1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
     
     
      
Мех леопарда на его боках,
      
Тигровый плащ у мужа на плечах,
     
     
      
Как кровь живая, красный шлем горит —
      
Чалмой, как гибель, черною повит.
     
     
      
Не шлем — тюльпан! Но только не черно
      
Его пятно, а словно кровь красно.
     
     
      
Его лицо, как финики, темно.
      
А волосы — льняное волокно.
     
     
      
Глаза — алмазы! Но орбиты глаз,
      
Как после казни полный кровью таз.
     
     
      
Из стран заката он ведет свой род —
      
Таков обличьем весь его народ.
     
     
      
Неслыханная сила им дана,
      
Им никакая сила не страшна.
     
     
      
И если занятый войною шах,
      
Терпящий беды в боевых делах,
     
     
      
Хоть одного из них пошлет на бой,
      
Как слон, растопчет он отряд любой.
     
     
      
Но если в битве пленника возьмет, —
      
Все бросит и с добычей прочь уйдет
     
     
      
Домой, в пределы рода своего,
      
И силы нет остановить его.
     
     
      
А пленника приволочет в свой дом
      
И сделает навек своим рабом.
     
     
      
Но бербериец не был устрашен, —
      
Как молния, на бой рванулся он,
     
     
      
И сшиблись ратоборцы, и сплелись,
      
И по полю, петляя, понеслись.
     
     
      
То настигал один, то убегал,
      
То вновь врага на край майдана гнал.
     
     
      
То первого бойца второй боец
      
Гнал на другой ристалища конец.
     
     
      
И подымали пыль они порой,
      
И пыль крутилась, словно смерч степной.
     
     
      
Кто мог бы льва, который вышел мстить,
      
В кровавом поединке победить?
     
     
      
Но все же истомил бербер коня, —
      
И в нем самом уж не было огня.
     
     
      
Ведь он девятерых мужей сразил
      
И силу мышц железных истощил.
     
     
      
Ловец людей, поняв, — слабеет враг, —
      
Схватил бербера крепко за кушак.
     
     
      
Добычу взяв, не отдал никому —
      
И не вернулся к войску своему.
     
     
      
Увел коня и пленника увлек.
      
И помешать никто ему не мог,
     
     
      
Ушел и скрылся медленно вдали,
      
Среди увалов пасмурной земли,
     
     
      
Там, где садилось солнце-властелин
      
За грани гор, в чертог морских пучин.
     
     
      
Увидев, что бербер его пропал,
      
Душою Искандар в унынье впал;
     
     
      
Сказал: «О, как горька его судьба!
      
О, как тяжел, увы, удел раба!»
     
     
      
Но он был рад, что богатырь такой
      
Неслыханный потерян был Дарой.
     
     
      
А шах Дара? — порадовался он,
      
Что бербериец лютый укрощен.
     
     
      
Но все же втайне он был огорчен,
      
Что боевой ушел из войска слон.
     
     
      
…Ночь наступила. Поднялась луна,
      
Как Искандар, величия полна.
     
     
      
И разделила ночи глубина
      
Войска. И наступила тишина.
     
     
      
В своем шатре Дара не ведал сна, —
      
Ему потребны чаша и струна.
     
     
      
Увы! — он кровь глотал взамен вина!
      
«Что завтра явит мир, что даст война?»
     
     
      
Румиец ночь в молитве проводил,
      
Он помощи просил у бога, сил.
     
     
      
Смиренно он чело к земле склонил,
      
В слезах о справедливости молил.
     
     
      
Когда ж уста мольбы он затворил,
      
Рассветный луч вершины озарил.
     
     
      
Тревожно вновь заволновался стан,
      
Взревели трубы, грянул барабан.
     
     
      
И в поле потекли войска тогда,
      
Как сонм воскресших в Страшный день суда.
     
     
      
И тучи пыли омрачили высь, —
      
Мечи и копья яростно сплелись.
     
     
      
Зерцала рассекая синих лат,
      
Богатырям сердца пронзал булат.
     
     
      
Сраженьем управляя издали,
      
Шах Искандар глядел на лик земли.
     
     
      
И в пору ту гонец пред ним предстал, —
      
В пыли, в поту — он тяжело дышал.
     
     
      
Склонясь во прах, он уст не отворил
      
И свиток запечатанный вручил.
     
