1 2 3 4 5 6 
   
- У… ух, как устала, никак… никак не сообразишься с этим народом!
   
Аленушка подложила барыне вышитую подушку под ноги и встала за кресло; барыня раскинула карты веером и сильно задумалась, словно над делом.
   
- Ах, Аленка, вот если бы вышел пасьянс, непременно можно бы выйти за князя… уж так я загадала, - разнеженно проговорила барыня, откидывая в сторону двойки и тройки, которые, видимо, всегда без толку лезли под руку, только королю к червонной даме закрывая дорогу… - Ох, эти двойки!..
   
- А вы бы, барыня, откинули их, - уставилась в карты Аленка, - тройки нужны, только когда играют в носы!..
   
- Ах, молчи ты лучше с носами, - оборвала барыня девку, - нет… нет… опять не выходит… кружатся порозь трефовый с червонною дамой, -кокетливо барыня откинула полную руку с прозрачным рукавом дорогой кисеи, -всегда этот пень снизу сидит, и никакой мастью его не вызволишь на середину… А дама всегда, как на прогулке, как на прогулке, откладывается очень-очень удачно… Ты как думаешь, Аленка, правильно я гадаю на червонную даму?
   
- Червонная, барыня милая, самая вдовая масть! - пролепетала птица-синица.
   
- Верно, Аленка, вдова! Вдова бедная, брошенная! - Рысачиха поднесла к глазам, из которых повисла на щеку большая слеза, тонкий платочек и глубоко вздохнула.
   
- А вы, барыня, попробуйте как-нибудь подмешайте… подфальшуйте немного… может, тогда и выйдет пасьян, - с участливой серьезностью прощебетала птица-синица, - карты, известное дело, любят подместку!
   
- Скажешь тоже еще, - нахмурилась барыня, - ну, и выйдет не пасьян, а мужик Касьян!
   
- Ох, барыня милая, мы когда в козыри играем, так всегда фальшуем! А то в дураках насидишься!
   
- Дураки и есть!
   
- Нет, барыня, больше фальши, от дураков дальше, как говорит Никита Мироныч: в дураках, говорит, не в старостах!
   
- Молчи лучше, дура, - отрезала барыня, - когда ничего не понимаешь!
   
Со щек Аленушки сбежал торопливый румянец, колотнуло под сердцем, и девка испуганно опять подобрала живот.
   
- Нет… нет… никак не выходит!.. Дама к нему всей душой… всей душой… а он… да что ты, Аленка, как я в последнее время гляжу на тебя, стоишь все как-то отклячась… Некрасиво! Сама себя этим очень дурнишь!
   
Аленушка вспыхнула до волосинки и каждым перушком задрожала, но барыня зевнула после такого вопроса и, смешавши колоду, перешла к клавесинам.
   
Дивно было Аленке вечерами стоять у барыни за плечами, держа в руках трепетно горящие свечи…
   
Перед барыней на подставке разложены широкие листы с чудными букарашками и червячками, ползущими то поодиночке, то целыми кучками по пяти тонким линейкам, и клавесинные клавиши скалятся в пламени свеч, словно с белыми и черными зубьями вперемежку раскрытая пасть.
   
Нет, кажется, слов подходящих на свете для обозначения томительной нежности звуков, плывущих в чудном мелькании пальцев барыниной ручки… может, есть они у ручейка, у того самого леса с бесчисленными переливами соловьев, по которому гуляет Аленка с Бурканом во сне, собирая ягоды или грибы, - ох, этот сон: ягоды - к слезам, а грибы - тоже грыбаться… плакать!.. Сами от этих переливов подкашиваются у Аленушки ноги, чувствуя горячей голой ступней, как качается пол… больно бьет под самое сердце непонятная истома, стесняя дыханье, и в глаза, словно по делу, набиваются глупые слезы… и то ли это рыданья слышатся в них, то ли искристый, неудержимой радости и веселья девичий смех, каким заходятся девки, купаясь в покосное время в реке, только трели и переливы подымаются вот выше, все выше, и все чаще и незаметней для глаза порхают по белым и черным фисташкам пальчики обнаженных по локоть рук… в комнате вдруг сквозь проступившие слезы Аленки начинает все оживать, кажется, вон на камине фарфоровый пастушок, обнявши в розовом платье пастушку, положил на пояс девушки руку, и они склонились друг к другу и, видно уже не стыдясь никого, поплыли по самому краю камина в неведомом простым людям танце - лянсе, и голые псиши за ними как будто все ниже обнажают собранные на самом стыду складки ажурных станушек, и звонко, отвечая каждому еле уловимому взмаху барыниной ручки, трепещут амуры за плечиками бабочкиными крылушками, собираясь лететь, а сверху фонарь выпялил на Аленку совсем живые глаза китайских драконов, у которых головы человечьи, а одна так и вовсе ни дать ни взять как у Хомки, вместо же ног и рук чешуйчатые змеи, вьющиеся в беспрестанном движении по прозрачному шелку расписанного абажура.
   
Аленка переминулась с ноги на ногу и моргнула глазами, смахивая щекочущую слезинку с ресницы, выпер у нее далеко живот и отразился в полированном лаке клавесинной крышки, выдавая барыне страшную для Аленушки тайну.
   
- Эт-то что у тебя такое? - пнула барыня девку всею ладонью в пупок. - Ветром, что ли, надуло?
   
Аленка вскрикнула, застигнутая врасплох, и, не соображая, что делает, глядя на барыню большими глазами, поставила на пол тяжелый подсвечник, страшно перекосилось на нее в хлынувшей с потолка полутьме тонко очерченное лицо Рысачихи, и по полу забегали долговязые тени, прячась в углы…
   
- Ветром, говорю, надуло? - вскочила барыня, замахнувшись на девку. -Отвечай, паскуда!
   
- Барыня… милая… - всхлипнула Аленка и, приготовившись к удару, закрылась руками.
   
- С кем нагуляла? - рванула барыня девку за косу. - Отвечай! Ай да гулена Алена!.. Ну и ну!
   
- Не знаю, барыня… ей-бо, пра… не знаю! - упала Аленушка на колени.
   
- Ну и ну! Так и не знаешь? Ужели успела забыть?
   
- Не знаю… - шепчет Аленка.
   
Про майора, конечно, и в голову не пришло Аленушке заикнуться в эту минуту, должно быть, больше с расплоху да страху, чем из расчета, хотя как же не знать было Аленке, что нет такой казни на свете, которой бы не придумала барыня, если бы она обмолвилась словом.
   
- Ну! - сложила барыня руки.
   
- Не знаю, - опять прошептала Аленка в ответ и спрятала голову между коленок.
   
- Да что ты со мной в козыри, что ли, играешь? В дурах, что ли, оставить хочешь? А? - исказилась Рысачиха нехорошей улыбкой, и судорога, как молния, прорезала ее лицо наискосок.
   
- Осподи боже, осподи боже… смилуйся надо мной! - перекрестилась девка поспешно.
   
- Говори начистоту: кто? Буркан? - прошептала и барыня, словно боялась этого слова. - Он?
   
- Ей-бо, пра, барыня, нету!.. С Буркашей только и всего, что поцеловались на Пасхе… так в Пасху ж целуются все же… Сами же знаете вы… как же с Бурканом… когда я от вас ни на минуту… - приподнялась девка немного, жадно глотая слезы вместе со словами.
   
- Ты у меня не на аркане… захочешь, так выберешь время. В козыри, в козыри, девка, играешь! Та-ак… не думала, не ду-умала, что барыню, за милости ее, в таких дурах оставишь! Ловко обделала дельце… Да как ты смела, трепалка, без спросу? - Барыня подошла к двери и, чуть приоткрывши ее, крикнула в темноту: - Савишна, Савишна! Дура да-авишна!
   
Затрепетал в коридорной темноте огонек на этот крик, и захлюпали вдали мягкие туфли, видно, что Савишна уже бежала со всех ног, по одному голосу барыни догадавшись, что случилось что-то такое, отчего этой ночью ей уже не уснуть.
   
- Что тебя, ворону, никак не дозовешься? - зыкнула барыня, когда перед ней вырос длинный нос из темноты и загорелись прыгавшие глазки под лобовиной, в которую словно вросли за ухо на черной тесемке очки.
   
- Чайку, што ли, калина-малина садовая, захотела? - клюнула ключница носом.
   
- У… у, водохлебка!.. Только и знает, что чай лыздать да дрыхнуть!.. Позови Хомку! - полуобернулась барыня, отходя от двери.
   
- Сью минуту, калина-малина, и то с твоей музыки малось соснула, сью минуту! - Ключница взглянула одним глазком на Аленку и снова заковыляла по коридору, а барыня метнулась к девке, дернула за косу, на что Аленушка звука даже не проронила, прошлась из угла в угол и, остановившись у клавесин, уронила как бы нечаянно руку, не глядя на ноты, и мимо Аленушки побежал тонкоголосый ручеек из пасти поющего зверя, которому на простом мужичьем языке, кажется, нету названья…
   
   ХОМКА 
   
Разные родятся люди на свете…
   
Святые и разбойники, простаки и жулики…
   
Одного человека за золотую гору не подобьешь на нехорошее дело, а другой за калачи пойдет в палачи…
   
А человек живет, словно зверь следит по пороше… и все… все пишется в книгу!
   
Все пишется в книгу, и, когда нарождается новая жизнь на земле, звезда загорается в небе, как заглавная буква в рисунок и краску, и с буковки этой начинается новая в книге строка и… книгу эту читает не какой-нибудь буки-аз-ба-ба читарь, а чтец настоящий, мудрый начетчик грешных слабостей человечьей души…
   
Думали так наши деды, да и теперь еще по глухим местам многие думают так же, но если подумать и нам и кой в чем разобраться, так выйдет, пожалуй, и правильно то, что самим еще дьяволом в первозданные дни, как любил говорить поп Федот, в великой книге создателя ради кромешной шутки были перепутаны многие строки…
   
…И сроки сбываются… и время идет!..
   
   
***** 
   
Хомка словно чутьем слышал, когда его позовут к барыне, и потому не заставлял себя долго ждать.
   
Был он у барыни за самого нужного ей человека, егерь над егерями, хотя барыня его не любила: Хомка был безобразен не по-человечьи!..
   
Говорили про него, что еще в люльке Хомкины щеки черт языком облизнул, потому что мать от него после родов раньше семи дней вышла на улицу и чертыхнулась, споткнувшись… действительно, можно было подумать на черта, такие красно-багровые языки шли у него по обеим скулам под мутные, словно помои, глаза и из-под глаз загибались за шею, смотреть долго не будешь на такого человека, а взглянешь разок и отвернешься, потому что зарежет глаза и самому будет неловко… ох, эти Хомкины губы, рот до ушей, словно разворочено лежалое мясо, которое уже проросло синими жилками и дало душок, к тому же и волос у Хомки лез отовсюду, как из забора крапива в каждую щелку, и при смоляной своей черноте еще сильней оттенял багровые невыводимые знаки чертового поцелуя…
   
Хомка, когда пришло ему время жениться, ходил к нам в Гусенки к колдуну Филимону, который умел выводить чертовы пятна с лица человека… Филимон будто бы велел ему каждой весной ловить ежей на полосах и варить их с луком, живьем кидая в кипящую воду… смазываться перед каждой заутреней этим отваром и пить его наполовину с боговым маслом, но, видимо по всему, Хомка был такой человек, которому и колдуны не помогали.
   
Может, как раз по такому его уродству из Хомки и вышел у Рысачихи первый хвостач, костоправ, у которого не было жалости ни к старику, ни к молодому, который, если барыня назначала кому на первый раз двадцать пять палок, так уж от себя добавлял еще половину.
   
- Пришел? - тихо спросила барыня, оторвавшись от клавишей, когда скрипнула дверь и на пороге рядом с Марьей Савишной из черноты и пламени выступило страшное лицо Хомки.
   
- Пришел… пришел, калина-малина садовая. Как же, говорит, сижу и дожидаюсь. Я, говорит, зна-аю, когда я барыне нужен! - закракала ключница, отошедши от Хомки, который опустился на пол и приник на порог.
   
- Ну, ты помолчи… пять копеек получишь, - махнула на ключницу барыня ручкой, - дело есть к тебе, Хомка! - встала барыня к двери бочком. -Жениться как ты, Хомка, еще не раздумал?..
   
Хомка ударился лбом о порог, а Аленушка чуть высунулась головой из коленок, взглянула на Хомку и снова ее уронила.
   
- Ну, если еще не раздумал, - растягивала Рысачиха слова, скоса поглядывая на девку, - так я тебе подыскала невесту!
   
Хомка опять ботнул в порог, Мария Савишна сложила на животике ручки, терпеливо ожидая, что будет дальше, Аленка же, словно разбуженная последними словами барыни, вскочила на ноги, взметнулась руками и снова бросилась перед барыней на колени.
   
