1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
— Похоже, нам нужна помощь, — сказал Натан. — Я даже не смогу вернуть кресло на дорожку. Оно застряло.
   
Уилл громко вздохнул. Я еще никогда не видела его настолько измученным.
   
— Я могу посадить вас на переднее сиденье, Уилл, если его немного откинуть. А потом мы с Луизой попытаемся вытащить кресло.
   
— Не хватало только проситься на ручки, — сквозь зубы произнес Уилл.
   
— Извини, приятель, — сказал Натан. — Но мы с Лу одни не справимся. Эй, Лу, ты посимпатичнее меня. Сходи приведи помощника-другого.
   
Уилл закрыл глаза, выпятил подбородок, и я побежала к трибунам.
   
   
Никогда бы не поверила, что так много людей могут отказаться помочь вытащить инвалидное кресло из грязи, особенно если о помощи просит девушка в мини-юбке и мило улыбается. Обычно я сторонюсь незнакомцев, но отчаяние заставило забыть о страхе. Я металась по главной трибуне и просила любителей скачек уделить мне всего пару минут. Они смотрели на меня и мою одежду, как будто я замышляла какую-то каверзу.
   
«Надо помочь мужчине в инвалидном кресле, — говорила я. — Он немного застрял».
   
«Мы как раз ждем следующего заезда», — отвечали они. Или: «Извините». Или: «Мне нужно дождаться половины третьего. Мы поставили на эту лошадь кучу денег».
   
Я подумывала даже привести жокея или двух. Но когда я подошла к ограждению, оказалось, что они еще меньше меня.
   
Добравшись до парадного круга, я едва сдерживала ярость. Наверное, я уже не улыбалась, а скалила зубы. И наконец — о радость! — обнаружила парней в полосатых рубашках поло. На спинах рубашек было написано: «Последний бой Марки», в руках ребята сжимали банки с пивом. Судя по акценту, они приехали откуда-то с северо-запада, и я ничуть не сомневалась, что последние двадцать четыре часа они не просыхали. При моем приближении они разразились одобрительными криками, и я подавила желание еще раз показать им средний палец.
   
— Выше нос, детка! У Марки на этих выходных мальчишник, — невнятно пробормотал один из парней, опустив мне на плечо руку размером с окорок.
   
— Сегодня понедельник. — Я сдержала дрожь и отлепила руку.
   
— Шутишь? Уже понедельник? — отшатнулся он. — Типа, ты должна поцеловать Марки.
   
— Вообще-то, я пришла попросить вас о помощи.
   
— Все, что хочешь, крошка, — похотливо подмигнул он.
   
Его приятели плавно покачивались вокруг, словно водоросли.
   
— Нет, правда, вы должны помочь моему другу. На парковке.
   
— Извини, но я, похоже, не в том состоянии, чтобы кому-то помогать, крошка.
   
— Эй, там! Следующий заезд, Марки. Ты на него ставил? Кажется, я на него ставил.
   
Они повернулись к скаковому кругу, уже утратив ко мне интерес. Я обернулась на парковку и увидела сгорбленную фигуру Уилла. Натан тщетно дергал за ручки кресла. Я представила, как возвращаюсь домой и сообщаю родителям Уилла, что мы бросили его ультрадорогое кресло на автомобильной парковке. И тут я увидела татуировку.
   
— Он солдат, — громко сообщила я. — Бывший солдат.
   
Один за другим парни повернулись ко мне.
   
— Его ранили. В Ираке. И мы просто хотели, чтобы он немного развлекся. Но все отказываются помочь. — На мои глаза навернулись слезы.
   
— Ветеран? Серьезно? Где он?
   
— На парковке. Я просила кучу народу, но все отказываются помочь.
   
Кажется, им понадобилась минута или две, чтобы переварить мои слова. Но затем они с изумлением переглянулись.
   
— Идем, ребята. Мы этого не потерпим.
   
Пошатываясь, они потянулись за мной. Я слышала, как они восклицают и бормочут:
   
— Проклятые гражданские… Знали бы они, каково это…
   
Когда мы подошли, Натан стоял рядом с Уиллом, от холода глубоко вжавшим голову в воротник, хотя Натан накрыл его плечи вторым одеялом.
   
— Эти любезные джентльмены предложили нам помощь, — сообщила я.
   
Натан посмотрел на банки с пивом. Вынуждена признать, что разглядеть в них рыцарские латы было очень непросто.
   
— Куда вы хотите его затащить? — спросил один из парней.
   
Остальные окружили Уилла, кивая и здороваясь. Кто-то предложил ему пиво, явно не в силах уразуметь, что Уилл не может его взять.
   
— В конечном итоге в машину, — указал на наш фургон Натан. — Но для этого нужно дотащить его до трибун, а потом дать задний ход.
   
— Это лишнее, — хлопнул Натана по спине один из парней. — Мы затащим его прямо в машину, правда, ребята?
   
Раздался хор одобрительных возгласов. Парни заняли позиции вокруг кресла.
   
Я тревожно переступила с ноги на ногу.
   
— Ну, не знаю… тут далеко, — осмелилась я. — А кресло очень тяжелое.
   
Они были мертвецки пьяны. Некоторые с трудом держали банки с пивом. Один сунул свою банку мне.
   
— Не волнуйся, крошка. Для брата-солдата — что угодно, правильно, парни?
   
— Мы не бросим тебя здесь, приятель. Мы своих не бросаем!
   
Я увидела изумленное лицо Натана и яростно затрясла головой. Уилл, похоже, не был расположен говорить. Он просто выглядел мрачным, а затем, когда мужчины сгрудились вокруг и, крякнув, подняли кресло в воздух, слегка встревоженным.
   
— Какой полк, крошка?
   
Я попыталась улыбнуться, роясь в памяти в поисках названий.
   
— Стрелковый… — ответила я. — Одиннадцатый стрелковый.
   
— Я не знаю одиннадцатого стрелкового, — удивился другой.
   
— Это новый полк, — пискнула я. — Сверхсекретный. Расположен в Ираке.
   
Их кроссовки скользили по грязи, а у меня в горле застрял комок. Кресло Уилла парило в нескольких дюймах от земли, словно чертов паланкин. Натан сбегал за сумкой Уилла, чтобы открыть нам машину.
   
— А они проходили обучение в Каттерике?
   
— А то как же, — подтвердила я, быстро сменив тему: — Ну и кто из вас женится?
   
К тому времени, как я наконец избавилась от Марки и его приятелей, мы обменялись номерами телефонов. Они скинулись и предложили почти сорок фунтов в фонд реабилитации Уилла и перестали настаивать, только когда я сказала, что мы будем просто счастливы, если они вместо этого выпьют за его здоровье. Мне пришлось перецеловать их всех до единого. Когда я закончила, от алкогольных паров у меня слегка кружилась голова. Я все еще махала им вслед, когда Натан гудком позвал меня в машину.
   
— Ужасно милые ребята, правда? — весело заметила я, поворачивая ключ в зажигании.
   
— Высокий уронил мне пиво на правую ногу, — пожаловался Уилл. — Я пахну как пивоварня.
   
— Поверить не могу, — сказал Натан, когда я наконец покатила к выходу. — Смотри! Здесь, у трибуны, целая парковочная секция для инвалидов. И она забетонирована.
   
   
Остаток дня Уилл почти не разговаривал. Он попрощался с Натаном, когда мы забросили его домой, и молчал всю дорогу до замка. Похолодало, и машин стало меньше. Наконец я припарковалась у флигеля.
   
Я спустила кресло Уилла, закатила его в дом и приготовила горячий чай. Сменила ему обувь и брюки, бросила испачканные в пиве в стиральную машину и разожгла огонь, чтобы он поскорее согрелся. Включила телевизор и задернула шторы, чтобы в комнате стало уютно — особенно по сравнению со временем, проведенным на морозе. Но лишь когда я села с Уиллом в гостиной, потягивая чай, я поняла, что он не разговаривает. Не от усталости и не потому, что хочет посмотреть телевизор. Просто со мной не разговаривает.
   
— Что-то… случилось? — спросила я, когда он проигнорировал мой третий комментарий к местным новостям.
   
— Это вы мне скажите, Кларк.
   
— Что?
   
— Ну, вы же все обо мне знаете. Вот вы мне и скажите.
   
Я уставилась на него.
   
— Простите, — наконец отважилась я. — Я знаю, что сегодня все пошло не совсем так, как я планировала. Но я просто собиралась хорошо провести день. Я правда думала, что вам понравится.
   
Я не стала добавлять, что он был поистине несносным и понятия не имеет, через что мне пришлось пройти, просто чтобы дать ему возможность развлечься, а он даже не попытался хорошо провести время. Я не стала говорить, что, если бы он позволил мне купить дурацкие значки, мы могли бы прекрасно пообедать и все было бы забыто.
   
— Вот именно.
   
— Что?
   
— Вы такая же, как все.
   
— В смысле?
   
— Если бы вы удосужились меня спросить, Кларк. Если бы вы удосужились хотя бы упомянуть при мне о вашей так называемой увеселительной поездке, я вам сказал бы. Я ненавижу лошадей и лошадиные скачки. Всегда ненавидел. Но вы не удосужились меня спросить. Вы сами решили, чем мне следует заняться, и претворили это в жизнь. Вы поступили как все. Вы решили за меня.
   