     
      
Вскрыл свиток Искандар. Но как же он
      
Был тем письмом глубоко изумлен!
     
     
      
Он понял, что расправился с врагом
      
Небесный свод в могуществе своем.
     
     
      
Два были у Дары, раба судьбы, —
      
Наместники царя, а не рабы.
     
     
      
Но незаслуженно султан их гнал
      
И ужасом их души напитал.
     
     
      
«Войну закончу — смерть нашлю на них!» —
      
Он молвил о наместниках своих.
     
     
      
Поняв, что им в живых не долго быть,
      
Решили те властителя убить:
     
     
      
«Пока не обнажил на нас он меч,
      
Должны мы сами жизнь его пресечь!..
     
     
      
Когда мы корни шаха поразим,
      
Народ от гнета мы освободим.
     
     
      
И пусть умрем потом! Ведь все равно
      
Светило наших дней обречено!
     
     
      
Желаний нет у нас других. Умрем,
      
Но души от насилия спасем!»
     
     
      
Они письму доверили сердца.
      
В румийский стан отправили гонца
     
     
      
К великому царю чужой земли, —
      
И тем на гибель души обрекли.
     
     
      
Когда же войск построились ряды, —
      
В кипенье нераскаянной вражды,
     
     
      
Те два, как заговор их был решен,
      
Настигли шаханшаха с двух сторон.
     
     
      
И разом заблистали их мечи,
      
Рубиновыми стали их мечи.
     
     
      
Один царю в живот клинок вонзил,
      
Другой — жестоко в темя поразил,
     
     
      
Возмездье и насилие творя
      
За гордость и насилие царя.
     
     
      
И наземь пал, как горделивый кедр,
      
Тот, корни чьи — в глубинах древних недр.[23]
     
     
      
Величие Бахмана враг поверг.
      
Светильник рода Кейева померк…
     
     
      
И дрогнул воинств необъятный строй…
      
Прочтя письмо, Румиец той порой,
     
     
      
Вручив судьбу и душу небесам,
      
Сел на коня и поскакал к войскам, —
     
     
      
Кровопролитие остановил.
      
Во вражий стан бестрепетно вступил.
     
     
      
И расступились люди перед ним,
      
И преклонились люди перед ним.
     
     
      
И о беде поведали ему, —
      
Как светочу, вошедшему во тьму.
     
     
      
И наземь он тогда сошел с коня,
      
В шатер Дары вошел, как солнце дня, —
     
     
      
И видит: в луже крови шах лежит,
      
Кровавой багряницею покрыт.
     
     
      
И сердце горем сокрушилось в нем.
      
И сел он, горько плача над врагом,
     
     
      
И голову Дары в ладони взял,
      
И столько слез горячих проливал,
     
     
      
Что у Дары в его предсмертный час
      
Открылись сонные нарциссы глаз.
     
     
      
Он понял, кто у изголовья был,
      
И тихо так Дара заговорил:
     
     
      
«Добро пожаловать, мой юный шах!
      
Мудрец и богатырь, подлунной шах!
     
     
      
Кто перл родил столь дивной чистоты?
      
Кто мог бы так врагу простить, как ты?
     
     
      
О, как я гневом на тебя кипел!
      
Как часто гибели твоей хотел!
     
     
      
Средь сильных, миром правящих земным,
      
Один ты был соперником моим.
     
     
      
Кто в мире есть, как ты? Нет никого!
      
В тебе явилось миру божество.
     
     
      
Я на лицо твое взирать хочу!
      
Склонись ко мне! Тебе внимать хочу!
     
     
      
Ты — гость мой, — но в какие времена?
      
Дом рухнул мой, разграблена казна!
     
     
      
Как послужу я гостю моему?
      
Где друга долгожданного приму?
     
     
      
Вот лишь душа не отдана судьбе…
      
Коль примешь — душу я отдам тебе!
     
     
      
Мой милый гость! Ты сердцем так велик,
      
Теперь я сам — твой гость! — твой гость на миг!
     
     
      
И если дружба, а не зло — твой стяг, —
      
Бог да хранит тебя на всех путях!
     
     
      
Но если ты явился, чтоб убить,
      
Склонился, чтоб главу мою срубить, —
     
     
      
Великодушен будь — не убивай!
      
Помедли миг, сказать два слова дай!»
     