- Не пойду… барыня милая, не невольте… все равно не пойду! -сказала девка с такой не идущей к ее заплаканному лицу твердостью, которой Рысачиха, видимо, совсем не ожидала.
   
- Да ты что… что ты… спятила?..
   
- Не пойду… лучше живой в землю заройте!
   
- Кто же тебя будет спрашивать, дура? - сломала бровь Рысачиха. - Да как ты смеешь еще говорить?!
   
- Теперь мне… не страшно! - твердо отчеканила девка.
   
- Молчать! - вскричала барыня и пнула Аленку ногой, Аленка качнулась чуть от удара и вытянула руки, не вставая с коленок.
   
- Посмотрим… поглядим… откуда пойдет дым, как говорит Мироныч! Ты слышишь, ворона? Ты чего же это глядела? А? - обернулась Рысачиха к ключнице.
   
- Вижу… вижу, калинка-малинка! - сначала как бы обрадовалась ключница Аленкиной беде.
   
- Чего ты глядела?..
   
- Говорила же тебе, калинка-малинка… преупреждала!..
   
Рысачиха затопала на ключницу и сжала кулаки:
   
- Молчи!.. Молчи!.. Как ты смеешь? Хомка, выпороть ворону!
   
- Прости, калинка-малинка садо-овая! - завопила ключница, тоже опускаясь, словно подшибленная, на половик. - Не доглядела! Не доглядела!
   
Марья Савишна хорошо знала, что всякие оправдания в такую минуту могут повредить только делу.
   
- Прощать тебя я устала! Хомка, отдаю в жены тебе трепалку Аленку. Я тебя позвала… вроде как на смотрины… хотя… не смей, не смей подымать хари, после лучше увидишь! А теперь другое дело: завтра приехать князь обещался, будет часам к десяти! Смотри у меня, чтобы собаки были все в порядке! С вечера накормить, а завтра чтобы ни крошки! Иди! Завтра получишь Аленку!
   
Аленушка ударилась о пол и словно застыла. Марья Савишна сложила на груди руки крест-накрест, словно во время молитвы, и глядела на барыню вороньими моргливыми глазками, а Хомка, не вставая на ноги и не подымая лица, повернулся на месте и пополз в коридор на четвереньках…
   
- Хомка! - бросилась барыня к двери. - Захвати с собой эту ворону и дай ей ради первого раза… - барыня вроде как задумалась и поглядела на ключницу, - всыпь ей… три палки! Пшла, пшла, тебе говорю!
   
- Слушаю, барыня! - зашлепали из коридорной тьмы Хомкины губы, а Рысачиха схватила ключницу за руку, вытолкнула ее и с поспешностью захлопнула дверь.
   
- Ну, невеста, - сказала барыня девке, - вставай… с женихом належишься… собери мне постель…
   
- Слушаю, барыня, - покорно поднялась Аленка, не скрывая уже выпертого наперед живота.
   
- Уходилась я с вами! Эх ты, а еще князь предлагал поменять тебя на борзую!
   
Аленушка поклонилась, не глядя на барыню, и проскользнула в портьеры как тень.
   
   СТРАШНЫЙ СОН 
   
Плохо спала в эту ночь Рысачиха.
   
В первый раз в сердце строгой барыни шевельнулось что-то похожее на жалость к бедной Аленке, к которой как-никак Рысачиха привыкла, да и кем ее заменить?
   
У Рысачихи четыреста душ, а что с того толку?
   
Одних баб десять хороводов, а урод на уроде и такие грязнухи, варачки, что к себе на шаг не подпустишь!
   
Кого тут к постели приладить, когда даже с дворовых девок валятся вши, только за косу дерни?!
   
Ходит у Савишны в помощницах кривая Палашка, девка как будто бы ничего, если не считать, что кривая, но никак не отучат: после первой порки по ночам со страху прудится!
   
Пожалуй, тоже Савишну обидела зря?!
   
Надо ей бумазеи подарить, не зря же Савишна намекала на князя… ну, что же: побаловался немного!.. А Мироныч говорит, что за Аленкой что-то приглядывает очень Буркан, как бы не стал свататься, как этот страшилище Хомка, а тут эна что вышло! Нет, нет, Аленку надо выдавать с разумом: а то еще греха наживешь! Не спишь да выспишь, дом подожгет… высадит двери плечом (что кузнецу сторожа?) и барыню стукнет!
   
Ведь даст же бог одному человеку такую силищу!
   
Буркан, говорил староста, на колеса без клещей обода нагоняет, в ковку, если лошадь задом кидает, держит за ногу одною рукой, меняя подковы, и будто бы даже ударом пятипудового молота из каленого куска железа выбивает сразу сковороду!
   
Нет, с таким выродком надо иметь осторожку!
   
Лучше обоих женишков этих просто-напросто как-нибудь обойти, потому что и Хомка ведь нужен, хотя отец Ермолай не нахвалится Бурканом, такой, говорит, смирный мужик, пальцем никого не тронет, словом не заденет и в церковь ходит каждое воскресенье! Но кто его знает, когда если любовь? Что на свете злее любви? Что-что, а это барыня на себе испытала!
   
Нет, лучше, пожалуй, и в самом деле Аленку поменять на борзую!
   
Ах, какая собака, у Рысачихи ни одной такой не найдется! И что князь так уперся в Аленку, когда барыня ему три целых семьи отдавала?!
   
А лучше… лучше всего… Тут Рысачиха погорячела всем телом и облилась вдовьим румянцем… Лучше всего… - что с того, что пасьянс не выходит, и у других вон тоже только из тысячи - раз, и то наудачу! - выйти и в самом деле, нешто, за князя? Тогда и борзая будет, и Аленку можно простить; в наказание, правда, когда разродится, можно сучку от борзой заставить выкармливать грудью для улучшенья породы. Без наказания оставить, конечно, нельзя! Не годится!
   
А в самом-то деле?!
   
Рысачиха глубоко вздыхала, повертывалась с боку на бок в перине и хваталась за грудь, на груди при мысли о князе упруго вскакивали соски, как на дозоре, и барыня, щекоча их горячими пальцами, для самой себя незаметно от сладких мечтаний наконец погрузилась на теплое дно сновиденья.
   
   
***** 
   
В Рысачихином сне уже вовсю гремела музыка на невидимых хорах, веселая свадьба была в полном разгаре, и перед преображенными глазами барыни мелькали по большому, украшенному цветами залу мундиры, блестя золотом эполет, в столь головокружительном вальсе, что ни у дам, ни у кавалеров не было видно голов… мундиры, мундиры, белые бальные платья с широкими подолами, а у подъезда то и дело палит медная пушка, которая осталась в память майора, сохраняясь в музейной комнате, где все стены завешаны саблями, бердышами, генеральскими лентами и орденами… рядом с барыней князь в фельдмаршальском чине, и такой молодой… усики - волосок к волоску, на лбу ни морщинки, а брови черные-черные и выгнулись страстной дугой.
   
- Сколь он прекрасен, - шепчут Рысачихины губы и улыбаются, и руки, как бы невзначай, роняют на пол цветы, а князь склоняется грациозно, двумя пальчиками подымает цветок и гадает по лепесткам о любви, - неужели это Копыто?.. Как же это я до сих пор его не разглядела?..
   
- Любит, - слышит Рысачиха ласковый шепот у порозовевшего уха.
   
- Не любит, - кокетливо отвечает она и, отвернувшись, смеется счастливым смешком в лебединое опахало, которое всегда висит у нее в изголовье, как память далекой поры, когда блистала она в Петербурге.
   
- Любит… любит, - смеется князь и увлекает барыню под руку по мраморной лестнице с дорогими коврами, внизу которой в парадные двери, раскрытые настежь, бьет такое яркое солнце, какого в наших хмурых местах никогда не бывает…
   
У подъезда стоит, танцуя от нетерпения, буланый жеребец Адонай, за которого в свое время запороли дурачка Недотяпу, недаром жеребца кормят гречихой, ишь, какой лосный, как в зеркало можно глядеться… А Адонаю на шею кобыла Аврора, тоже хорошая лошадь, положила пятнатую голову со вздутыми ноздрями и большими ушами, на ней всегда ездит князь, потому что она не трясет, а у князя давнишний недуг… несваренье…
   
- Борзых! - кричит властным голосом князь Копыто, подсаживает Рысачиху на Адоная и сам вскакивает, заметно любуясь своей ловкостью и выправкой. -Борзых!
   
- Ах, какой красавец и такой молодой в таком чине… люблю! - хотела кинуть Рысачиха признание, но они летят уже по широкой дороге, вдоль которой выстроились, как на параде, егеря со сворами гончих и узкомордых борзых, егеря одеты на заморский манер: шляпы с перьями от страусовой птицы, казакины разноцветные из дорогого сукна и по-военному того времени в обтяжку штаны… псы, как по команде, поднялись на задние лапы и отдают честь, по-солдатски приставивши правые лапы к ушам, а левые вытянувши в струнку, и егеря едва сдерживают их, откинувшись взад с перевязанными по поясу бечевами, гудят и звенят веселыми переливами охотничьи рожки, сладко от их голосов закатывается сердце и светлеют глаза, пышут на солнце охотничьи ружья и лезвиями горят кривые ножи… и вот вдруг такое необъятное поле… изредка только встретится деревцо и поспешно посторонится с пути, по которому несется охотничья кавалькада.
   
Рысачиха впереди, рядом с ней князь, а сзади в почтительном расстоянии - гости… кто на лошади, кто на корове, а кто и просто, просунувши между ног большую жердину… вон… вон… на палочке скачет соседский помещик Бодяга… ой, как смешно… как смешно… или это издали кажется только?
   
- Куда мы скачем, князь? - спрашивает, подпрыгивая в седле, Рысачиха.
   
- На Черную речку, - слышится веселый голос, - там всегда ложатся лисицы.
   
"Ох, эта речка, - думает Рысачиха, - издавна в ней топятся бабы и девки… как бы чего не случилось!"
   
Хотела она повернуть Адоная, тронувши чуть за узду, но под ногами уже пролегла черная лента, и жеребец, остановившись на всем скаку, нагнулся к черной воде и тянет сквозь зубы, пофыркивая на Аврору, которая тоже припала к реке на колени.
   
Рысачиха смотрится, охорашиваясь перед князем, в прозрачно-черную струю, похожую очень на траур, который носила Рысачиха в первые годы после майора, с такой же рябью она от чуть заметного ветерка… но что это такое… что это такое: из выбившейся прядки волос как будто свесились и упали на глаза четыре седых волосинки.
   
- Это снег! - шепчет князь, щекоча Рысачихину щеку усами. - Это снежинки… и к вам очень идут!
   
Провела Рысачиха дрожащей рукой по волосам, отвернувшись в тревоге от князя, и они засеребрились, отражаясь в черной воде и мешаясь в ней с поредевшим золотом яркого отлива, которым барыня так в свое время гордилась.
   
- Князь, вы надо мной смеетесь, - горестно воскликнула Рысачиха, оторвавшись от своего отраженья.
   
- Ах, простите… простите… и в самом деле, совсем наоборот: вы запылились! - слышит она насмешливый голос. - Впрочем, не все ли равно… теперь вы княгиня!
   
- У княгини должны быть золотые волосы, - прошептала Рысачиха бочком и, заглядевшись на крепкие икры, на которых напружились нитками швы, обронила на землю большую горжетку из той самой диковинной лисы, которую когда-то еще затравил майор на этом месте.
   
- Ах, смотрите, княгиня: у ваших ног играет лисица.
   
Рысачиха вскрикнула от удивленья: и в самом деле, совсем живая лисица расправила хвост и бросилась в сторону, полыхнув в глаза золотистым пламенем, барыня дернула Адоная за уздечку и поскакала за зверем… катится по полю быстрый комок, Адонай вытянул шею, и под его копытами улетает земля, но лисица становится все меньше, все меньше, унося с собой отливающий золотом хвост.
   
"Это она у меня косу украла", - думает Рысачиха, стиснувши зубы и не отрываясь от зверя глазами. - Адонай… Адонай!.. - кричит она не своим голосом и хлещет со всей силы ременным арапником в бок. - Адонай, Адонай!
   
Со всех сторон заулюлюкали, загугукали егеря и облавщики, и мимо барыни вдруг проплыла в воздухе вытянувшаяся в стрелку княжеская борзая, а хитрый зверь, почуявший гибель, свернул с прямого пути, завидевши в эту минуту лохматые кусты и редкие деревья, которые вдруг вышли на горку и стоят, дожидаются и издали машут зверю ветвями.
   
Но где же уйти лисице от такой редкой собаки!
   
- Адонай, Адонай! - задыхается Рысачиха.
   
Борзая наддала, понявши уловку, вот уже вытянутая морда собаки сравнялась с хвостом, и теперь уже зверю конец, некоторое время они несутся в таком положении, но вот лисица присела, борзая влипла ей в желтую спину и, несколько раз перевернувшись, покатилась кувырком через голову вместе с зверем в зубах, стиснутых в мертвую хватку.
   
