1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
   
Процесс повторяется. Гильденстерн снова указывает на левую, Розенкранц разжимает: она пуста!
   
   
– Ха-ха, два-ноль!
   
   
Процесс повторяется. Но тут Гильденстерн, снова не угадав, заставляет Розенкранца разжать и вторую ладонь. Розенкранц неохотно разжимает: она тоже пуста. Розенкранц хихикает, а Гильденстерн уходит в глубь сцены.
   
Внезапно Розенкранц прекращает смеяться, начинает вертеть головой, хлопает себя по карманам, нагибается, шарит под ногами, на лице его – недоумение. Поиски прерывает появление Полония, входящего из глубины сцены в сопровождении актеров и Гамлета.
   
   
Полоний
   
– Пойдемте, господа.
   
   
Гамлет
   
– Следуйте за ним, друзья. Мы услышим пьесу завтра. (В сторону – актеру, который замыкает процессию.) Послушай меня, дружище. Сможете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?
   
   
Актер
   
– Да, милорд.
   
   
Гамлет
   
– Представим это завтра вечером. Сможешь, если нужно, выучить монолог строк примерно в двенадцать-шестнадцать, который, может, я сочиню и всуну туда, ну как?
   
   
Актер
   
– Конечно, милорд.
   
   
Гамлет
   
– Превосходно. Ступайте за этим господином, только смотрите, не подражайте ему.
   
   
Актер идет в глубь сцены, замечает Розенкранца и Гильденстерна. Останавливается. Гамлет, также пересекая сцену, обращается к ним без паузы.
   
   
– Друзья мои, покидаю вас до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.
   
   
Розенкранц
   
– Добрейший принц!
   
   
Гамлет выходит.
   
   
Гильденстерн
   
– Значит, ты настиг нас.
   
   
Актер (холодно).
   
– Нет еще, сэр.
   
   
Гильденстерн
   
– Попридержи язык, не то мы его у тебя вырвем – и вообще выпотрошим, как соловья на римском пиршестве.
   
   
Розенкранц
   
– Украл у меня изо рта.
   
   
Гильденстерн
   
– И слова уже не понадобятся.
   
   
Розенкранц
   
– Начнешь заикаться.
   
   
Гильденстерн
   
– Как немой в монологе.
   
   
Розенкранц
   
– Как соловей на римском пиршестве.
   
   
Гильденстерн
   
– Реплики укоротятся.
   
   
Розенкранц
   
– Исчезнет артикуляция.
   
   
Гильденстерн
   
– Останется жестикуляция.
   
   
Розенкранц
   
– И драматическая пауза.
   
   
Гильденстерн
   
– Язык уже ничего не сможет.
   
   
Розенкранц
   
– Облизать губы.
   
   
Гильденстерн
   
– И ощутить привкус слез.
   
   
Розенкранц
   
– Или – завтрака.
   
   
Гильденстерн
   
– Не почувствует разницы.
   
   
Розенкранц
   
– Ее и не будет.
   
   
Гильденстерн
   
– Слова не понадобятся.
   
   
Розенкранц
   
– Догонять будет незачем.
   
   
Гильденстерн
   
– Значит, ты догнал нас.
   
   
Актер (громко)
   
– Нет еще! (Горько.) Это вы нас бросили.
   
   
Гильденстерн
   
– А, я и забыл – вы же собирались дать представление. Да, жаль, что мы это упустили.
   
   
Актер (взрываясь)
   
– Нам стыдно теперь смотреть друг на друга! (Овладевая собой.) Вы не понимаете этого унижения – быть лишенным единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит... Мы уже вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут мы обнаружили, что – никого, что раздеваемся донага в пустоте, что мы – нигде.
   
   
Розенкранц
   
– Реплика номер тридцать восемь.
   
