1 2 3 4 5 
   
Спускаясь на перрон, вижу, как пляшут в тускло-желтом свете фонарей белые капли осеннего дождя. На платформе ни души, только неторопливо прохаживаются несколько человек в синих шинелях. В дверях вагонов, молча, съежившись, словно курицы после мучительно долгой ночи, стоят проводницы. В составе тихо, будто там ни души. За ним звонко журчит вода: наверное, заправляют цистерны. Впереди ярко светит прожектор. Рядом с составом какой-то человек во френче обстукивает колеса остроконечным молоточком, как ленивый дятел. Поезд весь влажный, он подшипывает, переводя дух, и блистающие под светом фонарей, разбегающиеся к далеким станциям рельсы тоже мокрые. Похоже, долго шел дождь, но в вагоне я этого не замечал.
   
«Не думал, что на вокзале в Цзюго будет так тихо и спокойно, настолько тихо и спокойно. Что будет моросить осенний дождь, что будет яркий, теплый, золотистый свет фонарей, что будут поблескивать мокрые рельсы. Что будет такая, чуть прохладная, погода и такой свежий воздух, такой темный подземный переход под железнодорожными путями. В этом есть что-что от маленьких станций, какие встречаются в детективных романах, и мне это нравится. „…Дин Гоуэр идет по подземному переходу под железнодорожными путями, а в ноздрях у него еще стоит густой аромат, исходивший от приготовленного ребенка. По лицу мальчонки с золотистым тельцем блестящими каплями стекает темно-красное масло, а в уголках рта играет таинственная усмешка…“ Провожаю глазами поезд, который, погромыхивая, уплывает все дальше, пока не исчезает за поворотом красный хвостовой фонарь. Лишь после того как откуда-то очень издалека, из ночного мрака, доносится его лязг, беру сумку, спускаюсь в подземный переход и шагаю по его неровному покрытию, слабо освещенному маломощными лампами. Сумка на колесиках, я тащу ее за собой, но она тарахтит, поэтому я закинул ее на спину. Переход оказался очень длинным, мои шаги звучат громче, чем на самом деле, и в душе какая-то пустота… Надо связать приключения Дин Гоуэра в Цзюго с этим подземным переходом. Где-то здесь должен быть тайный рынок, где торгуют „мясными“ детьми, здесь должны обретаться пьяницы, проститутки, нищие, да и полубешеные собаки, и именно здесь он находит важные нити, ведущие к раскрытию дела… Уникальность места действия — важный фактор, он определяет успех произведения, искусный литератор всегда заставляет своих героев действовать в беспрестанно меняющейся обстановке, потому что это не только позволяет скрыть некоторые недоработки автора, но и мобилизует активность читателя в процессе чтения». Размышляя таким образом, Мо Янь поворачивает за угол и видит скорчившегося под потрепанным одеялом старика, а рядом с ним — зеленоватую винную бутылку. «Я почувствовал облегчение, узнав, что нищим в Цзюго тоже есть что выпить. Этот кандидат виноведения Ли Идоу, тоже мне — столько рассказов понаписал, и все о вине да о вине, нет чтобы написать хоть один про нищих. Нищему пьянице не нужны ни деньги, ни еда, он знай только просит выпить, а напьется, и давай песни распевать да плясать, блаженствуя, как небожитель. Странный все-таки тип этот Ли Идоу, — что он, интересно, собой представляет? Как ни крути, надо признать: все эти рассказы, что он прислал, в конечном счете изменили мой собственный роман. Ведь предполагалось, что из моего Дин Гоуэра получится блестящий персонаж, вроде супердетектива Хантера, а он вот превратился в последнего пьяницу и никудышного человека. Писать дальше о Дин Гоуэре уже не получается, поэтому я и приехал в Цзюго: за вдохновением и за тем, чтобы придумать для своего следователя по особо важным делам финал чуть получше, чем утонуть в общественном нужнике».
   
Ли Идоу он заметил, подойдя к выходу с вокзала. Он каким-то шестым чувством понял, что этот худой, долговязый человек с треугольным лицом и есть кандидат виноведения и одновременно писатель-любитель. И направился в сторону этих больших глаз, посверкивающих пугающим свирепым блеском.
   
Тот протянул через железное ограждение длинную худую руку:
   
— Наставник Мо Янь, если не ошибаюсь?
   
Мо Янь пожал ее, холодную как лед:
   
— Столько беспокойства доставил тебе, Ли Идоу!
   
Когда дежурная, проверяющая на выходе билеты, предложила предъявить их и Мо Яню, Ли Идоу аж взвился:
   
— Какие билеты? Ты хоть знаешь, кто перед тобой? Это мой наставник, писатель Мо Янь, который написал сценарий фильма «Красный гаолян», почетный гость, приехавший по приглашению горкома и мэрии!
   
Женщина замерла, молча уставившись на Мо Яня. Тому стало неудобно, и он торопливо вытащил билет, но Ли Идоу потянул его через турникет, бросив:
   
— Не обращайте на нее внимания!
   
Он снял с плеча Мо Яня сумку и закинул себе на плечо. Ростом он был где-то метр восемьдесят, выше Мо Яня на голову. Но Мо Янь успокаивал себя тем, что Ли Идоу цзиней на пятьдесят легче.
   