     
      
Крик Искандар и громкий плач подъял,
      
Венец свой сбросил, ворот разорвал.
     
     
      
Вскричал: «Живи, великий шах земли!
      
Уйдешь — как буду от тебя вдали?
     
     
      
Вот пред тобой слуга смиренный твой,
      
Но я стыжусь, что был плохим слугой!
     
     
      
Увы! в ножны не вкладывая меч,
      
Я должен был властителя беречь.
     
     
      
Я должен был очистить от врагов
      
Чертог, где обитает Кей-Хосров![24]
     
     
      
О, если б о врагах его я знал,
      
Я б из пределов мира их изгнал!
     
     
      
Нет слов! Язык в бессилии молчит.
      
Отчаяньем стыда мой ум убит!
     
     
      
В безумье, знай, я принял вызов твой,
      
В безумье на тебя я вышел в бой.
     
     
      
Я не поверил вражьему письму.
      
И как — скажи — поверить мог ему?
     
     
      
Но вот — увы! — злодейство свершено.
      
И для меня светило дня черно!..
     
     
      
Свидетель — небо: лгать я не могу!
      
Ты знаешь, властелин, что я не лгу!
     
     
      
Я умер бы, судьбу благодаря,
      
Лишь бы спасти от гибели царя!
     
     
      
Теперь свою мне волю сообщи!
      
Ее исполнить в мире поручи!
     
     
      
Меня в свои желанья посвяти!
      
Дай светоч мне на жизненном пути!»
     
     
      
Молитву небу шах земли вознес
      
И голосом чуть слышным произнес:
     
     
      
«Внемли, — вот три желания мои!
      
Три главных завещания мои!
     
     
      
Те, что меня убили без вины,
      
Твоей рукой да будут казнены.
     
     
      
Пусть не поможет месть моей судьбе,
      
Но польза будет в деле том тебе.
     
     
      
Спасти меня — нет средства. Я умру.
      
Но делом правды ты почти Дару!
     
     
      
Не обижай, прошу, родни моей!
      
Не забывай: их прародитель — Кей.
     
     
      
Знай! Никого средь них я не найду,
      
Кто мог бы затаить к тебе вражду.
     
     
      
Сиротам милосердье окажи,
      
К себе их вечной дружбой привяжи.
     
     
      
Не обрубай моих ветвей живых!
      
Нет для тебя опасности от них!
     
     
      
Дочь — Роушанак! — с сегодняшнего дня
      
Она одна осталась без меня!
     
     
      
Короной Кейев древнею она —
      
Хосрова пурпуром осенена.
     
     
      
Она — луна в созвездии царей,
      
Перл драгоценный шаховых морей.
     
     
      
Ковер свой украшай ее лучом!
      
И сердце утешай ее лучом!
     
     
      
Ее женою в свой шатер введи,
      
На трон с собою рядом посади!
     
     
      
Она — частица печени моей,
      
Последний колос скошенных полей.
     
     
      
С моею слабой печенью свяжись!
      
Будь сыном мне! Во внуке дай мне жизнь!
     
     
      
Кусочек печени моей живой,
      
Внук будет продолжатель мой и твой.
     
     
      
Сын Искандара он и Кейанид, —
      
Меня с тобой навек соединит!
     
     
      
Трех этих просьб, о друг, не отвергай, —
      
Прим и их! Мне ж пора сказать: «Прощай!»
     
     
      
Воздел Румиец руки к небесам,
      
Дал волю горьким воплям и слезам.
     
     
      
«О царь царей, величия предел!
      
Все принял я, что ты мне повелел,
     
     
      
И к богу обращаюсь я с мольбой,
      
Чтоб он простил мой грех перед тобой!»
     
     
      
Когда Дара услышал, что желал,
      
Вздохнул он и навеки замолчал.
     
     
      
И солнце закатилось, пала ночь.
      
В Бахмановом дворце настала ночь.
     
     
      
Закон пропал, что начертал Лухрасп,
      
Обычай пал, что завещал Гуштасп.
     
     
      
Кто светоч Кей-Хосрова омрачил?
      
Кто печень Кей-Хосрова поразил?
     
     
      
Смотри — Кава забвением объят.
      
Кто помнит, как был славен Кей-Кубад?
     