Рысачиха закрыла глаза, как бы боясь, чтобы не обманула собака, и со всей силы жеребцу всадила арапник.
   
   
***** 
   
Когда Рысачиха соскочила на землю, то ни князя около нее не было, ни гостей никаких вдали не видать, стоял кругом густой стеной можжевельник, и над можжевельником вытянулись голые ольхи, словно мужики с непокрытыми головами, а где-то, должно быть за многие версты от этого места, звенел чуть слышно охотничий рог, выводя веселую фиоритуру к окончанию охоты.
   
Рысачиха осмотрелась с испугом, приготовила нож, но, поднявши полы можжухи, разглядела под ней не лисицу, а лежащую навзничь Аленку, у которой, откинутый в сторону, ярко золотился вместо косы лисий хвост.
   
- Аленка… ты тут, дура, откуда? Вот где ты снюхалась с кузнецом!.. Вставай сейчас же, а то приколю заместо лисицы! - закричала Рысачиха на девку.
   
Но Аленушка, видимо, крепко спала, не ответила ни слова барыне и только голову на другую руку переложила.
   
- Аленка! - закричала еще громче Рысачиха и взмахнула кривой ножик над девкой.
   
Но не успела Рысачиха его опустить, высмотрев прореху у самого сердца Аленки, - кусты зашевелились, словно кого пропуская, пошел шелест по веткам и треск, и перед самыми глазами Рысачихи вдруг выставились саженные плечи, тележным колесом выкатилась могучая грудь, сверкнули глаза, как осенние молнии, и к плечам протянулись жилистые, словно веревками перевитые руки.
   
- Буркан, - выронила нож Рысачиха и закричала: - Люди.. лю…ди!.. По…мо…ги…те!..
   
   ЖЕНИХИ 
   
Тут и в самом деле Рысачиха во сне закричала так громко, что сама от своего крика проснулась…
   
…В окна бил резкий после затянувшейся непогоды солнечный свет, веселые зайчики играли на медной ручке створчатой рамы, а за стеклом деревья расставились в белом пуху столь неожиданной белизны в первый миг пробужденья, что голые ветки казались картинным рисунком, отставшим с голубого полотна плывущего невдалеке за околицей по-зимнему тихого неба…
   
- Фух, какой страшный сон! - Рысачиха провела по волосам, рассыпанным по подушке, и схватилась за зеркало. - А ведь и в самом деле, сединки! Как это раньше я не замечала?.. Непременно надо будет сегодня же с князем покончить, а то ведь… вдруг на попятный?..
   
- Аленка! - закричала Рысачиха и дрогнула с последней мыслью голым плечом, с которого съехала за неспокойный сон кружевная рубашка.
   
Но никто на ее крик не появился.
   
- Аленка-а! - вышла из себя барыня, спуская с постели голую ногу и нащупывая на коврике туфли, но ни дверью нигде не хлопнут в ответ Рысачихе, ни на улице никто не проголосит, провинившись пред Савишной; тикают только в углу на камине часы да тревожно бьется под пышной грудью еще не пришедшее в себя после страшных снов сердце. - И в самом деле, разладилась девка! Выпороть надо… Ни разу еще не пороли!
   
Рысачиха соскочила с высокой постели и, не умываясь, накинула на себя из верблюдовой шерсти халат, забравши волосы в чепчик.
   
Выглянула барыня, чуть приоткрывши дверь, как бы желая застать Аленку врасплох, и в щелку, к большому своему удивлению, разглядела: на пороге в противоположных дверях, уставившись с недвижностью в сапоги, стоял Никита Мироныч и перебирал в руках заячью шапку.
   
- Мироныч, - откинула дверь Рысачиха, - ты что это тут столбом выставился? Кто тебя звал?
   
Никита Мироныч, по своему обычаю, ботнулся на пол и стукнул в него лбом, как на молитве.
   
- Прости, Христа ради, матушка барыня, без зова явился! Дела, матушка барыня, понудили… такие дела!
   
- Ну, ты с этими делами… не успела глаза раскрыть, а ты уж с делами… что они, дела-то твои, убегут?.. - недовольно проворчала Рысачиха, завязывая на халате шелковый пояс.
   
- Ждал, матушка барыня… когда вы проснетесь.
   
- Еще бы не легче: ввалился прямо в постелю. Ты последнее время тоже что-то лишнее начинаешь говорить… смотри у меня, Мироныч!
   
- Простите, матушка барыня… по простоте!.. По невиновности больше!
   
- Ладно… вставай… прощаю! Во-первых, где Аленка?..
   
- А эн она, сука, - сказал староста, подымаясь с полу и показывая рукой на окошко, - под самыми окнами у вас, стерва, на яблони удавилась…
   
- Что-о? - взвизгнула Рысачиха, подскочивши к окну и сразу от него отшатнувшись. - Да как она смела?..
   
- В жизни да смерти, говорится пословица, матушка барыня, один бог волен, - прошептал Никита Мироныч, перебирая шапку в неловких руках, которые ему всегда в присутствии барыни очень мешали.
   
- Ну, ты, пожалуйста, без этих пословиц! - оправилась барыня от испуга. - Прикажи немедленно снять и зарыть на Коровьем погосте… без отпеванья! Удавленников нельзя хоронить с молитвою по религии…
   
- Слушаю, матушка барыня, это точно, с веревкой на тот свет придешь, ни в ад, ни в рай не попадешь!..
   
- Вот что, Мироныч… кликни-ка Савишну… Вчера я малость велела ее попороть… небось глаза стыдно теперь показать старой дуре!
   
- Ох, матушка барыня, сколько раз я вам говорил да выговаривал, чтобы вы никого не пороли, меня не позвавши… хотя, конешное дело, порка не свадьба, и не зовете, так обида в этом небольшая!
   
- Ты что?.. Учить меня собираешься?! Да что ты, Мироныч? Савишну, говорю, позови!
   
- Нету, матушка барыня, Савишны больше!
   
- То есть как? - схватилась Рысачиха за ворот халата, из которого глядели на старосту белоснежные кружева и тонкой струйкой стекала с шеи барыни с маленьким крестиком сбоку золотая цепочка.
   
- Так, - собрал староста на лбу из морщинок гармошку, - запороли! Обрадовались егеря, что и ключница ввалилась в беду, и вместо трех палок… до последнего издыхания!.. Под палками и умерла, и язык вывалился на солому!
   
- Да я же сказала Хомке, что только три палки?.. - опустила барыня руки.
   
- Хомка до Марьи Савишны, матушка барыня, давно добирался! - стряхнул Никита Мироныч гармошку. - Говорит, клюшница у барыни первая наушница, это она, говорит, мешает мне высватать Аленку. Погоди, говорит, я заверну на голову хвост этой вороне!
   
- Мироныч, что же это такое? - присела барыня в кресло. - Не верится даже, чтобы из-за одной девки столько народу перемутилось! Позови Хомку, я ему покажу!
   
Никита Мироныч потупился опять в сапоги и не сразу барыне ответил.
   
- Да ты еще что? Позови, говорю, Хомку! Ключницу запорол… Да знает ли эта образина, что он со мной сделал? Кто у меня теперь будет рыжики разносолить, капусту шинковать и квасить?
   
- Да, была мастерица, - вздохнул Никита Мироныч, сам не понимая, с чего он в этот разговор так охрабрел перед барыней, - да теперь уж, как сами часто вы говорили, стала Савишна дура давишна!
   
- Сам дурак… Как ты смеешь?.. Позови немедленно Хомку! - вскочила барыня и замахнулась на старосту ручкой.
   
Никита Мироныч наклонил голову и не торопясь отвесил барыне поклон:
   
- Нету, матушка барыня… нету и Хомки!
   
- Что… о… о… о? Что ты еще говоришь?.. Да что ты, Мироныч, в уме?..
   
- В полном разуме, матушка барыня… Не хотел вам вываливать всего, без остачи, а то и в самом деле не поверили бы и, чего доброго, велели бы отпороть…
   
- Говори! - неистово закричала барыня.
   
- Слушаю, матушка барыня! Хомка, видите ли, как вышел после Савишны с конюшни, а ведь вы сами ему приказали выдавать на такой случай заливухи сколько захочет, вышел из конюшни и прямо к Буркану… разбудил его и давай над ним выхваляться: дескать, что, взял, кузнечьи мехи, что-о… выкусил?.. Не видать тебе Аленки как своего затылка… для меня у барыни устроили, дескать, даже смотрины… а тебя, хучь ты и Буркан, посадят на аркан, кузнечными гвоздями кормить будут… Ну, кузнец, конечное дело, слушал, слушал, а потом вышел, схватил дурака за заднюю ногу да и шарнул со всего размаха, раскачавши, об угол… Теперь у Хомки, лежит в съезжей, что голова, что творожная лепешка… родная мать не узнает!
   
- Буркан! - тяжело передохнула барыня во время рассказа старосты. -Словно чувствовала, что так будет! Связать! - опять закричала барыня. -Что мне теперь с этим народом делать без Хомки?.. Господи боже, да что же ж это такое?
   
- Связан, матушка барыня… связан… по рукам и ногам.. ужищами связан! Сам без поперечки в узлы руки просунул… вяжите, говорит, меня, православные, вяжите крепчее, не то такого еще натворю! Крепился, крепился, говорит, и на вот - не докрепился! Ну, да и у телеги, говорит, гуж лопает, не токмо что терпенье у человека!
   
- Связан?! Связан?! - обрадовалась Рысачиха. - Ужищами?.. Не вырвется?..
   
- Да что вы, матушка барыня?.. Такой тихий парень!.. Он и не думает рваться. Говорю, что сам дал связаться!..
   
- Заковать! Слышишь: заковать! Нагнать на ноги кольцо убийце!
   
- Слушаю, матушка барыня, слушаю, - поклонился Никита Мироныч, -говорится, годится опаска и в пост и в паску!..
   
- Ах, Мироныч, как только мне теперь сообразиться с этими… проклятыми… женихами?.. Да что же ж это такое?..
   
Староста затеребил заячью шапку, не предвидя ничего хорошего в таком расстройстве барыни, а Рысачиха упала в волнении в кресло и закрылась рукой… В это время как будто издалека сначала, так что можно было подумать, что просто от всего происшедшего в такую страшную ночь звон в уши ударил, а потом все слышнее, слышнее, как раз в это время затилинькали за окном веселые колокольцы: тинь-диль-линь-тень-длинь-тень-дон! Тинь-диль-линь-тень-длинь-тень-дон! Кто-то подъезжал к барской усадьбе, собаки в загоне враз залаяли, завыли на разные голоса, разобравши нехитрую музыку звонков князя Копыты, которые приходилось им слышать всегда перед охотой, Рысачиха просветлела лицом, приподымаясь понемногу и прислушиваясь, ахнула вдруг и подбежала к окну, а Никита Мироныч вытянулся на носочки, заглядывая через плечо барыни на дорогу, которая сначала путалась в голых ветках опавшего сада, а потом черной лентой убегала в поле уже наполовину со стаявшим снегом.
   
- Князь! - радостно передохнула Рысачиха. - Спаситель! Мой избавитель! Ах, какой, если б ты знал, страшный сон я сегодня видела ночью, Мироныч!
   
- Полноте, барыня… чего вам бояться… сторожа всю ночь вокруг дома ходят… да и сон-то сегодня толь до обеда!
   
- В самом деле… как раз ведь обед… как я с тобой заболталась… боже мой, а я еще не одета… беги… беги, принимай!
   
Рысачиха бросилась в спальню, а Никита Мироныч повернулся на каблуках, чуть не упавши, и побежал по коридору.
   
   
***** 
   
Когда вышла Рысачиха, первый раз в жизни управившись с пышной срядой без девки, к именитому гостю в приемную, Никита Мироныч уже успел рассказать обо всем происшедшем за эту ночь, и князь стоял у окна, под которым висела Аленка; на застывшем лице его лежало как будто волненье, хотя князь был немного с рябинкой, и все, что у него творилось в душе, на лице было словно закрыто тонкой рогожкой.
   
- Здравствуйте… князь… как только я вам рада! - пропела Рысачиха, увидевши князя. - Ах, не смотрите… ради бога, не смотрите!.. Такая наглость… я никак в себя прийти не могу! - протянула барыня руку подходящему дрыгающей походкой князю Копыте.
   
Князь в самом деле напоминал с лица большую подкову, прибитую ради счастья к высокому входу… Был он непомерно высок и от такого высокого роста казался очень худым и тщедушным, хотя, может, таким на самом деле и не был… Грудь у него вгибалась в мундир, отчего получался всегда нарочито вежливый вид, как будто князь никак не разогнется в поклоне, и короткие руки с проступившими четко синими жилами были привешены с первого взгляда очень непрочно и казались совсем ненужными и лишними при таких длинных ногах. При всем этом князь дрыгал при малейшем движении правой коленкой, всем телом валясь на этот бок.
   