— Я не хотела… — сглотнула я.
   
— Но вы поступили именно так.
   
Уилл развернулся в кресле, и через пару минут молчания я поняла, что в моих услугах больше не нуждаются.
  
  
   
    
12
   
   
Я могу точно назвать день, когда перестала быть бесстрашной.
   
Это случилось почти семь лет назад, в последние ленивые, вялые от жары дни июля, когда узкие улочки вокруг замка были забиты туристами, а воздух наполнен шелестом их шагов и мелодичным перезвоном неизменных фургончиков с мороженым, выстроившихся на вершине холма.
   
Месяцем раньше после долгой болезни умерла моя бабушка, и то лето было окутано тонкой вуалью печали, которая мягко приглушала все, что мы делали, усмиряя нашу с сестрой склонность к драме и лишая обычных летних поездок на выходные и прогулок. Мать в тщетных попытках сдержать слезы почти все дни проводила у раковины с грязной посудой, а папа с решительным и мрачным видом ускользал по утрам на работу и возвращался через много часов с блестящим от жары лицом, не в силах произнести ни слова, не вскрыв прежде банку с пивом. Сестра вернулась домой после первого года в университете, и ее мысли уже витали где-то далеко от нашего маленького городка. Мне было двадцать, до встречи с Патриком оставалось меньше трех месяцев. Мы наслаждались редким летом полной свободы — никакой финансовой ответственности, никаких долгов, и все наше время принадлежало только нам. У меня была сезонная работа и море свободного времени, чтобы учиться наносить макияж, надевать каблуки, при виде которых отец морщился, и пытаться познать самое себя.
   
В те дни я одевалась нормально. Или, точнее, одевалась как все местные девушки — длинные волосы, переброшенные через плечо, темно-синие джинсы, довольно тесные футболки, призванные продемонстрировать тонкую талию и высокую грудь. Мы часами оттачивали искусство нанесения блеска для губ и подбирали идеальный оттенок дымчатого макияжа глаз. Мы отлично выглядели в любой одежде, но часами жаловались на несуществующий целлюлит и невидимые изъяны кожи.
   
И у меня были идеи. Желания. Один мой школьный знакомый отправился в кругосветное путешествие, из которого вернулся каким-то отстраненным и загадочным, как будто не он обтрепанным одиннадцатилетним мальчонкой надувал пузыри из слюны на сдвоенном уроке французского. Повинуясь порыву, я купила дешевый авиабилет в Австралию и стала искать попутчика. Мне нравился налет экзотики, неизведанного, который путешествия придали тому парню. От него веяло большим миром, и это было странно соблазнительным. В конце концов, здесь все обо мне всё знают. А такая сестра, как моя, никогда не даст о чем-то забыть.
   
Была пятница, и я целый день проработала на парковке в компании девушек, знакомых по школе. Мы провожали гостей на ремесленную ярмарку, которая проводилась в замке. День был полон смеха, шипучих напитков, проглоченных под жарким солнцем, небесной голубизны, игры света на зубчатой стене. Наверное, в тот день мне улыбнулись все туристы до единого. Очень сложно не улыбаться стайке жизнерадостных, хихикающих девиц. Нам заплатили тридцать фунтов, и организаторы были так довольны выручкой, что дали каждой по пятерке сверху. Мы отпраздновали удачу, напившись с парнями, которые работали на дальней парковке у информационного центра. У них было аристократическое произношение, и они щеголяли регбийными футболками и лохматыми головами. Одного из них звали Эд, двое учились в университете — напрочь забыла в каком. Они тоже зарабатывали деньги на каникулах. После целой недели работы у них было полно денег, и когда наши карманы пустели, они охотно покупали выпивку смешливым местным девчонкам, которые отбрасывали волосы с лица, сидели друг у друга на коленях, визжали, шутили и называли их мажорами. Парни говорили на другом языке, обсуждали академические отпуска, каникулы в Южной Америке, пешие походы по Таиланду и шансы на стажировку за рубежом. Мы слушали, пили, и, помнится, моя сестра заглянула в садик при пабе, где мы валялись на траве. На ней была самая старая в мире толстовка с капюшоном, ни капли косметики, и я совсем забыла, что мы собирались встретиться. Я велела ей передать маме и папе, что вернусь, когда мне исполнится тридцать. Почему-то это показалось мне до колик смешным. Трина подняла брови и зашагала прочь, как будто я была самым несносным человеком на свете.
   
Когда «Красный лев» закрылся, мы все отправились в замковый лабиринт. Кто-то перелез через ворота, и, без конца натыкаясь друг на друга и хихикая, мы нашли дорогу в самый центр, где пили крепкий сидр и передавали по кругу косяк. Помню, как я смотрела на звезды, растворяясь в их бесконечной глубине, а земля ласково кренилась и покачивалась подо мной, словно палуба огромного корабля. Кто-то играл на гитаре. На мне были розовые атласные туфли на шпильках, которые я выбросила в высокую траву и не стала подбирать. Я казалась себе властелином вселенной.
   
Прошло около получаса, прежде чем я поняла, что остальные девушки ушли.
   
Еще через какое-то время, когда звезды давно скрылись за ночными облаками, сестра нашла меня в центре лабиринта. Как я уже говорила, она довольно умна. По крайней мере, умнее меня.
   
Она единственная, кого я знаю, кто может найти выход из лабиринта.
   
   
— Вы будете смеяться. Я записалась в библиотеку.
   
Уилл глазами изучал свою коллекцию компакт-дисков. Он развернулся в кресле и подождал, пока я поставлю напиток в держатель.
   
— Неужели? И что же вы читаете?
   
— Да ничего особенного. Вам не понравится. Обычные истории о любви. Но мне нравится.
   
— На днях вы читали мою Фланнери ОʼКоннор.[48] — Он отпил из стакана. — Когда я болел.
   
— Рассказы? Поверить не могу, что вы заметили.
   
— А что мне оставалось? Вы бросили раскрытую книгу. И я не мог ее подобрать.
   
— А!
   
— Так что не надо читать всякий мусор. Возьмите рассказы ОʼКоннор домой. Прочтите лучше их.
   
Я собиралась отказаться, но сообразила, что для этого нет причин.
   
— Хорошо. Я верну, как только дочитаю.
   
— Вы не могли бы включить мне музыку, Кларк?
   
— Какую?
   
Уилл назвал диск и кивком указал его примерное местоположение. Я полистала и нашла нужный.
   
— Один мой друг — первая скрипка в симфоническом оркестре. Он позвонил и сказал, что играет неподалеку на следующей неделе. Это произведение. Вы его знаете?
   
— Я ничего не знаю о классической музыке. В смысле, иногда папа случайно включает радио с классической музыкой, но…
   
— Вы ни разу не были на концерте?
   
— Нет. — (Его изумление казалось искренним.) — Ну, я ходила на «Уэстлайф».[49] Но не уверена, что это считается. Сестра предложила. Да, и я собиралась сходить на Робби Уильямса в свой двадцать второй день рождения, но чем-то отравилась.
   
Уилл посмотрел на меня так, как будто я несколько лет провела взаперти в подвале. Он часто так смотрел.
   
— Вы обязаны пойти. Он предложил мне билеты. Это будет чудесно. Возьмите с собой мать.
   
— Не выйдет, — засмеялась я и покачала головой. — Моя мать никуда не ходит. К тому же это не в моем вкусе.
   
— Как не были в вашем вкусе фильмы с субтитрами.
   
— Я вам не проект, Уилл, — нахмурилась я. — Это не «Моя прекрасная леди».
   
— «Пигмалион».
   
— Что?
   
— Пьеса, о которой вы говорите. Она называется «Пигмалион». «Моя прекрасная леди» — всего лишь ее незаконнорожденный отпрыск.
   
Я сердито посмотрела на него. Не помогло. Я поставила компакт-диск. Когда я обернулась, Уилл продолжал качать головой.
   
— Вы ужаснейший сноб, Кларк.
   
— Что? Я?
   
— Вы лишаете себя всевозможных впечатлений, потому что говорите себе, будто что-то «не для вас».
   
— Но это и правда не для меня.
   
— Откуда вы знаете? Вы ничего не делали, нигде не были. Откуда вам иметь хоть малейшее представление, что для вас, а что нет?
   
Откуда такому человеку, как он, иметь хоть малейшее представление, что творится у меня в голове? Я почти разозлилась на него за то, что он нарочно ничего не понимает.
   
— Ну же. Посмотрите на вещи шире.
   
— Нет.
   
— Почему?
   
— Потому что мне будет не по себе. Мне кажется… кажется, они всё поймут.
   
— Кто? Что поймет?
   
— Все поймут, что я белая ворона.
   
— А как, по-вашему, чувствую себя я? — (Мы посмотрели друг на друга.) — Кларк, где бы я теперь ни появился, люди смотрят на меня как на белую ворону.
   
