1 2 3 4 5 
   
— Это ложь, — холодно сказала она.
   
Я попробовал вспомнить, откуда я это знаю. От капитана Грегори? Не вспомнил. Голова работала плохо.
   
— И потом, это не ваше дело, — добавила она.
   
— Нет, мое. Вся история, от начала до конца, — мое дело. Я его расследую.
   
— Эдди не такой человек.
   
— Вы просто питаете слабость к содержателям игорных притонов.
   
— Что значит «питаю слабость»? Раз есть азартные игроки, значит, должны быть и игорные притоны.
   
— Не обманывайте себя. Нельзя один раз нарушить закон, а потом жить честно — так не бывает. Вы считаете, что Эдди — всего-навсего содержатель игорного клуба, а я думаю, что он вдобавок сутенер, шантажист, перекупщик краденого, головорез и взяточник, на которого работают профессиональные убийцы и подкупленные полицейские. Такие, как Эдди, не гнушаются ничем, ради наживы они способны на все. И не рассказывайте мне про благородных рэкетиров — я в эти сказки не верю.
   
— Он не убийца. — Блондинка нахмурилась.
   
— Верно, сам он не убивает, для этого у него есть Канино. Не далее как сегодня вечером Канино убил совершенно безобидного человека, который пытался кого-то выручить из беды. Я при этом убийстве присутствовал.
   
Она устало засмеялась.
   
— Ладно, — прорычал я. — Не хотите, не верьте. Если Эдди такой благородный, то я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, без Канино. А то ведь, сами знаете, одно неосторожное слово с моей стороны — и Забияка выбьет мне все зубы, да еще, чего доброго, в пах ногой заедет.
   
Она откинула назад голову и застыла, задумавшись, вероятно, о чем-то своем.
   
— А я думал, блондинки нынче не в моде, — заметил я, просто так, чтобы что-то сказать. Все время вслушиваться в тишину было непереносимо.
   
— Что вы, это у меня парик. Я его ношу, пока свои волосы не отрастут. — Блондинка подняла руку и сняла парик. Пострижена она была совсем коротко, под мальчика. Продемонстрировав мне свою прическу, она надела парик снова.
   
— Кто это вас так?
   
Она удивилась:
   
— Как кто? Сама. Пошла в парикмахерскую и постриглась. А почему вы спрашиваете?
   
— Не догадываетесь?
   
— Да, я постриглась, чтобы Эдди знал, что я готова скрываться. Что меня не нужно сторожить. Я бы никогда его не подвела. Я люблю его.
   
— Господи! — простонал я. — Любите одного, а уединяетесь с другим.
   
Она подняла руку и, растопырив ладонь, уставилась на нее. А потом быстро вышла из комнаты и вскоре вернулась с кухонным ножом. Нагнулась над диваном и стала разрезать веревки.
   
— Ключ от наручников у Канино, — сказала она. — Тут я бессильна.
   
Тяжело дыша, она отошла в сторону. Все узлы были разрезаны.
   
— А вы — молодец, — похвалила она. — Острите — даже на краю могилы.
   
— Значит, Эдди Марс Ригана не убивал. Я так и думал.
   
Она порывисто повернулась ко мне спиной, села в кресло под лампой и закрыла лицо руками. А я спустил ноги на пол, встал и сделал пару шагов, разминая затекшие члены. Левая щека дергалась — был поврежден лицевой нерв. Прошелся. Ходить, значит, я еще в состоянии. Надо будет — и побегу.
   
— Насколько я понимаю, вы предпочитаете, чтобы я ушел? — сказал я.
   
Она кивнула, не подымая головы.
   
— Советую вам пойти со мной. Если в живых хотите остаться.
   
— Не тратьте зря времени. Он может вернуться в любую минуту.
   
— Закурите мне сигарету.
   
Я стоял рядом с ней, касаясь ее коленей. Внезапно она вскочила. Теперь наши лица находились на расстоянии всего нескольких дюймов.
   
— Привет, Серебряный Паричок, — еле слышно произнес я.
   
Она отступила назад, зашла за кресло и схватила со стола пачку сигарет. Выдернула из пачки сигарету и резким движением буквально воткнула ее мне в рот. Руки ее дрожали. Щелкнула миниатюрной зажигалкой в кожаном зеленом чехле и поднесла к сигарете фитиль. Я затянулся, заглядывая в ее ярко-синие, цвета горного озера, глаза. А потом, не успела она отойти, выпалил:
   
— На вас меня вывел Гарри Джонс. Мелкая пташка, из тех, что скачут из бара в бар, питаясь вместо хлебных крошек тотализаторными билетами. А заодно — и слухами. Эта пташка что-то разнюхала про Канино; так или иначе, Джонс и его дружки выяснили, где вы скрываетесь. Тогда Джонс явился ко мне в контору и предложил — за деньги, разумеется, — рассказать всю историю, ведь ему было известно — откуда, значения не имеет, — что я работаю на генерала Стернвуда. В результате я напал на ваш след, а Канино — на маленькую бедную пташку, которой сейчас уже нет в живых. Отлеталась: крылышки взъерошены, шейка поникла, клювик в крови. Короче, Канино убил Джонса. А Эдди Марс, если верить вам, Серебряный Паричок, никогда бы этого не сделал, правильно я понимаю? Он ведь за всю свою жизнь ни разу никого не убил. Да и зачем? Если надо, убийцу всегда нанять можно.
   
— Уходите, — прохрипела она. — И поскорей.
   
В воздухе застыла ее рука, сжимавшая зеленую зажигалку. Суставы побелели от напряжения.
   
— Но Канино не знает, что мне все это известно, — сказал я. — Он знает только, что здесь я рыскаю не случайно.
   
И тут она вдруг громко расхохоталась. На нее было страшно смотреть. Ее трясло, точно деревце на ветру. В смехе этом чувствовалось не столько даже удивление, сколько замешательство. Казалось, она узнала что-то такое, что противоречило известному раньше. Вот какой это был сложный смех.
   
— Боже, как смешно, — сказала она наконец, задыхаясь. — Ужасно смешно, потому что… понимаете… я все еще люблю его… Женщины… — И она засмеялась снова.
   
А я мучительно вслушивался в шум дождя. Стучало в висках.
   
— Пошли, — сказал я. — Скорее.
   
Она отступила на два шага и опять нахмурилась:
   
— Бегите! Бегите вы! До Реалито дойдете пешком, это не так уж далеко. И даже к лучшему, что пешком! По крайней мере два часа молчать будете. Мне кажется, я это заслужила.
   
— Пойдемте со мной, — повторил я. — У вас есть пистолет, Серебряный Паричок?
   
— Вы же сами прекрасно понимаете, что я никуда не пойду. А вы идите. И пожалуйста, скорее.
   
Я подошел к ней вплотную:
   
— И вы останетесь здесь после того, как отпустили меня? Будете сидеть и ждать, пока не вернется этот убийца? Прощения будете просить, да? Неужели вы не понимаете, что для него убить человека все равно, что муху прихлопнуть? Вы пойдете со мной?
   
— Нет.
   
— А что, если ваш муж все-таки убил Ригана? — не сдавался я. — Или это сделал без его ведома Канино? Что тогда? Сколько тогда вам осталось жить, после того как вы меня отпустили?
   
— Я Канино не боюсь. Я ведь все-таки жена его хозяина, не забудьте.
   
— Эдди ваш — пустое место, — огрызнулся я. — Канино съест его и не поперхнется. Заманит и прихлопнет — как кошка канарейку. Пустое место. Такие, как вы, вечно влюбляются в ничтожеств.
   
— Убирайтесь. — Она еле удержалась, чтобы не плюнуть мне в лицо.
   
— Хорошо. — Я повернулся к ней спиной и через приоткрытую дверь вышел в темный коридор. Но она бросилась за мной, подбежала, оттеснив меня, к входной двери и распахнула ее. Прислушалась и только тогда поманила меня пальцем.
   
— До свидания, — сказала она еле слышно. — Желаю удачи, но помните: Эдди не убивал Ригана. Вы найдете Рыжего живым и здоровым, но не раньше, чем он сам того захочет.
   
Я прижал ее к стене и, касаясь губами ее лица, горячо зашептал:
   
— Никакой спешки нет, слышишь? Все ведь было заранее продумано, тщательно отрепетировано, рассчитано по секундам. Абсолютно никакой спешки. Поцелуй меня, Серебряный Паричок.
   
Лицо ее было совершенно ледяным. Она подняла руки, обняла меня за голову и крепко поцеловала. Губы под стать лицу — холодные как лед.
   
Я вышел на крыльцо, дверь за мной бесшумно закрылась, а по ступенькам по-прежнему барабанил холодный дождь. Но губы были еще холодней.
  
  
   
    
XXIX
   
   
В гараже было темно. Пройдя по гравиевой дорожке и по сырой, хлюпающей под ногами траве, я вышел на дорогу, по которой неслись, стекая в канаву, полноводные ручьи. Шляпы не было. Должно быть, я обронил ее в гараже, а Канино не потрудился ее мне вернуть, полагая, как видно, что больше она мне не понадобится. Я подумал о Канино. Едет, наверное, сейчас со спокойной душой обратно: тощий угрюмый Арт вместе с перекрашенной и, возможно, угнанной машиной переправлен в безопасное место. Блондиночка любила Эдди Марса и согласилась скрыться, чтобы спасти его. Значит, она должна сидеть себе спокойно под лампой и ждать его, Канино, возвращения. А сыщик лежит связанный на диване. Коричневый перенесет ее вещи в машину, обойдет напоследок все комнаты — не оставить бы улик, а потом велит ей выйти из дому и подождать. Выстрела она не услышит. Впрочем, достаточно будет и удара дубинки в висок. А ей он скажет, что оставил меня связанным на диване, чтобы через какое-то время я смог развязать веревки и уйти. И она ему по глупости поверит. Ведь он считает ее дурой, этот славный, предусмотрительный мистер Канино.
   
Плащ расстегнулся, из-за наручников я не мог его застегнуть, и взмокшие полы били по ногам, словно крылья большой, выбившейся из сил птицы. Вот и шоссе. Мимо, в туче брызг, слепя фарами, свирепо шурша шинами, проносились автомобили. Моя машина стояла на том самом месте, где я ее оставил, колеса накачаны и перебортованы — чтобы в случае необходимости можно было воспользоваться ею в любой момент. Все предусмотрено. Я залез в машину, нагнулся под руль и, откинув кожаный фартук и пошарив в тайнике, извлек оттуда второй пистолет, спрятал его под плащ и пустился в обратный путь. Мир теперь сузился, замкнулся, и в мире этом нам с Канино было не разойтись.
   
Я уже свернул с шоссе, когда сзади блеснули фары. Едва я успел спрыгнуть в наполненную водой канаву, как мимо, не сбавляя хода, промчалась машина. Я высунул голову из канавы и услышал, как она, скрипнув шинами, съехала с дороги на гравий. Мотор заглох, фары погасли, хлопнула дверца. Как стукнула входная дверь, я не слышал, но деревья, за которыми стоял дом, осветились — то ли шторы на окне раздвинули, то ли зажгли в коридоре свет.
   
Я снова выбрался на дорогу и зашагал по лужайке к дому. Под ногами чавкала мокрая трава. Я нащупал пистолет, он лежал у меня в заднем кармане, и я, хоть и с трудом, мог до него дотянуться, рискуя, правда, вырвать левую руку с корнем. Машина стояла перед домом. Темная, пустая, теплая. В радиаторе уютно булькала, остывая, вода. Я заглянул за боковое стекло. Ключи торчат в замке зажигания. Мистер Канино вел себя крайне самоуверенно. Я обошел машину, осторожно, на цыпочках пересек гравиевую площадку, подошел к окну дома и прислушался. Голосов слышно не было, все звуки тонули в частой барабанной дроби дождя, колотившего по водосточной трубе.
   
Я напряг слух. Никто не кричит, все тихо и чинно. Он, вероятно, что-то мурлычет ей своим сладким голосом, а она оправдывается: я его отпустила, но взяла с него слово, что он даст нам сбежать. Но Канино мне не поверит, как, впрочем, и я бы не поверил ему. А значит, и на разговоры времени тратить не станет: прихватит блондинку с собой и попытается скрыться. Остается только ждать, когда он выйдет.
   
Но мне не терпелось. Я переложил пистолет в левую руку, нагнулся, набрал горсть гравия и, встав на цыпочки, потер гравием о стекло. Хотя почти весь гравий рассыпался, скрежет всего нескольких камешков произвел эффект разорвавшейся бомбы.
   
Я бросился к машине и вскочил на подножку с противоположной стороны. Дом снова погрузился во тьму. Погас свет — и все. Я присел на подножке и замер. Ни шума, ни выстрелов, ни беготни. Канино свое дело знает.
   
