1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
Принес по морю слабый аромат,
     
И с каждым новым мигом все короче
     
Был путь; вот вижу, волны бороздят
     
Прибрежье и тростник качают тощий,
     
Вон вижу, мирты нежные цветут,
     
Звездятся на листве зеленой рощи;
     
И кончилась дорога, вот мы тут,
     
Мы в тихой бухте, и во мглу залива,
     
Сквозь сосны, звезды смотрят молчаливо.
    
   
  
  
   
    
Песнь четвертая
   
   1
   
    
     
Отшельник принял весла, и челнок
     
Пристал близ башни — древняя громада;
     
Заросший вход был темен и высок,
     
Цветы плюща, усладою для взгляда,
     
На нем вились цепляясь; на полу
     
Песок и чудо-раковины были, —
     
Мать месяцев, пронзая полумглу,
     
Рождает их в кипенье влажной пыли;
     
Та башня здесь была, как призрак сна.
     
Искусством человека рождена.
    
   
   2
   
    
     
У берега челнок свой привязавши,
     
Взял на руки меня Старик седой,
     
И, несколько приветных слов сказавши.
     
Пошел он вниз по лестнице со мной,
     
По ступеням изношенным пришли мы
     
В покой уютный, всюду по стенам
     
Узоры мхов зеленых были зримы,
     
Тихонько положил меня он там,
     
Как бы в альков, к мечтам манящий сонным,
     
На ложе трав, с дыханьем благовонным.
    
   
   3
   
    
     
Луною было все озарено,
     
Ее лучистым желтым теплым светом,
     
Настолько теплым, что Старик окно
     
Раскрыл: за ним воздушным силуэтом
     
Качались зыбко тени на волнах,
     
До самого порога добегая,
     
И в призрачных заметил я лучах.
     
Что комната вверху была — резная,
     
И много было там томов, чей пыл
     
В себя приняв, мудрец стал тем, чем был.
    
   
   4
   
    
     
Предел морской во мгле был отдаленной.
     
По озеру скользил мой смутный взор,
     
Кругом — леса, их мир уединенный
     
И белые громады снежных гор, —
     
Что ж, дух мой уносился в бесконечность
     
В таком же многоцветном забытьи,
     
Как лента, что окутывает вечность, —
     
Извивы символической змеи?
     
И Цитна — сон, упавший мне на вежды?
     
Сон — юность, страх, восторги и надежды?
    
   
   5
   
    
     
Так вновь ко мне безумие пришло,
     
Но кроткое, не страшное, как прежде;
     
И я не ощущал, как время шло,
     
Но Старец верен был своей надежде,
     
Не отходил от ложа моего,
     
Как лучшего меня лелеял друга,
     
В бреду я все же чувствовал его,
     
И излечил меня он от недуга,
     
И он теперь беседу вел со мной,
     
Он показал мне весь свой мир лесной.
    
   
   6
   
    
     
Он утешать меня умел словами,
     
Что сам же я в бреду произносил,
     
И как себя я спрашивал мечтами,
     
Меня и он о Цитне так спросил.
     
И спрашивал, пока не перестало
     
То трепетное имя на его
     
Устах меня дивить; в том было мало
     
Лукавства, и ума он своего
     
Не ухищрял, но взор его был жгучим,
     
Как молния в стремлении могучем.
    
   
   7
   
    
     
Так постепенно ум мой просветлел,
     
Возникли мысли, стройное теченье;
     
Я думал, как прекрасен тех удел,
     
В ком неустанно строгое решенье —
     
Светильник Упованья зажигать
     
Над затемненной долею людскою;
     
В зеркальную глядя немую гладь,
     
В вечерний час склоняясь над водою.
     
Тому я открывал свой тайный сон.
     
Кто был Старик, но не был извращен.
    
   
   8
   
    
     
Седой, всю жизнь свою он вел беседу
     
С умершими, что, уходя от нас.
     
Умеют отмечать свою победу
     
В страницах, чей огонь в нем жил светясь;
     
Так ум его лучом стал над туманом.
     
Подобно тем, что он в себя впитал;
     
По городам и по военным станам
     
Скитаяся, не тщетно он блуждал;
     
Он был влеком глубокой жаждой знанья,
     
Среди людей знал все пути скитанья.
    
   
   9
   
    
     
Но даже благородные сердца
     
Обычай, притупляя, ослепляет:
     
Увидя, что мученьям нет конца, —
     
Тот рок, что человека угнетает.
     
Он вечным счел: чтоб чем-нибудь свой дух
     
Утешить, он ушел в уединенье;
     
Но до него дошел однажды слух.
     
Что в Арголиде претерпел мученье
     
Один, что за свободу смело встал
     
И, правду возвестивши, пострадал.
    
   
   10
   
    
     
Узнавши, что толпа пришла в волненье,
     
Возликовал Отшельник в тишине;
     
Покинувши свое уединенье,
     
Направился к родной моей стране,
     
Пришел туда, где битва прошумела, —
     
И каждое там сердце было щит,
     
И, точно правды меч, горящий смело,
     
Речь каждого "Лаон, Лаон" гласит;
     
В том имени Надежда ликовала,
     
Хоть власть тирана там торжествовала.
    
   
   11
   
    
     
К колонне одинокой, на скале,
     
Придя, он был таким красноречивым,
     
Что размягчил застывшие во зле
     
Сердца своим возвышенным порывом.
     
И он вошел, и победил он зло,
     
И стражи путь ему не преграждали;
     
С тех пор, как он сказал, семь лет прошло.
     
Так долго мысли у меня блуждали
     
В безумии; но сила дум, светла,
     
Мне снова власть надеяться дала.
    
   
   12
   
    
     
"Из юношеских собственных видений,
     
Из знания певцов и мудрецов
     
И из твоих возвышенных стремлений
     
Я выковал узоры мощных слов,
     
Твоих надежд бесстрашное теченье
     
В себе не тщетно жадный ум вмещал:
     
От берега до берега ученье
     
О власти человека я вещал,
     
Мои слова услышаны, и люди
     
О большем, чем когда-то, грезят чуде.
    
   
   13
   
    
     
Родители, в кругу своих детей,
     
В слезах, мои писания читают,
     
И юноши, сойдясь во тьме ночей,
     
Союз, враждебный деспотам, сплетают;
     
И девушки, которых так любовь
     
Томила, что во влажной мгле их взгляда
     
Жизнь таяла, страдать не будут вновь,
     
Прекраснейшая им нашлась отрада:
     
Во всех сердцах летучие мечты,
     
Как на ветрах осенние листы.
    
   
   14
   
    
     
Дрожат тираны, слыша разговоры,
     
Что наполняют Город Золотой,
     
Прислужники обмана, точно воры,
     
Не смеют говорить с своей душой;
     
Но чувствуют, одни других встречая.
     
Что правда — вот, что не уйти судьбы;
     
И, на местах судейских заседая,
     
Убийцы побледнели, как рабы;
     
И золото презрели даже скряги,
     
Смех в Капищах, и всюду блеск Отваги.
    
   
   15
   
    
     
Средь мирных братьев равенство — закон,
     
Везде любовь, и мысль, и кроткий гений.
     
Взамен того, чем мир был затемнен.
     
Под гнетом этих долгих заблуждений;
     
Как властно мчит в себя водоворот
     
Все выброски, что бродят в Океане,
     
Так власть твоя, Лаон, к себе влечет
     
Все, все умы, бродившие в тумане,
     
Все духи повинуются тебе,
     
Сплотилися, готовые к борьбе.
    
   
   16
   
    
     
Я был твоим орудием послушным, —
     
Так говоря, Отшельник на меня
     
Взглянул, как будто весь он был воздушным, —
     
Ты всем нам дал сияние огня
     
Нежданного, ты путь к освобожденью
     
От старых, от наследственных цепей;
     
Ты нас ведешь к живому возрожденью,
     
Ты светоч на вершине для людей.
     
Ни времени, ни смерти не подвластный;
     
Я счастлив был — пролить твой свет прекрасный.
    
   
   17
   
    
     
Но неизвестен я, увы, и стар,
     
И хоть покровы мудрости умею
     
Переплетать с огнем словесных чар,
     
Холодною наружностью своею
     
Показываю я, что долго жил —
     
Свои надежды в сердце подавляя;
     
Но именем Лаона победил
     
Я множество; ты — как звезда живая,
     
Что властвуешь и бурей, и волной,
     
Для шлемов зла ты как клинок стальной.
    
   
   18
   
    
     
Быть может крови и не нужно литься,
     
Раз ты восстанешь; у самих рабов
     
В сердцах способна жалость пробудиться,
     
Поистине могуча сила слов:
     
Чуть не вчера красивейшая дева,
     
Что тяжкий гнет от детских знала дней,
     
Как властью полнозвучного напева.
     
Всех покорила жен мечте своей;
     
Застыл палач, от слов ее бледнея:
     
"Не тронь меня — молю — себя жалея!"
    
   
   19
   
    
     
Она уже привязана была,
     
Чтоб быть казненной, но палач смягчился,
     
И ей в толпе никто не сделал зла,
     
Ее словами каждый обольстился;
     
Везде в великом Городе она
     
Проходит, говорит, ей все внимают,
     
Она сияньем слов окружена,
     
Презренье, смерть и пытка отступают.
     
Она слила в улыбке молодой
     
Змею с голубкой, мудрость с простотой.
    
   
   20
   
    
     
И женщины с безумными глазами
     
Толпятся вкруг нее; они ушли
     
Из чувственных темниц, где ласки сами
     
Как бы влачатся в низменной пыли:
     
Из тюрем на свободу убегают.
     
В ней видят упование свое;
     
Войска рабов тираны посылают,
     
Чтоб укротить могущество ее;
     
Но, чарами той девы обольщаясь,
     
Войска вождей свергают, возмущаясь.
    
   
   21
   
    
     
Так женщинам, что в рабстве с давних пор
     
Переживали тяжесть унижений,
     
Она, их увлекая на простор,
     
Велит освободиться от мучений;
     
И зло вооруженное пред ней
     
Трепещет, хоть оно еще могуче;
     
И девы, жены, все подвластны ей,
     
Она всегда с толпой, подобной туче!
     
Любовники, соединяясь вновь,
     
Припоминают прежнюю любовь.
    
   
   22
   
    
     
Приходит к ней и сирота бездомный,
     
И жертвы гордых, выброски того,
     
Кто, грубо наслаждаясь страстью темной,
     
Казнит плоды беспутства своего;
     
В вертепах и в дворцах, в истоме страстной,
     
Порок сидит, заброшенный, один;
     
Ее свободный голос, нежно-властный,
     
Над всей страной могучий властелин,
     
Ее враги, склоняя робко вежды,
     
Хотят любить и оживить надежды.
    
   
   23
   
    
     
Так дева, силой кроткою своей,
     
Смирила разрушительные страсти,
     
И выковали люди из цепей
     
Оружье, чтоб лишить тиранов власти;
     
В безвестных деревнях и в городах
     
Сбираются толпы вооруженных.
     
Из душ своих они изгнали страх.
     
Хотят восстановленья прав законных,
     
Но деспот, самовластьем ослеплен,
     
Готовит бой, чтоб поддержать свой трон.
    
   
   24
   
    
     
И неизбежно кровь должна пролиться,
     
Хоть не хотят свободные ее;
     
Обычай, Царь Рабов, незрячий, тщится
     
Всегда умножить царствие свое,
     
Он знамя развевает над телами
     
Пророков и Владык, он давит грудь,
     
Людскими он пробитыми сердцами
     
Усеивает свой жестокий путь:
     
И, сея мрак и сея гнет бессилья,
     
Безмерные он простирает крылья.
    
   
   25
   
    
     
Равнина есть под городской стеной,
     
Оплоты гор вокруг нее темнеют,
     
Там миллионы стяг воздвигли свой,
     
Там тысячи знамен свободных веют,
     
И крик борцов пронзает воздух — так,
     
Что чудится: то голос бурь и вьюги;
     
Короною увенчанный, их враг
     
Сидит в своем дворце, дрожит в испуге
     
И чувствует — поддержки нет ни в чем.
     
Что ж медлят победители с мечом?
    
   
   26
   
    
     
Еще телохранители Тирана
     
Крепятся кровожадные, они
     
От детства жили радостью обмана,
     
Свирепости, разбоя и резни;
     
Им любо сердце пытками забавить,
     
Как благо, дорога им сила зла,
     
Чтоб торжество жестокости доставить,
     
Толпа свирепых цепи создала;
     
Свободные хотят людской любовью
     
Склонить их дух не упиваться кровью.
    
   
   27
   
    
     
Любовь и днем и ночью сторожит
     
Над лагерем и над толпой свирепой;
     
В умах надежда луч зажечь спешит,
     
Внезапно все слилось незримой скрепой;
     
Так иногда, пронзая в небе мрак,
     
Промчится гром и смолкнет, отдаленный,
     
И видя, что утихло все, моряк
     
Молчанию внимает, облегченный;
     
В сердцах у победителей светло, —
     
О, пусть погаснет в сердце вольных Зло!
    
   
   28
   
    
     
Раз кровь прольется, это только смена
     
Одних оков другими, гнет цепей
     
Иных — взамен наскучившего плена,
     
Позорное паденье для людей! —
     
Пролей любовь на этих ослепленных,
     
Твой голос — мир преобразует в Рай,
     
Ты властен силой глаз, лучом зажженных!
     
Восстань, мой друг, смелее и прощай!" —
     
И бодро встал я, как от снов печальных,
     
И глянул вглубь, в прозрачность вод зеркальных.
    
   
   29
   
    
     
Мой образ в этом зеркале возник;
     
Была как ветер юность золотая,
     
Как ветер на водах: мой бледный лик
     
Волна волос, до времени седая,
     
Окутала; в морщинах и чертах
     
Не старость, но страданье говорило,
     
Но все же на губах и на щеках
     
Горел огонь, в нем чувствовалась сила,
     
Я хрупким был, но там в глазах горел
     
Дух сильный, он утончен был и смел.
    