Мы сидели молча, когда заиграла музыка. Отец Уилла беседовал по телефону у себя в коридоре, и откуда-то издалека во флигель доносился приглушенный смех. «Вход для инвалидов там», — сообщила женщина на ипподроме. Как будто Уилл принадлежал к другому биологическому виду.
   
Я взглянула на обложку диска:
   
— Я пойду, если вы пойдете со мной.
   
— Но одна вы не пойдете.
   
— Ни за что.
   
Мы еще немного посидели, пока Уилл переваривал мои слова.
   
— Господи, вы настоящая заноза в заднице.
   
— О чем вы не устаете повторять.
   
   
На этот раз я ничего не планировала. И ничего не ожидала. Я только тихо надеялась, что после фиаско на скачках Уилл еще в состоянии покинуть флигель. Его друг-скрипач прислал обещанные бесплатные билеты вместе с информационной брошюрой. До зала было сорок минут езды. Я сделала домашнюю работу: выяснила местоположение парковки для инвалидов, заранее позвонила в зал, чтобы прикинуть, как доставить кресло Уилла на место. Нас предложили посадить впереди, меня рядом с Уиллом, на складном стуле.
   
— Это самое лучшее место, — жизнерадостно сообщила кассирша. — Воздействие оркестра намного сильнее, когда сидишь рядом с ним, прямо в яме. Мне самой часто хочется там посидеть.
   
Она даже спросила, не прислать ли на парковку встречающего, чтобы проводить нас к нашим местам. Я побоялась, что Уилла смутит избыточное внимание, и вежливо отказалась.
   
Не знаю, кто больше нервничал по мере приближения вечера — Уилл или я. Я тяжело переживала неудачу нашей последней вылазки, и миссис Трейнор подлила масла в огонь, десяток раз заявившись во флигель, чтобы уточнить, где и когда пройдет концерт и что именно мы будем делать.
   
Вечерний ритуал Уилла требует времени, сказала она. Кто-то обязательно должен быть рядом, чтобы помочь. У Натана другие планы. Мистер Трейнор, очевидно, намерен провести вечер вне дома.
   
— Ритуал занимает минимум полтора часа, — сообщила она.
   
— И невыразимо нуден, — добавил Уилл.
   
Я поняла, что он ищет предлог никуда не идти.
   
— Я все сделаю, — выпалила я, прежде чем сообразила, на что соглашаюсь. — Если Уилл расскажет, что делать. Мне несложно остаться и помочь.
   
— Что ж, нам есть чего ждать с нетерпением, — мрачно произнес Уилл, когда его мать вышла. — Вы сможете хорошенько рассмотреть мой зад, а меня оботрет губкой девица, которая падает в обморок при виде обнаженной плоти.
   
— Я не падаю в обморок при виде обнаженной плоти.
   
— Кларк, я в жизни не видел, чтобы кто-то так боялся человеческого тела. Вам случайно не кажется, будто оно радиоактивное?
   
— Тогда пускай вас моет ваша мама, — огрызнулась я.
   
— Это делает мысль о походе на концерт еще более привлекательной.
   
А затем я столкнулась с проблемой гардероба. Я не знала, что надеть.
   
Я неправильно оделась на скачки. А вдруг я снова оденусь неправильно? Я спросила у Уилла, что лучше подходит, и он посмотрел на меня как на умалишенную.
   
— Свет будет погашен, — пояснил он. — Никто не будет на вас смотреть. Все будут сосредоточены на музыке.
   
— Вы ничего не знаете о женщинах, — возразила я.
   
В итоге я привезла на автобусе в древнем папином чехле для костюмов четыре разных наряда. Другого способа убедить себя пойти не было.
   
Натан прибыл на вечернюю смену в половине шестого, и пока он ухаживал за Уиллом, я скрылась в ванной, чтобы переодеться. Сначала я надела так называемый артистический наряд — зеленое платье с оборками, расшитое крупными янтарными бусинами. Я полагала, что люди, которые посещают концерты, должны быть весьма артистичными и яркими. Уилл и Натан уставились на меня, когда я вошла в гостиную.
   
— Нет, — сухо отрезал Уилл.
   
— Так могла бы одеться моя мама, — добавил Натан.
   
— Вы никогда не говорили, что ваша мама — Нана Мускури,[50] — заметил Уилл.
   
Под смешки мужчин я скрылась в ванной.
   
Второй наряд был очень строгим черным платьем, скроенным по косой, с белым воротничком и манжетами, которое я сшила сама. На мой взгляд, оно обладало парижским шиком.
   
— Вы собираетесь подать нам мороженое? — спросил Уилл.
   
— Чудесная горничная, детка, — одобрительно заметил Натан. — Почаще носи его днем. Я серьезно.
   
— Сейчас ты попросишь ее протереть плинтуса.
   
— Они и правда запылились.
   
— Завтра я вам обоим в чай подмешаю «Мистер Мускул».
   
Наряд номер три — широкие желтые брюки — я забраковала, предчувствуя ассоциации Уилла с Медвежонком Рупертом,[51] и сразу надела четвертый вариант, винтажное платье из темно-красного атласа. Оно было создано для более голодного поколения, и я уже тайком помолилась, чтобы молния сошлась на талии, но в нем у меня была фигура старлетки пятидесятых, и это было «королевское» платье, в таком просто невозможно не чувствовать себя на все сто. На плечи я накинула серебряное болеро, шею обвязала серым шелковым шарфом, чтобы прикрыть грудь, подкрасила губы помадой в тон и вышла в гостиную.
   
— Ух ты! — восхитился Натан.
   
Уилл смерил мое платье взглядом. Только сейчас я заметила, что он переоделся в рубашку и пиджак. Свежевыбритый, с подстриженными волосами, он выглядел на удивление привлекательным. Я невольно улыбнулась ему. Дело даже не в том, как он выглядит, — дело в том, что он приложил усилия.
   
— То, что надо. — Его голос был невыразительным и странно размеренным.
   
— Только болеро нужно снять, — добавил Уилл, когда я протянула руку, чтобы поправить ворот.
   
Он был прав. Я знала, что оно не вполне подходит. Я сняла его, осторожно сложила и повесила на спинку стула.
   
— И шарф.
   
— Шарф? — Моя рука метнулась к шее. — Почему?
   
— Он не подходит. И у вас такой вид, словно вы пытаетесь под ним что-то скрыть.
   
— Но я… Ну, без него вся грудь напоказ.
   
— И что? — пожал он плечами. — Послушайте, Кларк, такие платья надо носить уверенно. Вы должны заполнить его не только физически, но и умственно.
   
— Только вы, Уилл Трейнор, способны указывать женщине, как ей носить чертово платье.
   
Но шарф я сняла.
   
Натан пошел собирать сумку. Я пыталась придумать, что еще сказать о покровительственном отношении Уилла, когда обернулась и увидела, что он смотрит на меня.
   
— Вы чудесно выглядите, Кларк, — тихо произнес он. — Правда.
   * * *
   
Я бы выделила несколько вариантов реакции на Уилла обычных людей — Камилла Трейнор, вероятно, назвала бы их рабочим классом. Большинство пялились. Кое-кто жалостливо улыбался, выражал сочувствие или спрашивал у меня театральным шепотом, что случилось. Мне часто хотелось ответить: «Поссорился с секретной разведкой», просто чтобы посмотреть на реакцию, но я сдерживалась.
   
И вот что я вам скажу о среднем классе. Они делают вид, будто не смотрят, но на самом деле смотрят. Они слишком вежливы, чтобы по-настоящему пялиться. Вместо этого они проделывают странный трюк: ловят Уилла в поле зрения и старательно не смотрят на него. А когда он проезжает, немедленно глядят ему вслед, даже если продолжают с кем-то беседовать. Но говорят не о нем. Потому что это было бы грубо.
   
Мы пробирались через фойе симфонического зала, где элегантные люди стояли небольшими группами с сумками и программками в одной руке и джином с тоником в другой, и я видела, как подобная реакция пробегает по ним едва заметной рябью, сопровождавшей нас до партера. Не знаю, заметил ли Уилл. Иногда мне казалось, что он мог справиться с этим, только притворившись, будто ничего не видит.
   
Мы заняли свои места — два человека перед центральным блоком сидений. Справа от нас находился еще один мужчина в инвалидном кресле, жизнерадостно болтавший с двумя женщинами, сидевшими по бокам от него. Я наблюдала за ними, надеясь, что Уилл тоже их заметит. Но он смотрел вперед, вжав голову в плечи, словно пытаясь стать невидимым.
   
«Ничего не получится», — произнес внутренний голос.
   
— Вам что-нибудь нужно? — прошептала я.
   
— Нет, — покачал он головой и сглотнул. — Вообще-то, да. Мне что-то впивается в шею.
   
Я наклонилась, провела пальцем по воротнику и обнаружила нейлоновый ярлык. Я потянула за него, надеясь оторвать, но он оказался упрямым.
   
— Новая рубашка. Вам правда неудобно?
   
— Нет. Я просто решил пошутить.
   
— У нас в сумке есть ножницы?
   
— Не знаю, Кларк. Вообще-то, я редко собираю ее самостоятельно.
   