— Получив ваше письмо, наставник Мо, — с воодушевлением начал Ли Идоу, — я тут же доложил в горком, и секретарь горкома Ху сказал: «Милости просим, устроим сердечный прием». Вчера ночью я уже встречал вас здесь на машине.
   
— Но ведь я указал в письме, что приезжаю ранним утром двадцать девятого, — удивился Мо Янь.
   
— Да боялся я — а ну как вы приедете раньше времени и останетесь один в незнакомом городе. Вот и решил: может, и съезжу впустую, но вам хоть понапрасну ждать не придется.
   
— Вот уж действительно столько хлопот вам доставил, — вежливо улыбнулся Мо Янь.
   
— Городские власти вообще-то хотели, чтобы вас встретил замначальника отдела Цзинь, но я сказал, что у нас с вами, наставник, отношения свойские, никаких церемоний не требуется, поэтому лучше всего встречать мне.
   
Мы направились к стоявшему на площади роскошному лимузину. Площадь ярко освещали фонари различной формы, а омытый дождем лимузин выглядел еще более роскошным.
   
— В машине ждет главный управляющий Юй, — сообщил Ли Идоу. — Это их ресторана машина.
   
— Это какой главный управляющий Юй?
   
— Юй Ичи, конечно!
   
Сердце Мо Яня сжалось, в голове один за другим мелькнули многочисленные описания Юй Ичи. Сначала этот карлик никакого отношения к следователю не имеет, но в конце концов в одном из его видений умирает, и если события принимают такой оборот, можно сказать лишь, что без духов и демонов тут не обошлось. «Похоже, мои „Записки следователя Дин Гоуэра“ годятся разве что на растопку», — размышлял он.
   
— Главный управляющий Юй непременно пожелал приехать, — продолжал Ли Идоу. — Сказал, что ему приятно познакомиться с вами первым. Этот человек — свой в доску, и вам, наставник, ни в коем случае не следует… не стоит судить о нем по внешнему виду. Вы к нему с уважением, и он отплатит вам сторицей.
   
В этот момент дверца открылась, и из машины выскочил карманного размера мужчина, действительно не больше метра ростом — уж точно выше одного чи. Крепкого телосложения, изысканно одетый, он походил на джентльмена с хорошим образованием, только маленького.
   
— Мо Янь, негодник этакий, приехал наконец! — заорал он во всю глотку с заразительной хрипотцой, едва успев выйти из машины. Он подбежал к Мо Яню, схватил за руку и стал ожесточенно трясти ее, словно встретил старого друга, с которым не виделся много лет.
   
Мо Янь сжимал эту напряженную, не знающую покоя ручку, а на душе кошки скребли. Вспомнилось, при каких обстоятельствах у него в романе Дин Гоуэр убивает его. И зачем это надо было? Такой занятный человечек, прелестный, как заведенная до упора игрушка. Что плохого в том, что он занимался любовью с шоферицей? Зря он позволил убить его, надо сделать их с Дин Гоуэром друзьями, пусть вместе распутывают дело о пожирании младенцев.
   
Юй Ичи распахнул перед Мо Янем дверцу машины и забрался на сиденье рядом, источая изо рта винный аромат:
   
— Кандидат целыми днями только и говорит о тебе. Он тебя просто боготворит, этот тип. Но теперь-то мы познакомились, и, как я погляжу, не такой уж ты и красавец, чем-то напоминаешь продавца дешевой водки.
   
От такого замечания Мо Яня покоробило, и в его ответе проскользнула ирония:
   
— Вот у меня наконец и появилась возможность завести дружбу с главным управляющим Юем.
   
Юй Ичи рассмеялся радостно, как ребенок, а потом заявил:
   
— Просто супер: урод и карлик завели дружбу! Поехали!
   
Женщина за рулем — нормального роста, не лилипутка — вела машину молча и голоса не подавала. В тускло-желтом свете фонарей на привокзальной площади Мо Янь успел разглядеть миловидное лицо и точеную длинную шею и невольно ужаснулся: ну точь-в-точь шоферица, что в романе довела Дин Гоуэра до полусмерти.
   
Включив мощные фары, в свете которых зеленовато-белыми брызгами рассыпалась вода, женщина, умело маневрируя, выехала с площади. Салон лимузина полнился запахами роскоши. На полочке приборной доски покачивался пушистый игрушечный тигр. Как во сне, звучала музыка, и машина плыла в этой музыке, будто по воде. На широких и ровных улицах не было даже кошки. Большой город Цзюго: улицы с обеих сторон застроены современными зданиями. Кандидат виноведения ничуть не преувеличивал, говоря, что город переживает расцвет.
   
Вслед за Юй Ичи Мо Янь вошел в ресторан «Пол-аршина», за ним — Ли Идоу с сумкой на спине. Интерьер ресторана оказался действительно великолепным. Пол в холле на самом деле из мрамора и натерт воском до блеска. За стойкой портье — девушка в очках, не лилипутка.
   