Я опять выпрямился, задом влез в машину, нащупал ключ зажигания и повернул его. Кнопка стартера по идее должна была находиться на приборной доске. Наконец я нащупал ее, нажал, и стартер застучал. Двигатель не успел еще остыть и тут же приглушенно, как-то даже с удовольствием заурчал. А я снова выскочил из машины и спрятался за задними колесами.
   
Меня била дрожь, но я знал, что такой поворот событий Канино никак не устраивает: машина была нужна ему позарез. Темное окно медленно, дюйм за дюймом поползло вниз, только по неясным бликам света на стекле можно было заметить, что оно вообще опускается. Затем из окна внезапно вырвалось пламя, и грянули три выстрела подряд. В машине посыпались стекла. Я издал истошный вопль. Затем вопль сменился жалобным стоном. Стон в свою очередь перешел на хрип захлебывающегося в крови. Предсмертный хрип стал постепенно стихать и наконец замер. Последний, судорожный вздох. Получилось неплохо. Даже мне самому понравилось. Остался доволен и Канино. Я услышал его смех. Громкий, раскатистый, не имеющий ничего общего с его вкрадчивым, мурлыкающим голоском.
   
Опять на какое-то время наступила тишина, прерываемая лишь шумом дождя и тихим урчанием мотора. Затем дверь дома приоткрылась, и на пороге возникла человеческая фигура с каким-то белым пятном на шее. Я догадался, это пятно — белый отложной воротник женщины.
   
Откинув назад голову, на негнущихся ногах блондинка медленно, как деревянная, спустилась по ступенькам с крыльца. В темноте поблескивал ее серебряный парик. Канино, согнувшись, крался за ней, прячась за ее спину. Что-то в этой жуткой парочке было неуловимо смешное.
   
Она спустилась с крыльца. Теперь я видел ее лицо — белое, застывшее. Направилась к машине. Канино прятался за ней, как за мощным оградительным укреплением, — а вдруг я еще жив и кусаюсь? Сквозь шум дождя до меня донесся ее тихий, ровный голос:
   
— Я ни черта не вижу, Забияка. Окна запотели.
   
Канино что-то буркнул в ответ, и блондинка, вздрогнув всем телом, как будто ей ткнули пистолетом в спину, между лопаток, опять двинулась вперед. Когда она подошла почти вплотную к погруженной во тьму машине, я разглядел в темноте и его: шляпа, щека, плечо. Вдруг блондинка остановилась как вкопанная и завизжала. От этого прелестного пронзительного девичьего визга я отлетел в сторону, как будто получил сокрушительный удар в челюсть.
   
— Я вижу его! — закричала она. — Через стекло! Он за рулем, Забияка!
   
Канино клюнул на эту удочку, как целая стая изголодавшихся щук. Он грубо оттолкнул блондинку в сторону, рванулся к машине и выбросил вперед руку. В темноте снова трижды вспыхнуло пламя. Опять посыпалось разбитое стекло. Одна пуля, пробив стекло, попала в дерево, рядом со мной. Другая, чиркнув по другому дереву, пропела высоко над головой. А мотор продолжал работать.
   
Канино стоял согнувшись в три погибели, лицо, только что осветившееся от вспышек выстрелов, опять посерело и растаяло во мраке. Если он стрелял из револьвера, то патроны должны были кончиться. А может, и нет. В общей сложности он выстрелил шесть раз, но после первых трех выстрелов он мог, еще в доме, перезарядить револьвер. Надо надеяться, что так оно и было. Почему-то не хотелось, чтобы он оставался безоружным. Впрочем, у него мог быть и автоматический пистолет.
   
— У тебя все? — поинтересовался я.
   
Он бросился на голос. Наверно, надо было, как это водится у джентльменов старой школы, дать ему возможность выстрелить первым, но он держал пистолет наготове, и надо было действовать как можно скорее. Поэтому, решив на этот раз пренебречь джентльменским кодексом, я выстрелил в него четыре раза подряд. Ручка кольта врезалась мне в ребро. Пистолет вылетел у него из рук, как будто его выбили ногой. Послышался хлопок — это Канино прижал обе руки к животу. В таком положении он и упал — лицом вперед, обхватив себя своими здоровенными ручищами. Рухнул ничком на мокрый гравий. И больше не издал ни звука.
   
Молчала и блондинка. Она стояла неподвижно, дождь хлестал ей по лицу. Я подошел к Канино и носком ботинка зачем-то отбросил в сторону пистолет. Потом присел на корточки и подобрал его. Теперь я находился совсем рядом с блондинкой. Она заговорила — задумчиво, словно сама с собой:
   
— Я… я боялась, что ты вернешься.
   
— У нас ведь было назначено свидание, — возразил я. — Говорю же, все было заранее продумано. — И я грубо, как деревенский увалень, загоготал.
   
Она присела на корточки рядом со мной, нащупала что-то у Канино на груди, встала, и я увидел, что в руке она держит ключик на тоненькой цепочке.
   
— Его обязательно надо было убивать? — с горечью спросила она.
   
Я перестал смеяться, так же внезапно, как и начал. Она подошла ко мне сзади и, щелкнув замком, расцепила наручники.
   
— Да, — еле слышно проговорила она, отвечая на свой же вопрос. — Обязательно.
  
  
   
    
XXX
   
   
На следующий день опять ярко светило солнце.
   
Капитан Грегори из розыска пропавших без вести лениво выглянул из окна своего кабинета и посмотрел на зарешеченные окна верхнего этажа белого, вымытого дождем здания Городского полицейского управления. Затем тяжело повернулся в своем вращающемся кресле, примял табак потрескавшимся от ожогов большим пальцем и тупо уставился на меня:
   
— Ну что, опять влип в историю?
   
— А вы в курсе?
   
— А ты что ж, думаешь, я зря здесь целыми днями стул просиживаю? Канино, конечно, пристрелить стоило, я ничего не говорю, но не думаю, чтобы ребята из уголовной полиции погладили тебя за это по головке.
   
— Просто мне обидно стало, — сказал я. — Все кругом убивают, а я что, хуже?
   
Капитан вяло улыбнулся:
   
— Откуда ты узнал, что девица, которую сторожил Канино, — жена Эдди Марса?
   
Я все ему подробно рассказал. Он внимательно слушал и зевал, прикрывая золотые зубы ладонью величиной с поднос.
   
— Ты, наверно, считаешь, что я обязан был найти ее, — сказал он, когда я кончил.
   
— Этот вывод напрашивается сам собой.
   
— Что ж, может, я и знал, где она прячется, — сказал Грегори. — Знал и играл с ними в кошки-мышки. Пусть, мол, считают, что это сойдет им с рук. Не так ведь глупо, а? И еще, ты ведь, наверно, думаешь, что я смотрел на все это сквозь пальцы по каким-то своим, сугубо, так сказать, меркантильным соображениям, да? — И он красноречиво потер большим пальцем об указательный и средний.
   
— Нет, — ответил я, — ничего такого я не думал. Даже когда оказалось, что Эдди почему-то в курсе нашей с вами беседы.
   
Грегори поднял брови с таким видом, будто это давалось ему с большим трудом, — старый трюк, к которому он в последнее время, как видно, прибегал довольно редко. Лоб капитана покрылся морщинами, а когда разгладился, на нем появилось множество белых линий, которые постепенно стали краснеть.
   
— Пойми, я — полицейский, — сказал наконец он. — Самый обыкновенный полицейский. В меру честный. Честность ведь нынче у нас не в почете. Будь я жулик, я бы тебя сегодня к себе не вызвал. Уж можешь мне поверить. Как всякий полицейский, я люблю, когда торжествует закон. Я бы очень обрадовался, если б разодетые хлыщи вроде Эдди Марса ломали ухоженные ногти в Фолсомских каменоломнях рядом со своими подручными, громилами из трущоб, которых загребли по первому же делу и которые с тех пор больше времени проводят за решеткой, чем на воле. Мне бы очень хотелось на всех на них полюбоваться, но мы ведь с тобой не первый день на свете живем и понимаем — мечты все это. Такого, чтоб преступников сажали по справедливости, не бывает. Ни в нашем городе, ни в любом другом, будь он хоть вдвое меньше. А все потому, что в нашей с тобой огромной и распрекрасной Америке таких порядков нет.
   
Я промолчал, а Грегори, дернув головой, выпустил дым в потолок, посмотрел на свою трубку и продолжал:
   
— Только не подумай, что я подозреваю Эдди Марса в убийстве Ригана. Едва ли у него могли быть основания для убийства, а даже если и были, он, по-моему, не стал бы его убивать. Я просто решил, что Эдди, может быть, что-то знает и рано или поздно вся история выплывет на поверхность. Прятать жену в Реалито было, конечно, с его стороны наивно, но это та наивность, которой порой грешат даже самые матерые проходимцы. Сегодня ночью я вызывал Марса к себе после того, как он дал показания окружному прокурору. Он во всем признался. Сказал, что Канино он использовал только в качестве надежного телохранителя, а про его темные делишки знать ничего не знает. С Гарри Джонсом Марс был не знаком, с Джо Броди — тоже. Гейгера он, естественно, знал, но уверяет, что понятия не имел про его подпольный бизнес. Все это, впрочем, ты уже слышал.
   
— Да.
   
— Ты хорошо сделал, что сразу же заявил в полицию, приятель. Мы ведь все равно храним все неопознанные пули. В один прекрасный день ты бы снова воспользовался этим кольтом — и попался.
   
— Да, я все сделал хорошо, — сказал я, загадочно улыбаясь.
   
Грегори выбил табак из трубки и задумчиво уставился на нее.
   
— Что случилось с девицей? — спросил он, не подымая глаз.
   
— Не знаю. Ее почему-то не задержали. Мы с ней дали показания. Три раза говорили одно и то же: сначала Уайлду, потом шерифу, а потом — мальчикам из уголовной полиции. После этого ее отпустили, и больше я ее не видел. И вряд ли увижу снова.
   
— Хорошая, говорят, девчонка. Без фокусов.
   
— Да, неплохая.
   
Капитан Грегори вздохнул и взъерошил свои мышиного цвета волосы.
   
— И последнее, — почти ласково сказал он. — Парень ты, по всему видно, не промах, только очень уж боевой. Если действительно хочешь помочь Стернвудам — оставь эту семейку в покое.
   
— Думаю, вы правы, капитан.
   
— Как ты себя чувствуешь?
   
— Превосходно, — ответил я. — Всю ночь меня таскали по кабинетам и выбивали из меня показания. Перед этим я промок до нитки, а еще раньше был избит до потери пульса. Так что чувствую я себя просто великолепно.
   
— Но ведь ты же сам виноват, а?
   
— Сам. — Я встал, улыбнулся ему на прощанье и двинулся к выходу. Когда я подошел к дверям, он вдруг откашлялся и, повысив голос, сказал:
   
— Я что-то не понял, ты все еще надеешься найти Ригана?
   
Я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза:
   
— Нет, не надеюсь. И искать его не собираюсь. Вы довольны?
   
Он задумчиво кивнул. А потом пожал плечами:
   
— Не знаю даже, зачем я об этом спросил тебя. Так, вырвалось. Желаю удачи, Марло. Заходи, если что. Всегда рад тебя видеть.
   
— Спасибо, капитан.
   
Я вышел из здания муниципалитета, сел в машину, выехал с полицейской стоянки и отправился домой, в «Хобарт-Армс». Приехал, скинул пиджак и, улегшись на диван, уставился в потолок, прислушиваясь к шуму улицы и поглядывая на ползущий по потолку солнечный луч. Я попытался было уснуть, но вскоре понял, что это мне не удастся, встал, выпил виски, хотя время для спиртного было самое неподходящее, и лег снова. Не спалось. Мозг работал, как часы. Я сел на кровати, набил трубку и вслух произнес:
   
— Этот старый болван явно что-то знает.
   