Ножниц не было. Я оглянулась на зрителей, которые рассаживались по местам, перешептывались и изучали программки. Если Уилл не сможет расслабиться и сосредоточиться на музыке, вечер пройдет впустую. Я не могу позволить себе второй неудачи.
   
— Не двигайтесь, — велела я.
   
— Что…
   
Прежде чем он успел договорить, я наклонилась, осторожно отвела его воротник от шеи, прикоснулась к ткани губами и зажала чертов ярлык передними зубами. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы его отгрызть, и я закрыла глаза, пытаясь игнорировать запах чистого мужского тела, теплоту кожи, неуместность моих действий. Наконец я ощутила, как ярлык поддается. Я отдернула голову и триумфально распахнула глаза, держа в зубах оторванный ярлык.
   
— Готово! — Я вынула ярлык изо рта и зашвырнула за кресла. Уилл смотрел на меня. — Что? — Я обернулась и застала врасплох несколько зрителей, которые немедленно нашли в своих программках что-то очень интересное. Затем повернулась к Уиллу. — Да ладно, можно подумать, они ни разу не видели, как девушка грызет воротник парня.
   
Похоже, мне удалось ненадолго заткнуть ему рот. Уилл пару раз моргнул и попытался покачать головой. Я с удивлением обнаружила, что его шея густо покраснела.
   
Я поправила юбку.
   
— Как бы то ни было, — добавила я, — нам обоим следует радоваться, что ярлык был не на брюках.
   
Прежде чем он успел ответить, вошли оркестранты в смокингах и нарядных платьях, и зрители замолчали. Я невольно ощутила легкий трепет волнения. Я положила руки на колени и выпрямила спину. Оркестранты начали настраивать инструменты, и внезапно зал наполнился единственным звуком — я никогда не слышала ничего более живого, более трехмерного. Волоски встали дыбом, перехватило дыхание.
   
Уилл покосился на меня, его лицо еще хранило следы веселья. «Прекрасно, — как бы говорил он. — Мы получим от этого удовольствие».
   
Дирижер вышел вперед, дважды постучал по пюпитру, и наступила полная тишина. Я ощутила, как зрители в нетерпении замерли, полные ожиданий. Затем он опустил свою палочку, и внезапно все наполнилось чистым звуком. Я ощущала музыку как нечто материальное — она не просто струилась мне в уши, но лилась сквозь меня, затопляя зал, до предела обостряя мои чувства. По коже побежали мурашки, ладони вспотели. Уилл не описывал ничего подобного. А я еще думала, что мне будет скучно! Я в жизни не слышала ничего столь прекрасного.
   
Музыка пробудила мое воображение, я думала о том, о чем не думала много лет, меня охватили давно забытые чувства, а новые чувства и мысли унеслись прочь, как будто само восприятие растянулось и утратило форму. Это было даже чересчур, но мне не хотелось, чтобы это закончилось. Мне хотелось сидеть в зале вечно. Я украдкой посмотрела на Уилла. Он выглядел восторженным и свободным. Я отвернулась, внезапно испугавшись смотреть на него. Я боялась того, что он мог испытывать, глубины его утраты, меры его страхов. Жизнь Уилла Трейнора стократ превосходила все, что я когда-либо испытывала. Кто я такая, чтобы указывать ему, как жить дальше?
   
   
Друг Уилла оставил записку с приглашением пройти за кулисы и увидеться с ним после концерта, но Уилл не захотел. Я попыталась его переубедить, но по выпяченной челюсти поняла, что это бесполезно. Я не могла его винить. Я помнила, как на него смотрел бывший сослуживец — со смесью жалости, отвращения и тайного глубокого облегчения, оттого что его минула чаша сия. Думаю, Уилл давно пресытился подобными встречами.
   
Мы подождали, пока зрители разойдутся, затем я выкатила кресло с Уиллом из зала, спустила в лифте на парковку и без приключений загрузила в машину. Я почти ничего не говорила, в голове продолжала звучать музыка, и я не хотела, чтобы она замолкла. Я все вспоминала, насколько друг Уилла казался поглощенным игрой. Я прежде не сознавала, что музыка может отпереть закрытые двери, перенести в мир, которого не представлял даже сам композитор. Музыка оставляет отпечаток в окружающем воздухе, как будто несешь ее остатки с собой. Когда мы сидели в зале, я на какое-то время совершенно забыла о Уилле.
   
Мы остановились у флигеля. Перед нами, едва выступая над стеной, восседал на вершине холма залитый светом полной луны замок, безмятежно озирая окрестности.
   
— Итак, классическая музыка не для вас.
   
Я посмотрела в зеркало заднего вида. Уилл улыбался.
   
— Мне ни капельки не понравилось.
   
— Я заметил.
   
— Особенно мне не понравился тот отрывок в самом конце, когда скрипка играла одна, без оркестра.
   
— Я заметил, что вам не понравился этот отрывок. Более того, мне показалось, что на ваши глаза навернулись слезы отвращения.
   
Я усмехнулась в ответ.
   
— Мне ужасно понравился концерт, — призналась я. — Не уверена, что мне нравится вся классическая музыка, но эта была просто чудесна. — Я потерла нос. — Спасибо. Спасибо, что пригласили меня.
   
Мы молча сидели и смотрели на замок. Обычно по ночам он купался в оранжевом свете ламп, расставленных вдоль крепостной стены. Но сегодня, под полной луной, его затопило неземное голубое сияние.
   
— Как по-вашему, какую музыку там играли? — спросила я. — Наверняка они что-нибудь слушали.
   
— В замке? Средневековую музыку. Лютни и другие струнные. Я не особый любитель, но могу одолжить вам пару записей. Погуляйте по замку в наушниках, если хотите полностью погрузиться.
   
— He-а. Мне не хочется в замок.
   
— Так всегда бывает, когда живешь рядом с чем-то примечательным.
   
Я ответила уклончиво. Мы еще минуту посидели, слушая, как остывает мотор.
   
— Ладно. — Я отстегнула ремень. — Поехали домой. Вечерний ритуал ждет.
   
— Погодите минуту, Кларк.
   
Я повернулась на сиденье. Лицо Уилла было в тени, и я не могла его как следует разглядеть.
   
— Всего минуту.
   
— С вами все в порядке? — Я невольно посмотрела на его кресло, опасаясь, будто что-то прищемила или зацепила, что-то сделала не так.
   
— Все хорошо. Просто я…
   
Светлый воротник его рубашки контрастировал с темным пиджаком.
   
— Я не хочу домой. Хочу еще немного посидеть и не думать о… — сглотнул он. Даже в полумраке было видно, что сглотнул он с трудом. — Я просто… хочу побыть мужчиной, который сводил на концерт девушку в красном платье. Еще хотя бы минуту.
   
— Конечно. — Я отпустила ручку дверцы.
   
Я закрыла глаза, откинула голову на подголовник, и мы посидели еще немного вместе, два человека, заблудившихся в воспоминаниях о музыке, полускрытых тенью замка на залитом лунным светом холме.
   
   
Мы с сестрой никогда по-настоящему не говорили о случившемся той ночью в лабиринте. Не уверена, что у нас нашлись бы слова. Она обняла меня, помогла собрать одежду, а после тщетно искала в высокой траве мои туфли, пока я не сказала, что это неважно. Я все равно бы никогда их не надела. И мы медленно отправились домой. Я шла босиком, она держала меня под руку, хотя мы не ходили так с тех пор, как она училась в первом классе и мама требовала, чтобы я не оставляла ее одну.
   
Вернувшись домой, мы встали на крыльце, и она вытерла мне волосы и глаза влажной салфеткой, а затем мы отперли переднюю дверь и вошли, как будто ничего не случилось.
   
Папа еще не спал, смотрел какой-то футбольный матч.
   
— Что-то вы припозднились, девчонки! — крикнул он. — Я понимаю, что сегодня пятница, но…
   
— Да, папа, — хором ответили мы.
   
Тогда у меня была комната, в которой сейчас живет дедушка. Я вихрем поднялась наверх и захлопнула за собой дверь, прежде чем сестра успела произнести хотя бы слово.
   
На следующей неделе я обрезала себе волосы. Отменила бронь билета на самолет. Больше я не гуляла с девушками из моей старой школы. Мама была слишком погружена в свое горе и ничего не замечала, а папа объяснял все перемены настроения в доме и мою новую привычку запираться у себя в комнате «женскими штучками». Я познала самое себя. Я вовсе не хихикающая девчонка, которая напилась с незнакомцами. Я больше не носила ничего, что можно счесть вызывающим. По крайней мере, ничего, что может понравиться посетителям «Красного льва».
   
Жизнь вернулась в обычное русло. Я нашла работу в парикмахерской, затем в «Булочке с маслом», и все осталось позади.
   
Наверное, с тех пор я прошла мимо замка пять тысяч раз.
   
Но больше никогда не была в лабиринте.
  
  
   
    
13
   
   
Патрик стоял на краю беговой дорожки и подпрыгивал на месте, его новая футболка и шорты «Найк» слегка липли к влажным рукам и ногам. Я заскочила, чтобы поздороваться и сообщить, что сегодня вечером не приду в паб на встречу «Титанов триатлона». Натан был в отъезде, и я пообещала заменить его во время вечернего ритуала.
   
