1 2 3 4 5 6 7 8 
– Не  ошибусь, оценив ее в два миллиона…    

– Франков! –  поспешил сказать Консель.    

– Да, –  сказал я, – в два миллиона франков! А капитану стоило только нагнуться,  чтобы взять ее!    

– Э-э! –  вскричал Нед Ленд. – А почем знать, может и нам завтра, во время прогулки,  попадется такая же?    

– Б-ба! –  произнес Консель.    

– А  почему же нет?    

– А  на что нам миллионы на борту «Наутилуса»?    

– На  борту, верно, не на что, – сказал Нед Ленд, – но… в другом месте…    

– Э-э!  В другом месте! – сказал Консель, качая головой.    

– В  самом деле, – сказал я, – Нед Ленд прав. И если мы когда-нибудь  привезем в Европу или Америку жемчужину стоимостью в несколько миллионов, это  придаст большую достоверность и больший вес рассказу о наших приключениях.    

– Я  думаю! – сказал канадец.    

– Неужто, –  сказал Консель, возвращавшийся всегда к познавательной стороне вопроса, –  ловля жемчуга опасное ремесло?    

– О  нет! – отвечал я с живостью. – Особенно, если приняты некоторые меры  предосторожности.    

– А  что может быть опасного в этом ремесле? – сказал Нед Ленд. – Разве  только хлебнешь лишний глоток соленой воды!    

– Совершенно  верно, Нед! А кстати, – сказал я, стараясь принять беспечный тон капитана  Немо, – вы боитесь акул, Нед?    

– Я?  Гарпунер по профессии! – отвечал канадец. – Мое ремесло – плевать на  них!    

– Речь  идет не о том, чтобы поймать акулу на крюк, втащить на палубу судна, отрубить  ей хвост топором, вспороть брюхо, вырвать сердце и бросить его в море!    

– Стало  быть, речь идет…    

– Вот  именно!    

– В  воде?    

– В  воде!    

– Черт  возьми! А на что при мне мой гарпун? Видите ли, господин профессор, акулы довольно  неуклюжие животные. Чтобы хапнуть вас, им надобно перевернуться на спину… Ну, а  тем временем…    

Нед Ленд  произносил слово «хапнуть» с такой интонацией, что мороз пробегал по спине.    

– Ну,  а ты, Консель? Как ты насчет акул?    

– Я, –  сказал Консель, – буду говорить начистоту с господином профессором.    

«В  добрый час!» – подумал я.    

– Ежели  господин профессор решается идти на акул, – сказал Консель, – как же  я, его верный слуга, не последовал бы за ним!    

 3. ЖЕМЧУЖИНА  ЦЕННОСТЬЮ В ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ    

     

Наступила  ночь. Я лег спать. Спал я дурно. Акулы играли главную роль в моих сновидениях,  и я находил очень верным и в то же время неверным грамматическое правило,  производящее слово акула – requin от слова requiem – панихида.    

На  следующий день в четыре часа утра меня разбудил матрос, приставленный ко мне  для услуг капитаном Немо. Я быстро встал, оделся и вышел в салон.    

Капитан  Немо ждал меня там.    

– Господин  Аронакс, – сказал он, – вы готовы?    

– Я  готов.    

– Потрудитесь  следовать за мной.    

– А  мои спутники, капитан?    

– Они  уже предупреждены и ждут нас.    

– Мы  наденем скафандры?    

– Покамест  нет. Я не хочу, чтобы «Наутилус» подходил слишком близко к здешним берегам,  ведь мы еще довольно далеко от Манарского мелководья; но я приказал снарядить  шлюпку, в которой мы и подплывем к самой отмели, а это значительно сократит  нашу переправу. Водолазные аппараты уже перенесены в шлюпку, и мы наденем их  перед самым погружением в воду.    

Капитан  Немо подвел меня к центральному трапу, ведущему на палубу. Нед и Консель, обрадованные  предстоящей «веселой прогулкой», уже ожидали нас там. Пять матросов из команды  «Наутилуса» с веслами наготове дожидались в шлюпке, спущенной на воду.    

Еще не  рассвело. Редкие звезды мерцали в просветах густых облаков, обложивших небо. Я  искал глазами землю, но мог различить лишь туманную полоску, затянувшую три  четверти горизонта, от юго-запада до северо-запада. «Наутилус», прошедший за  ночь вдоль западного побережья Цейлона, находился теперь близ входа в бухту,  или, вернее, в залив, образуемый берегами Цейлона и острова Манар. Там, под  темными водами, таились рифы – неистощимые жемчужные поля, расстилавшиеся почти  на двадцать миль в округе.    

Капитан  Немо, Консель, Нед Ленд и я заняли места на корме шлюпки. Один из матросов стал  к рулю; четверо его товарищей взялись за весла; был отдан конец, и мы отчалили.    

Шлюпка  держала путь на юг. Гребцы действовали не спеша. Я заметил, что взмахи весел  следовали с промежутками в десять секунд, как это практикуется в военно-морском  флоте. И в то время когда шлюпка шла по инерции, слышно было, как водяные  брызги падали с весел на темные воды, образуя как бы пену расплавленного  свинца. Легкая зыбь с открытого моря чуть покачивала шлюпку, и гребешки волн с  плеском разбивались о ее нос.    

Мы  молчали. О чем думал капитан Немо? Не о том ли, что земля, к которой мы стремились,  была уже чересчур близка, хотя, по мнению канадца, мы находились слишком далеко  от нее. Что касается Консоли, он присутствовал тут просто в качестве  любопытного.    

В  половине шестого, с первыми проблесками зари, обозначилась более четко линия  гор на горизонте. Низменный восточный берег переходил постепенно в гористые  южные берега. Мы находились теперь в пяти милях от острова, и его берега все  еще сливались с линией свинцового моря. Море было пустынно. Ни шлюпки, ни  водолазов. Тишина пустыни царила в этих краях искателей жемчуга. Капитан Немо  был прав – мы прибыли сюда раньше времени.    

В шесть  часов утра, внезапно, как это свойственно тропическим странам, не ведающим ни  утренней зари, ни вечерних закатов, настал ясный день. Солнечные лучи вдруг  прорвались сквозь завесу туч, собравшихся на горизонте, и дневное светило  озарило небосвод.    

Теперь я  отчетливо видел землю и даже редкие деревья на берегу.    

Шлюпка  приближалась к острову Манар, береговая полоса которого закруглялась с южной  стороны. Капитан Немо поднялся со скамьи и стал всматриваться в морскую даль.    

По его  знаку шлюпка стала на якорь, но пришлось вытравить не больше одного метра  якорной цепи, так как в этом месте жемчужная отмель лежала неглубоко под водой.  Но в этот момент отлив подхватил шлюпку и отнес ее в открытое море, насколько  позволяла якорная цепь.    

– Вот  мы и приехали, господин Аронакс, – сказал капитан Немо. – Вы видите  эту замкнутую бухту? Тут через месяц соберется множество промысловых судов, и  тысячи отважных водолазов погрузятся в эти воды. Превосходная бухта для  промысла такого рода! Она защищена горами от самых сильных ветров, а море здесь  не бывает слишком бурным – обстоятельства, чрезвычайно благоприятные для  водолазов. Ну, а теперь давайте облачаться в скафандры и отправимся на  прогулку!    

Я ничего  не сказал в ответ и, не сводя глаз с этих предательских вод, стал с помощью одного  из матросов облачаться в тяжелый водолазный наряд. Капитан Немо и оба мои  товарища тоже одевались. Никто из команды «Наутилуса» не должен был  сопровождать нас в этой необычной экскурсии.    

Вскоре  мы были заключены по самую шею в резиновые одежды, и на спину нам повесили резервуары  со сжатым воздухом. Что касается аппаратов Румкорфа, их не было и в помине.  Прежде чем надеть на голову водолазный шлем, я напомнил о них капитану.    

– Эти  аппараты нам не нужны, – отвечал капитан. – Мы не станем опускаться  на большие глубины, а мелководье достаточно освещается солнцем. Вдобавок было  бы неблагоразумно зажигать электрические фонари в этих водах. Свет фонаря может  привлечь внимание опасных хищников, обитающих в здешних морях.    

В то  время как капитан Немо произносил эти слова, я обернулся в сторону Конселя и  Неда Ленда. Но друзья уже успели нацепить на голову металлические шлемы и  ничего не могли слышать.    

Мне  оставалось лишь предложить капитану Немо последний вопрос.    

– А  наше оружие? – спросил я. – Наши ружья?    

– Ружья?  На что они нам? Ведь ходят же горцы на медведя с кинжалом в руках! А  разве-сталь не надежнее свинца? Вот отличный клинок, заткнете его за пояс – и в  поход!    

Я  посмотрел на товарищей. Они были вооружены, как и мы с капитаном, а Нед Ленд вдобавок  размахивал огромной острогой, которую он захватил с собой, покидая «Наутилус».    

Мне  оставалось только, следуя примеру капитана, всунуть голову в тяжелый медный  шар, и тут же наши резервуары со сжатым воздухом были приведены в действие.    

Минуту  спустя матросы высадили нас одного за другим в воду, и уже на глубине не более  полутора метров мы нащупали ногами песчаное дно. Капитан Немо сделал знак  рукой. Мы последовали за ним по отлогому спуску. Вскоре мы погрузились на  изрядную глубину.    

Угнетавшие  меня мысли вдруг рассеялись. Я обрел удивительное спокойствие. Легкость  движений придала мне уверенности, а невиданное зрелище пленило мое воображение.    

Солнечные  лучи, проникая сквозь прозрачные воды, достаточно ярко освещали дно. Видны были  даже самые мельчайшие раковины. Еще десять минут, и мы уже находились на  глубине пяти метров; дно становилось все ровнее.    

Из-под  наших ног, словно бекасы на болоте, вспорхнула стайка занятных рыб из рода одноперых,  не имеющих другого плавника, кроме хвостового. Я признал яванскую, настоящую  змею длиною в девяносто сантиметров, с брюшком белесовато-серого цвета, которую  легко можно было принять за морского угря, если бы не золотистые полоски на  боках. Из рода строматид, с их характерным чрезвычайно сплющенным телом, я  приметил рыб-паров яркой окраски, со спинным плавником в виде серпа; рыбы эти  съедобны и в высушенном и в маринованном виде являются превосходным блюдом,  известным под названием karavade. И, наконец, я увидел морских карасей –  транкебаров, тела которых покрыты чешуйчатым панцирем из восьми продольных полос.    

Между  тем всходившее солнце все ярче и ярче освещало морское дно. Характер почвы понемногу  изменялся. Мягкий песчаный грунт уступил место как бы подобию шоссейной дороги  из обломочных пород, покрытой ковром из моллюсков и зоофитов. Среди образцов  этих двух вышеупомянутых особей я заметил устрицеобразные раковины,  тонкостенные с нежными замочными зубами из плиоцена Красного моря и Индийского  океана, шарообразные раковины оранжевых луцин, шиловок, персидских багрянок,  снабжавших «Наутилус» превосходной краской, рогатых каменок длиною в пятнадцать  сантиметров, вытянутых вверх, точно руки, готовые вас схватить, роговидных  кубаревиков, сплошь покрытых шипами, двустворчатых раковин-лингул, уткородок,  съедобных раковин, экспортируемых на рынки Индостана, полипов, пелагий-панопир,  слегка фосфоресцирующих, и, наконец, очаровательных веерообразных глазчаток –  этих великолепных опахал, являющих собою одно из самых роскошных  воспроизведений океанской фауны.    

Среди  этих «животных-цветов», под сенью гидроидов, кишели легионы членистоногих  животных, преимущественно ракообразных, с треугольным, слегка округленным  панцирем: «пальмовые воры» – особенность здешних побережий, ужасные партенопы  омерзительного вида. Мне довелось несколько раз встретить другое, не менее  гнусное животное – это был гигантский краб, описанный Дарвином. Природа  наделила пальмового вора инстинктом и силой в такой степени, что он может  питаться кокосовыми орехами; вскарабкавшись на прибрежные деревья, крабы  обрывают кокосы; орехи при падении трескаются, и животные вскрывают их своими  мощными клешнями. Здесь, в этих прозрачных водах, крабы передвигались с  удивительной быстротой, между тем как морские черепахи, из тех, что водятся у  малабарских берегов, медленно ползали между скал.    

Около  семи часов утра мы, наконец, добрались до жемчужной отмели, где размножаются  миллионами жемчужницы. Эти драгоценные моллюски прикрепляются к подводному  утесу и буквально присасываются к нему посредством биссуса коричневого цвета,  лишаясь тем самым возможности передвигаться. В этом отношении жемчужницы  уступают обычным устрицам, которым во взрослом состоянии природа не отказала в  способности свободно двигаться.    

Жемчужница  мелеагрина, перламутровая устрица, представляет собой округлой формы раковину,  плотные створки которой почти одинаковой величины, а наружная поверхность чрезвычайно  ребриста. Спиральные ребра некоторых раковин изборождены зеленоватыми обрастаниями  водорослей, которые идут лучеобразно. Раковины эти принадлежат молодым  устрицам. Раковины в возрасте десяти лет и свыше, наружная поверхность которых  благодаря утолщению створок покрывается более грубыми концентрическими краями  почти черного цвета, достигают в ширину пятнадцати сантиметров.    

Капитан  Немо указал мне на это удивительное скопление раковин, и я понял, что этот кладезь  поистине неисчерпаем, ибо творческая сила природы все же превышает  разрушительные инстинкты человека. Нед Ленд, верный своей наклонности к  разрушению, спешил наполнить самыми лучшими моллюсками сетку, висевшую у его  пояса.    

Но  подолгу останавливаться мы не могли. Нужно было идти следом за капитаном, который,  по-видимому, вел нас по знакомой ему дороге. Дно заметно повышалось, и порою  моя поднятая рука выступала над поверхностью моря. И тут же под ногами  неожиданно возникала впадина. Часто нам приходилось обходить высокие  пирамидальные утесы. В мраке их расщелин гнездились огромные ракообразные. Приподнявшись  на высоких лапках, они впивались в нас взглядом своих круглых глаз, напоминая  собою пушки с наведенными дулами, а под нашими ногами копошились нереиды,  глицеры, ариции и другие кольчецы, вытягивавшие свои длинные усики и щупальца.    

Но вот  перед нами возник обширный грот, образовавшийся в живописной группе скал, покрытых  пестрым ковром подводной флоры. Вначале мне показалось, что в этой подводной пещере  царит глубокий мрак. Солнечные лучи словно бы угасали у самого входа в грот. То  был призрачный свет поглощенных водою солнечных лучей.    

Капитан  Немо вошел в грот. Мы последовали за ним. Я скоро освоился с относительной  темнотой пещеры. Я различил купол свода, столь причудливо округленного,  опиравшегося на естественные пилястры с широким гранитным основанием,  напоминавшие тяжелые колонны тосканской архитектуры. Зачем понадобилось нашему  непостижимому вожатому влечь нас за собою вглубь этой подземной пещеры? Я скоро  понял, в чем была причина.    

Спустившись  по довольно крутому склону, мы очутились на дне некоего подобия круглого  колодца. Тут капитан Немо остановился и указал нам на предмет, которого я сразу  не заметил.    

Это была  раковина необыкновенной величины, гигантская тридакна диаметром в два метра и,  стало быть, больше той, которая украшала салон «Наутилуса». Чаша, вместившая бы  в себя целое озеро святой воды!    

Я  подошел поближе к этому чудесному моллюску. Он прикрепился своим биссусом к гранитному  пласту и рос в одиночестве в спокойных водах грота. По моим соображениям, эта  тридакна весила килограммов триста. В такой устрице было, надо полагать, не  менее пятнадцати килограммов мякоти. Надобно иметь желудок Гаргантюа, чтобы  переварить дюжину подобных устриц!    

Капитан  Немо, по-видимому, знал о существовании этой двустворчатой раковины.  По-видимому, не в первый раз приходил он в этот грот! И я вообразил, что он  привел нас сюда ради того лишь, чтобы показать нам этот курьез природы. Но я  ошибся. У капитана Немо были к тому свои причины: он интересовался состоянием  тридакны.    

     

    

     

Обе  створки моллюска были приоткрыты. Капитан Немо, подойдя к раковине, вложил  кинжал между створками, чтобы не дать им сомкнуться; затем он приподнял рукой  бахромчатый край мантии.    

Там,  между листовидными складками мантии, свободно покоилась жемчужина величиною с  кокосовый орех. Жемчужина безупречной сферической формы, чистейшей воды,  бесподобного отлива! Драгоценность баснословной стоимости! В порыве неуместного  любопытства я протянул руку, чтобы схватить этот перл, осязать его, взвесить!  Но капитан, знаком остановив меня, быстрым движением вынул кинжал из раковины,  и створки ее мгновенно сомкнулись.    

И тут я  понял намерение капитана Немо. Оставляя жемчужину под мантией тридакны, он давал  ей возможность постепенно расти. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к  ней новые концентрические слои. Один только капитан Немо знал грот, где «зреет»  этот прелестный плод; один он, так сказать, растил его, чтобы со временем  перенести в свой великолепный музей. Могло быть и так, что, по примеру китайцев  или индусов, он сам вызвал развитие этой жемчужины путем внесения в мантию  моллюска инородного твердого тела – в виде бусинки или металлического  шарика, – которое благодаря отложениям перламутра постепенно обросло  перламутровым покровом. Как бы то ни было, но, сравнивая эту жемчужину с теми,  которые мне доводилось видеть прежде, и с теми, что хранились в коллекции  капитана Немо, я мысленно оценил ее по крайней мере в десять миллионов франков.  Это был перл творчества природы, а не предмет роскоши! И какое женское ухо  могло бы выдержать тяжесть такой жемчужины?.    

Осмотр  великолепной тридакны был окончен. Капитан Немо вышел из грота, и наше шествие  в этих спокойных водах, еще не вспененных искателями жемчуга, возобновилось.  Путь к жемчужной отмели пролегал в гору.    

Мы шли  порознь, точно заправские фланеры; каждый из нас задерживался на месте или  уклонялся в сторону по своей воле. Я уже не страшился более опасностей, столь  смешно преувеличенных игрой воображения. Подводная скала заметно вела нас к  поверхности моря. И, наконец, на глубине одного метра под уровнем океана моя  голова выступила из воды. Консель догнал меня и, приблизив стекла своего шлема  к моим, передал мне глазами дружеский привет. Но плоскогорье простиралось всего  лишь на несколько метров.    

Вскоре  мы опять вступили в свою стихию. Неужели я не вправе теперь называть водную  среду своей стихией?    

Десять  минут спустя капитан Немо вдруг остановился. Я думал, что он хочет вернуться обратно.  Но нет! Движением руки он приказал нам спрятаться в расщелине скалы. Затем он  указал на какую-то точку в водной массе. Я стал внимательно всматриваться.    

В пяти  метрах от меня мелькнула и пошла ко дну какая-то тень. Тревожная мысль об акулах  пронеслась в моем мозгу. Но я ошибся: на этот раз мы имели дело не с морскими  чудовищами.    

Это был  человек, живой человек, индус, ловец жемчуга, бедняга, явившийся, несомненно,  собирать колосья раньше жатвы. Я заметил дно его лодки, стоявшей на привязи в  нескольких футах над его головой. Он нырял и всплывал непрерывно. Опускаясь в  воду, он держал между ног камень, обточенный в виде сахарной головы и  привязанный веревкой к корме лодки, что помогало ему быстрее опускаться на дно.  В этом состояло все его водолазное снаряжение. На глубине примерно пяти метров  он выпускал камень, бросался на колени и торопливо заполнял сетку, привязанную  у пояса, первыми попавшимися под руку раковинами. Затем он всплывал на  поверхность, опоражнивал сетку, опять брал камень и снова начинал ту же операцию,  продолжавшуюся секунд тридцать.    

Водолаз  не видел нас. Мы укрывались за выступом скалы. Да и как мог этот бедняга индус  предположить, что люди, существа, подобные ему, находятся рядом с ним, под  водою, наблюдая за каждым его движением, не упуская ни единого момента его  ловли?    

Много  раз он всплывал и снова погружался в воду. И всякий раз он приносил не более десятка  раковин, потому что их надо было отрывать от грунта, к которому они  прикрепились своими крепкими биссусными нитями. А сколько раковин, из-за которых  он рисковал жизнью, было пустыми!    

Я  внимательно следил за ним. Он нырял и всплывал на поверхность через  определенные промежутки времени, и в течение получаса никакая опасность не  угрожала ловцу.    

У меня  начал уже пропадать интерес к этой занятной работе, как вдруг индус, стоявший  на коленях, шарахнулся в сторону, вскочил на ноги и сделал попытку всплыть на  поверхность воды.    

Я понял  причину его испуга. Гигантская тень пронеслась над несчастным водолазом. Это  была акула огромной величины, она приближалась к нему наискось с горящими  глазами, с разверстой пастью!    

Я замер  от ужаса, не мог сделать ни малейшего движения.    

Сильным  ударом плавников прожорливое животное ринулось на индуса; индус отскочил в  сторону и избег зубов акулы, но он не успел уклониться от удара ее хвоста; удар  пришелся по груди и сшиб его с ног.    

Все это  свершилось в несколько мгновений. Акула сперва несколько приостановилась, а  затем, перевернувшись на спину, снова ринулась на индуса, собираясь перекусить  его пополам; но тут я увидел, что капитан Немо, стоявший возле меня, выхватил  из-за пояса кинжал и шагнул навстречу чудовищу, готовясь вступить с ним в  единоборство.    

Но в тот  момент, когда страшная тварь уже готова была вцепиться зубами в несчастного  ловца, внимание ее привлек новый противник. Перевернувшись на брюхо, животное  бросилось в сторону капитана Немо.    

     

    

     

Я как  сейчас вижу его. Откинувшись немного назад, он с удивительным хладнокровием  ожидал приближения страшной акулы; и как только та бросилась на него, капитан с  удивительной ловкостью отскочил в сторону, уклонился от удара и тут же по самую  рукоятку всадил ей в брюхо кинжал. Но не все еще было кончено. Завязалась  отчаянная борьба.    

Акула,  образно говоря, взревела. Кровь потоком лилась из ее раны. Море окрасилось в багрец,  и сквозь окровавленные воды я уже не мог что-либо видеть.    

Не мог  что-либо видеть до той минуты, покамест кровавые волны не сплыли и пространство  вокруг нас не очистилось.    

Тут я  увидел, что отважный капитан, вцепившись в плавник акулы, отчаянно борется с животным,  нанося ему в брюхо рану за раной. Но он был лишен возможности нанести решительный  удар, попасть в самое сердце! Растерзанная акула изгибалась и разбрасывала  хвостом воду вокруг себя с такой силой, что я едва держался на ногах.    

Я хотел  было броситься на помощь капитану. Но, скованный ужасом, не мог сделать шагу.    

Я был в  состоянии полной растерянности. Я видел, что положение сражающихся меняется.  Капитан упал, опрокинутый тяжестью огромной туши. Пасть акулы раскрылась. И все  было бы кончено для капитана, если б Нед Ленд, быстрый, как мысль, не подскочил  к акуле и не сразил животное своим страшным орудием.    

Воды  снова обагрились от хлынувшей крови. Заходили волны под ударами хвоста взбешенного  животного. Нед Ленд не промахнулся. То была агония чудовища. Акула билась в предсмертных  судорогах, описывая хвостом круги среди вспененных вод. И сила волны была  такова, что сбила Конселя с ног.    

Тем  временем Нед Ленд помог капитану высвободиться из-под животного. Капитан не был  ранен. Он встал, кинулся к индусу, перерезал веревку, которая связывала его с  камнем, и, обхватив несчастного рукой, оттолкнулся от дна и всплыл на  поверхность океана.    

Мы  всплыли за ним следом и через несколько секунд оказались возле лодки водолаза.    

     

    

     

Прежде  всего капитан Немо позаботился привести беднягу в чувство. Я не был уверен,  удастся ли ему спасти индуса. Правда, под водой он пробыл короткое время. Но  ударом хвоста акула могла его убить!    

К  счастью, благодаря энергичным мерам, принятым капитаном и Конселем, сознание постепенно  возвращалось к утопленнику. Он раскрыл глаза. Можно представить себе, каково  было его удивление, даже испуг, когда он увидел четыре медные головы,  склонившиеся над ним!    

Но что  мог он подумать, когда капитан Немо, вынув из кармана мешочек с жемчугом, вложил  его ему в руку! Бедный цейлонский индус дрожащей рукой принял великолепный дар  обитателя морей! Его испуганный взгляд говорил, что он не знает, каким  неведомым существам обязан он и жизнью и богатством.    

По знаку  капитана мы пошли обратно к жемчужной отмели и после получаса ходьбы по  знакомой дороге оказались возле шлюпки «Наутилуса», стоявшей на якоре.    

Мы сели  в шлюпку и с помощью матросов освободились от своих тяжелых металлических  шлемов.    

Первое  слово капитана Немо было обращено к канадцу.    

– Благодарю  вас, мистер Ленд! – сказал он.    

– Не  стоит благодарности, капитан, – отвечал Нед Ленд. – Я был у вас в  долгу.    

Легкая  улыбка скользнула по губам капитана, и этим все кончилось.    

– К  «Наутилусу»! – приказал он.    

Шлюпка  понеслась по волнам. Несколько минут спустя нам повстречался труп акулы,  всплывший на поверхность.    

По  черной окраине плавников я узнал страшную акулу-людоеда Индийского океана. Рыба  была более двадцати пяти футов в длину; огромная пасть занимала одну треть  тела. Это была взрослая акула, судя по шести рядам ее зубов, расположенным в  верхней челюсти, в форме равнобедренного треугольника.    

Консель  разглядывал околевшую акулу с чисто научным интересом; и я уверен, что он отнес  ее, и не без основания, к подклассу элазмобранхит, отряду селахиевых или  широкоротых.    

В то  время как я рассматривал эту безжизненную тушу, около дюжины прожорливых акул  такого же вида всплыло вокруг шлюпки. Не обращая на нас никакого внимания, они  накинулись на труп, вырывая друг у друга куски мяса.    

В  половине девятого мы взошли на борт «Наутилуса».    

Мысли  мои постепенно возвращались к нашей экскурсии на Манарскую отмель. Я отдавал  дань несравненной отваге капитана Немо, в чем я имел случай убедиться. И затем  я понял, что этот человек способен пожертвовать собою ради спасения  представителя человеческого общества, от которого он бежал в морские глубины!  Что бы ни говорил о себе этот загадочный человек, все же ему не удалось убить в  себе чувство сострадания.    

Я  высказал ему это. Он ответил мне, заметно взволновавшись:    

– Но  это был индус, господин профессор, представитель угнетенного народа, а я до последнего  вздоха буду защитником угнетенных!    

 4. КРАСНОЕ МОРЕ    

     

Днем 29  января остров Цейлон скрылся за горизонтом. «Наутилус» со скоростью двадцати  миль в час лавировал в лабиринте проливов между Мальдивскими и Лаккадивскими  островами. Мы обогнули остров Киттан, кораллового происхождения, открытый Васко  де Гама в 1499 году, один из главных девятнадцати островов Лаккадивского  архипелага, лежащего между 10° и 14° 30’ северной широты и 69° и  50° 72’ восточной долготы.    

Мы  сделали, стало быть, с момента выхода из Японского моря шестнадцать тысяч  двести двадцать миль, или семь тысяч пятьсот лье.    

На  следующий день, 30 января, когда «Наутилус» всплыл на поверхность океана,  островов уже не было в виду. Он держал курс на северо-северо-запад, по  направлению к Оманскому заливу, который лежит между Аравией и Индийским  полуостровом и служит входом в Персидский залив.    

Очевидно,  это был закрытый залив, не имевший выхода в море. Куда же вел нас капитан Немо?  Я не мог этого сказать. Такой ответ не удовлетворил канадца, который именно в  этот день спрашивал меня, куда же мы держим путь.    

– Мы  держим путь туда, мистер Ленд, куда ведет нас фантазия капитана.    

– Фантазия  капитана не может завести нас далеко, – отвечал канадец. – Персидский  залив не имеет другого выхода, и, если мы войдем в него, нам придется  возвращаться обратно тем же путем.    

– Ну,  что ж! И возвратимся, мистер Ленд. Если после Персидского залива «Наутилус» пожелает  посетить Красное море, то Баб-эль-Мандебский залив всегда к его услугам.    

– Позвольте,  господин профессор, – отвечал Нед Ленд, – но Красное море, как и  Персидский залив, не имеет другого выхода! Суэцкий перешеек еще не прорыт. Да и  будь он прорыт, неужто такое законспирированное судно, как наше, отважилось бы  вступить в канал, перекрытый шлюзами? Стало быть, Красное море не тот путь,  который приведет нас в Европу.    

– Но  я не говорил, что мы идем в Европу.    

– Что  же вы полагаете?    

– Я  полагаю, что, посетив воды, омывающие берега Аравии и Египта, «Наутилус» возвратится  в Индийский океан либо через Мозамбикский пролив, либо мимо Маскаренских  островов и достигнет мыса Доброй Надежды.    

– Ну-с,  а когда мы достигнем мыса Доброй Надежды? – с особенной настойчивостью спросил  канадец.    

– Обогнув  мыс Доброй Надежды, мы выйдем в Атлантический океан. В этих водах мы еще не бывали.  Послушайте, друг Нед, неужели вам наскучило подводное плавание? Я же буду  крайне огорчен, если наше увлекательное путешествие неожиданно окончится. Не  всякому выпадет на долю такая удача!    

– Но  не забывайте, господин Аронакс, – отвечал канадец, – что вот уже три  месяца мы живем пленниками на борту «Наутилуса»!    

– Я  этого не помню, Нед! Не хочу помнить! На борту «Наутилуса» я не считаю ни  часов, ни дней!    

– Но  чем все это кончится?    

– Кончится  в свое время! Кстати, мы бессильны ускорить наступление конца, и споры на эту  тему напрасны. Если б вы, Нед, сказали мне: «Представился случай бежать!» – я  обсудил бы с вами шансы к побегу. Но такого случая не представляется, и, говоря  откровенно, я не думаю, чтобы капитан Немо когда-либо рискнул войти в  европейские моря.    

Что  касается Неда Ленда, он закончил разговор в форме монолога: «Все это хорошо и  распрекрасно! Но, по моему мнению, в неволе ничто сердце не радует!»    

В  течение четырех дней, до 3 февраля, «Наутилус» плавал в Оманском заливе с  разными скоростями и на разных глубинах. Казалось, он шел наудачу, как бы  колеблясь в выборе пути; но ни разу за это время мы не пересекли тропик Рака.    

Выходя  из Оманского залива, мы на короткое время увидели Маскат, главный город протектората  Оман. Я был очарован живописным расположением города среди черных скал, на фоне  которых резко выделялись белые стены зданий и крепостей. Четко вырисовывались  круглые купола мечетей, изящные шпили минаретов, радовала глаз свежая зелень  набережных, спускавшихся террасами к самому морю. Но это было лишь мимолетное  видение, и вскоре «Наутилус» погрузился в глубины этих угрюмых вод.    

Затем мы  прошли на расстоянии шести миль от аравийских берегов, мимо Хадрамаута, вдоль  волнистой гряды прибрежных гор с развалинами древних храмов. Наконец, 5 февраля  мы вошли в Аденский залив, настоящую воронку, вставленную в горлышко  Баб-эль-Мандебского пролива, через которую воды Индийского океана вливаются в  Красное море.    

Шестого  февраля «Наутилус» шел в виду города Адена, расположенного на скале, далеко  выступающей в море и соединенной с континентом узким перешейком, настоящим  аравийским Гибралтаром. Будучи захвачен англичанами в 1839 году, он превратился  в неприступную крепость. Промелькнули вдали восьмигранные минареты этого  города, который, по сказанию историка Эдризи, был некогда самым оживленным и  богатым торговым пунктом на всем побережье.    

Я был  уверен, что капитан Немо, дойдя до этих мест, повернет обратно. Но, к моему удивлению,  я ошибся.    

На  следующий день, 7 февраля, мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив, что по-арабски  означаете «Врата слез». При двадцати милях ширины этот пролив в длину  насчитывает всего пятьдесят два километра, и «Наутилус», дав полный ход, в один  час прошел это пространство. И мне не удалось увидеть даже берегов острова  Перим, захваченного англичанами с целью установить господство Адена над морем.  Слишком много английских и французских пароходов, связующих Суэц с Бомбеем,  Калькутту с Мельбурном, остров Бурбон с островом св. Маврикия, бороздило воды этого  узкого пролива, чтобы «Наутилус» попытался всплыть на поверхность. Поэтому мы  благоразумно держались под водой.    

Наконец,  в полдень мы вошли в воды Красного моря.    

Красное  море! Прославленное озеро библейских преданий! Никогда не проливаются ливни над  его водами! Никакая многоводная река не пополняет его водоем! Ежегодно  испарение его вод понижает на полтора метра уровень его поверхности!  Удивительный залив! Будучи замкнут со всех сторон, подобно озеру, он, может  статься, совершенно бы высох. В этом отношении он находится в худшем положении,  нежели Каспийское и Мертвое моря, уровень которых понижался только до тех пор,  пока их испарение не уравновесилось суммою вливающихся в них вод.    

Красное  море простирается на две тысячи шестьсот километров в длину при средней ширине  в двести сорок километров. Во времена Птоломеев и римских императоров оно было  главной артерией мировой торговли. Открытие Суэцкого канала вернет ему былое  значение, которое уже отчасти восстановлено с проведением железных дорог.    

Я не  желал искать причины, побудившей капитана Немо войти в этот залив. Но я принял  без оговорок возможность побывать в здешних водах. Мы шли средним ходом, то  держась на поверхности, то погружаясь в глубины, чтобы избежать встречи с  каким-либо судном. И я мог наблюдать это любопытное море и на поверхности и в  глубинах.    

Восьмого  февраля на рассвете мы завидели Мокка, город, представляющий собою груды  развалин, которые обрушиваются при одном звуке пушечного выстрела. Среди  развалин тут и там зеленели финиковые пальмы. В былые времена город был крупным  торговым центром; там было шесть рынков, двадцать шесть мечетей и четырнадцать  фортов, окружавших его кольцом в три километра.    

«Наутилус»  приблизился к африканским берегам, где имеются глубокие впадины. Там, в  глубинах кристаллически чистых вод, мы любовались сквозь хрустальные стекла  окон прелестными кустистыми колониями ярко-красных кораллов, подводными  скалами, устланными великолепным зеленым ковром водорослей. Незабываемое  зрелище! Какие очаровательные пейзажи являют собою эти подводные рифы и острова  вулканического происхождения, примыкающие к Ливийскому побережью! Но во всей  своей красоте подводная флора и фауна предстала у восточных берегов, к которым  «Наутилус» вскоре приблизился. То было у берегов Тихама, где эти зоофиты во  множестве пышно распускались не только в морских глубинах, но и вздымались в  причудливом сплетении на десять саженей поверх воды. Последние были более живописными,  но менее красочными, чем первые, свежесть которых поддерживалась живительной  влагой вод.    

Сколько  чудесных часов провел я, сидя у окна в салоне! Сколько новых образцов подводной  флоры и фауны увидел я при свете нашего прожектора! Тут были грибовидные  кораллы, актинии аспидного цвета, тубипориды – восьмилучевые кораллы, похожие  на флейты, ожидавшие, казалось, лишь дуновения Пана, бесчисленные глубоководные  организмы, характерные для здешних вод: мадрепоровые кораллы – основные  компоненты коралловых рифов, дающие в своей пористой, ноздреватой массе приют  богатейшей фауне. Наконец, тысячи разновидностей еще не встречавшейся мне  обыкновенной морской губки.    

     

    

     

Класс  губок, первый из группы полипов, получил свое название от любопытного продукта,  полезность которого бесспорна. Губка отнюдь не растение, как думают еще  некоторые натуралисты, а самый низший тип многоклеточных животных, стоящих на  более низкой ступени развития, чем даже кораллы. Принадлежность губок к  животному миру не подлежит сомнению, и нельзя поэтому согласиться с древними,  которые относили губку к промежуточным формам между животными и растениями. Но  я должен сказать, что натуралисты до сих пор не пришли к согласию относительно  строения губок. По мнению некоторых, это целая колония микроскопических  организмов. Другие же, как Мильн Эдварде, считают, что каждая губка –  самостоятельное животное.    

Класс  губок включает много сот видов, которые водятся только в морях, за исключением  семейства «пресноводных», или бодяг. Но чаще всего губки встречаются в водах  Средиземного моря, Греческого архипелага, у берегов Сирии и в Красном море. Там  главным образом водятся тончайшие туалетные губки, цена которым доходит до ста  пятидесяти франков за штуку: золотистая сирийская губка, жесткая берберийская и  т. д. Но раз я не мог изучать этих зоофитов в пределах Леванта, от  которого нас отделял Суэцкий перешеек, приходилось удовольствоваться  лицезрением их в водах Красного моря.    

Я позвал  Конселя, и мы оба глядели в окно, в то время как «Наутилус» медленно шел на  глубине восьми-девяти метров под уровнем моря, мимо живописных подводных утесов  восточного берега.    

Тут  росли губки всех видов: губки ветвистые, листоватые, шаровидные, лапчатые.  Поистине своей формой они оправдывали названия – корзиночки, чашечки, прялки,  лосий рог, львиная лапа, павлиний хвост, перчатка Нептуна, – которыми  одарили их ловцы губок, более поэтически настроенные, нежели ученые.  Волокнистая ткань губок, насыщенная студенистым веществом, благодаря подвижным  жгутикам клеток, выстилающих внутреннюю полость, постоянно обмывается водой,  которая поступает через вводящие поры и выходит наружу через выводное отверстие,  так называемое «устье». Вещество губки разлагается после отмирания и,  разлагаясь, выделяет аммиак. Когда процесс распада студенистого вещества завершается  и все живые ткани выгнивают и вымываются водой, от животного остается только  роговой скелет, постепенно приобретающий золотисто-соломенный цвет и мягкость,  из которого и состоит обыкновенная туалетная губка. Смотря по степени своей  упругости, водопроницаемости или прочности при вымочке, губка применяется для  разных надобностей.    

Губки  лепились по скалам, прикреплялись к раковинам моллюсков, даже к стеблям гидроидов.  Они гнездились в расселинах скал, стлались понизу, ползли вверх, свисали, точно  коралловые полипы. Я объяснил Конселю, что губки собирают двояким способом:  драгами и вручную. Ручной способ считается лучшим потому, что губки плотно  прирастают к твердому грунту и обитают на небольших глубинах, доступных  ныряльщику, который отрывает их осторожно, без повреждения ткани, что неизбежно  при ловле драгой. Губка, добытая вручную, высоко ценится.    

Среди  зоофитов, кишевших вокруг зарослей губок, больше всего было медуз чрезвычайно  изящной формы; моллюски были представлены разного вида кальмарами, которые, по  данным д'Орбиньи, свойственны водам Красного моря; из пресмыкающихся тут водились  морские, так называемые суповые черепахи, доставившие к столу вкусное и тонкое  блюдо.    

Что  касается рыб, они населяли здешние воды в изобилии. Я назову рыб, которые чаще  всего попадались в наши сети: скаты, в том числе лиммы овальной формы и  кирпичного цвета, усеянные неравной величины голубоватыми пятнами, с двойным  иглообразным шипом – хвостокол-арнак с серебристой спиной, шиповатый скат с  колючим хвостом и другие громадные скаты, широкие мантии которых длиною в два  метра развеваются среди волн, аодоны, совершенно лишенные зубов, из хрящевых  рыб, близкие к акулам; кузовки-дромадеры, у которых горб оканчивается загнутым  шипом длиной в полтора фута, ошибни, настоящие мурены с серебристым хвостовым  плавником, голубоватой спиной и коричневыми грудными плавниками, окаймленными  серым кантиком; фиатолы, виды строматеев, исчерченные узкими золотистыми  полосками и украшенные тремя цветами Франции; горамисы длиною в сорок  сантиметров, великолепные толстоголовки, примечательные семью поперечными  полосками отменного черного цвета, с плавниками голубого и желтого цветов, с  золотой и серебряной чешуей, центроподы, султанки с желтыми плавниками и  хохолком, зеленобрюшки, губаны, спинороги, колбни и тысячи других рыб, которые  уже встречались нам во время плавания.    

Девятого  февраля «Наутилус» шел в самой широкой части Красного моря, между Суакином на  западном берегу и Кунфуда на восточном, находящихся на расстоянии ста девяноста  миль друг от друга.    

В  полдень того же дня после установления координат капитан вышел на палубу, где в  то время я находился. Я решил воспользоваться случаем и выведать у капитана  Немо, хотя бы приблизительно, каковы его дальнейшие намерения. Увидев меня, он  сразу же подошел ко мне, любезно предложил сигару и сказал:    

– Ну-с,  господин профессор, как вам понравилось Красное море? Удалось ли вам наблюдать  чудеса, скрытые в его водах? Рыб, зоофитов, цветники из губок и коралловые  леса?    

– Ну,  конечно, капитан Немо! – отвечал я. – И «Наутилус» чудесно  приспособлен для подобных наблюдений. Какое умное судно!    

– Да,  сударь, умное судно! Отважное и неуязвимое! Оно не страшится ни бурь, свирепствующих  в Красном море, ни его течений, ни его подводных рифов.    

– В  самом деле, – сказал я, – Красное море считается одним из самых  опасных, и, если не ошибаюсь, в древние времена оно пользовалось дурной славой.    

– Дурной,  господин Аронакс! Греческие и латинские историки отзываются о нем весьма  нелестно, Страбон говорит, что во время пассатных ветров и в период дождей оно  особенно неприятно. Арабский историк Эдризи, описывая Кользумский залив,  подразумевает под этим вымышленным названием Красное море. По его словам,  корабли во множестве погибали на его песчаных отмелях и ни один капитан не решался  плавать по нему ночью. Он говорит, что на Красном море бушуют страшные ураганы,  оно усеяно негостеприимными островами и «не представляет собою ничего  хорошего». Ни на поверхности, ни в глубинах. Такого же мнения о Красном море  Арриан, Агатархит и Артемидор, историки древней Греции.    

– Видно,  что эти историки не плавали на борту «Наутилуса»! – отвечал я.    

– Само  собою! – улыбаясь, сказал капитан. – Впрочем, в области судостроения  наши современники ушли недалеко от древних. Несколько веков понадобилось, чтобы  открыть механическую силу пара! Кто знает, появится ли даже через сто лет  второй «Наутилус»! Прогресс движется медленно, господин Аронакс!    

– Совершенно  верно, – отвечал я, – ваше судно опережает свою эпоху на целый век,  если не на целые века! Как жаль, что такое открытие умрет вместе с  изобретателем!    

Капитан  Немо ничего не ответил. После нескольких минут молчания он сказал:    

– Мы  говорили, как помнится, о том, какого нелестного мнения были историки древнего  мира о Красном море?    

– А  вы находите, что их опасения были преувеличены? – спросил я.    

– И  да и нет, господин Аронакс, – отвечал мне капитан, по-видимому, в  совершенстве изучивший «свое Красное море». – То, что не представляет  опасности для современного судна, хорошо оснащенного, солидно построенного,  вольного избирать тот или иной путь благодаря паровым двигателям, было чревато  всякого рода опасностями для судов древних мореплавателей. Надобно вообразить  себе этих первых мореходцев, пускавшихся в плавание на утлых дощатых барках,  скрепленных пальмовыми вервиями, проконопаченных древесной смолой и смазанных  жиром дельфина! У них не было никаких приборов для определения курса корабля,  они плавали по воле ветров и течений малоисследованных морских пространств! В  этих условиях кораблекрушения были, и не могли не быть, обычным явлением. Но в  наши дни пароходы, которые курсируют между Суэцким перешейком и морями Южного  полушария, не имеют причины опасаться гневливости Красного моря, несмотря на  противные муссоны. Капитаны и пассажиры не приносят уже перед отплытием  искупительных жертв и по возвращении, увешанные гирляндами цветов, с золотыми  повязками на голове, не спешат в храмы благодарить богов за благополучное  окончание путешествия!    

– Верно, –  сказал я. – И мне кажется, что пар убил чувство благодарности в сердцах  моряков. Вы, по-видимому, основательно изучили это море, капитан! Не скажете ли  вы, почему его называют Красным?    

– По  этому поводу, господин Аронакс, существует много различных толкований. Угодно  вам знать мнение одного летописца четырнадцатого века?    

– Прошу  вас!    

– Старый  фантазер уверяет, что название «Красное» было дано морю после перехода израильтян,  когда преследовавший их фараон погиб в его водах, сомкнувшихся по словам  Моисея:    

     

И  в знак, что чудо совершилось,    

В  багрец все море претворилось,    

И  ныне, чудо поминая,    

То  море Красным называют.    

     

– Толкование  поэта! – отвечал я. – Но в данном случае, капитан Немо, на слова  поэтов я не полагаюсь.    

– Видите  ли, господин Аронакс, по моему мнению, название «Красное море» является переводом  еврейского слова «Edom». И древние дали такое наименование этому морю благодаря  особой окраске его вод.    

– Однако  я не вижу какой-либо особой окраски, – сказал я. – Воды, как и во  всех морях, прозрачны и не имеют красноватого оттенка.    

– Совершенно  верно! Но, войдя в глубину залива, вы заметите одно странное явление. Однажды  мне случилось видеть в бухте Тор, как вода стала такой красной, точно передо  мной было озеро крови.    

– Чем  же объясняется такое явление? Присутствием микроскопических красящих водорослей?    

– Именно!  Это результат выделения микроскопических растений, известных под названием триходесмий.  Чтобы покрыть пространство в один квадратный миллиметр, потребуется сорок тысяч  таких организмов. Вам тоже доведется, может быть, наблюдать это явление, когда  мы войдем в бухту Тор.    

– Стало  быть, капитан Немо, вы не впервые плаваете по Красному морю на борту «Наутилуса»?    

– Не  впервые, сударь!    

– Вы  упомянули о переходе израильтян через Красное море и о катастрофе, постигшей  египтян. Позвольте вас спросить, капитан, вы не полюбопытствовали исследовать  под водами место этого замечательного исторического события?    

– Нет,  господин профессор, и по вполне понятной причине.    

– А  именно?    

– То  самое место, где Моисей якобы прошел со своим народом, так обмелело, что верблюды  проходят по нему, едва замочив ноги. Вы понимаете, что для моего «Наутилуса»  тут слишком мелководно.    

– А  это место? – спросил я.    

– Находится  немного повыше Суэца, в рукаве, который в те времена, когда Красное море  простиралось до Горьких Озер, представлял собою глубокий лиман. Будь то легенда  или истинное событие, но, по преданию, именно тут прошли израильтяне, следуя в  Обетованную землю, и войско фараона погибло на этом самом месте. Я думаю, что  при археологических раскопках нашлось бы множество египетского оружия и прочих  инструментов.    

– Надеюсь,  что археологи рано или поздно предпримут такие раскопки. Дайте только открыть  Суэцкий канал, и вы увидите, какие тут понастроятся города! Ну, а для такого  судна, как «Наутилус», такой канал совершенно бесполезен!    

– Несомненно! –  сказал капитан Немо. – Но канал полезен для всего мира. Древние хорошо  понимали, как важно для торговых сношений установить сообщение между Красным и  Средиземным морями. Но они не догадались прорыть Суэцкий перешеек, а избрали  более длинный путь, соединив Нил с Красным морем. Весьма вероятно, что работы  по прорытию канала были начаты, если верить преданиям, при фараоне Сезострисе.  Но достоверно известно, что уже в шестьсот пятнадцатом году до нашей эры фараон  Нехо (Necos) предпринял работы по проведению канала, несущего воды Нила в  Красное море через ту часть египетской низменности, которая обращена к Аравии.  При сооружении канала исходили из того расчета, что суда могли бы пройти от  Нила до Красного моря в четыре дня, а ширина его была бы такова, что две  триремы могли бы рядом плыть по нему. Строительство канала продолжалось при  Дарий, сыне Гистаспа, и закончилось, надо полагать, при Птоломее Втором.  Страбон видел суда, проходившие по каналу; но недостаточная глубина канала,  начиная от Бубаста и до самого Красного моря, ограничивала срок навигации  весенними месяцами, связанными с разлитием Нила. Канал служил торговой артерией  до века Антонинов. Потом канал пришел в упадок, обмелел и стал несудоходным. По  повелению Халифа Омара он был восстановлен; и, наконец, в семьсот шестьдесят  первом или в семьсот шестьдесят втором году был окончательно засыпан Халифом  Аль-Манзором с целью прекратить подвоз продовольствия для войск восставшего  против него Мохаммеда-бен-Абдуллаха. Генерал Бонапарт во время своего  египетского похода напал на следы этого канала в пустыне возле Суэца и,  застигнутый приливом, едва не погиб тут, в нескольких часах пути до Гаджерота!  И на том же самом месте, где Моисей раскинулся лагерем тому три тысячи триста  лет назад!    

– Ну,  что ж, капитан! То, что не удалось сделать древним, а именно, соединить между собою  два моря и тем самым сократить на девять тысяч километров путь из Кадикса в  Индию, сделает Лессепс. Может статься, он обратит африканский материк в  огромный остров!    

– Да,  господин Аронакс, вы имеете право гордиться своим соотечественником! Этот человек  делает честь нации, и даже в большей степени, чем самые прославленные капитаны!  Он начал, как и многие, с треволнений и неудач, но все же восторжествовал, ибо  у него гениальная воля! Грустно думать, что творение, которое могло быть  достоянием международным и гордостью целого государства, создано энергией  одного человека! Честь и слава Лессепсу!    

– Честь  и слава великому гражданину! – сказал я, удивленный выспренностью тона капитана  Немо.    

– К  сожалению, – продолжал капитан, – я не могу показать вам Суэцкий  канал, но послезавтра, когда мы войдем в Средиземное море, вы увидите длинную  линию дамб у Порт-Саида.    

– В  Средиземное море? – вскричал я.    

– Да,  господин профессор! Вас это удивляет?    

– Меня  удивляет, что мы через день будем там!    

– Ах,  вот оно что!    

– Да,  капитан, я удивлен! Хотя, плавая на борту «Наутилуса», пора бы перестать  удивляться чему бы то ни было!    

– Но  все же, что именно вас так удивило?    

– Какую  же скорость должен развить «Наутилус», чтобы в один день перенести нас в Средиземное  море, обойдя африканский материк и обогнув мыс Доброй Надежды!    

– Кто  вам сказал, господин профессор, что мы обойдем Африку и станем огибать мыс Доброй  Надежды?    

– Помилуйте,  если «Наутилус» не поплывет по суше и не пронесется по воздуху над Суэцким перешейком…    

– Или  под ним, господин Аронакс!    

– Под  перешейком?    

– Разумеется, –  спокойно отвечал капитан Немо. – Природа давно уже соорудила под этой  полоской земли то, что люди сооружают теперь на ее поверхности.    

– Как!  Неужто есть подземный проход?    

– Да,  подземный проход, названный мною Аравийским туннелем. Он начинается под Суэцем  и доходит по Пелузиума.    

– Но  ведь Суэцкий перешеек образовался из наносных песков?    

– До  известной степени! Но на глубине пятидесяти метров уже начинается неколебимый  гранитный слой.    

– И  вы случайно обнаружили подземный проход? – спросил я, все более и более  удивляясь.    

– И  случайно и обдуманно, господин профессор! И помог тут не столько случай,  сколько пытливость ума.    

– Слушаю  вас, капитан, и не верю своим ушам.    

– Ах,  сударь! Aures habent et non audient[18]  – это свойственно всем временам. Подземный проход не только существует, но и  служит водным путем! Не однажды я уже пользовался им. Иначе я не решился бы  сейчас войти в замкнутое Красное море.    

– Быть  может, я буду нескромен, спросив вас, как вы обнаружили этот туннель?    

– Сударь, –  отвечал капитан Немо, – какие тайны могут быть между людьми, связанными  навсегда!    

Я сделал  вид, что не понял намека, и ожидал, что скажет капитан Немо.    

– Господин  профессор, – начал он, – пытливость натуралиста навела меня на мысль,  что под Суэцким перешейком должен существовать проход, никому не известный. Я  заметил, что в Красном море и в Средиземном встречаются совершенно одинаковые  виды рыб, как то: ошибень, губан радужный, долгопер. Установив этот факт, я  задал себе вопрос, нет ли сообщения между этими морями? Ежели оно существовало,  то ввиду более высокого уровня воды в Красном море подземное течение непременно  должно было брать свой исток оттуда, а не из Средиземного моря. Чтобы проверить  себя, я выловил в большом количестве разных рыб в водах окрест Суэца. Я надел  каждой рыбке по медному кольцу на хвост и пустил их в воду. Спустя несколько  месяцев у берегов Сирии в сети попались рыбы с моими опознавательными кольцами.  Подземное сообщение между двумя морями было доказано. Я пустился в поиски  прохода, отыскал его, рискнул ввести в него свое судно. И через короткое время  вы, господин профессор, переправитесь через мой Аравийский туннель![19]    

 5. АРАВИЙСКИЙ  ТУННЕЛЬ    

     

В тот же  день я передал Конселю и Неду Ленду ту часть нашей беседы с капитаном Немо,  которая должна была их интересовать. Когда я сказал, что через два дня мы будем  в водах Средиземного моря, Консель захлопал в ладоши, а канадец пожал плечами.    

– Подводный  туннель! – воскликнул он. – Сообщение между морями! Слыхано ли это?    

– Друг  Нед, – отвечал Консель, – а вы когда-нибудь слышали о «Наутилусе»?  Нет! Однако он существует. Итак, не пожимайте плечами понапрасну и не  отвергайте существование вещей под предлогом, что вы о них не слыхали.    

– Поживем,  увидим! – возразил Нед Ленд, покачав головой. – Впрочем, чего лучше,  если проход, о котором толкует капитан, и впрямь существует! И хвала небу, если  ему удастся переправить нас в Средиземное море!    

В тот же  вечер, под 21° 30’ северной широты, «Наутилус», всплыв на поверхность  моря, шел в виду аравийских берегов. Вдали виднелся город Джидда, важный  торговый пункт таких стран, как Египет, Сирия, Турция и Индия. Я довольно ясно  различал очертания домов, корабли, пришвартованные вдоль набережных, и те,  которые из-за своего водоизмещения вынуждены были бросить якорь на рейде.  Солнце, клонившееся к закату, бросало последние лучи на городские здания,  слепившие своей белизной. За городом виднелись деревянные или тростниковые хижины  бедуинов, ведущих оседлый образ жизни.    

Вскоре  вечерние тени окутали город, и «Наутилус» быстро стал погружаться в слегка фосфоресцирующие  воды.    

На  другой день, 10 февраля, показались встречные суда. «Наутилус» опять пошел под  воду. Но в полдень, к моменту определения координат, море было пустынно, и  судно вновь всплыло на уровень своей ватерлинии.    

Я вышел  на палубу вместе с Недом и Конселем. На востоке, в мглистом тумане, едва вырисовывалась  линия берега.    

Опершись  о дно шлюпки, мы беседовали на разные темы, как вдруг Нед Ленд, указывая рукой  на какую-то точку в море, сказал:    

– Вы  ничего не видите, господин профессор?    

– Ровно  ничего, Нед! – отвечал я. – Но вы же знаете, я не хвалюсь зоркостью  глаз.    

– Смотрите  хорошенько, – сказал Нед. – Вон там, впереди нас, по штирборту, почти  вровень с прожектором! Неужто не видите?    

– В  самом деле, – сказал я, пристально вглядевшись, – на воде как будто  движется какое-то темное длинное тело.    

– Второй  «Наутилус»! – сказал Консель.    

– Ну,  нет! – возразил канадец. – Если не ошибаюсь, это какое-то морское  животное.    

– Неужели  в Красном море водятся киты? – спросил Консель.    

– Да,  друг мой, – отвечал я. – Киты тут изредка попадаются.    

– Только  это не кит, – заметил Нед Ленд, не сводивший глаз с темной массы. –  Киты – мои старые знакомцы, я узнаю их издали!    

– Запасемся  терпением, – сказал Консель. – «Наутилус» идет в ту сторону, и мы  скоро узнаем, что это за штука!    

Действительно,  мы скоро были на расстоянии одной мили от заинтриговавшего нас предмета. Темная  глыба напоминала вершину подводной скалы, выступившую из вод в открытом море!  Но все же что это такое? Я не мог еще этого определить.    

– Ба!  Да оно плывет! Ныряет! – воскликнул Нед Ленд. – Тысяча чертей! Что  это за животное? Хвост у него не раздвоен, как у китов или кашалотов, а  плавники похожи на обрубки конечностей.    

– Но  в таком случае… – начал было я.    

– Фу-ты! –  кричит канадец. – Оно поворачивается на спину. Ба! Да у него сосцы на  груди!    

– Э,  э! Да это ж сирена! – кричит Консель. – Настоящая сирена! Не в обиду  будь сказано господину профессору.    

«Сирена»!  Слово это навело меня на правильный путь. Я понял, что мы встретили животное из  отряда сиреновых, которое легенда превратила в фантастическое морское существо –  полуженщину, полурыбу.    

– Нет, –  сказал я Конселю, – это не сирена, а другое любопытное животное, которое  еще изредка попадается в Красном море. Это дюгонь.    

– Из  отряда сиреневых, класса млекопитающих, высшего класса позвоночных  животных, – отрапортовал Консель.    

Объяснение  Конселя не вызвало возражений.    

Однако  Нед Ленд был начеку. У него глаза разгорелись при виде животного. Рука канадца  готовилась метнуть гарпун. Короче говоря, наш Гарпунер выжидал момента  броситься в море и сразиться с животным в его родной стихии!    

– О, –  сказал он голосом, дрожавшим от волнения, – мне еще не доводилось бить  «таких»!    

Весь  человек сказался в этом слове.    

В эту  минуту капитан Немо показался на палубе. Он сразу же заметил дюгоня, понял волнение  канадца и обратился прямо к нему:    

– Ежели  бы при вас был гарпун, он жег бы вам руку, не так ли?    

– Верно,  сударь!    

– И  вы не отказались бы вернуться на денек к своей профессии китолова и внести это  китообразное в перечень ваших трофеев?    

– Не  отказался бы!    

– Ну,  что ж, попытайте счастье!    

– Благодарю  вас, сударь! – ответил Нед Ленд, сверкнув глазами.    

– Только  смотрите, – продолжал капитан, – не промахнитесь! Это в ваших  интересах.    

– Неужели  дюгонь такое опасное животное? – спросил я, не обращая внимания на  канадца, который выразительно пожал плечами.    

– В  некоторых случаях, – отвечал капитан. – Бывает, что животное  бросается на китоловов и опрокидывает их суденышко. Но не мистеру Ленду бояться  дюгоня. У него верный глаз и твердая рука. Я особенно рекомендовал бы ему не  упускать дюгоня, потому что его мясо считается тонким блюдом, а мистер Ленд не  прочь полакомиться.    

– А-а! –  сказал канадец, – так оно еще позволяет себе роскошь иметь вкусное мясо?    

– Да,  мистер Ленд! Мясо дюгоня не отличишь от говяжьего, и оно чрезвычайно ценится. В  Меланезии его подают только к княжескому столу. Но за этим превосходным  животным охотятся столь хищнически, что дюгонь, как и ламантин, встречается все  реже и реже.    

– А  что, если случайно этот дюгонь последний в своем роде? – серьезно спросил  Консель. – Не следует ли его поберечь в интересах науки?    

– Все  может быть, – отвечал канадец, – но в интересах кулинарии следует за  ним поохотиться.    

– Итак,  за дело, мистер Ленд! – сказал капитан Немо.    

Тем  временем семь человек из команды «Наутилуса», как всегда безмолвных и невозмутимых,  взошли на палубу. Один из них держал в руке гарпун, привязанный к веревке,  вроде тех, какими пользуются китобои. Шлюпку сняли с привязей, вынули из  гнезда, спустили на воду. Шестеро гребцов сели за весла, седьмой стал за руль.  Нед, Консель и я поместились на корме.    

– А  вы, капитан? – спросил я.    

– Я  не поеду, сударь. Желаю счастливо поохотиться!    

Шлюпка  отчалила. Гребцы дружно взялись за весла, и мы понеслись навстречу дюгоню,  плававшему в двух милях от «Наутилуса».    

Приблизившись  к дюгоню на несколько кабельтовых, шлюпка пошла медленнее, и весла бесшумно  опускались в спокойные воды. Нед Ленд с гарпуном в руке стал на носу. Как известно,  к китобойному гарпуну привязываются длиннейшие веревки, которые легко  разматываются, когда раненое животное уходит в воду. Но тут веревка была не  длиннее десяти маховых саженей, и другой конец ее был привязан к пустому  бочонку, который должен был указывать, в каком месте под водою находится  дюгонь.    

Я  привстал и внимательно разглядывал противника нашего канадца. Дюгонь, или, как  его называют, индийский морж, имеет большое сходство с ламантином. Его  продолговатое тело оканчивается чрезвычайно длинным хвостом, а боковые плавники  настоящими пальцами. Все отличие от ламантина состояло в том, что его верхняя  челюсть была снабжена двумя длинными и острыми зубами, образующими по обе стороны  пасти расходящиеся клыки.    

Дюгонь,  за которым Нед Ленд охотился, был колоссальных размеров – не менее семи метров  в длину. Животное не двигалось с места. Казалось, дюгонь уснул на поверхности  воды.    

Шлюпка  бесшумно подошла сажени на три к животному. Я вскочил на ноги. Нед Ленд, откинувшись  несколько назад и занеся руку, метнул гарпун.    

Послышался  свист, и дюгонь исчез под водою. Видимо, удар гарпуна, пущенного с большой  силой, пришелся по воде.    

     

    

     

– Тысячи  чертей! – вскричал взбешенный канадец. – Я промахнулся!    

– Полноте, –  сказал я, – животное ранено, вот следы крови на воде! Но оно увлекло с  собою и ваш снаряд.    

– Гарпун!  Мой гарпун! – кричал Нед Ленд.    

Матросы  снова взмахнули веслами, и рулевой повел шлюпку в направлении бочонка, который  мирно покачивался на волнах. Выловив гарпун, мы стали выслеживать животное.    

Дюгонь  всплывал время от времени на поверхность моря, чтобы подышать. Ранение, видимо,  не обессилило животное, потому что плыло оно с удивительной быстротой. Шлюпка,  при взмахах весел в сильных руках, неслась по следам животного. Иной раз мы  почти нагоняли его, и канадец уже заносил свой гарпун, но дюгонь всякий раз  уходил под воду – недосягаемый для гарпунщика.    

Можно  себе представить, как гневался и бушевал нетерпеливый Нед Ленд! Он проклинал  несчастное животное в самых крепких выражениях, существующих в английском  языке. А я был раздосадован, что дюгонь разрушает все наши хитроумные планы.    

Мы  выслеживали дюгоня в течение целого часа, и я уже начинал склоняться к мысли,  что животное неуловимо, как вдруг бедняге вздумалось отомстить своим  преследователям. Животное оборотилось в нашу сторону и ринулось прямо на шлюпку.    

     

    

     

Маневр  животного не ускользнул от канадца.    

– Внимание! –  крикнул он.    

Рулевой  произнес несколько слов на своем загадочном наречии, очевидно приказывая матросам  быть настороже.    

Дюгонь,  подплыв футов на двадцать от шлюпки, втянул воздух своими широкими ноздрями,  находившимися не в нижней, а в верхней части рыла. Передохнув, он снова  бросился к шлюпке.    

Мы не  успели увернуться от удара, шлюпка накренилась и изрядно зачерпнула воды, которую  пришлось вычерпывать. Но благодаря ловкости рулевого удар пришелся наискось, а  не в лоб, и мы не опрокинулись. Нед Ленд, взобравшись на форштевень, осыпал  ударами гарпуна гигантское животное, которое, вонзив клыки в планшир, поднимало  шлюпку над водой, как лев поднимает в воздух козленка.    

Мы  повалились друг на друга. Не знаю, чем кончилось бы это происшествие, если б  взбешенный канадец не нанес, наконец, животному удара в самое сердце.    

Послышался  скрежет зубов о железную обшивку шлюпки, и дюгонь скрылся под водой, увлекая за  собой наш гарпун! Но вскоре бочонок всплыл на поверхность воды, а через  короткое время показалась туша животного, опрокинутая на спину. Мы зацепили  багром тушу дюгоня, взяли ее на буксир и направились к «Наутилусу».    

Пришлось  пустить в ход самые крепкие тали, чтобы поднять дюгоня на палубу судна. Туша  животного весила пять тысяч килограммов. Разделка туши производилась под  наблюдением канадца, который вникал во все подробности этой операции. В тот же  день стюард подал мне к столу блюдо, искусно приготовленное из мякоти дюгоня  судовым поваром. Мясо дюгоня показалось мне вкуснее телятины и, пожалуй, не  уступало говяжьему.    

На  следующий день, 11 февраля, кладовая «Наутилуса» обогатилась еще одной превосходной  дичью. Стая морских ласточек опустилась на палубу «Наутилуса».    

Это были  нильские крачки, или чеграва, вид sterna nilotca. Они водятся только в Египте.  У них черный клюв, серая голова, белые крапинки вокруг глаз, спинка, крылышки и  хвост сероватые, брюшко и горло белые, лапки красные. Мы еще поймали несколько  дюжин нильских уток. Нильские крачки чрезвычайно вкусная птица. Шея у них и  верхняя часть головы белая с черными пятнышками.    

«Наутилус»  шел средним ходом. Он, так сказать, прогуливался! Я заметил, что по мере  приближения к Суэцу вода в Красном море становилась менее соленой.    

Около  пяти часов вечера мы завидели на севере мыс Рас-Мухаммед. Мыс этот образует  оконечность Каменистой Аравии, лежащей между заливом Суэца и заливом Акабы.    

«Наутилус»  через пролив Губаль вошел в Суэцкий залив. Я хорошо видел высокую вершину мыса  Рас-Мухаммед, господствующую над двумя заливами. То была гора Ореб, библейский  Синай, на вершине которого Моисей встретился лицом к лицу с богом.    

В шесть  часов «Наутилус», то погружаясь, то всплывая на поверхность, прошел в виду города  Тор, лежащего в глубине бухты, воды которой, как уже наблюдал капитан Немо,  имели красноватый оттенок. Наступила ночь. Глубокая тишина нарушалась лишь  криком пеликана, или какой-нибудь другой ночной птицы, шумом прибоя,  разбивавшегося о прибрежные утесы, либо отдаленными гудками пароходов, тревоживших  воды залива неугомонным хлопаньем лопастей своего винта.    

От  восьми до девяти часов «Наутилус» шел в нескольких метрах под водою. По моим расчетам,  мы находились неподалеку от Суэцкого перешейка. Сквозь окна салона я видел  основания прибрежных скал, ярко освещенные нашим прожектором. Мне казалось, что  пролив постепенно суживается.    

В  четверть десятого судно всплыло на поверхность. Я поспешил на палубу. Я сгорал  от нетерпения войти скорее в туннель капитана Немо. Мне не сиделось на месте, и  я жадно вдыхал свежий ночной воздух.    

Вскоре  на расстоянии мили от нас блеснул огонек, ослабленный ночным туманом.    

– Плавучий  маяк, – сказал кто-то позади меня.    

Обернувшись,  я увидел капитана.    

– Суэцкий  плавучий маяк, – продолжал он. – Мы скоро подойдем к входу в туннель.    

– Пожалуй,  не так просто войти в него? – спросил я.    

– Разумеется,  сударь. Поэтому я вменил себе в обязанность находиться в рубке штурмана и лично  управлять судном. А теперь, господин Аронакс, не угодно ли спуститься вниз.  «Наутилус» погрузится под воду и всплывет на поверхность лишь после того, как  мы минуем Аравийский туннель.    

Я  последовал за капитаном Немо. Ставни задвинулись, резервуары наполнились водой,  и судно ушло на десять метров под уровень моря.    

Я хотел  было войти в свою каюту, но капитан остановил меня.    

– Господин  профессор, – сказал он, – не хотите ли побыть со мною в штурвальной  рубке?    

– Я  не смел вас просить об этом, – отвечал я.    

– Ну,  что ж, пойдемте! Вы увидите оттуда все, что можно увидеть во время подводного и  вместе с тем подземного плавания.    

     

    

     

Капитан  Немо подвел меня к среднему трапу. Поднявшись на несколько ступеней, он отворил  боковую дверь, и мы оказались в верхнем коридоре, в конце которого помещалась  рубка, находившаяся, как было сказано, на носу судна.    

Рубка на  «Наутилусе» представляла собою квадрат, стороны которого равнялись шести футам,  и несколько напоминала рубки на пароходах, ходивших по Миссисипи и Гудзону.  Посредине ее помещался штурвал, соединенный штуртросами с рулем управления,  проходившими до самой кормы судна. Четыре иллюминатора с черепитчатыми стеклами  позволяли рулевому наблюдать во всех направлениях.    

В рубке  было темно; но скоро глаза освоились с темнотой, и я различил фигуру штурмана,  державшего обе руки на штурвале. Море ярко освещалось прожектором, находившимся  позади рубки, в другом конце палубы.    

– Ну,  а теперь, – сказал капитан Немо, – поищем вход в туннель.    

Электрические  провода соединяли рубку с машинным отделением, и капитан мог одновременно  управлять направлением и скоростью хода «Наутилуса». Он нажал металлическую кнопку,  и в ту же минуту винт уменьшил число оборотов.    

Я молча  глядел на отвесную гранитную стену – неколебимое подножие песчаного берегового  массива. Мы шли в течение часа вдоль этой стены, тянувшейся несколько метров.  Капитан Немо не сводил глаз с компаса, висевшего на двух концентрических  кругах. По знаку капитана рулевой поворачивал штурвал, поминутно меняя  направление судна.    

Я  поместился возле иллюминатора бакборта и любовался великолепным зодчеством кораллов,  зоофитов, водорослей и ракообразных, протягивавших свои огромные лапы из всех  расселин в скалах.    

Четверть  одиннадцатого капитан Немо стал у руля. Широкая галерея, темная и глубокая,  зияла перед нами. «Наутилус» смело вошел под ее мрачные своды. Непривычный шум  послышался по ту сторону борта. То бурлили воды Красного моря, стремившиеся по  склону туннеля в Средиземное море. Судно, увлекаемое стремниной, неслось как  стрела, несмотря на все усилия судовой машины затормозить скорость хода,  сообщив винту обратное вращение.    

Огненные  блики, борозды, зигзаги – световые эффекты электрического прожектора – исчерчивали  стены узкого прохода, вдоль которого мы устремлялись с бешеной скоростью.  Сердце отчаянно колотилось, и я невольно приложил руку к груди.    

В десять  часов и тридцать пять минут капитан Немо передал штурвал рулевому и, обращаясь  ко мне, сказал:    

– Средиземное  море!    

«Наутилус»,  увлекаемый течением, прошел под Суэцким перешейком менее чем в двадцать минут.    

 6. ГРЕЧЕСКИЙ  АРХИПЕЛАГ    

     

На  следующий день, 12 февраля, чуть забрезжил рассвет, «Наутилус» всплыл на поверхность  воды. Я бросился на палубу. В трех милях от нас, на южной стороне горизонта,  смутно вырисовывался силуэт древнего Пелузиума. Подземный поток перенес нас с  одного моря в другое. Спуск по пологому руслу потока был легок, но разве можно  было вернуться обратно тем же путем, с таким крутым подъемом и против течения?    

Около  семи часов утра Нед Ленд и Консель тоже вышли на палубу. Неразлучные друзья  спокойно проспали всю ночь, совсем не интересуясь подвигами «Наутилуса».    

– Ну-с,  господин натуралист, – обратился ко мне канадец шутливым тоном, – а  где же Средиземное море?    

– Мы  плывем по нему, друг Нед.    

– Э-э! –  сказал Консель. – Значит, нынешней ночью…    

– Нынешней  ночью мы в несколько минут прошли через непроходимый перешеек.    

– Я  этому не верю, – отвечал канадец.    

– И  напрасно, мистер Ленд! – возразил я. – Низменный берег, что виднеется  на юге, египетский берег!    

– Рассказывайте,  сударь! – возразил упрямый канадец.    

– Ежели  сударь говорит, – сказал Консель, – надо ему верить.    

– Послушайте,  Нед, – сказал я, – капитан оказал мне честь, показав свой туннель. Я  был вместе с ним в штурвальной рубке. Он сам вел «Наутилус» через этот узкий  проход.    

– Слышишь,  Нед? – сказал Консель.    

– У  вас отличное зрение, Нед, – прибавил я, – и вы легко различите  выступающий далеко в море мол гавани Порт-Саида.    

Канадец  стал пристально вглядываться.    

– Да, –  сказал он, – вы правы, господин профессор, и ваш капитан – мастер своего  дела. Мы в Средиземном море. Ну, стало быть, потолкуем, если угодно, о наших  делишках, но так, чтобы никто не мог нас подслушать.    

Я хорошо  видел, куда клонит канадец. «Но все же, – подумал я, – лучше  поговорить с ним, если ему так хочется»; и мы, все трое, сели возле прожектора,  где нас не так захлестывало волной.    

– Ну-с,  слушаем вас, Нед, – сказал я. – Что скажете?    

– А  вот что я скажу, – отвечал канадец. – Мы в Европе. И прежде чем  капитану Немо придет фантазия погрузиться на дно полярных морей или плыть  обратно в Океанию, надо удирать с «Наутилуса»!    

Признаюсь,  что дискуссии с канадцем на эту тему меня смущали. Я никоим образом не желал  стеснять моих спутников в их действиях, но у меня не было ни малейшего желания  расставаться с капитаном Немо. Благодаря ему, благодаря его судну я пополнял  каждодневно свои познания в области океанографии, я заново писал свою книгу,  посвященную тайнам морских глубин, в самом лоне водной стихии. Представится ли  еще случай наблюдать чудеса, скрытые в океане? Конечно, нет! И я не мог  свыкнуться с мыслью, что нужно покинуть «Наутилус», не завершив цикла наших  океанологических исследований.    

– Друг  Нед, – сказал я, – отвечайте мне откровенно. Неужели вы скучаете на  борту «Наутилуса»? Сожалеете, что судьба бросила вас в руки капитана Немо?    

Канадец  ответил не сразу. Потом, скрестив руки на груди, он заговорил.    

– Откровенно  говоря, – сказал он, – я не сожалею, что мне довелось совершить  подводное путешествие. Я буду вспоминать о нем с удовольствием, но для этого  надо, чтобы оно кончилось. Вот мое мнение.    

– Оно  кончится, Нед.    

– Где  и когда?    

– Где?  Не знаю. Когда? Не могу сказать, но думаю, что плавание наше окончится, когда  все моря откроют нам свои тайны. Всему на свете приходит конец!    

– Я  согласен с господином профессором, – сказал Консель. – И может  статься, что, объездив все моря земного шара, капитан Немо отпустит нас, всех  троих, на волю!    

– Отпустит! –  вскричал канадец. – Вышвырнет, вы хотите сказать?    

– Постойте,  постойте, мистер Ленд! – возразил я. – Капитана нам нечего бояться,  но я все же не согласен с Конселем. Мы нечаянно овладели тайной капитана Немо,  и я не думаю, что он позволит, чтобы мы разнесли по свету весть о его  «Наутилусе».    

– На  что же вы надеетесь? – спросил канадец.    

– Надеюсь,  что в будущем обстоятельства сложатся благоприятнее, и мы ими воспользуемся.  Нынче ли, через шесть ли месяцев – не все ли это равно?    

– Неужели! –  насмешливо произнес Нед Ленд. – А скажите, пожалуйста, господин натуралист,  где мы будем через шесть месяцев?    

– Может  быть, здесь же, а может быть, в Китае. Вы же знаете, «Наутилус» – быстроходное  судно. Он проносится по океанам, как ласточка в воздухе или курьерский поезд на  материке! Он не боится заплывать в европейские моря. Кто поручится, не пойдет  ли он близ побережий Франции, Англии или Америки, где условия для побега будут  еще благоприятнее?    

– Господин  Аронакс, – отвечал канадец, – ваши доводы грешат против здравого  смысла. Вы говорите в будущем времени: «Мы будем там! Мы будем тут!» А я говорю  в настоящем времени: «Мы тут, и надо этим воспользоваться!»    

Логика  Неда Ленда выбивала меня с моих позиций, и я чувствовал себя побежденным. Доводы  в пользу моего предложения были исчерпаны.    

– Сударь, –  продолжал Нед Ленд, – допустим невозможное: капитан Немо нынче же предложит  вам покинуть «Наутилус». Воспользуетесь вы его предложением?    

– Не  знаю, – отвечал я.    

– А  если он скажет, что вторично такого предложения он не сделает? Как вы к этому  отнесетесь?    

Я  промолчал.    

– А  что скажет Консель?    

– Друг  Консель, – спокойно отвечал тот, – друг Консель ничего не скажет. Ему  совершенно безразлично, как разрешится этот вопрос. Он холост, как и его  хозяин, как и его приятель. Ни жена, ни родители, ни дети, никто не ждет его на  родине. Он служит у господина профессора, и думает и говорит, как господин  профессор. К величайшему сожалению, на него нечего рассчитывать, чтобы получить  большинство при голосовании этого вопроса. Тут две стороны: господин профессор  и Нед Ленд. Все этим сказано! Друг Консель весь внимание! Он готов приступить к  подсчету шаров.    

Я  невольно улыбнулся, слушая комическую речь Конселя. В глубине души канадец,  конечно, был доволен, что избавился от лишнего противника.    

– Итак,  сударь, – сказал Нед Ленд, – раз Консель не участвует в споре, решать  вопрос придется нам с вами. Я все сказал. Вы меня выслушали. А теперь что вы  скажете?    

Приходилось  принять решение, увертки мне претили.    

– Друг  Нед, – сказал я. – Вот мой ответ. Вы правы, и мои доводы менее вески,  нежели ваши. Капитан Немо по своей воле не отпустит нас, на это нечего  надеяться. Из чувства самосохранения он не выпустит нас на свободу. Но из того  же чувства самосохранения нам придется при первом удобном случае покинуть борт  «Наутилуса».    

– Мудро  сказано, господин Аронакс!    

– Но  еще одно замечание, – сказал я. – Нужно выждать момент действительно  благоприятный. Нужно, чтобы наша попытка увенчалась успехом. В случае провала  мы пропали! Капитан Немо этого никогда не простит нам.    

– Все  это так, – отвечал канадец. – Но ваше замечание одинаково относится к  любой попытке бежать с судна, будь то через два года или через два дня. Стало  быть, вопрос стоит так: будет удобный случай, надо им воспользоваться!    

– Согласен.  А теперь скажите-ка, Нед, что вы называете удобным случаем?    

– Ну,  предположим, выдастся темная ночь, судно идет поблизости от европейских берегов…  Вот вам и удобный случай!    

– И  вы попытаетесь спастись вплавь?    

– Конечно,  попытаюсь, если судно будет идти по поверхности моря, в виду берега. А если же  судно погрузится под воду…    

– Ну-с,  а в таком случае?    

– В  таком случае попытаюсь захватить шлюпку. Я знаю, как с ней обращаться.  Проберемся внутрь шлюпки и, отвинтив затворы, всплывем на поверхность. Штурман  из своей рубки на носу судна не заметит нашего бегства.    

– Ну,  что ж, Нед Ленд! Ловите удобный случай! Но не забывайте, что неудача нас  погубит.    

– Не  забуду, сударь.    

– А  теперь, Нед, хотите выслушать мое мнение насчет ваших планов?    

– Охотно,  господин Аронакс.    

– Я  думаю, – не говорю «надеюсь», – что такого удобного случая не  представится.    

– Почему?    

– Потому  что капитан Немо трезво смотрит на вещи и, конечно, будет стеречь нас, особенно  вблизи европейских берегов.    

– Я  держусь одного мнения с господином профессором, – сказал Консель.    

– Поживем,  увидим! – отвечал Нед Ленд, тряхнув головой, как настоящий сорванец.    

– А  теперь, Нед Ленд, – прибавил я, – на этом окончим нашу беседу. Ни  слова более! В тот день, когда вы вздумаете бежать, вы нас предупредите, и мы  последуем за вами. Я вполне полагаюсь на вас.    

Так  окончился наш разговор, который должен был иметь такие серьезные последствия.  Скажу кстати, что, к великому огорчению канадца, события, по-видимому,  подтверждали мои предположения. Не доверял ли нам капитан Немо, плавая в  европейских морях, или же он избегал встречи с судами всех наций, во множестве  бороздивших Средиземное море? Не знаю. Но мы шли большей частью под водой и на  далеком расстоянии от берегов. Порою «Наутилус» всплывал на поверхность  настолько, что из воды выступала штурвальная рубка, но чаще судно погружалось  на глубины, весьма значительные в здешних водах. Так, между Греческим архипелагом  и Малой Азией, погружаясь на глубину двух тысяч метров, мы не достигали дна.    

О том,  что мы прошли мимо острова Карпатос, из группы островов Южные Спорады, я узнал  от капитана Немо, который, указав какую-то точку на карте, произнес стих  Виргилия:    

     

Est  in Carpathio Neptuni gurgite vates    

Coeruleus  Proteus…[20]    

     

То был  легендарный остров, владения Протея, древнего пастуха Нептуновых стад, нынешний  остров Скарпанто, лежащий между Родосом и Критом. Я видел лишь через окно в  салоне его гранитное подножие.    

На  следующий день, 14 февраля, я решил посвятить несколько часов изучению рыб Греческого  архипелага. Но в тот день по каким-то причинам герметические ставни в салоне не  раздвигались. Установив по карте координаты, я увидел, что мы идем в  направлении Кании, к древнему острову Криту. В те дни, когда я уходил в  плавание на борту «Авраама Линкольна», пришло известие, что население этого острова  восстало против турецкого ига. Но чем кончилось восстание, я не знал; и,  конечно, не капитан Немо, порвавший все связи с землей, мог дать мне эти сведения.    

Вечером,  встретившись с капитаном Немо в салоне, я не стал касаться этой темы. Кстати,  мне показалось, что капитан в мрачном настроении и чем-то озабочен. Вопреки  обыкновению он приказал раздвинуть ставни обоих окон и, переходя от одного окна  к другому, пристально всматривался в водную ширь. Что это означало? Я не стал  гадать и занялся изучением рыб, проносившихся мимо окон.    

Тут были  бычки-афизы, упоминаемые Аристотелем и известные в просторечии под названием морских  вьюнов, которые встречаются обычно в соленых водах близ дельты Нила. Среди них  извивались фосфоресцирующие пагры из семейства морских карасей; египтяне  причисляли этих рыб к священным животным, и появление их в водах Нила  отмечалось религиозными церемониями, ибо оно предвещало разлив реки, а стало  быть, и хороший урожай. Я заметил также хейлин, костистых рыб, с прозрачной  чешуей, синеватого цвета, в красных пятнах; они большие любители морских  водорослей, что придает их мясу нежность и приятный вкус. Потому-то хейлины  были излюбленным блюдом гурманов древнего Рима; внутренности их, приправленные  молоками мурен, мозгом павлинов и языками фламинго, составляли дивное блюдо,  приводившее в восхищение Вителлия.    

Еще один  обитатель здешних вод привлек мое внимание и воскресил в памяти легенды  древнего Рима. Это рыба-прилипало, которая путешествует, присосавшись к брюху  акул. По преданию, эта рыбка, вцепившись в подводную часть судна, останавливала  корабли; и, говорят, одна из них приковала к месту трирему Антония и тем самым  помогла Августу одержать победу. От чего только не зависят судьбы народов! Мимо  окон проплыли прелестные антиасы из семейства морских карасей, священные рыбы  древних греков, которые приписывали им способность изгонять морских чудовищ из  тех водоемов, где они водились; антиас – по-гречески означает цветок; и  рыбки вполне оправдывают это название игрою красок, богатством оттенков, включающих  всю гамму красного цвета, начиная от бледно-розового до рубинового, и серебряными  отблесками на их грудных плавниках. Не отводя глаз, любовался я чудесами  морских глубин, как вдруг новое явление потрясло меня.    

В водах  показался человек, водолаз, с кожаной сумкой у пояса. То не было безжизненное  тело, преданное на волю волн. То был живой человек, который плыл, рассекая воду  взмахами сильных рук. Он то всплывал на поверхность, чтобы перевести дыхание,  то снова нырял в воду.    

Я  оборотился к капитану Немо и взволнованным голосом крикнул:    

– Человек  тонет! Надо спасти его! Спасти во что бы то ни стало!    

     

    

     

Капитан  Немо бросился к окну.    

Человек  подплыл и, прильнув лицом к стеклу, глядел на нас.    

К моему  глубокому удивлению, капитан Немо сделал ему знак рукой. Водолаз ответил  утвердительным кивком головы и, всплыв на поверхность, не появлялся больше.    

– Не  волнуйтесь! – сказал капитан Немо. – Это Николя с мыса Матапан, по  прозвищу «Рыба». Он известен на всех островах Киклады. Отличный пловец! Вода –  это его стихия. Он больше живет в воде, чем на суше! Вечно в плаванье! С одного  острова он переплывает на другой, и так до самого Крита!    

– Вы  знаете его, капитан?    

– А  почему бы мне его не знать, господин Аронакс?    

С этими  словами капитан Немо подошел к шкафу, стоявшему по левой стороне окна. Возле  шкафа находился окованный железом сундук с медной пластинкой на крышке, на  которой был выгравирован девиз «Наутилуса»: «Mobllis in mobile».    

Пренебрегая  моим присутствием, капитан Немо открыл шкаф, представлявший собою сейф, наполненный  слитками.    

То были  слитки золота. Откуда тут взялся этот драгоценный металл? И на такую баснословную  сумму! Откуда капитан Немо брал столько золота? И что он собирался с ним  делать?    

Я слова  не обронил и смотрел во все глаза.    

Капитан  Немо вынимал из шкафа слиток за слитком и аккуратно укладывал их в сундук, пока  тот не наполнился доверху. По-моему, тут было более тысячи килограммов золота;  короче говоря, около пяти миллионов франков.    

Он  тщательно запер сундук, написал на крышке адрес на новогреческом языке, как мне  показалось.    

Затем  капитан Немо нажал кнопку электрического звонка, проведенного в кубрик команды.  Пришли четыре матроса и не без труда вынесли сундук из салона. Я слыхал, как  они волочили его на талях по железным ступеням трапа.    

Тут капитан  Немо оборотился ко мне.    

– Что  вы сказали, господин профессор? – спросил он.    

– Я  ничего не говорил, капитан, – отвечал я.    

– В  таком случае позвольте пожелать вам покойной ночи, сударь!    

Сказав  это, капитан Немо вышел из салона.    

Вернувшись  в каюту, я напрасно пытался уснуть. Я был крайне заинтригован поведением  капитана. Какая связь была между появлением водолаза и сундуком, набитым  золотом? Вскоре по легкой боковой и килевой качке я понял, что «Наутилус»  всплыл из глубинных слоев на поверхность вод.    

Послышался  топот ног на палубе. Стало быть, отвинчивают шлюпку и спускают ее на воду!  Шлюпка слегка толкнулась о корпус «Наутилуса», и все стихло.    

Прошло  два часа. Шум и топот ног на палубе возобновился. Но вот шлюпку подняли на  борт, водворили в гнездо, и «Наутилус» снова пошел под воду.    

Итак,  золото было доставлено по адресу. Но в какие края на континенте? Кто был корреспондентом  капитана Немо?    

На  другой день я поделился с Конселем и канадцем впечатлениями минувшей ночи. Они  удивились не менее моего.    

– Откуда  у него такие золотые запасы? – спросил Нед Ленд.    

Что  можно было ответить? Позавтракав, я пошел в салон и сел за работу. До пяти  часов я приводил в порядок свои записи. Вдруг мне стало жарко, я сбросил с плеч  свою виссоновую куртку. В чем дело? Мы находились далеко от тропиков,  «Наутилус» шел в глубинных слоях, где не ощущалось повышения температуры. Я  посмотрел на манометр: мы шли в шестидесяти футах под уровнем моря; на таких  глубинах повышение атмосферного давления не оказывает никакого действия.    

Я работал,  а жара становилась все нестерпимее.    

«Не  пожар ли на судне?» – подумал я.    

Я хотел  уже выйти из салона, как на пороге появился капитан Немо. Он подошел к термометру,  посмотрел на ртуть и оборотился в мою сторону.    

– Сорок  два градуса! – сказал он.    

– И  это чувствительно, капитан, – отвечал я. – Если температура будет  повышаться, мы заживо сваримся.    

– О  господин профессор, температура не повысится, если мы того не пожелаем!    

– В  вашей власти управлять колебаниями температуры?    

– Помилуйте!  Но я могу уйти от очага, повышающего температуру.    

– Стало  быть, такова температура внешней среды?    

– Разумеется!  Мы плывем в кипящей воде.    

– Не  может быть! – вскричал я.    

– Посмотрите!    

Створы  раздвинулись, и я увидел белые гребни бурунов вокруг «Наутилуса». Клубы сернистого  пара стлались по воде, клокотавшей как в котле. Притронувшись к стеклу, я  быстро отдернул руку, так оно было горячо.    

– Где  мы? – спросил я.    

– Близ  острова Санторин, господин профессор, – отвечал капитан. – В проливе,  который отделяет Неа-Каменни от Палеа-Каменни. Я хотел показать вам подводное  извержение вулкана. Явление любопытное!    

– Я  думал, – сказал я, – что процесс формирования новых островов уже  завершился.    

– В  областях вулканического происхождения процесс формирования никогда не завершается, –  отвечал капитан Немо. – Внутренний огонь земли извечно действует в недрах  земного шара. По свидетельству Кассиодора и Плиния, еще в девятнадцатом году  нашей эры на том самом месте, где недавно образовались эти острова, появился  остров Божественная Тейя. Потом остров скрылся под водой, чтобы снова возникнуть  в шестьдесят девятом году и снова исчезнуть в морских пучинах. С той поры  вулканическая деятельность приостановилась. Но третьего февраля – шел уже  тысяча восемьсот шестьдесят шестой год! – новый остров, наименованный островом  Георгия, возник среди клубов пара близ Неа-Каменни, а шестого числа того же  месяца он слился с Неа-Каменни. Ровно через неделю, тринадцатого февраля,  появился остров Афроэсса, образовав между собою и Неа-Каменни пролив шириною в  десять метров. Как сейчас помню, каким образом все это произошло. Я был как раз  в здешних морях. Я проследил вулканические явления во всех их фазах! Остров  Афроэсса, округлой формы, имел в поперечном сечении около трехсот футов и  возвышался над уровнем моря на тридцать футов. Он состоял из смеси черной  стекловидной лавы и обломков полевого шпата. Но вот десятого марта появился еще  островок, немного поменьше, названный Рэка. Острова эти слились с Неа-Каменни и  ныне составляют одно целое.    

– А  где же пролив?    

– Вот  он, – отвечал капитан Немо, показывая мне карту Греческого  архипелага. – Видите, я уже нанес на карту новые острова.    

– Со  временем пролив может исчезнуть?    

– Весьма  вероятно, господин Аронакс, ибо в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году, как  раз напротив порта святого Николая, на Палеа-Каменни появилось восемь островков  вулканического происхождения. Можно ожидать, что в ближайшее время Неа и Палеа  образуют одно целое. Ежели в Тихом океане рифообразующие кораллы создают  материки, то в здешних морях ту же роль играют вулканические извержения.  Поглядите, сударь, поглядите-ка, какая кипучая деятельность наблюдается в  морских глубинах!    

Я  подошел к окну. «Наутилус» стоял на месте. Жара была нестерпимая. Вода из белой  стала красной от присутствия железистых солей. Несмотря на герметические рамы,  в салон проникал удушливый запах серы, и по ту сторону окон вспыхивали порою  языки пламени, столь яркого, что меркнул свет прожектора.    

Я  обливался потом, не хватало воздуха, казалось, вот-вот сварюсь!    

– Немыслимо  оставаться дольше в этом кипящем котле! – сказал я капитану.    

– Да,  это было бы неосторожно! – ответил невозмутимый капитан.    

Он отдал  приказание, «Наутилус» лег на другой галс и вышел из этого пекла, где дальнейшее  пребывание становилось небезопасным.    

Четверть  часа позже мы вздохнули полной грудью, всплыв на поверхность вод.    

«Ежели  бы Нед Ленд, – подумал я, – избрал для побега здешние воды, живыми мы  не вышли бы из этого огненного моря!»    

На  другой день, 16 февраля, мы покинули этот бассейн, где, между Родосом и  Александрией, встречаются впадины глубиною чуть ли не в три тысячи метров. И  «Наутилус», обогнув мыс Матапан, вышел в открытое море, оставив позади себя  Греческий архипелаг.    

 7. В СОРОК ВОСЕМЬ  ЧАСОВ ЧЕРЕЗ СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ    

     

Средиземное  море, лазурное море, «Великое море» иудеев, море греков, «mare nostrum»[21] римлян, с  побережьями, утопавшими в зелени апельсинных рощ, алоэ, кактусов, морских  сосен, овеянное чистым морским воздухом, напоенным благоуханием миртов, в  окружении высоких гор, но подверженное вулканическим извержениям, оно поистине  является полем битвы, где Нептун и Плутон извечно оспаривают власть над миром.  Тут, на этих берегах, в этих водах, говорит Мишле, в этом климате, лучшем на  земле, человек черпает новые силы.    

Но как  бы прекрасно ни было Средиземное море, я мог лишь окинуть беглым, взглядом этот  водный бассейн, поверхность которого занимает два миллиона квадратных  километров. Я не мог даже обратиться с расспросами к капитану Немо, потому что  этот удивительный человек ни разу не показался за все время нашего  молниеносного прохождения через Средиземное море. Думаю, что «Наутилус» прошел  под водами этого моря около шестисот лье, покрыв это пространство в двое суток.  Мы отошли от берегов Греции 16 февраля, а 18 февраля, с восходом солнца,  миновали Гибралтарский пролив.    

Я  понимал, что капитану Немо не по душе Средиземное море, со всех сторон  окруженное той землей, от которой он бежал. Слишком много воспоминаний, если не  сожалений, будили в нем его лазурные воды, его легкие ветры. Тут не было той  свободы в выборе пути, той полной независимости, какую он обретал в океанских  просторах. «Как и «Наутилусу», ему было тесно в пространстве, замкнутом между  берегами Африки и Европы, столь сближенными под этими широтами.    

Мы шли  со скоростью двадцати пяти миль в час.    

Не приходится  говорить, что Нед Ленд, к великому огорчению, должен был отказаться от своего  намерения нынче же бежать с судна. При скорости «Наутилуса» от двенадцати до  тринадцати метров в секунду нельзя было воспользоваться шлюпкой. В таких  условиях бежать было так же безрассудно, как выскочить на ходу из вагона  курьерского поезда. Кстати сказать, «Наутилус» всплывал на поверхность только  ночью, чтобы запастись свежим воздухом, а остальное время шел, следуя  показаниям компаса и лага.    

Итак,  Средиземное море промелькнуло передо мной, как проносится пейзаж перед глазами  пассажира курьерского поезда. Короче говоря, мне открывались далекие горизонты,  а все остальное, более близкое, ускользало из поля зрения. Все же нам с  Конселем удалось наблюдать некоторых средиземноморских рыб, сильные плавники  которых позволяли им плыть короткое время вровень с «Наутилусом». Мы проводили  многие часы в салоне, сидя у окна. И наши беглые заметки позволяют мне сделать  краткий обзор ихтиофауны Средиземного моря.    

Рыбы, во  множестве населяющие Средиземное море, в большинстве своем ускользнули от моего  внимания, иных я видел лишь мельком, но все же некоторых мне удалось наблюдать  достаточно. Поэтому позвольте мне, описывая их, придерживаться совершенно  фантастической классификации, которая все же вернее всего воспроизведет всю  непосредственность моих впечатлений.    

В  глубинных водах, в полосе яркого света, падавшего от прожектора, извивались  миноги в метр длиной, которые водятся почти во всех морях обоих полушарий.  Длиннорылые скаты до пяти футов в ширину, белобрюхие, с пятнами на  пепельно-серой спине, расстилались по воде словно платки, унесенные течением.  Прочие скаты проносились с такой быстротой, что я не мог заключить, оправдывают  ли они свое название морских орлов, которое им дали древние греки, или же они  заслуживают прозвищ – крысы, жабы, летучие мыши, – которые им присвоили нынешние  рыбаки. Собачьи акулы длиною в двенадцать футов, особенно опасные для  водолазов, состязались в скорости со скатами.    

Морские  лисицы, не менее восьми футов в длину, известные тонкостью обоняния, проносились  словно синеватые тени. Дорады из семейства морских карасей, достигавшие в длину  тридцати сантиметров, щеголяли своим серебристо-лазоревым одеянием с  поперечными полосками, отчетливо выступавшими на темном фоне плавников. Рыба  эта с золотистыми бровями над глазницами посвящена древними Венере. Этот  драгоценный вид морских карасей не брезгует ни солеными, ни пресными водами. Он  населяет реки, озера, океаны, осваивается во всех климатах, выносит любую  температуру. Вид этот восходит к прежним геологическим периодам земли и поныне  сохраняет свою первозданную красоту.    

Великолепные  осетры длиною в девять-десять метров проносились вслед им, ударяя могучими хвостами  в хрустальные стекла, и мы любовались их голубоватой спиной в коричневых  пятнышках; осетры схожи с акулами, но уступают им в силе и встречаются во всех  морях; весною они вступают в борьбу с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и  Одера; они питаются сельдью, семгой, треской,[22]  несмотря на то, что осетры принадлежат к классу хрящевых рыб, мясо их очень  нежное; их едят в свежем виде, вялеными, маринованными и копчеными; некогда  осетры подавались с большой торжественностью к столу Лукулла. Но из всех  обитателей Средиземного моря лучше всего мне довелось познакомиться, – в  то время как «Наутилус» всплывал на поверхность, – с представителями  шестьдесят третьего рода костистых рыб. Это были тунцы, у которых спина  иссиня-черного цвета, брюхо покрыто серебристой чешуей, а спинные плавники  отливают золотом. Говорят, что тунцы сопутствуют судам, укрываясь в их  прохладной тени от палящих лучей тропического солнца; и они не опровергали  молву, сопровождая наше судно, как некогда сопровождали корабли Лаперуза. В  течение многих часов соревновались они в скорости с «Наутилусом». Я не мог  вдоволь наглядеться на этих животных, как нельзя лучше приспособленных для  быстрого передвижения: у них маленькая голова, гладкое и веретенообразное тело,  у иных оно достигает трех метров в длину; у них необыкновенно сильные грудные  плавники, а хвостовой плавник раздвоен вилообразно. Тунцы плыли треугольником,  как некоторые перелетные птицы, которым они не уступают в быстроте, что дало  основание древним говорить, якобы этим рыбам хорошо известны правила геометрии  и стратегии. Однако ничто не спасает их от сетей провансальцев, которые ценят  тунца не менее, чем ценили его жители древней Пропонтиды и Рима, и драгоценные  животные тысячами погибают в сетях марсельцев.