Табак почему-то показался мне горьким, как полынь. Я отложил трубку и снова лег. В голове у меня все перепуталось, и при воспоминаниях о событиях минувшей ночи мне начинало казаться, что я по многу раз делал одно и то же: ехал в одни и те же места, встречался с одними и теми же людьми, говорил одни и те же слова. И при этом ощущение было такое, будто каждый раз все происходит по-настоящему и впервые… Вот я несусь на машине по мокрому шоссе, а блондинка забилась в угол, молчит; она промолчала всю дорогу, и когда мы приехали в Лос-Анджелес, то опять стали совершенно чужими людьми… А вот я стою в какой-то круглосуточно работающей аптеке и говорю по телефону с Берни Олсом. Ему я сообщил, что убил в Реалито человека, а сейчас направляюсь к Уайлду вместе с женой Эдди Марса, которая при этом убийстве присутствовала… Я еду по пустынным, блестящим от дождя аллеям Лафайет-парка, подъезжаю к большому дому Уайлда, а на крыльце уже горит свет, меня ждут — это Олс перезвонил окружному прокурору и предупредил его, что я скоро буду… Я стою в кабинете Уайлда, а он сидит за своим письменным столом, закутавшись в пестрый халат. Взгляд суровый, на губах застыла кривая улыбочка, пальцы теребят пятнистую сигару. Кроме нас, в кабинете находятся Олс и какой-то тощий седой субъект, больше похожий на профессора экономики, чем на полицейского из управления шерифа. Я рассказываю всю историю от начала до конца, они молча слушают, а блондинка сидит в углу, сложив на коленях руки и опустив глаза. Потом все по очереди долго говорят по телефону. Потом возникают два типа из уголовной полиции, на меня они смотрят с таким видом, будто я какой-то диковинный зверь, сбежавший из бродячего цирка. Потом, в сопровождении одного из этих типов, я еду в Фулуайдер-билдинг. Мы входим в комнату, где все еще стоит кисло-сладкий запах, а на стуле в том же положении, с застывшей гримасой на мертвом лице сидит Гарри Джонс. Появляется врач, здоровенный парень с рыжей щетиной на шее; эксперту, который рыщет по комнате в поисках отпечатков пальцев, я советую осмотреть щеколду на фрамуге и оказываюсь прав: единственный отпечаток, который оставил, в подтверждение моей истории, мистер Канино, оказался именно там.
   
Потом я опять возвращаюсь к Уайлду и подписываю протокол допроса, который за это время перепечатала его секретарша. Потом открывается дверь, входит Эдди Марс и, увидев блондинку, с улыбкой говорит: «Привет, детка». Но она ему не отвечает и даже не смотрит в его сторону. Эдди Марс свеж и подтянут, как всегда, на нем темный костюм, а поверх твидового пальто накинут белый шарф с бахромой. А потом они ушли, вообще все ушли, я остался наедине с Уайлдом, и он ледяным, срывающимся от гнева голосом сказал: «Имейте в виду, Марло, еще одна такая история, и я вам не завидую. Тогда уж вас ничто не спасет».
   
Ночные события прокрутились в голове еще много раз. Погрузившись в воспоминания, я лежал на диване и следил за скользящим по краю стены солнечным зайчиком, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Норрис, дворецкий Стернвудов.
   
— Мистер Марло? — Голос, как всегда, совершенно спокойный, — Я пытался дозвониться вам в контору, но безуспешно. Поэтому и позволил себе побеспокоить вас дома.
   
— Почти всю ночь меня не было. Я даже не ложился.
   
— Понимаю. Генерал хотел бы сегодня встретиться с вами, сэр. Если, разумеется, это не нарушит ваших планов.
   
— Полчаса, думаю, я смогу ему уделить. Как он?
   
— Лежит, но чувствует себя неплохо.
   
— Посмотрим, что с ним будет, когда я уйду, — сказал я и положил трубку.
   
Побрившись и переодевшись, я направился было к двери, но вернулся и прихватил маленький револьвер Кармен с перламутровой ручкой. Солнце было таким ярким, что перед глазами все плясало. Через двадцать минут, ровно в одиннадцать пятнадцать, я уже въезжал в боковые ворота усадьбы. В восторге от того, что дождь наконец кончился, птицы как сумасшедшие прыгали по веткам и распевали песни, сбегавшая вниз лужайка была зеленее ирландского флага, а у особняка вид был такой, словно его построили всего десять минут назад. Я нажал на кнопку звонка. Еще недели не прошло, как я впервые позвонил в этот звонок, а казалось, что позади уже целый год.
   
Дверь открыла служанка, которая отвела меня в главный холл и ушла, сказав, что мистер Норрис сейчас спустится. В холле абсолютно ничего не изменилось. С висевшего над камином портрета на меня так же пристально смотрели черные как уголь горящие глаза офицера, а рыцарь на витраже, как и пять дней назад, тщетно пытался освободить привязанную к дереву голую девицу.
   
Через несколько минут появился Норрис; ничуть не изменился и он: равнодушный взгляд холодных голубых глаз, гладкая, здоровая серовато-розовая кожа, упругая походка молодого человека. Груз лет ощущал на себе я, а никак не он.
   
Мы поднялись по выложенной кафелем лестнице и пошли по коридору в противоположную от комнаты Вивьен сторону. Чем дальше мы шли, тем больше, таинственнее становился особняк. Наконец мы остановились у массивной, старинной, похожей на церковную двери. Норрис бесшумно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Затем, отступив в сторону, пропустил меня, и я зашагал по казавшейся бесконечной ковровой дорожке к широченной кровати с пологом такой величины, что если бы под ним я увидел сейчас не парализованного генерала Стернвуда, а умирающего Генриха VIII, то ничуть бы не удивился.
   
Генерал сидел в постели, откинувшись на подушки. Желтые, безжизненные руки лежали поверх белоснежного одеяла, на пепельно-сером, мертвенном лице выделялись живые черные глаза.
   
— Садитесь, мистер Марло. — Голос усталый, слегка напряженный.
   
Я придвинул стул вплотную к постели и сел. Все окна плотно закрыты. Шторы приспущены, в комнате царит полумрак. В спертом воздухе едва слышный, сладковатый запах старости.
   
С минуту, показавшуюся мне часами, генерал пристально смотрел на меня, потом приподнял руку, словно доказывая самому себе, что она еще подымается, опустил и с трудом выговорил:
   
— Я не просил вас разыскивать моего зятя, мистер Марло.
   
— Да, но ведь вы этого хотели.
   
— Я вам об этом ничего не говорил. Вы слишком многое на себя берете. Обычно я говорю, если мне чего-то хочется.
   
Я промолчал.
   
— Деньги вы получили, — холодно продолжал он. — Это, впрочем, несущественно. Просто у меня возникло ощущение, что вы — неумышленно, разумеется, — нарушили наш договор.
   
Генерал закрыл глаза.
   
— Вы для этого меня вызывали? — справился я.
   
Глаза очень медленно приоткрылись. Веки — как свинцовые.
   
— По-моему, вы сердитесь.
   
Я покачал головой:
   
— У вас есть передо мной одно преимущество, генерал. И я вовсе не хочу лишать вас его, ни в коем случае. Оно ведь очень невелико, учитывая, как нелегко вам приходится. Вы можете говорить мне все что угодно, а я обижаться на вас не вправе. Я хотел бы вернуть вам ваши деньги. Я понимаю, вам это безразлично, а вот мне — не совсем.
   
— Что это вам даст?
   
— Тем самым я откажусь от вознаграждения за работу, с которой не справился. Вот и все.
   
— И часто вы не справляетесь с работой?
   
— Иногда бывает. Все мы люди.
   
— Зачем вы ходили к капитану Грегори?
   
Я откинулся назад, забросил руку за спинку стула и внимательно посмотрел на старика. Лицо его ровным счетом ничего не выражало. Ответа на его вопрос — во всяком случае, удовлетворительного — у меня не было.
   
— Видите ли, — начал я, — у меня сложилось впечатление, что долговыми расписками Гейгера вы меня в основном лишь испытывали. Я подумал, что вы боитесь, как бы Риган не оказался замешанным в попытку вас шантажировать. Тогда сам я еще ничего про Ригана не знал. И, только поговорив с капитаном Грегори, я окончательно убедился, что Риган не из тех людей, что идут на шантаж.
   
— Вы не ответили на мой вопрос.
   
Я кивнул:
   
— Да, на ваш вопрос я действительно не ответил. Думаю, мне просто было стыдно признаться, что на этот раз интуиция меня подвела. В то утро, после нашего с вами разговора в оранжерее, меня пригласила к себе миссис Риган. По всей видимости, она решила, что вы наняли меня искать ее мужа, и осталась этим очень недовольна. Что не помешало ей, однако, намекнуть, что его машину обнаружили в каком-то гараже. «Обнаружили» воспринималось однозначно: машину нашла полиция. Раз полиция в курсе дела, рассудил я, Риганом занимается розыск пропавших без вести. Разумеется, я не знал, кто сообщил в полицию о пропаже Ригана: вы или кто-то еще, или же просто машину нашли в частном гараже по анонимному звонку. Всего этого я, повторяю, не знал, но, неплохо зная полицию, я сообразил, что раз они установили все это, то обязательно постараются разнюхать что-то еще, тем более что ваш шофер, как выяснилось, уже давно находился у них на заметке. В каком направлении они будут действовать, я понятия не имел, но к капитану Грегори решил, на всякий случай, сходить. Окончательное решение я принял после встречи с мистером Уайлдом в связи с убийством Гейгера. Когда мы с ним на минуту остались одни, он поинтересовался, говорили ли вы мне, что ищете Ригана. На это я ответил, что вы его не ищете, но в принципе хотели бы знать, где он и что с ним. Уайлд только хмыкнул, но я сразу же понял, что поисками Ригана занимается полиция Лос-Анджелеса. Верно, к капитану Грегори я пошел, но вел себя с ним осмотрительно, стараясь говорить только то, что он знает и без меня.
   
— Однако же, вы дали ему понять, что я нанял вас на поиски Рыжего?
   
— Да, но только убедившись, что капитану поручено это дело.
   
Генерал закрыл глаза и, не открывая их, произнес:
   
— И по-вашему, это порядочно?
   
— Да, порядочно.
   
Глаза открылись опять. Черные пытливые глаза на мертвом лице.
   
— Может быть, я чего-то не понимаю? — сказал он.
   
— Может быть. Ответственный за розыск пропавших без вести не из болтливых — в противном случае он бы такими делами не занимался. Грегори — хитрая бестия, тертый тип, любит прикинуться эдаким увальнем, сытым своей работой по горло. А ведь игру я вел нешуточную. Без блефа тут было не обойтись. Обычно, когда говоришь с полицейским, он относится к вашим словам недоверчиво. А Грегори вел себя со мной так, будто ему все безразлично. Это мойщику окон вы можете сказать: «Вот восемь окон. Вымой их и можешь быть свободен». С частным сыщиком так нельзя. Ведь никогда не известно, на что ему придется пойти, чтобы выполнить ваше поручение. Я берусь его выполнить, а уж как — это мое дело. Главное ведь — это защитить вас, а если я нарушаю при этом некоторые правила, то нарушаю их в ваших же интересах. Интересы клиента для частного сыщика превыше всего — если, разумеется, клиент этот сам не преступник. Но и тогда я лишь откажусь вести дело, которое он мне предложил, и буду держать язык за зубами. В конце концов, вы же не запрещали мне обращаться к капитану Грегори.
   
— Согласитесь, предусмотреть это было бы довольно сложно. — Старик кисло улыбнулся.
   
— Итак, в чем же я провинился? Ваш дворецкий Норрис счел, что, раз Гейгер убит, мои функции исчерпаны. Я же смотрю на дело иначе. Поведение Гейгера показалось мне весьма подозрительным. Я не Шерлок Холмс и не Фило Вэнс[10]. В мою задачу не входит следовать за полицией по пятам, подбирать неопознанные вещественные доказательства и на их основании строить глубокомысленные гипотезы. Если вы полагаете, что этим занимаются в наше время частные сыщики, то вы глубоко заблуждаетесь. С вещественными доказательствами у полиции как раз все в порядке. Если, конечно, им дают честно работать. Из виду полиция, как правило, упускает вещи менее очевидные, в глаза не бросающиеся. Например, они не задались вопросом: с какой стати такой скользкий тип, как Гейгер, который промышляет темными делишками, чувствует себя очень неуверенно, прячется за спиной у рэкетира и пользуется сомнительной протекцией кой-кого из блюстителей порядка — посылает вам долговые расписки и просит вас оплатить их, как подобает джентльмену? Почему он это сделал? А потому, что ему хотелось выяснить, можно ли на вас оказывать давление. Если вы уязвимы, то заплатите… Если нет — на его письмо вы не отреагируете и будете терпеливо ждать, как он поведет себя дальше. Оказалось, вы уязвимы. Вашим слабым местом был Риган. Вы боялись, что он не тот человек, каким вы себе его представляли, что он пожил у вас в доме, осмотрелся, втерся к вам в доверие с единственной целью — прикарманить ваши сбережения.
   
Генерал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его перебил:
   
— Впрочем, беспокоились вы ведь не из-за денег. И не из-за дочерей. На них-то вы, по-моему, уже давно махнули рукой. Просто как человек, сохранивший чувство собственного достоинства, вы не хотели, чтобы из вас делали дурака. А главное, самое главное, — Риган вам самому нравился.
   
— Что-то вы очень уж разговорились, Марло, — тихим голосом проговорил генерал после паузы. — Как вас прикажете понимать: вы все еще собираетесь разгадать загадку Ригана?
   
