусим. Будем смущать друг друга где-нибудь в другом месте.
    
— У меня дома полно еды. — Ее колено касается его ноги.
    
Он смеется. Потом неожиданно становится очень серьезным.
    
— Прекрасно. Хотя теперь уже я не знаю, что сказать.
    
— Скажи: «Это было бы здорово». Кстати, можешь добавить: «Лив, заткнись, ради бога, чтобы не усложнять все еще больше».
    
— Что ж, это было бы здорово, — говорит Пол, подает ей пальто, и они выходят из паба.
    
    
Теперь они уже не молчат. Каким-то чудом возникшее было напряжение исчезает, и они ведут себя более непринужденно. Возможно, благодаря его словам или внезапно нахлынувшему на Лив чувству облегчения. И она от души веселится, радуясь его шуткам. Они лавируют между группами туристов и наконец ловят такси, а когда он помогает ей забраться в машину и сесть рядом с ним на заднее сиденье, она прислоняется к нему, вдыхает мужской запах его чистой кожи, и от ощущения нежданно-негаданно привалившего счастья у нее слегка кружится голова.
    
Они идут к ее дому, и он со смехом вспоминает их первую встречу. А еще то, как Мо приняла его за грабителя.
    
— Я еще стребую с тебя обещанные четыре фунта, — улыбается он. — Мо сказала, что я их честно заслужил.
    
— Ну, если равняться на Мо, то можно далеко зайти. Она, например, считает нормальным подливать в бокалы неприятным посетителям жидкое моющее средство.
    
— Жидкое моющее средство?!
    
— А они потом всю ночь бегают писать. Вот так она берет на себя функции Господа Бога и лишает незадачливых гостей романтических надежд. И тебе лучше не знать, что она делает с кофе тех, кто ей реально насолил.
    
— Мо понапрасну растрачивает себя на этой работе, — восхищенно качает он головой. — Организованная преступность — вот где ей самое место.
    
Они вылезают из такси и подходят к дому. Воздух уже по-осеннему холодный и слегка покалывает щеки. Поэтому они спешат поскорей попасть в удушливое тепло парадной. Теперь она чувствует себя немного глупо. Ей почему-то кажется, что за предыдущие дни Пол Маккаферти превратился для нее в некую абстрактную идею. В символ ее движения вперед. И сейчас она с трудом выдерживает тяжесть разом свалившихся на нее перемен.
    
Но тут у нее в ушах словно звучит голос Мо: «Эй, миссис! Вредно так много думать».
    
Правда, когда за ними закрывается дверь лифта, оба замолкают. Лифт, дребезжа, громыхая и моргая лампочками, с трудом ползет вверх. Проезжает мимо второго этажа, и они слышат шаги человека, идущего по лестнице, звуки виолончели, раздающиеся из какой-то квартиры.
    
Лив остро чувствует его присутствие в закрытом пространстве: цитрусовый запах лосьона после бритья, тяжесть его руки на своих плечах. Она опускает голову и мысленно ругает себя за то, что переоделась в старомодную юбку и туфли без каблука. Ругает, что не надела лодочки с бантиками.
    
Потом поднимает глаза и видит, что он наблюдает за ней. Но без тени улыбки на лице. Неожиданно он притягивает ее к себе, наклоняется к ней, их лица разделяет всего несколько дюймов. Но не целует.
    
Он внимательно смотрит на нее, словно изучая ее глаза, ресницы брови, рот, и ей неуютно под его пристальным взглядом. Она ощущает дыхание Пола на своей коже, видит его красиво вырезанные губы, которые так и хочется слегка прикусить зубами.
    
Но он все еще не целует ее.
    
И это заставляет ее трепетать от желания.
    
— Я все время думаю о тебе, — шепчет он.
    
— Как приятно, — отвечает она.
    
Тогда он осторожно трется кончиком носа о ее нос. Их губы соприкасаются. Она чувствует совсем рядом его сильное тело. И понимает, что ноги ее уже не держат.
    
— Да, очень приятно, — продолжает она. — Но я хочу сказать, что мне страшно. Правда, в хорошем смысле. Мне кажется, что я…
    
— Помолчи немного, — тихо просит он.
    
Его слова замирают на ее губах, его пальцы поглаживают ее шею, и она теряет дар речи.
    
А когда лифт приезжает на верхний этаж, они уже вовсю целуются. Он рывком открывает дверь, и, подхваченные волной нестерпимого желания, так и не разомкнув объятий, они оказываются на площадке. Она засовывает руку ему под рубашку, вбирая тепло его тела, а другой пытается открыть дверь.
    
Они вваливаются в дом. Свет она не включает. Он обнимает ее за талию, впившись ей в губы, и она чуть не падает навзничь. Она хочет его до дрожи в коленках. Потом ударяется о стену и слышит, как он вполголоса выругался.
    
— Здесь, — шепчет она. — Сейчас.
    