Юй Ичи велел открыть номер триста десять. С ключом в руке она направилась к лифту, умудрившись нажать кнопку раньше всех. Дверцы лифта открылись, Юй Ичи заскочил в него и потянул за собой Мо Яня. Тот всем своим видом изобразил неторопливость. За ними вошли Ли Идоу и девушка в очках. Двери закрылись. Лифт стал подниматься, и в его металлической обшивке отразилось усталое, некрасивое лицо. Мо Янь даже не предполагал, что у него такой жуткий вид. Да, здорово постарел за последние несколько лет. Рядом с его лицом отражалось заспанное лицо девушки в очках. Он поспешно отвел глаза и уставился на цифры этажей, высвечивающиеся на панели. «…Смертельно усталый следователь оказался в узкой кабине лифта лицом к лицу со своим заклятым врагом Юй Ичи, — складывалось в голове. — Враги обмениваются взглядами, у того и у другого глаза наливаются кровью…» Взгляд его упал на кусочек белоснежной кожи, выглядывающий из-под расстегнутого воротничка очкастенькой; в стремительном полете мыслей этот кусочек кожи развернулся в цепь ассоциаций, и вот душа уже полна делами давно минувших дней. «В четырнадцать лет моя рука случайно оказалась на девичьей груди. „Ого, — захихикала девица, — уже знаешь, как трогать эти штуки! Хочешь глянуть?“ „Хочу“, — выпалил я. „Ладно“, — усмехнулась она. Меня аж затрясло как в ознобе, и вот вслед за рукой девицы, расстегивающей пуговицы на кофточке, передо мной со страшным грохотом отворяются большие ярко-красные врата в зрелость. Даже не успев подумать, что меня ждет, я устремился туда, и все детские годы, когда я гонял коров и овец, смотрел за птицей, тут же стали историей, куда уже не вернешься…» Двери лифта бесшумно открылись. Девица в очках подвела нас к номеру триста десять, открыла ключом дверь и отошла в сторону, пропуская нас. Мо Янь, который никогда не жил в номерах такого высокого класса, с наигранной широкой улыбкой прошествовал в этот роскошный люкс и плюхнулся на диван.
   
— У нас это лучший номер, ты уж не обессудь, поживи! — бросил Юй Ичи.
   
— Неплохо, — парировал Мо Янь. — Я бывший солдат, могу жить где угодно.
   
— Городские власти сначала хотели поселить тебя в гостевом доме горкома, — вставил Ли Идоу, — но там все хорошие номера зарезервированы для иностранных гостей и соотечественников из Гонконга, Макао и Тайваня — участников первого ежегодного фестиваля Обезьяньего вина.
   
— Лучше уж здесь. С чиновниками не хочется дела иметь, — заявил Мо Янь.
   
— Я знал, что наставник предпочитает покой и довольствуется малым, — снова встрял Ли Идоу.
   
— Как может человек, написавший «Красный гаолян», предпочитать покой и довольствоваться малым? — ухмыльнулся Юй Ичи. — Ты, паршивец, всего два дня в отделе пропаганды, а уже подхалимом заделался.
   
— Своим язвительным языком главный управляющий Юй известен на весь Цзюго, — смущенно заявил Ли Идоу. — Вы, наставник, не обращайте внимания.
   
— Ничего страшного, — уверил его Мо Янь. — У меня тоже язычок будь здоров.
   
— Да, забыл сказать вам, наставник, меня в прошлом месяце перевели на работу в комитет пропаганды горкома, — сообщил Ли Идоу. — Занимаюсь информационной работой.
   
— А как же твоя докторская? — удивился Мо Янь. — Закончил?
   
— Докторская подождет. Мне больше по душе работа со словом, сводки новостей ближе к литературному творчеству.
   
— Ну и славно, — согласился Мо Янь.
   
— Сестричка Ма, приготовь Мо Яню горячую ванну, — распорядился Юй Ичи. — Пусть помоется как следует, чтобы от него не несло такой кислятиной.
   
Очкастенькая согласно хмыкнула и направилась в ванную. Вскоре оттуда донесся плеск воды.
   
Юй Ичи открыл дверцу винного бара с несколькими десятками бутылок и повернулся к Мо Яню:
   
— Что пить будем?
   
— Ну вы придумали, — возразил Мо Янь. — Три часа ночи — какое пить.
   
— Что значит — «придумали»? — не отставал Юй Ичи. — Пить вино — наипервейшая обязанность всякого приезжающего в Цзюго.
   
— Я лучше чаю, — упорствовал Мо Янь.
   
— Нет в Цзюго никакого чая, — стоял на своем Юй Ичи. — У нас вместо этого вино.
   
— В чужой монастырь со своим уставом не ездят, учитель, — снова встрял Ли Идоу. — Как говорится, приехал в деревню, веди себя попроще!
   
— Ну ладно, ладно! — сдался Мо Янь.
   
— Иди выбирай сам какое, — предложил Юй Ичи.
   
Мо Янь подошел к бару. От одного взгляда на все эти отборные вина с яркими этикетками даже голова закружилась.
   
— Слышал, ты многим фору дашь по части выпивки? — подначил Юй Ичи.
   
— Вообще-то я пить не горазд да и в винах разбираюсь слабо, — признался Мо Янь.
   
— Да будет скромничать, болтун! — бросил Юй Ичи. — Я же читал все твои письма к Ли Идоу.
   
Мо Янь бросил на кандидата виноведения недовольный взгляд.
   
— Главный управляющий Юй свой в доску, — поспешно пробормотал тот. — Абсолютно ничего страшного.
   
Юй Ичи выбрал бутылку «Люй и чун де»:
   
— Ты только что с поезда, выпьем, пожалуй, чего-нибудь не очень крепкого!
   