— Это уже третья встреча, которую ты пропускаешь.
   
— Правда? — Я посчитала на пальцах. — Да, наверное.
   
— Ты должна прийти на следующей неделе. Мы обсуждаем планы поездки на «Викинг экстрим». И ты не говорила, чем хочешь заняться в свой день рождения. — Патрик приступил к растяжке, высоко поднимая колено и прижимая к груди. — Как насчет кино? Обильная еда сейчас, во время тренировок, была бы некстати.
   
— Э… Мама и папа планируют праздничный ужин.
   
Он взял себя за пятку, направив колено к земле.
   
Я невольно обратила внимание, что его нога становится неестественно жилистой.
   
— Не слишком похоже на романтический вечер.
   
— Кинотеатр тоже. В любом случае я чувствую себя обязанной, Патрик. Мама в последнее время немного расстроена.
   
Трина уехала на предыдущих выходных — без моей косметички с лимонами, которую я спасла в ночь перед отъездом сестры. Мама была в отчаянии, она переживала больше, чем когда Трина отправилась в университет в первый раз. Она тосковала по Томасу, как по ампутированной конечности. Его игрушки, с раннего детства валявшиеся на полу гостиной, были сложены в коробки и убраны. Из буфета пропали шоколадные палочки и маленькие коробочки с соком. Ей больше незачем было ходить в школу к пятнадцати минутам четвертого и не с кем болтать на коротком пути домой. Эти прогулки были единственным временем, которое мама проводила вне дома. Теперь она вообще никуда не ходила, не считая еженедельного набега с папой на супермаркет.
   
Она три дня бродила по дому с несколько потерянным видом, а после с пылом, испугавшим даже дедушку, приступила к весенней уборке. Он невнятно протестовал, когда она пыталась пропылесосить под его креслом или обмахнуть его плечи метелкой для пыли. Трина предупредила, что первые несколько недель не будет приезжать домой, чтобы Томас освоился на новом месте. Когда она звонила по вечерам, мама беседовала с ними, а потом добрых полчаса плакала у себя в комнате.
   
— В последнее время ты постоянно работаешь допоздна. Я тебя почти не вижу.
   
— А ты постоянно тренируешься. Как бы то ни было, это хорошие деньги, Патрик. Я не собираюсь отказываться от сверхурочных.
   
С этим он поспорить не мог.
   
Я зарабатывала больше, чем когда-либо в жизни. Я стала отдавать родителям вдвое больше денег, каждый месяц откладывала определенную сумму на сберегательный счет, и все равно у меня оставалось больше, чем я могла потратить. Отчасти дело было в том, что я работала слишком много и покидала Гранта-хаус, когда магазины уже были закрыты. Отчасти — в том, что мне просто не хотелось тратить деньги. В свободное время я пропадала в библиотеке, проводя изыскания в Интернете.
   
Библиотечный компьютер открыл для меня целый мир, слой за слоем, и мир этот манил сладкоголосыми песнями сирен.
   
Все началось с благодарственного письма. Через пару дней после концерта я сказала Уиллу, что надо бы поблагодарить его друга-скрипача.
   
— Я купила симпатичную открытку по дороге на работу, — сообщила я. — Продиктуйте, что хотите написать. Я даже захватила свою лучшую ручку.
   
— Не стоит, — ответил Уилл.
   
— Что?
   
— Что слышали.
   
— Не стоит? Этот человек предоставил нам передние места для почетных гостей. Вы сами сказали, что концерт был потрясающим. Самое меньшее, что вы можете сделать, — поблагодарить его.
   
Выпяченная челюсть Уилла не двигалась.
   
Я отложила ручку.
   
— Вероятно, вы привыкли, что люди оказывают вам услуги, и не чувствуете потребности их благодарить?
   
— Вы понятия не имеете, Кларк, насколько раздражает, когда за тебя пишет кто-то другой. Фраза «написано от имени»… унизительна.
   
— Неужели? И все же это лучше, чем большое жирное ничего, — проворчала я. — Лично я в любом случае собираюсь его поблагодарить. Я не стану упоминать вашего имени, если вы действительно намерены вести себя как эгоистичная задница.
   
Я написала открытку и отправила по почте. Больше я об этом не заговаривала. Но в тот вечер слова Уилла продолжали звучать у меня в голове. Я машинально забрела в библиотеку, села за свободный компьютер и подключилась к Интернету. Я надеялась найти устройство, с помощью которого Уилл мог бы писать самостоятельно. Через час я нашла целых три: программу, распознающую речь, программу, реагирующую на моргание, и упомянутое сестрой устройство для стука, которое Уилл мог носить на голове.
   
Как я и предполагала, он презрительно фыркнул, услышав о налобном устройстве, но признал, что программа распознавания речи может оказаться полезна, и всего за неделю мы сумели при помощи Натана установить ее на компьютер. Мы приделали компьютерный столик к инвалидному креслу, и Уиллу больше не нужно было просить кого-то печатать. Поначалу он немного смущался, но когда я предложила начинать словами: «Запишите, мисс Кларк», ему удалось с этим справиться.
   
Даже миссис Трейнор не могла ни на что пожаловаться.
   
— Если вы найдете еще какое-нибудь оборудование, которое может оказаться полезным, — произнесла она, поджав губы, как будто искала подвох, — дайте нам знать.
   
Она с подозрением разглядывала Уилла, словно он собирался выломать компьютер челюстью.
   
Спустя три дня, когда я вышла из дома на работу, почтальон протянул мне письмо. Я вскрыла его в автобусе, полагая, будто это ранняя поздравительная открытка от какого-нибудь дальнего родственника. В конверте лежала компьютерная распечатка:
   
    
Дорогая Кларк!
    
Пишу это письмо, чтобы доказать вам, что я не такая уж эгоистичная задница. И я ценю ваши усилия.
    
Спасибо.
    Уилл
   
   
Я смеялась так громко, что водитель спросил, не выиграла ли я в лотерею.
   
   
Я много лет провела в каморке, храня одежду в коридорном шкафу, и теперь комната Трины казалась мне королевскими покоями. В первый вечер я, раскинув руки, закружилась в ней, наслаждаясь тем фактом, что не могу коснуться обеих стен одновременно. Я сходила в хозяйственный магазин и приобрела краску и новые жалюзи, а также новую прикроватную лампу и несколько полок, которые собрала сама. Не то чтобы я была мастер на все руки, — наверное, мне просто стало интересно, получится ли у меня.
   
Я приступила к ремонту, по часу крася стены после возвращения с работы, и к концу недели даже папе пришлось признать, что я отлично поработала. Он проверил, как я прокрасила стыки, пощупал жалюзи, которые я повесила сама, и положил руку мне на плечо:
   
— Молодец, Лу.
   
Я купила новое пуховое одеяло, покрывало и несколько огромных подушек — на случай если кто-нибудь заглянет в гости и пожелает расслабиться. Никто, впрочем, не заглядывал. Календарь переехал на новую дверь. Его никто не видел, кроме меня. Впрочем, никто бы и не понял, что он значит.
   
Мне стало немного не по себе, когда мы поставили раскладушку Томаса рядом с кроватью Трины в каморке, заняв все свободное место, но я рассудила, что они больше не живут здесь. А в каморке будут только спать. Нет смысла держать просторную комнату пустой ради выходных.
   
Я ходила на работу каждый день, пытаясь придумать, куда съездить с Уиллом. Далеко идущих планов я не строила. Просто старалась поддерживать его в хорошей форме и почаще радовать. Некоторые дни — дни, когда у него горели руки и ноги или когда он подцепил инфекцию и лежал в кровати, несчастный и беспокойный, — были тяжелее других. Но в хорошие дни мне несколько раз удалось вытащить его под весеннее солнце. Теперь я знала, что Уилл особенно ненавидит жалость незнакомцев, и потому возила его в красивые местечки, где мы около часа проводили наедине. Я устраивала пикники, и мы садились на краю какого-нибудь луга, наслаждаясь ветерком и отсутствием крыши и стен.
   
— Мой парень хочет с вами познакомиться, — сообщила я однажды днем, отламывая Уиллу кусочки сэндвича с сыром и соленьями.
   
Мы отъехали от города на несколько миль, поднялись на холм и любовались на противоположной стороне долины видом замка, отделенного от нас лугами, на которых паслись овцы.
   
— Зачем?
   
— Хочет знать, с кем я провожу все свои вечера.
   
Как ни странно, Уилл заметно приободрился.
   
— Бегун.
   
— И мои родители, кажется, тоже.
   
— Меня пугает, когда девушка говорит, что хочет познакомить меня с родителями. Кстати, как ваша мама?
   
— Все так же.
   
— А работа вашего папы? Есть новости?
   
— Нет. Теперь ему говорят «на следующей неделе». В общем, родители предложили пригласить вас в пятницу вечером на мой день рождения. Семейный ужин. Только самые близкие. Но довольно мило… Я сказала, что вы не захотите.
   
— С чего вы взяли, будто я не захочу?
   