- Раиса Васильевна… ангел души моей! - приложился князь Копыто к оголенной Рысачихиной ручке немного пониже плеча. - Рад и я бесконечно!
   
- Мироныч, ступай! - стрельнула барыня в старосту бровью.
   
- Нет… нет, Раиса Васильевна… пусть Никита останется… на минуту… он тут мне рассказал обо всем довольно подробно, и я хочу вам, ангел, с места, так сказать, в карьер предложить одну… одну испытанную меру. - Голос у князя был очень приятный и рот полон зубов.
   
- Ах, князь, как я вам благодарна! - показала Рысачиха на кресла.
   
Князь, придерживая незаметно правую ногу и немного исказившись в лице, опустился против Рысачихи, а Никита Мироныч вытянулся на пороге палкой и уперся в резной потолок.
   
- Я, ангел Раиса Васильевна, давно уже хотел вам сказать, да как-то случая не подходило. Вам надо в корне изменить способы наказанья…
   
- Отменить? Что вы, князь, что вы, разве возможно?
   
- Да нет, нет, Раиса Васильевна: изменить. В наказаньях, главным образом, важен, так сказать, общий пример! Общий пример!
   
- Не понимаю, князь! Я всякое соображенье потеряла с этими мужиками! -махнула барыня ручкой.
   
- Понять очень нетрудно. Вы порете поодиночке, так ведь? А это и невыгодно, потому что на всех много времени нужно, и не так уж полезно. Надо, видите ли, сразу всех разложить, по слову Никиты, как будто бы после свадьбы, и березой обносить, так сказать, как опохмелкой, поровну всех!
   
- Ах, поняла: общая… общая порция!
   
- Совершенно правильно, Раиса Васильевна! Самое лучшее средство! Ты как полагаешь, Никита? Не вредно еще раз спросить: у нас с ним до вас уже был такой разговор!
   
- Очень даже разумно, ваше сьятельство! - встрепенулся староста и заморгал глазами.
   
- Ах, князь, я слабая женщина и совсем, совсем не могу сообразиться с народом, - откинула Рысачиха руку как бы в изнеможенье. - Однако, князь… что же, у нас сегодня не состоится охота? Снежок?!
   
- Снег не жилец на этом свете, матушка барыня… Третевысь такой же вот выпал, - вставил Никита Мироныч, кивнувши на окна, - а завтрева чернотроп будет!
   
- Никита правильно говорит, Раиса Васильевна, лучше я займусь у вас сегодня делами… вашими делами, и я вам покажу, как я бы поступил после всего рассказанного мне, и вы убедитесь…
   
- Ах, князь, ради бога… ради бога… Я только не смела просить! -уткнулась Рысачиха в платочек.
   
- Никита, - немного привстал князь Копыто, - наряди народ на середку, а егерей выстрой к парадному входу! Имеются розги?
   
- Целый сарай! - вытянулся Никита Мироныч.
   
- Отпарить! Распорядись также, чтобы мужики больше одних исподних не надевали!..
   
- У нас и так, ваше сьятельство, благо к тому больше одних-то ни у кого не бывает: баба сподники стирает, а мужик на печке сушится! - заиграл Никита Мироныч морщинкою.
   
- Пшел… живо! - взвизгнул, топнул ногой, и староста исчез, как виденье. - Умный мужик… хотя я люблю русскую мудрость!..
   
   
***** 
   
- Князь… садитесь поближе, - прошептала Рысачиха, - я так вас сегодня ждала, так ждала!
   
- Раиса Васильевна, вы знаете сами, что стоят для меня такие слова! -подкатил князь кресло в упор к Рысачихе.
   
- Я… сегодня решилась… если вы не отдумали?!
   
- Рая… Рая… боже, какой вы мне открываете рай! - Князь свалился с кресла и стал перед Рысачихой на одно колено, вытянувши другую ногу, как показалось Рысачихе, непомерно далеко.
   
- Жених мой… жених! - томно проворковала Рысачиха и упала князю головой на плечо.
   
- Рая… Рая… сыграй мне мою любимую… в ней столько нежности… столько красоты! - шептал князь, еле сдерживая Рысачихину грудь.
   
- Ах… как я счастлива, - откинулась барыня, - как я снова счастлива!
   
- Вы - мечта всей моей жизни, - привстал опять князь на колено, -ваш покойный супруг и мой лучший друг…
   
- Ах, не надо… не надо, князь, вспоминать… Я так счастлива снова! - томно проговорила Рьгсачиха, отстраняя князя рукой и поднимаясь.
   
- Рая… ради бога… ту… нежную… в ней столько молодости, красоты!..
   
Рысачиха открыла клавесинную крышку и тронула еле слышный первый аккорд, князь откинулся в кресло и закрылся рукой; вся комната как бы наполнилась сразу затаенным душистым дыханьем невидимого существа, поющего о человеческом счастье, о молодости с розовой зарей за плечами, о девушке с золотыми волосами и с лицом, похожим на весеннюю розу, в которой еще не показались шипы.
   
И ни князь, ни барыня в своем позднем очарованье не заметили, как быстро в это время, как бы боясь опоздать, насунулась на село Скудилище черная туча… Засиротились в нахлынувшей полумгле убогие избенки, как бы уже не видя больше исхода и пятясь от барской усадьбы подальше в овраг.
   
Прогудел сходский колокол, по селу забегали мужики, сильно размахивая руками, пулями зашмыгали ребятишки, полоумно бабы заголосили, хватаясь за щеки, и рваные снежные пятна, кой-где оставшиеся на дороге, были похожи из барских окон на белые головные косынки, оброненные на бегу перепуганными девками в грязь…
   
Село Скудилище готовилось к порке, какой и у барыни Рысачихи не бывало еще сроду-родов…
   
   
***** 
   
…Но не будем, не будем омрачать душу столь тягостным напоминанием старины, описывая картину свирепой расправы с ни в чем не повинными рысаками, которые если и были в чем виноваты, так разве лишь в том, что и впрямь не перепутаны ль вечные прекрасные строки о правде, добре и человеческой справедливости здесь, у нас, на земле, не перепутаны ль строки в той книге, которая, как верили деды, лежит на высоком облаке в небе, как на подставке, раскрытая перед очами создателя в часы восхода и заката на самой середке…
   
…Но сроки сбываются… но время… плывет…
  
  
   
    
Глава восьмая 
    
БАРИН БОДЯГА 
   
   ВЕРНЫЙ ДРУГ 
   
Чудные и непонятные для простых мужиков дела повелись у барыни Рысаковой после того, как князь Копыто, устроивши в селе небывалую порку, увез с собой из Скудилища кузнеца, закованного в цепи, для передачи за убийство Хомки начальству…
   
Разговор о том, что барыня помолвилась с князем, долгое время не слезал с языков… кто говорил, что будет теперь еще хуже, а кто, напротив, обнадеживал и себя и других переменой.
   
По слухам, у князя хотя бы и порют, но порют один раз только в месяц, притом же порют всех сразу, а потому и не так уж обидно!.. На людях и смерть красная, хотя бы и напрасная!
   
Вот вернется из Питера, куда князь, по словам Никиты Мироныча, поехал гостей звать на свадьбу, отпразднуют, отвеселятся, и пойдет все по-другому, хотя оно, конечно: хрен редьки не слаще!
   
Но пуще того сгорбатились избы с ничем не прикрытой убогостью и нищетой, захлестали их в осенние непогоды дожди, загнавши с одного конца в темную глотку большого оврага, и ветры надули продыры на рубищах пологих соломенных крыш…
   
…Словно в неизлечимом недуге, обнажая иссохшие ребра, сползли с избенок изношенные балахоны осочных пелег и уныло уставились в землю перекошенным зраком окошки, как будто терпеливо пытая ее, скоро ли она, бездыханная, примет их с искалеченными мужиками, и в самом деле теперь пригодными более к побирушничеству, чем к топотливому труду у земли, с бабами, вытянувшимися в заботе, в работе, словно глисты, и шелудивыми ребятишками, от которых ни смеха никогда не услышишь, ни игры или забавы какой не дождешься, - скоро ли примет их со всем скарбом в свои темные недра, укутавши белым саваном на вечное упокоение?..
   
…Так прошла ненастливая, перевитая холодными туманами осень, то с неправдышним снегом, то с уливным дождем, и только изредка золотился с барской усадьбы последний кленовый листок, похожий на девичью ладошку с расставленными пальцами как бы ради защиты; низко и лениво помахивая намокшими под дождиком крыльями, тянулись через село гуси косяками и тонкой бечевой журавли, с гоготом и курлыканьем потрафляя, должно быть, в то самое далекое царство, куда, собирая по добрым людям Рысачихин оброк, может, ушел и мужичишка-чудачок Недотяпа, и хмуро за ними, как будто еще хорошо не разобравши дороги, плелись изо дня в день низкие облака, как калики, подергиваясь к вечеру чернью и хмуростью и подолгу застаиваясь над взгорьем с несобранным льном, как будто додумывая над ним суровую мужицкую думу…
   
Сами при виде этой картины повисали у мужиков и без того отбитые руки и ноги, не слушались и не переступали дальше порога, у которого земля, кажется, на добрых пол-аршина в глубину расступилась и сверху разлезлась, словно по блюду кисель.
   
Как тут в такую пору дашь от барыни тягу?
   
Выйдешь за околицу и в глиняной жиже на смех людям последние лапти оставишь…
   
Да и после княжеской порки редко у кого вправились кости и затянулись рубцы, с рубахами, приросшими к битому телу; залегло Скудилище по печкам, обобрав на гумнах все лопухи для утишения жара, охая и почесывая спины в ожиданьи зимы и какой-нибудь еще новой неотвратимой напасти, и только бабы с темным по неотложному своему домохозяйству труском поспешали к колодцам, страшась друг дружке попасть на глаза… Ох, темные, непроглядимые ночи с волчьим воем у подворотни, с недужливым ветровым подвывом в трубе, от которого, кажется, захвораешь безо всякой болезни, дни-скупердяи с неправдышним светом, за которые ни одной поделки мало-мальски не успеешь доделать, кто вас так терпеливо, кроме русского мужика, выносил да и теперь еще глухими местами выносит?!
   
   
***** 
   
Но как-то совсем незаметно свалился за непогодой важнецкий зазимок и заковал охряслую землю… В ночь повалил с неторопливой важностью снег, окуталась сразу земля, и по нетореной пороше напересек улицы пугливо запрыгали поутру следы от валенок и бабьих чуней, а к обеду с веселыми звонками, оставив сзади себя вдоль всего Скудилища широкую атласную ленту, прокатили к барской усадьбе кибитка и за нею вслед ковровый возок, в котором сидел соседский помещик, мелкопоместный барин Бодяга, и с ним два брата, тоже помещики, Кушаковы…
   
Мужики, заслышавши еще издалека малиновый звон, не знали, куда головы сунуть: а вдруг вернулся с дороги барынин нареченный, до Питера не доехав?..
   
Пойдут развлеченья, облавы на каждое утро, не только мужикам и бабам, зайцам в лесу и то покоя не будет, осподам удовольствие, а тут - застуда и чирьи, от которых потом всю зиму не налазишься в печку!..
   
Но вскорости после приезда гостей прибежали впопыхах дворовые девки с усадьбы и такое разнесли по селу, от чего у мужиков от большого удивления оттопырились уши: действительно, приехал соседский барин Бодяга, которого барыня не очень жаловала и всегда за столом усаживала с самого краю, ради шутки поила после дорогих вин уксусом, керосином и лампадным маслом, а с ним вместе два брата, помещики Кушаковы, похожие друг на дружку, как сорочьи дети, вплоть до бородавки у каждого на левой щеке, так что, как любила барыня над ними подтрунить, их даже путали жены, и столь бессловесные оба, что никакое угощение не развязывало у них языки… ехали будто запросто к барыне спрыснуть первый снежок и поцеловать барыне ручку, а по дороге как раз нагнала кибитка, и в этой кибитке оказался чиновник Подсбруев из Чагодуя, судейский, орденов у него - курочке клюнуть негде, бородища как у попа, и важность такая… расхаживает по всему дому и распоряжается, словно хозяин, все ему выложи да покажи, и вилки и ножи, а барыня с наплаканными глазами и вздувшимся носом от такого непредвиденного беспокойства ходит за ним по пятам и только прижимает к сердцу платочек…
   
Бодяга с братьями Кушаковыми хотели было, узнавши, в чем дело, поворотить к дому оглобли, но барыня чуть не со слезами упросила остаться, а Бодяге незаметным образом сунула в рукав сторублевку, моргнув на чиновника с орденами… Бодяга ткнул будто за фалды, а он и внимания никакого не выказал, переписал все в приемной и подвесил на ниточках сургучи…
   
- Взять взял, ирод, - шепнул барин Бодяга, отозвавши Рысачиху в сторону, - а медальки все же навесил! Вы бы, знаете-понимаете, ему еще сторублевик, а то и сразу три штуки… видно, что ему одной мало, жаратку!
   