— «Люй и чун де» — прекрасный выбор, — одобрил Ли Идоу. — Одно из творений моего тестя. Основу вина составляет продукт перегонки чистой золотистой фасоли, добавляется больше десятка ароматных лекарственных трав высокой ценности. Пьешь и словно слышишь деву из классики, играющую на кунхоу.[208] Это вино исполнено глубокого художественного смысла, заставляет задуматься о делах давно минувших дней.
   
— Брось ты свои приемчики, жулик, — обрезал его Юй Ичи. — Не надо нам, как говорится, всучивать пластыри из собачьей шкуры.
   
— Меня поэтому и перевели в отдел пропаганды, — не унимался Ли Идоу. — И еще для нужд пропаганды на фестивале Обезьяньего вина. Я ведь как-никак кандидат наук.
   
— Без пяти минут кандидат, — не преминул задеть его Юй Ичи.
   
Достав из бара три хрустальные рюмки, он наполнил их «Люй и чун де». Вино в рюмках отливало будоражаще зеленым.
   
Перед поездкой в Цзюго Мо Янь перелистал несколько специальных книг по вину и кое-какие правила оценки знал. Взяв рюмку, он сначала коснулся ее носом и понюхал, потом помахал ладонью, чтобы разогнать заполнивший ноздри аромат, затем снова поднес рюмку к носу, глубоко вдохнул и задержал дыхание, зажмурившись и сделав вид, что погружен в глубокое раздумье. Прошло довольно много времени, прежде чем он открыл глаза и заявил:
   
— Действительно неплохая штука: чувствуется налет древности, элегантность и величие. Да, вещь неплохая.
   
— А ты, паршивец, на самом деле кое в чем разбираешься, — восхитился Юй Ичи.
   
— У наставника Мо Яня прирожденный талант к вину, — вставил Ли Идоу.
   
Довольный Мо Янь расплылся в улыбке. В этот момент вернулась девушка в очках:
   
— Ванна готова, главный управляющий.
   
— Ну, выпьем. — Юй Ичи чокнулся с Мо Янем. — Примешь ванну, потом отдохнешь чуток. Пару часов еще можешь поспать, завтрак в семь, пошлю за тобой одну из этих красоток.
   
Осушив рюмку, он постучал Ли Идоу по коленке:
   
— Пошли, кандидат.
   
— Можете устроиться здесь, — предложил Мо Янь. — Потеснимся.
   
— По здешним правилам мужчинам спать в одном номере не позволяется, — подмигнул Юй Ичи.
   
Ли Идоу хотел было что-то ляпнуть, но Юй Ичи подтолкнул его к двери:
   
— Шагай давай!
   
Я в это время выбрался из раковины Мо Яня, зевнул, сплюнул, снял туфли и носки. Тут в дверь негромко постучали. Я поспешно натянул спущенные было брюки, привел в порядок рубашку и пошел открывать. Мимо прошмыгнула очкастенькая Ма.
   
Она улыбалась во весь рот, сонливости в глазах как не бывало. Кровь взыграла в жилах Мо Яня, но он с самым серьезным видом осведомился:
   
— В чем дело?
   
— Главный управляющий велел налить в ванну немного «Люй и чун де».
   
— Налить в ванну вина?
   
— Это изобретение нашего главного управляющего. По его словам, использование вина при мытье очень полезно для здоровья, вино убивает вирусы и бактерии, расслабляет мышцы и стимулирует кровообращение.
   
— Ну да, чему тут удивляться, — вздохнул Мо Янь. — Цзюго, Страна вина.
   
Ма взяла откупоренную бутылку и направилась в ванную. Мо Янь за ней. Ванна была окутана паром, его клубы висели в воздухе, вызывая сентиментальные чувства. Ма вылила в ванну больше половины бутылки, и вокруг разнесся насыщенный, возбуждающий винный аромат.
   
— Ну вот, наставник Мо, быстрее залезайте!
   
Улыбаясь, она двинулась к двери. Мо Янь смутно ощутил скрытую в ее улыбке чувственность и чуть не потянулся к ней, чтобы задержать и запечатлеть на румяном лице поцелуй. Но, стиснув зубы, сдержал этот порыв и позволил ей уйти.
   
Выйдя из ванной, он немного постоял с колотящимся сердцем и стал раздеваться. В номере было тепло как весной. Раздевшись догола, помассировал выступающий живот и оглядел себя в зеркале, осознавая собственную неполноценность. И поздравил себя с тем, что только что избежал ошибки.
   
Потом забрался в обжигающе горячую воду и стал медленно погружаться. Над водой осталась лишь голова, и он положил ее на скругленный край ванны. После добавления вина вода приобрела нежный зеленоватый оттенок. Кожу чуть покалывало, словно бесчисленными иголочками, было немного больно, но чрезвычайно приятно.
   
— Вот чертяка карлик, умеет, подлец, наслаждаться жизнью! — одобрительно крякнул он.
   
Через несколько минут боль прошла, кровь по жилам бежала быстро как никогда, и с суставами все наладилось. Еще через несколько минут лоб покрылся каплями пота. По всему телу разлилось наслаждение, какое испытываешь, лишь когда хорошо пропотеешь. «Сколько лет я уже так не потел? Все поры, наверное, закупорились… Надо было посадить Дин Гоуэра в ванну с „Люй и чун де“, а потом к нему, скажем, заходит женщина. Такое нередко встречается в триллерах…»
   
Закончив омовение, Мо Янь накинул халат, от которого пахло травами, и лениво раскинулся на диване. Хотелось пить, он достал из бара бутылку белого виноградного вина и только собрался открыть ее, как в номер снова влетела барышня Ма. На этот раз даже без стука. Мо Янь чуть напрягся, торопливо затянул пояс халата и закрыл ноги. Честно говоря, сказать «напрягся» будет не совсем верно, скорее это было ощущение счастья.
   