— Тоже мне бином Ньютона. Вы ненавидите незнакомцев. Вам не нравится есть на виду. И вы терпеть не можете моего парня.
   
Я его раскусила. Лучшим способом заставить Уилла что-либо сделать было сказать ему, что он точно этого не захочет. В нем еще жил дух упрямства, противоречия.
   
Уилл с минуту жевал молча.
   
— Нет. Я приду на ваш день рождения. По крайней мере, вашей матери будет чем заняться.
   
— Правда? О боже, если она узнает, то начнет полировать мебель и протирать пыль сегодня же вечером.
   
— Вы уверены, что она ваша родная мать? Разве между вами не должно быть генетического сходства? Будьте добры сэндвич, Кларк. И не жалейте огурчиков.
   
Я шутила только наполовину. Маму охватила полнейшая паника при мысли о квадриплегике в гостях. Ее руки взметнулись к лицу, а затем она принялась переставлять тарелки на буфете, как будто он должен был прибыть через несколько минут.
   
— А если ему понадобится в уборную? У нас нет туалета на первом этаже. Вряд ли папа сможет отнести его наверх. Я могла бы помочь… но как-то неловко трогать чужого мужчину. Может, Патрик поможет?
   
— Об этом можешь не беспокоиться. Честное слово.
   
— А еда? Ее нужно натереть? Ему все можно есть?
   
— Надо просто класть кусочки ему в рот.
   
— Но кто этим займется?
   
— Я. Расслабься, мама. Он милый. Он тебе понравится.
   
На том и договорились. Натан привезет Уилла и заедет через два часа, чтобы отвезти его домой и выполнить вечерний ритуал. Я предложила свою помощь, но мужчины настояли на том, чтобы я «отдохнула» в свой день рождения. Просто они не были знакомы с моими родителями.
   
Ровно в половину восьмого я открыла дверь и увидела на переднем крыльце Уилла и Натана. На Уилле была элегантная рубашка и пиджак. Я не знала, радоваться ли, что он позаботился о своем внешнем виде, или беспокоиться, что следующие два часа мама станет думать, будто оделась недостаточно изысканно.
   
— Привет.
   
Папа вышел в прихожую следом за мной.
   
— Оба-на! Как пандус, ребята? — Он весь день прилаживал к крыльцу пандус из ДСП.
   
Натан осторожно вкатил кресло Уилла в узкую прихожую.
   
— Хорошо, — ответил Натан, когда я закрыла за ним дверь. — Очень даже. Я встречал в больницах пандусы похуже.
   
— Бернард Кларк. — Папа пожал Натану руку и потянулся к Уиллу, но тут же отдернул ладонь, внезапно покраснев от смущения. — Бернард. Прошу прощения… я не знаю, как здороваться с… я не могу пожать вам… — начал заикаться он.
   
— Реверанса вполне достаточно.
   
Папа уставился на Уилла, а когда понял, что тот шутит, расхохотался от облегчения.
   
— Ха! — Он хлопнул Уилла по плечу. — Ага! Реверанс. Очень смешно. Ха!
   
Это сломало лед. Натан ушел, помахав на прощание рукой, и я закатила Уилла в кухню. Мама, к счастью, держала кастрюлю, что избавило ее от замешательства.
   
— Мама, это Уилл. Уилл — Джозефина.
   
— Называйте меня Джози, — широко улыбнулась она. Ее руки были в кухонных перчатках по локоть. — Рада наконец познакомиться, Уилл.
   
— Взаимно, — ответил он. — Мне бы не хотелось вам мешать.
   
Мама поставила кастрюлю и коснулась волос. Добрый знак. Жаль, она забыла снять перчатку.
   
— Извините, — сказала она. — Жаркое на ужин. Нужно успеть вовремя, сами понимаете.
   
— Вообще-то, нет, — ответил Уилл. — Я не умею готовить. Но люблю вкусно поесть. Поэтому я с нетерпением ждал сегодняшнего вечера.
   
— Итак… — Папа открыл холодильник. — Как мы это сделаем? У вас есть специальная пивная… кружка, Уилл?
   
Я сказала Уиллу, что на его месте папа купил бы специальную пивную кружку прежде, чем инвалидное кресло.
   
— Надо правильно расставлять приоритеты, — заметил папа.
   
Я порылась в сумке Уилла и отыскала его стаканчик.
   
— Пиво вполне подойдет. Спасибо.
   
Уилл пил пиво, а я стояла на кухне, внезапно устыдившись нашего крошечного ветхого домика с обоями восьмидесятых годов и ободранными кухонными шкафчиками. Дом Уилла был элегантно обставлен — красиво и с размахом. Наш дом выглядел так, будто девяносто процентов его содержимого было куплено в местном магазине «Все за фунт». Рисунки Томаса с загнутыми уголками покрывали все свободное пространство на стенах. Но если Уилл и заметил это, то ничего не сказал. Они с отцом быстро нашли общую тему для разговора, а именно мою исключительную бестолковость. Я не протестовала. Пусть развлекаются.
   
— Знаете, однажды она въехала задом в столб и клялась, что это столб во всем виноват…
   
— Вы бы видели, как она опускает мой пандус. Порой мне кажется, что я съезжаю с трамплина…
   
Папа расхохотался.
   
Я оставила их наедине. Мама, волнуясь, вышла следом за мной, держа в руках поднос с бокалами, и поглядела на часы.
   
— Где Патрик?
   
— Он собирался прийти прямо с тренировки, — ответила я. — Наверное, задержался.
   
— Не мог отложить даже ради твоего дня рождения? Курица перестоится, если он сейчас не придет.
   
— Мама, все будет хорошо.
   
Я подождала, пока она поставит поднос, и обняла ее. Она вся задеревенела от беспокойства. Внезапно меня охватил прилив жалости к ней. Нелегко, наверное, быть моей матерью.
   
— Серьезно. Все будет хорошо.
   
Она высвободилась, поцеловала меня в макушку и вытерла руки о фартук.
   
— Жаль, твоей сестры нет дома. Как-то неправильно праздновать без нее.
   
Мне так не казалось. Можно мне хоть раз побыть в центре внимания и насладиться этим? Быть может, звучит по-детски, но это правда. Мне нравилось, что Уилл и папа смеются надо мной. Нравилось, что все блюда — от жареной курицы до шоколадного мусса — мои любимые. Нравилось, что я могу быть тем, кем хочу, без напоминаний сестры о том, кто я на самом деле.
   
Прозвенел звонок, и мама хлопнула в ладоши:
   
— А вот и он. Лу, почему ты не накрываешь?
   
Патрик все еще был красным от трудов на беговой дорожке.
   
— С днем рождения, детка. — Он наклонился, чтобы поцеловать меня. От него пахло лосьоном после бритья, дезодорантом и чистой, свежевымытой кожей.
   
— Лучше проходи в дом, — кивнула я в сторону гостиной. — Мама на грани срыва — пора вынимать жаркое.
   
— Ой! — Он посмотрел на часы. — Извини. Наверное, потерял счет времени.
   
— Но не твоего времени, верно?
   
— Что?
   
— Ничего.
   
Папа перетащил большой раскладной стол в гостиную. Кроме того, я велела ему переставить один из диванов к другой стене, чтобы Уилл мог въехать в комнату без помех. Он направил кресло на место, которое я указала, и немного приподнял сиденье, чтобы находиться на одном уровне с остальными. Я села слева от него, а Патрик — напротив. Они с Уиллом и дедушкой кивнули друг другу в знак приветствия. Я уже предупредила Патрика, чтобы не пытался пожать ему руку. Даже сев, я чувствовала, что Уилл изучает Патрика, и на мгновение задумалась, постарается ли он обаять моего парня, как обаял моих родителей.
   
Уилл наклонил ко мне голову:
   
— Поищите на спинке кресла, там есть кое-что к ужину.
   
Я откинулась назад, запустила руку в его сумку и выудила бутылку шампанского «Лоран-Перье».
   
— Что за день рождения без шампанского! — сказал он.
   
— Вы только посмотрите, — восхитилась мама, внося тарелки. — Как мило! Но у нас нет бокалов для шампанского.
   
— Эти вполне подойдут, — ответил Уилл.
   
— Я открою. — Патрик взял бутылку, открутил проволоку и подцепил пробку большими пальцами. Он все время поглядывал на Уилла, как будто ожидал увидеть совершенно другого человека.
   
— Так вы зальете шампанским всю комнату, — заметил Уилл. Он приподнял руку на дюйм и дернул ладонью. — Я обнаружил, что держать пробку и поворачивать бутылку намного надежнее.
   
— Да вы знаток шампанского! — вставил папа. — Давай, Патрик. Поворачивать бутылку, вы сказали? Кто бы мог подумать!
   
— Я знал, — сказал Патрик. — Я так и собирался сделать.
   
Шампанское было благополучно открыто и разлито по бокалам, и мы выпили за мой день рождения.
   
Дедушка крикнул что-то вроде: «Пусть говорит!»
   
Я встала и поклонилась. На мне было расклешенное желтое короткое платье шестидесятых годов, которое я купила в благотворительном магазине. Продавщица предполагала, что оно из «Биба», хотя кто-то срезал ярлык.
   