Она чувствует тяжесть его тела. Они на кухне. Луна заливает комнату холодным синим светом. У нее вдруг возникает ощущение опасности, словно в комнату проникло нечто призрачное, но живое — непонятное и в то же время сладостное. Немного поколебавшись, она стягивает через голову джемпер. И снова становится той, что когда-то была: смелой и ненасытной. Глядя ему прямо в глаза, расстегивает блузку. Раз, два, три — пуговицы выскакивают из петель. Блузка падает с плеч, и теперь она по пояс голая. От холодного воздуха обнаженная кожа туго натягивается. Его взгляд останавливается на ее груди, и ей становится трудно дышать. Все вокруг неожиданно останавливается.
    
В комнате слышится лишь их тяжелое дыхание. Ей кажется, что ее загипнотизировали. Она наклоняется вперед, ощущая в это короткое мгновение рождение чего-то мощного и прекрасного. И они снова целуются, и она понимает, что много лет ждала именно этого поцелуя, поцелуя, который будет длиться вечно и навсегда останется у нее в памяти. Она вдыхает запах его лосьона после бритья и забывает обо всем. Даже о том, где они сейчас. Он нежно отстраняется и ласково ей улыбается.
    
— Что? — задыхающимся голосом, почти теряя сознание, спрашивает она.
    
— Ты, — шепчет он и умолкает.
    
Ее лицо расплывается в счастливой улыбке, и она целует его, целует до обморока, до головокружения, забывая обо всем и внимая только настойчивому зову плоти. Здесь. Сейчас. Его руки обнимают ее. Губы ласкают ямку на ее шее. Она прижимается к нему, ей не хватает воздуха, сердце бешено колотится, каждая клеточка тела становится такой чувствительной, что его прикосновения вызывают дрожь. Ей хочется смеяться от радости. Она срывает с него рубашку. Поцелуи становятся все более и более страстными. Он неловко сажает ее на кухонный стол, и она обвивает его ногами. Тогда он наклоняется и задирает ей юбку до талии, а она выгибается, чувствуя спиной холодный гранит, ее глаза устремляются к стеклянному потолку, руки судорожно цепляются за его волосы. Ни один защитный экран вокруг не закрыт, стеклянные стены — будто окно в ночное небо. Она вглядывается в темноту и ощущает странное ликование в душе.
    
«Я еще жива», — проносится у нее в голове.
    
А потом она закрывает глаза и больше уж ни о чем не думает.
    
    
Его голос возвращает ее к жизни.
    
— Лив? — Он держит ее. Она слышит собственное дыхание. — Лив? — снова спрашивает он, и она перестает дрожать. — Ты в порядке?
    
— Прости. Да. Прошло столько времени…
    
Его руки в молчаливом ответе сжимают ее еще крепче. И снова тишина.
    
— Ты не замерзла?
    
Она пытается отдышаться и отвечает не сразу:
    
— Просто околела от холода.
    
Тогда он осторожно опускает ее, поднимает с пола рубашку и накидывает на нее. Они в темноте смотрят друг на друга.
    
— Что ж, это было… — Она хочет небрежно сказать что-нибудь остроумное, но ничего не выходит. Язык ее не слушается. Ей страшно отпускать его, словно если он не будет ее держать, то она улетит.
    
Но реальная жизнь уже потихоньку вступает в свои права. Она слышит непривычно громкий шум транспорта на улице, чувствует босыми ногами холодный каменный пол. Похоже, она потеряла туфлю.
    
— Мы, кажется, не закрыли входную дверь, — шепчет она, глядя в коридор.
    
— Черт, не могу найти ботинок! А ты знала, что у тебя в доме нет крыши?
    
Она поднимает глаза. Вроде, крышу никто не открывал. Наверное, случайно нажала на кнопку, когда падала на кухонный стол. Осенний воздух обволакивает их, ее обнаженное тело покрывается мурашками, словно и оно только сейчас поняло, что на самом деле произошло. На спинке стула висит черный свитер Мо, похожий на крылья хищной птицы.
    
— Погоди, — говорит она.
    
Шлепает по кухне и нажимает на кнопку, прислушиваясь к скрежету закрывающейся крыши. Пол смотрит на звездное небо, потом — на нее, медленно поворачивается на триста шестьдесят градусов и, дав глазам немного привыкнуть к темноте, осматривает кухню.
    
— Ну и ну! Я ожидал совсем другого.
    
— Почему? А чего ты ожидал?
    
— Не знаю… Вся эта история с муниципальным налогом… — Он поднимает глаза к стеклянному потолку. — Я думал, у тебя захламленная маленькая квартирка. Типа моей. А это…
    
— Дом Дэвида. Он построил его, — роняет она и, заметив, что Пол переменился в лице, спрашивает: — Что? Слишком большой?
    
— Нет. — Пол пробегает глазами гостиную и делает глубокий вдох. — Это не запрещено. Он… э-э-э… действительно замечательный парень.
    
Она наливает им по стакану воды и начинает одеваться, стараясь не показывать своего смущения. Он подает блузку, они смотрят друг на друга и, несмотря на то что теперь почти одеты, чувствуют некоторую неловкость.
    
— Итак, а теперь что случилось? Хочешь побыть одна? — улыбается он и поспешно добавляет: — Но должен тебя предупредить. Если хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас, дай мне тайм-аут, чтобы ноги перестали дрожать.
    