   
   30
   
    
     
И хоть печаль теперь была во взорах,
     
Хоть изменились бледные черты,
     
Намек в них был на те черты, в которых
     
Светился гений высшей красоты;
     
В них чувствовался лик, что мне когда-то
     
Струил благословение свое,
     
Лицо ее — с ней слившегося брата,
     
Тот облик был похож на лик ее;
     
Был зеркалом он помыслов прекрасных
     
И все хранил следы видений ясных.
    
   
   31
   
    
     
Что ж я теперь? Спит с мертвыми она.
     
Восторг, и блеск, и мир сверкнули, скрылись.
     
Погибла ли та тучка, что, нежна,
     
Горела, но сиянья затемнились?
     
Или в безвестной ночи, в темноте,
     
На крылах ветра своего блуждает
     
И в новой освеженной красоте
     
Живым дождем на землю упадает?
     
Когда под морем рог острит луна,
     
Мерцаньем звезд лазурь озарена.
    
   
   32
   
    
     
С Отшельником расстался я, печальный,
     
Но бодрый: много было взглядов, слез
     
И замедленных слов, но в путь мой дальний
     
Вело меня сиянье высших грез.
     
Туда, где Стан. По мощным горным скатам
     
Я шел среди зазубренных вершин,
     
Среди лесов, с их пряным ароматом,
     
Среди глухих болот, среди долин.
     
Земля была в одежде звездотканой,
     
Была весна, с весельем, с грустью странной.
    
   
   33
   
    
     
И ожил я, и бодро шел вперед,
     
Как бы ветрами легкими влекомый;
     
Когда же ночь темнила небосвод,
     
Во сне ко мне склонялся лик знакомый.
     
Мне улыбались ласковые сны,
     
Я видел Цитну, но живой, не мертвой;
     
Когда же день светил мне с вышины,
     
Я просыпался, видел распростертый
     
Широкий мир, и этот нежный сон
     
Как будто был стеною отделен.
    
   
   34
   
    
     
Та дева, что светильник Правды ясный
     
Над Городом проснувшимся зажгла,
     
Чьих светлых дел сиял узор прекрасный,
     
В моих мечтах восторженных жила.
     
Надежда ум питает всем, что встретит,
     
Цветами, как и сорною травой.
     
Тот труп — была ли Цитна? Кто ответит?
     
Иль было то безумною мечтой?
     
Ум не терзало это упованье,
     
О нет, оно струило мне сиянье.
    
   
  
  
   
    
Песнь пятая
   
   1
   
    
     
Я наконец прошел последний скат,
     
Уклон обширный снеговой вершины;
     
Под низкою луной увидел взгляд,
     
И Стан, и Город, и простор долины,
     
А по краям верхи Азийских гор,
     
Полночное мерцанье Океана,
     
Домов и крыш причудливый узор,
     
Светильники, как звезды средь тумана,
     
И, вырвавшись как будто из Земли,
     
Костры горели там и сям вдали.
    
   
   2
   
    
     
Не спали лишь одни сторожевые
     
Да те, что за огнем на маяке
     
Смотрели; редко возгласы живые,
     
То там вдали, то здесь невдалеке,
     
Вставали; тишина потом полнее
     
Была средь этой спящей темноты.
     
Какая ночь! Квакая власть, лелея
     
Умы людей, питала в них мечты!
     
Добро и зло, в страстях переплетенных,
     
Свой вечный бой вели в тех душах сонных.
    
   
   3
   
    
     
Победной Власть Добра теперь была;
     
По множеству тропинок и уклонов.
     
Среди шатров, где были ночь и мгла,
     
Я шел среди безмолвных миллионов;
     
Луна, окончив странствие свое.
     
Сошла с Небес; восток белел зарею;
     
И юноша, склоненный на копье,
     
В редевшей мгле предстал передо мною;
     
Я вскрикнул: "Друг!" — и этот крик сейчас
     
Стал лозунгом живых надежд для нас.
    
   
   4
   
    
     
Я сел с ним, и до самого рассвета
     
О чаяньях мы говорили с ним,
     
Как высока была беседа эта!
     
И звезды уходили в светлый дым;
     
И мнилось мне, пока мы говорили,
     
Что голос у него как бы тонул
     
В какой-то давней, мне знакомой, были;
     
Когда ж рассвет широкий нам блеснул,
     
Он посмотрел и, точно пред виденьем,
     
"Так это ты!" — воскликнул с изумленьем.
    
   
   5
   
    
     
Тогда я вдруг узнал, что это он,
     
Тот юноша, с кем первые надежды
     
Мой дух связал; но был он отдален
     
Словами клеветы; и он в одежды
     
Холодного молчания замкнул
     
Свою любовь, а я, как оскорбленный,
     
Стыдился, — и надолго потонул
     
Наш свет во тьме, клеветником сгущенной;