   
Актер (подавленно)
   
– И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде, которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья – и каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, – мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только неразумные птицы внимали нам. (Оборачивается к ним.) Ну что, понятно? Мы – актеры, мы нечто обратное людям! (Он вздрагивает, голос его успокаивается.) Вспомните сейчас о спрятанной в самой глубине души, о самой... тайной... самой интимной вещи... или мысли... которая у вас есть... или была... и которая уже потому в безопасности, что вы о ней забыли. (Он смотрит на них, затем – в публику; Розенкранц поднимает ничего не выражающий взгляд.) Вспомнили? (Отчеканивая каждое слово.) Так вот, я видел, что вы вспомнили.
   
   
Розенкранц возбужденно вскакивает.
   
   
Розенкранц
   
– Ты! Никогда! Лжешь! (Овладевает собой и, усмехнувшись в пустоту, садится.)
   
   
Актер
   
– Мы актеры... мы отказались от самих себя, как требует наша профессия, – уравновесив это дело мыслью, что кто-то на нас смотрит. Оказалось – никто. Нас купили. Пока продолжался длинный монолог убийцы, мы, не смея шелохнуться, застыв в своих позах, сначала с надеждой, потом с неуверенностью, потом уже в полном отчаянии обшарили глазами каждый куст, каждый бугорок, каждый угол – но вас нигде не было. И все это пока убивец-король клялся горизонту в безмерных своих прегрешениях... Потом головы зашевелились, шеи стали вытягиваться – осторожно, как у ящериц, труп невинной Розалинды подал признаки жизни, и король запнулся. Даже тогда сила привычки и упорная надежда, что наша публика все-таки следит за нами из-за какого-нибудь куста, еще долго заставляла тела наши бессмысленно двигаться, рты раскрываться – хотя уже ни складу ни ладу не было, – пока все это, как телега о камень, не споткнулось о тишину. Никто не подошел. Никто нас не окликнул. Тишина была ненарушимой, гнетущей, бесстыдной. Мы сняли наши короны, и мечи, и золотое тряпье и молча двинулись по дороге к Эльсинору.
   
   
Тишина. Потом Гильденстерн начинает аплодировать в одиночку с плохо скрываемой иронией.
   
   
Гильденстерн
   
– Превосходно, превосходно. Браво. Если б еще эти глаза могли плакать... Может, только метафор многовато, а? Подумай. Это не критика – так, дело вкуса. Итак, вы здесь – чтобы отомстить. В переносном, конечно... Впрочем, мы в расчете – это чтоб вы знали, кому обязаны приглашением играть при дворе.
   
   
Розенкранц
   
– Да, мы рассчитываем на вас, ему надо отвлечься. Мы думаем, вы как раз то, что ему нужно. (На его лице возникает еле заметная улыбка, но он тотчас берет себя в руки.) Что вовсе не означает обычное ваше похабство – не следует трактовать августейших особ как людей с заурядными извращениями. Они ничего не знают об этом, а вы ничего не знаете о них, что делает сосуществование возможным. Итак, дайте принцу простой хороший спектакль, понятный для всех членов семейства, – или вам придется паясничать в таверне уже нынче вечером.
   
   
Гильденстерн
   
– Или завтра.
   
   
Розенкранц
   
– Или никогда.
   
   
Актер
   
– Мы имеем право выступать здесь. И всегда имели.
   
   
Гильденстерн
   
– Что, играли для него прежде?
   
   
Актер
   
– Да, сэр.
   
   
Розенкранц
   
– А что он предпочитает?
   
   
Актер
   
– Классику.
   
   
Розенкранц
   
– С перчиком.
   
   
Гильденстерн
   
– А что даете нынче?
   
   
Актер
   
– «Убийство Гонзаго».
   
   
Гильденстерн
   
– Чудные стихи и масса трупов.
   
   
Актер
   
– Содрано с итальянского...
   
   
Розенкранц
   
– О чем там?
   
   
Актер
   
– О короле и королеве...
   
   
Гильденстерн
   
– Своих не хватает! Что еще?
   
   
Актер
   
– Кровь....
   
   
Гильденстерн
   
– Любовь и риторика.
   
   
Актер
   
– Точно. (Собирается идти.)
   
   
Гильденстерн
   
– Ты это куда?
   
   
Актер
   
– Могу приходить и уходить как захочу.
   