Она смотрит на Пола Маккаферти, вдруг ставшего до боли родным и близким. Нет, она не хочет, чтобы он уходил. Она хочет нежиться в его объятиях, положив ему голову на грудь. Она хочет просыпаться, не чувствуя безотчетного страха, когда невозможно убежать от своих мыслей. В ней еще живет тень сомнения — Дэвид, — но она гонит ее прочь. Все, пора жить не прошлым, а настоящим. Нет, она больше не будет девушкой, которую покинул Дэвид.
    
Она не включает Свет. А тихонько берет Пола за руку и ведет наверх, в свою спальню.
    
    
Но они и не думают спать. Часы превращаются в волшебные мгновения, когда нет ничего, кроме слившихся в объятии тел и страстного шепота. Она уже и забыла, как это приятно — прижиматься к мужчине, от которого не в силах оторваться. Ей кажется, будто она получила новый заряд жизненной энергии и теперь парит в облаках.
    
В шесть часов утра холодный свет зари потихоньку проникает в комнату.
    
— Потрясающее место, — шепчет он, обратив взгляд в сторону окна.
    
Их ноги переплетены, ее кожа все еще хранит след его поцелуев. Она чувствует себя пьяной от счастья.
    
— Да, так оно и есть. Хотя, честно говоря, я не могу его себе позволить. — Она всматривается в его белеющее в полумраке лицо. — У меня полная неразбериха с финансами. Мне сказали, что пора продавать.
    
— Но ты же не хочешь.
    
— Мне кажется, будто это… предательство.
    
— Я прекрасно понимаю, почему тебе жалко отсюда уезжать. Здесь очень красиво. И так спокойно, — говорит он и снова поднимает глаза к потолку: — Вау! И ты можешь в любой момент раздвинуть крышу! Одно это дорогого стоит…
    
Она высвобождается из его объятий, чтобы повернуть голову, покоящуюся на его плече, в сторону окна.
    
— Иногда по утрам я смотрю, как баржи плывут к Тауэрскому мосту. Представляешь, если свет падает правильно, то река становится похожа на поток расплавленного золота.
    
— Расплавленного золота?
    
Теперь они лежат молча, в комнате становится светлее. Она смотрит на реку в лучах солнца, и ей кажется, будто это путеводная нить в будущее. «Все хорошо? — спрашивает она себя. — Неужели я могу позволить себе снова стать счастливой?»
    
Пол странно притих, и она решает, что его наконец сморил сон. Но, повернувшись, она видит, что он смотрит на стену напротив кровати. Смотрит на портрет «Девушки, которую ты покинул», освещенный тусклым утренним светом. Она приподнимается на локте и наблюдает за ним. Его взгляд словно прикован к картине, и по мере того как становится светлее, он все пристальнее всматривается в нее. «Он оценил ее», — думает она. И чувствует, как в глубине души рождается неподдельная радость.
    
— Тебе нравится? — спрашивает она, но он, похоже, не слышит. Тогда она опять сворачивается клубком, уткнувшись ему в плечо. — Через несколько минут краски станут ярче. Картина называется «Девушка, которую ты покинул». Или, по крайней мере, мы… я так думаю. Написано сзади на раме. Это… моя самая любимая вещь во всем доме. На самом деле и во всем мире. Дэвид подарил мне ее во время медового месяца, — помедлив, произносит она и, так как Пол продолжает молчать, легонько проводит пальцем по его руке: — Знаю, это звучит дико, но после его смерти мне расхотелось жить. Я неделями сидела здесь. Не желала видеть других людей. И когда становилось совсем невмоготу, что-то в выражении ее лица… Эта девушка помогала мне держаться. Она словно говорила мне, что я справлюсь, — тяжело вздыхает Лив. — И вот теперь, когда появился ты, я догадалась, что она напоминала мне о чем-то еще. О девушке, которой я раньше была. Которая не волновалась по пустякам. И умела веселиться. Которая просто… жила. О девушке, которой я снова хочу быть.
    
Пол по-прежнему молчит.
    
Она, похоже, слишком много болтает. Больше всего ей сейчас хочется, чтобы Пол прижался к ней лицом, придавил тяжестью своего тела.
    
Но он как воды в рот набрал. И, не дождавшись ответа, она продолжает:
    
— Наверное, я кажусь тебе глупой… Так привязаться к картине!
    
Когда он поворачивается, она видит, что лицо у него напряженное и осунувшееся. Это заметно даже в полумраке.
    
— Послушай, — сглатывая комок в горле, начинает он. — Назови мне свое имя.
    
— Лив, — делает она удивленное лицо. — Ты же зна…
    
— Нет. Скажи мне свою фамилию.
    
— Халстон, — растерянно моргает она. — Моя фамилия Халстон. Ой, надеюсь, мы никогда…
    
Она не понимает, что случилось. Хочет, чтобы он наконец оторвал взгляд от картины. И неожиданно осознает, что приятная расслабленность куда-то исчезла и происходит что-то странное. Они лежат в томительной тишине, и появившаяся неловкость все больше усиливается.
    
— Хм… Лив, не возражаешь, если я сейчас уйду? — неожиданно хлопает он себя по лбу. — Мне надо… У меня осталась кой-какая работа.
    