     
      
Страх духом Минучихра овладел,
      
На Афридуна ужас налетел…[25]
     
     
      
Шах Искандар владыкой мира стал
      
И все Дары могущество приял.
     
     
      
В блистающий табут он прах царя
      
Убрал, едва забрезжила заря.
     
     
      
Зазеленела степь, как изумруд,
      
В ней все цветы благоуханье льют.
     
     
      
И вывел шах войска в степной простор,
      
А посреди поставил свой шатер.
     
     
      
Шатер, как небосвод, установил
      
И мир народам мира возгласил.
     
    
    * * *
    
     
      
Вина мне, кравчий! Душу в нем найду,
      
Беду слезами скорби отведу!
     
     
      
Пусть рок Даре поспешно яд несет, —
      
Живой воды Румиец не найдет!
     
     
      
Приди, певец, и снова чанг настрой!
      
Но, сладких струн коснувшись, плачь, не пой,
     
     
      
Чтоб горько зарыдал я над Дарой,
      
Как мех вина кровавою струей.
     
     
      
О Навои! Вот мира существо!
      
Неверность и жестокость — суть его.
     
     
      
Будь верным, но о верности забудь.
      
Коль хочешь быть богатым, бедным будь!
     
    
    
О царственном порядке и строе в божественной мастерской мира, подобных порядку и строю во владениях Вечного, где ангелы, избранники, и пророки, и сонмы других созданий его по своим свойствам и качествам располагаются каждый на своем месте; и если все в этом мире помогают друг другу — это хорошо; а если нет — плохо
    
    
Рассказ о султане Абу Саиде Курагоне, да будет светлой его могила, который с помощью своего ума, устраняющего все препятствия, взял много стран и мечом разрушения жизни разгромил многие народы, но его воины, не будучи согласны с ним, однажды возмутились; и он остался в опасности — один среди врагов, а противник мечом мести снес голову этому достойному
    
     
      
Глубокий мыслью в царственных делах
      
Был в Курагоне знаменитый шах.
     
     
      
Он взял Мавераннахр и Хорасан
      
И много славных городов и стран.
     
     
      
Хорезм завоевал он и Кирман,
      
Кашгар он захватил и Сипахан.
     
     
      
Забулистан, Кабулистан при нем
      
Весенним заблистали цветником.
     
     
      
Благоразумен, знающ, умудрен,
      
Великую державу создал он.
     
     
      
И мысль глубоко овладела им —
      
Всем этим миром завладеть земным.
     
     
      
И вот — все взвесив, после долгих дум,
      
Повел он войско на Табриз и Рум.
     
     
      
Но хоть благоволил ему пророк,
      
Тот мудрый царь имел один порок.
     
     
      
Несметные богатства он собрал,
      
Но в скудости людей своих держал.
     
     
      
Предусмотрителен был мудрый шах,
      
А недовольство ширилось в войсках.
     
     
      
Когда на Рум обрушил он удар,
      
Немедля рать свою собрал кейсар.
     
     
      
Чтоб нападенью должный дать отпор,
      
Он поднял бранный щит и меч простер.
     
     
      
Надолго затянулись дни вражды,
      
Дни голода, и жажды, и нужды.
     
     
      
А шаха Курагонского войска
      
Ни в чем добра не видели пока.
     
     
      
И заговоров корни проросли
      
Средь войска, в глубине чужой земли.
     
     
      
Одни мечи бросают и бегут,
      
А те на сторону врага встают.
     
     
      
И, всеми брошен, пленником врагов
      
Стал царь семи вселенной поясов.
     
     
      
Явило небо неприязнь к нему;
      
Как солнце, закатился он во тьму.
     
     
      
Меч палача презренный заблистал,
      
Рубиновым от царской крови стал.
     
     
      
Внемли народа ропщущего глас,
      
Пока расплаты не нагрянул час!
     
     
      
Покинутый войсками властелин
      
Ничтожен; что он сделает один?
     
     
      
Засохнет быстро сорванный цветок;
      
Вне тела сердце — мяса лишь кусок.
     
     
      
Вот истина, известная давно,
      
Что шах и войско быть должны — одно.
     
     
      
Как два влюбленных — говорили встарь, —
      
Должны в согласье жить народ и царь.
     
     
      
Завоевать весь мир — легко ль сказать…
      
Но в дружбе с войском — не страшись дерзать!