   
Гильденстерн
   
– И знаешь все входы и выходы.
   
   
Актер
   
– Я бывал здесь и раньше.
   
   
Гильденстерн
   
– А мы только нащупываем почву.
   
   
Актер
   
– Если щупать, то лучше голову – пока на плечах.
   
   
Гильденстерн
   
– Исходишь из опыта?
   
   
Актер
   
– Из прецедентов.
   
   
Гильденстерн
   
– Будучи здесь не первый раз.
   
   
Актер
   
– И знаю, откуда ветер дует.
   
   
Гильденстерн
   
– Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.
   
   
Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.
   
   
– Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе... В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.
   
   
Актер
   
– Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.
   
   
Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.
   
   
Гильденстерн
   
– Но ради всего святого – что нам делать?!
   
   
Актер
   
– Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.
   
   
Гильденстерн
   
– Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.
   
   
Актер
   
– Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.
   
   
Гильденстерн
   
– Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.
   
   
Актер
   
– В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?
   
   
Розенкранц
   
– Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.
   
   
Гильденстерн
   
– Он не слишком идет навстречу.
   
   
Актер
   
– А кто идет – в наши-то времена?
   
   
Гильденстерн
   
– Он... э-э-э... мрачен.
   
   
Актер
   
– Мрачен?
   
   
Розенкранц
   
– Безумен.
   
   
Актер
   
– В каком смысле?
   
   
Розенкранц
   
– Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?
   
   
Гильденстерн
   
– Ну, не то чтобы безумен – подавлен.
   
   
Актер
   
– Подавлен.
   
   
Гильденстерн
   
– Мрачно настроен.
   
   
Розенкранц
   
– Зависит от настроений.
   
   
Актер
   
– Мрачных?
   
   
Гильденстерн
   
– Безумен. И вообще.
   
   
Розенкранц
   
– Именно.
   
   
Гильденстерн
   
– В частности.
   
   
Розенкранц
   
– Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.
   
   
Гильденстерн
   
– Если не говорит разумные вещи. Что он делает.
   
   
Розенкранц
   
– Что означает обратное.
   
   
Актер
   
– Чему?
   
   
Короткая пауза.
   
   
Гильденстерн
   
– Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.
   
   
Розенкранц
   
– Или одинаково безумен.
   
   
Гильденстерн
   
– Или одинаково.
   
   
Розенкранц
   
– А он делает то и то.
   
   
Гильденстерн
   
– То-то и есть.
   
   
Розенкранц
   
– Клинически нормален.
   
   
Пауза.
   
   
Актер
   
– Почему?
   
   
Гильденстерн
   
– А? (К Розенкранцу.) Почему?
   
   
Розенкранц
   
– Именно.
   
   
Гильденстерн
   
– Именно – что?
   
   
Розенкранц
   
– Именно почему.
   
   
Гильденстерн
   
– Что именно почему?
   
   
Розенкранц
   
– Что?
   
   
Гильденстерн
   
– Почему?
   
   
Розенкранц
   
– Что почему, собственно?
   
   
Гильденстерн
   
– Почему он безумен?
   
   
Розенкранц
   
– Понятия не имею.
   
   
Шаги.
   
   
Актер
   
– Старик считает, что он влюбился в дочку.
   
   
Розенкранц (пораженный).
   
– О боже, это свыше моего разумения!
   
   
Актер
   
– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.
   
   
Розенкранц
   
– Старик?
   
   
Актер
   
– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.
   
   
Розенкранц
   
– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.
   
Актер порывается уйти.
   
   
Гильденстерн (полицейским тоном).
   
– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.
   
   
Актер
   
– Почему?
   
   
Гильденстерн
   
– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.
   
   
Актер
   
– Мне надо учить стихи.
   
   
Гильденстерн
   
– Проходи.
   
   
Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.
   
   
Розенкранц
   
– Следующий!
   
Никого.
   
   
Гильденстерн
   
– Чего ты ждешь?
   
   
Розенкранц
   
– Чего-то... кого-то... Ничего.
   
   
Сидят лицом к залу.
   
   
– Голоден?
   