— Нет, с меня хватит. Да и в полиции мне намекнули, чтобы я закруглялся. Грубо, говорят, работаешь. Поэтому я и решил вернуть вам деньги — задание ведь я до конца не выполнил.
   
Старик улыбнулся.
   
— Продолжайте расследование, — сказал он. — Если найдете Рыжего, получите еще тысячу. И имейте в виду, возвращаться назад он вовсе не обязан. Мне не важно, где он. Каждый человек имеет право жить так, как он хочет. За то, что он бросил мою дочь, да еще так внезапно, я на него не в претензии. Чего сгоряча не сделаешь! Мне важно знать, что у него все в порядке, а где он, мне безразлично. Мне только хочется, чтобы он связался со мной напрямую. Если же окажется, что он испытывает материальные затруднения, я хочу ему помочь. Вам все ясно?
   
— Да, генерал.
   
Старик перевел дух, а затем голова его поникла, темные веки смежились, бескровные губы плотно сжались. Силы покинули его. Живой труп. Но вот глаза снова приоткрылись, а на губах заиграла улыбка.
   
— Совсем я раскис, — сказал он. — Баба, а не солдат. Что ж поделаешь, нравится мне этот парень. Что-то в нем есть… чистое. Не знаю, может, я плохо разбираюсь в людях… Найдите мне его, Марло. Найдите…
   
— Попытаюсь. А сейчас вам надо отдохнуть. А то я совсем вас заговорил.
   
Я быстро встал и направился к двери. А он опять закрыл глаза. Руки безжизненно упали на одеяло. Вот уж действительно, краше в гроб кладут. Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел по коридору и спустился по лестнице в центральный холл.
  
  
   
    
XXXI
   
   
Появился дворецкий с моей шляпой в руке.
   
— Что вы думаете о его состоянии? — спросил я Норриса, надевая шляпу.
   
— Он не так слаб, как кажется, сэр.
   
— В противном случае его давно бы уже следовало предать земле. Скажите, чем этот Риган так ему полюбился?
   
Дворецкий окинул меня пристальным и в то же время абсолютно непроницаемым взглядом.
   
— Молодостью, сэр, — ответил он. — И твердой рукой.
   
— Твердая рука — это по вашей части.
   
— Да и по вашей тоже, сэр.
   
— Благодарю. Как поживают юные леди?
   
Норрис вежливо пожал плечами.
   
— Я так и думал, — сказал я и вышел.
   
Выйдя на крыльцо, я взглянул на сбегавший вниз, к высокой металлической ограде газон, на подстриженные деревья и клумбы с цветами и увидел Кармен, которая с потерянным видом одиноко сидела на каменной скамейке, обхватив голову руками.
   
Она не заметила, как я, сбежав по ступенькам из красного кирпича, подошел к ней, и, увидев меня, подпрыгнула и ощетинилась, точно кошка. Голубые брюки, те самые, в которых я видел ее в первый раз; копна растрепанных светлых волос, лицо бледное, на щеках красные пятна, серовато-синие, цвета сланца, глаза.
   
— Скучаешь? — спросил я.
   
Она медленно, довольно робко улыбнулась, а потом быстро кивнула. И шепнула:
   
— Ты на меня не злишься?
   
— А ты на меня?
   
Она подняла большой палец ко рту и захихикала:
   
— Я — нет.
   
Я насторожился и огляделся по сторонам. На дереве, футах в тридцати от того места, где она сидела, висела утыканная стрелами мишень. Еще три-четыре стрелы лежали рядом с ней, на скамейке.
   
— С вашими деньгами вы с сестрой могли бы жить и повеселее, — сказал я.
   
Она смерила меня долгим, задумчивым взглядом из-под длинных ресниц. Тем самым, от которого мужчины по идее должны, схватившись за сердце, падать на колени.
   
— Любишь стрелы метать?
   
— Угу.
   
— Да, чуть не забыл, — сказал я, покосившись на дом, шагнув за дерево, и достал из кармана маленький револьвер с перламутровой ручкой. — Я принес тебе твое именное оружие. Револьвер смазан и заряжен, но стрелять из него в людей — по крайней мере, пока не научишься, — не советую. Помнишь?
   
Она побледнела еще больше и вынула изо рта большой палец. А затем, с неожиданным блеском в глазах, взглянула сначала на меня, а потом на револьвер, который я держал в руке.
   
— Да, помню, — сказала она и кивнула. И вдруг, ни с того ни с сего, бросила:
   
— Научи меня стрелять. Мне очень хочется.
   
— Здесь? Запрещено законом.
   
Она встала со скамейки, подошла ко мне вплотную и, взяв у меня револьвер, обхватила рукой перламутровую рукоятку, после чего быстро, как-то даже воровато спрятала револьвер в карман брюк и осмотрелась по сторонам.
   
— Я знаю одно место, — сказала она таинственным шепотом, — возле старых нефтяных скважин. — И она показала рукой вниз, в сторону гор. — Научишь?
   
Я заглянул ей в глаза. С таким же успехом можно было заглянуть в пустой колодец.
   
— Ладно, только сейчас верни мне револьвер. Сначала я должен убедиться, подходит ли это место для стрельбы.
   
Она улыбнулась, скорчила гримасу, а затем вернула мне револьвер, причем с таким таинственным и в то же время лукавым видом, будто это было не оружие, а ключ от ее спальни. Мы поднялись по ступенькам к дому и подошли к моей машине. В саду стояла тишина, а солнце было таким же ослепительным, как улыбка метрдотеля. Мы сели в машину и, спустившись по петляющей аллее, выехали за ворота усадьбы.
   
— Где Вивьен? — спросил я.
   
— Еще спит. — Кармен хихикнула.
   
Я поехал под гору, по тихим, богатым, сверкающим после дождя улицам, объехал Ла-Бриа с востока и повернул на юг. Через десять минут мы были на месте.
   
— Вон там, — сказала она, высунувшись из машины и ткнув вперед пальцем.
   
Мы остановились на узкой, грязной, разбитой грузовиками дороге, больше похожей на въезд в какое-то горное ранчо, перед широко распахнутыми воротами. Казалось, ворота эти не закрывались годами. Вдоль дороги росли высокие эвкалипты. Было пусто, солнечно, но еще не пыльно: дождь шел всю ночь и прекратился совсем недавно. Я въехал в ворота, и городской шум почему-то вдруг стих, как будто мы находились не в городе, а где-то в далекой волшебной стране. Впереди, словно из-под земли, выросла испачканная нефтью, покосившаяся деревянная буровая вышка, соединенная с полдюжиной других, таких же, старым, ржавым стальным кабелем. Вышки бездействовали уже давно, не меньше года. Скважины не бурились. В кучу были свалены ржавая труба, прогнувшийся с одного конца погрузочный помост и полдюжины пустых нефтяных цилиндров. В выгребной яме стояла вонючая вода, покрытая жирными пятнами переливающейся на солнце нефти.
   
— И здесь тоже со временем будет парк? — спросил я.
   
Кармен утвердительно кивнула головой, глаза ее сверкнули.
   
— Что ж, дело хорошее. А то от одного запаха этой лужи может сдохнуть целое стадо коз. Ты это место имела в виду?
   
— Ага. Нравится?
   
— Райское местечко.
   
Я остановил машину возле загрузочного помоста, и мы вышли. Я прислушался. Шум машин доносился откуда-то издалека и был теперь больше похож на гудение пчел. Тишина — как на кладбище. Даже после дождя высокие эвкалипты были покрыты густым слоем пыли. Впрочем, у эвкалиптов всегда грязный вид. Возле отстойника лежала сломанная ветром ветка, и по воде полоскались плоские мясистые листья.
   
Я обошел отстойник и заглянул в окно насосной станции. На полу валялся какой-то хлам. Никаких признаков жизни. К стене было прислонено большое деревянное колесо для поворота мачты деррика. Да, место действительно подходящее.
   
Я вернулся к машине. Девушка стояла возле и расчесывала свои светлые, переливающиеся на солнце волосы.
   
— Дай, — сказала она, протянув руку.
   
Вынув револьвер из кармана, я положил его ей на ладонь, а сам нагнулся и подобрал с земли ржавую банку.
   
— Теперь смотри, — сказал я. — Револьвер заряжен всеми пятью патронами. Сейчас я пойду и вставлю эту банку вон в то большое деревянное колесо. Видишь? — Я показал. Она с готовностью кивнула головой. — Отсюда до колеса примерно тридцать футов. Только не стреляй, пока я не вернусь. О’кей?
   
— О’кей. — Она опять захихикала.
   
Я снова обошел яму и вставил банку в прислоненное к насосной станции колесо. Отличная цель. Если она промахнется — а, скорее всего, так оно и будет, — пуля по крайней мере попадет в колесо, где наверняка застрянет. Впрочем, и в колесо Кармен тоже попадет едва ли.
   
Установив мишень, я пошел назад, однако, когда я находился от девушки футах в десяти, она вдруг обнажила свои мелкие хищные зубки, подняла револьвер и зашипела.
   
Я остановился как вкопанный, чуть не упав в яму с вонючей водой.
   
— Стой где стоишь, ублюдок, — сказала она.
   
Дуло револьвера смотрело мне прямо в грудь. Рука не дрожала. Шипение с каждой секундой становилось все громче, а лицо — все более похожим на обглоданную кость. Старый, выродившийся маленький зверек. Причем не самый добрый зверек.
   
Я засмеялся ей в лицо и двинулся на нее. Видно было, как ее тоненькие пальчики, побелев, вцепились в «собачку». Когда я находился на расстоянии примерно шести футов, она спустила курок. Выстрел сухо щелкнул, разорвав тишину. Дыма не было. Я опять остановился и улыбнулся.
   
Она выстрелила еще дважды, очень быстро. С такого расстояния даже она бы не промахнулась. В револьвере было пять патронов. Она израсходовала четыре. Очень спешила.
   
Оставался последний патрон, пятый. Я пригнулся. Стреляла она почти в упор, тщательно целясь мне в голову. В лицо полыхнуло, в ноздри ударил запах пороха. Я выпрямился.
   
— Ну, ты даешь! — вырвалось у меня.
   
Рука, в которой был зажат разряженный пистолет, начала сильно дрожать. Пистолет упал на землю. Вслед за рукой задрожали и губы. Ходуном ходило все лицо. Кармен закинула голову назад, и в уголках рта у нее появилась пена. Воздух со стоном вырывался из груди. Она начала раскачиваться на месте и повалилась на бок.
   
Когда я подхватил ее, она была уже без сознания. Я раздвинул ей обеими руками зубы и с трудом, используя всю свою силу, запихнул ей в рот скомканный носовой платок, после чего взял ее на руки, отнес в машину, вернулся, подобрал револьвер и спрятал его в карман. Потом сел за руль, развернулся, выехал за ворота, по грязной, узкой, разбитой дороге добрался до шоссе и покатил в Лос-Анджелес.
   
Всю дорогу Кармен неподвижно пролежала на заднем сиденье. Первый раз она пошевелилась, когда я уже подъезжал к особняку. Затем широко раскрыла глаза, метнула в мою сторону безумный взгляд и села.
   
— Что случилось?! — с придыханием спросила она.
   
— Ничего. А что?
   
— Нет, случилось. — Она захихикала. — Я мокрая.
   
— Бывает, — буркнул я.
   
Кармен посмотрела на меня затравленным взглядом и громко застонала.
  
  
   
    
XXXII
   
   
Служанка с влажными глазами и лошадиным лицом проводила меня в большую узкую гостиную на втором этаже с бело-серыми обоями, длинными, до полу, гардинами цвета слоновой кости и белым ковром во всю ширину комнаты. Веет роскошью и развратом. Будуар кинозвезды — искусственный, как деревянный протез. Пусто. Дверь за мной закрылась бесшумно, как в больнице. Перед шезлонгом стоял сервировочный столик на колесах. Сверкало столовое серебро. В кофейной чашке плавал пепел от сигареты. Я сел и стал ждать.
   
Через некоторое время дверь отворилась, и в комнату вошла Вивьен. Она была в белоснежной пижаме, отороченной белым мехом, издали похожим на пенистую волну, что вяло накатывается на песчаный пляж к ногам загорающих миллионеров.
   
Пройдя мимо меня плавной походкой, она села на край шезлонга. Во рту сигарета. Ногти на этот раз покрыты ярко-красным лаком.
   
— А ты все-таки зверь, — тихо сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Жестокий, беспощадный зверь. Вчера вечером ты, оказывается, человека убил. Я все уже знаю, откуда — неважно. А сегодня утром ты явился сюда и до смерти напугал сестру.
   