Барыня не выдержала таких бодягинских слов и заголосила, как деревенская баба:
   
- Спасите… разбойники… грабют!
   
И хлопнулась на пол…
   
Бодяга отскочил от барыни, братья Кушаковы схватились за сердце, а чиновник Подсбруев со строгостью посмотрел на барыню, у которой даже глаза закатились, и бровью не повел от таких оскорбительных слов.
   
- Обычные в таких случаях нервы! - развел он руками перед Бодягой, который все время совался ему под ноги со сторублевкой, улучая минуту сунуть деньги за фалды, но, должно быть, так и не улучился, совравши барыне, а тут, не зная, что ему в таком курьезе с барыней делать, а самое главное, куда теперь девать сторублевку, забежал с поклоном за Кушаковых и незаметно опустил себе бумажку в карман. - Вполне понятная женская слабость! Однако, господа, вам придется остаться и дальше присутствовать при описи имущества помещицы Рысаковой, не брать же мне понятых, разумеется, из ее мужиков?!
   
Братья Кушаковы гмыкнули и поклонились, уставившись в ордена, а барин Бодяга выбежал стремглав в коридор и заорал хриплым тенорком:
   
- О, лю…ди…и…и, во…о…о…ды! Бары…ня помира…ает!
   
   
***** 
   
Оттого ли, что Рысачиха так неожиданно на полу растянулась, аль потому, что барин Бодяга, сделавши страшное лицо, так заорал в коридоре, только на этот крик не только никто не отважился показаться, но даже Никита Мироныч, который стоял во время описи в уголку и ожидал от барыни распоряжений, даже Никита Мироныч от великого испуга бросился вместе со всеми задним ходом на улицу через людскую, оставивши барыню в таком ее положении безо всякой защиты.
   
Что там дальше творилось в селе Скудилище, никто хорошо сам не видел, и только потом уж, через десятые руки, со слов Бодягиных крепостных, с которыми барин Бодяга по малоимуществу своему был на короткую ногу, пошли разговоры, и если по ним рассудить, то кой-чему тут можно поверить, но и усомниться можно во многом…
   
   
***** 
   
По этим рассказам так все выходит, что и барин Бодяга даже всего не мог видеть своими глазами, то есть сколь благополучно чиновник, сопровождаемый двумя братьями Кушаковыми, управился с описью у майора на половине, потому что, когда Бодяга вернулся из коридора, никого не дозвавшись, чиновника с братьями Кушаковыми он уже не застал, и куда они воспоследовали, шут их там знает, братья Кушаковы были известные гмыкалы и немтыри, если тут что и случилось, то об этом можно только догадываться и строить разные предположенья… тем более что барыня по возвращении Бодяги лежала в полной бездыханности по-прежнему в приемной и никаких знаков к жизни не подавала…
   
С барыней тут и занялся Бодяга…
   
…Вспрыснул ее одеколоном, поцеловал несколько раз неподвижную ручку и так прилаживался и эдак, приводя барыню в свои чувства, наконец расстегнул даже лифчик под шелковым пеньюаром, чтобы не стеснялось дыханье, когда же Бодяга неосторожно ткнулся в открытую грудь холодной рукой, в то самое место, куда за корсаж барыня прятала деньги, Рысачиха чуть приоткрыла глаза и так поглядела на Бодягу, что тот упал перед ней на колени с невинным лицом, сложил руки и запричитал:
   
- Слава… слава создателю… вы не умерли… вы живы!
   
Рысачиха сразу оправилась в такой неловкости и поднялась на ноги, чуть пошатываясь и опираясь Бодяге на локоток:
   
- Спасибо… спасибо… вот верный друг! - спокойно сказала она, запахивая грудь. - У меня такие, Бодяжка, все время несчастья…
   
- К счастью… к счастью, Раиса Васильевна… вернейший признак, знаете, к счастью и к большой-большой удаче… По соннику так!
   
- Ален… лен! - вздумала было Рысачиха, очевидно и в самом деле еще не совсем пришедши в себя, позвать девку, но тут же осеклась. - Ах… я и забыла… Бодяжка, какой неблагодарный народ!
   
- Свиньи-с, свиньи-с, Раиса Васильевна, истинные свиньи. Только сказать: барыня чуть не умирает, а они… хоть бы рукой кто пошевелился. Обрадовались даже как будто. Ах, действительно, свиньи… тупорылые…рылые свиньи… Раиса Васильевна!
   
- Спасибо… спасибо… Проводите меня, пожалуйста, в спальню.
   
- В спаленку, в спаленку… Бай-бай, бай-бай… Ах, Раиса Васильевна, понимаете, все пустяки на этом свете, во-первых, а во-вторых и в-третьих, я, знаете, на вас прямо дивлюсь и удивляюсь, как вы… с таким, можно сказать, значеньем допускаете… подобные вещи… Съезди вы в Питер, понимаете, шепните кой-кому на ушко, и еще неизвестно, чем может, знаете, кончиться дело?
   
- И то думаю, - сказала Рысачиха, проходя под руку с барином Бодягой в спальню. - Ведь это ж, Бодяжка, разбой!
   
- Понимаете, Раиса Васильевна, - большая дорога!
   
- …И этот чиновник, - зашептала Рысачиха, - переодетый разбойник!
   
- Мошенник… с фальшивыми орденами! Правильно… правильно, Раиса Васильевна… мы его знаем!.. Мы его знаем! Понимаете, - тоже шепотком зачастил Бодяга, озираясь на двери, - известнеющий вольнодумец! Тюрьма плачет!.. Хотя, знаете, такой мастак огребать награды и ордена… черт его знает, понимаете, как у него это все так ловко выходит!
   
- А вы заметили: борода привешена?.. - присела Рысачиха на край широкой кровати. - Удивляюсь, когда не заметили… удивляюсь!..
   
- Вот еще скажете, понимаете: не заметил!.. Что от меня ускользнет? Как же, как же… я даже, грешный человек, хотел за бороду так… чутильку дернуть, посмотреть, что из этого выйдет, да ведь сами понимаете, все же ведь страшно… А вдруг она у него, знаете, все же своя? Или так крепко прилеплена, что ее соленой водой не отмочишь, - ведь какой проходимец! Все может статься! Камфуз… скандал может выйти… Ложитесь, ложитесь, Раиса Васильевна. Закиньте прекрасные ножки и не обращайте, знаете, на меня, что я человек мужеского племени… Извольте, извольте, я вам помогу!
   
- Спасибо… спасибо… не надо! - потонула Рысачиха в пышно взбитой перине, съежившись и подбирая подолы под ноги. - Ах, как устала!
   
- Баиньки… баиньки… почивайте и чувствуйте, что вы за мной, как за каменной стеной… да-с, я дворянин и ваш давнишний слуга и поклонник! Пока вы покоитесь в объятьях морфея, я, знаете, в щелочку, в дырочку… все, понимаете, прослушаю и высмотрю; и может даже, шут его знает, понимаете, придется пока сунуть ему еще сторублевку?!
   
- Это ж, Бодяжка, грабеж… как он смеет! Ах, если б был здесь… князь… Зачем, зачем он так некстати уехал?
   
- О… о, князь просто бы велел его отодрать на конюшне! И дело с концом! - Сорвал Бодяга висящее в изголовье лебединое опахало и замахал им на Рысачиху с такой яростью, что барыня невольно зажмурилась и уткнулась в подушку. - Больше, понимаете, ни звука, ни слова… полный, полный покой. А завтра… с прекрасной зарей, знаете, прямо надо ехать к царю… изложить жалобу прямо к стопам! Потому что и в самом ведь деле, этто что ттакое?.. Конечно, конечно, так оставить нельзя… так их совсем избалуешь! На голову сядут, на спину залезут! Нельзя, Раиса Васильевна, невозможно. Если вы, знаете, не поедете сами… так я, как дворянин, я сам пешком побегу! С мешочком пешочком пойду! Спите… спите… Раиса Васильевна… я здесь на страже! И, знаете-понимаете сами, если бы у вас, без долгих слов говоря, нашлась тут под рукой полынь или какая другая настойка, так я бы, ей-богу… слова не вру… простоял бы здесь до утра и завтра же с вами вместе поехал! На себе бы понес!.. Честное слово вам дворянина. И добьюсь… и понесу, знаете… и достигну!
   
Рысачиха мечтательно приоткрыла глаза, а Бодяга закинул ножку за ножку и преобразился в улыбку; одним только вращением небесной голубизны глаз барыня показала Бодяге на шкапчик, убранный перламутром, и прошептала:
   
- Ах, Бодяжка… как я в тебе ошибалась… какой ты обходительный человек… Значит, не сердишься, что при князе я напоила тебя в прошлый раз керосином?
   
- Во-первых, не керосином, а… боговым маслом… Это для души даже полезно, а во-вторых и в-третьих, Раиса Васильевна, что вы, что вы… Как же можно иметь на вас сердце? Понимаете сами… никак, никак невозможно…
   
Бодяга, вытянувши приятную лысинку с розовым отливом, достал граненый графинчик, поглядел на свет и причмокнул, налил себе пузатую, а барыне маленькую рюмочку с золотым обводом по краю:
   
- Вам… знаете, полагается узкую талию… не рюмочка, невинная девица!
   
Рысачиха с царственным видом приняла подношенье, чуть привставши в постели, а Бодяга состроил постное рыло и затянул, как псаломщик:
   
- Не пе-е-ейте ви-ина-а, ви-ино-о есь блу-уд!
   
Рысачиха смешливо зажмурилась и замахала ручкой, оглянувшись на дверь.
   
- Я вполголоса, Раиса Васильевна… в пол-октавы, знаете… ви… ви-ино есь блу-уд… а кто не пи-иет, тто-от плу-у-у-ут! Хе-хе-хе! Кушайте, Раиса Васильевна, а завтра мы с вами, знаете, прямо к стопам!
   
- Ах, Бодяжка, не поминай! - Рысачиха поднесла рюмочку к порозовевшим губам и снова откинулась на подушку. - Удивляюсь, как таких разбойников держат на службе!
   
- Жулик, Раиса Васильевна! Форменный жулик с большой бородой! И эх, за ваше драгоценное, Раиса Васильевна, и… красоту! - Бодяга опрокинул в утробу, крякнул селезнем и хлопнул себя по брюшку. - Знаете, Раиса Васильевна… я, как друг, - присел он чуть на краешек Рысачихиной постели, - как друг, ей-богу, вы такая необыкновенная… венная, понимаете, женщина… ей-богу, не вру!.. И как это вы только решились… я, конечно, дрожу, говоря такие слова… конечно, князь, высокое званье и все там такое… но ведь у него… зубы… вставные… вставные, ей-богу, не вру… хотя, конечно, вы не обращайте вниманья… никакого вниманья на мои слова… никакого вниманья не обращайте… я, как вам известно, человек мужеского племени и тоже чувства имею… но не буду… не должен… конечно… Налить? - вдруг оборвал тираду Бодяга, взглянувши в огненные глаза Рысачихи. - Выпьем еще по лампадке?..
   
- Фух, какой пьяница! - сжеманилась барыня.
   
- Пьяница… пьяница… а делишко тянется! И эх, Раиса Васильевна!
   
- Бодяжка… какую побольше! - простонала барыня.
   
- С удовольствием… с превеликим… я такого вам кучера сейчас преподнесу! В три обхвата!
   
Рысачиха протянула ему обнаженную руку и после сочного поцелуя, когда Бодяга думал было разогнуться, ничего еще не подозревая, схватила его за ворот, и он сразу пошел на дно теплой перины, чертя сапогами по стенке.
   
   МАЙОР И ТРИ ПУШКАТЕРА 
   
Должно быть, пропановался барин Бодяга в барыниной спальне довольно изрядное время…
   
- Да и выпили-то мы, - подмигивая, потом рассказывал барин Бодяга, -совсем пустяковое дело, а туманы… туманы, знаете, такие пошли, все закружилось, завертелось… люблю… люблю… когда перед глазами все движется и сам ты летишь… как планета…
   
С сильно помятым брюшком, которым Бодяга гордился, как украшеньем, поглаживая его всегда любовно и складывая на нем калачиком ручки, барин Бодяга, когда барыня и в самом деле безмятежно заснула, съехал с кровати мореного дуба и в полынных туманах вспомнил вдруг про своих приятелей, братьев Кушаковых…
   
- Эх… дураки!.. - прищелкнул Бодяга, оглядевши опустевший перламутровый шкапчик. - Млекососы!
   