   
Гильденстерн
   
– Нет, а ты?
   
   
Розенкранц (задумчиво).
   
– Нет. Помнишь ту монету?
   
   
Гильденстерн
   
– Что?
   
   
Розенкранц
   
– Наверно, я потерял ее.
   
   
Гильденстерн
   
– Какую монету?
   
   
Розенкранц
   
– Не помню точно.
   
   
Пауза.
   
   
Гильденстерн
   
– Ах, ту... смешно.
   
   
Розенкранц
   
– Не понимаю, как это вышло.
   
   
Гильденстерн
   
– У тебя это само получается.
   
   
Розенкранц
   
– Да, это мой трюк.
   
   
Гильденстерн
   
– Попробуй еще раз.
   
   
Небольшая пауза.
   
   
Розенкранц
   
– Мы не можем себе это позволить.
   
   
Гильденстерн
   
– Правильно. Человек должен думать о будущем.
   
   
Розенкранц
   
– Следовало бы.
   
   
Гильденстерн
   
– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет... сейчас... и сейчас... и сейчас...
   
   
Розенкранц
   
– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему... в ящике и с крышкой сверху?
   
   
Гильденстерн
   
– Нет.
   
   
Розенкранц
   
– Я, конечно, тоже... Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый... а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом...
   
   
(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)
   
   
...Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!
   
   
Гильденстерн (вскакивает, яростно).
   
– Перестань! Ты способен свести с ума!
   
   
Пауза.
   
   
Розенкранц
   
– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.
   
   
Гильденстерн
   
– Или посинеть. Или покраснеть.
   
   
Розенкранц
   
– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже... «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого... 
   
   
(Шагает по сцене.) 
   
   
Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его. 
   
   
(Умолкает, потом отчаянно и быстро.) 
   
   
Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе... 
   
   
(Прерывает себя.) 
   
   
Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду! 
   
   
(Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.) 
   
   
Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто! 
   
   
(Никто не входит, он переводит дух.) 
   
   
Так-то лучше...
   
   
   
Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.
   
   
Гильденстерн
   
– Смерть, сопровождаемая вечностью... худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.
   
   
Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.
   
   
Гертруда
   
    
     
А как он принял вас?
    
   
   
   
Розенкранц
   
    
     
Со всей учтивостью.
    
   
   
   
Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).
   
    
     
Но и с большой натянутостью тоже.
    
   
   
   
Розенкранц
   
(лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).
   
    
     
Скуп на вопросы, но непринужден
     
В своих ответах.
    
   
   
Гертруда
   
    
     
Вы не домогались,
     
Чтоб он развлекся?
    
   
   
   
Розенкранц
   
    
     
Мадам,
     
Случилось так, что мы перехватили
     
В дороге некоих актеров; это
     
Ему сказали мы, и он как будто
     
Обрадовался даже; здесь они
     
И, кажется, уже приглашены
     
Играть пред ним сегодня.
    
   
   
   
Полоний
   
    
     
Это верно;
     
И он через меня шлет просьбу вашим
     
Величествам послушать и взглянуть.
    
   
   
   
Клавдий
   
    
     
От всей души; и мне отрадно слышать,
     
Что к этому он склонен. -
     
Вы, господа, старайтесь в нем усилить
     
Вкус к удовольствиям.
    
   
   
   
Розенкранц
   
    
     
Да, государь.
    
   
   
Клавдий (снова возглавляя процессию).
   
    
     
Оставьте нас и вы, моя Гертруда.
     
Мы, под рукой, за Гамлетом послали,
     
Чтоб здесь он встретился как бы случайно
     
С Офелией.
    
   
   
Клавдий и Гертруда выходят.
   
   
Розенкранц (брезгливо).
   
– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.
   
   
Гильденстерн
   
– Ты вечно недоволен.
   
   
Розенкранц
   
– Все время ставят палки в колеса... Неужто не можем обойтись без них?
   
   
Гильденстерн
   
– Не все ли равно?
   
   
Розенкранц
   
– Я пошел.
   
Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.
   
   
Гильденстерн
   
– Что поделывает?