Я не произнес ни слова. Вивьен заерзала на месте, потом вскочила, пересела в кресло, откинула голову на белую подушечку, после чего выпустила изо рта прозрачный голубой дым и стала следить за тем, как он подымается к потолку, постепенно растворяясь в воздухе. Потом медленно опустила глаза и посмотрела на меня.
   
— Не понимаю я тебя, — сказала она. — Слава богу, что позавчера один из нас сумел справиться со своими чувствами. Хватит с меня бутлегера. Господи, почему ты молчишь? Скажи хоть слово!
   
— Как она?
   
— Все в порядке. Крепко спит. После обморока она всегда засыпает. Что ты с ней сделал?
   
— Я? Абсолютно ничего. Сегодня утром, после разговора с твоим отцом, я вышел из дому и увидел Кармен. Она метала стрелы в мишень. Я к ней подошел, мне надо было кое-что ей отдать. Дело в том, что у меня остался ее револьвер, подарок Оуэна Тейлора. С этим револьвером она явилась к Броди в тот вечер, когда тот был убит, и мне пришлось отобрать его у нее. Тебе, по-моему, я обо всем этом не рассказывал?
   
Черные, жгучие стернвудовские глаза неподвижно смотрели на меня. Теперь была ее очередь слушать.
   
— Кармен очень обрадовалась, что я отдал ей оружие, и стала просить, чтобы я научил ее стрелять. Для этого мы поехали к нефтяным скважинам — источнику благосостояния вашей семьи. Место это заброшенное: ржавый металл, сгнившее дерево, пустые скважины, полный вонючей водой отстойник. Возможно, вид всего этого и вывел ее из себя. Ты ведь и сама, кажется, там бывала. Местечко жуткое, согласись?
   
— Д… да. — Теперь она говорила еле слышным голосом.
   
— Приехали мы туда, я вставил в колесо для подъема деррика консервную банку, чтобы ей было куда стрелять. Возвращаюсь к машине, смотрю… а она упала и бьется в судорогах. Такое впечатление, что у нее был несильный эпилептический припадок.
   
— Да… — Голос тот же, тихий, дрожащий. — Такие припадки у нее иногда бывают. Ты по этому поводу хотел со мной поговорить?
   
— Да, а еще задать тебе традиционный вопрос, который, боюсь, опять останется без ответа: что имеет против тебя Эдди Марс?
   
— Ничего. Признаться, этот вопрос мне немного надоел, — холодно добавила она.
   
— Ты знаешь человека по имени Канино?
   
Она задумалась, сдвинув свои красивые черные брови.
   
— Имя вроде бы знакомое.
   
— Это телохранитель Эдди Марса. Отпетый, говорят, негодяй. Скорее всего, так оно и есть. Если бы мне не помогла одна сердобольная особа, в морге вместо него сейчас бы лежал я.
   
— Я вижу, с сердобольными особами у тебя… — Вивьен осеклась и побледнела. — Нет, тут не до шуток.
   
— Уж это точно. Извини, я отвлекся, но понимаешь, в этой истории все между собой связаны. Абсолютно все. Шантажист Гейгер с его долговыми расписками, Броди с фотографиями, Эдди Марс с рулеткой, Канино и блондинка, которая никуда с Рыжим Риганом не убегала.
   
— Я что-то не совсем понимаю…
   
— Сейчас попробую объяснить. Кармен попала в лапы к Гейгеру, и тот, воспользовавшись ее долговыми расписками, попытался шантажировать твоего отца. Сам же Гейгер был послушным орудием в руках Эдди Марса, который оказывал ему протекцию — не безвозмездно, разумеется. Твой отец, однако, не испугался, платить Гейгеру не стал, а вместо этого обратился ко мне. Это заинтересовало Эдди Марса, который располагал о тебе какими-то компрометирующими сведениями и был тоже не прочь заняться вымогательством. Если бы шантаж генерала удался, Марс смог бы быстро и без всякого труда заработать вполне приличную сумму. Если нет, ему пришлось бы подождать, пока ты получишь свою долю наследства, а пока довольствоваться теми тысячами, которые ты регулярно проигрываешь ему в рулетку. Гейгера убил Оуэн Тейлор, который любил твою глупую сестру и не хотел, чтобы Гейгер играл с ней в свои игры. Но Эдди к убийству Гейгера отнесся спокойно, ведь сам он вел гораздо более серьезную игру, о которой понятия не имели ни Гейгер, ни Броди — вообще никто, кроме тебя и Канино, его доверенного лица и телохранителя. Муж твой исчез, и Эдди, зная, что про его плохие отношения с Риганом известно всем, спрятал свою жену в Реалито, а Канино велел ее охранять — чтобы все подумали, будто она и в самом деле убежала с бутлегером. С этой же целью Эдди загнал машину Ригана в гараж того дома, где до замужества жила Мона Марс. Но делалось все это вовсе не для того, чтобы отвлечь внимание от себя, чтобы полиция не заподозрила его в убийстве твоего мужа. Марс руководствовался совсем другими соображениями. Он намеревался добыть как минимум миллион долларов, ведь он-то знал, что стряслось с Риганом, и не хотел, чтобы об этом догадались другие. Он решил направить полицию по ложному следу и добился этого. Я еще тебе не надоел?
   
— Надоел, и еще как! — сказала она совершенно мертвым, измученным голосом. — Боже, если б ты знал, как я от тебя устала!
   
— Прости. Но разговор этот я завел вовсе не для того, чтобы блеснуть своей сообразительностью. Сегодня утром твой отец предложил мне, если я найду Ригана, тысячу долларов. Для меня это очень большая сумма, но его поручение я выполнить не смогу.
   
Она застыла. Дыхание сделалось хриплым и стесненным.
   
— Дай мне сигарету, — чужим голосом проговорила она. — Почему? Почему не сможешь? — На шее билась вена.
   
Я дал ей сигарету и поднес зажженную спичку. Она глубоко затянулась, со свистом выпустила из легких дым и про сигарету тут же забыла.
   
— Видишь ли, его не может найти даже уголовная полиция. Значит, дело совсем не такое простое. То, что не по силам им, едва ли по силам мне.
   
— А… — В ее голосе послышалось облегчение.
   
— Это во-первых… Во-вторых, в полиции убеждены, что Риган скрылся нарочно, как они выражаются, «залег на дно». Они не верят, что его убил Эдди Марс.
   
— А кто сказал, что Рыжий убит?
   
— Сейчас, дойдем и до этого.
   
На какую-то долю секунды Вивьен перестала собой владеть: рот приоткрылся, губы скривились и дрожали; казалось, она вот-вот разрыдается. Но уже через мгновение она взяла себя в руки — не зря же все-таки в ее жилах текла стернвудовская кровь.
   
Я встал, вынул у нее из пальцев догоревший почти до самого фильтра окурок и бросил его в пепельницу. А потом достал из кармана револьвер с перламутровой ручкой и осторожно положил его на обтянутое белым шелком колено Вивьен. После чего сделал шаг назад и, склонив голову набок, посмотрел на девушку тем оценивающим взглядом, каким оформитель витрин смотрит на манекен, завязав на нем модный шарф.
   
И опять сел. Вивьен не шевелилась. Ее глаза медленно, миллиметр за миллиметром, опускались вниз и остановились наконец на револьвере.
   
— Не бойся, — сказал я. — Он разряжен. Она выпустила все пять пуль. И все пять — в меня.
   
На шее опять лихорадочно забилась вена. Вивьен хотела что-то сказать, но не могла. Проглотила слюну.
   
— Причем стреляла почти в упор, — продолжал я. — Представляешь? Она же не знала, что револьвер заряжен холостыми патронами. — Я ехидно усмехнулся. — Ведь я догадывался, что она может учинить, — если представится возможность, разумеется.
   
— Ты страшный человек, — с трудом, словно откуда-то из-под земли, выговорила она. — Страшный.
   
— Да. А ведь ты ее старшая сестра. Что делать будешь?
   
— Все равно ты ничего доказать не сможешь.
   
— Что именно?
   
— Что она в тебя стреляла. Ты же сам сказал, что ездил с ней на заброшенные нефтяные промыслы и что там никого не было. У тебя нет никаких доказательств.
   
— А, ты об этом… Да я и не собираюсь ничего доказывать. Я-то думал, ты говоришь совсем о другом случае — когда пистолет был заряжен не холостыми патронами…
   
Глаза у Вивьен в этот момент были черней черного. Черные, как бездонная пропасть.
   
— …Я думал, ты говоришь о том дне, когда исчез Риган. Во второй половине дня, ближе к вечеру, он поехал с Кармен к нефтяным скважинам, чтобы научить ее стрелять, нашел, как и я, консервную банку, велел ей в эту банку целиться, а сам встал рядом. И она выстрелила. Только не в банку, а в него. Так же как сегодня — в меня. И по той же самой причине.
   
Вивьен вздрогнула, и револьвер, съехав с ее коленей, с оглушительным — как мне показалось — грохотом упал на пол. Она внимательно посмотрела на меня и тихим, срывающимся от волнения голосом проговорила:
   
— Кармен… Боже милостивый, Кармен… Но почему она это сделала?
   
— Почему? Рассказать, почему она стреляла в меня?
   
— Да… расскажи… — Глаза по-прежнему полны ужаса.
   
— Позавчера, вернувшись вечером домой, я обнаружил у себя Кармен. Ей удалось перехитрить управляющего и проникнуть в квартиру. Она лежала в моей постели — голая. Я выставил ее за дверь. Очень может быть, Риган в свое время поступил с ней точно так же. А Кармен таких вещей не прощает.
   
Вивьен слегка приоткрыла рот и попыталась облизнуть губы, отчего на мгновение стала похожа на перепуганного ребенка. Щеки у нее запали, рука медленно, рывками, точно у куклы, которую дергают за веревочку, потянулась вверх, пальцы судорожно обхватили меховую оторочку пижамы и прижали мех к горлу. После этого она опять замерла на месте.
   
— Деньги… — прохрипела она. — Ты хочешь денег?
   
— Сколько дашь? — спросил я, изо всех сил стараясь сдержать презрительную улыбку.
   
— Пятнадцать тысяч.
   
Я кивнул:
   
— Все правильно. Стандартная цена. Именно эта сумма была у него в кармане, когда Кармен его застрелила. Должно быть, эту же сумму мистер Канино потребовал за то, чтобы спрятать тело, когда ты обратилась за помощью к Эдди Марсу. Сам же Эдди за сохранение тайны рассчитывает получить с тебя совсем другие деньги. Пятнадцатью тысячами тут не отделаешься!
   
— Ублюдок!
   
— Угу. А еще скажи — прохвост, одержимый жаждой наживы. Бесчувственная свинья, которую интересуют одни только деньги. Я так люблю деньги, что за двадцать пять долларов в день плюс расходы, которые в основном уходят на бензин и виски, ломаю себе голову, рискую жизнью, вызываю ненависть полиции и Эдди Марса с его дружками, уворачиваюсь от пуль и ударов дубинкой, а когда задание выполнено, расшаркиваюсь, благодарю и оставляю свою визитную карточку — а вдруг еще пригожусь? И все это я делаю ради двадцати пяти долларов в день, а еще, быть может, ради того, чтобы спасти честь больного старика, который хочет умереть в надежде, что в его жилах течет не такая уж черная кровь и что его прелестные крошки, хоть и страдают многими современными пороками, на извращения и убийства все же не способны. И я же еще ублюдок! Прекрасно. Ублюдок так ублюдок. Кто только не обзывал меня ублюдком, в том числе и твоя очаровательная сестренка. Слышала бы ты, каким словом она обругала меня за то, что я отказался с ней переспать. От твоего отца я получил пятьсот долларов. Я у него их не просил, но ведь пятьсот долларов для него не деньги. Еще тысячу он пообещал мне, если я найду Ригана. Теперь пятнадцать тысяч предлагаешь мне ты. Кругленькая сумма! Имея пятнадцать тысяч в кармане, можно купить дом, новую машину, несколько костюмов. Можно в любой момент отправиться отдыхать, не боясь упустить очередное дельце. Словом, мне здорово повезло. Непонятно только, с какой целью ты предлагаешь мне эти деньги? Смогу ли я остаться таким же ублюдком, каким был всегда, или же мне придется стать истинным джентльменом вроде того пьянчуги, который позапрошлой ночью отрубился у себя в «кадиллаке»?
   
Она застыла, словно каменное изваяние.
   
— Ладно, не бойся, — еле ворочая языком, проговорил я. — Только увези ее отсюда. Куда-нибудь подальше, где с такими, как она, умеют обращаться и где ей не будут давать ни пистолетов, ни ножей, ни спиртного с опиумом. В конце концов, может, ее и вылечат? И не таких ведь ставили на ноги.
   