Привставши на носки и расставивши руки для большей устойчивости, вышел кой-как барин Бодяга из барыниной спальни и закружился по приемной, в которой уже стоял полумрак, должно быть, от плотных занавесей и хмурой погоды… Все предметы вдруг получили любимую Бодягой чудесную силу вращенья, не двигаясь с места; подошел к окну, и за стеклом в саду деревья встали кверху ногами, стремглав опрокидываясь вершинами вниз, а сверху совсем уж бог знает откуда повалила белая вата, взглянул на диван, и он кувырнулся на бок, словно пьяный мужик, откинувши ножки, а подсвечник на столике так размахался перед носом у Бодяги хрустальными розетками, куда вставляются свечи, как будто хочет Бодягу ударить…
   
В таком смятении стал Бодяга рассматривать дверь на половину к майору и не сразу поймал ее за медную ручку (плавала эта ручка в глазах золотой рыбиной с большими плавниками у головы и хвоста), повернул ее Бодяга, просунул голову и, не успевши ступить в другую комнату, завязился в двери, должно быть зацепившись за жабры оттопыренным сбоку карманом, в котором была сквозная дыра.
   
Со спертым дыханием и столь бьющимся сердцем, что сам потом удивлялся, как это оно у него в ту минуту не разорвалось, Бодяга повел мутными глазами и чуть вбочок от себя разглядел: стоит в полной парадной форме с плюмажем в поларшина, со шпагой и пышно расправленной кистью на рукояти, с генеральской лентой через плечо и с такими яркими эполетами, что у Бодяги в глазах даже заныло, одним словом, в полном своем живом виде стоит будто бы перед Бодягой генерал Рысаков и, видимо по всему, о чем-то печально про себя размышляет.
   
"Вот так допился… ну и полынь! - про себя подумал Бодяга. -Покойники полезли в глаза… ишь, их превосходительство…"
   
- Да-с… вашество… вашество… - прошептал Бодяга, собрав в себе силы в таком неудобном положении. - Как изволите, вашество, себя чувствовать, смею спросить?
   
Майор оглядел Бодягу, словно в первый раз видит, будто раньше и встречаться не приходилось, и сначала ничего не ответил, а только еще сильней навалился на дверь… но когда Бодяга повторил свой вопрос слово в слово, майор нахмурился и качнул головой:
   
- Скверно, Бодяга… оченно скверно!
   
- Полноте, вашество, - вздумал Бодяга и дальше поддержать разговор. -Это у вас застарелая небралгия. Выпили бы рюмочку глинтвейну али мадеры, и все бы прошло!
   
- Я белую… больше с полынью. Бодяга… Бодяга… - зашептал вдруг майор, сложивши руки на орденах, - Бодяжка, спаси, идут… идут… слышишь?
   
- Нет, вашество, что-то не слышу!.. По-моему, это у вас за спиной мыши скребутся!
   
- Дурак, - шепчет майор, - ничего не понимаешь: повесят на грудь сургучи, и поминай тогда как звали героя отечественной битвы генерала Рысакова.
   
- Это уж точно!
   
- Выручи, вон, я у тебя вижу, вылезла бумажка из грудного кармана!
   
После таких слов навалился майор всем корпусом и протянул к Бодяге пустой рукав шитого золотом мундира, который в самом деле висел всегда в этой комнате, как откроешь дверь, тут же, на стенке.
   
   
***** 
   
Хлебнул, должно быть, в эту минуту настоящего страха барин Бодяга.
   
Хотел он было отрапортовать майору, что у него, у главного подъезда майорского дома, стоит мерин караковой масти в ковровом возке и что он почел бы даже за честь прокатить генерала, а если бы тот приказал, так и на край бы света даже доставил, хотя мерин быстрым ходом никогда не отличался, что же касательно денег, так, во-первых, Бодяга никому взаймы не дает, чтобы отношений не портить, а во-вторых и в-третьих, все равно… все равно чиновник Подсбруев давасов никаких не принимает, потому что большой вольнодумец… Но майор все сильней и сильней напирал на тяжелую дверь, шаря у него рукавом по карману… А тут вдруг со стен с громом и звоном попадали ружья с длинными стволами и с раструбами на выходе пули, кривые сабли вылезли из ножен и сами по комнате без ног заходили, тыкая страшными остриями в углы; засверкали кивера, отбитые у французов майором в памятной битве под Бородином, сколько годов провисевши спокойно в память ему и уже покрывшись густым слоем пыли… и даже небольшая медная пушка на лафете с медным ядром, которым еще в прошлом году Рысачихины гости играли в коны, расставляя перед домом бабки, как роту в походе, вдруг выкатилась на середину и уставилась маленькой дыркой прямо в Бодягу, а из-за нее высунулись три хитрые рожи с прищуренными глазами около мушки.
   
- Ппали… пппали… сукиные дети! - заорал вдруг майор у самого уха Бодяги.
   
Бодяга не выдержал, рванулся что было силы и бросился со всех ног по коридору, в котором только чутьем, подсказанным такой опасностью, догадался, как скорее добраться на выход.
   
Выбежал он на улицу и хотел закричать: "Иван… подавай!" - но ни возка нигде не было видно, ни кучера Ивана нигде не видать, метнулся Бодяга за угол дома, пробежал десять шагов, думая врасплохе, что, может, туда заехал его караковый в сторонку от ветра, но оказался совсем не караковый мерин, а просто досчатый забор, припорошенный снежком… хотел было назад вернуться к подъезду, но перед глазами вдруг пропала и огородка, которую только что своими глазами щупал Бодяга, и Рысачихин дом, словно шут спрятал в эту минуту; отовсюду, куда ни взгляни, на розовую лысинку барина Бодяги повалил белыми перьями снег, вздымаясь из-под неверно расставленных ног и как бы снова улетая за низкую тучу… совсем, кабы не треклятый холод, как в Рысачихиной спальне, кругом кружева, кружева, тюлевые занавески как будто бьются на ветру в раскрытом окне, и шелковый полог полощет в лицо, то собираясь в тысячи складок, наводящих на нескромные мысли, то расправляясь тугим парусом перед глазами, как будто за ним то ли кто мечется в неспокойном сне или любовной утехе, то ли душат кого пуховой подушкой, а тот отбивается и, теряя силы, со слабым стоном и хлипом разбрасывает, барахтаясь ногами, во все стороны перья и пух.
   
Плюнул Бодяга от такой незадачи и пошел напропалую, благо еще не намело горбатых сугробов… Долго он прокружил, шарахаясь из стороны в сторону, забирая то вправо, то влево, пока, видимо по всему, не выбрался в открытое поле, и ветер на полной свободе, заворачивая полы и наметая за ворот холодной крупы, не схватил барина Бодягу под ручку.
   
…Вот в эту-то метелицу будто и видел Бодяга, как проскакал майор на сивом жеребце с хвостом в три сажени и с гривой до самой земли, в полной своей парадной форме, из которой, как известно, он не вылезал последние дни перед смертью, с минуты на минуту к себе ожидая царя… а с ним ни мало ни много, тоже на сивых кобылах, с задранными лихо шапками на затылок, и те самые три пушкатера, с которыми майор во французскую кампанию отбил целый полк от редута…
   
…Нечего и говорить, что барин Бодяга при виде майора и его трех пушкатеров стал и черкаться и молитвы читать, бросившись сразу впрямик, только бы в сторону от этих героев.
   
Долго бежал он, тыкаясь в снег и задыхаясь, пока по счастью не наткнулся середь поля за селом Скудилищем на свой ковровый возок, наполовину заваленный снегом: видимо, спал караковый мерин со съехавшим к ушам хомутом, спал на дне возка и безмятежно храпевший кучер Иван, укрытый с головою в овчину.
   
   КОРОВИЙ ПОГОСТ 
   
Как бы там ни было все это с барином Бодягой, который, как теперь видно, был достаточный плут, но пока барин прохлаждался в Рысачихиной спальне, чиновник Подсбруев в сопровождении двух братьев Кушаковых управился с описью в доме и как раз уже к вечеру, когда стало заметно темнеть, успев обойти сараи и службы, выходил из загона, в котором неистовым лаем заходились собаки, на этот раз потерявши собачью догадку, потому что всем было уже при таких делах не до охоты…
   
- Загон идет чехом! - крикнул чиновник Никите Миронычу, который стоял в сторонке с шапкой в руках. - Ну-с, осудари мои, - обратился он к братьям Кушаковым, у которых от голода заметно втянулись розовые щеки с редким пушком, - ну-с, недурно бы теперь закусончик, но, по всей видимости… не предстоит!.. Да… где же наш толстячок… как его… такая канальская фамилия… уж не запечатали ли мы его в комнатах у генерала?.. Ха… ха!..
   
Кушаковы загмыкали подбежавшему Никите Миронычу, знаками объясняя, где же, дескать, барин Бодяга и на чем же им теперь доехать до дома, но Никита Мироныч с глубоким поклоном только и мог объяснить, что часа еще за два до этого, когда вдруг повалила метель, Бодягин возок выехал с барской усадьбы не спеша, как будто шажком, и при этом не в том направлении, как было бы надо, да и по всему было видно, что в нем никто не сидел и никто им не правил.
   
- Да рази за такой кромешной погодой что разберешь?.. - развел руками Никита Мироныч.
   
- Просто сказать, господа, - взметнул чиновник черной лопатой на Рысачихины окна, на которых после метели серебрился искристый иней и висел большими хлопьями снег, похожий на пышные белые сайки, - кажется по всему, нам остается тоже сесть и уехать!.. Не попрощавшись и не закусивши, -махнул он рукой ямщику, уже державшему тройку у подъезда на вожжах, -невежливо, но нечего делать!
   
- Кажный человек, - вставил охрабревший Никита Мироныч, - стоит дешевше, ничего ни поевши… как же так можно?.. Вы бы пожаловали к барыне в дом, в таком виде барыня будет в обиде!
   
- Ничего… нам еще придется приехать… вот тогда и попируем… садитесь, оспода, - откинул он медвежью полость, - так и быть, придется вас подвезти… благо мне по дороге!..
   
Кушаковы затолкались, друг дружку подсаживая под локотки, и закивали, прощаясь, на окна.
   
- Ну, благодари барыню за угощенье… па…ашел!
   
- Скатертью дорожка, ваше благородие!
   
Никита Мироныч надел заячью шапку и, когда кибитка неторопливо повернула с усадьбы и сразу провалилась в овраг, плюнул и побежал наводить порядок:
   
- Слава богу… анделов не осталось, а чертей бог унес!
   
   
***** 
   
Никогда еще так храбро не проходил Никита Мироныч по барскому дому хорошо знакомую дорогу к барыниной спальне, он уж не тормошил в руках заячью шапку, не зная, куда девать руки, и только поблескивал маленькими глазками на сургучевые печати, висевшие на всех дверях в нежилые комнаты, по которым разгуливал майор после смерти.
   
- Ишь ты, ведь какая важная штука… не огонь, хоть и красный, а обожжесся, - подмигивал Никита Мироныч Палашке, которая после смерти Аленки заступила у барыни за постельную девку, - ну и дела, Палага… не еда, а кулага! Майор-то, гляди, запечатан?!
   
Палашка, не касаясь полов, трусила за старостой, бледная и бесшумная, словно летучая мышь, и то и дело крестила узкие покатые плечики и бессмысленно смотрела на старосту единственным глазом, всегда на реснице с дрожащей слезинкой да вывороченным наизнанку бельмом, похожим на вареное яйцо с разбитой скорлупкой.
   
- Теперь хоть води хоровод и не бойся!
   
Никита Мироныч подкрался на цыпочках к двери, за которой была Рысачихина спальня и, осторожно выдернув ключик и опершись руками в коленки, приложился глазом к лазку… И-их, что творится у барыни в спальной… стыдобушка-матушка!.. Сама барыня в нераздетом виде раскинулась на взбулгаченной постели, и цветное одеяло съехало из-под нее на половую дорожку, и юбки топорятся шелком, словно листы у переспелой капусты, а рядом с кроватью на круглом столике стоят графины на горлышках жопками кверху… ох, недаром говорила, царство ей небесное, покойница Аленка, что барыня тайком у себя заливает за ворот… должно, что правда… а теперь, видно, с горя, с печатей этих и разрешила…
   
- Слава те осподи, барыня почивает! - обернулся, не разгибаясь, Никита Мироныч к Палашке. - Теперь, значит, и нам соснуть тоже не худо! Стелись!..
   
- Я и так, Микита Мироныч… на голом… все равно спать не буду!
   
- Мотри у меня, не напруди! С подстилкой-то незаметно…
   
- Слушаю, Микита Мироныч!.. - зашептала девка, опускаясь к порогу. -Рази я виновата?!
   
- …И… и думать не смей! Чего тут бояться?.. Ишь, печатки на дверях… теперь уж не выйдет, шабаш!
   
- Ой, Микита Мироныч, а что, как Аленку, тоже будут тилискать?! -оглянулась девка на двери.
   
- Полудурье, печати! Да и рылом куда тебе до Аленки… Несь тоже ведь они разбирают!.. Так, значит, девка, мотри у меня!
   
- Сама, Микита Мироныч, не рада… да рази заткнешь?..
   
Никита Мироныч погрозил из темноты кулаком и пропал в коридоре.
   