— Возможно, в этом году наша Лу наконец вырастет, — произнес папа. — Я собирался сказать: «изменит свою жизнь к лучшему», но это ей, похоже, наконец удалось. Должен сказать, Уилл, с тех пор, как она начала работать у вас, она… ну, она выбралась из своей скорлупы.
   
— Мы очень гордимся, — добавила мама. — И благодарны. Вам. В смысле, за то, что вы ее наняли.
   
— Это мне следует благодарить, — покосился на меня Уилл.
   
— За Лу, — произнес папа. — И ее неизменный успех.
   
— И за отсутствующих членов семьи, — сказала мама.
   
— Вот это да! — воскликнула я. — Надо чаще устраивать день рождения. Обычно все только и делают, что оскорбляют меня.
   
Завязался разговор. Папа рассказал очередную историю обо мне, и они с мамой расхохотались. Приятно было видеть их смеющимися. Папа выглядел таким усталым в последние недели, а у мамы ввалились глаза, и она стала рассеянной, как будто витала где-то далеко. Мне хотелось насладиться минутами, когда родители ненадолго забыли о своих проблемах и перешучивались в теплой семейной обстановке. На мгновение мне показалось, что я была бы не против присутствия Томаса. Иди даже Трины.
   
Я так погрузилась в размышления, что не сразу заметила выражение лица Патрика. Я кормила Уилла и что-то говорила дедушке, складывая кусочек копченого лосося и поднося к губам Уилла. Это стало такой органичной частью моей повседневной жизни, что интимность жеста поразила меня, только когда я увидела потрясенное лицо Патрика.
   
Уилл что-то сказал папе, а я уставилась на Патрика, мысленно приказывая ему прекратить. Слева от него жадно ел дедушка, издавая то, что мы называли «обеденными звуками», — тихое довольное ворчание и бормотание.
   
— Чудесный лосось, — сказал Уилл моей матери. — Просто изумительный вкус.
   
— Не то чтобы мы ели его каждый день, — улыбнулась она. — Но мы хотели сделать сегодняшний день особенным.
   
«Хватит пялиться», — молча велела я Патрику.
   
Наконец он поймал мой взгляд и отвернулся. Он выглядел разъяренным.
   
Я скормила Уиллу еще кусочек, а затем хлеб, на который он поглядывал. В этот миг я осознала: я так настроилась на потребности Уилла, что мне не нужно смотреть на него, чтобы понять его желания. Патрик сидел напротив с опущенной головой, разрезая копченого лосося на маленькие кусочки и протыкая вилкой. Хлеб он оставил нетронутым.
   
— Кстати, Патрик, — начал Уилл, возможно почувствовав мою неловкость. — Луиза говорит, вы персональный тренер. Что это подразумевает?
   
Лучше бы он не спрашивал. Патрик прочел заученный монолог о личностной мотивации и о том, что в здоровом теле — здоровый дух. Затем он плавно перешел на расписание тренировок к «Викинг экстрим», температуру Северного моря, процент жира в организме, необходимый для марафонского бега, свое лучшее время в каждой дисциплине. Обычно я отключалась на этом этапе, но сейчас, сидя рядом с Уиллом, могла думать лишь о том, насколько это неуместно. Почему Патрик не может отделаться общими словами?
   
— Знаете, когда Лу сказала, что вы придете, я решил поискать в своих книгах какую-нибудь физиотерапию для вас.
   
Я подавилась шампанским.
   
— Это задача для специалиста, Патрик. Не уверена, что ты вправе что-то советовать.
   
— Но я специалист. Я работаю со спортивными травмами. И закончил медицинские курсы.
   
— Это не растянутая лодыжка, Пат. Я серьезно.
   
— Пару лет назад я работал с одним парнем, у которого был клиент-параплегик. Он говорит, что тот практически восстановился. Занимается триатлоном и так далее.
   
— Надо же, — сказала мать.
   
— Он дал наводку на одно новое канадское исследование, в котором говорится, что тренировки могут помочь мышцам вспомнить былые времена. Если заставить их как следует работать каждый день — это как синапс в мозгу, — все может вернуться. Спорим, если организовать вам по-настоящему хороший режим, вы заметите разницу в мышечной памяти. В конце концов, Лу говорит, вы раньше были человеком действия.
   
— Патрик, — громко сказала я, — ты ничего об этом не знаешь.
   
— Я просто пытаюсь…
   
— Не надо. Правда.
   
За столом повисло молчание. Папа кашлянул и извинился. Дедушка тревожно огляделся.
   
Мама, похоже, собиралась предложить всем хлеба, но передумала.
   
Когда Патрик снова заговорил, в его голосе чувствовался легкий оттенок мученичества:
   
— Это всего лишь исследование, которое, как мне показалось, может быть полезным. Но я умолкаю.
   
— Непременно об этом подумаю, — с равнодушным и вежливым видом улыбнулся Уилл.
   
Я встала, чтобы убрать тарелки, мечтая вылезти из-за стола. Но мама одернула меня и приказала сидеть.
   
— У тебя день рождения, дочка, — сказала она, как будто в другие дни не стремилась все сделать сама. — Бернард, ты не мог бы принести курицу?
   
— Ха-ха! Надеюсь, она больше не хлопает крыльями? — оскалил зубы папа.
   
Остаток ужина прошел без происшествий. Я видела, что родители совершенно очарованы Уиллом. О Патрике нельзя было сказать того же. Они с Уиллом больше не разговаривали. Когда мама накладывала жареную картошку — папа, как обычно, попытался стянуть лишку, — я перестала волноваться. Папа расспрашивал Уилла обо всем на свете, о его прошлой жизни и даже о несчастном случае, и тот, похоже, чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы отвечать откровенно. Я даже узнала кое-что новое. Например, его работа, видимо, была довольно важной, хотя он постарался преуменьшить свои успехи. Уилл покупал и продавал компании и извлекал из этого прибыль. Папе понадобилось несколько попыток, чтобы вытянуть из Уилла, что его представление о прибыли содержит шесть или семь нулей. Я невольно уставилась на Уилла, пытаясь соотнести человека, которого знала, с безжалостным дельцом из Сити, которого он описывал. Папа рассказал ему о компании, которая собиралась завладеть мебельной фабрикой. Услышав название, Уилл кивнул почти смущенно и ответил, что да, он их знает. Да, наверное, он поступил бы так же. Судя по его тону, плакала папина работа.
   
Мама лишь ворковала над Уиллом и суетилась вокруг него. По ее улыбке было ясно, что в какой-то момент Уилл превратился в обычного привлекательного молодого мужчину за ее столом. Неудивительно, что Патрик разозлился.
   
— Праздничный торт? — спросил дедушка, когда мама начала убирать посуду.
   
Он сказал это так отчетливо и так неожиданно, что мы с папой потрясенно уставились друг на друга. Все затихли.
   
— Нет. — Я обошла вокруг стола и поцеловала дедушку. — Нет, дедушка. Извини. Но будет шоколадный мусс. Тебе понравится.
   
Он одобрительно кивнул. Мать сияла. Лучшего подарка и придумать было нельзя.
   
На столе появился мусс, а вместе с ним большой, завернутый в тонкую бумагу квадратный подарок размером с телефонную книгу.
   
— Пора дарить подарки? — спросил Патрик. — Вот. Это мой. — Он улыбнулся и положил подарок на середину стола.
   
Я постаралась улыбнуться в ответ. В конце концов, время для споров было неподходящее.
   
— Ну же, — сказал папа. — Открывай.
   
Сначала я открыла их подарок, развернув бумагу аккуратно, чтобы не порвать. Это оказался альбом для фотографий, и на каждой странице был снимок одного года из моей жизни. Я в младенчестве; мы с Триной — серьезные, круглощекие девочки; мой первый день в средней школе — куча заколок и юбка на вырост. Более свежая фотография нас с Патриком, та, на которой я на самом деле посылаю его к черту. И наконец, я в серой юбке первый день на новой работе. Между страницами лежали рисунки Томаса с нашей семьей и сохраненные мамой письма из школьных поездок с детским почерком и рассказами о днях, проведенных на пляже, пропавшем мороженом и вороватых чайках. Листая альбом, я задержалась лишь на мгновение, когда увидела девушку с длинными темными волосами, откинутыми за спину. Я перевернула страницу.
   
— Можно посмотреть? — спросил Уилл.
   
— У нас выдался… не лучший год, — сказала мама, когда я продолжила листать альбом перед Уиллом. — В смысле, все в порядке. Но вы же знаете наши обстоятельства. А потом дедушка увидел днем по телевизору про самодельные подарки, и я подумала, что это будет… ну, знаете… действительно что-то значить.
   
— Так и есть, мама. — Мои глаза наполнились слезами. — Мне очень нравится. Спасибо.
   
— Некоторые фотографии выбрал дедушка, — сказала она.
   
— Очень красиво, — произнес Уилл.
   
— Мне нравится, — повторила я.
   
В жизни не видела ничего печальнее, чем взгляды бесконечного облегчения, которыми обменялись мама и папа.
   