Вивьен встала и медленно подошла к окну. Шторы цвета слоновой кости тяжелыми складками лежали у ее ног. Она прижалась к стеклу и посмотрела в окно, туда, где вдали маячили темные очертания гор. Стоит неподвижно, почти сливаясь со шторами. Руки безжизненно повисли. Постояв так с минуту, она повернулась и прошла мимо меня, уставившись в одну точку. Остановилась, глубоко вздохнула и заговорила, стоя ко мне спиной:
   
— Труп на дне нефтяной скважины. Страшный, обезображенный труп. Ты был прав, я пошла к Эдди Марсу. Сестра вернулась домой и все мне рассказала — она ведь как ребенок. Я понимала, что на допросе Кармен признается во всем. А со временем начнет даже хвастаться. Если бы отец узнал, он немедленно бы вызвал полицию и рассказал всю правду. А потом бы умер. Я боялась даже не его смерти, а того, с какими мыслями он умрет. Рыжий был неплохим парнем. Я его не любила, но человек он, кажется, был хороший. Просто для меня он не существовал. Мне было все равно, жив он или мертв. Я думала только об одном: любой ценой скрыть от отца убийство.
   
— Значит, это ты ее спасла. Сохранила для новых «подвигов».
   
— Я хотела только одного: выиграть время. В конечном счете это ничего не дало. Я надеялась, что Кармен сама обо всем забудет. Говорят, припадочные часто забывают, что с ними было. Может, она и забыла, не знаю. Я предполагала, что Эдди Марс присосется ко мне, как пиявка, но другого выхода у меня не было. Мне нужна была помощь, а помочь мне мог только кто-то вроде него… Бывали минуты, когда я сама не верила в то, что произошло. А иногда мне хотелось поскорей напиться — даже утром. Напиться и забыть…
   
— Ты ее увезешь, — сказал я. — И как можно скорее.
   
Вивьен по-прежнему стояла ко мне спиной.
   
— А ты? Как поступишь ты? — мягко спросила она.
   
— Я? Никак. Сейчас я ухожу. Даю тебе три дня. Если через три дня ты ее не увезешь, я пойду в полицию. Имей в виду, я не шучу.
   
Вивьен резко повернулась ко мне:
   
— Не знаю даже, что и сказать…. С чего начать…
   
— Перестань. Увези ее отсюда и не оставляй без присмотра. Обещаешь?
   
— Обещаю. Эдди…
   
— Забудь про Эдди. Я сам с ним переговорю через некоторое время — когда немного переведу дух. С Эдди я разберусь.
   
— Он может убить тебя.
   
— Может. Впрочем, его штатному убийце это не удалось. Не удастся, надеюсь, и другим. Норрис в курсе дела?
   
— Да, но он будет молчать.
   
— Я подозревал, что он все знает.
   
Я быстро вышел из комнаты и сбежал по лестнице в холл. На этот раз никто меня не провожал. Шляпу пришлось снимать с вешалки самому. Я вышел на улицу. Казалось, сад был населен привидениями; мне почудилось, будто из-за кустов за мной следят чьи-то маленькие безумные глазки, даже солнце на этот раз светило как-то таинственно… Я сел в машину и поехал вниз, к воротам.
   
Если человек умер, не все ли равно, где ему лежать? На дне вонючей нефтяной скважины или в мраморной башне на вершине высокой горы? Мертвец спит вечным сном, ему безразлично, что с ним. Нефть и вода, ветер и воздух — ему все едино. Он спит вечным сном, не мучаясь мыслью о том, как он умер, куда упал. Тяжко на душе у меня, а не у Рыжего. Но пусть уж лучше у меня, чем у старого генерала. Пускай лежит себе спокойно под своим огромным пологом, сложив безжизненные желтые руки на одеяле. Пускай лежит и ждет. Сердце его бьется еле слышно; мысли — бесцветны, точно пепел. Скоро, очень скоро и он тоже вслед за Рыжим Риганом заснет вечным сном.
   
По дороге в центр я остановился возле бара и пропустил пару стаканчиков двойного шотландского виски. Не помогло. Стало даже хуже: вспомнилась блондинка в серебряном парике, которая исчезла из моей жизни бесследно.
  
  
   
    
ФЕНОМЕН РЕЙМОНДА ЧАНДЛЕРА
   
   
Биография известного американского писателя Реймонда Чандлер: признанного ныне классика англоязычного детектива XX века, полна фактов, необычных для автора детективных произведений: Чандлер пришел в этот жанр довольно поздно, когда ему было за сорок, написал он по принятым у авторов-детективистов меркам очень мало — всего семь романов, десятка два с небольшим рассказов, несколько статей и сценариев для Голливуда; по своим привычкам Чандлер был человек далеко не светский, последовательно избегавший всех тягот, сопряженных с популярностью, и годами ведший замкнутый и уединенный образ жизни…
   
Эта необычность Чандлера особенно рельефно выступает в сравнении с его коллегой и приятелем, другим знаменитым американским детективистом Эрлом Стенли Гарднером, у которого на его огромном ранчо бывало много гостей, дела которого вели три секретарши и который, работая с диктофонов, писал новую книгу за неделю-полторы.
   
Такие темпы были непонятны и неприемлемы для Чандлера. Он всегда писал медленно и трудно, мучительно выбирая слова, тщательно выверяя ритм и интонацию фразы, по нескольку раз переписывая отдельные эпизоды.
   
Творческая судьба Чандлера складывалась негладко, и, хотя занятие литературой всегда представлялось ему самым серьезным делом, полностью посвятить себя писательству он смог лишь в последние двадцать лет жизни.
   
Реймонд Торнтон Чандлер родился 23 июля 1888 года в Чикаго. Когда ему исполнилось семь лет, родители расстались, к мать Чандлера, родственники которой жили в Англии, решила перебраться туда.
   
Юноша получил образование, типичное для лишенного собственных средств представителя «среднего класса»: вполне приличный, хотя и не первоклассный колледж. О продолжении учебы в университете не приходилось и думать: слишком долго Реймонд был на иждивении родственников. Молодой человек поступает вольнонаемным клерком в один из отделов Адмиралтейства — работа в правительственном учреждении вынудила его принять британское гражданство.
   
Возникновение в ранней юности подобной двойственности — американец по рождению, англичанин по воспитанию (а на какое-то время и по паспорту) — определило на всю жизнь своеобразие натуры, характера, вкусов, привязанностей Чандлера. Хотя большую — и наиболее плодотворную — часть жизни Чандлер прожил в США, он с какой-то романтической любовью относился к Англии, в глубине души считая себя настоящим британским джентльменом, опоздавшим родиться лет эдак на сто!
   
Быть может, всю жизнь терзавшее Чандлера чувство, что он — «человек без корней» — существует словно бы между двух стран, двух народов, двух культур, и подарило ему своеобразное «отстранение» — его взгляд на американскую действительность был ясен, непредвзят и критичен…
   
Ровно шесть месяцев прослужил Чандлер в Адмиралтействе. То была далеко не последняя и не самая успешная попытка обмануть судьбу… Но душа жаждала творчества. Он начинает писать стихи, впрочем ничем не примечательные. Оставив, несмотря на бурные протесты родственников, чиновничью службу, Чандлер поступил репортером в газету «Дейли экспресс». Стеснительному и замкнутому юноше нелегко было добиться успеха на этом поприще, но он не гнушался самой черной и неблагодарной работой при условии, что связана эта работа с литературой. Такая работа нашлась для него в «Вестминстер газетт», вечерней лондонской газете либерального направления, где он на основе публикаций зарубежной печати компоновал колонку по вопросам европейской политики. Публиковал без подписи, так что даже неизвестно, сколько таких колонок им в общей сложности было написано. В этом же издании печатались сценки, зарисовки и стихи Чандлера. Желание стать писателем не оставляло его, но он никак не мог найти свою тему, свой голос. Не прибавляла уверенности в завтрашнем дне постоянная нужда. Так продолжалось несколько лет — никакой определенности или перспективы так и не появилось, и вот в 1912 году Чандлер решает возвратиться в США. Ему пришлось занять на дорогу у дядюшки Эрнеста 500 фунтов, вернуть же — на шесть процентов больше: английские родственники не любили чистой благотворительности. Тут уж никаких оснований для идеализации «доброй старой Англии» при всем желании найти не удалось.
   
На родине Чандлер оказался совсем без средств к существованию. Ему пришлось попробовать себя в самых разных сферах. Был он сельскохозяйственным рабочим, по 10 часов в день собирал абрикосы за 20 центов в час; на фабрике спортивного инвентаря натягивал струны на теннисные ракетки…
   
В эти годы и увидел Чандлер пропасть между богатыми и бедными. Несомненно, отсюда и пошло его критическое отношение к миру богатых, впоследствии столь ярко проявившееся в его произведениях.
   
В конце концов Чандлеру удалось получить место бухгалтера, что в принципе ничем не отличалось от того, чем занимался он в британском Адмиралтействе. В 1917 году он пошел добровольцем в канадскую армию, несколько месяцев прослужил в частях, находившихся в Англии и Франции, однако участия в сражениях первой мировой войны так и не принял.
   
После войны его вновь ожидали чиновничьи будни. И Чандлер снова, как будто безропотно, согласился с подобной судьбой. Но постоянный заработок был необходим — в том числе и потому, что в 1924 году он женился по большой любви на женщине, которая была на восемнадцать лет его старше. Нежное чувство к Сисси он пронес через всю жизнь — они прожили вместе 30 лет.
   
В нефтяной компании, где он начал службу в качестве обычного клерка, Чандлер довольно быстро и, казалось бы, совсем неожиданно сделал карьеру — стал вице-президентом. Его ценили за быстрый ум, за способность оперативно решать сложные деловые вопросы. Но, судя по всему, нагрузка на хрупкую психику Чандлера очень скоро стала непосильной. Огромная ответственность, постоянное общение с бесконечным количеством людей оказались для его замкнутой натуры тяжким испытанием, которое вело к переутомлению, к стрессу. Целый ряд причин: экономический кризис начала 30-х годов, непростые отношения с руководством фирмы, пристрастие Чандлера к алкоголю — все вместе привело к закономерному финалу. Он был вынужден уйти и вновь остался без средств к существованию.
   
Работа, в ходе которой приходилось сталкиваться с большим количеством людей, не привлекала Чандлера, да и характер был у него не из легких. При внешней скромности и застенчивости он был нетерпим, вспыльчив, крайне раним, раздражался от любого пустяка. Однако все знавшие его в один голос отмечали его доброжелательность, готовность помочь тому, кто в этом нуждается.
   
Чандлер был стеснителен, но не робок и более всего дорожил своей независимостью. Его биограф Макшейн приводит любопытный случай. Однажды в ресторане Чандлера заметил всемогущий шеф ФБР Гувер и велел официанту пригласить писателя к своему столику. Чандлер же попросил официанта передать Гуверу, чтобы тот катился ко всем чертям. Но случилось это много позже, когда к Чандлеру пришла известность, а в начале 30-х годов положение его было просто катастрофическим.
   
Сегодня, конечно, можно только гадать, занялся Чандлер сочинением детективных историй заработка ради или же он наконец понял, что нашел свое призвание, — во всяком случае, как признавался позже сам автор, «внезапно меня осенило, что я вполне мог бы заняться сочинением подобного рода историй и немного подзаработать, пока набью руку»[11].
   
В 20 — 30-е годы в США издавалось великое множество журналов и журнальчиков, так называемых «pulp fiction», печатавшихся на дешевой бумаге и публиковавших сенсационные материалы и развлекательные рассказы. Наиболее высоким уровнем среди них выделялся журнал «Черная маска», в котором сотрудничали Э. С. Гарднер и Д. Хэммет. Первый рассказ Чандлера «Шантажисты не стреляют» был опубликован в «Черной маске» за декабрь 1933 года. Тогда дебютанту было сорок пять лет. Его первый роман «Вечный сон» вышел в 1939 году. Собственно, из двадцати шести лет литературной карьеры Чандлера наиболее продуктивными стали пять лет с 1939 по 1943 год, когда увидели свет романы, принесшие ему заслуженную славу. С 1933 по 1939 год продолжался своеобразный период ученичества. Писатель настойчиво искал своего героя, стиль, интонацию. После 1953 года, когда выходит роман «Долгое прощание», Чандлер практически замолкает.
   
В критических работах, посвященных жанру детектива, имя Чандлера обычно упоминается рядом с именем его коллеги и современника Д. Хэммета, с которым Чандлер, по собственному признанию, ощущал безусловную духовную и творческую близость. Произведения обоих писателей относят к школе так называемого «крутого» (hard-boiled) детектива. Писатели, по существу, не были знакомы друг с другом, так что о какой-то общей идейно-эстетической позиции речи быть не могло. Известен случай, когда они встретились на одном обеде, но пресловутая застенчивость помешала Чандлеру подойти и поговорить с тем, чьими книгами он искренне восхищался.
   