У нее перехватывает дыхание. Ей трудно говорить, а когда она справляется с собой и произносит первые слова, то не узнает своего голоса. Голос стал чужим: ломким и слишком высоким.
    
— Что, в шесть утра?
    
— Да. Прости.
    
— Ох, — закрывает она глаза. — Ну хорошо. Все нормально.
    
Он вскакивает с кровати и начинает поспешно одеваться. Она завороженно следит за тем, как он застегивает брюки, яростно натягивает рубашку. Одевшись, он поворачивается и после секундного колебания наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку. Она машинально натягивает одеяло до подбородка.
    
— Ты уверен, что не хочешь позавтракать?
    
— Нет. Мне… очень жаль. — Он больше не улыбается.
    
— Ну, тогда ладно.
    
Нет, он не может так просто уйти. Червь сомнения, как попавший в кровь яд, начинает медленно разъедать ее сердце.
    
Он подходит к двери спальни, стараясь не смотреть на нее. Качает головой, словно желает прогнать назойливую муху.
    
— Хм… Послушай, я… я тебе позвоню.
    
— Договорились. В любое время, — небрежно бросает она и, наклонившись вперед, добавляет: — Надеюсь, эта твоя работа…
    
Но он уже захлопывает за собой дверь.
    
Лив смотрит невидящими глазами туда, где он только что стоял, а ее слова, произнесенные притворно веселым тоном, эхом разносятся по притихшему дому. И в том месте в ее душе, что она освободила для Пола Маккаферти, снова возникает пустота.
   
   
    
     
17
    
    
В офисе, как он и предполагал, никого нет. Он входит в дверь — над головой неохотно оживают старые люминесцентные лампочки — и сразу направляется в свой кабинет. Там он начинает лихорадочно рыться в кипах папок и скоросшивателей, не обращая внимания на упавшие на пол бумаги, пока не находит то, что искал. Затем включает настольную лампу, кладет перед собой фотокопию, разглаживает ее рукой.
    
— Дай бог, чтобы я ошибся, — шепчет он. — Дай бог, чтобы на сей раз ошибся.
    
Стена Стеклянного дома практически не видна, так как изображение картины увеличено настолько, что заполняет собой лист формата А-4. Но картина именно та: «Девушка, которую ты покинул». А справа от нее — огромное окно, от пола до потолка, что показала ему Лив; из окна открывается вид до Тилбури.
    
Он внимательно читает отрывок из статьи.
    
     
Халстон спроектировал эту комнату так, чтобы ее обитателей будили первые проблески зари. «Первоначально я планировал установить защитные экраны для использования в летнее время, — говорит он. — Но потом заметил, что если просыпаешься с лучами солнца, то меньше устаешь. Поэтому я решил отказаться от этой идеи».
     
Хозяйская спальня выполнена в японском стиле…
    
    
Окончания фразы нет, поскольку край фотокопии обрезан. Пол внимательно смотрит на статью, затем включает компьютер и набирает в поисковой системе «Дэвид Халстон». Пока система загружается, он нетерпеливо барабанит по столу.
    
     
Вчера проводили в последний путь архитектора-модерниста Дэвида Халстона, скоропостижно скончавшегося в Лиссабоне в возрасте 38 лет. Согласно предварительным данным, смерть произошла из-за сердечной недостаточности. Подозрительных обстоятельств смерти местная полиция не обнаружила.
     
В поездке в Лиссабон его сопровождала жена Оливия Халстон, 26 лет, с которой он состоял в браке четыре года. В настоящее время ей оказывают моральную поддержку члены семьи. Представитель консульства в Лиссабоне обратился с просьбой дать возможность семье предаться скорби без присутствия посторонних.
     
Смерть оборвала звездную карьеру Халстона, прославившегося новаторскими экспериментами в области использования стекла, и его друзья-архитекторы пришли почтить…
    
    
Пол устало откидывается на спинку кресла. Он просматривает остальные бумаги, затем перечитывает письмо от адвоката, представляющего интересы семьи Лефевр.
    
     
…очевидное дело, не имеющее срока давности с учетом открывшихся обстоятельств… украдена из отеля в Сен-Перроне примерно в 1917 году, вскоре после того, как жена художника была репрессирована немецкими оккупационными властями…
     
Мы надеемся, что КРВ сможет быстро разрешить это дело к взаимному удовлетворению. Мы располагаем специальной статьей в бюджете для выплаты компенсации нынешним владельцам картины, но выделенная сумма несравнимо меньше аукционной стоимости картины.
    
    
Пол готов побиться об заклад, что она не имеет ни малейшего представления, кто автор картины. Он до сих пор слышит, как она произнесла слегка застенчиво, но с ноткой гордости в голосе: «Это моя самая любимая вещь во всем доме. На самом деле и во всем мире».
    
Пол роняет голову на сложенные на столе руки. И сидит так до тех пор, пока в его кабинете не начинает трезвонить телефон.
    
    
Над равнинной частью Восточного Лондона восходит солнце, окрашивая спальню тусклым золотом. Стены начинают искриться, свет играет на стеклах, отражаясь от белых стен, и в любой другой день Лив со стоном зажмурилась бы, нырнув под одеяло. Но сейчас она тихо лежит в слишком просторной для нее одной кровати, подложив под голову большую подушку, и безучастно смотрит в утреннее небо.
    
Она все испортила.
    
Она до сих пор видит его лицо, слышит его безукоризненно вежливый отказ. «Не возражаешь, если я сейчас уйду?»
    
Она лежит уже два часа с мобильником в руке, думая о том, не послать ли ему короткое сообщение.
    
     
У нас все хорошо? Ты так неожиданно…
     
Прости, что я слишком много говорила о Дэвиде. Никак не могу запомнить, что не всем…
     
С удовольствием провела с тобой вчерашний вечер. Надеюсь, ты скоро разберешься с завалом на работе. Если ты свободен в воскресенье, я с удовольствием…
     
Что я сделала не так?
    
    
Но она не отправляет ни одно из этих сообщений. Она снова и снова перебирает в уме все фрагменты вчерашнего разговора, анализирует каждую фразу, каждое предложение, тщательно и педантично, совсем как археолог, сортирующий кости. В какой момент он изменил свое решение? Что она сделала неправильно? Может быть, всему виной какой-то комплекс на сексуальной почве, о котором она не знала? Может быть, это Стеклянный дом на него так подействовал? Может быть, на доме, несмотря на то что здесь не осталось вещей Дэвида, до сих лежит печать личности его бывшего хозяина, словно его имя выбито на камне? Может быть, она не разобралась, что из себя представляет Пол? И всякий раз, как она пытается найти, в чем же ее ошибка, у нее начинает противно сосать под ложечкой.
    
«Мне он понравился, — думает она. — Очень понравился».
    
Потом, поняв, что уснуть уже не удастся, она вылезает из постели и спускается на кухню. От усталости глаза будто засыпаны песком, и вообще она вся как выжатый лимон. Она только-только успевает сварить кофе и сесть за кухонный стол с дымящейся кружкой в руках, когда входная дверь неожиданно открывается.
    
— Надо же, забыла пропуск. А без него меня не пустят в дом престарелых. Прости, я собиралась войти тихо как мышка, чтобы тебе не мешать. — Мо останавливается и смотрит мимо головы Лив, словно ждет, что кого-то увидит. — Итак? Что? Ты его съела?
    
— Он ушел домой.
    
Мо лезет в шкаф и одновременно шарит в необъятных карманах жакета. Наконец она находит пропуск и кладет в карман.
    
— Знаешь, тебе надо как-то перебороть себя. Четыре года без секса — слишком большой срок.
    
— Я не хотела, чтобы он уходил. Он удрал, — выдавливает из себя Лив, и Мо начинает смеяться, но сразу понимает, что Лив не шутит, и мгновенно успокаивается. — Он фактически убежал из спальни. — Лив сейчас меньше всего волнует, что ее голос звучит слишком трагически: ведь хуже, чем есть, все равно не будет.
    
— До или после того, как вы перепихнулись?
    
— Догадайся с трех раз, — сделав глоток кофе, говорит Лив.
    
— Ой-ой-ой! Неужели все так плохо?
    
— Нет, все было замечательно. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Честно признаться, мне особо не с чем сравнивать.
    
Мо недоуменно крутит головой, точно желает найти отгадку.
    
— Ты ведь убрала все фотографии Дэвида. Да?
    
— Конечно убрала.
    
— И ты, типа, не произнесла имя Дэвида в решающий момент?
    
— Нет. — Лив вспоминает сильные руки Пола. — Я только сказала ему, что он изменил мою самооценку.
    
— Ай, Лив, плохи дела, — грустно качает головой Мо. — Ты связалась с Ядовитым Холостяком.
    
— Чего-чего?
    
— Он идеальный мужчина. Открытый, заботливый, внимательный. Идет напролом, пока не начинает понимать, что ты на него запала. И тогда он дает деру. Словом, криптонит для ранимых, несчастных женщин. Вроде тебя, — хмурится Мо. — Хотя, честно сказать, ты меня удивила. Я правда не думала, что он относится к этому типу мужиков.
    
Лив, понурившись, смотрит на кружку с кофе.
    
— Возможно, я и упомянула Дэвида. Когда показывала Полу картину, — словно оправдываясь, говорит она, и Мо страдальчески закатывает глаза. — Ну, я думала, что лучше ничего не скрывать. Он ведь знает о моем прошлом. Поэтому мне казалось, что все нормально. — Она будто со стороны слышит чуть агрессивные нотки в своем голосе. — По крайней мере, он так сказал.
    
Мо встает и берет из хлебницы кусок хлеба, складывает пополам, откусывает кусочек.
    
— Лив, с мужчинами нельзя говорить начистоту. Ни один мужчина не любит, когда ему рассказывают, как хорош был его предшественник, даже покойный. С тем же успехом можно распинаться на тему «Самые большие половые члены, с которыми я имела дело».
    
— Но я не могу вычеркнуть Дэвида из своего прошлого.
    
— Да, но он не должен быть твоим настоящим, — хмурится Мо и, поймав сердитый взгляд Лив, добавляет: — Хочешь по-честному? Ты сама себя загнала в угол. Мне кажется, что даже если ты и не говоришь о Дэвиде, то все равно думаешь, как бы завести о нем разговор.
    
Да, возможно, еще несколько недель назад так оно и было. Но не сейчас. Лив хочется идти дальше. Ей действительно захотелось идти дальше вместе с Полом.
    
— Ну какое это теперь имеет значение? Я все испортила. Не думаю, что он вернется. — Она делает очередной глоток кофе. — С моей стороны было глупо на что-то рассчитывать.
    
— Мужчины странные, — кладет ей руку на плечо Мо. — И вообще, надо быть слепым, чтобы не видеть, что ты в полном раздрае. Блин! Все, мне пора. Ладно, отправляйся-ка ты лучше на свою дурацкую пробежку. Я вернусь к трем, позвоню в ресторан и скажу, что заболела, и мы с тобой отведем душу и придумаем какую-нибудь средневековую пытку специально для тупых мужиков, не способных определиться. У меня наверху есть пластилин, из которых я делаю кукол вуду. Можешь найти пока шпажки для канапе? Или шампур? Все, меня нет.
    
Мо хватает запасной ключ, машет сложенным куском хлеба и, не дав Лив опомниться, убегает.
    
    
За предыдущие пять лет КРВ вернула более двухсот сорока произведений искусства владельцам или их наследникам, которые уже и не надеялись увидеть их снова. Пол наслушался рассказов об ужасах войны, по сравнению с которыми все, что он видел в свою бытность в нью-йоркской полиции, казалось чуть ли не детскими шалостями; причем пережившие этот кошмар приводили такие мельчайшие подробности, словно все происходило буквально вчера, а не шестьдесят лет назад. Он видел неподдельную боль, которую свидетели той войны пронесли через года, как драгоценный дар, и которая навеки отпечаталась на их лицах.
    
Он пожимал руки старушкам, плакавшим от радости при виде небольшого портрета, украденного у их убитых родителей, а притихшие дети и внуки с благоговейным трепетом взирали на давным-давно пропавшую семейную реликвию. Он выдерживал жаркие схватки с директорами крупнейших национальных художественных галерей, а потом кусал от досады губы, когда скульптуры, которые он после упорной борьбы возвращал прежним хозяевам, немедленно выставлялась на продажу. И все же прошедшие пять лет дали ему ощущение, что он сражается на стороне добра, отстаивая соблюдение основополагающих прав. Пол слышал рассказы о чудовищных преступлениях и предательстве, об уничтоженных или перемещенных во время Второй мировой семьях и прекрасно понимал, что жертвы войны до сих пор носят в груди чувство боли и обиды, он ощущал себя важным винтиком в механизме восстановления справедливости.
    
Но с таким случаем ему еще не приходилось сталкиваться.
    
— Вот дерьмо, — хмурится Грег. — Просто жесть!
    
Они выгуливают собак Грега, двух сверхактивных терьеров. Утро не по-осеннему холодное, и Пол сейчас не отказался бы от еще одного свитера.
    
— Я не поверил своим глазам. Та самая картина. Прямо у меня перед носом.
    
— И что ты сказал?
    
Пол потуже обматывает шарф вокруг шеи.
    
— Ничего. Не знал, что говорить. Я просто… ушел.
    
— Ты сбежал?
    
— Мне нужно было время, чтобы подумать.
    
Пес, что помоложе, по кличке Пират, рванул через пустошь, как реактивный снаряд. Братья останавливаются, чтобы понять, кто его возможная жертва.
    
— Господи, лишь бы не кошка! Господи, лишь бы не кошка! Ох, пронесло! Это Джинджер, — машет Грег в сторону Пирата, который как сумасшедший носится за спрингер-спаниелем, наматывая круги по высокой траве. — И когда это было? Прошлой ночью?
    
— Позапрошлой. Я понимаю, что должен был ей позвонить. Но я так и не придумал, что сказать.
    
— Насколько я понимаю, прийти и заявить: «Отдай мне свою чертову картину» — не лучший вариант. — Грег подзывает вторую собаку и вглядывается в даль, чтобы понять, куда убежал Пират. — Брат, полагаю, что ты можешь расслабиться и спокойно принять тот факт, что Судьба не просто так свела тебя именно с этой девушкой.
    
— Мне она понравилась, — вздыхает Пол, засовывая руки поглубже в карманы.
    
— Что? Неужто и правда понравилась? — искоса смотрит на него Грег.
    
— Да. Она… запала мне в душу.
    
— Надо же, — вглядывается в его лицо Грег. — Ну, брат, удивил. Пират! Ко мне! Вот черт! Там Визла. Ненавижу эту псину! А ты уже говорил с боссом?
    
— Угу. Потому что любимое занятие Джейн — обсуждать со мной других женщин. Конечно нет. Я просто проконсультировался у нашего юриста о перспективности дела. Похоже, он думает, что мы выиграем.
    
«Пол, в таких делах нет сроков давности, — оторвавшись от бумаг, сказал Шон. — Но ты и сам знаешь».
    
— И что ты намерен предпринять? — спрашивает Грег, надевая на собаку поводок.
    
— А у меня есть выбор? Картина должна вернуться к законным владельцам. Но не уверен, что Лив спокойно перенесет эту новость.
    