— Я следующий. — Патрик подвинул коробочку через стол. Я медленно открыла ее, на мгновение неясно испугавшись, что это может оказаться обручальное кольцо. Я была не готова. Я еще даже не вполне осознала, что заполучила собственную комнату. Открыв коробочку, я увидела на темно-синем бархате тонкую золотую цепочку с маленьким кулоном-звездочкой. Очень мило, нежно и совершенно не в моем стиле. Я никогда не носила подобные украшения.
   
Я смотрела на кулон и пыталась придумать, что сказать.
   
— Какая прелесть, — произнесла я, когда Патрик наклонился через стол и застегнул цепочку на моей шее.
   
— Рад, что тебе понравилось. — Патрик поцеловал меня в губы. Честное слово, он никогда раньше не целовал меня так — на глазах у родителей.
   
Уилл невозмутимо наблюдал за мной.
   
— Что ж, думаю, пора приступить к десерту, — сказал папа. — Пока в комнате не стало слишком жарко. — Он громко рассмеялся над собственной шуткой. Шампанское безмерно подняло его дух.
   
— У меня тоже есть кое-что для вас в сумке, — тихо сказал Уилл. — На спинке кресла. В оранжевой обертке.
   
Я достала подарок из рюкзака Уилла.
   
Мама замерла с сервировочной ложкой в руке.
   
— Вы купили Лу подарок, Уилл? Это так мило с вашей стороны. Правда, это мило, Бернард?
   
— Несомненно.
   
На оберточной бумаге красовались разноцветные китайские кимоно. Я с первого взгляда поняла, что сохраню ее. Возможно, даже сошью что-нибудь по рисунку. Я сняла ленточку и на время отложила в сторону. Развернула оберточную бумагу, затем папиросную и увидела нечто подозрительно знакомое в черную и желтую полоску.
   
Я достала ткань из свертка, и в моих руках оказались две пары черно-желтых колготок. Взрослого размера, плотные, из такой мягкой шерсти, что они чуть не выскользнули из моих пальцев.
   
— Поверить не могу, — засмеялась я от радости и неожиданности. — О боже! Где вы их взяли?
   
— Их сделали на заказ. Кстати, я проинструктировал мастерицу с помощью своей новенькой программы распознавания речи.
   
— Колготки? — хором произнесли папа с Патриком.
   
— Лучшие колготки на свете.
   
Мать вгляделась в колготки:
   
— Послушай, Луиза, я совершенно уверена, что у тебя были точно такие же в раннем детстве.
   
Мы с Уиллом переглянулись.
   
С моего лица не сходила улыбка.
   
— Я хочу надеть их немедленно, — заявила я.
   
— Боже праведный, она будет выглядеть как Макс Уолл[52] в пчелином улье, — качая головой, заметил папа.
   
— Да ладно, Бернард, у нее день рождения. Пусть надевает что хочет.
   
Я выбежала из комнаты и натянула дурацкие колготки в коридоре. Вытянула носок, любуясь ими. Я никогда еще не была так счастлива, получив подарок.
   
Я вернулась в гостиную. Уилл одобрительно хмыкнул. Дедушка хлопнул ладонями по столу. Мама и папа расхохотались. Патрик просто смотрел.
   
— Не могу выразить словами, как они мне нравятся, — сказала я. — Спасибо. Спасибо. — Я протянула руку и коснулась его плеча. — Правда.
   
— Там еще открытка, — сказал он. — Прочтете ее как-нибудь потом.
   
   
Родители устроили большую суматоху вокруг Уилла, когда он уходил.
   
Захмелевший папа неустанно благодарил его за предоставленную мне работу и зазывал в гости.
   
— Если меня сократят, может, загляну на огонек и посмотрим футбол, — добавил он.
   
— С удовольствием, — ответил Уилл, хотя я ни разу не видела, чтобы он смотрел футбольный матч.
   
Мама всучила ему остатки мусса в пластмассовом контейнере:
   
— Раз уж вам так понравилось.
   
Вот это джентльмен, станут повторять они битый час после его ухода. Настоящий джентльмен.
   
Патрик вышел в прихожую, засунув руки глубоко в карманы, словно борясь с желанием пожать Уиллу руку. Более великодушного объяснения я придумать не смогла.
   
— Приятно было познакомиться, Патрик, — сказал Уилл. — И спасибо за… совет.
   
— О, я просто пытаюсь помочь своей подружке с работой, — сказал он. — Вот и все. — Он явно подчеркнул слово «своей».
   
— Что ж, вам повезло, — сказал Уилл, когда Натан покатил его на улицу. — Она ловко обтирает губкой.
   
Он сказал это так быстро, что дверь успела закрыться, прежде чем Патрик сообразил, о чем речь.
   
   
— Ты не говорила, что обтираешь его губкой.
   
Мы вернулись к Патрику, в новенькую квартиру на краю города. Дом продавался как лофт,[53] хотя выходил окнами на торговый комплекс и имел всего три этажа.
   
— Что это значит? Ты моешь ему член?
   
— Я не мою ему член. — Я взяла средство для умывания, одну из немногих вещей, которые Патрик позволял хранить у него дома, и начала размашистыми движениями снимать макияж.
   
— Он только что сказал, что моешь.
   
— Он тебя поддразнил — и после того, как ты распинался о том, что он раньше был человеком действия. Я его не виню.
   
— Тогда что ты с ним делаешь? Ты явно не все мне рассказала.
   
— Иногда я его мою, но только до нижнего белья.
   
Взгляд Патрика был красноречивее сотни слов. Наконец он отвернулся, стянул носки и кинул в корзину для грязного белья.
   
— Это не входит в твои обязанности. Никаких медицинских услуг. Никаких интимных услуг. Это не входило в описание работы. — Ему в голову пришла внезапная мысль: — Ты можешь подать на них в суд. Кажется, это называется конструктивное увольнение — когда меняют условия работы?
   
— Не будь смешным. Я делаю это потому, что Натан не может всегда быть рядом, а Уиллу будет тяжело если за ним станет ухаживать незнакомый человек из агентства. К тому же я уже привыкла. Мне не трудно.
   
Разве могла я ему объяснить, как чужое тело может стать таким привычным? Я меняла трубки Уилла с ловкостью профессионала и обтирала губкой его голый торс, не прерывая разговора. Я даже больше не задерживалась взглядом на шрамах. Какое-то время все, что я могла видеть, — потенциального самоубийцу. Теперь он стал просто Уиллом — сводящим с ума, переменчивым, умным, забавным Уиллом, — который относился ко мне покровительственно и любил изображать профессора Хиггинса, наставляющего Элизу Дулиттл. Его тело просто входило в комплект, его надо было периодически обслуживать, прежде чем вернуться к беседе. Пожалуй, оно стало наименее интересной его частью.
   
— Я просто не могу поверить… после всего, через что мы прошли… ты меня так долго не подпускала… а теперь легко сошлась с совершенно чужим человеком…
   
— Давай поговорим об этом в другой раз, Патрик. У меня день рождения.
   
— Это не я завел разговор об обтираниях губкой и всем таком прочем.
   
— Дело в том, что он красив? — не выдержала я. — Дело в этом? Тебе было бы намного легче, если бы он выглядел как… ну, знаешь… настоящий овощ?
   
— Значит, ты считаешь, что он красив?
   
Я стащила платье через голову и принялась аккуратно снимать колготки. Остатки моего хорошего настроения наконец испарились.
   
— Поверить не могу. Поверить не могу, что ты к нему ревнуешь.
   
— Я к нему не ревную, — пренебрежительно отмахнулся он. — Разве можно ревновать к калеке?
   
Патрик занимался со мной любовью в ту ночь. Возможно, «занимался любовью» — слишком сильно сказано. Мы занимались сексом, он устроил марафонский забег, в котором, похоже, задался целью продемонстрировать свой атлетизм, силу и пыл. Это продолжалось несколько часов. Если бы он мог повесить меня на люстру, то наверняка бы повесил. Приятно было чувствовать себя столь желанной, находиться в центре внимания после месяцев отчуждения. Но небольшая часть меня оставалась отстраненной. Я подозревала, что дело не во мне. Я сообразила это довольно быстро. Это маленькое шоу было устроено ради Уилла.
   
— Ну как? — Когда все закончилось, он обнял меня и поцеловал в лоб. Наша кожа была липкой от пота.
   
— Чудесно, — ответила я.
   
— Я люблю тебя, детка. — Удовлетворенный, он откатился, закинул руку за голову и уснул через несколько минут.
   
Когда сон так и не пришел, я вылезла из кровати и спустилась за своей сумкой. Порылась в ней в поисках книги рассказов Фланнери ОʼКоннор. Когда я ее доставала, из сумки выпал конверт.
   
Я уставилась на него. Открытка Уилла. Я не прочитала ее за столом. Я открыла конверт, чувствуя внутри что-то мягкое. Осторожно вынула открытку и раскрыла. Внутри лежало десять хрустящих пятидесятифунтовых банкнот. Я пересчитала их дважды, не в силах поверить собственным глазам. Открытка гласила:
   
    
Премия на день рождения.
    
Не возражайте. Этого требует закон.
    У.