Что же объединяло Чандлера и Хэммета? Оба они оказались смелыми реформаторами жанра, резко порвавшими с традиционным детективным каноном, в котором повествование строилось вокруг разгадки тайны того или иного преступления, совершавшегося в своеобразном вакууме, в отрыве от реальной жизни с ее конфликтами и проблемами. Первоэлементом канонического детектива (у Конан Дойля, А. Кристи и др.) считалось действие, напряженное развитие интриги, нередко в ущерб полнокровности характеров и психологической убедительности поступков персонажей.
   
У Чандлера на первый план выходит быт, повседневность. В его книгах нет, по сути дела, тайны как таковой, а есть некие невыясненные обстоятельства. Силой, сцепляющей произведение воедино, становится не ход расследования, не стремительное развитие фабулы, а совсем иной, необычный, можно даже сказать — новаторский, художественный прием: «Моя теория такова: читатель только думает, что в романе его волнует действие, ход событий; на самом же деле именно развитие событий волнует меньше всего, хотя об этом никто и не догадывается. В действительности читателя — да и меня — заботит эмоциональный фон, который создается диалогами и описаниями событий. Запоминается… прежде всего не тот факт, что человек убит, а то, что в момент смерти он пытался подхватить с полированной поверхности бюро канцелярскую скрепку, которая постоянно ускользала у него из-под рук, а потому на лице убитого застыло напряженное выражение, а рот приоткрылся как бы в гримасе отчаяния. О смерти в тот момент у персонажа и мысли не было. Он даже не догадывается о ее приближении: все дело в том, что эта проклятая скрепка никак ему не поддавалась!» Подобное внимание писателя к детали, не являющейся «ключом» для установления истины (или «псевдоключом», на время эту истину затемняющим), а просто создающей атмосферу, считалось в каноническом детективе художественным излишеством. В детективе Хэммета и Чандлера «излишество» приобретает важные художественные функции.
   
Определение «крутого» детектива родилось из чисто внешних, технических приемов, и, верно схватывая один аспект произведений Хэммета и Чандлера, оно вовсе не объясняет их сути. В «крутом» детективе сыщику действительно не так уж часто приходится работать головой, раскрывая преступление с помощью логики и анализа, как это делали, скажем, Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро. В «крутом» детективе герой регулярно пускает в ход кулаки, хорошо владеет оружием, хотя и не любит пускать его в ход первым. Все это так.
   
Но Чандлер вовсе не считал себя поставщиком развлекательного чтива. Свою задачу — правдиво отобразить американскую действительность — он недвусмысленно сформулировал в своем известном эссе «Простое искусство убивать»: «Реалист, взявшийся за детектив, пишет о мире, где гангстеры правят нациями и почти правят городами, где отели, многоквартирные дома, роскошные рестораны принадлежат людям, которые сколотили свой капитал на содержании публичных домов, где звезда киноэкрана может быть наводчиком бандитской шайки, где ваш очаровательный сосед может оказаться главой подпольного игорного синдиката, где судья, у которою подвал ломится от запрещенного сухим законом спиртного, может отправить в тюрьму беднягу, у которого в кармане обнаружили полпинты виски, где мэр вашего города может относиться к убийству как к орудию наживы, где никто не может спокойно, без опаски за свою жизнь пройти по улице, потому что закон и порядок — это нечто, что мы обожаем на словах, но редко практикуем в жизни…»[12]
   
Написаны эти строки в 1944 году. Но как справедливо и злободневно звучат они спустя почти сорок лет, и не только для США! Коррупция во всех эшелонах власти, проникновение организованной преступности в легальный бизнес, неуклонный рост правонарушений, произвол полицейских и судей, боязнь рядовых американцев оказаться на улице после наступления темноты — все это выросло и укрупнилось в десятки и сотни раз.
   
В последнее время стало очевидно, что многие социальные пороки, запечатленные Чандлером, в немалой степени присущи и нашему обществу.
   
И как тут не согласиться с биографом Чандлера, который характеризует произведения писателя как своего рода «энциклопедию жизни» Лос-Анджелеса. Чандлер действительно запечатлел этот город, как ни один американский писатель. Его можно было бы, наверное, назвать поэтом или певцом Лос-Анджелеса, если бы он не был столь критичен к городу, ставшему местом действия большинства его рассказов и романов «о преступлении».
   
Есть еще одна черта, отличающая Чандлера от великого множества его коллег-детективистов. В определенном смысле он был лишен фантазии (реальность не отпускала?) — ему с трудом приходили в голову сюжеты. Наверное, поэтому большинство его рассказов в той или иной форме напомнит о себе в его романах. Он будет использовать их как своего рода составные части больших вещей — знакомые образы, ситуаций, типажи, фразы. Так, «Вечный сон» включил в себя два рассказа: «Убийца в дождь» и «Занавес». «Прощай, любимая» — рассказы «Человек, любивший собак», «Ищи девицу» и «Нефрит мандарина». Роман «Блондинка в озере» основан на одноименном рассказе, а также на рассказах «Блюзы Бей-Сити» и «В горах не бывает преступлений».
   
Подобный «самоплагиат», думается, вполне допустим. Однако в 1945 году он прочел опубликованный неким Реймондом Маршаллом роман «Реквием по блондинке» и обнаружил там прямые заимствования из своих книг и из книг Хэммета. Выяснилось, что Реймонд Маршалл, он же Рене Реймонд, в настоящее время более известный знатокам детективного жанра как Джеймс Хэдли Чейз, плодовитый английский беллетрист, автор многих кровавых детективных историй, действие которых происходит в США, изучал жизнь этой страны по энциклопедиям, картам, словарям сленга и… книгам американских писателей. Плагиатору пришлось принести свои извинения в печати и выплатить соответствующую сумму…
   
«Прощай, любимая» (1940) — второй роман Чандлера, и его действие происходит, естественно, в Лос-Анджелесе. То, что в романе называется Бей-Сити, на самом деле — Санта-Моника, один из районов Лос-Анджелеса, где в свое время жил писатель.
   
Рассказывая в своих книгах о «преступном» Лос-Анджелесе, Чандлер выступил в роли своеобразного пророка. В наши дни, по свидетельству английского журнала «Экономист», Лос-Анджелес оставил по числу убийств далеко позади такой классический центр преступности, как Нью-Йорк.
   
Одновременно с романом «Прощай, любимая» Чандлер писал и «Блондинку в озере». Окончив первую вещь, но не дописав вторую, он принялся за «Высокое окно», которое завершил в 1942 году, а годом позже увидела свет и «Блондинка в озере». Высокая требовательность к себе сочеталась у Чандлера с какой-то неуверенностью в своих силах — даже в пору его высшего творческого расцвета.
   
Быть может, из-за этой неуверенности в себе и в своей способности обеспечивать постоянный заработок чисто литературным трудом Чандлер согласился подписать контракт с одной из голливудских студий и стал штатным сценаристом на фиксированном окладе. Его наняли на тринадцать недель — каждый день с девяти до пяти он должен был проводить на студии. В Голливуде его ценили как большого мастера диалога. В самом деле, мгновенный, как уколы рапир, обмен острыми репликами — важнейшая черта манеры Чандлера-романиста. Он, кстати, не возражал против того, чтобы по его романам ставились фильмы (многие его романы экранизировались, и некоторые дважды), но сам он никогда не выступал как автор сценария (одним из авторов экранизации «Вечного сна» в 1944 году был Уильям Фолкнер) и в целом относился к Голливуду критически и иронически. Наблюдая однажды возвращение с обеда группы руководителей студии, он заметил: «Они напоминали верхушку чикагских гангстеров, прибывших на зачтение смертного приговора поверженному сопернику. Внезапно меня озарило, что существует какое-то странное — психологическое и духовное — родство между операциями большого бизнеса и рэкетом. Одинаковые лица, с точно таким же выражением, те же манеры. Одинаковый стиль одежды и те же подчеркнуто медлительные ленивые движения»[13].
   
Чандлеру, человеку живого творческого ума, был органически чужд тот дух коммерции, что царил в Голливуде, где искусство приносилось в жертву конвейеру, изготовлявшему сверхприбыльный товар. По этому поводу Чандлер писал: «Главная трудность работы состоит в том, что те люди, с кем вы имеете дело на студии, в свою очередь подчинены нью-йоркской иерархии, которая не имеет ни малейшего отношения к созданию фильмов, но занимается их рекламой и демонстрацией. Для них фильм — такой же продукт производства, как банка консервов».
   
Чандлер отразил Голливуд в своих произведениях. В романе «Сестренка» есть ряд эпизодов, в которых Марло по ходу сюжета оказывается в мире кино. Остро гротескны и образ главы рекламного агентства, торгующего актерами, как товаром, и владельца студии, не интересующегося ничем, кроме своих доходов и собак.
   
Детективный роман в XX веке, особенно после второй мировой войны, превратился в такой же товар, производимый серийным способом, что и голливудские ленты. Способствовало этому превращению немало причин — в том числе и традиционное отношение к детективу как жанру «низкому», «второсортному» по сравнению с «настоящей литературой». В самом деле, детектив строится на определенной модели-формуле, далеко отходить от которой не смеют даже реформаторы жанра. Трудно себе представить детектив или «триллер» без преступника и преступления, без того, кто хочет добраться до истины и восстановить справедливость: будь то полицейский, частный детектив или же сыщик-любитель. Конкретных воплощений триады «преступник — преступление — расследователь» великое множество. Обобщенную схему того типа детектива, что определяется как «крутой», дает американский критик Жак Барзен: «Рассмотрим грубую схему: частный детектив, как правило безденежный, мало кому известный, принимается в одиночку и часто даже без гонорара расследовать убийство какой-то несчастной жертвы — мужчины или женщины, не имеющих близких друзей. Эта попытка приводит героя к столкновению с безжалостным преступным синдикатом или с коррумпированной группировкой городских заправил, а то и с тем и другим одновременно. Пока он ищет доказательства преступления, ему грозят, мешают, опаивают наркотиками, в него стреляют, пытают, но усмирить героя так и не удается. В различных вариациях этого типа детектив потребляет немалое количество виски и одновременно оказывается готовым и к схватке, и к мимолетному роману. На его делах это не сказывается: он гарантированно непобедим. Пули противников минуют его, его же собственные — особенно в последних кровавых сценах — обязательно достигают цели. И несмотря на эту изнурительную физическую гонку, герой находит все же время и ему достает ума — не пользуясь, кстати, записями или логическими умозаключениями — найти несоответствия, понять мотивы преступления и разоблачить преступника»[14]. Остроумная и точная модель Барзена вполне применима к произведениям Чандлера. Любопытно, что обычное состояние Марло — ожидание. В романе «Прощай, любимая» ожидания, может быть, меньше, чем в «Сестренке» или «Долгом прощании», но эта ситуация снова и снова возникает на страницах романов: герой-расследователь сидит в своей неказистой обшарпанной конторе, набивает трубку или гасит сигарету в пепельнице, где уже и так полно окурков, прихлебывает виски и ждет телефонного звонка…
   
«Формализация», проведенная Барзеном, конечно, помогает понять структуру книг Чандлера и его последователей. Но подобный анализ, сводящий произведение к броским схемам, опасен своей категоричностью. Ведь в приведенную схему будут уложены тогда не только книги Чандлера или далеко ушедшего от него по пути смакования насилия и жестокости Д. X. Чейза, но и знаменитые опусы Флеминга, которые, без сомнения, принадлежат по качеству к иному классу. Замените в формуле Барзена частного детектива на агента 007, защиту одинокого и несчастного на защиту «свободного» мира и т. д.
   
Ясно, что формальная принадлежность книг Чандлера к школе «крутого» детектива вовсе не исчерпывает их содержания и не объясняет их стабильной популярности среди самых разных категорий читателей. Его произведения вовсе не отличаются хитро сплетенной интригой. Элемент разгадывания у него ослаблен (в отличие от А. Кристи). Например, в романе «Прощай, любимая» преступник известен Марло с самого начала: он стал свидетелем преступления, совершенного Маллоем. То, что он обнаруживает еще одну преступницу, Велму, чистая случайность, до определенного момента в ходе расследования он ничего подобного не предполагает. Так что собственно «сыскная», детективная в узком смысле слова сторона особого интереса в себе и не заключает. Традиционно (как и положено в детективе) одномерны многие действующие лица его произведений — девицы-злодейки, леди-вамп условны и как две капли воды похожи друг на друга. Нетрадиционен зато самый привлекательный персонаж романов Чандлера — частный детектив Филип Марло.
   
Внешне у героя и его создателя нет, пожалуй, ничего общего. С фотографий писателя смотрит человек среднего роста, скорее хрупкого телосложения, в очках, с тонкими чертами лица. Взгляд у него несколько отсутствующий, чувствуется, что человек этот сосредоточен на каких-то своих проблемах… Известно, что Чандлер был человеком болезненным, страдал от недугов, о которых Марло, наверное, и не слышал: постоянно мучился бронхитом, болезнями горла, экзема на руках была настолько острой, что нередко вынуждала его носить перчатки.
   
Марло высок ростом, физически крепок, очков не носит, умеет в случае необходимости пустить в ход кулаки. Не глуп, хотя до интеллектуала Шерлока Холмса ему далеко.
   
Но при очевидном внешнем различии есть существенная внутренняя близость. Марло эмоционален, человечен, готов прийти на помощь любому, кто в ней нуждается. В этом он похож на своего создателя. Однако еще больше он похож на героя фронтира, на одинокого стоика, каких немало в американской литературной традиции, В характере Марло странным образом сочетаются фатализм и некоторый авантюризм. Он вовсе не гениальный сыщик, которому по плечу любая загадка. Он ошибается, притом регулярно, не слишком здорово разбирается в людях. Но есть в нем упорство, настойчивость и даже упрямство. Есть какой-то спокойный стоицизм. Нельзя сказать, что все происходящее вокруг и с ним самим он приемлет равнодушно, но, во всяком случае, ничто не вызывает его удивления. Он всегда и во всем идет до конца, пока не потеряет сознание в буквальном смысле слова. Не сдается, а борется. Он верен своему слову и делу. Ему присущи ироничная мужественность и легкое презрение к слабому полу, особенно когда он оказывается объектом внимания со стороны очередной его представительницы.
   
Но есть в характере Марло своеобразный инфантилизм, хотя ему за тридцать. Проявляется этот инфантилизм в том, что он сам устанавливает правила игры, не признавая никаких других законов. Кстати, именно за неподчинение он и был уволен из прокуратуры, где когда-то работал. Марло несет в себе типично американскую идею-мечту о возможности установления частной, личной справедливости в обществе, глубоко несправедливом в целом. Вот как формулирует он свое профессиональное кредо в романе «Вечный сон»: «…Никогда не известно, на что… придется пойти, чтобы выполнить ваше поручение. Я берусь его выполнить, а уж как — это мое дело. Главное ведь — это защитить вас, а если я нарушаю при этом некоторые правила, то нарушаю их в ваших же интересах. Интересы клиента для частного сыщика превыше всего — если, разумеется, клиент этот сам не преступник. Но и тогда я лишь откажусь вести дело, которое он мне предложил, и буду держать язык за зубами».
   
Кажется, будто интересы клиента для Марло и в самом деле превыше всего. Но это не так. Главное для него — его собственное понимание истины, причем весьма и весьма порой субъективное. Подобная позиция — инфантильный индивидуализм (при этом весьма бескорыстного и благородного толка) — влечет за собой неминуемое одиночество. Ему обычно достается и от преступников, и от полиции, и это закономерно. Марло против преступников, чаще всего богатых и могущественных, имеющих не одного крепкого и вымуштрованного телохранителя. Марло против полиции — и не только потому, что многие ее представители тесно связаны с гангстерами, а еще и потому, что полицейские и он — конкуренты.
   
При том что частный расследователь в англоязычном детективе сплошь и рядом выступал рыцарем без страха и упрека, в объективной же реальности его прототип-аналог нередко способствовал как раз затемнению истины. Чандлер не закрывает глаза на это, что и придаст его романам дополнительное измерение, а его герою — противоречивость и сложность, при всем том, разумеется, что в качестве персонажа детективного жанра он остается фигурой весьма условной.
   
В чем же условность Марло? А хотя бы в том, что он практически всегда работает бесплатно, а иногда прямо-таки навязывает собственные услуги. Ведь в романе «Прощай, любимая» он пускается в расследование исключительно по своей доброй воле. То, что он убежденный и сознательный неудачник, не стремящийся ни к карьере, ни к богатству, естественно, вызывает читательские симпатии. Однако никакой психологической мотивировки эти черты его натуры не получают, они, так сказать, заданы от автора. И вместе с тем здесь действуют мотивировки, определяемые некоторыми социально-культурными особенностями «американской ситуации». Их-то и учел Чандлер, создавая образ Марло.
   
Чтобы ответить на вопрос, в чем же феномен жизнестойкости книг Чандлера, вот уже свыше сорока лет неизменно привлекающих читательское внимание, следует отдавать отчет в том, что очень часто успех того или иного литературного произведения — и даже целого жанра — зависит от того, насколько успешно читатель может отождествлять себя с литературными персонажами. В случае с Марло попадание оказалось точным. В Филипе Марло многие американские читатели увидели романтически-идеализированный образ каждого из них. Это средний американец, страдающий от трудной неблагодарной работы (высокомерные работодатели, враждебно настроенные полицейские и пр.); воспитанный в духе уважения к личности в теории и снова и снова сталкивающийся с попранием ее элементарных прав в реальной жизни; страдающий от одиночества и отсутствия подлинного тепла и любви. Романы Чандлера — это не только романы «о преступлении», но и романы о человеке, постоянно оказывающемся свидетелем преступлений, способном противопоставить открывшемуся ему неблагополучию личную порядочность и стремление бороться со злом, пока хватит сил.
   
Есть и вторая причина притягательности Чандлера. Его несколько условные персонажи действуют в мире, реальность которого ни у кого сомнений не вызывает. Не будет преувеличением сказать, что настоящий герой романов Чандлера — американское общество, изображенное с беспощадной объективностью, свойственной большим писателям-реалистам.
   
Голливуд и Лос-Анджелес, райский уголок, где, согласно обывательским представлениям, живут богатые и счастливые, находят в Чандлере непримиримого критика. В его книгах Калифорния (в частности, Лос-Анджелес) становится символом великого американского надувательства, пытающегося скрыть за ярким фасадом унылую усредненность, безжизненность и пустоту: «Калифорния, штат универсальных магазинов. Есть почти все, но наихудшего качества».
   
Отчужденность человека в капиталистическом обществе, однообразная серость будней, потребительство и бездуховность существования — темы, ставшие в западной литературе XX века ключевыми, — видны и в произведениях Чандлера.
   
Тенденции американской жизни, подмеченные в книгах Чандлера, сегодня носят в США доминирующий характер. Сквозной мотив в «Прощай, любимая» — злоупотребление алкоголем, наркотиками, врачи-шарлатаны, тесно связанные с торговцами наркотиками, — в той или иной мере присутствует едва ли не во всех романах писателя. Можно сказать, что внимание, уделяемое Чандлером этим вопросам, носило, по сути дела, провидческий характер. Известно, что в последние годы алкоголизм и наркомания стали в США национальной проблемой, как и разнообразные злоупотребления врачей и фармацевтов.
   
Однако нагляднее всего нездоровье американского общества проявляется в том, что богатство и преступность всегда идут рука об руку. Это одна из основных тем Чандлера. Богачи в его романах окружены почетом, обладают огромной властью, но в основе их состояний — преступление. Таковы миссис Мердок («Высокое окно»), убившая своего мужа, чтобы завладеть его капиталами, владелец ночных клубов Стилгрейв («Сестренка»), Лэрд Брюнет («Прощай, любимая»). Обнаружить преступное прошлое Стилгрейва помогает простая случайность: добытые преступлением деньги давным-давно «отмыты» и вложены в легальный бизнес — клубы, игорные дома и т. д. Того же поля ягода, что и Стилгрейв, Лэрд Брюнет, но в этом персонаже Чандлер видит немалые способности, талант, изуродованные социальной системой. Ему досталась определенная роль в обществе, и он ведет себя соответственно. В основе своей он бизнесмен, только вот бизнес его не совсем укладывается в законные рамки. Потому-то и охраняют его гориллообразные телохранители, готовые по первому знаку шефа разрядить в любого полную обойму 45-го или иного калибра. Потому-то и потратил он 30 000 долларов, чтобы избрать мэром Бей-Сити своего человека — этого требуют интересы дела.
   
И снова писатель как будто заглядывает в будущее. За сорок с лишним лет изменились только цены. Сегодня избирательные кампании мэров даже маленьких городов обходятся много дороже, а чуть не каждые выборы — неважно, на уровне города, штата или конгресса США, — влекут за собой взяточничество, коррупцию, скандальные разоблачения.
   
В Америке предметом купли-продажи оказываются не только выборные должности. Покупаются и продаются и представители закона. Действие может происходить где угодно — в Бей-Сити, Лос-Анджелесе, в любом другом городе США. Для больших денег закон не писан.
   
Неэффективность американского правосудия рождает еще один сквозной мотив произведений Чандлера. Поскольку надежды на справедливое воздаяние преступнику нет, Чандлер осуществляет возмездие сам «в присутствии читателей». Гибнет Велма, кончает с собой полицейский-преступник Дегармо («Блондинка в озере»), гибнут Оррин Квест и Стилгрейв («Сестренка»).
   
В том, что большинство полицейских в изображении Чандлера мало чем отличаются от своих «оппонентов» из преступного мира, нет особого преувеличения. Полиция Лос-Анджелеса всегда славилась презрением к узаконенным методам следствия.
   
Особо следует сказать о стиле Чандлера, который в его романах приобретает ту самую отточенность и завершенность, за которую писателя ценят даже те, кого оставляет равнодушным классическое детективное «кто убил?». В романах Чандлера повествование ведется от первого лица — это своеобразный внутренний монолог Марло, полный иронических, а нередко и ядовитых характеристик, емких и лапидарных определений.
   
Весомость вклада Чандлера в развитие англоязычной прозы была оценена Дж. Б. Пристли, написавшим ряд положительных рецензий на его книги. О произведениях Чандлера с уважением отзывался С. Моэм.
   
Даже такой последовательный противник детективной литературы, как известный американский критик Эдмунд Уилсон, долгие годы бывший законодателем литературных вкусов по обе стороны Атлантики, признавался в том, что романы Чандлера — едва ли не единственная литература этого жанра, которую можно читать.
   
Всю свою жизнь Чандлер хотел, чтобы его числили не по «детективному ведомству», а по ведомству серьезной литературы. Он считал себя — и не без оснований — писателем, пишущим правду о стране, в которой ему привелось родиться и провести много лет. Но справедливым, наверное, будет следующее заключение: детективные романы Чандлера принадлежат к большой литературе США XX века — и не только из-за своей утонченной стилистики, а потому, что разоблачают пороки капиталистического общества, защищают попранную в этом обществе человечность — и делают это в высшей степени талантливо и убедительно.
   
   
Г. Анджапаридзе
  
  
   
ББК 84.7 США
   
4-18
   
   
Предисловие Г. А. Анджапаридзе
   
Художник Ю. А. Ноздрин
   
Редактор А. Н. Панкова
   
   
Чандлер Р.
   
   
Ч-18
   
Вечный сон. Высокое окно. Блондинка в озере: Пер. с англ./Авт. предисл. Г. А. Анджапаридзе. М.: Прогресс, 1991. — 568 с.
   
ISBN 5-01-002655-4
   
   
Реймонд Чандлер (1888–1959) — один из самых известных американских писателей, работавших в жанре детектива.
   
В настоящий сборник включены наиболее остросюжетные, захватывающие, динамичные романы. Как обычно, главный герой Чандлера частный сыщик Марло ищет справедливости, постоянно сталкивается с алчностью, беспринципностью, преступлениями сильных мира сего, а заодно и тех «стражей порядка», которые, казалось бы, должны с этим бороться.
   
Рекомендуется широкому кругу читателей.
   
   
Ч
   
4703040100—23
   
006(01)—91
   
94–91
   
ББК 84.7 США
   
   
ISBN 5-01-002655-4
   
2
   
   
Реймонд Чандлер
   
ВЕЧНЫЙ СОН. ВЫСОКОЕ ОКНО. БЛОНДИНКА В ОЗЕРЕ.
   
   
Редактор А Н. Панкова
   
Художник Ю. А. Ноздрин
   
Художественный редактор В. А. Пузанков
   
Технический редактор В. А. Юрченко
   
Корректоры Г. А. Локшина, Н. И. Шарганова, В. В. Евтюхина
   
   
ИБ № 18337
   
Сдано в набор 03.01.91. Подписано в печать 21. 05. 91. Формат 84x108 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Условн. печ. л. 29,4. Уcл. кр. — отт. 29, 4. Уч. — изд. л. 33,15. Тираж 300000 экз. Заказ 3. Цена 15 р. Изд. № 47905.
   
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР по печати. 119847. Москва, Зубовский бульвар, 17.
   
Типография № 2 Министерства печати и массовой информации РСФСР. 152901, г. Рыбинск, ул. Чкалова, 8.