— Может, все и обойдется. Чего сейчас гадать. — И Грег решительно направляется к Пирату, который, как ошалелый, носится кругами и тявкает, предупреждая, чтобы к нему не подходили. — Эй, если она на мели, а здесь предлагают реальные деньги, то ты, типа, даже оказываешь услугу. — Грег ускоряет шаг, и его последние слова доносит ветер. — И вообще, может, ты ей тоже нравишься, а все остальное ее не волнует. Ты не должен забывать, брат, что это просто картина.
    
Пол уныло смотрит на его удаляющуюся спину. Нет, это не просто картина, думает он.
    
    
Джейк гостит у друга. Пол приезжает за сыном в половине четвертого и видит, как тот выбегает из парадной двери: волосы растрепаны, куртка небрежно накинута на плечи. Похоже, мальчик начинает взрослеть. Пол до сих пор не может привыкнуть к этим приливам отцовских чувств, когда каждый раз при виде сына у него щемит сердце, словно их связывает незримая пуповина. Пол постоянно борется с собой, стараясь не смущать сына излишними проявлениями любви. Он обнимает Джейка за плечи, притягивает к себе, нарочито небрежно целует в лоб, и они направляются к станции метро.
    
— Здорово, приятель!
    
— Привет, папа!
    
Джейк жизнерадостно рассказывает о новой электронной игре. Пол с улыбкой кивает, но при этом ловит себя на том, что думает совсем о другом, прорабатывая в уме детали предстоящего разговора. Что он должен ей сказать? И надо ли говорить правду? И сумеет ли она понять, если он ей все объяснит? А может, лучше держаться от нее подальше? Ведь, в конце концов, главное для него — это работа. Что он давным-давно усвоил.
    
Но он смотрит на сына, увлеченно нажимающего на кнопки и полностью поглощенного пикселизированной игрой, но мысли его далеко. Он будто снова чувствует рядом с собой мягкое, податливой тело Лив, видит, как она, словно оглушенная заставшим ее врасплох чувством, поднимает на него затуманенные глаза.
    
— Ну как, ты еще не купил новый дом?
    
— Нет. Еще не купил.
    
«Я все время думаю о тебе».
    
— Сходим вечером поесть пиццы?
    
— Не вопрос.
    
— Правда?
    
— Ммм… — кивает он.
    
Боль и обида на ее лице, когда он повернулся, чтобы уйти. Она такая же открытая, как и ее дом. Все ее чувства написаны у нее на лице, как будто она не привыкла ничего скрывать.
    
— И мороженого?
    
— Конечно.
    
«Мне страшно. Правда, в хорошем смысле».
    
А ему пришлось позорно бежать. Не потрудившись хоть что-то объяснить.
    
— Ты мне купишь «Супербратьев Марио» для моего «Нинтэндо»?
    
— Ну, хотеть не вредно.
    
    
Выходные тянутся в томительном молчании. Мо приходит и уходит. Ее новый вердикт относительно Пола: «Разведенный Ядовитый Холостяк. Худшая разновидность особей мужского рода». Она лепит миниатюрную фигурку, символизирующую Пола, и заставляет Лив втыкать туда острые предметы.
    
Лив приходится признать, что голова Мини-Пола вылеплена удивительно правдоподобно.
    
— Думаешь, у него и вправду заболит живот?
    
— Ничего обещать не могу, но тебе точно сразу полегчает.
    
Лив берет шпажку для канапе и неуверенно тыкает Мини-Пола в область пупка, но тут же в приступе раскаяния выравнивает пластилин пальцем. Она не способна соотнести эту фигурку с образом реального Пола, но ей хватает ума понять, что некоторые вещи все же не стоит делать, а потому, последовав другому совету Мо, бегает до тех пор, пока не начинают болеть икры. Она затевает генеральную уборку Стеклянного дома, вылизав его от пола до потолка. Выкидывает лодочки с бантиками. Четыре раза проверяет мобильник на предмет сообщений и, проклиная себя за слабохарактерность, выключает его.
    
— Слабовато. Ты даже не проткнула пальцы на ногах. Хочешь, я сделаю это за тебя? — осмотрев фигурку в понедельник утром, спрашивает Мо.
    
— Нет. Все прекрасно. Я серьезно.
    
— Тебе бы побольше твердости. Значит, так: когда я вернусь с работы, мы его скатаем в шарик и вылепим из него пепельницу.
    
И к тому времени как Лив снова появляется на кухне, Мо успевает воткнуть ему в голову целых пятнадцать шпажек.
    
А в понедельник днем Лив получает наконец деловое предложение. Каталог какой-то маркетинговой компании пестрит синтаксическими и орфографическими ошибками. К шести вечера Лив практически переписала все заново. И хотя расценки оказались неприлично низкими, Лив наплевать. Работа отвлекает от грустных мыслей, и она готова составить им забесплатно хоть новый каталог.
    
Неожиданно кто-то звонит в дверь. Должно быть, Мо оставила ключи на работе. Лив с трудом встает из-за письменного стола, потягивается и идет к домофону.
    
— Ты опять забыла ключи.
    
— Это Пол.
    
— Привет, — обмирая, произносит она.
    
— Мне можно подняться?
    
— Вовсе не обязательно. Я…
    
— Ну пожалуйста! Нам надо поговорить.
    
На то, чтобы посмотреть на себя в зеркало или причесаться, времени уже нет. Она стоит, держа палец на кнопке домофона, и ее раздирают сомнения. Потом жмет на кнопку и отшатывается, словно боится, что дверь вот-вот взорвется.
    
Лифт, дребезжа, ползет наверх, и по мере его приближения у нее все сильнее крутит живот. А вот и он сам. Смотрит на нее из-за решетчатой двери лифта. На нем мягкая коричневая куртка, а взгляд непривычно усталый. И вообще вид какой-то измученный.
    
— Привет. — Он выходит из лифта и стоит в коридоре.
    
— Здравствуй, — зябко скрестив руки на груди, отвечает она.
    
— Мне… можно войти?
    
— Чего-нибудь выпьешь? — попятившись, спрашивает она. — Я хочу сказать, ты останешься?
    
Он чувствует надрыв в ее голосе и поспешно говорит:
    
— Было бы здорово. Спасибо.
    
На негнущихся ногах она идет на кухню, он проходит за ней. Она заваривает чай, чувствуя на себе его взгляд. Поворачивается к нему, чтобы отдать кружку, и видит, что он задумчиво трет виски. Поймав ее удивленный взгляд, он говорит почти извиняющимся тоном:
    
— Голова просто раскалывается.
    
Лив смотрит на пластилиновую фигурку на холодильнике и виновато краснеет. И, проходя мимо, как бы ненароком смахивает ее на пол.
    
Пол ставит кружку на стол:
    
— Ну ладно. Мне действительно сейчас тяжело. Я, конечно, должен был прийти раньше, но у меня сейчас гостит сын, и вообще хотелось обдумать, как быть дальше. Послушай, я не собираюсь темнить и все тебе расскажу. Но думаю, тебе лучше сесть.
    
— Боже мой! Ты женат! — ахает она.
    
— Нет, я не женат. Хотя так было бы… даже проще. Лив, пожалуйста. Присядь и выслушай меня.
    
Но она остается стоять. Тогда он вынимает из кармана куртки конверт и протягивает ей.
    
— Что это?
    
— Прочти. А я постараюсь тебе объяснить.
    
     
КРВ
     
Лондон W1,
     
Грантем-стрит, 115, кв. 6
     
15 октября 2006 г.
     
Дорогая миссис Халстон!
     
Мы действуем от лица организации, носящей название «Компания по розыску и возврату», созданной с целью возвращения частным лицам произведений искусства, перемещенных в годы войны.
     
Насколько нам известно, Вы являетесь обладателем картины французского художника Эдуарда Лефевра «Девушка, которую ты покинул». Наследники мистера Лефевра представили нам письменное свидетельство того, что картина была в собственности жены художника и стала предметом вынужденной или сомнительной сделки. Истцы, которые являются гражданами Франции, требуют возвращения картины в семью художника, согласно Женевской конвенции и положениям Гаагской конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта. Таким образом, мы хотели бы Вам сообщить, что отныне будем действовать от их имени.
     
В ряде случаев произведения искусства могут быть возвращены законным владельцам в досудебном порядке. В этой связи мы хотели бы пригласить Вас на встречу с участием представителей семьи Лефевр с целью урегулирования данного вопроса.
     
Мы отдаем себе отчет в том, что подобная новость может Вас неприятно удивить. Но хотим Вам напомнить, что имеются многочисленные прецеденты, возвращения произведений искусства, перемещенных в военное время, а также добавить, что Вам может быть выплачена в счет компенсации определенная сумма.
     
По нашему мнению, осознание того факта, что работа возвращена законным владельцам, должно принести некоторое удовлетворение всем заинтересованным лицам.
     
За дополнительной информацией вы можете обращаться к нам в любое время.
     Пол Маккаферти,
     Джейн Дикинсон,
     директора КРВ
    
    
Она смотрит на имя внизу письма, и комната вдруг плывет перед глазами. Она снова перечитывает последние слова, надеясь, что письмо — просто дурацкий розыгрыш. Нет, это какой-то другой Пол Маккаферти, совершенно другой. Да, их в стране, должно быть, не меньше сотни. Очень распространенное имя. Но потом она вспоминает, как он смотрел на картину три дня назад и как старательно прятал глаза. Она обессиленно опускается на стул.
    
— Это что, шутка такая?
    
— Если бы так!
    
— Что, черт возьми, означает КРВ?
    
— Мы разыскиваем пропавшие произведения искусства и возвращаем их законным владельцам.
    
— Мы?! — Она непонимающе смотрит на письмо. — Ну а я-то… здесь при чем?
    
— Картина «Девушка, которую ты покинул» — предмет запроса по реституции. Портрет принадлежит кисти художника Эдуарда Лефевра. Его семья хочет вернуть картину.
    
— Но… это нелепо. Она у меня уже много лет. Чуть ли не десять.
    
Тогда он снова лезет в карман и достает уже другое письмо, с фотокопией статьи из журнала.
    
— Это пришло в наш офис несколько недель назад. Поступило ко мне с входящими документами. Однако я тогда занимался другими делами и не смог сложить два и два. И когда ты той ночью пригласила меня к себе, я сразу узнал работу.