Девица взяла у него бутылку, открыла и, наполняя рюмку сообщила:
   
— Наставник Мо, главный управляющий Юй послал меня сделать вам массаж.
   
Мо Яня бросило в пот, и он пробормотал заикаясь:
   
— Какая нужда, скоро уже светать начнет!
   
— Это распоряжение главного управляющего Юя, пожалуйста, не отказывайтесь.
   
Мо Янь улегся на кровать, и она начала массировать его. Чтобы не вышло что не так, он лежал, сосредоточившись всем существом на образе леденяще холодных наручников.
   
   
Во время завтрака Юй Ичи хихикал и ухмылялся, отчего было страшно неловко. Что ни скажи, будет лишним, все равно всего словами не выразишь.
   
К столу подбежал запыхавшийся Ли Идоу. Глянув на синие круги у него под глазами и посеревшее лицо, Мо Янь участливо поинтересовался:
   
— Даже и не вздремнул, что ли?
   
— В центральную газету срочно потребовался материал, пришлось заниматься этим, — выдохнул Ли Идоу.
   
Мо Янь налил ему вина.
   
— Наставник Мо, — заявил тот, опрокинув рюмку, — секретарь горкома Ху хотел бы, чтобы с утра вы осмотрели город, а во второй половине дня он устраивает банкет в вашу честь.
   
— Секретарь Ху такой занятой человек, — может, не стоит?
   
— Ну разве так можно! Вы здесь дорогой гость, к тому же мы в Цзюго рассчитываем на ваше великолепное перо в надежде приобрести широкую известность!
   
— Да ладно, какое у меня великолепное перо, — смутился Мо Янь.
   
— Ешь, брат Мо Янь, ешь! — встрял Юй Ичи.
   
— Ешьте, ешьте, наставник, — подхватил Ли Идоу.
   
Мо Янь придвинул стул и положил локти на стол, покрытый белоснежной скатертью. Проникавший через высокие окна яркий солнечный свет освещал каждый уголок небольшого ресторанного зала. Сверху, словно откуда-то издалека, доносились мягкие звуки джаза. Очень трогательно пела труба. Вспомнилась очкастенькая Ма с ее массажем.
   
На завтрак было подано шесть закусок: ярко-зеленые, ярко-красные, они радовали глаз. А еще молоко, яичница, тосты, джем, рисовая каша, соленые утиные яйца, пахучий соевый творог, блинчики с кунжутом, пампушки-завитушки… всего и не сосчитать. Сочетание китайской и европейской кухни.
   
— Я обойдусь пампушкой и чашкой каши, — заявил Мо Янь.
   
— Ешь давай без церемоний, — парировал Юй Ичи. — В Цзюго еды хватает.
   
— Вино какое будете, наставник? — обратился к нему Ли Идоу.
   
— С утра и на голодный желудок не пью.
   
— Ну одну-то рюмочку пропустить надо, — вставил Юй Ичи. — Так уж заведено.
   
— У наставника Мо желудок не очень, — сказал Ли Идоу. — Согреем его рюмочкой имбирного!
   
— Сестричка Ян, винца нам налей! — крикнул Юй Ичи.
   
Появилась официантка с еще более тонкими чертами лица, чем у Ма. Мо Янь, глядя на нее, аж замер.
   
— Дружище Мо, как тебе девочки в моем ресторане? — подтолкнул его локтем Юй Ичи.
   
— Просто богини из лунных чертогов, — пробормотал Мо Янь.
   
— Цзюго славится не только прекрасными винами, но красивыми женщинами, — включился Ли Идоу. — И у Си Ши, и у Ван Чжаоцзюнь[209] матери из Цзюго.
   
Юй Ичи и Мо Янь рассмеялись.
   
— Чего смеетесь? — Ли Идоу был вполне серьезен. — У меня и доказательства есть.
   
— Хватит чепуху молоть, — отрезал Юй Ичи. — По части небылиц это к Мо Яню, тут он непревзойденный мастер!
   
— Да уж, бахвалюсь перед мастером своего дела, как говорится, машу топором перед домом Лу Баня,[210] — тоже засмеялся Ли Идоу.
   
Так, за беседой и смехом, и прошел завтрак. Потом подошла девица Ян и подала Мо Яню ароматное горячее махровое полотенце. Мо Янь вытер им лицо и руки. Никогда в жизни ему не было так хорошо. Он потер щеки, ощутив, какие они гладкие и нежные. И на душе было очень приятно.
   
— В полдень у тебя, хозяин Юй! — напомнил Ли Идоу.
   
— Можно подумать, мне нужны твои наставления! — буркнул тот. — Дружище Мо наш гость издалека, как может хозяин проявить неучтивость!
   
— Наставник Мо, я заказал машину, — сообщил Ли Идоу. — Хотите — прогуляемся пешком, не хотите — поедем на машине.
   
— Пусть водитель занимается своими делами, — решил Мо Янь. — А мы погуляем, осмотримся!
   
— Ну и отлично, — заключил Ли Идоу.
   3
   
Мо Янь и Ли Идоу идут по Ослиной улице.
   
Она и впрямь вымощена позеленевшими от старости каменными плитами. Они омыты прошедшим ночью дождем, и из щелей между ними несет вонючим холодком. Вспомнив рассказы Ли Идоу, Мо Янь тут же интересуется:
   
— Здесь действительно неизвестно откуда появляется черный ослик?
   
— Так гласит предание, — отвечает Ли Идоу. — На самом деле никто его не видел.
   
— Должно быть, по этой улице бродят мириады ослиных душ.
   
— А вот это уже недалеко от истины. Этой улице по меньшей мере лет двести, и сколько здесь забито ослов, трудно даже представить.
   
— А сейчас сколько ослов могут забить ежедневно?
   
— Уж не меньше двадцати!
   
— Но откуда их столько берется?
   
— Раз бойни есть, чего переживать, откуда берутся ослы?
   
— Забивают столько ослов — и все мясо расходится?
   
— Бывает, даже не всем достается.
   
Навстречу попался человек крестьянской наружности с двумя упитанными черными ослами в поводу.
   
— Ослов продаешь, земляк? — подошел к нему Мо Янь.
   
Тот окинул Мо Яня холодным взглядом и, ни слова не говоря, бодро зашагал дальше.
   
— Хотите посмотреть, как режут ослов? — спросил Ли Идоу.
   
— Конечно хочу.
   
Они повернули за крестьянином. Дойдя до лавки с вывеской «Сунь. Торговля ослятиной», тот остановился и зычно крикнул:
   
— Ослы прибыли, хозяин!
   
Из лавки выскочил плешивый человек средних лет:
   
— Чего это только сейчас заявился, старина Цзинь?
   
— Да на пароме задержался.
   
Плешивый распахнул деревянные воротца рядом с лавкой:
   
— Давай заводи!
   
— Старина Сунь… — подступил к нему Ли Идоу.
   
Плешивый сначала даже отпрянул:
   
— Ух ты, брат, с утра пораньше на прогулку?
   
Ли Идоу указал на Мо Яня:
   
— Это знаменитый писатель из Пекина, Мо Янь, наставник Мо. Автор сценария к фильму «Красный гаолян».
   
— Да ладно тебе, Идоу, — смутился Мо Янь.
   
Плешивый смерил Мо Яня взглядом:
   
— Красный гаолян, говоришь? Знаем, знаем, вино из него гнать самое то!
   
— Наставник Мо хотел бы посмотреть, как ты режешь ослов.
   
Плешивый был явно растерян:
   
— Эта… Эта… Так ведь кровь летит во все стороны, как бы чего дурного на себя не принять…
   
— Ладно, не крути. Наставник Мо — гость секретаря горкома Ху, пишет статью о нашем Цзюго.
   
— А, так он журналист! Тогда поглядите, поглядите, — засуетился плешивый. — Всё реклама нашей скромной лавчонке будет.
   
Мо Янь с Ли Идоу последовали за ослами на задний двор. Плешивый кружил вокруг ослов, а те, явно напуганные, отворачивались и шарахались от него.
   
— Для ослов он владыка ада Ло-ван, — комментировал Ли Идоу.
   
— Никудышный у тебя сегодня товар, старина Цзинь! — заключил, наконец, плешивый.
   
— Губы нежные, шкура черная, бобовыми лепешками откармливал — какого еще рожна тебе надо? — расхваливал товар Цзинь.
   
— Лепешками, говоришь? Да эту парочку гормонами кормили, и дух от мяса будет никудышный!
   
— Откуда у меня, мать твою, этим гормонам взяться? — вспыхнул Цзинь. — Говори — берешь или нет? Не берешь, так я пошел. Торговцев ослятиной здесь пруд пруди!
   
— Не горячись, браток! Мы не первый год знаемся, и приводи ты хоть бумажных, я и их у тебя куплю и сожгу как жертву богу домашнего очага.
   
— Цену назови! — протянул руку Цзинь.
   
Плешивый протянул свою. Руки, скрытые рукавами, сомкнулись.
   
— Так у них, торговцев скотом, заведено, — прошептал Ли Идоу удивленному Мо Яню. — Всегда торгуются на пальцах.
   
Чего только не выражали лица торгующихся, ну просто актеры из театра пантомимы!
   
Мо Янь следил за ними с большим интересом.
   
— Всё, больше поднять не могу! — воскликнул плешивый, тряхнув рукой. — Больше ни медяка!
   
— Вот сколько! — тоже дернул рукой продавец.
   
Плешивый отвел свою:
   
— Я же сказал: больше ни медяка. Не продаешь — топай отсюда!
   
Продавец вздохнул:
   
— Эх, Плешивый Сунь, дружище, попадешь ты в ад, и изгложут тебя там, ублюдка этакого, до смерти дикие ослы!
   
— Сперва они тебя изгложут, ослопродавец ты этакий!
   
Продавец стал снимать с ослов упряжь. Сделка состоялась.
   
— Матушка Мань! — крикнул плешивый. — Налей-ка господину Цзиню чарочку.
   
Появилась женщина средних лет, с ног до головы заляпанная маслом, с большой белой чашкой вина в руке, и подала ее продавцу.
   
Тот принял чашку, но пить не стал, а воззрился на женщину:
   
— Вот, невестушка, привел сегодня пару черненьких. На какое-то время тебе этих двух чудных ослиных причиндалов поглодать хватит.
   
Та лишь сплюнула в его сторону:
   
— Этого добра вокруг богато, да вот до меня очередь поглодать не доходит. А твоей дома, видать, только их и подавай!
   
Старина Цзинь расхохотался и стал, шумно глотая, пить вино. Осушив чашку, он вернул ее хозяйке, обвязал вожжи вокруг пояса и громко заявил:
   
— После полудня зайду за деньгами, плешивый.
   
— Ступай по своим делам, — отвечал тот. — Да не забудь купить «денежку», чтобы засвидетельствовать вдовушке Цуй свое почтение.
   
— Эта давно уже завела себе хозяина, так что старый Цзинь не у дел. — С этими словами Цзинь широкой поступью зашагал на улицу.
   
Плешивый торопливо собрал нужные инструменты и приготовился.
   
— Вы с журналистом станьте вон там, брат, — обратился он к Ли Идоу. — А то как бы не замараться.
   
Мо Янь посмотрел на ослов: уже без упряжи, они жались в углу, даже не пытаясь убежать или кричать, и только дрожали всем телом.
   
— Какой бы злой ни был осел, — комментировал Ли Идоу, — при виде Суня ему только и остается что дрожать.
   
С забрызганным кровью деревянным молотом в руках плешивый подошел сзади к одному из ослов и ударил его по ноге чуть выше копыта. Животное осело задом на землю. Еще один удар, теперь уже по лбу, — и осел растянулся на земле, раскинув в стороны все четыре ноги. Другой по-прежнему и не пытался убежать, а лишь упирался что было сил головой в стену, словно желая прободать ее насквозь.
   
Плешивый притащил железный таз и подставил под шею лежащего осла. Потом взял маленький ножик, надрезал артерию на шее, и в таз хлестнул фонтан розоватой крови.
   
Посмотрев, как режут ослов, Мо Янь вместе с Ли Идоу вышли на Ослиную улицу.
   
— Жестокое зрелище, — вздохнул Мо Янь.
   
— Это еще что, намного милосерднее по сравнению с тем, как это делали раньше.
   
— А как было раньше?
   
— В последние годы династии Цин одна лавка здесь, на Ослиной улице, славилась отменной ослятиной. И вот как они этого добивались. Выкапывали длинную прямоугольную траншею в земле, застилали сверху толстыми досками, а в проделанные по четырем углам круглые отверстия вставляли ноги осла, который не мог уже и шевельнуться. Затем его обдавали кипятком и сдирали шкуру. Покупатели могли выбрать мясо — любую часть, и мясник тут же вырезал понравившийся кусок. Бывало, все мясо уже распродано, а в осле еще теплится жизнь. Вот это жестокость так жестокость, верно?
   
— Да куда уж страшнее, — пробормотал ошеломленный Мо Янь.
   
— Не так давно лавка семьи Сюэ возродила этот способ умерщвления ослов, и одно время у них от покупателей отбоя не было, но вмешались городские власти и запретили эту практику.
   
— И правильно сделали, что запретили!
   
— На самом деле мясо при этом совсем и не вкусное.
   
— По словам твоей тещи, на качестве мяса отражается страх, который испытывает животное перед смертью, — ты сам писал об этом в одном из рассказов.
   
— У вас великолепная память, наставник!
   
— Я ел как-то «живую жареную рыбу», так она, даже когда ее готовят в подливе, продолжает открывать и закрывать рот, словно сказать что хочет.
   
— Примеров жестокости при приготовлении еды можно привести немало. Моя теща — спец в этой области.
   
— А твои тесть с тещей в рассказах и в жизни сильно отличаются?
   
— День и ночь, — покраснел Ли Идоу.
   
— Отчаянный ты человек, дружище, — восхищенно проговорил Мо Янь. — Если твои рассказы однажды опубликуют, жена и тесть с тещей тебя как пить дать зажарят!
   
— Лишь бы опубликовали, а там пусть хоть тушат, хоть жарят, хоть на пару варят!
   
— Овчинка выделки не стоит.
   
— Еще как стоит.
   
— Давай поговорим как следует на этот предмет сегодня вечером, — предложил Мо Янь. — Способностей тебе не занимать, а что талантом ты меня превосходишь, так это точно.
   
— Ну совсем захвалили вы меня, наставник.
   4
   
Банкет проходит в ресторане «Пол-аршина».
   
Мо Янь сидит во главе стола. На месте хозяина — секретарь горкома Ху. Кроме него на банкете присутствуют человек восемь важных представителей городских властей. Участвуют также Юй Ичи и Ли Идоу. Многоопытный Юй Ичи выглядит весьма солидно, Ли Идоу, наоборот, чувствует себя очень неловко и растерянно.
   
Секретарю Ху на вид лет тридцать пять, квадратное, как иероглиф «государство», лоснящееся жиром лицо, большие глаза, зачесанные назад волосы, представительный вид. Изъясняется он изысканно, властность проявляется у него во всем.
   
После трех тостов секретарь Ху заявляет, что приглашен еще на несколько банкетов, встает и уходит. Роль виночерпия берет на себя замначальника отдела пропаганды Цзинь. Спустя полчаса у Мо Яня все уже плывет перед глазами, а губы еле шевелятся.
   
— Замначальника отдела Цзинь… — бормочет он. — Вот уж не думал, что вы такая выдающаяся личность… Я считал, что на самом деле вы… злой демон — пожиратель детей…
   
На лбу Ли Идоу выступают капли пота, и он спешит прервать эти речи.
   
— Наш начальник отдела Цзинь на разных инструментах играет и петь мастер, — громко заявляет он. — А как он исполняет партию судьи Бао! Своим громоподобным голосом он не уступает Цю Шэнсюю![211]
   
— Исполните что-нибудь, начальник отдела Цзинь… — лепечет Мо Янь.
   
— Ну что ж, если только смеха ради! — позволяет уговорить себя тот.
   
Он встает, прокашливается и изумительным голосом, с руладами исполняет, не покраснев от натуги и не хватая ртом воздух, эту длинную арию из пекинской оперы про чиновника, не боящегося сильных мира сего, противостоящего разложению и призывающего к честности и порядочности. Потом прижимает ладони, сложенные в кулаки, к груди:
   
— Извините, если что не так!
   
Мо Янь шумно выражает свой восторг.
   
— Позвольте вопрос, наставник Мо, — обращается к нему замначальника отдела Цзинь. — Зачем нужно было мочиться в вино?
   
— Это, так сказать, метафора… — краснеет Мо Янь. — Стоит ли воспринимать это всерьез?
   
— Пью три рюмки, если наставник Мо исполнит «Сестренка, смело шагай вперед»,[212] — заявляет Цзинь.
   
— Я и пить-то не горазд, — смущается Мо Янь, — а петь и вовсе не умею.
   
— Настоящий мужчина непременно поет под вино. Давайте, давайте. Могу сначала выпить сам! — не отстает Цзинь.
   
Он ставит перед собой три рюмки и наполняет до краев. Потом наклоняется и делает глубокий вдох. Когда он поднимает голову, видно, что все три рюмки он держит зубами. Он медленно запрокидывает голову, ножки рюмок оказываются сверху, потом опускает ее и возвращает рюмки на место.
   
— Браво! — кричит один из гостей. — «Три лепестка мэйхуа»!
   
— Это у начальника отдела Цзиня коронный номер, наставник! — комментирует Ли Идоу.
   
— Просто блеск! — восхищается Мо Янь.
   
— Просим, писатель Мо! — обращается к нему Цзинь.
   
Перед Мо Янем ставят три рюмки и наполняют их.
   
— Ну у меня-то никаких «трех лепестков мэйхуа» не получится, — сокрушается он.
   
— Можно и по одной, — великодушно соглашается Цзинь. — Зачем нам ставить наставника Мо в неловкое положение.
   
Мо Янь опрокидывает три рюмки, и голова совсем идет кругом.
   
Все уговаривают его спеть.
   
Мо Янь чувствует, что со ртом что-то не то, губы и язык не слушаются.
   
— Спойте хоть что-нибудь, писатель Мо, — вьется вокруг него замначальника отдела Цзинь. — А я тогда выпью для вас «подводную лодку».
   
Фальшивя и хрипя, Мо Янь затягивает: «Сестренка, смело шагай вперед, шагай вперед и не оглядывайся…» Допеть до конца не удается, потому что выпитое изливается наружу.
   
Все разражаются возгласами одобрения.
   
— Вот и славно, — говорит Цзинь. — Теперь мой черед пить «подводную лодку».
   
Он наливает большой бокал пива и рюмку водки, выливает водку в пиво, поднимает бокал с этой смесью и осушает его.
   
В этот момент в зал ресторана с громким смехом входит женщина:
   
— Ну и где этот писатель? Дайте-ка я подниму за него тост на тройку рюмок!
   
— Заместитель мэра Ван, — шепчет Мо Яню стоящий рядом Ли Идоу. — Вот уж кто пить горазд!
   
Мо Янь видит приближающуюся заместителя мэра: широкое лицо, белое и нежное, захлестывающий волной, словно осенний поток, взгляд влажных глаз, элегантный костюм — ни дать ни взять сановитая дама эпохи Хань или Тан.
   
Мо Янь пытается встать, чтобы продемонстрировать воспитанность, но вместо этого, сам того не желая, сползает под стол. Уже из-под стола он слышит звонкий женский голос:
   
— Ну и что же великий писатель? Сразу в кусты? Нет, так не пойдет. Вытащите-ка его. Пусть пьет. А не станет — нос ему зажму и волью!
   
Две дюжие руки вытаскивают его из-под стола, и он видит, как своей нефритовой ручкой, похожей на белое, словно мука, корневище лотоса, заммэра берет большую чашку из толстого фарфора, до краев полную вина, и галантно сует ему под нос:
   
— Ну, до дна!
   
Мо Янь непроизвольно разевает рот, позволяя этой похожей на небожительницу заммэра влить в него всю чашку. Он слышит, как вино с бульканьем течет по горлу, чувствует исходящий от ее руки запах плоти. Душа его вдруг преисполнилась благодарности, и из глаз неудержимым потоком хлынули слезы.
   
— Что с тобой, писатель? — удивляется заместитель мэра Ван, вперив в него нежный взор.
   
Преодолев охватившее его возбуждение, он произносит дрожащим голосом:
   
— Кажется, я влюбился!