   
***** 
   
Когда совсем потемнело и в людской перестали хлопать дверями, снова на ночь глядя собралась метель…
   
За окном, где-то совсем по голосу недалеко, должно быть с другого края села, протяжно выли голодные волки, и на селе им подвывали собаки… ветер голосил на разные лады, то бегая босыми ногами по крыше и громыхая железом, то ботая из озорства на углу барского дома отставшей от стены водоотводной трубой и забрасывая оконные стекла морозным снегом, словно с лопаты…
   
"Вот в таку погоду если бы в полю, - думает Палашка, прислушиваясь к метельным голосам и поеживаясь плечиками, - осподи боже!"
   
И самой Палашке было за диво, что на этот раз не было у нее обычного страха, хотя в соседних комнатах то шуркнет словно туфлей, то по стене проведет чуть слышно ладошкой, будто нащупывая двери на выход.
   
- А пусть его ходит… шут с ним совсем, - плюнула девка три раза и перекрестилась, оттянувши ворот рубахи…
   
Приторкнулась она к косяку, поджавши под себя голые ноги, и сладко зевнула, прикрывши рот рукавом… и то ли тут Палашка малость соснула, то ли и в самом деле девке было, как она потом говорила, виденье, бог ее знает, потому что и сама она хорошо не разобрала…
   
Просто могло показаться… с устатку…
   
В полночи будто, когда понемногу стихла метель и посередке прочистилось небо, вынырнул месяц, и темнота сразу отступила от барского дома…
   
Далеко вдруг все попрозрачнело и засияло, словно на святках, белесое поле загорелось зелеными огоньками, Палашка будто подбежала к окошку и смотрит, прильнувши к стеклу… осподи боже, до чего же стало сразу светло, каждую веточку видно… и каждая веточка похожа в снегу на белую ручку… только что-то у окон совсем по-другому… на сад что-то совсем мало похоже… да это и вовсе не сад, в саду яблони стоят, закинувши ножку за ножку, по ограде рядами тянутся тополя… откуда тут можжуха, мертвое дерево, и этот бредняк, у которого веточки похожи с мороза на ручки… вот уж и в самом деле, должно быть, и на другой глаз окривела… да это ж Коровий погост, вон и свежая глинка горкой по средине нето, куда недавно, не сменивши даже рубашки, закопали Аленку… он самый!.. А там вон дорога мимо проходит, которая к монастырю, и по-за нее всегда-то кости из прошлогодней травы грозятся култышками, то из куста выставится лошадиная морда, объеденная добела муравьями, с зубами на улицу и такими страшными глазницами, что и днем взглянуть даже страшно… Смотрит Палашка на знакомое место, которое, правда, все мужики без шапки обходят, и оттого, что на снегу желтеет маслянистая глина, не прикрытая дерновиной, бегут у нее из бельма крупные слезы…
   
- Аленушка… подруженька… - шепчет Палашка, обмахиваясь рукавами, - красавушка!
   
…Вдруг земля на погосте зашевелилась, заворошилась, коровьи могилы разломились, словно ковриги… из земли высунулись рога, лошадиные гривы распушились на ветер, и в закрайки уперлись копыта, взметнулись прямо в небо хвосты, словно дым в морозное утро, с погоста гуськом потянулись с отставшими ребрами поджарые кони, еле перебирая передними и часто падая на задние ноги, за ними нескладные коровенки с отвислыми утробами, похожими на худые сенные плетеньки, ни прыти в них, ни стати, светятся ребра, и шкуры сползли на хвосты лохмотами… не различишь теперь, какая лошадь бегала у барыни под седлом, какая у мужика в хомуте пашню пахала, все подравнялись, как равняются на том свете, должно быть, и люди… а месяц после метели словно не нарадуется, что выдрался из овчинного тулупа, льет и обливает лучами неживую скотину, принаряжая Коровий погост в бисер и жемчуг, развешивая на каждую веточку янтарные нитки, сыпя под каждый кусток серебро… в бисере, в жемчуге и янтарях вдруг словно раскрылись на месяце в землю большие ворота, и Аленушка вышла из могилы по желтым ступенькам, в одной руке с хворостинкой, а в другой с копеечной свечкой, какую кладут в гроб ко всем умершим своей смертью после псаломной молитвы…
   
- Аленушка… подруженька… - залилась Палашка слезами, хорошо разглядевши, что и рубашка примерзла на Аленке к плечу и покоробилась, как после стирки в холодное время, и горло сдавила черная веревка, с которой ее по приказанию барыни похоронили, - да ж, осподи ж боже, родилась под боком коровы и на том свету опять со скотиной! Да ужли ж, андельской душеньке, другого места ей не нашлось?..
   
Тут, должно быть, и в самом деле Палашка разревелась не в шутку; у барыни в спальне задзинькали в кровати пружины, и Палашка раскрыла единственный глаз… К великому ее удивлению, она и в самом деле стояла возле окошка, чуть уж бутрело и за побелевшими стеклами, на которых морозная метелица навела по краям кружевные узоры, в наплаканном глазу уплывал куда-то далеко под синее небо в белесую мглу Коровий погост, а перед барским домом снова раскинули пышные рукава яблони, запорошенные снегом, словно на стражу выстроились у изгороди тополя… и за ними из оврага высунулось худыми ребрами крыш село Скудилище с дымками у труб, стоящими недвижно, как видно, к большому морозу.
   
- Пала…ашка…а! Пала…ашка…а! - раздался из-за двери хриплый крик Рысачихи, и от него сразу в обоих ушах зазвенело. - Что тебя, одноглазого черта, никак не дозовешься?..
   
- Барыня… осподи боже… живые помощи! - сорвалась Палашка и с первого шагу чуть не оступилась: у окна стояла желтая лужица, убегая по плинтусу в угол. - Осподи, за что наказанье?..
   
- Пала…ашка! Пала…шка…а! - зашлась барыня кашлем. - Дура с печи Пала…а…а…ашка!
   
- Бегу, барыня, бегу! - задохнулась девка и наскоро заставила лужицу креслом.
   
   КАИНОВЫ ПЕЧАТИ 
   
С утра барыня еле отходилась огуречным рассолом и маринованной брусницей, на которую покойница Марья Савишна была такая мастерица…
   
Рысачиха охала, как беременная баба, ахала, натыкаясь везде на сургучи, и то и дело подбегала к большому зеркалу, разглаживая пальчиками одутлые мешки под глазами, мутными с нетрезвой ночи и как бы потерявшими голубизну… Не раз она распускала золотистую, еще пышную, почти до полу достающую косу и, перебирая ее по волосинке на свет, выдергивала с брезгливой миной серебряные нити, похожие на чуть заметные паутинки, плывущие бог весть куда в золотой листве осеннего леса.
   
Палашка еле поспевала за барыней, то то подай, то это принеси, неслышно металась она по комнатам, уже получивши большого леща за графины, которые вовремя не убрала.
   
- Это что же такое? - первым долгом крикнула ей Рысачиха, указывая на графины, когда Палашка после своих горьких видений вошла к барыне в спальню. - Что это такое?..
   
- Графины, барыня, - ответила Палашка, ничего не понимая.
   
- Какие такие графины?.. Почему они… тут?.. Где у них место?..
   
Палашка схватилась за щеку, на которой привычные слезы сразу смешались с огнем от оплеухи.
   
- Вон где их место, - показала барыня на шкапчик, - а тут их никогда не бывало… Слышишь?.. Это тебе, дуре с печи, приснилось, наверно!
   
…Испуганно косилась Палашка слезящимся глазом на кресло, за которым спряталась вторая беда, когда Никита Мироныч, поднявшись с порога приемной и ожидая, когда барыня, зазвавши его в такую рань, сама заведет разговор, уставился с полной безучастностью себе в сапоги…
   
- Ну, Мироныч, - наконец уселась барыня в кресло, - уходил меня этот разбойник… всю ночь трясла лихорадка… ох, никак в себя прийти не могу!
   
Никита Мироныч вскинул на барыню пока пустые глаза и поклонился, хорошо еще не понявши, кто "этот разбойник".
   
- Слушай теперь меня и, пожалуйста, не перебивай! Терпеть не могу, когда перебивают или перечат!
   
- Молчу, матушка барыня… молчу… оно и верно, что поперечное слово как бревно на дороге… Молчу…
   
- Молчи… - барыня недовольно его оглядела, - молчи… потому что сказать нечего больше! Говори, вчера ты вструхнул?..
   
Никита Мироныч уставился в пол, как бы разглядывая место, куда стукнуться лбом, и ничего не ответил…
   
- Молчи… вижу: вструхнул! Надо бы тебя за это… ну да ладно, тебя я прощаю!
   
Никита Мироныч положил поклон и поднялся:
   
- Начальство, матушка барыня… как же не струсить?..
   
- Какое начальство? Что ты городишь?..
   
- …Борода ровно смазана дегтем… страховище!
   
- Да борода-то, дурак, ненастоящая… прилеплена… Разбойник, а он: начальство! Переодетый разбойник!
   
- Разбойни…ик? - протянул Никита Мироныч. - Да что же вы, матушка барыня, вчера мне не сказали… мы бы ему бороду-то в один раз оторвали и руки бы живо скрутили!
   
- Молчи… вчера не сказала, зато сейчас говорю! Вчера дело другое: видел, в каком расстройстве была?.. Не перебивай лучше и слушай! Теперь понял: разбойник? Вольно…оду… умец! Вот кто! И Бодяжка вон то же самое говорит… ах, какой, Мироныч, оказался верный… обходительный человек!
   
- Барин веселый! - не выдержал Никита Мироныч, засиявши плутоватой улыбкой. - Никто про это худого слова не скажет… нисходительный барин!
   
- Очень… очень хороший! Я прямо жалею, что раньше его не замечала!.. И даже шутила над ним… мне он казался большим… большим дураком!
   
- Что вы, матушка барыня… с дураками и не сиживал… жулик, люди говорят, каких мало земля родит… в карты быдто подмешивать ловок!
   
- Да?.. Что еще говорят? - сощурилась барыня на старосту.
   
- Да больше ничего не говорят, матушка барыня, - осадился Никита Мироныч, - что касательно к тому же земли у него, так только рази лошадь в возке поворотить, да и то за чужую изгороду заденешь!
   
- Еще что говорят? - прикусила барыня губки.
   
- Да ничего, барыня, окромя хорошего, почтенного, будто не слышно! -опять засиял Никита Мироныч.
   
- Ну, мало ли что там дураки говорят… очень, очень обходительный человек! Так ты и запомни: кому жулик, а мне… первый теперь человек!
   
- Слушаю, матушка барыня!
   
- Ты, как только что, так прямо к нему! Барыня, мол, велели распорядиться!
   
- Наше дело, матушка барыня, подбирать готовое… а никак вы, по словам, куда, матушка барыня, собираетесь ехать?.. - вытянулся с искренним испугом староста.
   
- Велела тут еще до тебя закладать!.. Четверку… ты проходил мимо каретной, не видел?.. В Питер, Мироныч, поеду! В Питер! Жалобу принесу. Разве так можно оставить?.. Жалобу принесу и прямо к стопам!
   
- Питер, он, матушка барыня, хитер, - вторил Никита Мироныч, кивая головкой, - не одному под носом вытер!..
   
- Кстати закажу себе новые платья на свадьбу… мои вышли из моды, хотя князь обещался всего навезти… ну да самой будет виднее!
   
- Матушка барыня, - переступил Никита Мироныч с ноги на ногу, собираясь, видно, перейти к делу, - а на чем же вы… во что же вы теперь изволите заложить?.. Ведь на каретной печатки?..
   
- Что…о ты говоришь? - приподнялась барыня с кресла.
   
- Печатки, матушка барыня… везде понавешал бородатый дьявол… и загон, говорит, идет чехом… не вешать же, говорит, собакам сургучи на хвосты…
   
- Печа…ати…и, - заложила Рысачиха руки за спину.
   
- Каиновы… каиновы печати, матушка барыня, - торопился староста со словами, - орел такой выведен на сургуче о двух головах и с лапами книзу, как будто цапает зайца!
   
- Молчать! - вскрикнула вдруг барыня не своим голосом, медленно подаваясь к Никите Миронычу, который попятился от нее незаметными шажками, пока не уперся в стенку и не вытянулся по ней, как будто отставая от пола. - Не на чем, говоришь, барыне ехать?.. Не во что, говоришь, заложить?.. Печати, говоришь?.. Сорвать, - вдруг выпрямилась барыня, подойдя почти вплотную к старосте, - немедленно сорвать и заложить… слышишь, болван?..
   
Никита Мироныч повалился снопом барыне в ноги и, не подымая лица, прошептал:
   
- О осподи боже!
   
- Сорвать… немедленно заложить! - топала барыня ножкой.
   
- Матушка барыня, - тихо спросил Никита Мироныч, уставившись в Рысачихины туфли, - а кто же будет в ответе?
   
- Что? Что еще выдумал? Вот глупый вопрос, - засмеялась Рысачиха, отходя от старосты, - вот глупый вопрос!
   
- Отвечать-то придется? - еще тише повторил Никита Мироныч.
   
- Ну?
   
- Ведь бородища-то через две недели приедет?
   
- Глупый, глупый вопрос… А пусть его приезжает! У меня к тому времени будут… бумаги! Какой глупый вопрос!..
   
- Глупый, матушка барыня, глупый… а ведь печатка все же висит!
   
- Сорвать! - вышла опять из себя Рысачиха. - Слышишь, тебе говорю. Знать ничего не знаю, мне надо ехать… а отвечать, болван, будешь ты… Ты, болван, ты!.. В наказание, что ослушаешься барыню… Уж не хочешь ли, чтобы я за тебя отвечала?
   
- Мату…ушка барыня, пощади…ите! - Никита Мироныч стукнулся лбом.
   
В это время Палашка, стоявшая у окошка, держась за кресло, как за защиту, кинулась к барыне и заглотнулась:
   
- Ба…ба…ба…барыня!
   
- Ты еще, кривоглазый сыч! - повернулась к ней Рысачиха, собираясь ударить. - Чего забабакала?.. Ба…ва…у…у… кажется, уродит же бог такую уродину!
   
- Ба…ба… барыня, ба…ба…барин приехал!
   
- Что?.. Кто приехал? - сразу переменилась Рысачиха в лице, на котором заиграла улыбка и румянец сменил гневную бледность. - Кто там приехал?
   
- Ба…барин Бодяга стоит у крыльца.
   
Рысачиха подбежала к зеркалу и наспех поправила пышную прическу, пряча за ухо выбившуюся прядку волос, в которой сильно серебрились не замеченные раньше сединки, одернула кружева на рукавах, оглядела себя, повернувшись к зеркалу боком и перекинувшись назад головой, и, не взглянувши на старосту, приказала:
   
- Мироныч, прими! Ах, какой верный, какой верный и обходительный человек! Сами не поедете, на руках, говорит, на своих руках понесу! Проси, тебе говорят!
   
Никита Мироныч лежал на полу возле порога и, подложивши шапку под голову, не шевелился.
   
- Тебе говорят или нет! - чекнула Рысачиха старосту ножкой.
   
- Истукан нашел, матушка барыня… нашел истукан, простите меня, дурака! - Никита Мироныч встал неторопливо и вышел.
   
   НИЩАЯ БРАТИЯ 
   
Барин Бодяга был из той редкой породы веселых и в глубине души даже добрых людей, которые, как бы родясь ради шутки на свет, потом уж при всех обстоятельствах жизни никогда этой веселости не теряют.
   
А кажется, и причин-то для такого веселого и легкого характера было немного: житьишко скушное, вдовое, была жена, да и та с цыганом убежала, именьишко - в хорошей игре на одну карту поставить, одно слово, что барин, а бывает по-всякому: и пироги кушать без начинки, и сапоги носить без починки!
   
Мужики, которых у Бодяги было душ пятнадцать или того даже меньше, барина очень любили, любили как раз, может, за то, что, несмотря на Бодягину веселую плутоватость, они все же его обходили, обкрадывая чуть ли не на каждом шагу.
   
- Шут с тобой, - скажет барин, когда кого-нибудь застанет с мешком у амбара или с топором в лесу на порубке, - подавись моим добром, все равно я жалованье получаю сразу у четырех королей!
   
Зато ни одни крестины, ни одна свадьба у мужиков без барина не обходилась. Бодяга напивался на таких торжествах с мужиками вповалку, и часто, если свадьба случалась после удачной игры, барин столько раздавал девкам на песни, сколько никогда бы не получил с своих мужиков по оброку.
   
Наутро проснется, опохмелится, колоду в карман и недели на две словно провалится в землю, а там, глядишь, катит домой на тройке с звонками: другому давно бы где-нибудь канделябром голову проломили, а у Бодяги всегда сходило так точно… разве когда привезет синяк под глазами…
   
А все оттого, что веселый был человек!
   
Все в нем как-то с головы до пяток смеялось: смеялась розовая лысинка, не видели никогда покою небольшие плутоватые глазки, усеянные заячьими лапками бисерных морщинок, полуоткрытый, удивленный рот, в который словно по пословице ворона влетела, всегда наготове с усмешкой, припрятанной в уголках немного отставленных губ, оттуда весело поблескивали неправильные, но очень крепкие белые зубы, плечики как на пружинках, пальцы на руках столь ловкие, что барин показывал из них самые разнообразные фигуры, вплоть до амура и псиши, обнявшихся в поцелуе на стенке в отражении от лампы, в меру выпирал очень складный животик, и он совсем не был, видимо, барину в тягость, а короткие ноги знали тысячу разных походок, - все в нем так прилажено было, что, глядя на него, нельзя было не улыбнуться, а если к тому же заговорит, так разве мертвый не рассмеется, хотя бы и не страсть как было смешно.
   
Бывают такие люди, у них странно смешаны плутовство и благородство…
   
   
***** 
   
- Здрассте, Раиса Васильевна… здрассте, моя дорогая! - подлетел барин Бодяга к Рысачихиной ручке. - Надеюсь, что вы не в обиде, что я, знаете, так неожиданно… хе… хе… хе… я, знаете, у вас вчера… голову потерял… то есть, понимаете, шапку!.. Уе… хе… ха… ха!..
   
Никита Мироныч и Палашка опять уставились по своим местам с пересиленными улыбками на вытянутых лицах, а Рысачиха с таинственным видом поглядывала на барина и тоже улыбалась одними уголками глаз.
   
- Верный друг… верный друг, - кокетливо она отнимала руку, в которую словно влип барин Бодяга, - садитесь… садитесь… я уже распорядилась… Мироныч, чтобы сейчас лошади были готовы!
   
Никита Мироныч поклонился барыне и не двинулся с места, поглядывая на Бодягу, которому рассказал уже по дороге, что барыня собирается ехать, на что Бодяга разгрохотался, обещавши старосте все дело это как нельзя лучше уладить…
   
- Постойте, Раиса Васильевна… постойте, это ж невежливо, к вам, знаете, гость… старинный ваш слуга и поклонник красоты, а вы… куда вы спешите?..
   
- То есть как куда? - обомлела Рысачиха. - Ты же сам вчера, Бодяжка, говорил, что непременно, непременно надобно ехать… что так оставить нельзя!
   
- Говорил… говорил, Раиса Васильевна, - залился Бодяга, - но сегодня… уже не скажу… не потому, чтобы что… а так: небла-го-разу-мно!
   
- А я так обрадовалась, Мироныч, что верный человек нашелся, -обратилась барыня к старосте, - а он… я тебя, Бодяжка, не понимаю!
   
- Сейчас все поймете! Все поймете, Раиса Васильевна!
   
- Ну?
   
- Да не нукайте, а то не поедет, - захахакал Бодяга, - первым долгом позвольте спросить… по порядку: отпускали вы своих мужиков по святым местам, знаете, вроде как богу молиться?..
   
Рысачиха сломала тонкую бровь и недружелюбно оглядела Бодягу:
   
- Ты это к чему?..
   
- Да все к тому же, Раиса Васильевна… к тому же… кто это вам посоветовал только… я бы сказал: человек не ума!
   
- Вот у меня советчик стоит! - кивнула испуганно Рысачиха на Никиту Мироныча, который затеребил сразу шапку, собираясь оправдываться перед барыней, но та замахала руками и топнула ножкой. - Молчи уж, молчи, за умного скорее сойдешь!
   
- Молчу, - вздохнул Никита Мироныч.
   
- Вот и молчи… Бодяжка, говори скорей, сердце мое чует, что не с добром приехал!
   
- Что вы, что вы, Раиса Васильевна, - поднял руки Бодяга и раскатился смешком, - что вы?.. Все, все слава богу! Вы в полном здравии, а что касается, - кивнул он на сургучи, - так эка, подумаешь… испугали! Черт с ними совсем, пускай висят: не рябина… дрозды не оборвут!.. Пускай, пускай… что вы от этого, такая богачиха, обеднеете, что ли?.. Пожалуйте ручку!
   
Бодяга нагнулся к Рысачихиной ручке, но барыня неожиданно вскочила и отвесила ему оплеуху.
   
- Мироныч… выпороть Бодягу… сейчас же! - затопала барыня ножками, Никита Мироныч собрал гармошку на лбу и уставился на барыню, вытянув руки, Палашка побледнела до корня волос и схватилась за щеку, а Бодяга достал из кармашка красный платок, вытер лысинку и с серьезным видом показал Рысачихе на кресло:
   
- Садитесь, прошу!
   
Рысачиха, должно быть, столь удивилась необычному виду Бодяги, что сразу остыла и устало опустилась на прежнее место:
   
- Ах, какая я несчастная… несчастная женщина! - и закрылась платочком.
   
- Божественная ручка… ха… ха… инда в испарину бросило… ха… ха… ха… ха..! - залился снова Бодяга, и Рысачиха выглянула из-за платка повеселевшими глазами. - Полноте, Раиса Васильевна… не хотел вас только пугать, а вижу… придется, потому что насмерть самого меня перевернули!
   
- Говори, Бодяжка… а то, ей-богу, отдеру на конюшне! - гневно опять вскрикнула Рысачиха.
   
- Сейчас… Раиса Васильевна… ох, господи, сердце под ложечку закатилось… сейчас, надо вам с самого начала сказать, что я у вас тут вчера здорово повоевал… я, знаете, не храбрый человек, не герой, нечего грехи таить, человек я даже трусливый, но вчера не утерпел! Не вытерпел, знаете! Встретил этого… имени даже в вашем присутствии не буду его поганого произносить!.. Соткнулся, знаете, с глазу на глаз и кричу: "Вон… вон!.." Кричу ему не своим, знаете, голосом: "Вон из благородного дома!.." А он… знаете… сюда вот за фалдочку… да и вы…ни…ма…ет! Что вынима…ет! Пистолет! Вот такой!
   
Рысачиха махнула недоверчиво ручкой, заглядывая на себя в зеркало, Никита Мироныч носом в шапку уткнулся, чтобы не прыснуть, а Палашка, благо никто на нее не глядит, схоронилась за кресло и наскоро затирала подолом облуженный пол.
   
- Что, не верите, Раиса Васильевна! Ну, не верите, конечно, как там хотите, только, понимаете сами, пистолета я не перенес и даже без шапки, как я уже вам говорил, скорее дралка… выбежал; знаете, новое горе: кучера нет! Я туда, сюда - провалился! Думал, думал, что тут мне делать?.. И, знаете… странником на своих на двоих куда глаза поглядели!
   
- Такого кучера… я бы выпорола собственноручно! - не удержалась Рысачиха.
   
- Полноте, Раиса Васильевна, что это за житье: порка да кнутье! К тому же вот сейчас сами увидите, как этот кучер мне пригодился. Выпори я его, как вы говорите, и может… все дело было бы по-другому! Вот-с, - обмахнулся Бодяга платочком, - изволите видеть, а тут, понимаете, метель… ветер, знаете, свищет… прямо погибель! Шел я, шел, гляжу, слава те господи, посредь самого поля возок! И мерин мой… и Иван: спят, и горюшка мало! Я, конечно, тут уже не утерпел… дал одну дулю и залез к нему в шубу!
   
- Ффи! - плюнула Рысачиха. - От этих шуб пахнет ужасно!
   
- Ужасно… ужасно, Раиса Васильевна… но вы не поверите, с каким удовольствием я залез в эту овчину… залез, знаете, и сразу в тепле согрелся и, понимаете, должно быть, заснул! Ну, вот тут, - Бодяга вытерся платочком и поглядел на Рысачиху, - Палашка… принеси полотенце, - кивнул барин девке, - Никита Мироныч, приготовь графин!
   
- Да ты что со мной, в дуры играешь? - вскрикнула Рысачиха и затопала ножкой, отчего ни Палашка, ни Никита Мироныч даже не сдвинулись с места. -Ой, Бодяга, и в самом деле ты жу…жулик! К чему ты все это городишь?..
   
- Сейчас… сейчас, Раиса Васильевна! Имейте же хоть маленько терпенья… Выпороть вы меня всегда успеете, тем более что это мне даже будет приятно! Ей-богу, как перед богом вам говорю: по-всячески били, ну, а пороть еще не пороли!
   
- У кого нету мозга, матушка барыня, тому в пользу и розга! - вставил Никита Мироныч, не взглянувши на Бодягу.
   
- Ну, так и вот, - моргнул Бодяга на старосту, - вот, Раиса Васильевна, лежу это я у Христа за пазухой и думаю себе: сейчас приеду домой, рыжичков, грибков-подосеночков, барашка да поросеночка, и будет оченно славно… Вдруг! Вдруг, знаете… так издалека вроде сначала, а потом, понимаете, ближе, ближе, вроде как слепые поют, - что, думаю, такое: